CC BY
100
М. А. Алякринская M. A. Alyakrinskaya
Культурный и идеологический
факторы в решении «проблемы танца» в 1920-е гг.
State cultural policy problems (Based on the Example of 1920s Social Dance Development)
Алякринская Марина Андреевна Alyakrinskaya Marina Andreevna
северо-Западный институт управления — North-West Institute of Management branch of the
филиал рАНХиГс (санкт-Петербург) Russian Presidential Academy of National Economy
Доцент кафедры культурологии и русского языка and Public Administration (Saint-Petersburg)
кандидат филологических наук, доцент Associate Professor of the Chair Culturology
[email protected] and Russian language
PhD in Philology, Associate Professor [email protected]
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА
культурная политика, массовый танец, российская культура 1920-х гг.
KEYWORDS
state cultural policy, social dance, 1920s Russian culture РЕФЕРАТ
В статье анализируются проблемы государственной политики в области массового городского танца в 1920-е гг. в РСФСР.
Постреволюционная идеология, базировавшаяся на позитивной культуре второй половины XIX в., отрицала танец как эстетический феномен, пыталась найти сферу его утилитарного использования. Она пропагандировала и поддерживала массовый танец в России в формах, представлявшихся ей социально-полезными: в форме ритмики, рассматривающейся как основа формирования человека будущего; биомеханики, которая должна была способствовать повышению производительности труда на производстве. Во второй половине 1920-х гг. танец был включен в программу физического воспитания и оздоровления нации; он также должен был служить средством агитации и пропаганды.
Несмотря на значимость социального эксперимента по установлению связи танца с социальной практикой, просчетом идеологии стал отказ от традиционного городского танца, его преследования и запреты, попытка замены искусственно созданными жанровыми образованиями.
ABSTRACT
The article analyses state cultural policy problems in the 1920s social dance niche.
Postrevolutional ideology based on the realistic social culture of the second half of the 19th century, denied dance as an esthetic phenomena, but trying to find its practical usage. The ideology promulgated and supported social dance in Russia in forms, which seemed to be useful from the social perspective: eurhythmics, which was considered as a base for the future man formation, biomechanics, which was thought to increase labour capacity in production. In the second half of the 1920s dance was included into the physical education and national health improvement program; dance was also a method of agitation and propaganda.
In spite of the importance of the social experiment for the dance and society connection, the ideology did not succeed because of the denying, persecuting and prohibiting of the traditional social dance as well as replacing it with artificially created genres.
В послереволюционную эпоху огромную танец. «Вещь общепризнанная — лек-популярность приобрел массовый го- ции, курсы — не собирают публики... Но родской (салонный, бальный, клубный) отовсюду несутся запросы на театр, на
музыку, на танцы» [7, с. 16], — недоумевала демократическая пресса в 1918 г. Уже в 1920 г. феномен невероятной послереволюционной популярности танца попытался объяснить известный ученый, историк театра В. Н. Всеволодский-Герн-гросс: «А что танцульки привлекали... в этом нет ничего странного... во-первых, младенствующий народ нуждается и в младенческой форме искусства, а, во-вторых, только что вырвавшийся после вековых тисков на волю народ хотел свободных форм действенного, а не созерцательного искусства»1. В 1922-1923 гг. распространению массового танца способствовала эпоха НЭПа, услужливо предложившая потребителю многочисленные танц-классы; пролетарская критика негодовала, что увлечение салонными танцами «выплеснулось на поверхность жизни» [5, с. 364].
О популярности танца в 1922-1925 гг. можно судить по публикациям молодежной прессы, к примеру, газеты «Московский комсомолец», выходившей с 1919 г. под разными названиями («Юношеская правда», «Молодой ленинец»). В начале 1922 г. на страницах газеты впервые появилась большая подборка, посвященная теме танца — «Дела танцевальные»2. Во всех без исключения ее материалах фиксируется факт тяги к танцу молодежи. «Балы, балешники, семейные вечера, просто вечера и т.д. Настоящее поветрие!» — жалуется комсомольский корреспондент. Другой в стихотворном фельетоне рисует такую картинку: «Придя домой из мастерской, // Ребята, выпив чаю, // Споют „Воспрянет род людской,, // И танцы изучают». В серии остроумных заметок под заголовком «До чего доводят танцы» также приводятся факты чрезмерной увлеченности молодежи танцами3. Из сообщений «Молодо-
1 Всеволодский-Гернгросс В. Действенное искусство // Жизнь искусства. 1920. № 394. 11.03. С. 2.
2 Дела танцевальные // Юношеская правда. 1922. 21 февраля. № 3. С. 3.
3 Так, на 16-й московской швейной фабрике «одна девица увлеклась танцами так сильно, что не приходила домой три недели»; что собственный корреспондент газеты
го ленинца» 1923-1924 гг. следует, что < ситуация в провинции и сельской мест- ^ ности мало чем отличалась от ситуации ^ Москвы: танцы столь же популярны в ^ Саратове, Орехово-Зуево, Гурьеве Са- ^ ранского уезда Пензенской губернии; на ^ станции Бирюлево и во многих других о местах. В Хотьково, «если в клубе танцы, о то клуб полон»; как только кончается спектакль, «комсомольцы быстро расставляют скамейки по углам, подметают пол, спрыскивают его водой и танцуют, танцуют до обалдения»4. В деревне Михайлово Можайского уезда читальня превращена в танцкласс, «танцы каждый день»5. В 1925 г. «танцульки» продолжают «свирепствовать», комсомольцы танцуют повсеместно, причем актив «не только участвует в танцульках, но зачастую является их инициатором»6.
Очевидно, что факт подобного интереса к танцу не мог не отразиться на государственной культурной политике: массовый танец должен был либо получить идеологическую поддержку со стороны власти, либо подвергнуться критике и запрету. Властными структурами был избран второй путь: традиционный городской танец был отторгнут как явление буржуазной культуры, идеологически чуждое пролетариату. Это нашло отражение в публикациях партийной прессы. Уже в 1922 г. в «Юношеской правде» в заметке «Кто лучше просве-
«Юношеская правда» т. Кланг «дотанцевалась до изгнания из-под родительского крова»; что на Госзнаке № 1 комсомольцы до такой степени «развили свои ноги», что теперь ноги самопроизвольно каждый вечер «начинают разделывать мазурку»; что в клубе 1-го
Горрайона «раскрашенные совмамзели лихо отплясывают танго»; что в отделе труда в
Рахмановском переулке безработные очень долго стоят в очереди, потому что работники отдела ночью «работают» под два оркестра, а днем отсыпаются за исполнением служебных обязанностей.
4 Эмбе А. Ячейка танцует до упаду // Молодой ленинец. 1924. № 98. С. 7.
5 Не читальня, а танцевальный класс// Молодой ленинец. 1924. № 129.
6 Носков Д. Танцам противопоставить разумные развлечения // Молодой ленинец. 1925. № 27. С. 7.
< тит молодежь — культурка или РКСМ» ^ танцы и комсомол прямо противопо-^ ставлены1. Однако в 1922 г. отношение ^ к танцу еще относительно терпимое, его ^ критика не носит резко негативного и ^ явно выраженного идеологического ха-о рактера. Танцам пока инкриминируется о только то, что они не дают работнику выспаться и тем самым снижают производительность его труда, а также то, что они отвлекают от учебы, серьезных занятий2. В 1922 г. танцы в ограниченном варианте еще в принципе допустимы: одна из заметок этого времени начинается словами: «Танцы — вещь хорошая. Почему бы раз в неделю, на досуге, не потанцевать?»3. Интересно, что эта позиция — уже через год — вызвала резкую критику в той же «Юношеской правде»: «Да, танцевать не есть преступление... Но комсомольца, который ждет танцулек... мы из Союза вычистим»4.
В течение 1923-1924 гг. идеологическое неприятие танца резко нарастает, в 1924-1925 гг. против танца уже идет откровенная кампания, само слово «танец» приобретает негативный оттенок. Об этом свидетельствуют даже заголовки заметок «Молодого ленинца» 1924-1925 гг.: «Хорошо, если бы не танцульки и пьянство» (№ 77, 1924); «Клубный мусор» (№ 88, 1924); «Танцы и флирт» (№ 107, 1924); «Не читальня, а танкласс» (№ 129, 1924); «Изживаем танцевальные вечера» (№ 2, 1925); «Свирепствуют гулянки, танцульки» (№ 3, 1925); «Сперва танцевали, затем перепились» (№ 6, 1925); «Танцам противопоставить разумные развлечения!» (№ 27, 1925) и другие. Авторы подобных
1 «Не в культурках, где засела интеллигенция, занимающаяся танцульками», найдет молодежь свет и знание», «в рядах РКСМ должна быть вся молодежь» (Не культурка, а РКСМ // Юношеская правда. 1922. № 3. С. 3.)
2 «К танцорам ставши строги // Спросим с полным правом: // Раз на первом плане ноги // Для чего башка вам?» (Красное Жало. Танцкульт // Юношеская правда. 1923. № 18. С. 3).
3 Все в меру // Юношеская правда. 1922. № 3. С. 3.
4 Юношеская правда. 1923. № 11. С. 3.
заметок требовали «изживать» танцы в клубах; устраивать показательные суды над танцорами — «танцульной публикой»; заменять танцы лекциями, играми или другими развлечениями.
Журнальная критика 1920-х гг. также выступала против танца, хотя ее выступления и не были столь плакатно-однозначными, как газетные. Критики пролеткультовской ориентации требовали «серьезного общественного отношения к танцу»: «танец как развлечение», как «аполитичное упражнение для ног», с их точки зрения, должен был «сойти со сцены» [6, с. 9]. Обучение танцу в качестве самоценного умения рассматривалось как недопустимое в советской школе [3, с. 10]. «По существу, танец в том виде, в каком мы его получаем, — пишет в 1924 г. известный критик того времени А. Абрамов, — самый ненужный вид искусства. Социально он явно беспочвенен. Он не имеет никакой идеологии. Он никак не связан с общественностью. Он не отвечает ни на один из волнующих нас теперь художественных запросов. Формально он явно беспомощен и, наконец, просто неинтересен» [1, с. 10]. Парадоксальность ситуации заключается в том, что высказывая подобные «истины», критик вынужден признать объективный факт «невероятного, колоссального спроса на танец, из-за которого танец «положительно вырастает в проблему» [Там же] (выделено мной. — М. А.).
«Проблема танца», т. е. резкое несовпадение взглядов на танец идеологии государства и людей, в этом государстве живущих, явилась результатом взаимодействия самых разных причин — в первую очередь даже не идеологического, а культурного характера. С победой революции к власти пришла формация людей, сформированных определенным типом культуры, а именно позитивной культурой второй половины XIX в., отличавшейся научным характером, рационализмом, аналитическим типом мышления и особым «серьезным» отношением к жизни. Для носителей этой культуры был характерен утилитаризм, тяга к «разумности» и «полезности», отрицание «чистой эстетики», аскетиче-
ский тип поведения и ригористические нравы. Танец в круг их ценностей не входил, среди искусств приоритет отдавался тем, которые способны прямо содействовать умственному или нравственному развитию личности1.
Если в XIX в. культура «шестидесятников» была неформальным явлением, то, когда ее носители пришли к государственной власти, эстетические воззрения «философии реализма», взятые в качестве практического рецепта, а потому упрощенные и вульгаризированные, оказались на поверхности культурной жизни. «Вторичный» утилитаризм, трансформированный в политическую конъюнктуру, во многом определил взгляды 1920-х гг., требовавшие от танца непосредственной практической пользы: оправдать существование танца в то время значило найти сферу его утилитарного использования. В течение 1920-х гг. было сделано четыре последовательных попытки найти вариант рационального применения танца в социальной практике, определить возможности и место танца в социальных программах строительства новой жизни, что предполагало, с точки зрения идеологии, изменение, трансформацию традиционного танца как вида искусства и явления культуры.
Первым искомым вариантом «танца с пользой» в молодой советской республике стала ритмика — система гимнастических упражнений под музыку. Ритмика собственно не была танцем, она представляла собой симбиоз гимнастики и музыки с физиологией. Созданная швейцарским композитором и педагогом Э. Жаком-Далькрозом в начале ХХ в., ритмика претендовала на то, чтобы именоваться новой педагогикой, системой
1 Не случайно культура второй половины XIX в. относилась к танцу как к явлению в высшей степени несерьезному; слово «балет» в то время было знаковым обозначением консерватизма, застоя мышления; чего-то незрелого («Балет невылупившихся птенцов» М. Мусоргского). Так что определенная закономерность в том, что пролетарская культура — наследница культуры 1860-х — заменила нейтральное слово «танцы» пренебрежительным словом «танцульки», прослеживается.
воспитания человечества: целью ее было < создание, через мускульное расслабле- ^ ние и напряжение, гармоничного, рас- ^ крепощенного и одновременно способ- ^ ного к концентрации воли человека. Как ^ писал Далькроз, цель ритмики — «побе- ^ дить самого себя, усовершенствоваться, о подавить дурные инстинкты, укрепить о хорошие и на место примитивного человека природы поставить совершенное создание воли и своих сил» [18, с. 26]. Интересное социологическое обоснование системы Далькроза содержится в книге его последователя К. Шторка. Согласно Шторку, истинно здоровый человек, обладающий внутренним чувством ритма, не должен нуждаться в развлечениях, главная его радость — это работа. Ритмически воспитанный человек — это человек общественной работы и общественной радости, человек, полностью посвятивший себя служению общественным интересам.
Тезисы Далькроза и его последователей согласовались с интересами советской идеологии, а идеи о создании нового здорового поколения людей, о воспитании в личности волевого начала увлекли наркома просвещения А. В. Луначарского. В Петрограде в 1920 г. открылся Институт ритма, в 1922 г. была издана книга Далькроза «Ритм, его воспитательное значение для жизни и для искусства», а в 1924-м — книга К. Шторка, пропагандирующая его систему. Однако уже в 1922 г. на систему Далькроза начались нападки: она была объявлена «научно необоснованной», «сомнительной» и даже опасной и вредной для здоровья [15, с. 13].
В результате ритмику сменила биомеханика, которая стала вторым вариантом социально полезного использования танца в советской культуре; идеи биомеханики развивали авангардистские направления театра и хореографии. Центром биомеханики в РСФСР в 1920-е гг. был Центральный институт труда, организованный и руководимый А. К. Гастевым — поэтом, писателем, активным деятелем Пролеткульта и теоретиком научной организации труда. А. К. Гастев собирался рационализировать труд рабочего
< в том числе за счет использования по-¡^ следним алгоритма танцевальных движе-^ ний — точных и ритмически выверенных. ^ «В механизации человеческого организ-^ ма, — пишет итальянская исследовательница Н. Мислер, — А. Гастев видел о возможность эстетизировать трудовые о движения и придать инертному телу советского человека динамизм нового „танца труда„. Он мечтал о создании новых форм искусства, созданных для рабочего человека с автоматизированным телом, обладающим сверхвозможностями» [14, с. 165]. В танце принципы биомеханики разрабатывала хореологическая лаборатория ГАХН (Государственной академии художественных наук), созданная в 1923 г. и объединившая теоретиков и практиков-экспериментаторов танца. Лаборатория изучала художественное движение с позиций его специфики, временных и пространственных законов, рациональной организации, профессиональной техники. В 1925-1928 гг. лабораторией совместно с Научно-техническим комитетом ВСФК и Центральным институтом труда были организованы четыре выставки «Искусство движения», задачей которых было сопоставление видов движения: танцевального, физкультурного, трудового, а также демонстрация достижений в искусстве движения.
Таким образом, первоначально советская идеология в силу своего культурно-утилитарного мышления пыталась «использовать» танец в форме ритмики либо биомеханических поисков театрального или танцевального авангарда. Ритмика внедрялась в клубную работу, будучи в начале 1920-х гг. единственным разрешенным вариантом массового танца. В школьном обучении танец как художественная категория нередко заменялся танцем как категорией трудового процесса: у детей с его помощью воспитывали трудовые навыки, заставляя под музыку воспроизводить движения рук швеи или портного, колку дров, движения грузчиков, забойщиков, носителей тяжестей и т. д. [3, с. 11]. Между тем традиционный танец — городской (салонный, бальный, клубный), упрекаемый в голой чувственности и индивидуализ-
ме, — трактовался как явление социально вредное.
Одной из причин негативного отношения к традиционному танцу стал социальный утопизм советской культуры, поставившей перед собой задачу создания нового человека, принципиально отличного от человека прошлого. В желании трансформировать человеческую сущность, глубинные основы личности идеология — с самыми лучшими намерениями — покусилась на такие интимные сферы человеческого существования, как сфера половой жизни. Корреспонденты газеты «Правда» требовали от партии и в области половых отношений «слова руководящего и разъясняющего»1. И такое «слово» не замедлило сказаться — на партийных и особенно комсомольских совещаниях, конференциях активно обсуждались проблемы половых отношений, где руководители государства высказывали свою точку зрения на этот вопрос2. Под рубрикой «Половой вопрос» «Комсомольская правда» публиковала статьи крупных ученых, известных специалистов — профессора урологии Р. М. Фронштейна, профессора психологии И. А. Арямова3, ученика и последователя П. Ф. Лесгафта, одного из пионеров исследования физического образования В. В. Гориневского4, заведующего кафедрой социальной гигиены МУ и наркома здравоохранения профессора Н. Семашко5 и др. Однако, несмотря на кажущуюся объективность статей, имеющих научный характер, их идеологическая направленность не подлежит сомнению: везде доминирует
1 степанова в. Партийная жизнь. О быте, молодежи и т. Коллонтай // Правда. 1924. № 152. С. 5.
2 См., напр.: Троцкий л. Рабкор и его культурная роль: Речь на конференции Сокольнического райкома // Правда. 1924. № 183. С. 5.
3 Проф. Ив. Арямов. Значение сохранения половой энергии для молодежи // Комсомольская правда. 1926. № 31 (214). С. 5
4 Проф. в. Гориневский. Половой вопрос // Комсомольская правда. 1926. № 23 (206). С. 3.
5 семашко Н. Половое воспитание и здоровье // Комсомольская правда. 1925. № 69. С. 4.
мысль, что в половой жизни необходима сдержанность, самодисциплина; об этом говорят даже названия — «О половом воздержании»1, «Значение сохранения половой энергии для молодежи»2 и т. д. Идеологическая тональность и здесь задана классиками: в статье «Ленин о вопросах пола» со ссылкой на воспоминания Клары Цеткин приводятся слова вождя о том, что избыток половой жизни — «расточение сил, недопустимое в эпоху революции»3. Нарком здравоохранения РСФСР Н. Семашко рекомендовал молодым людям половое воздержание, советуя максимально убирать из жизни все, что подстегивает половые инстинкты.
К числу факторов, «подстегивающих половые инстинкты», безусловно, были отнесены танцы. В ходе обсуждения вопроса о половом воспитании в «Комсомольской правде» некий доктор Кал-листов утверждал, что «...если слабую, неокрепшую волю юного человека... раздражают и соблазняют грязные разговоры, пошлые книги и... танцульки, то эти влечения слишком рано вырождаются в болезненную, искусственную потребность полового возбуждения, толкают к онанизму и беспорядочной половой жизни»4. Как видно из приведенной цитаты, «танцульки», будучи рассматриваемыми на уровне «пошлых книг» и «грязных разговоров», встроены в негативный синонимический контекст. В этот же негативный для советской идеологии 1920-х гг. ряд попали предметы и явления, способствующие «половому возбуждению» и так или иначе ассоциирующиеся с танцами — одежда, прическа, макияж. С точки зрения того же доктора Каллистова, женская мода — не что иное, как «условный рефлекс для возбуждения воспаленного чувства», на
1 Проф. Р. Фронштейн. О половом воздержании // Комсомольская правда. 1925. № 35. С. 3.
2 Проф. Ив. Арямов. Значение сохранения половой энергии для молодежи // Комсомольская правда. 1926. № 31 (214). С. 5
3 Б. П. Ленин о вопросах пола // Комсомольская правда. 1925. № 35. С. 3.
4 Д-р И. Каллистов. Половой вопрос и
физкультура // Комсомольская правда. 1925.
№ 55. С. 3.
этом основании он требовал изгнания < из жизни «парижских мод» и создания ^ для женщин спортивного костюма — «це- ^ лесообразно устроенной спецодежды», ^ которая «ни в коем случае не разбудит и ^ не усилит полового возбуждения»5. ^
В 1920-е гг. комсомольская пресса о усиленно боролась с женской космети- о кой («поштукатуренными лицами»), «си-неблузники» исполняли частушки: «Ходи в клуб — не мажь губ; каждый раз — сама не мажь лица и глаз...». Косметика — неизбежная принадлежность танцев — воспринималась крайне негативно: у танцорки, портрет которой словесно нарисован в газете «Юношеская правда», «нос припудрен, губы подкрашены», что по меркам того времени является безусловно отрицательной характеристикой. Аналогичная борьба шла с шелковыми чулками, вечерними туалетами, шляпками и т. д. Вероятно, этим объясняется интересный бытовой факт 1920-х гг. — танцы в помещении в верхней одежде. Вот как описывается внешний вид типичных «танцора» и «танцорки» 1922 г. в газете «Юношеская правда»: «Он — воротник пальто приподнят. Круглая шапочка „кубанка" сдвинута на лоб. Тщательно зачесанные мышиными хвостиками височки. Ручки в карманах. Громадный, широчайший клеш»; «Она — подбородок и лоб закрыты платком»6. Председатель Международной артистической ложи артистов эстрады и цирка М.-Б. Конора, посетивший Москву весной 1923 г., также отметил, что на «танцульках пролетарской молодежи» юноши танцуют «большей частью в шапках и даже пальто с длинными полами, развевающимися во все стороны во время танцев» [10, с. 47].
Упрекаемые в социальной и физической неполезности, городские танцы тем не менее пользовались любовью и поддержкой населения. Пытаясь примирить идеологию с реальным положением дел, властными структурами была
5 Д-р И. Каллистов. Половой вопрос и физкультура // Комсомольская правда. 1925. № 55. С. 3.
6 Дела танцевальные // Юношеская правда. 1922. 21 февраля. № 3. С. 3.
< сделана еще одна — третья — попытка ^ рационального использования танца — ^ он в качестве физкультуры был включен ^ в программу физического воспитания и ^ оздоровления нации. В 1923 г. был соз-^ дан Высший совет физической культуры о при ВЦИК, который возглавил нарком о здравоохранения Н. Семашко. С 1924 г. к сфере деятельности ВСФК был отнесен массовый танец. В 1925 г. ВСФК принял «Временное положение о пляске и танце», в котором традиционные городские танцы были подразделены на приемлемые для социалистического общества образцы и образцы, которые к исполнению не рекомендуются. В проведенной градации большую роль играла так называемая «общефизкультурная значимость» танца, который теперь начал рассматриваться как средство физкультуры, средство «гигиенического и физического порядка» [12, с. 6]. Принцип «физкультурности», введенный в танец, предполагал «создание соответствующей гигиенической обстановки, подбор простых, но анатомически правильных, и социально, и биологически полезных движений» [13, с. 5]. Естественно, что танец понимался теоретиками физкультуры не как самоценное явление, а как прикладное «методическое средство физкультуры в ее борьбе за повышение жизнеспособности человека и рационализацию его труда»[16, с. 4]. Теоретики полагали, что физкультурные или гимнастические танцы являются «превосходным средством популяризации физической культуры», воспитывают «физическое чувство коллективизма», «возбуждают здоровые эмоции» [17, с. 116] и, кроме того, поддерживают «радостное, приятное настроение» [8, с. 65]. Новые физкультурные танцы как «здоровые» противопоставлялись танцам традиционным как «вредным для здоровья», особенно в плане сердечно-сосудистых, гинекологических1 и легочных заболева-
1 «Много врачей-гинекологов, — пишет М. Бурцева, — совершенно убеждены, что всякая женщина, занимающаяся каким-нибудь видом движения, а тем более художественной гимнастикой и танцем, должна иметь неправильное положение половых органов или же
ний2; создание специальных физкультурных танцев в перспективе предполагало отказ от танца традиционного.
И, наконец, четвертым и последним вариантом прагматического использования танца в системе новой культуры в конце 1920-х гг. стало рассмотрение его как средства агитации и пропаганды; средства «воспитания нового человека, ударника и активного борца за социализм, за генеральную линию партии»[2, с. 8]. Во второй половине 1920-х — начале 1930-х гг. были созданы так называемые агит-танцы, прямо связанные с определенными идеологическими кампаниями: культпоходом за ликвидацию неграмотности («Лик-безная», «Анютка»), выполнение пятилетнего плана («Пятилетка»), создание колхозов («Колхозная»), борьбу за обороноспособность страны («Нас побить, побить хотели»), борьбу за новый быт («Даешь новый быт!) и т.д. В подобных танцах акцентировалось не движение, а драматургический сюжет, идеологизированные тексты песен, под которые они исполнялись, а также злободневные лозунги, которые надо было выкрикивать во время исполнения. Так, танец «Пятилетка» исполнялся под текст: «Дружно тесными рядами цепь рабочую смыкай! // В плясках, песнях и веселье о труде не забывай! // Бей! Пили! Сверли! Строгай! // Пятилетку выполняй! Не плошай!» [8, с. 41], где ударным слоганом, «чеканно и решительно» произносимым всеми во время остановки, являлась последняя фраза. В танце «Даешь новый быт!» слоганом был лозунг: «Эй, молодежь, новый быт даешь!» [8, с. 39], в танце «Ликбез-ная» — «Смелей, смелей, смелей! Все идите к нам скорей!» [8, с. 21] и т.д. Однако отражение в танце злободневной тематики, способствуя агитации, не спо-
страдать женскими болезнями... Обследования танцовщиц дают. значительные отклонения от нормы, не говоря уже о почти полном ухудшении работы сердечно-сосудистого аппарата» [4, с. 160-161].
2 «Можно с уверенностью сказать, что туберкулезом захворало больше от танцев, чем от работы» [11, с. 61].
собствовало развитию самого танца1; кроме того, агит-танцы, будучи искусственно созданным явлением искусства, не вошли в практику жизни и быстро стали достоянием истории.
В стремлении советской идеологии 1920-х гг. использовать танец в качестве инструмента социального строительства не было ничего необычного. Постреволюционное время явилось переломной эпохой в развитии общества, для которой характерна ситуация доминирования идеологии над культурой — ситуация, когда идеология, претендуя на статус универсального культурного кода, стремится поглотить культуру. Желая видеть массовый танец явлением социально-полезным, пытаясь трансформировать его в соответствии со своими представлениями, собственной системой ценностей, идеология действовала не вне культуры, а, напротив, опираясь на определенные культурные установки, а именно — на установки позитивной культуры второй половины XIX в. В этой ситуации консервативно-охранительная функция идеологии вступила в противоречие с прогностической функцией куль-
1 Как справедливо заметила Е. В. Касьянова, использование соответствующих текстов, тематической драматургии, соотносимое со сценическим танцем, всегда было мало свойственно танцу городскому, бытовому, салонному (см.: Касьянова Е. В. Пути развития советской бальной хореографии [9, с. 10]).
туры: революционная идеология про- < должала опираться на позиции культуры ^ позитивизма, полностью опрокинутые к ^ тому времени логикой развития модер- ^ нистской культуры. ^
Социальный эксперимент 1920-х гг. ^ по установлению связи танца с социаль- о ной практикой, использованию танца в о общественной жизни, безусловно, имеет непреходящую ценность — не случайно он продолжает постоянно привлекать внимание исследователей. Однако, возможно, этот эксперимент был бы более плодотворен, проводись он изначально не глобально, в масштабе страны, а локально. Кроме того, очевидным просчетом идеологии и вытекавшей из нее культурной политики стал отказ от традиционного танца, его преследования и запреты, попытка замены новыми, искусственно созданными формами. В данном случае органика культуры вошла в конфликт с механикой идеологии, и живая поросль культуры, непрерывно «прорастающая» сквозь рамки идеологических барьеров, в конечном итоге разрушила их. В 1932 г. крах постреволюционной идеологии и ее культурной политики был зафиксирован постановлением ЦК КПСС «О перестройке литературно-художественных организаций», в результате чего идеология отказалась от прямых социальных экспериментов в области танца, резко развернувшись в сторону танца традиционного.
Литература
1. Абрамов а. Танец на ущербе // Новый зритель. 1924. № 21. С. 10-11.
2. Александрова Н. Г., Бурцева М. Е., Шишмарева Е. с. Массовые агит-пляски. М.; Л., 1931.
3. Александрович А. Танец — трудпроцесс — физкультура // Новый зритель. 1924. № 30. С. 10-11.
4. Бурцева М. е. Художественное движение. М.; Л., 1930.
5. валериан с. Танц-класс, его жрецы и жертвы // Театр и музыка. 1922. № 13. С. 364.
6. Геронский Г. Балет исчезающий и возникающий // Новый зритель. 1925. № 18. С. 9-10.
7. Гуревичл. Культурно-просветительская работа и искусство // Вестник культуры и свободы. 1918. № 2. С. 18-20.
8. Итин А., сенюшкина А. Вопросы физкультуры в профсоюзах и комсомоле. М., 1925.
9. Касьянова Е. в. Пути развития советской бальной хореографии: Автореф. канд. дисс. М., 1987.
10. Конора М.-Б. Что я видел и слышал в России // Вестник работников искусств. 1924. № 1-2. С. 44-50.
11. Крадман Д. А. Физическая культура как часть культурно-просветительной работы. Л., 1924.
< 12. Ларионов А. Народная пляска // Известия физической культуры. 1926. № 2. С. 5-6.
> 13. Массовые пляски и игры. Л., 1933.
14. Мислер Н. Вначале было тело. М., 2011.
> 15. Соколов И. Далькроз и физкультура // Эрмитаж. 1922. № 9. С. 13.
х 16. Фридланд М. Значение танца в системе советской физкультуры // Известия физической к культуры. 1927. № 14. С. 4.
17. Черняк Е. О гимнастическом танце // Призыв: Сборник по культработе профсоюзов. 1924. о С. 113-116.
о 18. Шторк К. Система Далькроза. Л.; М., 1924.
References
1. Abramov A. Dance on damage // New viewer, 1924, N 21, p. 10-11.
2. Aleksandrov N. G., Burtseva M. E. Shishmareva E. S. Mass agit-dancings. M.; L., 1931.
3. Aleksandrovich A. Dance — working process — physical culture // New viewer, 1924, N 30, p. 10-11.
4. Burtsev M. E. Art movement. M.; L., 1930.
5. Valerian S. School of dancing, his priests and victims // Theatre and music, 1922, N 13, p. 364.
6. Geronsky G. The ballet disappearing and arising // New viewer, 1925, N 18, p. 9-10.
7. Gurevich L. Cultural and educational work and art // Vestnik of culture and freedom, 1918, N 2, p. 18-20.
8. Itin A., Senyushkina A. Physical culture questions in labor unions and Komsomol. M., 1925.
9. Kasyanova E. V. Ways of development of the Soviet ball choreography. Dissertation abstract. M., 1987.
10. Conora M.-B. That I saw and heard in Russia // Bulletin of arts workers, 1924, N 1-2, p. 4450.
11. Kradman D. A. Physical culture as part of cultural and educational work. L., 1924 .
12. Larionov A. National dancing // News of physical culture, 1926, N 2, p. 5-6.
13. Mass dancings and games. L., 1933 .
14. Misler N. In the beginning there was a body. M., 2011.
15. Sokolov I. Dalkroz and physical culture // Hermitage, 1922, N 9, p. 13.
16. Friedland M. Value of dance in system of the Soviet physical culture // News of physical culture, 1927, N 14, p. 4.
17. Chernyak E. About gymnastic dance // Appeal. The collection on a cultural and educational work of labor unions, 1924, p. 113-116.
18. Shtork K. Dalkroz's system. L.-M., 1924.
