CC BY
35
УДК 122/129
П. Н. Базанов*
КУЛЬТУРА В ТВОРЧЕСТВЕ МЫСЛИТЕЛЯ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ Н. И. УЛЬЯНОВА **
В статье впервые показаны культурологические взгляды известного историка русской эмиграции Н. И. Ульянова. Дан обзор его идей и концепций на существование культуры в человеческом обществе. Проанализированы взгляды Н. И. Ульянова на историю развития русской культуры. Доказывается основная концепция историка, что русская культура — это плод многовекового взаимодействия всех народов России, а не только этнических великороссов. Выделяется тема апокалипсиса культуры в современном обществе.
Ключевые слова: Н. И. Ульянов, культура, русская эмиграция, философия, русская культура.
Bazanov P. N.
Culture in the work of a thinker Russian abroad N. I. Oulianoff.
The article shows the first cultural views of the famous historian of Russian emigration N. I. Oulianoff. A review of his ideas and concepts to the existence of a culture of human society. The views of N. I. Oulianoff in the history of Russian culture. It proved the basic concept of the historian, that Russian culture — is the fruit of centuries of interaction between all the peoples of Russia, and not only ethnic velikjross. Provided apocalypse theme of culture in modern society.
Keywords: N. I. Oulianoff, culture, Russian emigration, philosophy, Russian culture.
В многообразном творчестве известного мыслителя Русского Зарубежья Николая Ивановича Ульянова (1904-1985) культуре и ее дальнейшей судьбе в человеческом обществе уделяется огромное внимание.
Современники воспринимали историка Н. И. Ульянова главным образом историком культуры [5, с. 264]. В отечественной науке культурология трактуется как дисциплина, основанная на истории культуры.
* Базанов Петр Николаевич — доктор исторических наук, профессор, доцент, Санкт-Петербургский институт культуры; bazanovpn@list.ru
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 15-03-00575.
178
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 4
Культуролог всегда историк. Его дело не просто анализ исторический анализ форм культурной реальности, но и определение того как эта реальность взаимодействует с цивилизационными (прежде всего экономическими имманентно данными) процессами. Это особенно важно тогда, когда духовно-энергетическое начало культуры оттеснено псевдоморфозами цивилизации [12, с. 13].
Взгляды Н. И. Ульянова на культуру можно разделить на два направления. Первое — сохранится культура в будущей человеческой цивилизации или ХХ в. окажется последним веком высокой культуры. Второе направление — это русская культура метрополии, в т. ч. культура любимого историком Серебряного века, и ее трансформации в результате большевистских экспериментов.
В то же время нужно отметить, что в традициях русской мысли Н. И. Ульянов рассматривает русскою культуру в неразрывной связи с художественной литературой и литературной критикой. Перефразируя Аполлона Григорьева — «Пушкин наше все», можно сказать — «Литература — наше все» в отношении истории русской культуры. Но Н. И. Ульянов не был бы одним из самых парадоксальных мыслителей ХХ в., если бы слепо следовал этой модели. В его творчестве большое внимание уделяется истории (как науке) в культуре. При этом Н. И. Ульянов доказывал, что история не только наука, но и вид искусства, как это было принято в Древней Греции. Муза Клио, как общеизвестно, — покровительница именно истории как вида искусства.
В мировоззрении Н. И. Ульянова культура занимала куда более важное и почетное место, чем политика. Можно даже сказать — само Отечество ассоциировалось у него в первую очередь с культурой XIX — начала ХХ вв. Не учитывая этого, трудно разобраться в некоторых полемических выступлениях историка. Так, в эссе «Русское и великорусское» Н. И. Ульянов утверждает, что русская культура Золотого века принадлежит трем восточнославянским народам — великорусам, белорусам, украинцам (малорусам).
Вот почему «русский» и «великорусс» — понятия неслиянные. Один означает аморфную этнографическую группу, стоящую на низком культурном уровне, другой — категорию историческую, активный, творческий слой народа, не связанный с какой бы то ни было «этнографией» — носитель души и пламени нашей истории [10, с. 87].
С другой стороны, во всех своих трудах Н. И. Ульянов последовательно проводит идею: Россия — государство не только восточных славян, но тех племен, с которыми русские были связаны и вместе с которыми строили российского государство. «Русские — это та группа населения, чья историческая судьба связана с государственностью и с культурой» [10, с. 87], но они же «живое воплощение самого великого завоевания русской истории — культуры» [10, с. 88].
Тема расчленения России органично сочетается с темой гибели величайших ценностей — умственных, эстетических, моральных, созданных тысячелетними усилиями европейской цивилизации, постоянно проходит по страницам произведений Н. И. Ульянова. Профессор А. Р. Небольсин писал:
...из своей русскости Н. И. (Ульянов. — П. Б.) черпает свое богатство идей и словестное мастерство, подносит нам свою творческую чашу. Основу же
всякого творчества Н. И. (Ульянов. — П. Б.) видит в «национальности»... Национальность в грубом виде, как быт, «физиология живого организма» это его не задерживает. Зато он верит в национальность как органическую идею, давшую «цвет и запах» [3, с. 290].
Для Н. И. Ульянова именно культура является главным критерием
существования народа и самоопределения личности, а не метафизическое, массовое «национальное самосознание», существование которого историк считал выдумкой XIX в. Такие взгляды полностью снимают с историка ярлык «националиста», который приписывали (и до сих пор приписывают) ему недруги.
Не нравится позиция Н. И. Ульянова и сторонникам т. н. этнографического национализма. Известный русский писатель Валентин Распутин на круглом столе газеты «Литературный Иркутск» и журнала «Наш современник» — «В каком состоянии находится русская нация», где участвовали К. Мяло, В. Кожинов, Т. Глушкова, И. Шафаревич и Вяч. Огрызко, отметил, что против обозначения «русской национальной идеи» («государство-этнического национализма» в его понимании), возражали до и после его любимого философа И. А. Ильина.
С государственным политическим национализмом не соглашался и Константин Леонтьев, считая, что тот невольно начинает в случае своего успеха подавлять национализм культурный, бытовой и кончает вульгарной космополитической демократизацией. Писатель и историк Русского Зарубежья из второй волны Николай Ульянов, известный своей книгой об украинском сепаратизме, вообще предлагает держаться подальше от древа познания Национализма, говоря, что всякое рассуждение для национального чувства, как и для любви губительно. Национальную же идею он связывает с ложью, подчинением и тоталитаризмом, а самосознание с декларацией, формулой и демагогией. Национальное чувство, по Николаю Ульянову, должно жить и развиваться в естественным условиях, расти, как древо в лесу, всякое вмешательство в него есть насилие и убийство. Я потому привожу это «сильное» мнение, что его высказывает глубоко русский человек, патриот [4, с. 29].
В ХХ в. начался откровенный «крестовый» поход против крупнейших
европейских государств, против культурных мировых языков и литератур. Ведется подкоп под высшие ценности мировой цивилизации. Н. И. Ульянов иронизирует по поводу введения во Франции в 1950-х гг. местных диалектов в школе и официальном делопроизводстве и ограничения французского литературного языка:
Пока разваливали какую-то там «полуварварскую» Россию — «тюрьму народов», «оплот реакции», это не бросалось в глаза, но когда очередь дошла до Франции — всякому должно стать ясно, что гибель подобных государств — величайшее всемирно-историческое бедствие и подлинный закат европейской культуры [6, с. 149].
Поэтому понятны причины беспокойства Н. И. Ульянова в связи с влиянием национального вопроса в России на культуру. В своей небольшой статье «Кладбище погубленных имен» автор поднимает проблему переименования
городов с русскими названиями на языки местных народов. Другая тема, затронутая в этой работе — правильность произношения названий географических названий — рек, гор, населенных пунктов — в местной транскрипции или же в их исторически сложившейся форме на русском языке. Если приять первое, то можно согласиться с Н. И. Ульяновым, что русская культура много потеряет, если вместо Германии будет «Дойчланд» а вместо веселого Парижа никому не известный «Парис».
Закончить мысль автора хочется цитатой про Н. И. Ульянова известного современного литературного критика Льва Аннинского:
.кажется не найти публициста, который рискнул бы увести из-под понятия «русская культура» его этнический фундамент, то есть великорусское начало. Например, «русские» имеют права на Крым и Севастополь, но великоруссы таких прав не имеют. [1, с. 17].
В понимании Н. И. Ульянова во всемирной истории главным «мерилом» является культура — эстетически воспринимаемая как конкретная
«красота», в этом он близок философу К. Н. Леонтьеву. Взлет человечества, по Н. И. Ульянову, — античность, Возрождение и Золотой и Серебряный века в России, остальные периоды — упадок культуры. Историк доказывал, что все крупнейшие революции приводили к деградации культуры. Пуритане в Англии XVII в. уничтожили шексировский театр, якобинцы фактически запретили французскую философию и литературу XVIII в., закрыли парижскую Академию наук, успехи большевиков по ликвидации Золотого и Серебряного веков хорошо известны. «Примирить культуру и этику — вещь, по-видимому, невозможная, — прекрасно пишет Н. И. Ульянов. — Можно только выбирать между ними. Либо избрать Пушкина и Версаль, либо идти в пугачевцы, в народники, в большевики, в хунвейбины. Так же, как в толстовстве: восстал против убийства животных — не ешь мяса» [8, с. 74].
Н. И. Ульянов — сторонник наукотворческой цивилизации, в его системе ценностей техника — такое же достижение культуры, как и искусство. Он считал злым гением философии и культурологии О. Шпенглера, разделившего понятия «культура» и «цивилизация». Техника, по Н. И. Ульянову, — это тоже культура и не никакого противоречия нет.
Изобретательство свято, как свята наука. Оно ничего не создает, но открывает то, что было в предвечном замысле вселенной, — давящую силу пара, существовавшую до Уатта, электричество, бывшее до Гальвани и Вольты. Чем это не христианский путь познания Бога? «Расколите кусок дерева, Я там; подымите камень, и вы найдете Меня там». Машина такое же откровение, как Парфенон, как готический храм [11, с. 138].
Прогрессивное развитие человечества, которое определяется некой мистической или метафизической заданностью, Н. И. Ульяновым отрицается. Характерна для него критика философии католического реакционера П. Я. Чаадаева, получившего в отечественной общественной мысли, незаконный, по мнению Н. И. Ульянова, имидж прогрессивного обличителя российской действительности.
Протестуя против «современной науковедческой культуры с ее стальным рационалистическим шумом, ее насилием над человеческой личностью и вовлечением всей жизни в несвойственный живым организмам машинно-механический ритм», — он (Чаадаев. — П. Б.) возвращает нас к мудрости старых московских книжников: «богомерзостен перед Богом всяк любяй геометрию» [11, с. 138].
Такая позиция «Басманного философа» не соответствует даже христианской догматике:
Блаженный Августин не предавал анафеме технику, но восхищался изобретением оружия, домашней утвари, театральных машин, способами убивать, ловить и укрощать зверей, прогрессом медицины, кулинарией, изобретением ядов [11, с. 138].
В письме известному искусствоведу и культурологу В. В. Вейдле Н. И. Ульянов уточняет:
Я могу понять Ваш протест против «наукопоклонников и техниковеров», которые чаще всего, никакого касательства к науке и технике не имеют, но решительно не представляю, чтобы в природе самой науки могла таится причина гибели цивилизации. Для меня, состав сознания всякого творческого акта одинаков в любой области, в том числе и в области познания. Пользуясь Вашей терминологией, он всегда озарен «словом». Архимед в ванне, Ньютон под деревом, с которого падало яблоко, Уатт перед камином, где кипел подвешенный чайник, Наполеон под Аустерлицем, Ганнибал при Каннах — такие же творцы, что и Гете пишущий Фауста, что и Бетховен сочиняющий симфонию. Но Вы с этим, как будто, не спорите, но говорите: все это было когда-то, теперь не то. Вы делите науку на старую и новую, приписывая новой какую-то греховность в сравнении с прежней и оставляете нас в неведении: наука она или перестала быть наукой? Если перестала, тогда — другое дело, но тогда надо это ясно сказать. Если же она — все же наука, то можно ли лишать ее благодати «слова», отдавая целиком дьяволу «сигнитивного» мышления? Я человек философски не образованный и не могу оценивать степени солидности этого термина, но боюсь, нет ли тут надуманности, ненужной сложности, с целью замутнения воды. Быть может, в жизни, чисто «сигнитивного», оторванного от других видов мышления, не существует, а если и существует, то существовало всегда. И точные науки выделились из философии тоже давно, а профессиональные специализированные языки образовались не одно столетие тому назад. Средневековая схоластика, медицина юриспруденция, канцелярщина были может быть не меньшим убийством «слова», чем современные физики и математика. Без слова-числа, без слова-знака никогда не обходилось. У Гумилев[а] сказано, что с самых дней творения «для низкой жизни были числа, как домашний подъяремный скот». Служебное значение «сигнитивного» мышления здесь прекрасно определено; без него ни корабля построить, ни собора св. Петра, ни аэроплана. Но мы знаем, также, что всех этих вещей не было бы без «слова» в Вашем смысле. Подъяремный скот — двигатель «прогресса»; раз множение его не страшно, если не утрачивается власть над ним. Всякие «восстания вещей», «бунты машин», представляются мне псевдонимами слабости и деградации человека. Кассиры, бухгалтера, весь счетный аппарат крупного торгового дома, только тогда начинают воровать, вмешиваться в ход
операций и наносить им вред, когда хозяин заболеет, запьет, предастся порокам и так или иначе выпустит дело из рук. У хорошего предпринимателя высокая коммерческая мысль всегда парит и держит в повиновении все «сигнитивное» [13, л. 1].
В трех своих эссе — «Шестая печать», «Мертвые слова» и «Орвиенто» — Н. И. Ульянов раскрывается как философ культуры. Апокалипсис как конечная катастрофа и крушение света — возлюбленная его тема. В «Шестой печати» он размышляет о судьбе современной материалистической эпохи: «Мы последнее поколение, способное чувствовать ужас надвигающегося конца. Следующие за нами будут гибнуть.» [11, с. 133].
Интересно его замечание, что конец света станет «бытовым явлением». «Мы последнее поколение, способное чувствовать ужас надвигающегося конца. Следующие за нами будут гибнуть, но не будут знать, что гибнут. Конец мира станет для них бытовым явлением» [3, с. 290]. По мнению профессора В. М. Сечкарева, «для Н. И. Ульянова "Закат Европы" не пророчество, которое исполнится через миллионы лет, и не поэзия мысли. Нет, конец приближается быстротечными шагами. Нет, конец приближается быстрыми шагами. Ульянов не хочет утешать, но его скорбь по утерянной мере красоты, по исканию красоты, захватывает своей жгучей подлинностью» [5, с. 266]. Приведем для убедительности несколько крылатых цитат Н. И. Ульянова:
Современная политика — единственный в мировой истории образец добровольного разоружения сильного перед слабым, высшего перед низшим, культурного перед варваром. Мы живем в летаргическом сне, видим, как нас кладут в гроб, зарывают в землю, но не можем ни пальцем пошевелить, ни слова вымолвить [11, с. 134].
В наши дни как никогда актуален вывод историка о развитии западной цивилизации:
Мы живем в эпоху заката того либерально-политического комплекса идей, что довлел над умами последние двести лет. От этих идей остались одни термины — подобия высохших мумий [7, с. 123].
В. М. Сечкарев полностью соглашался с другом:
Не удивительно также, что Ульянов приходит к апокалиптическим выводам. Надежды на спасение западной культуры у него нет. Свобода печати, например, развилась в тирана свободного слова, злейшего, чем правительственная власть [5, с. 265].
Он с удовольствием цитирует эссе «Орвиенто»:
«Идея Антихриста», это идея подмены добра злом. Вряд ли существовала во всемирной истории эпоха подобная нашей, когда бы во всех областях жизни происходило столько чудовищных подмен и превращений. Были бедствия, страдания, катастрофы, но никогда это так победно и ликующе не выступало в обличье добра. Никогда безобразие не выдавалось за красоту и не провозглашалось как ныне [7, с. 148].
В эссе «Орвиенто» на примере из описания панно «Пришествие Антихриста» Луки Синьорелли развивается грозная панорама гибели мировой человеческой культуры.
Ужас охватывает от предостережений историка. Еще полвека назад он описывает современные проблемы эстетики за рубежом и в России:
Прилагаются неимоверные усилия, чтобы красивую женщину сделать уродом и выдать ей первый приз за привлекательность. Иллюстрированные журналы, вроде «Лайфа», полные мерзких рож, фигур и сцен, но преподносят их под знаком эстетики [9, с. 148].
Вкус надо портить с самого раннего возраста. Битва за детей начинается чуть ли не с младенчества.
Прежде дарили детям к празднику коней, зайчиков, Мишек-медведей; новая эстетика подносит им в подарок змей, жаб, лягушек, динозавров, пресмыкающихся всех родов. Они не стилизованные, а поданы во всей натуральной гадливости. Все делается для изгнания из мира прекрасного и для замены его уродством. Современное искусство — великолепная иллюстрация к этой теме [9, с. 149].
Н. И. Ульянов еще не знал про персонажей современных американских мультфильмов.
Замена высших чувств низкими плотскими утехами тоже получает отповедь русского культуролога:
Любовь считалась одним из самых прекрасных чувств, отличающих человека от животного; она обожествлялась еще на заре цивилизации. Но какие средства пускаются в ход для ее осмеяния, для низведения до грубой сексуальности! Молоденькие девушки пишут слово «sex» на плакатах, с которыми они выходят на митинги, демонстрации. Детям в школе разъясняют «sex» вплоть до полового акта. Проповедь его вытесняет все сказанное о любви лучшими людьми на земле. Кино, литература, университетская кафедра, повременная печать — все мобилизовано для этого. Парная семья подменяется свальной семьей. В цивилизованных городах уже появились дома-пещеры, где этот идеал каменного века служит светочем современного общества [9, с. 149].
Не в лучшем состоянии находятся образование и наука, подменяемые под видом прогресса и реформ дилетантизмом и демагогией.
Но, кажется, только в области разрушения таланты и проявляются: во всем другом — в науке, в искусстве они подменяются своим антиподом — бездарностью. Тут они упорно вытесняются, доживают век в загоне, в забвении, а на щит поднимаются люди без всяких серьезных заслуг перед культурой. Поэты, писатели, чьи произведения в руки не хочется брать, объявляются гениями. Невежество и шарлатанство выдаются за науку. Разве не читаются в университетах курсы порнографии или «Как уклоняться от военной службы?» Обозрение текущей политики всегда было достоянием соответствующих разделов периодической печати, ныне оно объявлено наукой и включено в число университетских курсов. Видим среди них: «Политическое поведение», «Введение в политический анализ», «Современные точки зрения». Нужен особый
комментарий, чтобы расшифровать эти нашептанные чертом названия, но их издевательский для науки смысл не требует никаких комментариев. Наука подменяется псевдонаукой [9, с. 149].
В наши дни в оксфордском университете читается магистерская программа «битлзоведение», а в мадридском — бакалавриат «мадонноведение»... и именно на такой уровень ориентируются наши доморощенные «реформаторы».
В отличие от современных религиозных мыслителей Н. И. Ульянов находит истоки наших бед значительно глубже, чем тенденции ХХ в.
Когда четырех английских шалопаев (Битлс) награждают почетным британским орденом за явное развращение молодежи — это иначе как вызовом культуре назвать нельзя. Но нельзя забывать и того, на что жаловался умирающий Розанов — на гнилость христианства, на непримиримые противоречия, в которые оно поставило себя по отношению к науке, искусству, философии. Ведь только в этом году церковь надумала реабилитировать Галилея. А будет ли это сопровождаться отказом от космографии Козьмы Индикоплова — неизвестно [13, л. 2].
В современных российских школах отменена астрономия, зато вводятся «Основы православной культуры», хотя все знают, что необходимые для этого квалифицированные педагогические кадры появятся только через 10-15 лет.
Светский историк Н. И. Ульянов делает вывод, которому позавидовал был христианский богослов: «Заговорщический предумышленный характер всего этого не подлежит сомнению. Слуги антихристовы работают на редкость талантливо» [9, с. 149].
Н. И. Ульянов не отрывал и себя, и свое поколение от этих тенденций, он писал:
Мы дети заката. Куда бы мы ни шли — приходим к концу: в университет — он доживает свои последние дни, в литературу — литература кончается, даже в Соловки попали, когда легендарный лагерь превратился в тюрьму. Когда же вихрем занесло на Запад, стало ясно, что и сюда попали к спуску занавеса [11, с. 133].
Справедливо пишет в некрологе на смерть друга П. А. Муравьев:
Можно упрекнуть Н. И. Ульянова, что он слишком сумрачно живописует нашу действительность. Но это боль и прежде всего боль за Россию. И она законна, ведь сказано было поэтом: «Кто живет без страданья и гнева, тот не любит отчизны своей.». Другая боль — за культуру, ощущение гибели величайших ценностей — умственных, эстетических, моральных, созданных тысячелетиями усилиями европейской цивилизации, разлита по страницам книг Н. И. Ульянова. В этом смысле он сродни тому же Шопенгауэру, Шпенглеру, Данилевскому, Ортеге-и-Гассету [2, с. 53].
В. М. Сечкарев удачно добавляет: «Ульянов может быть резок в порицании, но как сердечен он там, где чувствует подлинную ценность.» [5, с. 264].
Выступление Н. И. Ульянова против лавочной осторожности, духовной буржуазности, по свидетельству А. Р. Небольсина, «напоминает свободолюбие ницшеанство Шестова, и барство Леонтьева и Бердяева» [3, с. 288].
Ненависть к пошлости, являющаяся признаком любого русского мыслителя, как давно замечено, беспартийна, еще русский философ Константин Николаевич Леонтьев утверждал, что по этому вопросу одинаковы мнения и у консерваторов (у него и А. де Токвилля), и у либералов (Д. С. Милля и А. И. Герцена). К такому же выводу пришел и культуролог А. Р. Небольсин — первый рецензент сборника «Диптих», где были переизданы «Шестая печать», «Басманный философ (Мысли о Чаадаеве)», «Ignorantia est» и др. философские работы историка. «Н. И. Ульянов вполне можно причислить к той категории людей, которых называют "рыцарями с открытым забралом"» [3, с. 288].
Русский мыслитель Н. И. Ульянов даже на фоне плюрализма Русского Зарубежья отличался необычными взглядами на историю и теорию культуры. В его творчестве большое место занимала тема апокалипсиса культуры в современном обществе и заката человеческой цивилизации. Историк Н. И. Ульянова во всех своих работах убедительно доказывал, что русская культура — это плод многовекового взаимодействия всех народов России, а не только этнических великороссов. Русская культура и наука — гаранты существования единого государства и нашей Родины России.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аннинский Л. В кувыркающемся корабле (Заметки о русской самоидентификации) // Рубежи. — 1998. — № 1 (28). — С. 16-40.
2. Муравьев П. А. Жизнь — это творчество // Отклики: Сб. ст. памяти Николая Ивановича Ульянова (1904-1985). — Нью Хэвен, 1986. — С. 39-55.
3. Небольсин А. О «Диптихе» Н. Ульянова // Новый журнал. — 1968. — № 91. — С. 288-291.
4. Распутин В. В каком состоянии находится русская нация: Круглый стол газеты «Литературный Иркутск» и журнала «Наш современник» // Вече. — М., 1993. — № 50. — С. 29-30.
5. Сечкарев В. Н. Ульянов — эссеист и ученый: К семидесятилетию // Новый журнал. — 1975. — № 119. — С. 261-266.
6. Ульянов Н. Большевизм и национальный вопрос // Скрипты. — Arbor Arbor, 1981. — С. 148-159.
7. Ульянов Н. Мертвые слова // Свиток. — Нью Хэвен, 1972. — С. 123-130.
8. Ульянов Н. И. О сути // Новый журнал. — 1967. — № 89. — С. 67-78.
9. Ульянов Н. И. Орвиенто // Свиток. — Нью Хэвен, 1972. — С. 138-151.
10. Ульянов Н. Русское и великорусское // Родина. —1990. — № 3. — С. 84-88.
11. Ульянов Н. Шестая печать // Диптих. — Нью-Йорк: Изд-е автора, 1967. — С. 132-141.
12. Щученко В. А. Метаисторическое и конкретно-историческое: историко-культурное измерение. — СПб: СПбГУКИ, 2010.
13. Columbia University Libraries, Rare book and Manuscript Library Bakhmeteff Archive (BAR), W. Weidle Papers. Box. 3. Files: Корреспонденция. — Письмо Н. И. Ульянова В. В. Вейдле от 24 июня 1965. — Л. 1-2.
