CC BY
44РЕГИОНЫ
«Кавказцы» на Кольском Севере: поиск себя в полиэтническом пространстве*
Ольга Змеева
Ключевые слова: биографический метод, зона этнической бесконфликтности, идентичность, локальное самосознание, социальная адаптация, этническая память, этническая среда, этнические стереотипы, этнокультурная ситуация, «южане» — «северяне»
Кольский Север — слабозаселённая территория с экстремальными природными условиями, в прошлом — зона принудительной миграции1 . Но это ещё и пространство проживания особого северного сообщества. Мурманская область — одна из самых урбанизированных в стране, более 92 % её населения составляли в 2002 году городские жители2. При этом, несмотря на низкую плотность населения, в ней проживают более ста этнических групп. Значительная часть жителей областной столицы и большинство жителей малых индустриальных городов Кольского полуострова — дети мигрантов или мигранты. Принято считать, что в силу этого обстоятельства большинство северян, будучи сами «не укоренёнными», лояльно относятся к новым мигрантским волнам и такая их позиция не зависит ни от этнической принадлежности иммигрантов, ни от того, из какого региона те приехали. Соответственно в устойчивый «образ региона» включается представление о том, что, несмотря на полиэтничность, он остаётся «замирённым пространством» или «зоной этнической бесконфликтности»3.
Ольга Васильевна Змеева, аспирант Центра Гуманитарных проблем Баренц-ре-гиона при Кольском научном центре Российской академии наук (ЦГП КНЦ РАН), г. Апатиты.
* Работа выполнена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, грант № 08-06-98803-р_север_а.
По данным переписи 2002 года, в Мурманской области проживало 892,5 тыс. человек, что на 254 тыс. меньше, чем в 1989 году4. Несмотря на массовый отток населения, количество этнических групп увеличилось. Кроме того, выросло число тех, кого в статье мы будем называть кавказцами, — лиц, идентифицируемых по их связи по происхождению с историко-этнографической провинцией Кавказ и Закавказье (по типологии Н. Н. и И. А. Чебоксаровых)5. В том же 2002 году в области насчитывалось в общей сложности 10 894 человека (1,2 % от общей численности населения), которые по их самоидентификации могут быть обоснованно отнесены к данной категории. Внутри неё первенствовали азербайджанцы — 4 614человек, или 42,4 % от совокупной численности всех кавказцев в области, следующими по «людности» шли армяне (1 954 человека, 17,9 %) и лезгины (840 человек, 7,7 %)6.
Все эти особенности не могли не отразиться на этнокультурной ситуации в регионе. Между тем изучение межэтнических взаимодействий на Кольском полуострове в основном сфокусировано на коренном населении (на саамах) и отражает главным образом этнологические аспекты проблемы7. Необходимо обратиться к современным процессам, к исследованию социальной и этнической структуры, поведенческих стратегий различных этнических групп, к анализу факторов, влияющих на их социальное самочувствие.
I
С середины 1990-х мы всё чаще сталкиваемся с устойчивым слово-
сочетанием «лицо кавказской национальности». Его широкому рас-
пространению в СМИ и в повседневной жизни способствовали воен-
ные действия в Чечне и сопровождавшие их террористические акты
(видимо, именно тогда в комплекс представлений о «кавказцах» вошло их частичное отождествление с террористами и бандитами). На распространение словосочетания также мог оказать влияние рост численности мигрировавших в Россию жителей Кавказского региона различной этнической принадлежности. Существенным могло быть и то
обстоятельство, что так называемые кавказцы, переезжая на новые территории, способны быстро адаптироваться к непривычным для них условиям, обладают высокой степенью мобильности, занимают определённые, в том числе относительно высокодоходные, ниши в экономической сфере. Как следствие, сложилось устойчивое представление о «лицах кавказской национальности»: словосочетание часто употреб-
ляется с ярко выраженной негативной окраской на самых разных уровнях — экспертами, обывателями, представителями власти8.
Сегодняшние наблюдения показывают как будто некоторый спад агрессивных настроений в отношении кавказцев, ослабление если не ксенофобии в целом, то кавказофобии9. Это, однако, не означает, что российское сознание отказалось от сформировавшихся стереотипов. Они по-прежнему влияют на восприятие мигрантов, оказывают воздействие на динамику отношений между ними и принимающим населением. При этом важную роль играет наличие или отсутствие «родства» между «гостями» и «хозяевами». Если первые вторым этнически или культурно «чужие», то, независимо от выбранной мигрантами схемы поведения, восприятие принимающим населением приезжих будет в большинстве случаев и в течение длительного времени оставаться практически неизменным, то есть всё это время мигранты так и будут на данной территории считаться «чужими».
Любая этническая группа в процессе её формирования обретает качества или особенности, свойственные только ей или преимущественно ей. Таковы язык, обычаи и традиции, представления о мире и о норме, историческая память, детали материальной культуры, народное искусство и т. д. По этим особенностям члены группы опознают «своих» или «близких», — тех, кто имеет схожие качества, сходным образом представляет мир, — и отвергают «чужих», чьи качества и представления не совпадают с характерными для группы. Чтобы быть признанным в определённом сообществе, человек должен прежде всего идентифицировать себя с ним. Осознание принадлежности к этносу и есть этническая идентичность. Её невозможно «ухватить» как нечто материальное, она существует лишь как интегральная часть этнического самосознания, которое, «возникнув в недрах индивидуального сознания, реализуясь в своих конкретных носителях», отражает идеологию, ценности, убеждения, мировоззрение, обобщённые представления, служащие этнической группе ориентирами восприятия10. Тем не менее она эффективно способствует защите и сохранению этнической группы.
На этничность влияют как объективные, так и субъективные факторы. Их совокупность позволяет человеку вырабатывать некие представления об этнической группе, в пространстве которой он проживает, отвергать или принимать её ценности, отождествлять или не отождествлять себя с этой группой. Как правило, идентичность индивида очень сильно зависит от этнической принадлежности его родителей («ощущения семейно-родственных связей») и от того, каким языком они пользуются при повседневном общении в семье и за её предела-
ми. Принято считать, что это основные критерии этнической идентификации11; но очень часто как раз они становятся проблемой при самоопределении. Обычно такая проблемная ситуация возникает в полиэтнических обществах, особенно часто — в гетероэтнических семьях, в которых ребёнку трудно самому определиться, «кто он по национальности», а в процессе социализации ему не прививают ценности какой-то одной группы. Иногда происходит так называемый языковой сдвиг12, когда не отдельные семьи в иноэтническом окружении, а вся этническая группа, являющаяся меньшинством, постепенно отказывается от употребления своего языка, чтобы дети могли контактировать с представителями большинства и получать образование, открывающее широкие возможности для занятости. Но даже в ситуации, когда общение на родном языке отсутствует или сохраняется только внутри семьи, нельзя утверждать, как это часто делается13, что со сменой языка коренным образом меняется и этничность. Затёртый, но всё равно убедительный пример тому — ирландцы: они не только говорят на английском, но и создали на нём великую литературу (достаточно вспомнить имена Свифта, Шоу, Джойса, Йетса) и в то же время вполне сохранили отличную от англичан этническую идентичность.
Отношения индивида с группой тесно связаны с его личностным самоопределением. Если группа является для него референтной, он, возможно, будет стремиться к принятию её норм и ценностей, к отождествлению себя с ней. Но это выбор именно индивидуальный: группа, референтная для одного, вовсе не обязательно станет таковой и для другого; и она не будет обладать одинаковой значимостью для выбравших её в качестве референтной, то есть для кого-то будет иметь большую ценность, для кого-то — меньшую. Кроме этого, возможна ситуация, когда индивид наделяет этническую группу, в том числе и такую, которую он прежде считал своей, отрицательной референтностью; в этом случае он может отвернуться от своей группы, отказаться от прежней, унаследованной или принятой, этничности14.
Проблема становится более острой, когда человек оказывается на «чужой» территории, за пределами этнической родины. В таких ситуациях люди либо попадают в некоторую изоляцию, подчас даже в положении отверженных, либо создают сети интенсивного общения внутри диаспоры и институты диаспоры, дабы сохранить с помощью того и другого свою культуру и идентичность. Возрастает также вероятность этнических конфликтов, особенно если «новая» территория является полиэтнической.
Адаптация мигранта по месту прибытия будет более лёгкой в том случае, если он быстро освоит социокультурные особенности региона. Но и тогда он скорее всего будет стремиться к сохранению уникальных этнокультурных характеристик, «вывезенных» им с территории предыдущего проживания. Со своей стороны, мигранты, переселяясь, самим фактом своего переселения меняют социокультурную ситуацию в регионе переселения, так что и «местным» приходится учитывать создавшуюся в связи с миграционными процессами обстановку, приспосабливаться к ней. Такая взаимная адаптация — долгий процесс, требующий изменения многих элементов уже сформировавшегося сообщества.
Мигранты прибывают на новую территорию проживания с определёнными сложившимися установками, с определённым опытом взаимодействия с различными этническими группами по месту прежнего проживания. Если эти установки и этот опыт позволяли жить бесконфликтно в регионе выхода, они авторитетны в глазах мигрантов и потому мигранты будут на них опираться и на новом месте, из-за чего могут возникать дополнительные сложности в их взаимоотношениях с принимающим населением, не приемлющим такого рода «привозные» практики. В особенности это справедливо в отношении тех, кто слабо представляет социокультурные паттерны на территории прихода, потому что не бывал там ранее и не имеет родственников, друзей и готовых помочь знакомых. И напротив, процесс адаптации бывает обычно менее болезненным для тех, кто не в первый раз оказывается на данной территории либо приезжает к родственникам, уже закрепившимся в новых условиях15.
Очень важны для успеха адаптации не только первоначальные представления приезжающих о том регионе, куда они направляются, но и первые же оценки мигрантами территории нового проживания, теснота контактов с другими группами. Равным образом заслуживают внимания мнения принимающего населения — как собственно о мигрантах, так и об их этнических группах — и его установки, влияющие на восприятие и поведение «местных» в их отношениях с иноэтническими группами. Определяемая этими установками степень социокультурной открытости принимающей среды — очень существенный фактор адаптации для мигрантов; измерить её можно по ряду параметров, в первую очередь — по наличию у этой среды свойства этнической толерантности16.
В значительной мере открытость / закрытость принимающей среды определяется локальным (региональным) самосознанием поселенческой общности.
«Старожилы» и «новосёлы» взаимодействуют и влияют друг на друга. В случае мигрантов диапазон эффектов этого влияния широк —
от растворения в новом этнокультурном окружении до образования сплочённой диаспоры и сохранения всеми возможными способами (не исключая вооружённых конфликтов) этносоциальной идентичности. Может быть и так, что приезжающие этнические сообщества рассматривают своё пребывание на данной территории как временное, не стремятся к диаспоральному укоренению. Но и в этом случае им приходится разрабатывать линии поведения, способствующие бесконфликтному пребыванию в изменившейся социокультурной ситуации. Вообще этнические коммуникации отличаются большой сложностью, поэтому необходимо учитывать все этнические среды, окружающие конкретную этническую группу, и все практики, направленные на её закрепление в пространстве нового проживания.
Бывает и так, что люди, прожившие немало лет в каком-то районе, по тем или иным причинам не считают себя адаптированным к его социальной среде. Особенно характерно это для вынужденных мигрантов и для людей, приехавших не на постоянное местожительство, а с установкой на временное пребывание. Принято считать, что адаптационный процесс занимает в среднем восемь—десять лет17. Но нет никакой гарантии, что, даже прожив столь долгий период времени на новом месте, человек почувствует себя «своим». Ибо, как справедливо было сказано по поводу заселения Европейского Севера в советский период18:
«Для полноценной приживаемости должна была произойти хотя бы одна полная смена поколений. Лишь рождённые от мигрантов и выросшие здесь обеспечивали действительную сращиваемость с местной почвой».
II
В 2004—2007 годах мы провели ряд исследований, направленных на изучение различных аспектов взаимодействия мигрантов-кавказ-цев с местными жителями. Поводились они в Кировско-Апатитском районе Мурманской области. Опрашивались сами мигранты, а также представители местного населения, преимущественно русские. На первом этапе нас интересовало восприятие мигрантов принимающим населением, наличие у него соответствующих этнических образов, представлений о физических, моральных, умственных, поведенческих особенностях выходцев с Кавказа. Наряду с интервью были использованы материалы архива Центра гуманитарных проблем Баренц-региона при КНЦ РАН. Затем мы обратились к мнениям самих мигрантов-кавказцев, касающимся их адаптации к изменившейся ситуации и
проблемы сохранения ими этничности. Респондентами были мигранты с различной этнической идентичностью, представители моноэт-ничных и гетероэтничных семей. Сбор информации осуществлялся с помощью метода биографического интервью. Среди опрошенных в качестве мигрантов-кавказцев оказались армяне, грузины, азербайд-жацы и... русские. Появление последних в списке информантов отражает сложности этнического самоопределения наших респондентов: в процессе интервью выяснялось, что не каждый из них мог однозначно отнести себя к какой-либо этнической группе, а кто-то вообще заявлял о принадлежности к этническому большинству.
Обычно интервью начиналось с выяснения вопроса, как информанты попали на Север. Отвечая на него, некоторые мигранты указывали, что до переезда на Кольский полуостров какое-то время находились в России. Это обстоятельство могло положительно повлиять на приспособление к новой культуре, к условиям Крайнего Севера. Но и те, кто бывали в России, удивляются всему «северному» не меньше, чем люди, переехавшие непосредственно с Кавказа и из Закавказья. Среди информантов оказались и такие, кто родился на Кольском полуострове. Однако это, как показали дальнейшие беседы, напрямую не отразилось на их этническом самосознании. Ау одного информанта, 1983 г. р., уроженца Мурманска, возникли проблемы из-за того, что его по-разному идентифицируют представители различных этнических групп. Сам же он себя называет русским:
«...Уменя там 2/ , кавказской крови, так-то, если посудить, почти все родственники русские, и даже дед наполовину был только азербайджанцем».
Заявив о себе как о представителе русской общности, информант затем в какой-то момент отходит от первоначального утверждения, непроизвольно демонстрируя, как легко он проникает в различные этнические группы, становится «своим» в каждой общности:
«Ну, с ними немножко похуже: вот я к тебе отношусь как к брату, а ты мне тут... Не знаю, нормально отношусь. А с русскими легче, конечно, работать, не знаю, почему-то. У них же, у азербайджанцев, это я когда представился, они: “А-а, с такой фамилией и русский? Так не бывает ”. <... > Ну, конечно, расспросы: “Тебе мама помогает ? Папа помогает ?”»
Видимо, русские, общаясь с ним, не сомневаются в его «русскости». Азербайджанцы же, поскольку видят в нём члена своей этнической группы, заботятся о нём, как он сам считает, как о брате:
«Много людей, с которыми знакомишься, сразу понимают, что азербайджанец только по одному имени и фамилии. Не бывает у русских
таких фамилий. А так — никак, не по внешности. <... > Одеть пытались всё время. Это, захожу к себе в кабинет, сижу, на мне спортивные штаны, ну, такие ботинки спортивные зимние. Ну чёуменя там было — рубашка какая-то. Сидит напротив меня начальник и говорит: “Слушай, чё ты одеваешься как этот, не знаю, такой бомж. Давай я тебе денег дам, там костюм в соседнем магазине висит, две тысячи стоит, купишь ”. Я: “Да нет, не пойду, у меня денег нет ”. “Да я дам тебе, сходи, купи ”. Долго я это слышал, где-то дня три, наверное, он меня доставал, пока я ему не сказал, что у меня одни штаны стоят столько, сколько его костюм. С тех пор он от меня отстал».
Заметим: респондент, доказывая свою «русскость», пользуется в рассказе об азербайджанцах местоимением «мы». Складывается впечатление, что, подстраиваясь под ситуацию, он манипулирует этнич-ностью. Следовательно, можно говорить о смене им этнической идентичности в зависимости от ситуации.
Родившиеся на Севере вспоминали (а если не знали, строили предположения) о том, как их родители или другие родственники здесь очутились. При этом одни просто указывали время переезда и причину, другие же уделяли внимание прошлому семьи, тем самым показывая, что в большей или меньшей степени обладают этнической памятью. Справедливо было отмечено, что «этническая память выступает сферой первичной социализации человека, когда человек погружается в язык, традиции, образование, воспитание, что позволяет ему самоидентифи-цироваться в системе социальных ценностей»19. У одной из наших информанток, примерно 1965 г. р., уроженки г. Апатиты, этническая память достаточно обширна. Так, она довольно подробно описывала события начала XX века, когда жители Западной Армении были объявлены младотурками «русскими агентами» и «врагами империи» и было уничтожено свыше половины всего армянского населения. Именно с геноцида она начала рассказывать о семье отца; это трагическое событие воспринимается ею как переломный момент в жизни всего народа; после него и произошли все изменения в жизни её семьи:
«...И попали они под армянскую резню 13-го, 1913-го года. Семью вырезали практически всю, 13 человек детей, осталось трое, всю семью вырезали. Вот. <... > И после событий резни он попросил убежища в России. А тогда это были целые потоки, которые перевозили в Россию через границу, и, пришедши в Россию, там наконец-то было организовано некое подобие переписи, и тогда неправильно переписали, записали фамилию».
Повторим: семейные истории, особенно в случае семей смешанных, чрезвычайно важны для процесса идентификации. Но, как мы
убедились, далеко не все мигранты и/или их потомки уделяют должное внимание этой стороне дела.
Для переезда практически всех информантов либо их родителей характерна одна ярко выраженная особенность: на Кольский Север многие направлялись к уже обосновавшимся там родственникам. Можно предположить, что мигранты ехали к родственникам как к «покровителям» и «защитникам», а это, в свою очередь, означает, что в данном случае мы сталкиваемся с проявлениями влияния таких традиционных для Кавказа институтов, как авункулат или аталычество20. Но возможно и другое объяснение: взаимовыгодное использование миг-рантских сетей21, когда приехавшие позже получают помощь, необходимую в начальный период их обустройства на новом месте, а обосновавшиеся ранее — благодарных соотечественников в качестве вероятных клиентов и возможность расширения внутриэтнического общения. Сами мигранты не вдаются в такие тонкости, ограничиваясь простыми «житейскими» объяснениями, как это сделала ещё одна наша рес-пондентка, 1962 г. р.:
«Первопроходцы, может быть. Как это называется: завоёвывают, покоряют. Ая думаю, что один, наверное, приехал и начал всю свою родню сюда звать, и приехала вся родня. А та родня позвала другую родню, и так вот они, наверное, семейные вот эти и устраиваются».
Наряду с мотивом «переезд к родственникам» звучит и другой, в значительно большей степени говорящий о каких-то личных особенностях мигрантов — об их личном любопытстве, склонности к смене впечатлений, желании увидеть «экзотику»: белый снег в больших количествах, полярный день и полярную ночь, северное сияние и т. п. И действительно, по прибытии на север острота впечатлений велика даже у взрослых, умозрительно представлявших, что их ожидает; что уж говорить о детях «южан», поражённых вроде бы обычными для северного жителя явлениями:
«А, ну да, когда он сюда приехал, он первый раз сосульки увидел. Выходят из аэропорта, он дергает свою бабушку, мою бабушку: ‘‘Мама, мама, что это такое?”Да ему сколько тогда, лет восемь, может, поменьше, побольше: плюс-минус год. Ну, там в аэропорту, конечно, все попадали. Откуда, блин, ребятёнок прибыл, что он сосулек ни разу в жизни не видел?» (М., 1983 г. р., урож. Мурманска).
Итак, любознательностью, тягой к необычному информанты также могут объяснять свой миграционный выбор в пользу Севера, о чём убедительно свидетельствует ответ респондентки 1962 г. р., подчёркивавшей ранее значение наличия родственников по месту въезда:
«Знала только, что там шесть месяцев темно, как бы шесть месяцев светло, зима, вот только это, а больше ничёне знала. <...>По-ехала чисто из-за того, что увижу, что за место, что зима...»
Разумеется, она не переехала бы на Крайний Север просто так, ради красоты северного сияния — аналогично тому, как люди выезжают за границу, чтобы полюбоваться достопримечательностями, — не будь у неё на Севере родственников. Иначе говоря, два мотива соединились, и не исключено: именно вследствие их взаимного усиления и было принято окончательное решение о переезде.
Назывались и другие причины миграции: воссоединение с супругом (муж служил на Севере или ему нужно было туда уехать по работе); б) по распределению после окончания вуза; в) вынужденная миграция. Причём вынужденные мигранты / беженцы, рассказывая о переезде, делают упор на подробном описании предвоенной / военной обстановки на родине, старясь показать, что там создались такие условия, при которых не оставалось выбора:
«Ну, началась война <... >, я в подвале жил, а мама с отцом это, в ванне, там спали, потому что стреляли. <... >Выходили как? Одевали нам на плечо белую повязку, это знак о том, что мирные люди, что ушли по улице...» (М., 1977 г. р., урож. Грозного).
В отличие от добровольных мигрантов, руководствовавшихся при выборе места переселения несколькими мотивами, беженцы приехали на Север только потому, что здесь находились родственники, в которых они видели определённую защиту. (Попутно заметим, что многие информанты, описывая этнокультурную ситуацию на Кольском Севере, считают большинство прибывших в 1990-е годы беженцами.) Разумеется, с точки зрения восприятия окружающей природной и социальной среды одно дело, когда его субъектами выступают люди, родившиеся на Кольском полуострове — пусть даже их родители или прародители оказались на Севере в силу неблагоприятных для них обстоятельств, и другое дело, когда речь идёт о людях, приехавших не по своей воле недавно. Последние трудно привыкают к здешним условиям, сетуют не только на климатические трудности, но и на сложности взаимодействия с «местными».
III
Следует особо остановиться на ещё одном мотиве переезда на Север, названном нами «потребность в реализации предпринимательского таланта». Информанты отмечают открытость экономического
пространства Кольского Севера для занятия предпринимательской деятельностью. Регион привлекателен и тем, что здесь сосредоточены промышленные и научные центры, высока доля городского населения. Этническое предпринимательство и миграция — тесно связанные, определяющие друг друга явления22:
«Предпринимательство могло бы существовать и без этнических миграций, однако мигранты не только придают определённый социокультурный колорит предпринимательству, но часто выступают в роли катализаторов его развития».
Вместе с тем и на Севере, как в других российских регионах, предпринимательская активность кавказцев вызывает негативную реакцию «местных». По мнению последних, кавказцы приезжают лишь для того, чтобы поднять и укрепить свой статус, расширить бизнес и заработать на «северянах»:
«Приехал сюда на заработки. Занимался сначала картошкой, торговал на рынке. Потом как-то раскрутился, раскрутился и теперь уже верхней одеждой» (Ж., 1984 г. р.).
«Потому что здесь можно такие крутые бабки сделать...Они сюда приезжают только делать бизнес» (Ж., 1983 г. р.).
«Торговые точки — это же все нерусские» (Ж., 1983 г. р.).
«Деньги зарабатывать. Завоёвывать площадь. Я не знаю, я думаю, что они зарабатывают деньги. Они думают, что на севере мы здесь все богато живём...» (Ж., 1954 г. р.).
Информанты приписывают занятия торговлей всем кавказцам, упирая на то, что она, мол, их основная сфера деятельности. Видимо, это объясняется тем, что многогранный образ, как это часто бывает при поверхностных межэтнических контактах, подменяется образом упрощённым, передающим лишь наиболее яркие, бросающиеся в глаза элементы поведения членов этнической группы23. Проще говоря, раз в группе есть немало торговцев, то принимающее население в своём большинстве заметит скорее всего только торговцев.
С кавказцами ассоциируются и представления о богатстве, о чём ярко свидетельствует множество анекдотов, в которых обыгрывается их «денежность». Вот как выглядит в анекдотах, например, грузин24:
«Это человек заметный, шумный, пёстро, часто безвкусно, но всегда "богато" одетый. Больше всего на свете грузин озабочен тем, чтобы другие не подумали, что у него чего-то нет, он очень любит прихвастнуть, показать своё реальное или мнимое богатство: Сын пишет папе в Грузию, что ему неудобно ездить в
институт на машине, так как все ездят на автобусе, на что папа ему отвечает: "Сынок, высылаю тебе деньги, купи автобус, езди, как все"».
Информанты утверждают, что именно по вине кавказцев русским не удаётся состояться в сфере торговли. Такая позиция может быть объяснена тем, что «труд рыночных торговцев обладал в СССР низким моральным статусом. Своей экономической нишей выходцы преимущественно из Закавказья, а в обыденном, стереотипном восприятии — недифференцированные “кавказцы” избрали торговлю, частную предпринимательскую деятельность, столь позорную в глазах советского человека, за что были названы “дельцами”, “частниками” и “спекулянтами”... То, что не все кавказские народы принимали участие в этой деятельности, значения не имело и на формирование отрицательного стереотипа собирательного “кавказца” отразиться никак не могло»25. Конечно, информанты соглашаются с тем, что многие русские не могут реализовать себя в сфере торговли, и находят тому причины: лень, необязательность, пьянство. Причём чаще всего находят их, вольно или невольно сравнивая «своих» с «чужими» — с теми же кавказцами. «Парадокс состоит в том, что индивид осознаёт собственную идентичность лишь в том случае, если смотрит на себя глазами другого»26:
«Наши тут, понимаешь, ничего не могут сделать, живут в бедности и нищете...» (Ж., 1983 г. р.).
«Я считаю, что это люди глупые... У них ничего в этой жизни не получается... Они будут кричать, что нерусский грязный, вшивый, ноте хоть зарабатывают в чужой стране, без документов, без всего. А ты сидишь в своей стране и ничего не можешь сделать...» (Ж., 1984 г. р.).
«Может быть, с тем, что русские любят, чтобы им всё давали, дарили» (Ж., 1962 г. р.).
«Ядумаю, что русские... они простые, вот, как говорят, простота душевная. Как говорят, что Ванька русский всё отдаст» (Ж., 1961 г. р.).
Но в целом интраобраз не наполняется отрицательными характеристиками, так как неспособность «русского Ваньки» заниматься предпринимательской деятельностью списывается именно на тех, кто в ней преуспел, — на кавказцев.
Считая себя или своих предков первооткрывателями Севера, строителями северных городов, «местные» сплошь и рядом занижают своими оценками, своим эмоциональным отношением статус мигран -тов-кавказцев. При этом словно забывают, что сами они либо их родители (реже — прародители) тоже были мигрантами.
«Здесь город — нет коренных жителей. А последнее время здесь очень много всяких, как мы говорим, “лиц кавказской национально-
сти ”, азербайджанской национальности. (Дальше передает свой разговор с азербайджанкой. — О. 3.) ‘‘Ну, что Вы к нам сюда приехали?”. У неё дети болеют без конца, всё так плохо у них, по-русски плохо говорят и торгуют на рынке. Этим кормят нас и кормятся сами, скажем так. “Что Вам здесь делать? У Вас там тепло... ” Она говорит: “Мы беженцы, муж мой здесь живёт давно”. Я так думаю, я здесь прожила тридцать лет: “Как давно ?” “Шесть лет мы здесь живём, вот квартиру купили, там ещё что-то ”. Я вообще не очень, положа руку на сердце, не очень их люблю. Просто им здесь делать нечего в моем понятии. Как бы я защищаю свой город от всякого мусора — мне кажется, это мусор. Мы можем справиться без всяких фруктов и овощей, мы же раньше жили, у нас всё это было» (Ж., 1967 г. р., интервью брала Е. В. Яйцева).
Информанты признают достоинством кавказцев то, что те находят способы заработать в чужой стране, не боятся жить без документов, быстро ориентируются в изменяющейся ситуации, приспосабливаются к непривычным условиям — и тут же обвиняют их в том, что они (кавказцы) занимают рабочие места. Некоторые респонденты даже утверждают, что с появлением «лиц кавказской национальности» на рынке и в таких городах, как Апатиты и Кировске произошло перераспределение властных отношений. Эта ситуация воспринимается респондентами как кризисная не только для названных городов, но и в целом для России:
«А на рынке — на кавказцев работают в основном русские люди, то есть они хозяева, а русские подчинённые... в России... За это у меня к торгашам негативное отношение» (Алина, 1984 г. р.).
«Они просто оккупировали наш город» (Ж., 1984 г. р.).
«Они считают себя хозяевами и ведут себя подобающе, не боясь наказания. Очень жаль, потому что иногда мы сами позволяем им так себя вести, забывая о том, что они всего лишь гости на нашей земле, и это они должны подчиняться нашим законам, придерживаться наших ценностей и норм поведения» (Ж., 1983 г. р.).
«Они могут представлять реальную угрозу населению русских городов» (Ж., 1984 г. р.).
Таким образом, «местные» видят в растущем числе кавказцев опасность для себя, для северян, которые, в соответствии с автостереотипом и в отличие от мобильных, «горячих» «южан», «заморожены». Показательно, что те информанты, которые не ощущают угрозы для себя и для «северян» в целом, склонны подчёркивать положительные черты выходцев с Кавказа, такие как гостеприимство и уважение к старшим. В устах же тех, кто предвидит опас-
ность, даже позитивные, казалось бы, характеристики кавказцев обязательно приобретают негативные оттенки; так, трудолюбие приезжих превращается в претензии на рабочие места, а забота о семье и патриархальное отношение к женщинам — в унижение русских девушек.
В процессе работы мы столкнулись с тем, что социальное пространство Кольского Севера рассматривается информантами как менее конфликтное сравнительно с более южными территориями России27. Тем не менее отношения между «местными» и кавказцами никак нельзя признать не внушающими опасений. Если первые, несмотря на утверждения вторых, что они совершенно не претендуют на положение «хозяев», считают, что численность кавказцев в ближайшее время так возрастёт, что они «заполонят» северные города, то это позволяет предполагать наличие скрытого этнического конфликта, который вполне может сделаться явным в последующих поколениях.
IV
Как уже отмечалось, считается, что этническое самоопределение индивида зависит в основном от самоопределения его семьи, а именно — от этнической идентификации родителей и от того, какой язык используется при общении в семье. Рассмотрим, насколько универсальны и действенны два этих способа выяснения идентичности при переходе от поколения к поколению. Для этого всех информантов-кавказцев мы разделили на две группы: на родителей, то есть тех, кто имеет детей, и на детей.
С одной стороны, рождение ребёнка на территории нового проживания служит для родителей мощным стимулом закрепления на ней. С другой, рождение, затем социализация — через детский сад, школу, университет — в инокультурной среде сильнейшим образом сказываются на социокультурных практиках и родителей, и детей, являются причинами расхождений во взглядах этих возрастных групп на сохранение этничности.
Особого внимания заслуживает проблема сохранения и трансляции этнического языка. Информанты, родившиеся на Кавказе и/или прожившие там какое-то время, могут общаться на родном языке. Дети же, родившиеся на Севере даже в моноэтнической семье, либо вообще не знают родного языка родителей, либо понимают его, но не желают им пользоваться даже в бытовом общении:
«Он сказал, что у него нет телефона... и разговаривает со мной на армянском языке. Я говорю: ‘Давайте по-русски ”. А он спрашивает меня, как дела. Я отвечаю: ‘‘Хорошо ”. Он говорит: “Что, по-армянски говорить не умеешь ?”Я говорю: “Я не буду ”»(Ж., 1984 г. р.).
Родители не считают такое положение катастрофическим или даже просто негативно влияющим на этническую идентичность детей. Многие признаются, что сознательно не прививали знание родного языка детям, поскольку заметили: когда дома общение происходит на нём, дети испытывают сложности в применении русского языка в других сферах. Детям приходится учить его, что называется, на улице, скажем, спрашивать у русских сверстников, какчто называется. Это — главный мотив намеренного отказа родителей от этнического воспитания, которое предполагает владение материнским языком. Но можно выделить и другие позиции родителей. Например, один из наших информантов считает, что именно благодаря поликультурности / многоязычию среды, где рос его ребёнок, тот сейчас, будучи уже взрослым человеком, во-первых, не забывает «язык предков», во-вторых, владеет ещё тремя языками:
«...Врусской школе учился и знал грузинский, он знал четыре языка... значит, грузинский — он свободно разговаривал, армянский, греческий и русский» (М., 1953 г. р.).
Если одни отказываются от использования родного языка, другие, наоборот, расширяют своё языковое пространство, переходя к двуязычию. И в первом, и во втором случае дети практически не испытывают комплексов В общении, не чувствуют себя чужими В меняющихся ЯЗЫКОВЫХ средах и вполне адаптированы к современной этнокультурной ситуации региона.
Родители хорошо помнят (и вспоминают при беседе) собственные сложности, возникавшие у них при общении с русскими, несмотря на то что на этнической родине русский язык преподавался, а некоторые даже учились в русских школах, хотя большинство овладели русским языком, уже будучи взрослыми: мужчины, как правило, в армии, женщины — при общении с соседями. Например, проблемой считается сохранение выраженного «кавказского» акцента; по этой причине у нас были даже случаи отказа от интервью, так как предполагаемые респонденты боялись показаться смешными. Другая осознаваемая проблема — непонимание некоторых смыслов слов и высказываний, в том числе, казалось бы, хорошо знакомых и понятных, при их использовании в связи со специализированной деятельностью; особенно это касается производственной сферы и, что очень важно для муж-чин-информантов, армейской службы.
Информанты сравнивают адаптивные способности различных возрастных групп и отмечают высокую адаптивность молодёжи, подтверждая это на примере своих детей. Кроме возраста, для младшего поколения стимулирующим фактором адаптации является внутрисемейная культурная политика родителей. Как правило, родители помогают детям избежать трудностей, с которыми столкнулись сами; как они это делают, уже говорилось выше: намеренно отказываются от наиболее важного элемента трансляции культуры и самоопределения, чтобы дети чувствовали себя спокойнее в пространстве титульного этноса. Следствием может быть этнический и культурный сдвиг подрастающего поколения, трансформация идентичности у детей, более плотно включённых в культуру «местных», чем их родители. Детям также легче менять этничность, то есть использовать ту, которая более удобна в конкретной ситуации. Однако не все дети согласны с родительской политикой, что может выражаться, между прочим, в намерении сменить этническую идентичность:
«...Уменя ещё и сын однажды сказал: ‘‘Мама, я буду получать паспорт, я поменяю фамилию, возьму твою и буду армянином ”» (Ж., примерно 1965 г. р.).
Последнее, что хотелось бы отметить: информанты не пользуются терминами, обозначающими этнические сообщества, а заменяют их такими обобщающими обозначениями, как «северяне», «южане», «южные люди». Таким образом они сравнивают не этнические, а более крупные локальные / региональные группы, противопоставляемые по географической оси координат. При этом при описании «южан» как местными жителями, так и информантами-«кавказцами» используются следующие эпитеты: замкнутые, жадные, завистливые, злобные; для «северян» набор характеристик был иным: открытые, простые, желающие помочь. Кавказцы отмечают, что на родине население также не было моноэтничным и этнические группы как-то пытались отделить себя, например, посредством создания национальных школ; на Севере же ситуация в советское время была похожа в том смысле, что тоже не было моноэтничности, но в группы люди объединялись не столько по этническому признаку, сколько по принципу сходства интересов.
«И народ жил довольно дружно как бы... все люди, которые приехали сюда, в основном были такими гостеприимными, то есть, по-своему создавалась своя культура... И вот такого не было распределения на диаспоры и не было распределения на национальности какого-то такого существенного...» (Ж., 1945 г. р., урож. Владивостока).
И сейчас на Севере идентичность отчасти как бы размывается, тогда как в более южных регионах, наоборот, закрепляется и актуализи-
руется. Результатом является относительная лёгкость адаптации. Конечно, мигранты-кавказцы сталкивались и сталкиваются с трудностями, но трудности эти в большей степени локализуются в области климатических условий, чем в области межэтнических отношений28.
У
На сохранение этничности и на адаптацию мигрантов в исследуемом регионе влияет множество обстоятельств. Безусловно, личностные характеристики в той или иной степени отражаются на изменениях этничности. Но кроме них, трудно назвать какой-то отдельный, чётко обособляемый фактор, столь же непосредственно влияющий на трансформацию этнической идентичности; скорее стоит рассматривать всю совокупность факторов — и помнить, что в каждом индивидуальном случае она будет представать в особой, неповторимой конфигурации.
С одной стороны, на этническое самосознание накладывают видимый отпечаток место рождения информантов и этническая принадлежность родителей. Если человек — выходец из гетероэтничной семьи и владеет обоими языками, он более приспособлен к условиям поликультурности, чаще и лучше контактирует (в том числе имеет дружеские отношения) с представителями других этнических групп. Но при наибольшей свободе межэтнических контактов для этой группы информантов одновременно характерна двойственность этнической идентичности. С другой стороны, было бы ошибкой объявлять место рождения и этническую самоидентификацию родителей неизменно определяющими константами — среди информантов были вполне адаптированные выходцы из моноэтнических семей, в том числе с изменившейся, по сравнению с родительской, этничностью. Хорошо сохраняют «исходную» этническую идентичность, но не вписываются при этом в пространство межэтнических контактов выходцы из моноэтнических семей, являющиеся вынужденными мигрантами.
Что касается места рождения, то его роль хорошо раскрывается на примере родителей-«кавказцев», чьи дети родились на Севере. Первые меняют свои установки в отношении других этнических групп, так как коммуникации их детей более расширены по самому факту рождения в данном месте. Более того, чтобы дети чувствовали себя комфортно в социальном пространстве титульного этноса и в полиэтничной среде, родителям-мигрантам приходится отказываться от воспитания строго в рамках этнической традиции. Молодые люди, со своей стороны, подтверждают наличие заметной разницы в межэтнических отно-
шениях старшего поколения и своего. Возможно, поэтому «детям» легче совсем сменить этничность или использовать ту, которая для них более удобна в конкретной ситуации.
Есть ещё один элемент, связанный с изменением этнической идентичности, — преобладание так называемой локальной идентичности, когда люди оценивают других не столько по этническим, сколько по региональным особенностям. При этом локальным группам приписываются — и предписываются — определённые «географические» черты характера: дескать, у «северян» они одни, у «южан» — другие. Здесь опять следует отметить несоответствие высказываний вынужденных мигрантов с мнением остальных опрошенных, всё более склонных относить себя к региональной группе «северян» независимо от этнических различий.
Как видим, опыт Кольского Севера подтверждает ту точку зрения, что этническая идентичность — непостоянная категория, способная измениться вслед за сменой этнокультурной ситуации. Вместе с тем в самосознании подавляющего большинства наших информантов доминирует какая-то одна составляющая идентичности — либо региональная, либо этническая. Чем и обусловлено их первоочередное отождествление себя или с «северянами», или с «кавказцами».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Причём не только принудительной иммиграции, но и эмиграции. Имеется в виду высыпка с территории области в 1940 году финнов, норвежцев, немцев, поляков, эстонцев, латышей и т. д. Подробнее см.: Шашков В. Я. Репрессии на Кольском Севере против граждан «иностранных национальностей» // Живущие на Севере: вызов экстремальной среде. Сб. статей / Редколлегия: П. В. Фёдоров, Ю. П. Бардилёва, Е. И. Михайлов. Мурманск, Мурманский гос. пед. ун-т, 2005. С. 43—49.
2 Подсчитано по: Численность и размещение населения. Итоги Всероссийской переписи населения. В 14 т. Т. 1 / Федер. служба гос. статистики. М., Статистика России, 2004. С. 87.
Разумова И. А. Северный «миграционный текст» постсоветской России // Этнокультурные процессы на Кольском Севере / КНЦ РАН. Апатиты, 2004. С. 9.
4 Подсчитано по: Численность и размещение населения... С. 87; Население СССР 1988. Статистический ежегодник / Госкомстат СССР. М., Финансы и статистика, 1989. С. 12.
5 Чебоксаров Н. И., Чебоксарова И. А. Народы. Расы. Культуры. Изд. 2-е. М., Наука, 1985. С. 222—223. Идентификация с провинцией как с территориальным образованием осуществляется через титульную (автохтонную) этническую общность, по факту рождения и с ориентацией на историко-культурную память.
6 Национальный состав и владение языками, гражданство. Итоги Всероссийской переписи населения... Т. 4. Кн. 1. С. 52—53. См. также: Лица России. 51. Мурманская область. Доступно на: http://www.rusnations.ru/regions/murmansk/.
7 Петров В. П., Разумова И. А. К истории развития гуманитарных исследований в Кольском научном центре РАН // Человек в социокультурном пространстве: Европейский Север России / Под ред. В. П. Петрова, И. А. Разумовой. КНЦ РАН. Апатиты, 2005. С. 5-18.
8 См., например: Карпенко О. Как эксперты производят «этнофобию» // Расизм в языке социальных наук / Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб., 2002. С. 23-28.
9 Гудков Л. Комплекс «жертвы». Особенности массового восприятия россиянами себя как этнонациональной общности // Негативная идентичность. Статьи 1997— 2002 годов. М., Новое литературное обозрение, «ВЦИОМ-А», 2004. С. 109—111; Мамедов М. Лицо Кавказской национальности. К вопросу о массовых предрассудках и меняющихся стереотипах. Доступно на: http://www.ca-c.org/journal/cac-04-1999/ st_16_mamedov.shtml. Последнее посещение 8 сентября 2008 года.
10 Файзуллин Ф. С., Зарипов А. Я. Грани этнической идентификации // Социологические исследования, 1997. № 8. С. 40.
11 См., например: Чеснов Я. В. Быть чеченцем: личность и этнические идентификации народа. Доступно на: http://www.sakharov-center.ru/clir/clirus04_l.htm, http:// www.sakharov-center.ru/chr/chrus04_2.htm,http://www.sakharov-center.ru/chr/ clirus04_3.htm, http://www.sakharov-center.ru/clir/clirus04_4.htm. Последнее посещение 8 сентября 2008 года; Тухватуллин Р. М. Язык как национальная ценность // Социологические исследования, 1997. № 8. С. 47—49; Файзуллин Ф. С., Зарипов А. Я. Указ. соч. С. 40—47; Зинурова Р. И. Этническая социализация молодёжи. Казань, Изд-во Казанского университета, 2004. С. 302—338.
12 См. в этой связи: Вахтин Н. Б. Языки народов Севера в XX веке. Очерки языкового сдвига. СПб., 2001.
13 См., например: Сагитова Л. В. Этнорегиональная идентичность: социальные детерминанты и конструктивистская деятельность СМИ (на примере Республики Татарстан) // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России / Отв. ред. В. С. Магун. М., ИС РАН, 2006. С. 253—282.
14 См.: Михаилов С. В. От временных иностранных рабочих к новым этническим меньшинствам // Старые и новые лики национальной проблемы / Отв. ред. А. А. Галкин. М., ИС РАН, 2005. С. 52—53; Плевако Н. С., Чернышева О. В. Швеция и иммигранты // Там же. С. 234—236; Касаткина Н. В. Особенности адаптации этнических групп в современной Литве // Социологические исследования, № 5. 2004. С. 46—54.
15 См.: Лаллука С. Диаспора. Теоретический и прикладной аспекты // Социологические исследования, 2000. № 7. С. 91—98; Сусоколов А. А. Переселенцы (этносоциальные проблемы превентивной миграции) // Социологические исследования, 1991. № 10. С. 110—115; Сулейманов Э. Общество и менталитет чеченцев. Доступно на: http:// www.watchdog.cz/?show=000000-000015-000006-000006&lang=2. Последнее посещение 8 сентября 2008 года; Амелин В. Этнокультурная политика в многонациональном регионе // Журнал социологии и социальной антропологии, 2004. № 1. С. 159—175.
16 См.: Этнические мигранты в принимающем сообществе. Ч. 1. Методология и теория исследования толерантности и мигрантофобии / Под ред. В. Н. Петрова. Краснодар, Просвещение-Юг, 2005.
17 См.: Рыбаковский Л. Л. Миграция населения. Три стадии миграционного процесса (Очерки теории и методов исследования). М, 2001.
18 Михайлов Е. И. Развитие Европейского Севера России в XX веке: миграционный аспект // Жгвущие на Севере... С. 24.
19 Бакиева Г. Социальная память и толерантность. См.: http://www.asiajournal. to.kg/ ru/issues/1998/01/bakieva.html. Последнее посещение 18 августа 2008 года.
20 См.: Карпов Ю. Ю. Мужские союзы в социокультурной традиции горских народов Кавказа // Этносы и этнические процессы / Отв. ред. В. А. Попов. М., 1993. С. 199—213; Першиц А. И., Трайде Б. Авункулат // Социально-экономические отношения и соционормативная культура / Отв. ред. А. И. Першиц, Б. Трайде. Свод этнографических понятий и терминов / Под общ. ред. акад. Ю. В. Бромлея и проф. Г. Штробаха. М., Наука, 1986. С. 38—39. Авункулат (лат. «брат матери»), или аталычество (тюрк. аталык — «как бы отец», «названный отец) — одна из форм установления искусственного родства, обычай воспитания ребенка вне родной семьи.
21 Мигрантские сети — особая разновидность социальных сетей, соединяют людей по месту выхода и прихода. См. о них: Пилкингтон Х, Физакли А. Постсоветские миграции в контексте западных миграционных теорий // В движении добровольном и вынужденном. Постсоветские миграции в Евразии / Под ред. А. Р. Вятки-на, Н. П. Космарской и С. А. Панарина. М., Наталис, 1999. С. 91.
22 Рязанцев С. В. Этническое предпринимательство как форма адаптации мигрантов. Доступно на: http://ons.gfns.net/2000/5/07.htm. Последнее посещение 4 сентября 2008 г.
23 См.: ЧесновЯ. В. Этнический образ // Этнознаковые функции культуры / Под ред. Ю. В. Бромлея. М., 1991. С. 58—85.
24 Шмелёва Е. Я., Шмелёв А. Д. Русский анекдот: Текст и речевой жанр. М., 2002. С. 66.
25 Хадикова А. «Лица кавказской национальности» в постсоветском пространстве России: истоки этнического негативизма. Доступно на: http://www.kavkaz-uzel.ru/ analyticstext/analytics/id/424409.html. Последнее посещение 18 августа 2008 г.
26 Абельс Х. Интеракция, идентичность, презентация. Введение в интерпретативную социологию. СПб., 2000. С. 26.
27 О «проблемных» регионах и «лидерах межнациональной благожелательности» см. также: Здравомыслов А. Г., Андреев А. Л. Российская идентичность и национальное самосознание // Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. М., Летний сад, 2004. С. 102—113.
28 См. в этой связи: Разумова И. А. «Экстремальность» как фактор локальной идентичности жителей Кольского Севера // Живущие на Севере... С. 91—95; Разумова И. А., Змеева О. В. Город в Хибинах: «Культурная периферия» или «центр культуры» // Рябининские чтения: Материалы V научной конференции по изучению народной культуры Русского Севера / Отв. ред. Т. Г. Иванова. Петрозаводск, Государсвенный историко-архитектурный и этнографический музей-заповедник «Кижи», 2007. С. 44—46; Штаммлер-Госсман А. «Северные измерения» России: концепция пространства // Региональное сообщество в период социальных трансформаций: Кольский Север, начало XXI века. Сб. статей / Под ред. В. П. Петрова, И. А. Разумовой. Апатиты, Кольский научный центр РАН, 2007. С. 5—30.
