CC BY
19
КУЛЬТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО ФРАНЦИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ И.Н. КНОРРИНГ
© Воронова Е.В.*
Вятский государственный университет, г. Киров
На основании исследования дневников И.Н. Кнорринг в статье анализируются особенности амбивалентного, маргинального, мультикультурного пространства Франции, в котором оказались многие русские эмигранты «первой волны». Изучение наиболее означенных мест позволяет рассмотреть конструирование поликультурной идентичности в условиях изгнания и разрушения представлений о себе и окружающем мире.
Ключевые слова И.Н. Кнорринг, русская эмиграция «первой волны», культурное пространство повседневности, Франция, мультикуль-турализм, поликультурная идентичность.
Ирина Николаевна Кнорринг вместе со своими родителями в 1920 г. эмигрировала из советской России в Тунис, портовый город Бизерта, а в 1921 г. в лагерь Сфаят. В 1925 г. в девятнадцатилетнем возрасте Кнорринги переехали во Францию, юго-западный пригород Парижа Севр. Эвакуация, утрата пространства, в котором происходило формирование юной поэтессы и с которым она себя идентифицировала, трудности необустроенного беженского быта и культурная гомогенность русской интеллигенции, затрудняющие интеграцию с иной культурой, способствовали формированию особого, поликультурного, пространства Франции Ирины Николаевны. Пространства амбивалентного, маргинального, мультикультурного.
Стоит отметить, что под культурным (или ментальным) повседневным пространством в настоящей статье понимается отличное от реального, географического топоса пространство. Культурное пространство - это пространство, в котором реализуются культурные смыслы повседневной жизни человека: утилитарные, нравственные, мифологические, религиозные, социально-статусные, эстетические. Оно представляет собой совокупность взаимосвязанных значимых (наиболее означенных) мест.
Анализ дневников И.Н. Кнорринг 1925-1940-х гг. показывает, что локусами культурного повседневного пространства Франции стали для эмигрировавшей поэтессы пространственные объекты (улицы Парижа, площадь Согласия, Елисейские поля, Булонский лес, Люксембургский сад, Лувр, музей Клюни, Сена, Большой Дворец, остров Сите, Пассаж Боске, парк Бют-Шомон, Большие бульвары, метро и пр.), функциональные зоны (Клуб молодых литераторов и поэтов, редакция «Новостей», Институт социальных и политических наук, книжный магазин Коварского, Тургеневская библиотека
* Доцент кафедры Культурологии и журналистики, кандидат культурологии.
Культурология
81
и др.), малые пластические объекты (Новый Мост, статуя Генриха IV), артефакты (письма, дневник, автодокументальные стихотворения, фотографии семьи), личности (русские эмигранты, в основном художники слова: Ю.Б. Софиев, А.П. Ладинский, А.Г Войцеховский, Г.В. Адамович, М.И. Цветаева, М.А. Алданов, А.С. Гингер, Ю.К. Терапиано, Б.К. Зайцев, Н.А. Тэффи, Г.Н. Кузнецова, Д.А. Монашев, Л.И. Шестов, В.Ф. Ходасевич, К.Д. Бальмонт, Е.Е. Майер, В.А. Мамченко и др.; русские писатели: А.А. Ахматова, А.А. Блок, Г.Р. Державин; родные и близкие Ирины Николаевны: «Мамочка», «Папа-Коля», муж Юрий, сын Игорь, Костя, Борис, Елена Ивановна, Нина, Наташа и др.), события (встречи и собрания Союза, Дни русской культуры, концерт, посвященный П.И. Чайковскому, творческие вечера в честь Д.М. Кнута, А.П. Ладинского, М.И. Цветаевой, посещение парижских музеев), высказывания («Я больна, больна, больна... » [3, с. 363], «У меня совсем нет сил. Я ничего не вижу, в глазах всё расплывается и ничего делать не могу, и, главное, ничего не хочу, только спать, спать, спать. Самое паршивое состояние, когда ничего не хочется. Значит - больна. Конечно - всё диабет» [3, с. 344]), тексты (сборники «Стихи о себе» и «Окна на Север: Вторая книга стихов»), нематериальные феномены (голод, болезненное состояние из-за туберкулёза, ревматизма и диабета, тоска, мысли о самоубийстве). В связи с ограниченностью рамок статьи остановимся на анализе лишь наиболее часто встречающихся в эмигрантской автодокументальной прозе Ирины Николаевны местах культурного пространства и пространственных образов Франции.
Франция Ирины Николаевны - это пространство культуры, искусства, поэзии, образования и науки. Уже с первых дней пребывания в стране, несмотря на бытовую неустроенность, И.Н. Кнорринг посещает парижские историко-культурные места, музеи, вернисажи выставок, соборы, праздничные мероприятия (День взятия Бастилии, ознаменовавший начало Великой французской революции), с 1926 г. ходит на лекции Франко-русского института социальных и политических наук, Сорбонну. Поэтесса с восторгом рассказывает о Венере Милосской, о комнате, в которой провела последние дни Мария Антуанетта, камере Робеспьера, зале, «где было последнее заседание жирдондистов» [2, с. 497], Musee de Cluni, Люксембургском музее, Musee des Invalides, Эйфелевой башне, Musee Carnavalet, музее истории Парижа, Trocadero, Musee Rodin («очень интересный музей этнографии» [2, с. 509]) и пр. Так, 25 мая 1925 г., после двух недель пребывания в Севре, она в мельчайших подробностях описывает увиденные залы Лувра (отдел живописи, египетские и ассирийские комнаты) и остров Сите с дворцом Правосудия: «Да, забыла записать самое главное: были в Лувре. Много там интересного. <... > Во вторник осматривали Cite. Прежде всего попали в Palais de Justice. <... > Потом были в Ste-Chapelle при Palais de Justice. Там очень красиво. <... > Наконец, пошли в Conciergerie при том же Palais de Justice, место,
82
ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ И ПРИКЛАДНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
где каждый камень воскрешает Французскую революцию» [2, с. 495-496]. Причём знаковые исторические события и артефакты Франции нередко переживаются Ириной Николаевной как «свои», включаются в личное ценностное пространство. Ср.: от 30 июня 1925 г. она свидетельствует: «Там в капелле - на меня громадное впечатление произвела капелла Наполеона <...>. В зале Наполеона под стеклом - его треуголка и, что меня особенно как-то тронуло, это - серый сюртук. И вдруг Наполеон стал для меня чем-то большим и близким. Трогательно близким» [2, с. 505].
Конструирование в художественном сознании образа Франции как «вечной и нерушимой» цивилизации [2, с. 497], кладезе духовных ценностей и достижений человечества корреспондировало с выстраиванием в русском зарубежье образа изгнанника как единственного, последнего полномочного и ответственного Представителя, Хранителя и Продолжателя русской культуры. Однако, если русская диаспора видела свою миссию в сохранении и развитии именно национальной русской культуры (а не культуры вообще), то Ирина Николаевна была открыта к диалогу культур, традиционную русскую культуру она воспринимала как часть мировой культурной сокровищницы. Помимо восторженных описаний общечеловеческих наднациональных достижений во Франции об этом свидетельствует и не раз отмеченное отторжение от поэтического рассеяния: «А всё таки я там чужая, и долго ещё буду чужой. А где я своя, нужная, “настоящая"»? [2, с. 506], «Стихов не пишу до некоторой степени потому, что надоели мне поэты. Такое у меня против них всех раздражение. <...> Сегодня, например, опять собрание Цеха Поэтов, а я не пойду, хотя поэзия меня всё ещё интересует. <... > Во всём этом есть какой-то задор, какое-то “назло!" Я вообще подметила в себе эту новую черту - высоко задранная голова и напускное, явно напускное равнодушие. И ещё дерзость, вызов постоянный» [2, с. 544].
Тем не менее мифосемиотизация Франции как центра науки, образования и культуры позволяла поэтессе надеяться, что богатое поликультурное эмигрантское пространство станет живительным ареалом для её родной культуры, а значит - муки изгнания и беженского катастрофического существования будут легитимизированы и оправданы. Не случайно значительную часть дневниковых текстов И.Н. Кнорринг занимают описания таких мест культурного пространства Франции, которые связаны с русской художественной интеллигенцией, в большей степени писательской. Поэтесса детально воспроизводит в дневниках деятельность русского Клуба молодых литераторов, позднее оформленного в Союз, а с 1931 г. в Объединение русских писателей и поэтов, работу кружка «Цех поэтов», «Кочевье», «Круг», литературные вечера младоэмигрантов, выступления В.Л. Андреева, Н.М. Беляева, Д.Ю. Кобякова, Ю.К. Терапиано, Б Ю. Поплавского, Б.К. Зайцева, Н.А. Тэффи, Г.В. Иванова, В.Ф. Ходасевича, Ю.Б. Софиева, А.П. Ладинско-го и пр. Кроме того, Ирина Николаевна рассказывает о конкурсах в писа-
Культурология
83
тельской среде (например, конкурсе на лучшее стихотворение, объявленном в 1926 г. журналом «Звено»), о редакциях, издательствах и журналах «Последние новости», «Птицелов», «Звено», «Перезвоны», «Эос», «Дни», «Беседа», «Воля России», «Своими путями», «Новый Дом», «Рубеж», «Рассвет», «Числа», «Новая газета» и др. Дневники содержат информацию о русских праздниках во Франции: Дне русской культуры в Сорбонне, приуроченном ко Дню рождению А. С. Пушкина («Вечером были в Сорбонне на празднике “Дня русской культуры ”. Ирина Энери, Могилёвский и ещё какой-то виолончелист играли “Трио” Чайковского; пел Смирнов, замечательное сопрано - Ксения Бельмас. Вообщем, выступали настоящие артисты. И столько новых чувств и волнений, какой-то лёгкости, чего-то хорошего, хорошего» [2, с. 502]), Дне декабристов, посвященном 100-летию декабрьского восстания, торжествах по случаю 70-летия П.Н. Милюкова. Также Ирина Николаевна фиксирует информацию о русских концертах, театральных постановках, фильмах (концерте русской консерватории, посвященном П.И. Чайковскому 24 февраля 1926 г., спектакле «Русской оперы К.Д. Агренева-Сла-вянского» «Князь Игорь» 15 ноября 1926 г., пьесе «Вишневый сад» 8 февраля 1927 г., пьесе «На дне» 10 февраля 1927 г., опере «Евгений Онегин» 29 апреля 1928 г, гастролях Московского драматического театра им. Вахтангова, фильме «Господа Головлёвы» 14 апреля 1935 г.), публичных лекциях (в Русском Народном Университете, Республиканском Демократическом Объединении, Русской религиозно-философской академии, Очаге друзей русской культуры), балах (например, традиционном ежегодном бале Союза русских писателей и журналистов 12 января 1936 г.).
Несмотря на стремление стереть бинарную оппозицию «своё - чужое» (русское - французское) и выстроить бесконфликтный диалог культур, в дневниках И. Н. Кнорринг Франция предстаёт и как «чужое», аномальное пространство, уничтожающее мечты, достоинство, телесное здоровье, душу, человека. Уже в первых записях о поездке в парижский пригород Ирина Николаевна дважды подчёркивает опасные предчувствия: «Да, поехали. И скверно начали, т.к., переходя пути, Мамочка упала на рельсы и разбила себе колено. Все мы нервничали, ругались, волновались и т.д. <... > Приехали в Севр. Ну, скверно начало» [2, с. 494]. Статус бесправных беженцев, вынужденных искать медицинской и денежной помощи, обижали И.Н. Кнорринг, вызывали агрессию против унижающей человеческое достоинство инокультурной среды: «Вчера ходила получать Игорю маску и не получила: “Il n 'est pas frangais” (Он не француз - Е.В.). Меня это так обидело и обозлило (главным образом - обидело), что я ревела всю дорогу и весь день дома» [3, с. 390]. Часто безрезультатный поиск работы и бесчестное использование беззащитных изгнанников в качестве трудовых наёмников болезненно переживались поэтессой, лишали надежды когда-либо выбраться из тупика и свершившейся жизненной катастрофы. Так, описывая попытки работать у месье
84
ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ И ПРИКЛАДНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Шовена, мадам Гофман, в мастерской Моравских в качестве вышивальщицы, Ирина Николаевна отмечает, что «с этой работой совершенно не принадлежишь себе» [2, с. 540]: «Каннабих (секретарь Народного Университета) устроил меня в мастерскую Моравских в качестве brodeuse. С первого же дня я почувствовала, что долго там не пробуду. О том, как я плакала в поезде после первого дня, и о том вообще, что было в этой мастерской, говорить не стоит: мелочно и грустно» [2, с. 532]. Или: «“Pas de travail? (Нет работы? - Е.В.) Да, нигде, нигде". Вернулась совсем убитая. Нельзя, конечно, так скоро падать духом, но что же делать? Как искать работу?» [2, с. 502]. Даже пространство дома, семьи, церкви из спасающего от внешнего неблагополучия и возвращающего душевное равновесие топоса в новой культурной среде становится враждебным и опасным. Кнорринг И.Н. регулярно подчёркивает в дневниковых записях: «Мой дом - это напряжённый и враждебный лагерь. Я не люблю мой грязный, неуютный, неприветливый дом. Поневоле здесь одичаешь» [3, с. 344]. Пространство собственного тела «предаёт и изменяет», силы уходят, остаётся слабость и боль, сахарный диабет, нервно-эндокринный патогенез, потеря сознания: «Говорят, я совсем умирала. Руки и ноги были холодные, как у мёртвой» [3, с. 161], «Задыхаюсь. Делала анализ на ацетоны: + +++. На другой день ещё хуже. Лежу. Сердце колотится так, что хочется держать его руками. Дышу с трудом. <... > Полудремотное, полуобморочное состояние. <... > Так плохо мне ещё никогда не было» [3, с. 383]. Восприятие эмигрантской Франции как чуждого, абсурдного, жестокого, убивающего всё человечное пространство нашло отражение в дневниках в образе парижской мучающейся падшей женщины. «С большим интересом наблюдала я жизнь ночного Парижа, - пишет Ирина Николаевна 15 ноября 1926 г. - Очень тяжёлое впечатление произвела на меня одна проститутка, некрасивая, но богато одетая, она как-то держала себя иначе, чем другие; по-видимому, ей нездоровилось, а потом заплакала. Пьяное, некрасивое лицо, слёзы, безобразно искривлённый рот, и рядом целующий её матрос, ничего не понимающий по-французски. В другом кафе наш разговор мало походил к окружающей обстановке. Говорили только я и Софиев. Об искренности, о вере, о Христе и Мыслителе» [3, с. 23].
Амбивалентное культурное пространство Франции И.Н. Кнорринг, отражённое в её дневниковых записях, как думается, - результат кардинальной ломки повседневного пространства изгнанников, маргинализации и разрушения представлений о себе и окружающем мире. Восхищение многовековой историей и культурой Франции, надежды на сохранение и развитие в мультикультурном ландшафте традиционной русской культуры, поэзии, несмотря на страх, агрессию, тоску, желание самоубийства во враждебной и опасной стране - это, возможно, попытка преодолеть кризис идентичности, выстроить желанный образ себя самой в мире. В последних дневниковых
Культурология
85
записях Ирина Николаевна признаёт, что она везде и всегда обречена быть иностранкой, без родины и «своего» желаемо-идеального пространства, и даже «с Францией меня уже ничего связывать не будет, кроме, увы, инсулина» [3, с. 394]. И здесь же она утверждает модель мультикультурного, вненационального существования как самую гуманную и честную по отношению к человеку: «Я бы хотела, чтобы Игорь всегда и везде чувствовал себя дома. Пусть для него не будет существовать понятия “Родины”» [3, с. 393], «Чем скорее сотрутся всякие национальные границы, тем лучше. Жалко людей. <...> Лильку, которую увезли неизвестно куда. Вот этого простить нельзя. А всё остальное - национальное унижение и прочее - какая ерунда!» [3, с. 392].
Список литературы:
1. Воронова Е.В. Мифология повседневности в культуре русской эмиграции 1917-1939 гг. (на материале мемуаристики) / Е.В. Воронова. - Германия: LAMBERT, 2012. - 180 с.
2. Кнорринг И. Повесть из собственной жизни. Дневник. Т. 1 / И.Н. Кнор-ринг. - М.: АГРАФ, 2009. - 608 с.
3. Кнорринг И. Повесть из собственной жизни. Дневник. Т. 2 / И.Н. Кнорринг. - М.: АГРАФ, 2013. - 584 с.
МИФОЛОГИЧЕСКИЙ образ матери-земли В ТРАДИЦИОННОМ МИРОВОЗЗРЕНИИ НАРОДОВ СЕВЕРА
© Филончик О.А.*
Сибирский федеральный университет, г. Красноярск
В статье анализируются мифологические представления о Земле у коренных народов Севера. Отмечено, что образ Матери-Земли обладает воспитательным потенциалом и служит причиной формирования экологической культуры современного человека.
Ключевые слова: мифологический образ, природа, традиционная культура, коренные народы.
Многообразная система образов природы в отображении окружающей среды возникает с традиций в мифологии и фольклоре коренных народов Севера (нганасан, селькупов, ненцев, кетов, долган, эвенков). Мифологическую систему этносов можно представить в виде системы образов, в которой описывается всё мироздание, природа, космос. Космическое восприятие коренных народов, доминировавшее на протяжении многих тысяч лет, было
Старший преподаватель кафедры Иностранных языков ИН ИФиЯК.
