CC BY
27
С.Н. Родионов
ЛЕГИТИМАЦИЯ И РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ «ТЕХНИК ГОСПОДСТВА» В
СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
Общественное устройство и социальный порядок - это, прежде всего, «системы непрерывного и иерархизированного контроля» [1, с. 69]. Обнаружение такого положения вещей, признание роли решающего обоснования насильственных действий в жизни общества посредством рационализации политических техник, техник власти и техник господства произошло в XVIII столетии. И именно тогда же идея иерархии получает свое развитие и становится ясно, что смысл существования для любой формы господства и доминирования связан с процессами легитимации и рационализации.
Следует отметить, что в истории развития мировой цивилизации представления об иерархии и процессах «легитимизации» насильственных действий хотя и развивались, менялись в сторону понимания «сложности» природы этих социальных феноменов, но у большинства людей, особенно в повседневной жизни, на уровне обыденного сознания, «осведомленность» об управлении всегда наивна, примитивна и находится во власти почти фатального представления о причинности. В то же время укажем, что существует объективный фактор, «оправдывающий» непонимание большинством сути проблемы власти и иерархии отношений в обществе - в обыденной жизни человек именно из-за полной «погруженности» в социальную «событийность» просто «не замечает» «неявного» воздействия и влияния на него «системности» и «зависимости». Поэтому он может совершенно спокойно согласиться с принятием решений за него или непринятием решений «персонально» в его пользу со стороны государства или иных общественных институтов. И тем не менее у многих людей складывается «впечатление», что дискурс власти продуцирует формальные системы иерархий, состоящих из подсистемы - «начальника» множества подсистем - «подчиненных», где управление (даже для развитого общества) - это есть процесс грубого принуждения, воплощенного посредством насильственных действий и, следовательно, в этом случае любой род проявления легитимности ничем не оправдан.
В современном научном сообществе доминирует понимание термина «управление», в которое вкладывается, прежде всего, понятие явного принуждения. Однако подобная упрощенная трактовка представлений об иерархии и процессах легитимации насильственных действий не соответствует реальной картине отношений «подчинения» в социуме и зачастую ассоциируется с функционированием бюрократических организаций, с отношениями управления, свойственными сословным обществам.
Нам бы хотелось несколько прояснить ситуацию и рассмотреть проблему насилия в обществе в соотнесении с процессами легитимации и рационализации. Мы убеждены, что используя накопленный опыт социально-философской мысли в исследовании феномена насилия и ассимилируя достижения в изучении данной проблемы в правовой области, необходимо рассматривать сущность насилия и сферы его проявления в социальном пространстве через многообразные механизмы функционирования иерархических систем в социуме, через анализ дискурса власти и насильственных действий. Эти действия, признанные как легитимные доминанты, выражают как рациональные обоснования насилия, так и многочисленные мотивы насильственных целеполаганий в прагматике социального действия. Естественно, выдвигая именно такую концепцию рассмотрения проблемы насилия, по нашему мнению, не следует опрометчиво приписывать данному феномену иррациональное начало, а необходимо искать решения в плоскости функционирования научного дискурса.
Человек может наделять мир различного рода совокупностью значений и смыслов, благодаря разуму человек способен на многое: он осмысливает мир и свое положение в нем, продуцирует собственное целеполагание, ибо ему присуще особое деятельностное начало - ratio, разум. Основным признаком «рациональности», по всей видимости, следует считать линию поведения людей, обладающих целенаправленностью в достижении сформулированных задач, отличных от «случайности», «стихийности» и «аморфности» в осуществлении замыслов и поставленных интеллектуальных проектов. Рациональная деятельность представляет собой аргументацию, распространенную в различных областях жизни человека.
Безусловно, рассматривая институты общественного устройства, а также функционирование различного рода властных структур, мы должны признать, что они «строятся», прежде всего, на идее «регламентации» общественных отношений, то есть установлении определенного порядка в том или ином
обществе. Соответственно, логично предположить, что любая форма «политической реальности» и дискурса «власти» содержит элементы рациональности, а феномен власти изначально необходимо рассматривать в связи с идеей разума.
Между тем, как точно и остроумно отмечал Майкл Оукшот, «изо всех сфер человеческой деятельности именно сфера политики может показаться наименее поддающейся рационализации» [2, с. 9]. Это, казалось бы, парадоксальное определение выбивается из нашего привычного представления о политическом целеполагании и действиях политических лиц. Однако проблема соотношения «рационального» и «иррационально-меркантильного» в политическом дискурсе реально существует.
Итак, следует признать, что нельзя не отрицать, что существует проблема рационализации власти и роли политического дискурса в обществе, и мы не можем не видеть, что в социальном пространстве, безусловно, «упорядочение» и «регулирование» общественных отношений носит противоречивый характер.
Процесс рационализации и институционализации власти в современном обществе, к сожалению, включает в себя различные формы проявления интеллектуального насилия, хотя, казалось бы, для этого не существует «рациональной основы». Ведь, по определению, ratio - не есть некая «враждебная» сущность и «субстанция», конкурирующая с интеллектуальными усилиями как приватного, так и публичного целеполаганий. Действительно, мы можем обнаружить закономерную связь в успешном решении задачи подлинного самоопределения индивидов с эффективностью присутствия в их действиях рационального, даже если интеллектуальный спектр этих действий контролируется.
Однако известно, что «самоопределение реально, когда некая масса индифферентных личностных целеполаганий распределяется на личности, освобожденные от всякой пропаганды, зависимости и манипуляций, способные знать и понимать факты и оценивать альтернативы» [3, с. 330]. Этого не могло быть в традиционном обществе и нет в современном социуме.
В традиционном обществе человек воспринимает свою природную сущность и социальное окружение как данность, когда функционирование законов, разнообразных санкций и установлений - в значительной мере «естественное» явление и одобряется подавляющим большинством агентов социального действия. В данных обстоятельствах проявляется устойчивое представление о том, что существующее положение вещей во взаимодействиях людей между собой отражает неизменный мировой порядок - «что есть, то будет всегда, оно имеет или должно иметь божественную санкцию» и потому любые попытки изменить существующее обречены на неизбежную неудачу. Более того, как отмечает Сэмюэл Хантингтон: «...Изменение в традиционном обществе есть нечто несуществующее или недоступное восприятию, поскольку человек не может вообразить его» [4, с. 113].
Применительно же к нашему времени «современность начинается тогда, когда у людей появляется осознание своих возможностей, когда они приходят к мысли, что могут понимать природу и общество и даже управлять природой и обществом во исполнение своих целей. Модернизация связана, прежде всего, с верой в способность человека посредством разумных действий изменить природную и социальную среду.» [5, с. 114].
Следует признать, что в современном обществе наблюдается реальное возникновение «антагонизма» между рационализацией власти и наличием идеи возможности существования «свободной мысли в управляемом мире».
Посредством постоянного «системного» внедрения элементов интеллектуального насилия без лишних пояснений и объяснений достигается безусловное подчинение определенным требованиям, «образцам» социального действия. В данной ситуации легитимация власти предполагается как единственно истинная интерпретация миропорядка, превращаясь в «софизмы ложной конкретности», которые только усиливают противоречия в социуме.
Сегодня нам предлагается некое имитированное декларирование политической властью «умиротворения борьбы за существование» и с помощью политической элиты прикрываются многообразные конкурентные желания доминирующих дискурсов власти иметь «законное» право контроля над индивидуальной и общественной жизнью.
Как отмечает Зигмунд Бауман, наша цивилизация считает «устранение насилия одной из главных задач в деле установления порядка» [5, с. 263]. И в то же время в современном мире осуществляется явная ожесточенная борьба, которая идет из-за границы, отделяющей правильное (т.е. ненаказуемое) использование силы и принуждения от неправильного (т.е. наказуемого). «Война против насилия ведется во имя монополии на использование силы» [5, с. 263]. Мы наблюдаем, что налицо целенаправленное действие определенных политических сил, имитирующих устранение насилия, и в то же время объявляющих о том, что только с их стороны возможно принятие неоспоримого решения по поводу
оправдания насильственный действий. Например, известное «построение» однополярного мира «априори» предполагает наличие таких решений. Создается ситуация, в которой «естественная» монополия на насилие не оспаривается. В подобном случае речь, по всей видимости, идет, скорее всего, о «вынужденности» насильственного действия со стороны «цивилизованного общества» при том, что предполагается принять за аксиому провозглашение акта, принуждающего «положительные силы цивилизации» действовать против их воли. А «ненасилие», рассматриваемое как сущностная характеристика цивилизованного общества, предполагает не отсутствие использования силы, а лишь отсутствие ее неуполномоченного использования.
Согласимся с Зигмундом Бауманом по поводу констатации реального положения вещей. Наша современная цивилизация считает «устранение насилия» одной из главных задач в деле установления порядка, и одновременно не исчезает мотивация навязывания доминируемым политического произвола, условия безусловного подчинения в уже сложившемся порядке доминирования. Установление мирового порядка предполагает использование силы как нечто само собою разумеющееся, при этом легитимное «обоснование» и «оправдание» насильственных действий наилучшим образом вписываются в «однополярный» мировой порядок.
Сегодня мировая политическая элита благодушно предполагает, что обоснование «легитимности» насильственных действий связано с идеей прогресса. З. Бауман пишет: «Приняв внешнюю форму проекта модернети (за его суть) и пренебрегая собственно программой действий, потерявшейся за этой формой или принявшей более приятные очертания, многие теоретики стали утверждать, что современное общество ориентировано на "смягчение" условий человеческого существования и постепенное исключение насильственных методов наведения порядка. Но и по сей день они испытывают крайнее разочарование от собственных попыток подтвердить наличие прогресса, хотя после каждого изменения обстановки и правил продолжающейся игры противостоящих сил они заранее празднуют прорыв, кажущийся столь близким» [5, с. 264].
В современном обществе, как нам представляется, мировоззрение индивидов подавляется и «ограничивается» разными способами, но в основном функционирование «репрессивной продуктивности» определяется дискурсом политической власти через обоснование легитимности насильственного действия. К сожалению, следует признать, что сейчас вопрос легитимности решается посредством элементарного использования ресурсов дискурса насилия. Хорошо известно, что насилие есть нелигитимное использование силы, точнее, использование силы, которой отказано в легитимности. Современная же цивилизация «акты насилия» провозглашает как «гуманистические операции» по установлению и наведению порядка через «декларирование» легитимности. Однако мы являемся свидетелями того, что вопреки «декларациям о намерениях, которые сопровождают воплощение в жизнь и утверждение идей "цивилизационного порядка", вряд ли когда-нибудь будет принята последовательная и решительная позиция в пользу отрицания насилия. К осуждению насилия можно было бы относиться серьезно только в том случае, если бы оно распространялось и на осуждение использования силы как таковой, но ничего подобного не просматривается» [5, с. 264].
Абсолютно прав Антонио Менегетти, который в своем фундаментальном исследовании «Система и личность», рассматривая функции общественных институтов и предназначение систем репрессивных органов в современном обществе, делает закономерный вывод о том, что «общепринятым модулем нынешней человеческой цивилизации является нескрываемое признание аномального насилия одним из устоев общественного устройства...» [6, с. 56].
Безусловно, в современном обществе особенно легитимный политический порядок «воплощает (создает видимость воплощения) представления агентов об истине социальной действительности (и "проекте" изменения этой действительности) и "оптимизирует" (имитирует) отношения человечества с природой.» [7, с. 159] и в то же самое время часто «забывает», что «легитимность политической гегемонии представляет собой кредит доверия и режим наибольшего благоприятствования, полученный доминирующими агентами от доминируемых» [7, с. 161].
«Непрерывные усилия» легитимной власти по подавлению «инакомыслия» не приводят к эффективному и разумному взаимодействию, прежде всего, в интеллектуальном мире. А пресловутое понятие «contract sociele» означает ничто иное, как преднамеренную с обеих сторон (в нашем случае между интеллектуальной элитой и политической властью) негласную договоренность или соглашение по поводу следующих условий - власть указывает интеллектуалам стандарт поведения и границы целеполагания, а именно - невмешательство интеллектуальной элиты в процессы управления и область идеологического обеспечения функционирования общества.
Данные разнообразные усилия и, прежде всего, политической власти, лишь обостряют ситуацию, вызывая в интеллектуальной среде элементарный протест по поводу «устоявшихся» обстоятельств политического порядка и других форм легитимного насилия. Соответственно, «в умах, по-видимому, накапливается неудовлетворенность и беспокойство» [8, с. 138], даже если имеют место «благополучие» и «относительное равновесие» в отношениях между системой и носителем интеллектуальной неудовлетворенности.
Подведем итоги и выделим следующие моменты. Во-первых, процессы легитимации и рационализации «техник господства» в современном обществе носят «необратимый» и закономерный характер, то есть их «происхождение связано с определенной (уникальной) историей» [9, с. 75]. История человечества пронизана «поводами для нестабильности, способствующей тому, что одни и те же процессы, события и преобразования могут обнаруживаться как в истории разновидностей борьбы, так и в истории отношений и диспозитивов власти... а также в любой момент отношения враждебности в обществе дают повод для задействования механизмов власти.» [1, с. 189-190]. Инстанции символического насилия всегда существовали, и более того, феномен насилия и его легитимация через рациональное обоснование являются приемлемыми обществом в качестве одного из условий своего существования.
Во-вторых, следует признать, что «самым эффективным господством является скрытое господство, которому удалось принять вид естественной общности», и то, что «доминирующие располагают средствами заставить признать универсальными, подходящими для всего человечества символические продукты» [9, с. 75]. В конечном счете, если отношения власти пронизывают все социальное поле, то необходимо выявлять и прояснять законы социального бытия в связи с конкретными фактами «техник господства» и механизмов власти.
В-третьих, в настоящее время действительно существуют скрытые (латентные) состояния господства и «необходимо различать за универсализацией отдельных концептов и дискурсов, представленных в качестве достаточного залога всеобщей ценности, эффекты высшей - мирной и рациональной - формы империализма» [9, с. 75].
В-четвертых, сущность феномена насилия на всех структурных уровнях социума проявляется не только в том, что в социальных иерархиях «принуждение» и «подчиненность» в преобладающем числе случаев выступают в форме тотального контроля, при осуществлении которого важная роль принадлежит насильственному действию. Важно, чтобы насильственные действия служили поддержанию общественных ценностей и системно обеспечивали тот или иной жизнеспособный социальный порядок, а не воспроизводили произвол доминирующих позиций, навязывая обществу авторитет «неподконтрольной силы». Основными началами в социальных отношениях и в иерархиях должны стать элементы координирования и кооперации, а не «абсолютного доминирования и подчиненности». Общественные системы управления в большей степени должны ориентироваться на обеспечение в современной цивилизации благоприятных условий для установления социального порядка, основанного на действительных рациональных началах «вмешательства» разумной воли людей и на принципах ограничения насилия в его деструктивных проявлениях
И последнее. Полагаем, что сегодня многие «внушенные» или «навязываемые» социальные иллюзии в отношении легитимности того или иного дискурса насилия и порядка доминирования обусловлены «неопределенностью», «приблизительностью» имеющихся у нас представлений о желаемом социальном порядке и самом понятии «лигитимность».
Литература
1. Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью / Пер. с фр. Б.М. Скуратова / Под ред. В.П. Большакова. М.: Праксис, 2006. Ч. 3. Сер. Новая наука политики.
2. Оукшот М. Рационализм в политике и другие статьи / Пер. с англ. М.: Идея-Пресс, 2002.
3. Маркузе Г. Одномерный человек. М.: REFL - book, 1994.
4. Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс-Традиция, 2004.
5. Бауман З. Индивидуализированное общество / Пер. с англ. / Под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Логос, 2002.
6. Менегетти А. Система и личность М.: Серебряные нити, 1996.
7. Качанов Ю. Структурирование политической действительности. М.: Ad Marginem, 1995.
8. Токвиль А. Старый порядок и революция. М.: Философский фонд, 1997.
9. Пэнто Л. Государство и социальные науки. Социология под вопросом. Социальные науки в постструктуралистской перспективе: Альманах Российско-французского центра социологии и философии Ин-та социологии Российской академии наук. М.: Праксис; Ин-т экспериментальной социологии, 2005.
