CC BY
276
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2014. № 2 (2). С. 37-49. УДК 94(5)
К. В. Черепанов
КВЖД В ИСТОРИИ ЯПОНО-СОВЕТСКОГО СОПЕРНИЧЕСТВА
Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД) - одна из узловых точек соперничества империалистической Японии и Советского Союза. В статье рассматриваются как исторические условия и обстоятельства этого соперничества, так и место и значение в этом противостоянии проблемы КВЖД.
Ключевые слова: японо-советское соперничество; КВЖД; ЮМЖД; гоминьдан; китайский национализм; квантунская армия; Маньчжоу-Го.
K. V. Cherepanov
CER IN THE HISTORY OF SINO-SOVIET RIVALRY
Chinese Eastern Railway (CER) is one of the key points of the rivalry between imperialist Japan and the Soviet Union. This article is devoted to historical circumstances and conditions of this competition, and place, and the value in this confrontation problem of CER.
Keywords: Japanese-Soviet rivalry; Chinese Eastern Railway; South Manchuria Railway; the Kuomintang; Chinese nationalism; the Kwantung Army; Manchukuo.
Японо-русское соперничество, переросшее в японо-советское противостояние, определяло собой во многом картину международных отношений конца XIX - первой половины ХХ в. Вошедшая в историю как одна из первых империалистических войн, японо-русская война 1904-1905 гг. предопределила собой в дальнейшем не только крайне сложные, неровные и драматические взаимоотношения двух стран, но и в какой-то степени всю кровавость и антигуманность минувшего века, по крайней мере первой его половины.
Вместе с тем приходится признать и тот отрадный факт, что проблема японо-российского соперничества к настоящему дню фактически сошла на нет, а то, что и по сей день осложняет японо-российские отношения, напрямую связано с конкретными просчетами во внешнеполитической стратегии советского вождя И. В. Сталина. Это подтверждает тезис о том, что всё в мире преходяще и любые проблемы и противоречия рано или поздно находят своё разрешение. Одним из характерных и принципиальных аспектов японо-российского противостояния (и цар-
© Черепанов К. В., 2014
ского, и сталинского периодов времени) являлась проблема КВЖД (Китайско-Восточной железной дороги).
Построенная Россией в 1897-1903 гг. на территории северо-востока Китая, дорога долгое время являлась камнем преткновения в отношениях двух соседних государств. Закреплявшая за Россией приоритетное влияние на северо-востоке Китая, в Маньчжурии, дорога провоцировала Японию на ответные действия и акции, доведя в итоге дело до масштабной и кровопролитной войны. Победа в войне 1904-1905 гг. обернулась для Японии в этой ключевой части японо-российских отношений приобретением южного направления дороги (от Харбина до Порт-Артура) - ЮМЖД.
Крайне важно отметить, что речь идет о территориальном споре по поводу присутствия на территории другого, третьего, соседнего для обеих соперничавших держав государства - Китая, что придавало этому соперничеству откровенно империалистический характер. То есть речь шла о соперничестве и противостоянии на землях и территориях,
априори никогда не принадлежавших ни одной из оспаривавших их сторон и всегда являвшихся частью китайской цивилизаци-онной среды. Таким образом, данное обоюдное соперничество осложнено присутствием (не всегда пассивным, и чем дальше, тем большим) третьей стороны, в данном случае Китая.
Кроме того, японо-советское соперничество на северо-востоке Китая усложнялось попытками вмешаться в ситуацию третьей внешней силы в лице заокеанских США. Причем, имея в виду крайне шаткое и двусмысленное положение России на дальневосточных рубежах бывшей империи, особенно в Маньчжурии, США неоднократно действовали в этом регионе фактически в интересах молодой советской республики. Исходящие от американских влиятельных и деловых кругов планы интернационализации КВЖД в наиболее уязвимый для большевистской России период времени послереволюционной анархии и кровавой гражданской войны оказались фактически главным препятствием для реализации захватнических намерений Японии в отношении главной железнодорожной магистрали Маньчжурии (КВЖД) [1].
Фактически потерпев обидное для себя поражение в длительной дальневосточной авантюре и будучи вынужденной убраться с территории российского Дальнего Востока, Япония очень скоро обнаружила, что советская Россия не только не прекратила вмешиваться в дела соседей (в том числе и самой Японии через образовавшуюся в 1922 г. Коммунистическую партию Японии (КПЯ)), но и увеличила масштабы и сферу своего вмешательства: Внешняя Монголия, КВЖД, Северная Маньчжурия, Синьцзян и, наконец, в перспективе весь Китай посредством суньят-сеновского Гоминьдана. Причем это присутствие приобретало теперь в свете идеологии мировой революции и деятельности образованного в Москве в 1919 г. Коминтерна совершенно иное, глобальное звучание.
Присутствие Советской России в Маньчжурии, весьма вероятно, входило и в планы Пекинского северного правительства, пошедшего на восстановление позиций России в этом крае не только из-за признания СССР Внешней Монголии частью Китая, но и из-за понимания того, что, если Россия оконча-
тельно уйдет из Маньчжурии, ее место навсегда займет цепкая и энергичная Япония. Китайцы, используя свою излюбленную стратегию «бить варваров руками варваров», рассчитывали на японо-советское соперничество и столкновение из-за Маньчжурии, победителем в котором, весьма возможно, оказался бы не СССР или Япония, а националистический Китай.
Итак, маньчжурский вопрос, ядром которого была проблема КВЖД, был одним из тех вопросов, который оказывал серьезное воздействие на взаимоотношения Японии и Советской России. Однако обе «варварские» державы в своем противостоянии в Маньчжурии объективно имели одну и ту же общую точку соприкосновения. Это общее основание сводилось к тому, что обе державы претендовали на непринадлежавшие им земли. Можно ставить под сомнение законность особых прав и привилегий Японии в Маньчжурии, но факт остается фактом. Ситуация в Маньчжурии была беспрецедентна. Ни одно государство в мире не обладало таким комплексом прав и привилегий на территории другого государства, как Япония на территории Китая.
Советская Россия, конечно, не обладала таким количеством прав в Маньчжурии, и заинтересованность в экономическом освоении этого китайского края имела для нее совершенно иное, чем для Японии, значение. Советское государство было не в состоянии справиться с собственными экономическими трудностями, но за КВЖД тем не менее ухватилось обеими руками. Это было заведомо прибыльное предприятие, приносившее не только экономические, но и политические дивиденды. «Коммерческая» эксплуатация КВЖД сопровождалась и возрастанием политического влияния СССР.
Положение обеих держав в Маньчжурии становилось все более и более двусмысленным в условиях взрыва китайского национализма, к которому в немалой степени приложила руку и Советская Россия. Двусмысленность и абсурдность этой ситуации, судя по архивным материалам, весьма неплохо осознавалась отдельными советскими ответственными дипломатическими работниками [2].
Так, первый посол Советского Союза в Японии В. Л. Копп имел свою систему взгля-
дов на будущее японо-советских отношений, явно отдавая им приоритет перед отношениями с Китаем. Сам Китай рассматривался Коп-пом, в отличие от взглядов советского посла в этой азиатской стране Л. М. Карахана, фактически как объект для торга с Японией. Кара-хан же ставил на первое место могучие революционные потенции пробуждающегося Китая, предлагая именно исходя из этого строить свои отношения и с Японией, и с Англией, и с Внешней Монголией.
Полемика Коппа и Карахана весьма любопытна и информативна, хотя последний в ранге замнаркома иностранных дел, конечно же, имел больше «административного» ресурса для лоббирования собственных взглядов. Позиция Карахана встречала сочувствие и понимание у наркома иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерина. При этом Чичерин демонстрировал полное непонимание и такую же несостоятельность при анализе проблем в японо-советских отношениях.
Копп категорично заявлял в письме к Чичерину в январе 1925 г., что «маньчжурский вопрос является центральным узлом наших взаимоотношений с Японией» [3]. Сердцевиной же маньчжурского вопроса, по мнению советского посла в Токио, являлся железнодорожный вопрос - взаимоотношения между КВЖД и ЮМЖД, «ключ к охране наших железнодорожных интересов в Северной Маньчжурии лежит не столько в Мукдене, сколько в Токио» [4].
Посол советской страны настоятельно советовал решать все проблемы и спорные вопросы именно с японской стороной без обращения к китайским милитаристам самых различных мастей. Наиболее показательными в этом плане были отношения с правителем Маньчжурии Чжан Цзолинем. Советская сторона то заигрывала с могущественным милитаристом, то пыталась подорвать его позиции вплоть до физического устранения.
Превосходный администратор, он был безжалостным деспотом. За кукольным лицом и общей субтильностью скрывалась волевая и упрямая натура. Недостаток образования и общей культуры компенсировался незаурядным природным умом и феноменальной памятью. Стараниями Чжан Цзоли-ня Маньчжурия из богом забытого края превратилась в лакомый кусочек для алчных со-
седей. Долгие годы маршал вел с японцами двойную игру, используя их в своих интересах. Советское руководство привычно оценивало Чжан Цзолиня как «простую игрушку в руках японцев». Копп призывал отойти от подобных упрощенных формулировок, ставя фигуру Чжан Цзолиня в центр маньчжурского вопроса.
Советский дипломат считал, что Чжан «не только субъективно считает себя самостоятельной силой и в разговоре с нами... подчеркивает свою независимость от японской поддержки и свои самостоятельные государственные планы. Не будет преувеличением сказать, что в известных рамках эта возможность имеется у него и объективно. Его военный и бюрократический аппарат, установленный им в стране некоторый порядок, твердая валюта - дают ему возможность некоторой, повторяю весьма относительной, самостоятельной линии по отношению к японской политике» [5] (здесь и далее сохранена пунктуация источника. - К. Ч.).
По мнению советского посла в Японии, политические цели Чжан Цзолиня «. в данный момент сводятся к укреплению маньчжурской государственности, балансированию между японцами и нами, при использовании для своих целей тех и других». Копп считал политику Чжана «успешной и. ничуть не противоречащей нашим государственным интересам». Принимая во внимание все вышеприведенные соображения, В. Л. Копп настойчиво предостерегал советское руководство от «низвержения чжанов-ского режима в самой Маньчжурии» [6].
В письме, отправленном Сталину в переломный для Китая момент (16 мая 1925 г.), советский дипломат, проведя доскональный анализ ситуации как в Китае (по крайней мере, в его северо-восточной части), так и в правящих кругах Японии, пришел к довольно показательным выводам и оценкам. Во-первых, как и ранее в письмах Г. В. Чичерину, Копп указывал на реальные стратегические позиции Японии в Маньчжурии, подвергать сомнению которые он не видел никакого смысла. Более того, именно наличие серьезной заинтересованности Японии в Маньчжурии (особенно Южной) позволило бы, по Коппу, достигнуть соглашения с Японией и перенаправить острие японской экс-
пансии с дальневосточных рубежей СССР на средний и южный Китай.
Во-вторых, автор послания фиксировал внимание на американо-японских противоречиях, использование которых могло бы, по мнению Коппа, быть основным путем к подписанию советско-японского соглашения [7]. В центре возможного соглашения с Японией стоял вопрос о маньчжурской железнодорожной сети, к которому примешивалась проблема Чжан Цзолиня. Хозяина Маньчжурии, по устойчивому мнению Коппа, «отнюдь нельзя рассматривать исключительно как экспонента японского империализма». Ситуация виделась советскому дипломату гораздо сложнее: «В данный момент он наш противник не только в силу японского влияния, но, прежде всего, потому, что, не имея от нас никаких реальных выгод, он вынужден делить с нами КВЖД и терпеть нас в Северной Маньчжурии. Его вражда против нас окрашена не только в японский, но, прежде всего, в китайский национальный цвет» [8].
Соглашение с Чжан Цзолинем, по мнению Коппа, было невозможно потому, что большевики не могли предложить ничего ему ни в экономическом, ни в политическом, ни в военном плане и, помимо всего прочего, являлись вдохновителями его соперников на юге. С японо-советским соглашением по Маньчжурии Чжан Цзолинь вынужден был бы примириться, поскольку помешать ему «он мог бы только в порядке открытого конфликта с нами, на что он без крайней нужды не пойдет, и в чем японцы его вряд ли поддержат» [9]. Такая нужда могла наступить в случае, если бы он был поставлен перед необходимостью бороться за самое свое существование.
И такой момент вскоре настал. Анализ ситуации, проведенный Коппом, толкнул Москву на противоположные (по крайней мере, в части Чжан Цзолиня) действия. Сталинское руководство прислушалось к оценкам советского посла в Японии, но выводы сделало иные. Один из маньчжурских генералов Го Сунлин поднял мятеж против своего командира Чжан Цзолиня с целью отрешения последнего от власти. Причастность Москвы к этому античжановскому выступлению выглядела вполне очевидной. Отсутствие абсолютной зависимости Чжан Цзолиня от Японии
давало основание, по мнению Москвы, надеяться на то, что действия по свержению «императора Маньчжурии» не вызовут резкой ответной реакции со стороны Японии.
Сталинская директива по вопросу о политическом и военном положении в Китае от 3 декабря 1925 г., определявшая стратегию действий советской стороны в Китае, явно опиралась на анализ Коппа, но существенно противоречила основным оценкам и выводам советского дипломата. Американо-японским противоречиям, которые Копп фиксировал, но советовал не раздувать, здесь уделялось первостепенное значение. Директива призывала: «Вести линию на то, чтобы вбить клин между Японией, с одной стороны, и Англо-Америкой - с другой, стараясь не портить отношений с Японией, и вести переговоры с Японией в том смысле, что ей выгодно примириться с тем, что есть в Китае». Причем «эту политику ни в коем случае нельзя смешивать с политикой сфер влияния». В отношении Чжан Цзолиня в директиве указывалось Карахану дать в печать информацию в том направлении, что «Чжан Цзолинь падает, между прочим, потому, что играл всё время на обострении отношений между СССР и Японией, что в Маньчжурии может удержаться лишь такое командование, которое будет руководствоваться политикой сближения СССР и Японии» [10].
В Маньчжурии в самый критический момент противостояния советский управляющий КВЖД Иванов фактически закрыл дорогу для войск Чжан Цзолиня, поставив его в крайне невыгодное положение. Го Сун-лин в конечном итоге был разбит (не без помощи Японии) и казнен, на место Иванова был назначен другой советский чиновник Емшанов, но «подножки», поставленной большевиками, Чжан Цзолинь не забыл. В марте 1926 г. Чжан захватил Пекин и удерживал его более двух лет. Это был пик карьеры «владыки Маньчжурии», за которым последовало стремительное падение.
4 июня 1928 г. вагон поезда, следовавшего из Пекина в Мукден, был взорван. В вагоне находились Чжан Цзолинь, его друг и соратник генерал У Цзюньшэн и 17 высших офицеров. В убийстве Чжана были обвинены японские агенты, якобы избавившиеся от не в меру самостоятельного хозяина
Маньчжурии. Известно, что премьер-министр Японии Танака Гиити пришел в страшное возмущение, узнав о гибели Чжан Цзолиня, назвав заговорщиков «торопыгами» и «дураками» [11].
Чжан Цзолинь мог быть и объектом деятельности советских спецслужб, действовавших в то время в Китае не менее вольготно, чем их японские визави, причем именно советская сторона (как видно из выше приведенных документов) была более всего заинтересована в устранении маньчжурского милитариста. Есть определенные основания для утверждений о причастности к устранению Чжан Цзолиня аса советской разведки Н. Эй-тингона, более известного как руководителя спецоперации по устранению Л. Д. Троцкого, действительно находившегося в то время в Китае.
С точки зрения В. Л. Коппа, «конкретные разговоры с Японией мыслимы сейчас лишь по Маньчжурскому вопросу. Разговоры же по всем остальным вопросам наталкиваются на китайскую проблему, в разрешении которой мы не только не нужны Японии и Япония не нужна нам, а наоборот, мы можем только мешать друг другу» [12]. Отвечая на недоуменный вопрос Г. В. Чичерина, «что означает столь странная политика Японии по отношению к нам», советский посол совершенно правильно указывал на то, что «отношение к нам со стороны Японии является производным от китайских событий. Япония видит в нас силу, работающую против ее интересов, как в Южном Китае, так и в Маньчжурии и соответственно с этим определяет свое отношение к нам» [13].
Интересы Японии в Маньчжурии определялись Коппом по преимуществу как стра-тегическо-политические, поэтому возможный «уход Японии из Маньчжурии или потеря ею там командного влияния означал бы потерю ее нынешнего мирового положения и возврат к позициям 80-х годов». Основная предпосылка политики Японии на континенте с этой точки зрения виделась советскому послу в «недопустимости установления в Маньчжурии прямого или косвенного влияния какой-либо третьей державы, соперничающей с Японией» [14]. В тот момент именно Москва более всего угрожала позициям Японии на континенте через своих
ставленников или союзников, предлагая в то же время Японии подписание некоего стратегического соглашения.
Проницательный и хорошо осведомленный чиновник Наркомата иностранных дел с тревогой обращал внимание высшего руководства на пропаганду идей «Великой России», на атмосферу шовинизма и «устрялов-щины», царившую в печати советских органов управления КВЖД в период наибольших успехов мятежного Го Сунлина. Большевики в тот момент уже видели себя хозяевами Маньчжурии и в эйфории не придавали особого значения правам и интересам Японии на континенте. «Нужно вспомнить, что собою представляла «великая царская Россия» на Дальнем Востоке, - писал Копп члену Коллегии НКИД, профессиональному чекисту С. И. Аралову, - чтобы понять, как должно реагировать на такие выступления чуткое японское общественное мнение» [15].
Весь ход событий на Дальнем Востоке лишний раз заставлял убедиться Коппа в том, что не столько достижение необходимого баланса интересов в виде соглашения по железнодорожному строительству волновало Москву, сколько проведение в Китае Россией «политики большого исторического масштаба» в маньчжурском и монгольском вопросах.
В том, что экономический аспект внешней (и не только внешней) политики всегда находился в подчиненном положении, отступая перед политическими, идеологическими и стратегическими аспектами, и проявлялось тактическое превосходство СССР. Эта особенность позволяла советскому социализму разрастаться вширь без ограничений, но она же и придавала всем приобретениям характер временности и непостоянности. Оказывается, строительство японцами «ненавистной» Таонань-Цицикарской дороги, являвшееся, по мнению Г. В. Чичерина, «одной из самых черных точек на нашем дальневосточном горизонте» [16], вызывало столь сильные негативные эмоции у большевиков прежде всего именно в силу угрозы стратегическим позициям КВЖД.
По стратегическим соображениям КВЖД, со слов наркома, должна была оставаться единственной транспортной артерией Северной Манчжурии, и уже потом обращалось внимание на «отвлечение бобов на юг» [17].
Японцы же наивно исходили до поры до времени из сугубо экономической заинтересованности Советской России в маньчжурском и монгольском вопросах. Весь тон японской печати на протяжении «медового» года в отношениях Советской России и Японии свидетельствовал об этом.
Недоумение и раздраженность действиями Москвы в Китае стали прорываться лишь к концу 1925 г. в связи с поддержкой со стороны последней действий Кантонского правительства на юге, особенно мятежного генерала Го Сунлина и стоящего у него за спиной милитариста Фын Юйсяна. В Маньчжурии тогда усилить свое влияние большевикам не удалось. Чжан Цзолинь взял временный реванш над Москвой, укрепив тем самым объективно и позиции Японии. Однако ситуация в самом Китае развивалась куда более благоприятно для большевистского руководства и не переставала вызывать тревогу в Токио, о чем регулярно сообщал в Москву представитель советской страны в Японии.
Москва, как обычно, оказалась в двойственном положении. С одной стороны, всемерная поддержка революционного движения в Китае требовала поддержки и лозунгов китайского национализма, одним из которых был лозунг уничтожения сфер влияния, особых прав и привилегий империалистических держав на китайской земле. С другой стороны, поддержка последнего требования советской стороной способствовала дальнейшему ухудшению отношений между СССР и Японией, позиции и привилегии которой были более всего зримы и представительны в Китае. Причем не само по себе ухудшение этих отношений серьезно волновало советское руководство (так, например, раздувалась антибританская составляющая действий китайских националистов, что не могло не сказываться крайне отрицательно на советско-британских отношениях, но это, казалось, не очень серьезно пугало кремлевских вождей). Гораздо серьезнее было то, что в таком случае ставилось под сомнение достижение определенной договоренности между СССР, Японией и, возможно, Китаем на антизападнической, антилиговской основе. Подобное же соглашение должно было вбить клин между Японией и Англией с США, а также
«обеспечить себе, - по выражению Копа, -через Дальний Восток экономическую смычку с внешним миром, в случае открытия Англией и ее союзниками враждебных действий против нас, в частности блокады наших берегов» [18].
Меры по реализации этого курса были зафиксированы в решениях Политбюро (далее - ПБ) ЦК ВКП(б) от 1 апреля 1926 г. Члены ПБ ЦК ВКП(б) призывали китайских товарищей «отложить вопрос о государственной судьбе Манчжурии, т. е. фактически примириться с тем, что Южная Маньчжурия останется на ближайший период (выделено в источнике. - К. Ч.) в руках Японии» [19]. Интересы достижения договоренности с Японией увязывались с сохранением образа бескорыстного и лично незаинтересованного союзника. «Курс на обострение противоречий между империалистическими державами на Дальнем Востоке и, в первую голову, курс на известное соглашение с Японией должен быть тщательно подготовлен в отношении общественного мнения революционных сил Китая, дабы исключить возможность ложного истолкования этой политики со стороны недостаточно информированных элементов как жертву интересами Китая в целях улаже-ния межгосударственных отношений СССР и Японии» [20].
Было бы слишком просто упрекать советское руководство лишь в жертвовании интересами Китая «в целях улажения межгосударственных отношений СССР и Японии». И первое, и второе меркло само по себе на фоне обострения межимпериалистических противоречий, последнее являлось как гарантией от организации совместного антисоветского похода, так и, что гораздо важнее, всемерно приближало мировую войну, где Советскому Союзу предстояло, по словам И. В. Сталина, сыграть ключевую роль: «... Выступить, но выступить последними ... чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить» [21].
13 мая 1926 г. ПБ ЦК ВКП(б) постановило поручить НКИД «одновременно начать переговоры с Японией о заключении договора о взаимном ненападении, используя для этого наши уступки и наши переговоры с Чжан Цзолинем в Мукдене» [22].
Непонятно, о каких уступках «с нашей стороны» шла речь, если уступки мыслились только за счет интересов Китая и китайского революционного национализма. В той ситуации подобный договор должен был, вероятно, на основе раздела сфер влияния обезопасить позиции Советского Союза на Дальнем Востоке, в том числе и на китайской земле, и создать основу для дальнейшего отрыва Японии от западного мира.
Сменивший в ноябре 1927 г. В. Л. Коппа на посту представителя советской державы в Японии А. А. Трояновский со всей ответственностью и присущей ему кипучей энергией немедленно обратился в переписке с нкидов-ским руководством к теме японо-советских отношений. «Сейчас дружба с нами, - развивал свои мысли сталинский дипломат, - может базироваться или на страхе перед нашей силой в тех или иных случаях или на определенных выгодах экономического характера, вытекающих из дружественных отношений» [23]. В другом письме Карахану Трояновский прозорливо предвидел и третий путь, о котором «пока было трудно говорить», а именно улучшение взаимоотношений с Америкой, что станет лейтмотивом советской внешней политики лишь 1930-х гг., одним из творцов и исполнителей которой был сам А. А. Трояновский [24].
Пока же советскому послу в Японии казалось необходимым «. укрепить наше влияние на севере Маньчжурии путем использования прибылей КВЖД для вложения в китайские предприятия» [25]. Фактически советский дипломат предлагал перевести японо-советское соперничество в более цивилизованное русло экономической конкуренции, где, по мнению А. А. Трояновского, у СССР были все шансы как сохранить и даже укрепить японо-советские «дружественные» отношения, так и закрепить свое пошатнувшееся влияние на китайской земле, если не в масштабах всего Китая, то, по крайне мере, на территории северо-востока страны.
КВЖД и прибыли этого весьма доходного коммерческого предприятия виделись Трояновскому как раз тем средством, которое бы помогло восстановить позиции СССР в Маньчжурии. По мнению дипломата, у китайцев сложилось устойчивое негативное
впечатление о советской деятельности в Маньчжурии, особенно по сравнению с усилиями японцев, «. которые развивают энергичную деятельность, заинтересовывают китайцев, экономически поднимают Маньчжурию, а мы же, как будто, преследуем чисто политические цели, ничего не желая давать китайцам» [26].
Исходя из этого, а также опровергая упреки Карахана насчет торговли интересами Китая, советский посол ставил вопрос еще резче: «Имеем ли мы право не вкладывать прибыли КВЖД в китайские дела? Можем ли мы держать в своих руках КВЖД и не помогать развитию местной экономической жизни? Можем ли мы выкачивать прибыли КВЖД из Маньчжурии? Я уж не говорю о том, что японцы в Маньчжурию вкладывают большие средства и хотя и с империалистическими целями, но содействуют экономическому росту края» [27].
«Всё, что расширяет наши инвестиции в Северной Маньчжурии, что увеличивает сложность нашего положения и прикрепляет нас всё сильнее и сильнее к Маньчжурии, является для нынешнего времени вредным. Мы должны предоставить самим китайцам укреплять их позиции в Маньчжурии и противодействовать углублению и расширению японского влияния», - отвечал Л. М. Карахан на предложения Трояновского [28]. Последнее, вполне вероятно, было рассчитано на провоцирование японо-китайской напряженности, что оказалось бы прежде всего на руку Москве. Хотя в той ситуации Москва вправе была также ожидать со стороны Японии попыток «осложнить наше положение в Маньчжурии путем провоцирования очередных выступлений против нас китайцев с целью связать нам руки именно на этом важнейшем для японцев участке» [29].
В первую очередь советская дипломатия учитывала тот факт, что реального единства Китая не существовало, а каждая из группировок милитаристов вынуждена была искать помощь у той или иной империалистической державы. Создавались условия использования межимпериалистических противоречий. Ставка на китайский национализм, к тому же, существенно ограничивала возможности маневрирования Японии, ибо, в конце концов, била по интересам самой Японии. «По
мере развертывания тех затруднений, с которыми Япония неизбежно встретится в Китае, натиск на нас будет ослабевать и, возможно, вновь начнет усиливаться тенденция к сближению» [30], - осторожно прогнозировал Карахан. К неизбежным затруднениям, несомненно, относились межимпериалистические противоречия и растущие претензии китайского национализма.
Эти прогнозы замнаркома активно принимались и поддерживались полпредом Трояновским. Последний в апреле 1929 г. обращал внимание руководителей внешнеполитического ведомства СССР на активизацию попыток американского империализма проникнуть в Маньчжурию и закрепиться там. В такой ситуации «. при наличии американской активности и напоре со стороны китайцев на японцев и ЮМЖД японское правительство не может вести враждебной политики в отношении КВЖД и настраивать китайцев против нас, потому что это означало бы, в конце концов, настраивать против самих себя». Поэтому, по мнению советского дипломата, «...всё то, что было раньше, то, что было правильно в этом отношении, а именно все козни японцев против КВЖД, сейчас должно выглядеть несколько иначе, и я думаю, что мы должны принять это во внимание, учитывать это и следить за соответствующими фактами и данными» [31].
В связи с дальнейшим обострением советско-китайского конфликта в июне 1929 г. А. А. Трояновский снова указывал на то, что «. и для урегулирования наших дел с Китаем, и для обуздания наглости гоминьданов-цев и Чжан Сюэляна с его присными некоторое сближение с Японией было бы полезным» [32].
Долгое время советское руководство находилось в смятении относительно методов и способов разрешения конфликта. Опасения, связанные с тем, что националистический Китай вел себя нагло и развязно, лишь опираясь на поддержку империалистических держав, заставляли действовать осторожно и осмотрительно.
В этом смысле очень важна была позиция Японии, где к тому времени произошла очередная смена кабинета. К власти в стране вновь пришло либеральное правительство Хамагути - Сидехара. Ощущая сочувствие и
определенную поддержку Советской России в японском обществе и в политических кругах страны Восходящего солнца, А. А. Трояновский призывал советское правительство действовать решительнее и смелее. «Несмотря на большую работу, проделанную здесь китайцами, общее настроение остается благоприятным для нас. Большая часть японцев была бы рада, если мы побили китайцев» [33].
Японские политические круги заняли в период советско-китайского конфликта позицию доброжелательного (для СССР) нейтралитета. Японское правительство предложило свои посреднические услуги в урегулировании конфликта, которые, по всей видимости, были положительно восприняты прежде всего самим советским полпредом. И, по всей видимости, некоторый контакт на уровне «посол - министерство иностранных дел» имел место, по крайней мере, об этом косвенно свидетельствует выписка из протокола ПБ ЦК ВКП(б) от 25 июля 1929 г., в котором осуждению подвергалось вступление Трояновским в переговоры с японским министром иностранных дел об условиях ликвидации конфликта и о посредничестве Японии в конфликте на КВЖД [34].
По информации советского Полпредства в МНР, японская сторона не только на высшем (министерском) уровне прилагала усилия для улаживания конфликта, но и фактически демонстрировала свою поддержку России, не давая возможности использовать ЮМЖД и прилегающие к ней районы для переброски и концентрации китайских войск. В частности, в сообщении от 25 июля 1929 г. можно обнаружить замечательное свидетельство подобных действий: «Киткомандование перебрасывает войска в район Таонаня походным порядком, ввиду недопущения японцами перевозки их по железной дороге. Японцы вообще всячески препятствуют китайским властям сосредотачиваться в районе ЮМЖД» [35].
Советская сторона оценила подобные действия со стороны Японии прежде всего как очередное подтверждение положения о существовании японо-американских противоречий, как свидетельство нежелания Японии участия в улаживании советско-китайского конфликта какой-либо иной стороны,
прежде всего Америки. Замнаркома иностранных дел Л. М. Карахан в письме советскому полпреду в Японии А. А. Трояновскому признавался, что «. та антиамериканская установка, которую мы придали нашей пропаганде в первый период конфликта в связи с планом Стимсона, то резко отрицательное отношение, которое мы выявили ко всем планам интернационализации и международного вмешательства, обеспечило нам косвенную поддержку Японии, которая, естественно, опасается проникновения американского влияния в Северной Маньчжурии. Из этого, правда, - добавлял высокопоставленный советский дипломат, - не следует делать вывод о том, что Япония заинтересована в немедленном урегулировании конфликта» [36].
На самом деле, советской дипломатией был упущен шанс при заинтересованной и дружественной позиции Японии добиться мирного разрешения конфликта, что было вполне возможно до начала военных действий к выгоде обеих заинтересованных держав, именно обеих держав, поскольку, как отмечали сами советские дипломаты, Япония сталкивалась во взаимоотношениях с Китаем с теми же проблемами, что и СССР. Эта линия разрешения конфликта и намечалась в период контактов между Трояновским и Си-дехарой на предмет посредничества Японии, но была отброшена советским руководством в июле 1929 г. Воинственность заявлений Чан Кайши, «наглость и бесцеремонность» действий китайской стороны рассматривались в Москве как вызов. Ответ на подобные действия, да еще при дружественной позиции Японии, должен был быть один, и он был дан. В начале августа 1929 г. ПБ ЦК ВКП(б) постановило, приняв предложение Сталина и Ворошилова, образовать на Дальнем Востоке особую армию, назначив ее командующим В. К. Блюхера [37].
В конце 1929 г. Особая Дальневосточная армия разбила отряды китайских милитаристов и белогвардейцев, перешла в наступление и заняла ключевые железнодорожные станции КВЖД. Попытки Чан Кайши апеллировать к другим крупным державам успеха не имели. Слишком уж наглыми и беззастенчивыми в глазах мировой общественности выглядели действия китайской стороны, так
что СССР даже удостоился некоторого сочувствия. Китайские власти вынуждены были пойти на переговоры, которые завершились подписанием Хабаровского протокола о восстановлении прежнего положения на КВЖД и на советско-китайской границе. Добившись нормализации положения на своих условиях, Советский Союз вывел войска с территории Китая к концу 1929 г.
Практически сразу в Москве начались переговоры по восстановлению разорванных советской стороной дипломатических отношений между СССР и Китаем. Переговоры проходили очень напряженно. Гоминьданов-ское руководство добивалось согласия на заключение торгового соглашения и восстановление дипломатических отношений, а советский НКИД согласился даже обсуждать вопрос о продаже Китаю КВЖД (правильнее будет сказать - советской доли КВЖД).
Действия Советского Союза в данном конфликте и после него выглядели не очень логичными и последовательными. Факторы «большой» политики оказывали свое влияние везде и повсюду, причем самым причудливым образом. В. К. Блюхер четко определял зависимость регионального военного командования от «большой политики». «Ясности отношений, существующих между двумя противниками на войне, у ОКДВА не было. Ни одна из проводимых нами операций не давала гарантий, что в последний момент она, по соображениям наших международных отношений, не будет отменена» [38]. Желая проучить националистический Китай и отбить у него всякую охоту покушаться на имущество СССР, советское руководство всё же не стремилось доводить дело до полного разрыва, оставляя место для методов дипломатии. Плоды этой политики произросли уже в 1930-е гг., после кардинального изменения ситуации, связанного с действиями квантун-ских военных в конце 1931 г.
Именно советско-китайский конфликт 1929 г. во многом подтолкнул Японию на решительные действия в Маньчжурии. Япония в дни конфликта убедилась (или убедила себя) в слабости как гоминьдановского Китая, так и СССР, ибо последний в течение полугода позволял вытворять над своей собственностью и персоналом что угодно, прежде чем взяться за оружие. Хотя Япония во
время конфликта на КВЖД и заняла позицию благожелательного нейтралитета по отношению к СССР, но эта благожелательность распространялась лишь на противодействие планам китайских националистов и США.
Новый националистический Китай предъявлял претензии на верховенство и доминирование в Маньчжурии не только в отношении Советского Союза. Почти три года, прошедшие с того момента, когда «молодой маршал» Чжан Сюэлян поднял в Мукдене гоминьдановский флаг, привели к существенному изменению в статусе северо-востока страны. Исход советско-китайского конфликта в некоторой степени укрепил уверенность и надежды китайских националистов, связанные с тем, что удастся покончить с влиянием России и Японии в этом регионе или, по крайней мере, существенно его ослабить. Ведь Россия, даже нанеся военное поражение Китаю, тем не менее соглашалась обсуждать вопрос о продаже КВЖД. У Японии же серьезных коммерческих и экономических интересов в Северной Маньчжурии не было. «Особые» интересы Японии на континенте не воспринимались ни в Китае, ни другими державами как легальное оформление японского присутствия в Маньчжурии.
Правительство Чан Кайши рассматривало Маньчжурию как китайский край и всячески поддерживало Чжан Сюэляна в его националистической, антииностранной политике, поэтому компромисс путем дипломатических переговоров для Токио был весьма затруднителен. В первые месяцы 1931 г. японское правительство в очередной раз предложило маньчжурским властям начать переговоры для решения вопроса о ЮМЖД, которые также закончились безрезультатно [39].
Если к убийству Чжан Цзолиня и были причастны японцы, то они от этого ничего не выиграли. «Молодой» маршал отказался выполнять какие-либо условия заключенных ранее с японцами договоров. Ненависть Чжан Сюэляна к японцам - предполагаемым убийцам своего отца - вполне понятна. В организации антияпонской кампании Чжан Сюэлян далеко превзошел своего отца. Действия Чжан Сюэляна фактически нарушали договорные права Японии в Южной Маньчжурии, определенные Портсмутским мирным договором 1905 г. и подтвержден-
ные Китаем в 1915 г. (правда, под принуждением).
Г. Стимсон, госсекретарь США в администрации К. Кулиджа, определял обстановку в Маньчжурии следующим образом: «Агитация в Южной Маньчжурии против японцев продолжалась со все усиливавшейся интенсивностью. Систематически оказывалось давление на проживавших там японцев, чтобы сделать их жизнь неудобной» [40]. Весной 1931 г. на заседании Нанкинского правительства было принято важное решение, согласно которому все арендованные территории, концессии и специальные права в Маньчжурии должны быть возвращены Китаю. В том числе речь шла о Дайрене, Порт-Артуре, Квантунской области и ЮМЖД [41]. Интересам Японии и её подданных в Маньчжурии грозила уже нешуточная опасность.
Акция квантунских военных в Маньчжурии вначале весьма озадачила Москву, но особых опасений не вызвала. По крайней мере, с советской стороны отсутствовали сколько-нибудь явные признаки повышенного внимания к событиям в Маньчжурии на протяжении сентября-ноября 1931 г. Вероятно, Кремль объяснял на первых порах действия квантунских военных теми же причинами, которые вынудили советское правительство пойти на применение силы в конфликте с Китаем в 1929 г. В ответ на благожелательный нейтралитет Японии в той ситуации Москва сочла для себя нужным занять ту же самую позицию в период японо-китайского конфликта.
Благожелательный нейтралитет Советского Союза столь явно бросался в глаза, что американская дипломатия очень болезненно реагировала на всякие слухи о якобы секретных советско-японских договоренностях о совместном разделе и оккупации Маньчжурии, о продаже Москвой части КВЖД Токио в обмен на его ответную финансовою помощь и компенсацию в Северной Маньчжурии, о взаимопонимании между Японией и СССР на базе вражды к китайскому правительству [42].
Советский Союз в действительности упорно отвергал всякие попытки втянуть его в кампанию осуждения действий Японии, безоговорочно отказываясь от какого-либо участия в тех или иных акциях, способных
поставить под сомнение законность действий Японии в Маньчжурии. Советскому руководству казалось, что пик напряженности в отношениях двух стран был связан с премьерством представителя японской военщины и экспансионизма Танака. И если в период правления этого «ультранационалиста» никаких долгосрочных военных акций Японии в Китае не последовало, то уж при либеральном кабинете сторонников «негативной» линии Вакацуки - Сидехара их не могло быть и в помине. Предполагать, что либеральный японский кабинет пойдет на конфликт с СССР и Западом из-за Маньчжурии (на что не решилось даже правительство «милитариста» и «реакционера» Танака), было крайне сложно.
Опасения возможного нападения Японии на советские дальневосточные рубежи все же не были беспочвенными. Сама ситуация соперничества и столкновения интересов делала обстановку на Дальнем Востоке взрывоопасной (Русско-японская война 19041905 гг. показала, что представления об оборонительных действиях имели в японском генеральном штабе очень своеобразный характер). Да еще и идеологическая основа противостояния Японии Советскому Союзу -борьба с мировым коммунизмом, ставшая во многом лейтмотивом японской внешней политики 1930-х гг., - создавала возможность образования единого антисоветского фронта на Дальнем Востоке.
Когда Япония начала «осваивать» Маньчжурию, Советский Союз не располагал на Дальнем Востоке такими вооруженными силами, которые могли бы остановить японскую экспансию в Китае. Надеясь сохранить свое присутствие в Маньчжурии, связанное с функционированием КВЖД, Советский Союз объявил о своем нейтралитете в связи с «маньчжурским инцидентом».
Чтобы исключить всякую возможность оказаться втянутым в конфликт с Японией, советское руководство в лице М. М. Литвинова в мае 1933 г. предложило через японского посла в Москве Т. Ота продать КВЖД Японии [43].
По словам видного японского дипломата эпохи Сева Сигэнори Того, Москва в качестве причины продажи КВЖД «намеревалась ликвидировать империалистическое насле-
дие царизма и, с одной стороны, получить максимально возможную прибыль, а с другой - утвердить свою неимпериалистическую позицию» [44].
Странно лишь то, что Москва заговорила о ликвидации империалистического наследия именно с империалистической державой - Японией (намек на желательность для японской стороны продажи КВЖД был сделан еще К. Хиротой 29 августа 1932 г. в беседе с Л. М. Караханом) [45].
Совершенно ясно, что настоящей причиной продажи КВЖД являлось стремление устранить источник раздоров с Маньчжоу-го и Японией.
Из беседы американского посланника в Китае Н. Джонсона с советским полпредом в этой же стране Д. В. Богомоловым 20 июля 1933 г. выяснялось, что СССР стремился избежать войны с Японией ввиду опасения, что в тех условиях эта война могла бы превратиться во всеобщую войну против Советского Союза. Говоря об агрессивных намерениях Японии, советский полпред, со слов американского дипломата, высказывал опасение за судьбу МНР в связи с планами японских военных создать государственное образование Монголо-го, что открыло бы японцам доступ к МНР [46]. В тех же числах июля советский консул в Мукдене в беседе заявил Джонсону, что СССР не станет драться с Японией из-за Маньчжурии, но будет воевать, если произойдет вторжение на его территорию [47].
Квантунские военные считали, что армия может просто «отнять» КВЖД у России без всякого выкупа, но благодаря решительной позиции японских дипломатов и особенно С. Того, являвшегося тогда директором Европейско-американского бюро, удалось решить вопрос взаимовыгодно. В марте 1935 г. КВЖД была продана Маньчжоу-го за смехотворную сумму в 140 млн иен (475 млн золотых рублей), 2/3 которой представляли поставки японских товаров. Японская сторона также удовлетворила просьбу русских о выплате пенсий сотрудникам дороги и предоставлении гарантий уплаты со стороны правительства Японии.
После продажи КВЖД Советский Союз лишился весьма прибыльного предприятия, и его политико-экономическое влияние в
Маньчжурии было ликвидировано. Однако благодаря такому шагу СССР удалось избежать прямого военного столкновения с Японией, весьма возможного в той обстановке. По свидетельству Того, японская общественность «тепло приветствовала урегулирование проблемы КВЖД, видя в нем возведение мирными средствами преграды на пути экспансии России в восточном направлении» [48].
Надо отметить, что сам факт советско-японских переговоров о судьбе КВЖД (да еще и при участии представителей Маньчжоу-го), а также продажа дороги Маньчжоу-го были восприняты национальным правительством Китайской республики как действия недружественные и даже враждебные. Речь шла о том, что СССР не имел права решать вопрос о совместной советско-китайской собственности, тем более продавать дорогу несуществующему не только с точки зрения Китая, но и с точки зрения абсолютного большинства стран мира государству.
Продажа дороги Маньчжоу-го, по сути дела, была актом признания существования «государства маньчжур» со стороны Советского Союза если не юридически, то фактически. Ситуация со «сдачей» Советским Союзом своих позиций в Маньчжурии и продажей КВЖД марионеточному государству выглядела столь очевидной, что в средствах массовой информации Китая и ряда европейских стран появились устойчивые суждения о том, что между СССР и Японией существует сговор за счет интересов и территории Китая.
Речь должна идти, однако, не о сознательном сговоре (хотя элементы последнего, может быть, и имели место), сколько об объективном совпадении интересов Японии и СССР в части дальнейшего ослабления позиций центрального китайского правительства и в недопущении даже возможности усиления влияния последнего.
Продажа Советским Союзом КВЖД маньчжурскому правительству, как выяснилось вскоре, всё же не привела к прекращению соперничества и конкуренции между двумя дальневосточными державами. Ставя своей целью предотвращение войны с Японией как посредством минимизации своего присутствия в Маньчжурии, так и созданием
определенных резервов для сотрудничества с Западом (прежде всего США) на антияпонской основе, Советский Союз не упускал из виду ситуацию в регионах Китая, являвшихся по-прежнему объектами советско-японского соперничества. «Потерявши Маньчжурию, - оценивала ситуацию китайская газета «Бейпин Чэньбо», - безусловно, нельзя не взять возмещения в другом месте». Далее там же делался вывод о том, что «Япония и СССР ставят задачей всемерное избежание столкновения» [49].
Французская пресса («Тан» - «Монголия и дальневосточная политика» в публикации от 7 февраля 1935 г.) оценивала существовавшие на тот период отношения между СССР и Японией как сговор за счет Китая. «Что идет в счет, так это политика отступления России по направлению к Западу и югу и на Западе эта форма укрепления в виде компенсации во Внешней Монголии, по ту сторону от приморской провинции и от Маньчжурии, которая раньше также тайно была поделена с Японией» [50].
Анализируя ситуацию вокруг Внешней Монголии, автор приходил к аналогичному с китайской прессой суждению: «Мы делаем вывод, что роль Монголии, могущая, мы охотно это признаем, иметь первостепенное значение в дальневосточной политике, как только эта роль будет урегулирована заинтересованными странами, что сейчас как раз и происходит, является, по нашему мнению, противоположной опасному фактору для дела мира, как это ни кажется парадоксальным» [51].
Именно Монголии (после продажи КВЖД и утраты остатков своего влияния в Маньчжурии) предстояло стать новой ареной японо-советского противостояния, достигшего своего максимума к лету 1939 г. в знаменитых «событиях на реке Халхин-Гол». Что же касается КВЖД, то уже через десять лет после избавления от «империалистического наследия» СССР вновь в полный голос заявил о своих претензиях на имперское наследие, настояв во время советско-китайских переговоров в августе 1945 г. на подписании соглашения о КЧЖД (объединившей в себе и КВЖД, и ЮМЖД), согласно которому главная магистраль северо-востока Китая отдавалась фактически в полное советское владе-
ние. Но это касалось уже исключительно отношений между СССР и Китаем, японцы после разгрома в августе 1945 г. раз и навсегда выпадали из «большой железнодорожной игры».
ЛИТЕРАТУРА
1. Индукаева Н. С. Экспансия США в СевероВосточном Китае. - М. : Наука, 1967.
2. См.: Черепанов К. В. Маньчжурский вариант. (К годовщине акции японских экспансионистов) // Социальные институты в истории: ретроспекция и реальность. - Омск : Изд-во ОмГУ, 2012. - С. 79-89.
3. АВП РФ. - Ф. 0146. - Оп. 8. - П. 110. - Д. 3. -Л. 5.
4. Там же. - Л. 9.
5. Там же. - Л. 7.
6. Там же. - Л. 8.
7. Там же. - Л. 46.
8. Там же. - Л. 43.
9. Там же.
10. ВКП(б), Коминтерн и Япония. 1917-1941 гг. -М. : Российская политическая энциклопедия, 2001. - С. 27.
11. Coox A. D. Nomonhan: Japan against Rus-sia,1939. - Stanford : Stanford University Press, 1985. - P. 15.
12. АВП РФ. - Ф. 0146. - Оп. 8. - П. 110. - Д. 3. -Л. 347.
13. Там же. - Л. 367.
14. Там же.
15. Там же. - Л. 402.
16. Там же. - Л. 223.
17. Там же. - Л. 68.
18. Там же. - Л. 194.
19. ВКП(б), Коминтерн и Япония. - С. 29.
20. Там же.
21. Цит. по: Некрич А. М. 1941, 22 июня. - М. : Памятники исторической мысли, 1995. -С. 32.
22. ВКП(б), Коминтерн и Япония. - С. 34.
23. АВП РФ. - Ф. 0146. - Оп. 12. - П. 138. - Д. 2. - Л. 36.
24. Там же. - Л. 86.
25. Там же. - Оп. 11. - П. 132. - Д. 4. - Л. 36.
26. Там же. - Оп. 12. - П. 138. - Д. 2. - Л. 23.
27. Там же. - Л. 61.
28. Там же. - Л. 22.
29. Там же. - Л. 51.
30. Там же.
31. Там же. - Л. 14.
32. Там же. - Л. 74.
33. Там же. - Л. 85.
34. ВКП(б), Коминтерн и Япония. - С. 50.
35. АВП РФ. - Ф. 0111. - Оп. 10. - П. 131. - Д. 23.
- Л. 21.
36. Там же. - Ф. 0146. - Оп. 12. - П. 138. - Д. 2.
- Л. 1.
37. ВКП(б), Коминтерн и Япония. - С. 51.
38. Цит. по: Осьмачко С. Г. Красная Армия в локальных войнах и военных конфликтах (1929
- июнь 1941 гг.). Депон. рук. РГБ. - Ярославль, 1999. - С. 74.
39. Documents on British Foreign Policy, 19191939. - 2nd Ser. - Vol. VIII. - L., 1960. -P. 648.
40. Стимсон Г. Дальневосточный кризис. Воспоминания и наблюдения. - М. : Соцэкгиз, 1938.
- С. 16.
41. См.: Каткова З. Д., Чудодеев Ю. В. Китай -Япония: любовь или ненависть? - М. : Институт востоковедения РАН : Крафт+, 2001. -С. 240.
42. Foreign Relations of United States. - 1931. -Vol. 3. - P. 38, 42, 58.
43. Того Сигэнори. Воспоминания японского дипломата. - М. : Новинка, 1996. - С. 158.
44. Там же.
45. ВКП(б), Коминтерн и Япония. - С. 91.
46. Foreign Relations of United States. - 1931. -Vol. 3. - P. 337-338.
47. Ibid. - P. 387.
48. Того Сигэнори. Воспоминания японского дипломата. - С. 160.
49. АВП РФ. - Ф. 111. - Оп. 17. - П. 14. - Д. 24. -Л. 10.
50. Там же. - П. 13. - Д. 20. - Л. 13.
51. Там же.
