CC BY
240
ФИЛОСОФИЯ и социология
УДК 316.334.3:321.7
М. В. Масловский
ЛЕГИТИМНОСТЬ ПЛЕБИСЦИТАРНОЙ ДЕМОКРАТИИ КАК ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА СОЦИОЛОГИИ ПОЛИТИКИ
В статье рассматривается концепция плебисцитарной демократии М. Вебера, выделяются исторические примеры плебисцитарной демократии. Характеризуются концепции современных социологов, продолживших веберовский анализ оснований легитимности демократических политических режимов.
In the article Max Weber's theory of plebiscitary democracy is considered, the historical examples of plebiscitary democracy are singled out. The approaches of contemporary sociologists who continued Weber's analysis of the foundations of legitimacy of democratic political regimes are characterized.
Ключевые слова: социология политики, Макс Вебер, легитимность, плебисцитарная демократия.
Keywords: sociology of politics, Max Weber, legitimacy, plebiscitary democracy.
Концепция плебисцитарной демократии Макса Вебера многократно обсуждалась в западной социологии и политологии [1]. В отечественной социальной науке интерес к этой концепции проявился уже в конце 80-х гг. Тем не менее, как это часто случалось с веберовскими теоретическими моделями, образовался разрыв между интерпретациями данной концепции в вебероведении и ее использованием для анализа современных политических режимов. С одной стороны, предлагаются все новые реконструкции веберовской политической теории. С другой - в исследованиях современных политических систем в лучшем случае используются лишь отдельные элементы социологии политики Вебера. Чтобы оценить применимость концепции плебисцитарной демократии для анализа сегодняшних политических институтов, необходимо учитывать как новейшие интерпретации теории демократии Вебера, так и исследования современных социологов, в той или иной степени опиравшихся на веберовские идеи.
В настоящее время веберовская типология легитимного господства по-прежнему нередко
© Масловский М. В., 2009
выступает исходной точкой исследований проблемы легитимности власти. Разумеется, следует учитывать, что эта типология не является универсальной и пригодной для всех когда-либо существовавших политических режимов. Например, анализ советской системы с точки зрения вебе-ровских типов господства сталкивается с немалыми трудностями. Не случайно ведущий представитель неовеберианства в американской социологии Рейнхард Бендикс приходит к выводу, что советский политический режим находится за пределами веберовской типологии. Тем не менее попытки использовать понятия социологии политики Вебера для характеристики советской системы не прекращались. Наиболее теоретически изощренную из такого рода попыток предпринял в начале 90-х гг. Стефан Бройер [2]. Этот социолог предложил также и всесторонний анализ веберовской теории демократии.
Проблема легитимности демократического политического режима не находится в центре внимания Вебера. Характерно, что Вебер рассматривает возможность того, чтобы дополнить выделенные им три типа легитимного господства четвертым типом, основанным, по крайней мере формально, на воле управляемых. Однако он довольно быстро отказался от этой идеи [3]. Ве-бер анализирует различные формы демократического режима: прямую демократию, представительное правление, плебисцитарную демократию. Особое внимание он уделяет последней из указанных форм. С точки зрения Вебера, легитимация власти посредством плебисцита выступает как тип, переходный от харизматического к легальному господству [4].
Веберовская концепция плебисцитарной демократии должна рассматриваться в тесной связи с анализом проблемы власти рациональной бюрократии в трудах этого социолога [5]. С точки зрения Вебера, современная бюрократия, подобно чиновничеству прошлых эпох, образует статусную группу, занимающую привилегированное положение в обществе. Статусные группы отличает особый образ жизни, в котором находит отражение социальный престиж их членов и на основе которого у них формируются специфические общие ценности и интересы. Как подчеркивал Вебер, чиновников прежде всего отличает заинтересованность в сохранении самого бюрократического аппарата и продолжении его
рационально организованного господства. Кроме того, чиновники стремятся усилить закрытость своей статусной группы и упрочить стабильность своего положения.
Для чиновников характерна также вера в то, что благодаря своей специальной подготовке и компетентности они обладают превосходством над членами парламента и представителями общественности. С точки зрения самих чиновников, лишь они одни понимают, в чем состоят истинные потребности государства. Но под видом интересов государства они во многих случаях отстаивают собственные интересы, которые включают заинтересованность в уменьшении власти и значения парламента и любых других неподконтрольных бюрократии социальных сил и, напротив, расширении сферы влияния самого бюрократического аппарата. Решающую роль при этом играет та власть, которой пользуется бюрократический аппарат.
Власть административного аппарата основывается прежде всего на знании, которым он обладает. Это знание подразумевает, во-первых, специальные навыки в самом широком смысле слова, полученные в ходе профессиональной подготовки. Помимо этого чиновник владеет официальной информацией, которая может быть получена только по административным каналам. Эффективный контроль за деятельностью чиновников возможен в таком случае лишь при наличии независимых от бюрократического аппарата источников информации.
Усилению позиций бюрократии в борьбе за власть в значительной степени способствует широкое использование чиновниками понятия «служебной тайны», когда доступ к той или иной информации жестко ограничивается. Хотя в некоторых административных сферах (например, внешняя политика) секретный характер ведения дел является объективной необходимостью, бюрократия стремится распространить завесу секретности на всю свою деятельность, исходя из собственных властных интересов и желания избежать какого-либо контроля. Путем манипулирования находящимися в их распоряжении данными чиновники могут оказывать существенное влияние на принятие политических решений. При этом даже если они всего лишь отстаивают свои групповые интересы, они неизменно действуют под видом административной беспристрастности.
В то же время, согласно Веберу, бюрократия, которая служит наиболее эффективным орудием управления в современном обществе, совершенно не подготовлена к тому, чтобы исполнять функцию определения государственной политики в силу отсутствия у чиновников необходимых для этого качеств лидера. Бюрократия неизбеж-
но сталкивается здесь с ограничениями, которые не могут быть преодолены в рамках самой бюрократической системы управления. По мнению Вебера, выбор политического курса не должен осуществляться чиновниками. Присвоение бюрократией функции принятия политических решений расценивается им как злоупотребление властью.
Одной из основных в веберовской социологии политики была проблема ограничения власти бюрократического аппарата. Рассматривая механизмы, позволяющие ограничить власть чиновников, Вебер уделяет основное внимание анализу системы представительного правления, которая, по его мнению, обладала наибольшими возможностями для установления контроля за деятельностью административного аппарата. Парламентская система видится немецкому социологу наилучшим средством обеспечения динамизма политической жизни. Но для того чтобы парламент мог контролировать государственную бюрократию, он должен обладать реальной властью, а не просто представлять собой арену для идеологических споров.
Вебер проводил четкое различие между системой «мнимого конституционализма», примером которой служили политические режимы в России и Германии начала ХХ в., и подлинной парламентской демократией [6]. В условиях системы мнимого конституционализма партии, представленные в парламенте, не имеют возможности оказывать реальное влияние на выработку политического курса. Это способствует распространению в среде парламентариев безответственности и идеологического экстремизма. Но основным пороком такой системы является ее неспособность выдвигать политиков, которые обладают качествами лидера.
Центральное место в веберовской концепции плебисцитарной демократии принадлежит политическому лидеру. Вебер считает необходимым дополнить существовавшую в Германии бюрократическую систему управления харизматическим элементом в лице плебисцитарного лидера, который избирался бы всем народом. Плебисцитарный лидер должен, по мнению Вебера, иметь собственный источник легитимности и обладать возможностью обращаться к народу, минуя парламент. Такой лидер должен подчиняться правовым нормам, а объем его власти определяется требованиями формальной легальности.
Хотя Вебер и принимает такие положения демократической теории, как свобода личности и принцип представительного правления, он все более подчеркивает, что великие политики должны привлекать к себе последователей силой своих личных харизматических качеств. Вебер до предела развил идею личной ответственности
лидера, власть которого в конечном счете основывалась на вере сторонников в его исключительные качества. Плебисцитарный лидер призван действовать, исходя из собственных убеждений и избранных им ценностей, а не под влиянием внешних обстоятельств. С точки зрения Вебера, плебисцитарный лидер служит противовесом тенденции к усилению власти бюрократического аппарата.
Концепция плебисцитарной демократии Вебера существенно расходилась с положениями классической доктрины демократии, которая рассматривала политического лидера как не более чем представителя своего электората. Согласно Ве-беру, роль масс в политическом процессе сводится к избранию лидера, после чего они отходят на второй план, предоставляя этому лидеру широкую свободу действий. В глазах массы избирателей легитимность плебисцитарного лидера во многом зависит от успеха его деятельности. Такой лидер мог консолидировать свою власть с помощью военных побед либо путем повышения материального благосостояния своих подданных, а также сочетая оба указанных способа. Успех рассматривается как подтверждение харизмы лидера [7].
В качестве исторических примеров плебисцитарной демократии Вебер приводит режимы Кромвеля, Робеспьера, Наполеона I, Наполеона III. Фактически Вебер относит к одному и тому же типу, с точки зрения оснований легитимности власти, якобинскую диктатуру и бонапартистский режим. Однако необходимо учитывать различия между плебисцитарной демократией и плебисцитарной диктатурой, а также между разными формами плебисцитарной диктатуры. Если ограничиться теми случаями, когда харизматический лидер избирался в ходе всенародных выборов, а не использовал плебисцит уже после насильственного захвата власти, то из известных Веберу примеров к типу плебисцитарной демократии относится только французская Вторая республика в период от избрания Луи Бонапарта на пост президента в 1848 г. до осуществленного им государственного переворота 2 декабря 1851 г. [8]
Определенные черты плебисцитарной демократии неизменно присутствуют в президентских и полупрезидентских республиках. Вебер отмечал усиление плебисцитарных элементов в американской демократии, что было во многом обусловлено изменением структуры политических партий и формированием партийных «машин». Тем не менее США никогда не приближались к чистому типу плебисцитарной демократии, поскольку там сложилась система разделения властей, которая уравновешивала власть президента. Примерами демократического режима с явно выраженными
плебисцитарными элементами выступают Веймарская республика в Германии и французская Пятая республика.
Хронологически наиболее близким к Веберу примером плебисцитарной диктатуры является Вторая империя во Франции (1852-1870 гг.). В XX столетии переход от плебисцитарной демократии к диктатуре неоднократно наблюдался «в странах, где политическая система являлась персонализированной, а власть и влияние партий и парламентов были слабо развиты» [9]. В числе таких стран называют, в частности, многие государства Латинской Америки, Индонезию в период правления Сукарно, Филиппины при Ф. Мар-косе. После распада СССР этот список пополнили ряд бывших советских республик.
Веберовский анализ оснований легитимности власти получил продолжение в современной социологии политики. Проблема легитимности демократического политического режима подробно исследовалась Сеймуром Липсетом, ссылавшимся при этом на веберовскую типологию господства. Вместе с тем Липсет относит демократические режимы к типу легального господства и не рассматривает концепцию плебисцитарной демократии. С точки зрения этого социолога, стабильность демократического режима зависит от эффективности и легитимности политической системы. Эффективность означает способность системы выполнять основные функции управления. Легитимность подразумевает способность системы порождать и поддерживать веру в то, что существующие политические институты являются наиболее приемлемыми для данного общества.
Согласно Липсету, различные общественные слои рассматривают политическую систему как легитимную или не легитимную в зависимости от того, насколько воплощенные в ней ценности соответствуют их собственным. Например, в конце 20-х - начале 30-х гг. значительная часть немецкой армии, чиновничества и аристократии отвергала Веймарскую республику не столько в силу ее неэффективности, сколько по причине неприятия ее ценностей и основных символов [10]. В конечном итоге, по мнению Липсета, легитимность политической системы имеет большее значение для сохранения ее устойчивости, чем ее эффективность.
В дальнейшем Липсет отказывается от противопоставления легитимности и эффективности политического режима. Как отмечает этот социолог, эффективность в экономической и политической сферах в долгосрочной перспективе спо-собствовует усилению легитимности государственной власти. Так, демократические режимы,
установленные в ряде стран Европы после Второй мировой войны (Западная Германия, Италия), не обладали изначально высокой степенью легитимности. Но успешное экономическое развитие в условиях «экономического чуда» 50-х гг. привело к росту доверия граждан к политическим институтам [11]. В то же время стабильности политической системы в этих государствах способствовала дискредитация антидемократических сил, которые ассоциировались с фашистским прошлым и военным поражением.
Следует отметить, что для Липсета характерна определенная склонность к экономическому детерминизму при объяснении политических процессов. Это наглядно проявилось в выдвинутом им еще в конце 50-х гг. тезисе о том, что предпосылкой существования стабильной демократической системы являлся высокий уровень экономического развития. Данная идея (вполне адекватная, если ее не абсолютизировать) подвергалась довольно жесткой критике. В то же время Липсет не рассматривает уровень экономического развития как единственный фактор, определяющий стабильность демократического режима.
Возвращаясь к анализу этой проблемы в первой половине 90-х гг., Липсет указывает на целый ряд социальных предпосылок демократии. При этом американский социолог признает, что культурные факторы являются не менее важными для формирования демократического режима, чем экономические [12]. Липсет в очередной раз обращает внимание на то, что демократия лучше всего укоренялась в протестантских странах и бывших британских колониях. Кроме того, он подчеркивает роль гражданского общества и правовых институтов в процессе становления демократии.
Характерно, что в период охватившего западных политологов энтузиазма по поводу «третьей волны» демократизации Липсет призывает к сдержанным и осторожным оценкам перспектив новых демократических режимов. Он отмечал недостаточный уровень легитимности многих из этих режимов. В конечном итоге, как полагает Липсет, укреплению их легитимности может способствовать эффективность в экономической сфере [13]. В целом Липсет осуществил главным образом анализ одной из сторон веберовской формулы легитимности плебисцитарной демократии, сделав акцент на экономических предпосылках стабильности демократической системы.
Другая сторона веберовской формулы получила развитие в работах Рэндалла Коллинза. По мнению Коллинза, важнейшее место в трудах Вебера отведено проблемам социологии политики. С точки зрения американского социолога, следует отказаться от общепринятого взгляда, согласно которому веберовская политическая
теория прежде всего имеет дело с внутренней структурой государства. Как подчеркивает этот исследователь, Вебер рассматривает также влияние внешних условий на внутриполитическую ситуацию. «Веберианская теория политики предполагает, что внутренняя политика тесно связана с внешней геополитикой. Способность тех или иных политических сил доминировать в государстве в значительной мере зависит от международного положения данного государства или, как мы можем сказать сегодня, от его места в миро-системе» [14].
Коллинз предлагает пересмотреть и дополнить концепцию легитимности в социологии Вебера. Как указывает Коллинз, степень легитимности того или иного политического режима не является величиной постоянной. Уровень легитимности во многом определяется престижем данной страны на международной арене. «Государство сохраняет свою легитимность в той степени, в какой оно способно использовать силу против враждебных государств... Государство, обладающее высоким престижем по сравнению с другими государствами, может рассчитывать на более высокий уровень легитимности, обращаясь с требованием повиновения к своим подданным» [15].
Согласно Коллинзу, в рамках международной системы постоянно ведется борьба за престиж: как в мирное время, так и в ходе военных столкновений. Как подчеркивал Коллинз, «процесс "модернизации" представляет собой бесконечную цепочку соперничества успешных "мировых держав" с претендентами на этот статус. Отсюда следует, что имперская экспансия осуществляется ради приобретения или сохранения статуса великой державы, а не в силу одних лишь экономических причин» [16]. В качестве примеров борьбы за престиж на международной арене Коллинз рассматривал колониальную экспансию европейских стран в конце XIX в., создание альянсов в Европе перед Первой мировой войной, противостояние СССР и США в период «холодной войны». Характеризуя влияние международного положения страны на легитимность существующего политического режима, Коллинз отмечает, что победоносные войны или достижение статуса великой державы укрепляют легитимность государственной власти, тогда как военные поражения и внешнеполитические неудачи ведут к утрате легитимности.
Вместе с тем престиж государственной власти определяется не только ее способностью противостоять внешним врагам, но и успехом в подавлении угрозы насилия со стороны внутренних сил. Поиск внутренних врагов многократно использовался самыми разными политическими режимами для упрочения собственной легитимности. Как пишет Коллинз, «во внутренней по-
литике, как и во внешнеполитических играх власти и престижа, действует та же динамика: государство, которое успешно преодолевает ситуацию масштабной насильственной угрозы, существенно укрепляет свою легитимность» [17]. В Соединенных Штатах, где стигматизация каких-либо социальных групп в качестве внутренних врагов оказалась с определенного момента идеологически неприемлемой, для укрепления легитимности политической власти использовалась, в частности, борьба с преступностью. В дальнейшем роль врага стал исполнять международный терроризм.
Сам Коллинз признает, что его концепция легитимности государственной власти заметно отличается от более привычной модели легитимного господства в социологии Вебера. Однако Коллинз утверждает, что эти две концепции могут дополнять друг друга. Веберовская типология раскрывает структуру легитимного господства, тогда как собственная концепция Коллинза объясняет динамику легитимности. Тем не менее следует отметить, что концепция Коллинза остается во многом односторонней, поскольку она игнорирует социокультурные основания легитимности власти. В своих работах Коллинз неизменно выделяет роль геополитических факторов, тогда как все иные причины социальных изменений отходят на второй план. Так, Коллинз не рассматривает идеологию в качестве независимой переменной, считая, что в конечном счете она следует за геополитикой. Как утверждал американский социолог, «современные политические идеологии, подобные коммунизму, демонстрируют геополитическую структуру, сходную с такими религиями, как христианство или ислам, в которых ереси и расколы возникали по линии геополитического антагонизма» [18].
С позиций своей концепции Коллинз рассматривает процесс демократизации. Он отмечает, что росту легитимности демократических режимов в Великобритании и США во многом способствовала успешная внешняя экспансия этих государств. Во второй половине 90-х гг. Коллинз обратился и к примеру посткоммунистической России. По мнению социолога, одни лишь институциональные реформы при отсутствии демократической политической культуры не могли привести к стабильной демократической системе. «Массовое голосование без структуры разделения властей, которую оно бы формировало, обычно создавало неустойчивые и недолговечные плебисцитарные режимы, периодически соскальзывающие в автократию» [19]. Вместе с тем, как утверждал Коллинз, частичное восстановление геополитического престижа российского государства могло бы способствовать укреплению легитимности демократического режима. Прав-
да, Коллинз не мог предвидеть, что в России рост геополитического престижа совпадет не с периодом демократизации, а с усилением авторитарных тенденций во внутренней политике.
По-видимому, Коллинз все же преувеличивает степень влияния геополитических причин на легитимность государственной власти. В конечном итоге геополитический детерминизм ничуть не лучше экономического. Тем не менее анализ Коллинза позволяет по-новому взглянуть на динамику легитимности различных политических режимов. Этот анализ представляет особый интерес при обсуждении проблемы легитимности плебисцитарных режимов, для которых первостепенное значение имеет геополитический успех. Однако следует отметить, что современные западные «транзитологи» игнорируют концепцию Коллинза, подобно тому как в 80-е гг. в советологии был проигнорирован его прогноз распада СССР [20].
С 90-х гг. ряд социологов активно используют веберовские теоретические модели для исследования политической модернизации в восточно-европейских и азиатских странах. При этом выясняется, что многие идеи Вебера обладают безусловной актуальностью для анализа процессов социально-политической трансформации в современном мире. В целом изучение проблемы легитимности политической власти в условиях плебисцитарных режимов, сложившихся на постсоветском пространстве, требует обращения к надежным теоретическим источникам. В их число могут быть включены как концепция плебисцитарной демократии Вебера, так и работы современных социологов, дополняющих веберов-скую политическую теорию.
Примечания
1. Beetham D. Max Weber and the theory of modern politics. 2-nd ed. Cambridge: Polity Press, 1985. Mommsen W. The political and social theory of Max Weber. Chicago: University of Chicago Press, 1992. Момм-зен В. Антиномии политической теории Макса Вебе-ра // Масловский М. В. Социология политики: классические и современные теории. М.: Новый учебник, 2004. C. 69-80.
2. Breuer S. Soviet communism and Weberian sociology // Journal of Historical Sociology. 1992. Vol. 5. № 3. P. 267-290.
3. Breuer S. The concept of democracy in Max Weber's political sociology // Max Weber, democracy and modernization / ed. by R. Schroeder. L.: Macmillan, 1998. P. 2.
4. Weber M. Economy and society: An outline of interpretive sociology. Berkeley: University of California Press, 1978. P. 267.
5. См.: Масловский М. В. Теория бюрократии Макса Вебера и современная политическая социология. Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 1997. С. 37-51.
6. Beetham D. Max Weber and the theory of modern politics. 2-nd ed. Cambridge: Polity Press, 1985. P. 95.
7. Weber M. Economy and society ... P. 269.
8. Breuer S. The concept of democracy ... P. 8.
9. Ibid. P. 10.
10. Lipset S. Political man: The social bases of politics. 2-nd ed. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1981. P. 64.
11. Lipset S. The social requisites of democracy revisited // American Sociological Review. 1994. Vol. 59. № 1. P. 8.
12. Ibid. P. 5.
13. Ibid. P. 17.
14. Collins R. Weberian sociological theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1986. P. 147.
15. Ibid. P. 158.
16. Ibid. P. 162.
17. Ibid. P. 161.
18. Ibid. P. 207.
19. Collins R. Democratization in world-historical perspective // Max Weber, democracy and modernization / ed. by R. Schroeder. L.: Macmillan, 1998. P. 30.
20. См.: Коллинз P. Макросоциологическое предсказание: пример коллапса СССР // Социологический журнал. 2008. № 3. С. 5-29.
УДК 1(091)
Е. Ф. Владыкина ПОСЛЕДНИЕ ИСТИНЫ ЛЬВА ШЕСТОВА
Выступая против классической метафизики, Лев Шестов призывает признать реальность непостижимого, катастрофичного, не вмещающегося в разум и знание. Как только эта реальность заявляет о себе, вся обжитость и обыденность рационального и привычного оказывается вдруг кратером проснувшегося вулкана.
Opposing classical metaphysics, Lion Шестов calls to recognize a reality incomprehensible, catastrophic, not holding in reason and knowledge. As soon as this reality declares itself, all the ordinary rational and habitual appears suddenly a crater of the woken up volcano.
Ключевые слова: экзистенциальная философия, вера, разум, парадоксальность свободы, истина, чудо бытия.
Keywords: existential philosophy, belief, reason, a paradoxicality of freedom, true, a miracle of the being.
Лев Шестов (это литературный псевдоним, настоящее имя Лев Исаакович Шварцман) родился 31 января 1866 г. в Киеве, в семье крупного коммерсанта-мануфактурщика. Окончил Киевскую гимназию, затем поступил на физико-математический факультет Московского университета, с которого он перевелся на юридический факультет Киевского университета. Окончил его в 1889 г.
Октябрь 1917 г. Л. Шестов не принимает и в 1919 г. становится эмигрантом. В эмиграции опуб-
© Владыкина Е. Ф., 2009
ликованы его наиболее значительные работы: «Власть ключей», «На весах Иова. (Странствования по душам)», «Киркегард и экзистенциальная философия. (Глас вопиющего в пустыне)», «Афины и Иерусалим» и др. Скончался Л. Шестов в Париже 19 ноября 1938 г.
Истоки философского постижения Шестова следует искать в великой русской литературе XIX в. Шестова характеризуют сосредоточенное внимание к «маленькому», часто «лишнему» человеку; ситуации - глубинно значимой (позднее экзистенциалисты ее назовут пограничной); к трагедии исторического бытия, и в связи с этим -повышенный интерес к откровениям Федора Достоевского и Льва Толстого. Несомненно влияние духовного поля Серена Кьеркегора и Фридриха Ницше.
Известность Шестову принесла работа «Апофеоз беспочвенности. (Опыт адогматического мышления)». Русский писатель Алексей Михайлович Ремизов назвал ее книгой «афоризмов, возмутительных и циничных для ума, которого кашей не корми, а подай "систему", "возвышенную идею"». Ирония Шестова по поводу различных философских систем приводила читателя в смущение. Это была известность эпатирующего характера.
Большая часть идейного наследия Шестова запечатлена в форме философских эссе - «странствований по душам» его излюбленных мыслителей и героев - Достоевского, Ницше, Толстого, Чехова, Сократа, Авраама, Иова, Паскаля, позже - Кьеркегора. Он пишет о Платоне и Плотине, Августине и Спинозе, Канте и Гегеле; полемизирует с Бердяевым и Гуссерлем (и с тем и с другим Шестова связывала личная дружба). Он «философствовал всем своим существом», - так скажет о нем Николай Бердяев.
В «Апофеозе...» он определил свое видение задач философии: «Научить человека жить в неизвестности... » [1], - человека, который всего более боится неизвестности и прячется от нее за различными догматами.
В определенных обстоятельствах всякий человек ощущает в себе потрясающее стремление осмыслить судьбу и предназначение собственного существования, как и существования всего универсума. Обращенность конкретного человека к жизнесмысловым и миросмысловым проблемам, к «началам» и «концам» оставляет человека один на один с «проклятыми» вопросами: смысла жизни, смерти, природы, Бога. В подобных обстоятельствах люди обычно стремятся в книгах по философии найти ответы на мучающие их вопросы. «... В литературе, - иронизирует Шестов, - с давних времен заготовлен большой и разнообразный запас всякого рода общих идей и мировоззрений, метафизических и пози-
