CC BY
92
УДК 355 .411.1(474.3) «1944/1945» ББК 63 .3(2Лат)622 «1944-1945» П 12 Э 14
Эдённс ЭВартс Юрис ПаВлоВич
«Курляндский котел» 1944-1945: повседневность в условиях блокады1
Изложение некоторых результатов нашего изучения одной из любопытных, но незнаменитых страниц Второй мировой войны хотелось бы предварить кратким экскурсом в социально-политическую историю Курляндии, во многом определившую и социокультурные особенности ее жителей к 40-м годам ХХ века.
Название «Курляндия» имеет несколько значений. Географически это полуостров на западе Латвии. Исторически — бывшая территория герцогства Курляндского, вошедшего в состав России в 1795 году. Наконец, этнографически это бывшая область племени курсов вдоль Балтийского моря, занимающая большую часть полуострова. Именно о Курляндии этнографически-культурной и пойдет речь.
Регион Курляндии невелик — чуть больше 13 тысяч квадратных километров, общая численность населения никогда не превышала полумиллиона, а в 18-19 веках и 300 тысяч2. Долгие столетия немецкого владычества оставили свой отпечаток на обычаях и характере людей. До середины 20 века сельское население Курляндии было исключительно латышским, с небольшой областью на севере региона, где проживали финно-угорские ливы. В городах до начала 20 века проживали в основном немцы. Проникновение немецкой культуры в латышскую среду было медленным, отношения обоих народов — крайне напряженными. В позднее средневековье курляндские немцы не видели особой разницы между своими латышскими холопами и скотом, да и позднее, если взять хотя бы мемуары помещицы мызы Айзупе от 1823 года, немцев не переставала удивлять «дикость» и «некультурность» холопов.
За каких-то полвека так называемого первого латышского национального пробуждения («Атмода», сер. — II пол. XIX в.) сельское население края преобразилось, выдвинув
из своей среды чиновников, предпринимателей и людей искусства. Позиции немцев были поколеблены, и культура региона начала становится подавляюще латышской.
Многовековые тяготы, войны и мор сформировали сложный и неоднозначный характер жителя Курляндии. В глазах латышей из других регионов курляндцы были нелюдимы, неприветливы и в одинаковой мере склонны к стяжательству и расточительности под влиянием разгульной жизни своих немецких хозяев. Инородцев курлянд-цы не то чтобы не любили, но не привечали, о чем свидетельствует, например, местная привычка называть хама «сварливым поляком». В течение столетий образ жизни курляндцев попадал под все большее немецкое влияние в быту, развлечениях, но не в языковой сфере.
Первая Мировая война нарушила плавное поступательное развитие как приграничной с Восточной Пруссией Курляндии, так и других населенных латышами губерний Российской империи (Лифляндия и латгальская часть Витебской губернии). В 1915 году, в связи с отступлением Русской императорской армии под ударами германских войск, примерно половина населения Курляндии вместе со скотом и скарбом отправилась в вынужденное изгнание на восток. Изрядная часть эвакуированных добралась даже до столь далеких городов, как Пермь и Уфа. Домой большинство из них вернулось уже после окончания мировой и гражданской войн в 1920 году3.
Последствия вынужденной массовой эвакуации были различными по своему характеру. С одной стороны, из-за нарушения повседневного хозяйства Курляндский регион (Курземе) отстал от более удачливой Лифляндии, не затронутой войной столь глубоко и длительно. С другой стороны, большинство местного населения Курземе теперь владело разговорным русским язы-
3
¡Р
ком, имело ясное представление о своих восточных соседях и не испытывало «страха перед медведем». С точки зрения 20-х годов подобные познания давали мало выгоды, но все переменилось в 1939 году с прибытием в Латвию многочисленного контингента советских военных баз и позднейшего потока беженцев из России на исходе Второй Мировой. Последний год войны население региона вместе с десятками тысяч беженцев и войск немецкой оккупационной армии было вынуждено существовать в условиях блокадной жизни «Курляндского котла», где обыденность и роковые события перемешивались самым причудливым образом.
Начало войны и последующая смена властей для Курляндии прошла быстро и почти незаметно. Единственным исключением был город Лиепая и его окрестности, где из-за боев между передовыми германскими частями и гарнизоном военно-морской базы произошли значительные разрушения, включая бессмысленный поджог _ немцами уже покинутой советскими сол-Ц датами деревни. Для остальной Курляндии 5 события развивались следующим образом: | 27 июня 1941 года все представители советс-5 кой власти внезапно снялись с мест и уехали » в неизвестном направлении. После коротко-| го периода безвластия к 1 июля (самое позд-| нее — к 3 июля) во всех волостях Курляндии
3 появились небольшие немецкие патрули, а в = городах были оборудованы комендатуры4. р? Это не означало немедленное установление 5 оккупационной власти — в приграничных ^ с Литвой областях немцев впервые увидели | лишь к 10 июля, а в остальных местах они
о
ж не менее месяца были заняты организацией | системы береговой обороны. | В сельских общинах Курляндии начало 5? немецкой оккупации привело к расколу на основе политических предпочтений, а чаще
4 бытовых разногласий, где прежняя работа в 4 советских учреждениях служила лишь удоб-^ ной причиной для сведения счетов. В течение первого года оккупации наступила неиз-
^ бежная нехватка почти всех промышленных товаров, особенно одежды и обуви. Это при-^ вело к образованию узкого слоя спекулянтов, наживавшихся на нелегальной торговле „Л предназначенного для распределения среди К неимущих «еврейского добра» (вероятно, ^ так и было, но прямых свидетельств того, £ что бывшие в употреблении вещи являлись !3 имуществом уничтоженных еврейских се-
мей, не обнаруживалось). К 1943 году в Курляндии свои позиции прочно восстановила традиционная волостная и городская элита, используя для сохранения власти почти рабское следование всем инструкциям и указаниям своих немецких хозяев. В условиях жестокой распределительной системы это означало существование на грани прожиточного минимума для тех, кто не получал особых привилегий. Для сельских «самозанятых» людей возможность получения талонов на промтовары — сахар и водку, определялось не только количеством сданных продуктов, но и признанием благонадежности со стороны волостных властей.
В 1944 году, после трех лет нахождения в немецком тылу, в Курляндию пришла война. 30 июля волна советского наступления, пройдя через Литву, пересекла южную границу Латвии и достигла берега Рижского залива. Линия фронта вплотную приблизилась к Курляндии. В тот же день почти во всех курляндских городах и селах случилось нечто доселе невиданное — паника среди немецких солдат и чиновников, бросивших подчиненные им земли на произвол судьбы, дабы искать спасения в ближайших портах. В сущности, три-четыре дня органов оккупационной власти в Курляндии, можно сказать, попросту не было.
Мощным танковым контрударом советское наступление в сторону Курляндии было остановлено, но на других участках фронт неумолимо катился на запад. В течение августа-сентября 1944 г. непрерывно нарастал поток беженцев. К октябрю в Курляндии проживало 230 тысяч местного населения и 150 тысяч беженцев5, не имеющих возможности двигаться дальше. Как минимум треть беженцев составляли жители оккупированных областей России и Белоруссии, отправившиеся в изгнание не только по прямому принуждению, но и под воздействием весьма эффективной нацисткой пропаганды, стращавшей людей возвращением «красного террора». Если в оккупированных славянских областях подобным призывам внимала лишь малая часть населения, то Прибалтика оказалась охвачена приступом страха, чему заметно способствовала и поддержка нацистской пропаганды со стороны местной творческой интеллигенции, имевшей антисоветские взгляды.
В результате подавляющее большинство беженцев-латышей восприняли происходя-
щее как подлинный конец света. Дневниковые записи того времени, даже если их авторы слыли людьми весьма образованными, скорее напоминают религиозные тексты, нежели мысли о текущем моменте6. Вполне очевидно, что подавляющее большинство жителей Латвии, бежавших на запад и бесцельно осевших в Курляндии, стали жертвами нацистского обмана и, оставшись на месте, они избежали бы значительных материальных и личных потерь. Вне пределов Германии немецкие власти не проявляли ни малейшего интереса к потокам беженцев (не считая издания вороха бесполезных циркуляров), переложив в Латвии заботу о них на местные латышские самоуправления и полуофициальную благотворительную организацию «ТаШаз РаЫгЛа» («Народная помощь»), средства которой иссякли уже к ноябрю.
10 октября 1944 года советские войска вышли к Балтийскому морю, отрезав сухопутное сообщение между Курляндией и Германией. Образовался просуществовавший до конца войны так называемый «Курлянд-ский котел», включавший в себя большую часть западной Латвии. Полмиллиона жителей и беженцев оказались в фактическом окружении и блокаде, которая не стала полной лишь из-за ограниченных возможностей советского Балтийского флота, лишенного ближних мест базирования. Вплоть до капитуляции немецкий оккупационный режим пытался создать видимость тотального контроля, продолжая вмешиваться во все сферы гражданской жизни. Возможностей для этого было достаточно, поскольку военный гарнизон «котла» по численности был сравним с коренным населением.
Вопрос об особенностях повседневной жизни в условиях Курляндского котла в первую очередь является частью проблемы замкнутых оккупированных областей в условиях Второй мировой войны. Речь идет о территориях под контролем войск противника, так или иначе отрезанных от своих центров снабжения и вынужденых существовать обособленно. В западной историографии, как правило, ведутся весьма активные исследования повседневной жизни на нормандских островах Джерси и Гернси, занятых в 1940 году немецкими войсками. Отличие обычной оккупации от «замкнутой» в том, что при чрезвычайных условиях обособленного существования ни войска, ни администрация более не способны соблю-
дать собственные же законы и правила, вольно или невольно закрывая глаза на произвол.
Даже на столь ограниченном пространстве можно выделить пять «регионов» с различными условиями жизни.
Во-первых, это такие города и относительно крупные населенные пункты, сохранившие остатки былой инфраструктуры, но страдавшие от серьезной нехватки продовольствия, как Лиепая, Вентспилс, Кулдига и Талси. Повышенным риском для населения был тот факт, что города больше остальных мест бомбардировались, особенно Лиепая в октябре-декабре 1944 г.7 Повседневная жизнь малых населенных пунктов слабо отличалась от жизни на селе. При этом стоит отметить, что в Тукумсе, после кратковременного его пребывания под контролем советских войск, самоуправление немцами и местными жителями больше не восстанавливалось.
Во-вторых и в-третьих, это 20-километровая прифронтовая полоса и курляндское морское побережье глубиной 10 км, где вы- _ селялась большая часть жителей7. В примор- Ц ской зоне сохранились почти лишь только те £ селения, в которых занимались рыболовс- | твом. |
В-четвертых и в-пятых — соответствен- » но, западная и восточная половины Курлян- | дии. В западной части, ввиду избытка лесов, | наблюдалась повышенная концентрация 3 вооруженных групп как известной, так и Ц нелегальной принадлежности: от советских 3 разведотрядов, до дезертиров и уголовни- 3 ков. В восточной части главной угрозой для ^ населения являлось растущее самоуправс- «5 тво немецких и местных властей. £
Историю жизни в «Курляндском кот- § ле» можно разделить на три периода. Пер- Ц вый — с июля по октябрь 1944 г., перед ж образованием собственно «котла», характеризуется крушением немецкого гражданс- 41 кого управления, экономики и культурной жизни, прибытием в Курляндию основной ^ массы беженцев, всеобщей паникой и распространением слухов. Во время второго ^ периода — с октября до конца января 1945 г., 15 оккупационным властям, благодаря кратко- ^ му затишью на Восточной фронте и активному морскому сообщению с Германией, еще удается поддерживать видимость порядка и о? остатков гражданской жизни. Третий пери- ^ од — с февраля до мая 1945 г. ознаменовал ¡Ц фактическое крушение современной циви- Ь
лизации в пределах Курляндии — с отменой денег и большинства общественных институтов и полнейшим произволом со стороны любого немецкого военнослужащего. Лишь окончание войны предотвратило начало полного социального коллапса.
Развал нацистского оккупационного режима на территории Латвии осенью 1944 г. означал конец немецкой распределительной системы также и на территории Курляндии. Несмотря на все ее недостатки и низкую эффективность, карточная система была единственной возможностью пропитания для городского населения ввиду недоступности для большинства цен «черного рынка». Введенное в Германии распределение промышленных товаров не распространялось на оккупированные страны, хотя сельское население Латвии могло обменять сданные сверх обязательных норм продукты на водку, сладости и некоторые предметы одежды. Символом «начала конца» в июле 1944 г. для многих сельских жителей Курляндии стал _ отказ властей продолжать отоваривать так Ц называемые «премиальные талоны», а также 5 полное прекращение уже и без того мини-| мальных продаж сахара9. 5 С октября 1944 г. горожане Курляндии, » имевшие право на карточку, получали 225 гр. | хлеба в день и 350 гр. говядины в неделю. Не-| разумное обращение со стадами10 пригнанно-
3 го беженцами скота вызвало массовый падеж. = Уже к концу года говядину все чаще прихо-р? дилось заменять кониной, а к марту 1945 г. 5 уменьшить мясной паек до 100 гр. в неделю11. ^ Выдача других продуктов, кроме некоторого | количества соли, предусмотрена не была, и ж лишь высокое качество пайкового хлеба не-| много спасало от полного недоедания. Любой | завод или мастерская, способные предложить 5? крестьянам хоть что-то в обмен на продукты,
совершали бартерные сделки и таким обра-
4 зом кормили своих рабочих обедом. Хотя в 4 это трудно поверить, но голод в Курляндском ^ «котле» так и не наступил — благодаря значительным сельхозресурсам и находчивости
^ жителей, использовавших любые пригодние
в пищу растения. ^ В качестве важного продукта питания использовалась сахарная свекла, не столь под-„Л верженная строгостям немецкого контроля. К Свеклу ели свежей, варили и делали из нее си-^ роп. В воспоминаниях многих курляндских £ детей военной поры сахарная свекла часто !3 давала единственную возможность напол-
нить желудок вечером. В весьма обширных лесах собирали грибы, ягоды и заячью капусту. Ввиду отсутствия разрешенного оружия была невозможна охота и сколько-нибудь продолжительное пребывание в глубоком лесу. Из-за ограничений на использование лодок и принудительной эвакуации прибрежной зоны прекратилась обменная торговля между рыбаками и крестьянами.
Не менее серьезной проблемой было почти полное отсутствие спичек, керосина и мыла. Керосин обычно покупали у немцев в обмен на продукты, но в январе оккупационные власти провели реквизицию керосиновых ламп, оставив лишь по одной на каждое хозяйство. Качественное мыло ценилось буквально на вес золота и являлось главной валютой бартерного обмена. В случае краж с военных складов сначала искали не деньги или ценности, а мыло, зная, что обменяют на него все остальное. Заниматься мыловарением на дому было невозможно из-за отсутствия жиров, поскольку весь скот находился под строгим учетом властей и беспричинный забой жестоко карался. В подобных условиях было трудно поддерживать чистоту и гигиену, особенно в зимнее время, и большинство сельского населения страдало от вшей12.
Приобретение новой одежды и обуви совершалось либо путем обмена на продукты тканей и обмундирования со складов Вермахта с последующим перешивом или покупкой чего-либо из запасов состоятельных беженцев. Отлично осознавая обменную ценность качественной одежды, беженцы из латышской элиты и интеллигенции везли с собой лучшие предметы гардероба, в случае необходимости выменивая на продукты или уплачивая одеждой за квартиру или дрова. Ввиду того, что численность оккупационного гарнизона почти равнялась числу коренного населения, возможностей выторговать хоть какую-то одежду было немало. И в конце войны, и в первые послевоенные годы одежда курляндцев, даже в перешитом виде, имела полувоенный вид, а брюки из-за нехватки чулок носило даже большинство женщин.13
Использование немецкой униформы в качестве гражданской одежды приводило курляндцев к немалым проблемам уже в послевоенные годы. В сельской местности и небольших городках перешитые немецкие шинели не привлекали ни малейшего внимания местных жителей, но
в конце 40-х гг. нередко делали человека подозрительным при встрече с представителями власти. Но другого выхода не было, поскольку начать смену гардероба курлян-дцы смогли только в 50-е гг.
В 1944 г. сельскохозяйственный сезон в Европе и Латвии был относительно благоприятным, приводя Вермахт к ошибочному выводу, что в Курляндии ожидается обильный урожай и войска смогут полноценно жить на местном довольствии. Кроме того, зима оказалась мягкой, и первые серьезные заморозки были во второй декаде ноября, а снег выпал лишь в декабре. Холода случались редко, и уже в марте настала теплая погода. Благодаря умеренности климата не началась эпидемия брюшного тифа. Заболевания отмечались к январю 1945 г. лишь в густонаселенной Лиепае14, но даже там не достигали масштабов эпидемии.
Медицинская помощь для жителей, также как и ветеринария, в целом были очень плохо организованны и даже пережили кратковременний коллапс. Все зависело от того, остался ли местный врач, фармацевт или медицинский работник на своем посту. Даже такие крупные города, как Кулдига на короткий момент оставались без всякой медицинской помощи15. Часто врачи-беженцы старались не раскрывать свою личность16, не желая осложнять и без того непростую жизненную ситуацию. Существовало много мест, где медицинская
помощь вообще была недоступна, и люди были вынуждены вспоминать древние методы лечения. Следует отметить и то, что присутствие рядом немецких врачей и наличие военных госпиталей вовсе не означало их открытость для нужд местного населения или беженцев, однако в редких случаях помогали и немцы. Так, в конце октября 1944 г. из Павилосты уехали все врачи и младший медицинский персонал, оставив город без помощи, и медобслужи-ванием жителей были вынуждены заняться немецкие военные врачи, обеспечивая хоть какой-то врачебный уход17.
Совершенно новое социальное значение приобрело публичное употребление горячительных напитков. Выдача населению водки по карточкам прекратилась с образованием «котла», а бутылка скверного немецкого шнапса на «черном рынке» стоила не меньше месячной зарплаты рабочего. Расцвет самогоноварения был естественным и неизбежным, несмотря на все запреты. Запасы зерна и сахарной свеклы позволяли задействовать на полную мощность самогонный аппарат почти в каждом середняцком хозяйстве. Ввиду регулярного надзора за домами со стороны волостных чиновников и полицаев, изготовление самогона обычно производилось на опушке леса18 под «охраной» какой-либо местной вооруженной группы. При этом очень часто наблюдалось полное взаимопонимание между «зелеными»
Щ1епа
Сентябрь 1944 разгромлена группировка немецкой армии"Нарва"
Рижский залив
Тикит$о/
А^р^е О
Бкгипс^ао Иера]а »«""" О '
Рига
13.Х.1944
О ЕгдИ
.9-- ОоЬе!е 31^"44
Ш!!44.
0Баи$ка
Октября 1944 немецкая армия была отрезана от Восточной Прусии
Кги$1рП$^ 8.У!!!44.
Август 1944 разгромлена группировка немецкой армии в Крустпилсе
/
Кагеауао ^
23.У!!44.
О Р л 1
Ькпе 1_иа2а ¡/!!44. 23.У!!44.
Оаидаур1!$ У
27.У!!44.
/
у а;
а
л.
и «красными». Употребление горячительных напитков в компании званых, а часто и незваных вооруженных гостей, было важной и необходимой частью повседневной жизни в «котле» для любого сельского жителя среднего достатка. Таким путем добивались покровительства, а чаще — невмешательства «лесных гостей» и представителей власти, откупались от них, пытаясь оставить себе достаточно продуктов для выживания. Присутствие пьяных «людей с ружьями» было крайне рискованным и в некоторых случаях вело к гибели целых семей, но другого выхода в то время не видели.
Пережившие войну дети Курляндии познее характеризовали свои ощущения как чувства страха и голода, или, вернее, недоедания. Источником страха была не боязнь за собственную безопасность — случаи беспричинного нападения на детей почти не зафиксированы, а ужас при виде беспомощности собственных родителей перед лицом любого вооруженного незна-_ комца. Даже пройдя годы войны без ранеЦ ний, выросшие дети страдали от нервных 5 расстройств и прочих проблем эмоцио-| нального характера. Былые детские страхи 5 они передали своему потомству, и даже в » современной Латвии тысячи зрелых людей | имеют скрытые недуги, происхождение ко-| торых кроется во мраке военного времени.
3 Также нет прямых доказательств того, что = нехватка продовольствия серьезно повли-р? яла на рост и здоровье детей. Чуство голо-5 да было в основном психологическим, от ^ простой, невкусной и однообразной пищи, | от опасений, что завтра может не найтись ж даже свеклы и капусты, а также полно-| го отсутствия любых детских лакомств. | Повседневность подобного рода, при всем 5? падении нравов, приводила не к преждевременному полноценному взрослению,
4 а скорее к чувству безысходности и потере 4 интереса к жизни, если не тогда, то через ^ годы и десятилетия.
Военная пора для детей подросткового ^ возраста была временем очень разнообразных впечетлений. В Лиепае, Вентспилсе ^ и Талси молодые люди, особенно из семей среднего класса, продолжали посещать „Л школу, которая вновь открылась в ноябре-К декабре 1944 г.19 По крайней мере, некото-^ рые из них позже в воспоминаниях не виде-£ ли большой разницы между повседневной !3 жизнью войны и первых послевоенных лет.
За пределами трех городов для большинства молодых людей это было время двух упущенных лет в получении образования, из-за которых многие впоследствии вынуждены были изменить послевоенные карьерные планы. После того, как ведущие чиновники Земельного самоуправления в октябре 1944 г. в полном составе уехали в Германию20, школьные учителя Курземе были оставлены на произвол судьбы без адекватного финансирования. Потребовалось несколько месяцев для того, чтобы немецкие власти переложили заботу о школах на плечи местного самоуправления. Одновременно вермахт и немецкие гражданские власти заняли для своих нужд почти все учебные здания, которые являлись таковыми до сих пор. К тому же различные немецкие армейские подразделения часто рассматривали учебные материалы в качестве топлива или выбрасывали их в мусор.
Школьные администраторы были вынуждены сами искать новые помещения. Проблему отсутствия подходящих классных комнат решали путем создания так называемых школьных точек. В деревнях это были сельские дома, несколько в каждом приходе (как правило, в нескольких километрах друг от друга), а функцию городских школ выполняли меблированные частные квартиры, зачастую весьма тесные. Неудивительно, что 1944/45 учебный год в Курляндии был неудачным и неполноценным.
Скученность блокадной жизни «котла» приучала к сосуществованию людей разных национальностей и взглядов. Ввиду опыта эвакуации 1915 г., почти в каждой кур-ляндской семье хоть кто-то сносно говорил по-русски, а почти все ветераны «германской войны» — по-немецки. Без их навыков и опыта более чем двадцатилетней давности для замкнутых в своей волостной общине курляндцев было бы крайне сложно принять не только беженцев-иностранцев, но даже и своих попавших в несчастье соотечественников. Адаптация к новым условиям оказалась очень быстрой и уже к осени 1944 г. род, племя, да и происхождение человека перестали иметь какое-либо особое значение, заменяясь практическим расчетом выгоды и возможностей выживания. Воспоминания современников сохранили немало конфликтов и преступлений ради личной выгоды, но межнациональные трения в них почти не упоминаются. Национализм и чванство
в условиях блокады были непозволительной роскошью.
Взаимопонимание впервые нарушилось в момент окончания войны. Среди русских беженцев, вполне естественно, были и люди с уголовным прошлым, имевшие серьезные причины бежать от советской власти. Сразу после капитуляции немецких войск, видя невозможность бежать куда-либо дальше, они обычно предпочитали изображать себя жертвами войны и обвиняли приютивших их людей в разных подлинных и мнимых прегрешениях. Местное население воспринимало происходящее как «неблагодарность русских» и начинало склоняться в сторону
стереотипов немецкой пропаганды. Одновременно в момент капитуляции по всей Курляндии прокатилась кровавая волна нападений и грабежей, в которых, опять же, обвиняли «красных» без всякой на то причины. В «котле» находилось слишком много разных вооруженных людей, чтобы выделять одну конкретную виноватую сторону. Убийства мая 1945 г. кончились столь же быстро, как и начинались, но недоверие осталось.
«Фильтрация» всего мужского населения «Курляндского котла» в мае 1945 г. навсегда разделила людей на сторонников и скрытых противников восстановленной советской власти.
1 Статья подготовлена при финансовой поддержке латвийской государственной программы исследова-
ний «Национальная идентичность».
Latviesu konversäcijas värdnica. S. 10. Riga, 1934.
L. 190.-197.
Berzins V Latvija Pirmä pasaules kara laikä. Riga, 1987. L. 82.-86.
Pavlovics J. Okupäcijas varu maina Ziemelkurzeme 1941 gada vasarä // Latvijas Vesturnieku komisijas raksti. S. 10. Okupäcijas rezimi Latvijä 1940.-1959. gada. 2004. Riga, L. 161.-162.
Максимально возможное число беженцев. См: Freivalds O. Kurzemes cietoksnis: dokumenti, liecibas un atminas par latviesu tautas likteniem, 1944/1945 gada. Jelgava, 2007. L. 100.
Яркие примеры такого отношения: Murans F. Svesumä klistot (izvilkumi no dienasgrämatas 1944. gada rudeni) // Katolu kalendärs 1996 gadam. Riga, 1995. L. 186.194.; Rozkalne A. Pirmais gads Talsos (Kärla Zarina dienasgrämata) // Talsu vestis. 1989. 12 dec.
7 Sneiders E. Ernesta Sneidera apkopotä hronika. Pavilostas novadpetniecibas muzejs. L. 103.
8 Freivalds O. Kurzemes cietoksnis... L. 225
9 Sneiders E. Ernesta Sneidera... L. 100.
10 Silins K. Mana dzive: manu dienu atminas. Veiverlija, 1965. L. 97.
11 Tevija. 1945. 6 janv.
12 Suta T. No maza velnabernina lidz lidojosajai zurnälistei. Riga, 2004. L. 167.
13 Vaivods J. Septini menesi Liepäjas cietoksni: (1944. gada 9. oktobris - 1945. gada 9. maijs). Riga, 1990. L. 66.
14 Tevija. 1945. 31 janv.
15 Freivalds O. Kurzemes cietoksnis. L. 237.-238.
16 Tevija. 1944. 11 dec.
17 Sneiders E. Ersnesta Sneideres apkopotä... L. 100.
18 Krimuldas novada vesture. Ragana, Turaida, Inciems, Eikazi, Ledurga, Aijazi, Lode. Riga, 2011. L. 146.
19 Tevija. 1944. 16 dec.
20 Dravnieks A. Es atceros. Latvijas skolas un skolotäji. Bru-klina, 1970. L. 230.
sä
ü
ig ¡P
2
4
