CC BY
70
устойчивость личностного, индивидуального самовыражения и развития?
Сетевая жизнь музыки, если воспользоваться характеристикой Дюркгейма, «состоит... из ряда свободных течений, которые постоянно находятся в процессе преобразований и не могут быть схвачены взором наблюдателя» [15]. Исследователю остается продолжать наблюдение над появлением новых «ячеек» музыки в Интернете, накапливать эмпирическую базу, совершенствовать методологию, чтобы виртуальному вызову подготовить достойный ответ.
Примечания
1. Костина А. В. Массовая культура как феномен постиндустриального общества. Изд. 5-е. М.: Изд-во ЛКИ, 2011. С. 130.
2. Ильин А. Н. Субъект в массовой культуре современного общества потребления (на материале китч-культуры). Омск: Амфора, 2010. С. 220.
3. Костина А. В. Указ. соч. С. 120.
4. Свобода в данном случае нами понимается в антропологическом смысле - как свобода выбора индивидом той музыки, с которой возникает личностное единение (самоидентичность).
5. Кастельс М. Становление общества сетевых структур // Новая постидустриальная волна на Западе. Антология / под ред. В. Л. Иноземцева. М., 1999. С. 505
6. Shanon С. Е., Weaver W. The Mathematical Theory of Communication. N. Y.: Urbana, 1949.
7. Термин «мультикультуральность» получил обоснование как аналог понятия «глобализация», первоначально в сфере популярной музыки. См.: ФлиерА. Я. Мультикультуральность. URL: http://www.ifapcom.ru/ files/Monitormg/flier_multiculturaHty.pdf
8. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура: пер. с англ. / науч. ред. О. И. Шкаратана. М.: ГУ-ВШЭ, 2000.
9. Назарчук А. В. Сетевое общество и его философское осмысление // Вопросы философии. 2008. № 7. С. 61.
10. Аршинов В. И., Данилов Ю. А, Тарасенко В. В. Методология сетевого мышления: феномен самоорганизации. URL: http://topref.ru/referat/160610.html
11. Там же.
12. Делёз Ж., Гваттари Ф. Ризома // Философия эпохи постмодерна. Минск, 1996.
13. Цивьян Т. В. Взгляд на себя через посредника: «Себя, как в зеркале я вижу...» // Семиотические путешествия. СПб., 2001. С. 12.
14. Кастельс М. Указ. соч.
15. Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод и назначение. URL: http://www.gumer.info/ bibliotek_Buks/Sociolog/Durkgeim/_Soc_02.php
УДК 7(470):316.75
Ю. И. Колобова
КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ БИОГРАФИИ ПОКОЛЕНИЯ «ВОЕННОЙ ЭМИГРАЦИИ»
Данная статья посвящена проблеме методологической разработки биографии поколения «военной эмиграции» в историко-культурном контексте.
The article is devoted to the problem of methodological development to biographies of the «military emigration» generation in historiс-cultural context.
Ключевые слова: память, забвение, биография, историко-культурная биография, «военная эмиграция».
Keywords: memory, oblivion, biography, historic-cultural biography, «military emigration».
1. Проблема памяти и забвения
в изучении культуры русской эмиграции
Обращение к анализу важнейших событий в истории культуры (в первую очередь к тем, которые на долгое время были исключены из коллективной памяти целого народа) является одним из важнейших условий обретения «размытого» сегодня чувства национальной идентичности. Сейчас уже становится очевидным, что людей в единую общность связывают не только значимые для них коллективные воспоминания, но и вытесненные из памяти имена и события. Для объективного постижения истории для каждого поколения (выступающего в качестве некоего рода культурно-исторической идентичности) оказывается важным «выиграть войну за сохранение памяти» (О. Файджес). Л. К. Чуковская в своей книге «Процесс исключения», комментируя ситуацию выживания в неблагоприятных политических обстоятельствах, отмечала, что условиям тотальной лжи и фальсификации может противостоять только стойкая память, «неизвестно кем хранимая, неизвестно на чем держащаяся, но упорная в своей <...> работе» [1]. Государство, продолжает она, «проделывает огромную работу для того, чтобы сделать бывшее небывшим», заталкивая «прошедшее в небытие». В результате новые поколения могут толком ничего и не узнать, и не осмыслить, и «не выведут для себя из истории отцов и дедов никакого урока» [2].
Анализ текущей политической ситуации (не говоря уже о событиях недавнего времени) демонстрирует подобное явное или скрытое «сведение счетов» с прошлым. Со стороны как отдель-
© Колобова Ю. И., 2013
ных политиков, так и целых государств сегодня наблюдается желание «переписать историю», оспорить результаты тех или иных исторических событий. Примерами демонстрации таких установок являются процессы «реабилитации» фашизма в Латвии, попеременное отторжение и возвеличивание идеалов «власовцев» и др. «Забвение того или иного исторического события, - замечает Г. С. Кнабе, - может быть сознательно организовано государственными властями для корректировки культурно-исторического самосознания в наиболее выгодном для себя направлении» [3].
Утрата единого для эпохи текста культуры, происходящая при достижении исторической дистанции, приводит к потере и полноты ее смысла. При таких обстоятельствах биографии целых поколений становятся лишь отдельными цитатами породившего его некогда цельного культурного текста. Объективность в оценке исторических событий, помогающая воссоздать былой объем памяти, и есть тот путь, который помогает преодолеть возникающие этапы забвения.
Механизмы культурной памяти и забвения неоднократно срабатывали в отношении культурного наследия русского зарубежья. На всем протяжении своего изучения оно последовательно переживало процессы, связанные и с намеренным игнорированием, и активным изучением как со стороны западных, так и отечественных исследователей. Приведем несколько поясняющих примеров.
Советские исследователи, если и упоминали о культуре эмиграции, то трактовали ее как враждебную новой власти, оппозиционную существующей культуре метрополии. В результате из памяти на долгое время были исключены имена тех, кто мог стать «ненужным» напоминанием о безвозвратно ушедшем прошлом. Упоминания о существовании русского зарубежья окончательно исчезли из научных исследований со второй половины 1920-х гг. В советской историографии если и уделялось внимание творчеству тех или иных представителей отечественной культуры, то эмигрантский период творчества либо замалчивался, либо рассматривался сквозь призму жестких идеологических установок. Обращает на себя внимание, что в условиях политического противостояния эмигрантские архивы представляли для советской власти серьезную опасность. В силу этого обстоятельства большинство таких документов было вывезено из-за границы (как например, архив М. Горького), а наиболее важные уничтожены (участь архива Л. Троцкого) [4]. Первые сведения о судьбах русских изгнанников появляются только в эпоху оттепели, что и повлечет за собой публикацию первых объективных (в рамках дозволенного цензурой) научных работ по данной проблематике. Наиболее интен-
сивным этот процесс становится в перестроечное и постперестроечное время.
Серьезные шаги по сохранению эмигрантского наследия (которое еще недавно рассматривалось как нечто чуждое и не имеющее отношения к развитию основного массива русской культуры) были предприняты со стороны писателя-диссидента А. И. Солженицына. В 1975 г. вышло его «Обращение к русским эмигрантам, старшим революции» [5], в котором он просил о помощи в реконструкции истинной истории прошлого России. Подобная культурная инициатива резко простимулировала появление и систематизацию библиотечных фондов русского зарубежья, в которой были собраны рукописи из частных архивов.
Процессы реставрации культурной памяти русской эмиграции находились в прямой зависимости не только от текущего политического контекста, но и от процессов мифологизации и фальсификации истории. Сегодня, когда нет очевидцев прошедших событий, а подтверждающие факты оказываются труднодоступными, бывает сложно восстановить истинную картину произошедшего, что и создает условия для рождения очередного мифа.
«Военная эмиграция», несомненно, является одним из таких периодов отечественной истории, который долгое время либо замалчивался, либо мифологизировался. Вплоть до сегодняшнего дня данный период достаточно плохо изучен, он хранит в себе много спорных вопросов. На текущий момент главные проблемы изучения «военной эмиграции» связывают с преодолением как старых установок, так и наложившихся на них новых, что приведет (и уже приводит) к более объективному взгляду на прошедшие события. «Военная эмиграция» еще хранит в себе много тайн, в частности, связанных с изучением роли иностранных и советских спецслужб в деятельности эмигрантских организаций, использование правительствами иностранных государств русских изгнанников в качестве союзников в борьбе с СССР. Активный информационный поток, связанный с публикациями ранее закрытых материалов, повышенное внимание к архивным документам, разработка новых версий исторических событий - все это делает вопрос, связанный с теоретическими и историческими аспектами сохранения культурной памяти о «военной эмиграции», весьма актуальным сегодня.
2. Биография как метод изучения
Одним из действенных инструментов изучения культурной памяти является биография как отдельной личности, так и целого поколения. Традиционно под биографией понимается «повествовательное изображение истории жизни от-
дельной личности, способ представленности в культуре специфики отдельного человеческого существования» [6]; «это реконструкция истории личностной индивидуальности» [7]; «это косвенное, так или иначе гипотетическое воспроизведение (дублирование) схемы самопонимания и самопредъявления индивида теперь уже другим действующим лицом в ходе его специфического смыслового действия» [8].
Расширение содержательных рамок биографии, трансформация представлений о ней исключительно как специфическом «жанре литературы» вывели проблему на новый уровень - уровень особого метода гуманитарного познания. К биографии традиционно обращаются в тот момент, когда исследование, нацеленное на получение нового знания о личности, становится недостижимым «другими исследовательскими путями или интеллектуальными усилиями, оторванными от фактического материала, от событийной ткани жизни героя» [9]. В настоящий момент есть все основания говорить об уже сложившейся биографической традиции, которая рассматривает личность в самых разных аспектах (социологическом, литературоведческом, искусствоведческом, психологическом и т. д.), поэтому любое современное исследование, ориентированное на изучение биографии как сферу познания личности, будет иметь актуальный для науки междисциплинарный характер. Кроме того, в связи с произошедшей в последнее время сменой идеологической парадигмы интерес к изучению личности сквозь призму биографии усилился. За последние два десятилетия биография преодолела и традиционные идеологические штампы, и постмодернистские установки современной культуры, породившие к ней скептическое отношение как к величине, которой легко пренебречь.
Объектом изучения в современной биографии становится личность, «герой», непосредственно участвующий в культурно-историческом процессе и влияющий на ход событий, образ эпохи, конкретные судьбы людей своего времени. Для современного биографа важна установка, которую выразил один из теоретиков в этой области А. Л. Валевский. Его версия сводится к тому (и с ним нельзя не согласиться), что реальная человеческая жизнь и то, что принято считать «биографией», - не одно и то же. «В собственном смысле слова "биографией", - пишет он, - можно обозначить лишь те жизненные реальности, которые получили соответствующее текстуальное выражение» [10]. Но, несомненно, реальная человеческая жизнь многомерна и крайне противоречива. Человек переживает неповторимым образом каждый ее момент, но это остается достоянием лишь его самого. «Совокупность этих уникальных и неповторимых реальностей (собы-
тий, переживаний, размышлений, психологических состояний и т. д.) человек именует собственной биографией, и ему совсем не обязательно делать интимный внутренний мир достоянием внимания публики» [11]. Следовательно, понятие жизненного факта фиксирует «целостность каждого жизненного события, имеющего значение и смысл для личности» [12].
Однако целый ряд жизненных событий и фактов личности исчезают из памяти, и подчас биографу невозможно воспроизвести характер переживаний персонажа. Следовательно, не все в жизни (как, впрочем, и не всякая жизнь) может стать предметом биографического повествования. Исследователь может сделать предметом своего анализа только те жизненные реалии, которые определенным образом (пусть даже косвенно) были обозначены и засвидетельствованы (т. е. лишь то, что исторический персонаж сумел «рассказать» о себе). Для того чтобы та или иная личность стала объектом внимания биографа, ее жизненный путь должен прежде обрести соответствующую представленность в форме текста (это могут быть исторические свидетельства, воспоминания, документы, архивные материалы и т. д.). Биографу важно понять смысл жизни, творчества и деятельности, особенности личностной психологии своего «героя», приняв во внимание совокупный фактологический материал, на основе которого возможен анализ интересующей его личности.
Современные исследования показывают, что замкнутых на себе «историй жизни» уже практически не существует. Биография способствует изучению не столько истории личной жизни в ее частном варианте, сколько созданию человеческой истории, когда личность не просто живет в заданном мире, но и активно преобразует своей деятельностью и собственный жизненный мир, и культуру общества в целом. Биографическая традиция имеет дело не просто с фактом неповторимой уникальности исторических «персонажей», но с особого род индивидуальностью, признанной таковой историческим и культурным развитием. Исходя из понимания того, что а'рпоп человек - творец своей судьбы, биография выступает в качестве формы индивидуальной истории -как жизненный путь, имеющий свои этапы и свою логику. Следовательно, личность, имея безусловные авторские права на свою жизнь, на выбор своего жизненного пути, обретает статус творца только тогда, когда он заявляет о себе различными формами деятельности, влияет на ход исторических событий и откладывает на них отпечаток своих устремлений, интересов, решений, творческого потенциала. Как отмечает Л. В. Со-хань, «заниматься действительной земной историей людей каждого данного столетия - это зна-
чит изображать этих людей в одно и то же время как авторов и как действующих лиц их собственной драмы, собственной истории» [13]. Жизненный путь уже имплицитно предполагает развитие личности как творца своей судьбы. Только тогда жизнь конкретного человека будет представать в форме индивидуальной истории, имеющей свои этапы, динамику и логику. Следовательно, когда говорят о биографии как форме культурного творчества, то речь, прежде всего, идет о «самостроительстве личности, о созидании человеком самого себя» [14]. О. А. Кривцун отмечает, что строительство самого себя - трудный, не всякому подвластный творческий акт [15]. Более того, в истории нередки случаи, когда важнее оказывается именно то, каким человек был, нежели то, что ему удалось создать.
Значительный вклад в разработанность проблемы биографии как формы культурного творчества внес в 1920-х гг. филолог, лингвист Г. О. Винокур. «Наряду с искусством, наукой, политикой, философией и прочими формами нашей культурной жизни существует, очевидно, в структуре духа некая особая область, как бы отграниченная, специфическая сфера творчества» [16], - писал ученый, подразумевая жанр биографии. Очертив биографическую зону рамками «личной жизни человека» или, точнее, - «истории личной жизни», он пришел к необходимости исследования биографии с привлечением широкого историко-культурного контекста. В результате им были выделены внешняя и внутренняя стороны биографии личности. К внешней форме ученый отнес материал, который доступен непосредственному наблюдению биографа (прежде всего, это то, что с героем «случается» и из чего составляется костяк биографии: герой рождается, учится, женится, сражается и пишет стихи и т. д.). Исследователь выделил два рода явлений, влияющих на изучение биографии. Первый представлен динамикой социокультурной реальности, второй - личностью в ее развитии.
Вопрос: как будут соотноситься между собой контекст и личность? - вывел исследователя на понятие переживания, под которым подразумевается преобразование факта внешнего в факт внутренний. «Исторический факт (событие и т. п.), - поясняет он, - для того, чтобы стать фактом биографическим, должен в той или иной форме быть пережит данной личностью» [17].
Тем самым, считает Г. О. Винокур, смерть Наполеона - исторический факт, пережитый Пушкиным, - становится фактом его биографии. Переживание, понимаемое широко, - как та форма, в которую отливается отношение между историей и личностью, - оказывается, по Винокуру, «внутренней формой биографической структуры» и, стало быть, носителем ее «специ-
фически биографического значения и содержания» [18]. Когда говорят, что человек много и глубоко жил, тем самым хотят сказать, что «он умел находить в том, что его окружает, богатый материал для своих переживаний» [19]. При этом, уточняет исследователь, речь идет не о количестве переживаний, а об особом их качестве, которое само - результат «того подлинно художественного проникновения, с каким жизненно-одаренная личность умеет открывать значительное под незаметной внешностью или отличать глубокое и содержательное от поверхностного и малоценного» [20]. Это и есть то, что на высшей своей ступени придает личной жизни творческий смысл и позволяет говорить о ней как об определенной, хотя и своеобразной, форме культурной идентификации человека. «Личность здесь - словно художник, который лепит и чеканит в форме переживаний свою жизнь из материала окружающей действительности» [21]. В данном контексте для исследователя первостепенным становится факт перехода от внешнего во внутреннее, от явления - к содержанию. «В биографии, если только не отождествлять ее с психологией, все внешнее есть eoipso непременно и внутреннее, потому что здесь внешнее только знак внутреннего и вся биография вообще - только внешнее выражение внутреннего» [22].
Г. О. Винокур приходит к выводу, который принципиально важен для нас, а именно: биография есть культурно-историческая проблема, которая синтаксически [23] (а не эволюционно, не хронологически) демонстрирует развернутую личность. Он уточнил, что рассматривает в своей работе биографию как научную проблему, которая не будет иметь практического употребления. Однако его подходы оказали заметное влияние на современное понимание биографии как формы культурного творчества; позволили отчетливо увидеть, по какому принципу осуществляется отбор материала для биографии.
Прямым развитием идей Г. О. Винокура стала концепция Ю. М. Лотмана и созданная на этой основе целая научная традиция. Ученый продемонстрировал семиотические механизмы построения биографии. Новое, что дала его методология, связано с разработкой теории культурных кодов (применительно к жизнетворческим моделям), семиотизацией повседневных фактов и событий из жизни личности. Согласно теории Ю. М. Лотмана, отличие «внебиографической» жизни от биографической заключается в том, что вторая пропускает случайность реальных событий сквозь культурные коды эпохи. При этом, как пишет ученый, «далеко не каждый реально живущий в данном обществе человек имеет право на биографию. Каждый тип культуры вырабатывает свои модели "людей без биографии" и
"людей с биографией" < ...> [ибо] каждая культура создает в своей идеальной модели тип человека, чье поведение полностью предопределено системой культурных кодов, и человека, обладающего определенной свободой выбора, своей модели поведения» [24].
Ю. М. Лотман исходит из понимания, что человек может строить свою биографию знако-во. Быть «человеком с биографией» - значит остро ощущать свое «не-алиби в бытии». Человек новой эпохи должен учиться превращать самые бытовые ситуации в вехи биографии, в моменты исторического значения, определяющие не только его собственную жизнь, но и жизнь многих людей. Потребность сохранить биографию того, кто в данной системе занял место «человека с биографией», становится, с точки зрения ученого, культурным императивом.
На наш взгляд, понять мысль, которой жили исторические личности, которая двигала ими, можно только в связи с самой логикой развития их жизненного пути. Биография становится ценным источником не только познания самой личности, ее индивидуальности, но и исторической реконструкции культурно-исторической ситуации, современником которой она была.
3. Историко-культурная биография поколения «военной эмиграции»
Прежде чем перейти непосредственно к рассмотрению биографического текста поколения «военной эмиграции», необходимо прокомментировать ряд важных особенностей и допущений.
Во-первых, в современной отечественной науке, когда речь заходит о культуре русской эмиграции, исследователи довольно часто пользуются такими смысловыми оборотами, как «эмиграция первой волны», «второй волны», «третьей волны» и др. Однако в последнее время исследователи (приведем в качестве примера работы Л. Г. Березовой) [25] стали склоняться к мнению, что если подобное деление займет окончательное место в исторической науке, то это станет довольно серьезной терминологической неточностью. Если «волны» русской эмиграции будут различаться только по времени их формирования, то тем самым утвердится идея их содержательного и идейного тождества, что было бы неверно, поскольку каждый период русской эмиграции в XX в., сформированный под влиянием важнейших исторических событий, породил свои особые культурные коннотации. Именно поэтому в оппозицию к понятию «первая волна» эмиграции встает исторически и содержательно более насыщенное понятие - «пореволюционная» (1917-1939 гг.); «второй волне» - «во-
енная» (1939-1956 гг.); «третьей волне» - «диссидентская» (1956-1988 гг.); «четвертой» - «колбасная» (конец 1980-х - начало 1990-х гг.), «пятой» - «челночная», «интеллектуальная» эмиграция (характеризующая текущую ситуацию) [26].
Поскольку из заявленного выше допущения следует, что второй период эмиграции, сложившийся в условиях Второй мировой войны, более правильно называть «военным», то возникает необходимость в еще одном уточнении. В современных исследованиях можно встретить название «военная эмиграция» по отношению к представителям воинских званий белой армии, вынужденных уехать за границу в пореволюционный период. В данной статье понятие «военная» указывает на исторические обстоятельства Второй мировой войны, которые привели к формированию нового потока русских эмигрантов.
Период формирования этой эмиграции имеет и разные исторические границы формирования. Более широкие (как уже было указано выше) -1939-1956 гг. Более узкие - несколько месяцев после окончания Второй мировой войны, когда происходили процессы массовой репатриации и невозвращения в СССР.
Традиционно считается, что к поколению «военной эмиграции» относятся люди, оказавшиеся вне пределов России в период Второй мировой войны: советские граждане, бежавшие с оккупированных советских территорий с отступающими немецкими войсками; военнослужащие и гражданские лица, служившие в «восточных» формированиях Комитета Освобождения Народов России под председательством генерала А. А. Власова; «невозвращенцы» - военнопленные, советские граждане, принудительно увезенные в Германию как восточные рабочие («остарбайтеры»).
И, в-третьих, нуждается в пояснениях и комментариях заявленное в заголовке статьи понятие «поколение», относящееся к эмигрантам второго периода. В данном контексте оно трактуется не только в социологическом ключе как «множество людей, объединенных <...> более или менее одинаковым возрастом», но и как особый «род культурно-исторической идентичности, <...> переживаемой в негативном, страдательном модусе; этимологически определяемое через общность рождения» [27] и ощущение трагической общности их судьбы.
Формирование поколения часто связывают не столько с хронологическими границами конкретных десятилетий, сколько со значительными эпохальными историческими событиями, определившими основной вектор жизни его представителей. Именно поэтому наиболее значительное влияние на формирование сознания и судеб «военного поколения» оказал опыт сталинских репрессий 1920-1930-х гг. и Второй мировой войны.
Попытка культурологической реконструкции биографии как отдельного человека, так и целого поколения, позволяющая адекватно оценить их роль и значение в истории, возможна (как было сказано уже выше) только в «двойном» приближении - в контексте как их собственной биографии, так и на фоне «биографии» целой эпохи.
Современные исследования показывают, что «историй жизни» вне культуры практически не существует. Подчеркивается, что биографическая традиция имеет дело не просто с фактом уникальности того или иного исторического «персонажа», но и с особой индивидуальностью, признанной таковой всем ходом исторического и культурного развития. Биография целого поколения (как и отдельного человека) - это путь, имеющий свои «узловые» этапы, динамику и логику развития. Личность, принадлежащая к тому или иному поколению, обретает статус «культурного героя» (учитывая концепцию Ю. М. Лот-мана) только тогда, когда активно участвует в ходе исторического процесса, влияет на ход событий, откладывая на них отпечаток своих мыслей, стремлений, интересов, решений, поступков, деятельности.
Сегодня разрозненные факты жизни и деятельности поколения «военных эмигрантов» «взывают» к фактологической упорядоченности и соотнесенности с основными этапами культурно-исторического развития XX в. Достичь этого возможно через выделение личностно и социально значимых проблем, стоящих как перед каждым отдельным человеком, так и перед всем поколением, столкнувшимся с непростыми условиями выживания (таких, как проблема жизненного самоопределения, инкультурации и др.).
Анализ биографических фактов (несмотря на всю пестроту жизненных событий и уникальность личностных переживаний) позволяет выделить следующие обобщенные этапы историко-культурной биографии поколения «военной эмиграции» 1939-1956 гг., характерные для большинства ее представителей: становление личности в условиях советской России; репрессии и пребывание в сталинских лагерях; плен или добровольный переход на сторону нацистской армии; нахождение в лагерях для военнопленных, последующее положение беженца, остарбайтера или участие в военных действиях на стороне немецкой армии; уклонение от репатриации, выезд из зон союзных англо-американских войск за океан или дальнейшее проживание в Европе (в т. ч. по поддельным документам); совмещение тяжелого наемного труда и научно-творческой деятельности в странах пребывания.
Подобное структурирование оказывается возможным при обращении к анализу биографий представителей поколения «военной эмиграции»,
численность которых, по отдельным сведениям, насчитывает около полумиллиона человек (если быть точнее - 451 561 человек) [28]. Среди наиболее известных представителей этого периода эмиграции можно встретить имена Р. Акульши-на, М. Корякова, Н. Ульянова, Н. Моршена и др., зафиксировавших бесценный опыт своей жизни в автодокументальных текстах.
Весьма показательной в подобном типологическом разрезе может быть прочитана поколен-ческая биография «военного эмигранта» Николая Ивановича Ульянова (1904-1985 гг.), одного из выдающихся ученых-историков своего поколения. Приведем купированные вехи его биографии (по материалам работы П. Базанова «Историк Н. И. Ульянов») [29].
Н. И. Ульянов обучался в Петроградском университете в 1920-х гг. Под руководством академика С. Ф. Платонова занимался изучением истории Северо-Запада России и Русского Севера XVI-XVII вв. После окончания университета поступил в аспирантуру. С 1930 по 1933 г. работает доцентом в Северном краевом комвузе им. В. М. Молотова и в Архангельском пединституте, где пишет работы по истории народа коми. В этот же период становится кандидатом исторических наук. После возвращения в Ленинград начинает работать в Ленинградском институте истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ), ЛГУ, Институте истории АН СССР, Историко-археографической комиссии АН СССР и Военно-политической академии им. Н. Г. Толмачева. Арест последовал 2 июня 1936 г. за «контрреволюционную деятельность», ему предъявили обвинение как участнику «к.-р. организации троцкистско-зиновьевской организации» (ст. 58-10-11 УК). Пятилетний срок заключения он провел сначала на Соловках, а затем в Норильске. Освободившись, он почти сразу оказался на окопных работах под Вязьмой, где и попал в плен в сентябре 1941 г.
Совершив побег из лагеря для военнопленных, он поселился в деревне под Ленинградом, где начал учительствовать. Осенью 1943 г. в качестве остарбайтера был выслан на работы в Германию. После окончания войны оказался в лагере для «перемещенных лиц» (второе название - «лагеря Ди Пи» - от первых букв англоязычного обозначения «displace person» - официальный термин Лиги наций, введенный для всех, кто вынужденно оказался вне родины во время Второй мировой войны). Из Германии Н. И. Ульянов выезжает в Марокко, где начинает работать сварщиком на одном из заводов, параллельно с этим руководит небольшим историческим кружком.
Подобные топографические аспекты биографии оказываются типичными для представите-
лей «военной эмиграции». Оказавшись на правах перемещенных лиц, они, опасаясь насильственной депортации в СССР, вынуждены были бежать на американский, австралийский и африканский континент. Скрываясь от властей, вынужденно подделывали документы, меняя в них фамилии и национальности. Данные обстоятельства во многом затрудняют определение численности русских эмигрантов военного периода.
Возвращаясь к биографии Н. И. Ульянова, следует отметить, что после Марокко в 1953 г. он переезжает в Монреаль, становится профессором Гарвардского университета. В октябре 1955 г. перебирается в Нью-Йорк. С 1956 по 1973 г., до выхода на пенсию, работает преподавателем Йельского университета. Скончался 7 марта 1985 г., похоронен на кладбище Йель-ского университета. После него остались многочисленные исторические труды, специализация которых напрямую связана с проблемным полем русской истории и культуры.
В последнее время имена представителей «военной эмиграции», вытесненные на долгое время из культурной памяти, стали постепенно извлекаться из небытия. Анализ не только их жизненного пути, но и культурного наследия, выраженный в научных, художественных и автодокументальных текстах, уникален и заслуживает к себе самого пристального внимания. Утверждая свою идентификацию с русской культурой, они сохранили для последующих поколений ценный опыт очевидцев трагических событий XX в. (советские, нацистские лагеря, лагеря «Ди-Пи», военные действия, скитания по отдаленным уголкам мира). Зафиксировав «урок памяти», они способствовали созданию объективной характеристики ушедшего века.
Примечания
1. Чуковская Л. К. Процесс исключения. Очерк литературных нравов. М.: Время, 2010. Цит. по: http:// www.modernlib.ru/books/chukovskaya_lidiya/ process_isklyucheniya/read/
2. Там же.
3. Кнабе Г. С. Избранные труды. Теория и история культуры. М., 2006. С. 161.
4. См.: Менегальдо Е. Русские в Париже: 1919— 1939. М.: Кстати, 1991. С. 60-61.
5. Солженицын А. И. Публицистика: в 3 т. Т. 2. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1996. С. 315-317.
6. Шамшин Л. Б. Биография // Культурология. XX век. Энциклопедия. Т. 1. СПб., 1998. С. 72.
7. Валевский А. Л. Биографика как дисциплина гуманитарного цикла // Лица: биогр. альм. 6. М.; СПб., 1995. С. 50.
8. Дубин Б. В. Биография, репутация, анкета. О формах интеграции опыта в письменной культуре // Лица: биогр. альм. 6. М.; СПб., 1995. С. 9.
9. Там же.
10. Валевский А. Л. Указ. изд. С. 37.
11. Там же. С. 38.
12. Там же. С. 53. Так, еще в 1935 г. советский психолог С. Л. Рубинштейн выдвинул идею о жизненном пути, с одной стороны, как некоем целом, с другой - как некоторых качественно определенных этапах, каждый из которых может благодаря активности личности стать поворотным, т. е. радикально изменить ее жизненный путь.
13. Жизненный путь личности: (Вопросы теории и методол.-психол. исслед.) [Л. В. Сохань, Е. Г. Злоби-на, В. А. Тихонович и др.; отв. ред. Л. В. Сохань]; АН УССР, Ин-т философии. Киев, 1987. С. 32.
14. Василюк Ф. Е. Психология переживания. М., 1984. С. 138.
15. См. об этом: Кривцун О. А. Эстетика как психология искусства. М., 1997. С. 32.
16. Винокур Г. О. Биография и культура // Он же. Биография и культура. Русское сценическое произношение. М., 1997. С. 18.
17. Там же. С. 44.
18. Там же. С. 45.
19. Там же. С. 46.
20. Там же.
21. Там же. С. 45.
22. Там же. С. 34.
23. «Синтаксис», в свою очередь, будет определяться социокультурной спецификой эпохи, которая задает ту систему координат, в рамках которой происходит становление и развертывание биографии.
24. Лотман Ю. М. Литературная биография в историко-культурном контексте (К типологии соотношения текста и личности автора) // Лотман Ю. М. О русской литературе. Статьи и исследования (19581993). СПб., 1997. С. 804.
25. Березовая Л. Г. Культура русской эмиграции 1920-30-х гг.: культурная миссия послереволюционной эмиграции как наследие Серебряного века. URL: http://ricolor.org/europe/stati/ruev/3/
26. Существование «челночной эмиграции» - дискуссионный вопрос, не получивший пока в науке устойчивой трактовки. Есть мнения, что сегодня следует вести разговор не об эмиграции, а уже о трудовой миграции.
27. Зенкин С. Н. «Поколение»: опыт деконструкции понятия // Поколение в социокультурном контексте XX века. М.: Наука, 2005. С. 130-136. Цит. по: http://ec-dejavu.ru/g/Generation.html
28. См. об этом подробнее: Базанов Б. Н. Проблемы исследования «второй волны» русской эмиграции // Наука и культура русского зарубежья: сб. науч. тр. СПбАК. СПб., 1997. С. 103-306.
29. Базанов П. Н. Историк Н. И. Ульянов // Новый Журнал. 2012. № 269. URL: http://magazines.russ.ru/nj/ 2012/269/b20-pr.html
