Легко ли быть молодым на Кавказе? Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ МОЛОДЫМ НА КАВКАЗЕ? И. В. Троцук

Кафедра социологии

Российский университет дружбы народов ул. Миклухо-Маклая, 10, 117198, Москва, Россия

Последние пятнадцать лет ознаменовались значительными социальными изменениями на пространстве бывшего СССР. Новые практики и реалии оказали заметное влияние на облик общества и один из механизмов этого влияния - инновационные ответы молодёжи на вызовы современности. Исследование новых форм идентичности в среде молодёжи Кавказа имеет в этой связи большое значение, так как позволяет пролить свет на будущее региона.

По инициативе Швейцарской академии развития при участии Фонда Розы Люксембург с конца 2004 года российскими исследователями реализуется проект «Молодежь Кавказа: между прошлым и будущим». В рамках проекта было проведено пять выездных семинаров в республиках Северного Кавказа и Закавказья. В анализе транскриптов групповых дискуссий и биографических интервью наибольший интерес представляют идентификационные доминанты самосознания молодежи по обозначенным выше тематическим векторам, позволяющие понять, какой основной тип идентичности сформировали изменения последних пятнадцати лет на кавказском постсоветском пространстве.

Социологические исследования ситуации в регионе, которые проводились в начале 1990-х гг., показали следующие трансформации идентификационных доминант [4]: произошел сдвиг массового сознания в сторону индивидуализма и универсалистских форм кооперации (с коллегами, политическими единомышленниками, профессиональной группой и теми, кто имеет аналогичные мировоззренческие интересы); рельефнее стала ориентация на семью; отчетливее проступило осознание поколенческой солидарности - сегодня важно понять, сохранились ли выявленные тренды в молодежном самосознании. Безусловно, полученные данные не репрезентативны для кавказского региона в целом уже потому, что участие в семинарах принимали выпускники и студенты высших учебных заведений 17-25 лет, ведущие активную социальную жизнь, а выборка информантов строилась на принятом на Кавказе сетевом принципе - дружеских связях, общих знакомых. Тем не менее, делая аналитические обобщения на основе транскриптов групповых бесед и биографических интервью, мы имеем полное право говорить о значимых региональных тенденциях в мироощущении, самовосприятии и оценке своего поколения кавказской молодежью, которые необходимо учитывать при разработке инструментария любого репрезентативного опроса.

«Кавказ - это особый менталитет»

Представители всех кавказских республик глубоко убеждены, что обладают «особым менталитетом», однако, перечисляя его отличительные черты, по сути, единодушно повторяют характеристики традиционного общества: «нам прививается уважение к родителям, к старшим, мнение старших - это закон, его надо учитывать»; «наше общество построено на чувстве сопереживания; человек, который направлен сам на себя, индивидуалист, у нас не принимается обществом». В Северной Осетии все однофамильцы - родственники, поскольку фамилия обозначает выходцев из определенного места, ущелья, - ежегодно они собираются на родовой слет (куфт). В Армении каждый молодой человек верит в незыблемость складывающихся в семье, между друзьями, соседями, однокурсниками социальных сетей, благодаря которым благоустройство даже одного человека гарантирует нормальную жизнь всем остальным. Бакинские информанты называют трех «китов» общекавказского традиционализма: 1) потребность в авторитете, уважение старших - «ребенок не смеет ослушаться своего отца, но отношения не столько диктаторские, сколько поучительные»; 2) вера в судьбу, предзаданность жизненного пути - «любой азербайджанец думает, что все, что случается в жизни, заранее запрограммировано - человек рождается в определенной жизненной ситуации и считает, что это его судьба, в которой он должен жить»; 3) пиетет перед общественным мнением - «надо всегда производить впечатление успешного, благополучного - мать будет умирать, отец будет гнить, но чтобы ребенок не хуже всех был; везде, во всех общественных местах должно появляться во всем блеске».

Семья понимается на Кавказе очень широко, как разветвленная система родственных связей, определяющих нормы и правила поведения своих членов в обыденной жизни, а также их социальный статус. Включенность в эту фамили-стическую систему требует выполнения, как минимум, двух правил: узнавания -«Мы все друг друга знаем, и это сближает. Потому что иногда бывает так: ты где-то сидишь, вот человек к тебе подходит и говорит, ты ж такой-то такой-то? Ты отвечаешь «да», и он тогда рассказывает, кем он тебе доводится, и приятно бывает»; и осведомленности (через постоянное общение) -«Каждый знает, чем занимается другой: например, я знаю, чем занимается мой дядя двоюродный, он знает, что я учусь. И мы когда встречаемся где-то по городу, он на машине, я на машине, мы останавливаемся, друг к другу выходим, он меня спрашивает, как у меня учеба продвигается, как родители, что нового. Я спрашиваю, как у него с работой, кого я из его близких знаю родственников, я спрашиваю, как у них дела». Здесь необходимо уточнить, что круг регулярного общения все же ограничен самыми близкими членами семьи, тогда как встречи со всеми остальными многочисленными родственниками проходят по знаменательным датам и общесемейным событиям (свадьбы и похороны): «У нас вообще не столько семьи большие, сколько фамилии - не менее ста человек бывает. Я чуть-чуть коснусь истории: изначально у осетин, по легенде, был один человек, у него родилось три сына. И вот от этих трех сыновей пошли фамилии. Вот, например у русских, троюродных братьев не знают, иногда даже двоюродных своих братьев не знают. Я знаю не то что двоюродных братьев, троюродных, двоюродных дядек, тетек, я знаю просто однофамильцев и всех кто мне доводится через четыре колена. Мы все друг друга знаем ... Если вот как о семье говорить, то у нас около пятисот человек, а знакомых родственников, которых я знаю, около полутысячи. У нас на свадьбе минимум бывает три, три

с половиной тысячи приглашенных. Более-менее регулярно я общаюсь где-то с сотней человек из родственников».

Традиционность своего общества осознается особенно ярко при попадании в иную социокультурную среду: «Когда я в Москве была, с одной стороны, я себя чувствовала очень свободно: я там могу свободно одеть, что хочу, могу кушать на улице, на тебя не обращают внимания, никто не смотрит. В Баку ты этого не чувствуешь, ты напряжена, так как твоя походка, как ты садишься в транспорт - ты все время в центре внимания, потому что так принято. Я сама себя ловлю на мысли, что я за всеми наблюдаю, смотрю. Там этого нет. Там ты спокойна, делаешь что хочешь, не думаешь, что люди скажут. С другой стороны, я там чувствовала себя абсолютно одинокой, в незнакомом месте. Когда ты спрашиваешь, то получаешь конкретный сухой ответ, и чувствуешь, что не то. Здесь иногда может показаться неприятно, что к тебе лезут, хочется, чтобы тебя оставили в покое, но в Москве я почувствовала, что мне этого не хватает, то есть я хочу, чтобы ко мне подходили, со мной говорили, спрашивали. Я знаю, что если я здесь к кому-то обращусь за помощью, люди станут тебе помогать, если ты одна, тебе не дадут соскучиться одной - подойдут, начнут разговаривать, спрашивать, откуда, что и как. В Москве у меня живет дядя, сводный брат моего отца, он женат на русской. Когда я позвонила дяде просто чтобы сообщить, что я в Москве, дядя не предложил мне остаться. Мы ожидали большего, у нас так принято - приглашать домой, и мама сразу сказала, что он обрусился. То же самое, если приедет родственник из другой страны к нам, в этом плане все будет гостеприимно, отказа не будет».

Семейные и родовые идентификационные маркеры абсолютно доминируют в молодежном биографическом дискурсе, поскольку таковы социокультурные особенности принятого на Кавказе социального взаимодействия (об-щинность), - этнические компоненты включаются в него только тогда, когда исследователи сознательно ориентируют информантов на обсуждение их этнической принадлежности. Например, информант из Владикавказа вообще подчеркивает, что «родство у нас именно родовое очень высоко котируется. Здесь даже есть такое понятие как названные братья. Например, вот я вырос с одним человеком, но он мне никак не доводится. И вот я, например, могу сказать, что он мой названный брат, или он может так назвать, потому что мы ближе, чем родственники, - самые близкие друзья. Названных братьев у меня человек шесть, наверно. Вот это люди, в которых я на сто процентов уверен, и они на сто процентов во мне уверены. Если у меня буду проблемы, я к ним могу обратиться в любую минуту. И они мне «нет» не скажут. Может, даже не из-за того, что они так хотят мне помочь - потому что стыдно потом будет отказать».

Декларируемая молодежью зависимость от широкого окружения зиждется исключительно на позитивных поведенческих нормах (уважении старших и почитании традиций), но имеет ряд негативных следствий - ребята обозначают их как «боязнь почувствовать себя личностью», как беспрекословное следование указаниям старших из опасения «потерять свой социальный статус»: гипертрофированные формы родительской опеки приводят к тому, что «молодежь перестает принимать решения, которые определяют всю жизнь, а постоянно куда-то смотрит и откуда-то ждет указаний». Наличие родственных связей, сплоченность семьи, с одной стороны, гарантируют выживание в сложных жизненных ситуациях, «заменяют социальную политику, дают чувство

социальной защищенности», снижают уровень молодежной преступности -«общинность помогает быстро выявить преступника, которого надо найти, а также пресекает в корне, когда человек начинает проявлять какое-то негативное поведение, потому что любой человек всегда на виду, а общественное порицание очень значимо и влияет на него»; с другой стороны, потенциально содержит угрозу «абсолютного давления старших над ребенком в выборе специальности, создании семьи, рождении детей и т.д.». Однако даже «негатив» большинство ребят воспринимает совершенно нормально, мотивируя это тем, что «так принято». Таким образом, снимается сама возможность ценностного диссонанса: осознавая себя как представителя сильного своими традициями общества, «кавказец» с пониманием относится ко всем тем регулятивным особенностям собственной жизни, которые необходимы для сохранения традиционных паттернов поведения. Например, в ситуации, когда молодому дагестанцу приходится отказываться от любви к девушке для заключения брака по желанию родителей, такому положению дел находится снимающее его проблематичность объяснение: «родители - основа всего», «предки были мудрее, чем мы, потому что они прожили жизни и дали нам воспитание, которого мы должны придерживаться», «мама же больше знает». При выборе «правильной» невестки родители юноши учитывают не только «родословную», но и национальнорелигиозную принадлежность; при выборе мужа решающим фактором часто оказывается высокое социальное положение - все остальные соображения отступают на второй план.

К традиционализму своего общества армянские информанты также относятся очень взвешенно, прекрасно понимая все его плюсы и минусы: с юмором описывают облик «образцового традиционного армянского мужчины - короткие волосы, темная одежда, никак не разноцветная, туфли с длинными носами, в которых вообще неудобно ходить», но подчеркивают, что, в отличие от России, употребление ими мата, особенно в присутствии женщин, не допускается. Минус армянской культуры видится в «закоренелом, упертом традиционализме», в основе которого лежит комплекс малого народа, плюс - в нем же, в сохранении семейных ценностей, поддержке кровнородственных связей, удивительном гостеприимстве, душевности и эмоциональности межличностного общения.

Большинство ограничений «традиционалистского менталитета» связано с гендерными ролями: «в поколениях не выработано, чтобы женщина позволяла себе больше того, что установлено предками, иначе ее поведение осуждается, потому что так не принято»; «на Кавказе с женским спортом всегда было тяжело, потому что девушкам надо выходить замуж»; «Аллах создал женщину со способностью стать матерью, чтобы она рожала, а не в деловом костюме и с папкой». Однако то, что респонденты называют «быстрыми темпами цивилизации», изменяет исконные кавказские традиции: женщина может позволить себе вообще не выйти замуж; вопрос о выходе замуж девственницей решается медицинскими средствами; растет процент разводов. Так, в общественном мнении Армении превалируют традиционные представления о распределении гендерных ролей, особенно это характерно для сел, где воспроизводится патриархальный уклад: «женщина отвечает за дом, за ведение внутреннего хозяйства, за воспитание детей, а мужчина обеспечивает это все финансово». Однако признается право женщины заниматься профессиональной карьерой и заводить ребенка вне брака - «матери-одиночки не становятся изгоями, по крайней мере, пока не скатываются на панель; быть одинокой мамой

или иметь только одного или двух детей сегодня становится нормальным». Профессиональная занятость женщины часто связана с жесткой экономической необходимостью - заработка мужа недостаточно для достойного существования семьи. Хотя сегодня армянская женщина в принципе имеет право выбора - карьера или семья, официальный брак или гражданский, рождение детей или бездетность и т.д. - в обществе до сих пор признается табу на сексуальные отношения до брака и утверждается, что «повиновение девушки мужчине - это армянская традиция»: «во время церковного обряда венчания мужчина говорит священнику «Яручаюсь за нее, она будет хорошей женой», а женщина - «Япокорна».

Западное «капиталистическое» влияние, по мнению информантов, сегодня наиболее отчетливо проявляется в сфере занятости - главным требованием становится профессионализм, принесение предприятию прибыли, тогда как семейно-родственные связи и национальная принадлежность человека отходят на второй план. Однако респонденты настойчиво подчеркивают, что речь идет исключительно о снижении влияния традиционных ценностей, а не об их девальвации: «молодежь на Кавказе не испортилась так, как в Москве или в других местах» - сохраняется уважение к старшим, авторитет аксакалов, доминирование семейных ценностей, почетность служения Родине и т.д. - «эти ценности испокон веков были, есть и дальше будут, они уже на уровне генов». Кроме того, ребята настойчиво говорят о важности их поддержания и сохранения: отмечая, что один из важнейших механизмов преемственности ценностей, осетинский язык, сегодня теряется - «только в селах можно найти людей, которые свободно говорят по-осетински»; «в городах с каждым поколением уровень знания осетинского языка снижается, многие исконно осетинские слова в речи заменяются на русские»; респонденты убеждены в необходимости его популяризации на государственном уровне, «чтобы частичка осетинского, того хорошего, что нам досталось от предков, сохранилась в каждом». Акцент делается именно на слове «хорошее»: отказ от принятой в традиционной осетинской культуре жесткой регламентации жизни (поведения за столом, во время праздников - кто где должен стоять, как повернуться, что сказать, как на кого посмотреть) ребята считают совершенно оправданным, однако «современная жизнь не должна мешать молодежи проявлять должного уважения к старшим».

Особой доминантой молодежного самосознания современного Кавказа является региональная идентичность, которая активизируется при выезде за пределы республик: «когда встречаются двое кавказцев, где бы то ни было, они близки, сразу начинают общаться, менталитет все-таки более-менее схож у всех «лиц кавказской национальности». Проявление общей «кавказской» идентичности краснодарские респонденты видят, в частности, в том, что отличительной чертой любого жителя края, независимо от национальной принадлежности, является гостеприимство, по описанию очень похожее на народную русскую сказку, когда Иван Царевич требует от Бабы-Яги, чтобы она сначала его накормила, напоила, помыла, спать положила, а потом расспрашивала: «если человек приходит в дом, мы даже не спрашиваем, будет ли он есть - сразу кормим, надо денег - займем, надо переночевать - приходите, что надо - без всяких проблем».

Доминантная региональная идентичность снимает многие «клановые» ограничения в понимании собственной повседневности. Так, дагестанские информанты называют в качестве своеобразных «шор» свою родовую - «от села к селу, от района к району, от тухума к тухуму меняются представления, и да-

же не каждый коренной дагестанец знает, как поступают, скажем, в соседнем селе» - и этническую принадлежность: большинство народностей Дагестана знают свои родные языки и могут на них изъясняться, но, скажем, у аварцев и даргинцев от района к району настолько меняются наречия, что часто они используются только в одном селе, поэтому на территории Дагестана, где проживает порядка 2,5 млн. человек разных национальностей, общепризнанным языком общения является русский. Роль аналогичных «шор» в случае с армянским этносом выполняет страновая принадлежность диаспоры - адаптационные стратегии и ассимиляционные возможности армянских диаспор в разных странах мира сформировали свои уникальные особенности их членов («французских», «американских», «российских» армян): «армянская молодежь совершенно разная: армяне, живущие на западе или за пределами Армении, совсем не те армяне, что живут в Ставропольском или Краснодарском крае; армяне очень разные, но очень похожи друг на друга в то же время». Похожесть кроется в своеобразии исторической памяти: «для нас турецкий геноцид - это вчера, это очень четкие, яркие картины, которые как будто каждый сам пережил» - в этом армянская молодежь видит и достоинство, и беду своего поколения, потому что подобная историчность самосознания предполагает участие в конфликтах, которые непосредственно молодежи не касаются.

В Азербайджане информанты также указывают на отсутствие единой национальной самоидентификации: «если задать один и тот же вопрос представителям разных регионов Азербайджана, то ответ и акцент будет совершенно разный; каждый держится за свой район; при встрече, когда люди знакомятся, они первым делом узнают, откуда человек, и делают выводы - карабахские все такие, из Шеки все такие, ставят ярлыки; каждый гордится чем-то характерным в своем регионе и ни у кого не возникает ощущения, что это общие ковры, азербайджанский поэт и т.д.». Причины они видят в своей этнической адаптационной «особенности»: «мы все обазербайджаниваем, адаптируем под свой менталитет, поэтому наша культура богата и многогранна, но мы сохраняет свою национальную идентификацию, «паспорт» - обычаи, традиции, историю, культуру». Понятие адаптации используется азербайджанскими информантами и в глобальном геополитическом смысле («мы семьдесят лет адаптировались к жизни при социализме»), и в приземленно-повседневном («наша молодежь адаптировалась к тому, что у нас везде коррупция»). Подобные адаптационные возможности стали закономерным итогом формирования азербайджанского этноса: в его жизни принимали участие многие народы, и даже само название «азербайджанцы» возникло только к началу ХХ в., хотя и тогда в России их называли «адербейджанскими татарами» [1]. Региональная идентичность азербайджанцев основана на следующих единых поведенческих паттернах: «мы, люди Кавказа, не можем прийти в гости с пустыми руками, не можем не помочь незнакомому человеку на улице, умеем веселиться, собирать за одним большим столом друзей, чтобы поговорить - такое у нас воспитание».

Аналогично тому, как семейные и родовые идентификационные маркеры снижают значение этнических компонентов в молодежном самосознании, они действуют и в отношении религиозных моментов в жизни молодежи, прогова-ривание которых информантами начинается только с подачи исследователя -тогда, например, азербайджанские ребята отмечают заметный рост влияния ислама на социальное развитие страны, хотя религия и не стала одной из доминант общественной жизни. Религиозный бум начался в Азербайджане почти сразу

после получения независимости [2]: в 1993 г. на государственном уровне был отпразднован мусульманский праздник Курбан-байрам; был переведен и издан на азербайджанском языке Коран; создана религиозная система образования; к 1998 г. в республике было построено и реконструировано более тысячи мечетей. Азербайджанская молодежь видит в исламе массу позитивных моментов, в частности, уважение к женщине: «Аллах сказал, что «рай у ног матери», поэтому в исламе женские права ни в коем случае не ущемляются; женщина должна участвовать в социальной и политической жизни, например, первая жена пророка Мохаммеда была бизнес-леди и первой предложила ему пожениться; по исламу отец не имеет право выдавать свою дочь замуж без ее согласия». Религиозный фактор рассматривается как сдерживающий рост потребления алкоголя и наркотиков: «в Коране записано, что добропорядочный мусульманин всегда находится в сознании, поэтому запрещается все, что вызывает помутнение сознания, когда человек не может служить Аллаху».

Ислам определяется как исключительно мирная религия, которая «запрещает террор; не дифференцирует людей по религиозной, национальной или половой принадлежности, а обязывает любить всех людей». В целом роль ислама в повседневной жизни оценивается молодежью достаточно спокойно: «Свадьбы наши не религиозные. Родные мои считают себя мусульманами, но они не придерживаются постулатов ислама, не живут в традициях ислама, не ходят в мечеть. Просто, это стало модным, держать пост - мама держит, брат держит. Но, знаете, до сих пор не хватает символизма, связанного с исламом. Я знаю, что есть свадьбы, где парень и девушка, оба сознательно пришли к исламу, создают свадьбу. В данном случае это традиционная религиозная свадьба, это новое, сейчас в Баку, может, 2% организуют религиозные свадьбы. Я считаю себя религиозным человеком, и чем дальше, тем больше я углубляюсь в эту религию, хочу всю жизнь устроить по правилам и канонам ислама. Я два года посвятила тому, что учила арабский язык. Когда меня спрашивали зачем, я говорила, чтобы учить язык и при этом читать Коран и понимать его, то есть переводить его. Я к этому пришла не сразу. Два года шли дискуссии, я сомневалась, хочу ли я делать намаз, хочу ли я закрываться, выйти замуж за человека чисто мусульманского, исламского. Постепенно я к этому пришла. Я осознала, что этого хочу. Я в принципе хожу на дискотеки, я люблю танцы, люблю веселиться, но это не значит, что я буду курить со всеми, с мальчиками стоять обниматься, целоваться, танцевать с ними медленные. В исламе есть такое понятие - не терять сознание, а когда танцуешь рок - ты теряешь себя. Поэтому рок для меня неприемлем, я его не понимаю. Люди у меня в окружении от жизни не отходят, работают, учатся, женятся, создают семьи, карьеру, учатся за рубежом, уезжают, устраивают вечеринки, делают намаз - все нормально».

«Молодежные проблемы в принципе схожи ... молодежь везде одинаковая»

Вторым крупным блоком в повествованиях кавказских респондентов стали вопросы получения высшего образования, трудоустройства и молодежной политики. Несмотря на декларируемую тягу к обучению, высокому уровню образования - «сегодня необходимо как минимум два высших образования, потому что человек, который рассчитывает добиться чего-то в этой жизни, должен обладать довольно большим багажом знаний и умений» - респонденты прекрасно понимают ограниченность предлагаемых рынком труда альтернатив занятости. В этом смысле они испытывают фактически обиду за свой нерастра-

ченный потенциал, потому что многие представители их поколения, получив высшее образование, не просто не могут найти себе применение, а работают сторожами и продавцами, чтобы выжить.

Высшее образование, отмечают респонденты, крайне коррумпировано: большинство студентов поступают и «учатся» за взятки: «Поступают в вузы у нас фактически все за деньги, лишь небольшой процент студентов - самостоятельно. И это не только в государственных - во всех так. Дагестанский университет остается одним из престижных вузов, и очень небольшой процент ребят поступают сами, но это действительно те ребята, которые из себя что-то представляют, они и учатся». «Сегодня у нас действует следующая система поступления в вузы: ты оканчиваешь школу, получаешь аттестат; каждый вуз имеет свои избранные экзамены по каждой специальности, которые проводятся централизованно. В реальности, если у тебя хорошие связи, то ты можешь повысить свои оценки на 3-4 балла. Цена балла этим летом была от 2,5 тыс. долларов. Места на бесплатное отделение, где ребята получают стипендию, можно купить за 10-20 тысяч долларов. Очень смешно, что иногда люди платят за один балл больше, чем заплатили бы за четыре года учебы на платном отделении, т.е. здесь больше вопрос престижа». «Есть варианты напрямую заплатить, а есть некоторые способы, которые как бы менее неприличные. «Вот я книгу написал, - говорит профессор, - очень хорошую. Вот такая книга маленькая, стоит столько-то. Все должны ее купить, потому что на экзамене я буду спрашивать по книге, и чтоб у всех я видел книгу». Вот это один из вариантов. И у нас очень много преподавателей книги издают» (Ереван).

В итоге выбор профессиональной ориентации осуществляется, исходя не из личной заинтересованности, а из финансовых возможностей семьи. Тем не менее, сохраняется сформированный советской идеологией престиж высшего образования - практически вся молодежь поступает в вузы, число которых стремительно растет: «получение высшего образования ребенком приравнивается к его персональной безопасности; вся семья может недоедать, чтобы ребенок с репетиторами позанимался и поступил в вуз»; «многие учатся во второсортных вузах, лишь бы только получить какое-то образование». Повальное стремление получить высшее образование респонденты оценивают, с одной стороны, как инерционную установку, сложившуюся в советское время: «Для нашего общества в целом характерна ментальная зависимость от общественного мнения. В этом году сто пять тысяч человек подали свои документы для поступления в вузы, из них поступили в первом туре двадцать пять тысяч, т.е. каждый четвертый ребенок только поступает. Тот ребенок, который не поступает, он соответственно сразу на абсолютно другой полке. Начинают переживать родители, начинают переживать родственники, вот это общественное мнение, что мой сын, моя дочь должна поступить, толкает на то, что в девятом-десятом классе родители уже заботятся о том, чтобы взять репетитора» (Баку); с другой - как поиск дополнительных гарантий достойного трудоустройства для мужчин и выгодного замужества для женщин («высшее образование как элемент приданого, без которого девушка испытывает комплект неполноценности»).

Особенностью образовательной ситуации в Закавказье является сохранение созданной в советский период ситуации двуязычия, когда люди одинаково хорошо знают русский и свой родной язык, хотя, конечно, речь идет, в первую очередь, о республиканских столицах - чем дальше отъезжаешь от Еревана или

Баку, тем быстрее сокращается количество людей, свободно владеющих русским языком. Тем не менее, русский язык, несмотря на спад заинтересованности в нем, начиная приблизительно с начала 1990-х гг., когда из Армении и Азербайджана выехало порядка 80% русского населения, сохраняет свое значение в образовании, науке, как иностранный язык общения со странами-соседями. Более того, бакинская и ереванская молодежь подчеркивает более высокий культурный и образовательный уровень ребят, которые получили образование в русской школе, русском секторе, по сравнению с их сверстниками, обучавшимися на родном языке, уже хотя бы потому, что большая часть учебной и научной литературы написана на русском языке. Действительно, как показывают результаты исследований [3], у людей, для которых первым языком был их родной, и школьное образование они получали на нем, компетентность в русском языке остается весьма ограниченной, даже если они общаются на нем постоянно; те же, кто учился в русской школе, достаточно высоко компетентны, чтобы читать художественную и научную литературу на русском языке, не говоря уже о повседневном общении, и, при условии жизни и общения в своей этнической среде, прекрасно владеют родным языком.

Если суммировать те особенности процесса получения высшего образования, которые высказывали кавказские респонденты, то картина получится следующая.

- Молодому человеку необходимы фактически предпринимательские навыки как на этапе поступления, так и в процессе обучения: проводится своеобразный маркетинг рынка образовательных услуг, итоги которого сопоставляются с наличным финансовым капиталом семьи и доступными родственными и дружескими сетями поддержки.

- Полученное образование рассматривается как формальность, сам факт обладания им оценивается довольно скептически: «Вообще-то у меня в дипломе «переводчик» будет написано. Я уже сдала госэкзамен по английскому. Но из меня переводчик, как, ну, я не знаю... Нет, я знаю, что если б я занималась постоянно, у меня есть склонность к языку. Я помню еще в пятом классе была сильнее всех. Сейчас мой брат у меня иногда спросит: «А как это там это будет?» Я говорю: «Отстань от меня, посмотри в словаре», понимаю, что я не знаю таких слов, которые они изучают. И он говорит: «Слушай, тупая, ты ж переводчик». Я говорю: «Нет, я не переводчик. Это всего лишь формальность» (Владикавказ).

— Возможности получения образования ограничены институционально: «Проблема еще в том, что у нас среднего технического образования нет - то, что открылось после развала Союза, сразу закрылось. И вот только было постановление, что сейчас надо открывать профтехучилища. Сегодня среднего специального образования очень мало, т.е. два-три техникума осталось и все» (Ереван).

— Обучение детерминировано не только финансовым фактором, но и традиционной системой родственных и социальных связей: «Только пять человек у нас занимаются сами, но это очень мало. Например, вчера был экзамен, некоторые студенты получили экзамен и считают, что сами. Но этот преподаватель знаком с их родителями, он не будет говорить постоянно, что «я с твоими родителями знаком, поэтому я тебе поставил 4 или 5». Он просто для себя знает, что если сейчас не поставит, то ему потом будет папа студента звонить и т.д.» «Есть такие студенты, которые даже на четвертом курсе ни разу в жизни не прочитали ничего. Многие мои однокурсни-

ки в жизни не отвечали и отвечать не собираются. У них хорошие связи -зачем им напрягаться, если им и так поставят, потому что его отец туда послал и деньги дал» (Махачкала).

Сложность трудоустройства после окончания вуза ребята объясняют тем, что количество дипломированных специалистов превосходит все лимиты своей востребованности на рынке труда: «каждый вуз считает своим долгом выпускать юристов, хотя потребности в таком количестве юристов нет»; «в азербайджанском МИДе нет столько мест, чтобы трудоустроить всех выпускников факультета международных отношений»; «среднего технического образования нет, хотя рабочих специальностей сегодня не хватает, например, строителей» - поэтому «достойные рабочие места передаются по наследству и по блату». Одну из причин сложившейся ситуации информанты видят в «советском наследии»: «когда студенты выпускаются, они знают только теорию, но не практику, поэтому совершенно не готовы к работе»; «на постсоветском пространстве гордятся своими знаниями, но этого недостаточно - западный подход состоит в умении оперировать знаниями и убеждать в своей компетенции».

Другие сложности с трудоустройством молодежи обусловлены, с одной стороны, завышенными зарплатными требованиями выпускников вузов, с другой - незаинтересованностью работодателей в найме специалистов без опыта работы и их спекуляцией на понятии испытательного срока, который позволяет использовать студентов и выпускников вузов как бесплатную рабочую силу, т.е. проблему безработицы кавказские респонденты связывают с состоянием местных рынков труда: «Работу сейчас принципиально сложно получить, потому что все не так открыто и не так прозрачно, как в Москве. В Москве, может быть, минимальные зарплаты предлагают, но в принципе там и возможности, специализации идут гораздо шире, чем в Баку. В основном у нас молодежь идет в нефтяной сектор и в зарубежные компании, их очень много, - это англоязычная молодежь, это один вектор. Другой вектор - это бум строительный. В Баку очень сильно развит строительный рынок, рабочая сила, инженеры нужны -это второй контингент, который сейчас необходим. И третий контингент -это определенные специализации, такие как пиар-менеджеры. Есть еще четвертый, общественный сектор, где идет постоянная ротация кадров. В принципе, если у тебя есть знакомые или определенный человек, не знаю, в государственных структурах, для тебя все двери открыты. Если у тебя нет такого человека, то тебе придется самому все делать. Я уверен, что самому устроиться на работу можно. Вот я на примере брата говорю : когда он уволился год тому назад, за год он поменял три работы, но вот все нормально сейчас, работает». «Что касается нашего местного рынка труда, в принципе, молодых специалистов не берут на нормальную работу. Я экономист и не пойду у станка работать. А для нормальной работы нужен опыт. Ты приходишь, тебе говорят необходимое количество лет стажа. Но когда студент, молодой специалист получит стаж? Студентов не берут на работу, потому что они не могут работать полный рабочий день. И здесь еще проблема: по закону на стажировку должны брать на три месяца, но я знаю по своему опыту, что в банках на стажировку берут минимум на шесть месяцев и не дают гарантии, что тебя возьмут на это место. То есть студенты работают как бесплатная рабочая сила, и там огромная текучесть кадров - партию стажеров убрали, пришла новая партия» (Ереван).

Как и в сфере образования, на рынке труда также действуют партикулярные нормы трудоустройства, т.е. основной гарантией быстрого нахождения хорошего места является наличие высоких покровителей или вхождение в нужную сетевую структуру социальных отношений. Маркерами подобного положения в повествованиях респондентов служат:

— использование пассивных форм залога в описании удачного начала профессиональной карьеры: «меня взяли», «дали мне в руки именно то, что мне нравится, что мне по душе», «его сразу выдвинули на должность руководителя» (Краснодар). Доминантная роль покровительства и поручительства в решении вопросов трудоустройства принимается респондентами как должное - отработав некоторое время на том месте, куда они сами попали по протекции, они начинают действовать по тому же сценарию: «у меня сейчас есть девочка очень хорошая на первом курсе, которую, в принципе, я готова после себя поставить на это место» (Краснодар); «я уже готовлю себе замену, которую оставлю» (Махачкала);

— апеллирование к родителям при решении вопросов трудоустройства, поиск значимых для трудоустройства связей, влиятельных людей рассматривается многими респондентами как обязанность их родителей, т.е. профессиональная карьера молодого человека зависит от семейных и «клановых» отношений, статуса и масштабов влияния его семьи. Кроме того, устройство на определенные рабочие места требует значительных финансовых вливаний, которые по определению недоступны для самого молодого специалиста, поэтому он вынужден обращаться к родителям или богатым родственникам: «Чтобы допустим устроиться для меня в стационар акушерско-гинекологический, это ориентировочно выльется в 5-6 тысяч долларов... Такие извращенные формы устройства на работу. В принципе, если у тебя нет связи в верхушке где-то, то приходится проплачивать туда деньги для устройства на работу» (Махачкала).

Одним из вариантов решения проблемы безработицы считается выезд на заработки в Европейскую часть России, чаще в Москву или Санкт-Петербург. Для молодых жителей закавказских республик Россия рассматривается как «доступная заграница», потому что выезд в Россию, в отличие от выезда в западные страны, не означает «кардинального разрыва всех связей, психологического отчуждения и сожжения за собой всех мостов» - «российская действительность рядом, фактически это не ближнее зарубежье, а, скорее, вторая родина, где много конкретных прямых социальных связей, много родственников». Однако сам факт выезда из страны далеко не всегда оценивается молодыми поколениями как позитивный: признавая, например, что за пределами Армении можно достаточно успешно устроить свою профессиональную судьбу, ребята уверены, что многие армянские иммигранты ощущают себя «людьми второго, третьего сорта, поэтому надо думать о своей стране, где ты родился и чувствуешь себя белым человеком, - в принципе лучше быть Цезарем в Галлии, чем никем в Риме».

Другая активная жизненная стратегия состоит в использовании доступного «социального лифта»: во многих кавказских республиках в качестве такового выступает спорт, поэтому идут в спорт выходцы из беднейших слоев населения. Например, в Азербайджане, это беженцы из зоны карабахского конфликта: «Если взять спорт, баскетбол, футбол, то, например, во Франции одни негры играют. О чем это говорит? Это говорит о том, что эти негры знают, что больше нигде они деньги не заработают, и этот спорт - это их деньги, их

последний шанс. Он идет туда и миллионером становится, у него и машины, и квартиры - все за счет спорта. Сейчас то же самое, обратите внимание, во всем мире, и у нас в Баку в спорт идут все беженцы, идут в основном дети из бедных семей».

Многие кавказские информанты сетуют на то, что их поколение достаточно инфантильно, уверено, что родители и родственники должны решать их проблемы. В этом также видится своеобразное наследие советского патернализма: их родители были уверены в своей занятости, поскольку функции трудового распределения молодежи выполняло государство; распад советской системы не искоренил ожиданий руководящего воздействия, но сменился субъект его оказания - им стали родители, потому что «сегодня жизнь такая сложная, мы живем в такое непростое время, что не можем ждать, что государство придет и поможет каждому из нас», но «молодой человек уверен, что за него все решат и сделают». В целом респонденты уверены, что пассивность большей части их поколения - характеристика, вынужденно приобретенная в результате незаинтересованности административных структур в активности молодежи, неоказания помощи в молодежных инициативах, т.е. невыполнения всего того, за что «люди, ответственные за работу с молодежью, получают деньги»: государственные структуры не взаимодействуют друг с другом и с общественными организациями, официальные мероприятия слишком официозны и безжизненны, действенные шаги в сфере молодежной политики не популяризуются в достаточной мере и потому практически неизвестны, молодежные инициативы «снизу» крайне редко встречают понимание и одобрение, еще реже - поддержку.

Молодежь заинтересована в участии в деятельности молодежных организаций, но большинство из них «аморфны и не действуют практически - существуют на бумаге, но ничего конкретного не делают». Ребят обижает, что «многие молодежные организации создаются для того, чтобы стадо пошло на какую-то акцию, а не для того, чтобы молодой человек смог реализовать себя, найти круг единомышленников». В этом смысле молодежь ощущает себя брошенной государством на произвол судьбы: «Как бы мы сегодня ни говорили об энтузиазме, об отсутствии лидеров, на самом деле проблема стоит еще жестче - сегодня у нас, к сожалению, не хватает диалога молодежных организаций с властью: молодежное общество не может существовать вне политических отношений, молодежная политика - это часть государственной политики, но власть сегодня считает, что молодежные лидеры должны руководствоваться энтузиазмом. Власти спрашивают молодежные организации -что вы делаете, какие акции провели? Но любая акция упирается в финансирование. Обращаясь в правительство, мы узнавали, что деньги на молодежную политику и молодежные организации выделяются и распределяются комитетом по делам молодежи, но я как лидер общественной организации заявляю, что выбить хотя бы 1000 рублей на организацию какой-либо акции практически невозможно. Отсутствие диалога между молодежью республики и властью проявляется даже на таком уровне, как, например, однажды на официальной встрече со студентами представитель власти, когда обсуждались какие-то проблемы и один студент стал высказывать свою точку зрения, просто сказал ему «заткнись» в присутствии преподавателей нашего университета ... Мы можем говорить, что молодежь должна быть ответственной, но на самом деле, есть люди, которые за работу с молодежью получают деньги, чьей основной обязанностью является организация молодежных мероприятий и т.д. Вот спросите у ребят - чем занимается Комитет по делам молодежи? Вам

скажут, что у нас хорошее министерство, потому что оно организовывает концерты - и это всё. Молодежь сегодня пассивна, потому что ей в принципе нигде не дают участвовать, вузы, техникумы не заинтересованы в активности молодежи. Вот человек отучился в школе, пришел в университет, но его ни к чему не призвали, он не смог проявить себя. А что дальше? Когда ему проявлять себя? Когда он закончит университет и лишится своей нищенской стипендии?» (Владикавказ)

По мнению наших кавказских респондентов, обозначенная выше профессиональная неустроенность и социальная «бесхозность» современного молодого человека, усугубляемые финансовыми и жилищными проблемами, «негативным прессингом по телевидению», выливаются в различные формы девиантного поведения - наркоманию, алкоголизм, преступность и т.д.: «У нашей молодежи сегодня проблема себя реализовать. Нет не только рабочих мест -нет досуга для молодежи, если говорится о развлечениях, то в основном о дискотеках. Я считаю, это проблема, потому что люди собираются не в тех местах. Старшее поколение занято тем, чтоб хотя бы сохранить моральный облик молодежи, они сконцентрированы на том, чтобы не было хулиганов. Хотя если бы этот хулиган чем-то занялся, он бы не был хулиганом, может быть. У нас нет сейчас хорошо поставленного спорта. Есть какие-то платные занятия, но очень многие люди, у которых есть дети, не могут себе этого позволить... Государство не занимается этим так серьезно, чтобы понять, что те проблемы, которые сегодня у молодежи есть - наркомания, пьянство, хулиганское поведение - это все идет оттого, что нет культурного досуга» (Ереван).

Критерием девиантности поведения является его интенсивность: то, что

«молодежь иногда курит, выпивает и устраивает драки - нормальный социальный процесс для самоутверждения», другой вопрос - «чрезмерность во всем, особенно если она накладывается на отсутствие занятости». Само наличие негативных явлений респонденты не считают чем-то исключительным, наоборот - оценивают как признак собственной «молодежной нормальности» и общности с молодыми людьми во все времена: «Что касается проблем с алкоголизмом, курением и т.д., то есть известное высказывание, что не стоит дружить с человеком, который никогда не выпил водки и не выкурил сигарету, потому что это нормально, по-человечески. Бывает так, что человек настроен категорически нет, у него воспитание такое, а для кого-то это процесс познания, ему интересно пощупать, узнать, тогда он попробует раз, два, три, четыре, а потом все оставит и начнет работать, заниматься делом, т. е., понимаете, для кого-то это период, для кого-то поиск, для кого-то это жизнь -это нормальное социальное явление, что молодежь пробует, что молодежь курит и выпивает. Другое дело наркомания. На самом деле совсем не всё так плохо, как может показаться: наркоманы есть, люди, которые потребляют алкоголь, тоже есть, подростковая преступность есть, то, что молодежь нигде не работает - тоже есть, потеря нравственности и снижение образованности - тоже есть, но где этого нет?» (Владикавказ)

Говоря о проблемах молодежной преступности, ребята также отмечают позитивную роль кавказского традиционализма: «Существует проблема молодежной преступности, но, не знаю, насколько я буду прав, если скажу, что согласно статистике, преступность в Азербайджане не такая уж и высокая по сравнению со странами СНГ. В любом случае, преступления, которые не раскрываются - их очень мало. Все знают, что азербайджанцы любят жить об-

щинно, общинами, семьями. И общинность помогает быстро выявить преступника. Община наводит на преступника, скажем так. И вообще, когда человек начинает проявлять какое-то негативное поведение, это сразу выявляется. Общественное порицание естественно, начинают влиять на него, пресекать в корне, т.е. если бы он был один, его бы не заметили, а так любой человек всегда на виду».

Если говорить о неком обобщенном восприятии себя молодыми «кавказцами», то образ получается весьма позитивным: «несмотря не ограничения, отсутствие молодежных организаций, у молодых интересная жизнь, многие добились своих целей и состоялись как личности». Признавая наличие множества трудностей как объективного («у нас нет гарантий - возможно, когда я окончу вуз, я буду работать всего лишь официантом»), так и субъективного характера (пассивность и безынициативность), ребята уверены в себе, убеждены, что не стали «потерянным поколением»: считая, что сегодняшняя жизнь очень сложна и противоречива, они уверены, что их поколение сохраняет незыблемую морально-нравственную основу и чтит традиции предков, встраиваясь в современные реалии. В повествованиях информантов сквозит определенная гордость за себя, потому что, например, «дагестанская молодежь не самая плохая молодежь, у нее есть человеческий и творческий потенциал», - ей удается балансировать на очень тонкой грани соблюдения одновременно национальных традиций, формальных предписаний ислама и требований современной реальности. В плане религиозности большинство дагестанцев характеризует себя как «обыкновенных верующих», «богобоязненных приверженцев ислама», которые живут по принципу «не делай другому зла»; с точки зрения традиций - подчеркивает особенности кавказского воспитания и акцентирует важность толерантного поведения («со своим Кораном в монастырь не ходи»); для реализации своего потенциала требует государственной поддержки, а именно - создания объективных условий для развития бизнеса, спорта, производства и т.д.

Признавая себя представителями поколения, чье становление пришлось на сложный переходный период, кавказская молодежь, тем не менее, не считает, что изменилась сама суть молодежных проблем: «проблемы молодых всегда были, независимо от сегодняшнего дня или завтрашнего; они такие же и одновременно немножко другие, потому что происходит спрессование времени, ускоряется ритм жизни». Соответственно, ключевой самоидентификационной доминантой становится понимание своего социально-демографического положения в структуре общества: молодость, а не только «тонкости» жизни на Кавказе определяют представленное в повествованиях информантов ценностное многоголосие, когда, пытаясь охарактеризовать свою жизнь, респонденты приводят массу противоречивых, но одинаково приемлемых, «нормальных» для них примеров из своего повседневного опыта. Так, азербайджанская молодежь определяет себя как натуру крайне «парадоксальную», потому что находит в своем менталитете сочетание противоположных черт: общинности и неспособности работать в команде; самокритичности и «наполеоновского» комплекса; высокого потенциала адаптации к любым изменениям окружающего мира и иногда граничащей с неадекватным поведением приверженности традиционным паттернам поведения; рационального, даже «торгашеского» просчета сиюминутных выгод и нерационального фатализма в принятии судьбоносных решений - однако именно в этой парадоксальности она видит свою «силу и безграничные возможности развития».

Литература

1. Величко В.Л. Кавказ. Русское дело и междуплеменные вопросы. - Баку, 1990.

2. Гасанов Р.М. Ислам в общественно-политической жизни современного Азербайджана // Социологические исследования. - 2003. - №3.

3. Минасова К.Р. Двуязычие как способ культурной интеграции этнических меньшинств в многонациональном обществе // Социологические исследования. - 2002. - №8.

4. Черныш М.Ф. Национальная идентичность: особенности эволюции // Социологический журнал. - 1995. - №2.

IS IT EASY TO BE YOUNG ON CAUCASUS? I.V. Trozuk

The Department of Sociology

Peoples’ Friendship University of Russia Miklukho-Maklay str., 6, 117198, Moscow, Russia

The last fifteen years were followed with significant social changes on the territories of former USSR. New praxis and routines remarkably influenced the outlook of society and one of the most decisive mechanisms of such influence are innovative life responses of the young. The research in the area of these new identity aspects among the youth of Caucasus are therefore the matter of utter importance as it allows shedding light on the region’s future.