CC BY
30
УДК 122/129
П. Н. Базанов*
РУССКАЯ КУЛЬТУРА В ТВОРЧЕСТВЕ Н. И. УЛЬЯНОВА **
В статье впервые показаны взгляды известного историка русской эмиграции Н. И. Ульянова на русскую культуру. Дан обзор его идей и концепций развития отечественной культуры в русском зарубежье. Проанализированы взгляды Н. И. Ульянова на историю таких течений русской мысли, как западничество, славянофильство и евразийство. Показаны отношение Н. И. Ульянова к П. Я. Чаадаеву, Петру I и петровским реформам. Н. И. Ульянов был убежден, что преобразования Петра Великого дали нашей культуре Золотой и Серебряный век. Историк выступал сторонником аполитичности культуры литературы и искусства.
Ключевые слова: Н. И. Ульянов, культура, русская эмиграция, литература, философия, русская культура, западничество, славянофильство и евразийство.
P. N. Bazanov
RUSSIAN CULTURE IN THE WORK OF N.I. OULIANOFF
The article shows the first views of the famous historian of Russian emigration N. I. Oulianoff in the Russian culture. A review of his ideas and concepts for the development of national culture in the Russian diaspora. The views of N. I. Oulianoff in the history of Russian thought of such flows as "Westernism" Slavophilism "and" Eurasianism ". Showing ratio N. I. Oulianoff to P. Y. Chaadaev, Peter I and peter's reforms. N. I. Oulianoff was convinced that the reforms of Peter the Great gave our culture Golden and Silver Age. Historian spoke supporter apolitical culture of literature and art.
Keywords: N. I. Oulianoff, culture, Russian emigration, literature, philosophy, Russian culture, Westernism, Slavophilism, Eurasianism.
Судьба и развитие русской эмигрантской культуры в зарубежье занимает большое место в творческом наследии историка из «второй волны» Николая Ивановича Ульянова (1904-1985). Даже первое публичное выступление само-
* Базанов Петр Николаевич, доктор исторических наук, доцент, ФГБОУ ВП Санкт-Петребургский государственный институт культуры; [email protected]
** Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 15-03-00575.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 4
315
го известного историка второй волны эмиграции в Касабланке называлось «Культура и эмиграция». Впоследствии текст доклада стал первой публикацией в «Новом журнале», удостоился подробного разбора в рубрике «Комментарии» главного редактора профессора Гарвардского университета М. М. Карповича и также получил многочисленные отклики в печати [3].
Н. И. Ульянов был искренно восхищен уровнем культуры «первой волны» русской эмиграции, современники даже считали, что он преувеличивает, придавая ей всемирное значение. С другой стороны, после Второй мировой войны над культурой Русского Зарубежья нависла опасность скатывания в провинциализм, обывательщину, массовую культуру и политиканство. Ульянов был сторонником длительной культурной работы, а не немедленного переворота в СССР и чудесного возвращения на родину из-за партийной работы. Еще в 1952 г. историк провидчески писал про «первую «волну»:
Эмиграция поэтому имела законные основания считать себя монопольной обладательницей русской культуры. Придет время, когда этот период ее существования станет предметом специальных исследований, о нем будут написан книги, и тогда в полной мере откроется, какими огромными силами располагала зарубежная Россия. В течение трех десятилетий русские профессора вписывали блестящие страницы в историю университетов Запада, русские инженеры участвовали в крупнейших сооружениях нашего времени, музыка во главе с Глазуновым, Стравинским, Прокофьевым, Рахманиновым царила безраздельно, в мировой столице живописи, в Париже, наши художники завоевали себе видное место. О балете и говорить не приходится, он остался непревзойденным. Даже литература, труднее всех пережившая отрыв от родной почвы, создала шедевры, приобретшие мировую известность. Не говорю о большой культуртрегерской роли эмиграции, как популяризатора и распространителя русского искусства и русского знания за границей [12, с. 264].
Статья Н. И. Ульянова «Культура и эмиграция» так понравилась писателю Р. Б. Гулю, что он даже написал 8 февраля 1952 г. письмо главному редактору «Нового журнала» М. М. Карповичу:
2. Ульянов. У меня появилась одна, м. б., нелепая идея. Не оттиснуть ли нам экземпляров 50 статьи Ульянова для вербовки новых подписчиков (т. е. посылать ее намеченным жертвам, она очень убедительно говорит о необходимости такого журнала как наш). Что Вы об этом думаете? Напишите [4, с. 24].
В другом письме Р. Г. Гуля М. М. Карповичу от 25 мая 1952 г. снова дается положительная порой даже восторженная оценка:
Teперь о статье Ульянова, кот. посылаю. Статья мне кажется, превосходная. И она опять, еще больше, чем та, напоминает Федотова. Но у нее, на мой взгляд, есть дефекты. Она написана, как мне кажется, на одном уровне. Сначала все идет хорошо и на высоком уровне, а есть места, где он вдруг снижается, нападая на Левицкого несколько вульгарно по форме, есть кое-какие грубости, кот. я бы устранил. Читая статью, я делал наспех кое-какие вычеркивания карандашом, не рассматривайте их как редакцию, это только так, примерно. Если Вы эту статью примете, то мне думается, ее надо будет подсократить. М. б. тогда Вы отметите все, что выпустить. И для корректности, я бы везде поставил инициалы Левиц-
кого и лишил бы статью всего, что могло бы обидеть Левицкого. Но по сути, мне думается, что это прекрасная статья и в сущности ведь это же позиция Ваша и ведомого Вами журнала. Мне кажется, эта статья оч. полезной потому, что Левицкий (и вовсе не он один) представляет собой самый настоящий обскуран-тизми некое мракобесие, одевая его в «защитные» цвета. Когда я был на Христ. съезде в Сиклифе, ведь единственное Ваше выступление было и гуманистическое и западническое, а и у Арсеньева, и у Левицкого были именно эти самые «восточные» уклоны. И этот уклон в нашей эмиграции, мне кажется опасным и вредным, Ульянов же стоит на большой столбовой дороге, причем не узкого какого-то западничества (как многие меньшевики, напр.). Ему, вероятно, так же, как и нам с Вами многое дорого и в славянофилах — больших славянофилах. Тут же ведь большими славянофилами и не пахнет. Левицкий гнет именно в Конст. Леонтьева и рад бы, вероятно, погнуть и даже просто в Победоносцева с его «Россией ледяной пустыней, по которой ходит лихой человек», и культурный, на высоком уровне отпор этому мне думается, был бы оч. хорош. Мне представляется, даже очень бы было хорошо, если бы Левицкий написал Ульянову ответ (в одной книге Ульянов, в другой Левицкий). А если бы Вы снабдили это своими «Комментариями», было бы совсем чудесно. Журнал бы оживился и злободневной, и нужной, и интересной полемикой в высоком плане, а не плане «медвежьей свалки» (вот все, что заостряет статью в плане личном, мне думается, надо бы было удалить, да и по размеру она длинновата, это бы ее сократило). В ответ на письмо Ульянова я ему написал, что редакция получила его статью и я ее послал Вам. Буду ждать Вашего ответа [4, с. 48-49].
Известный общественный деятель, дипломат В. А. Маклаков писал публицистке Е. Д. Кусковой 18 мая 1953 г.:
Я прочел статью Ульянова. Не знаю, почему она должна бы эмиграцию потрясти. Когда это на празднике эмиграции ей говорят в лицо выбор места и темы может обидеть. Я бы там этого не стал говорить, но ведь все это печальная правда (за исключением нескольких преувеличений), при том естественная и неудивительная. Всякое дерево, которое вырвут из почвы и окунуть в ведро или бочку постепенно засохнут. Тоже происходит и с ней, кроме тех, кто превращается в «иностранца». И можно ли за это эмиграцию упрекнуть. Скорее упрекать можно за то, что она вообразила (те кто так думали), — что Россия с нею, что она ее представляет, что она Россия, а не только памятник прошлого. Можно упрекнуть тех, кто воображает, что он отсюда восстановить Россию, что их соглашение гибель Кремля. Но Ульянов ведь эмиграцию упрекнул не за это, а за то, что этих несбыточных притязаний она не могла оправдать. Такой же упрек не справедлив и не убедителен. Как же можно упрекнуть не одного человека за то, что он сделал, а целый народ за то, что он сделать не мог. Читая Ульянова, я вспомнил совет в стихотворении в прозе Тургенева: упрекай других в том недостатке, который в самом себе сознаешь, ты можешь быть искоренен; ты воспользуешься угрызениями собственной совести. В этом то чувство, которое вызвало во мне эта статья. Вольно же таких чудес ожидать от эмиграции. Скорее можно было ее упрекать, за то, что она, не имея сил, старается делать, и это чужими руками» [19, л. 53 об.].
Наибольший отклик в обществе вызвали статьи Н. И. Ульянова «После Бунина» (1954) и «Десять лет» (1958), неоднократно впоследствии перепеча-тывавшиеся и переиздававшиеся. В них Н. И. Ульянов выступает как куль-
туролог и литературный критик, озабоченный падением уровня культуры и художественной прозы и поэзии послевоенной эмиграции. Выступал историк и против примата политики над литературой. Литературное творчество, по его мнению, заменилось в СССР особым видом агитационно-пропагандисткой словесности, в которой сохранилась только оболочка искусства. После 1917 г. появилось целое поколение писателей, для которых мотивацией творчества служит не эстетическое переживание, а политическая задача, т. н. социальный заказ. Н. И. Ульянов подчеркивал, что литература эмиграции не была свободна от этой тенденции (П. Н. Краснов, Н. Н. Брешко-Брешковский), усилившейся после Второй мировой войны под влиянием И. Л. Солоневича и авторов из «второй волны». В противоположность стремлению писать только политически нужные и актуальные произведения — «писаревщине» (столь любимой большевиками и лично В. И. Лениным), историк поддерживает идеологию «автономии искусства», «искусства ради искусства», выдвинутую в Серебряном веке нашими декадентами. Н. И. Ульянов явно симпатизирует позиции В. Я. Брюсова, убежденного противника партийности культуры, литературы и искусства, апологета творческой свободы. Во всех своих работах о культуре и литературе историк опровергает распространенные заблуждения о решающем влиянии литературы на политические события.
Известный культуролог Русского Зарубежья А. Р. Небольсин писал: «Как я понимаю культурную миссию русской эмиграции?.. это борьба с модернизмом. Великие русские эмигранты Н. С. Арсеньев, В. В. Вейдле, историк Николай Иванович Ульянов». Это борьба за христианскую цивилизацию. Но даже коммунизм был часть того движения ХХ в., которое называют модернизмом. «Культ современности, наживы, культ жадности и в общем антихристианское движение» [5, с. 229]. Далее он уточняет свою мысль:
Эмигранты оказались в общем обязаны защищать христианскую цивилизацию, так ее можно назвать, даже в других странах. Многие из них понимали роль России и потенциальные роли и может быть теперь Россия опять возьмет инициативу в этой роли, что Россия как бы защищает мировую цивилизацию от всяких ее врагов. Вот незыблемые принципы русской эмиграции [5, с. 229].
Не является ли противоречием в творчестве Н. И. Ульянова его любовь к декадансу, Серебряному веку, модерну и декадентам и защита от модернизма? В положительной рецензии на книгу Г. В. Адамовича историк откровенно издевается над взглядами известного поэта. Тот отрекается от красоты — от всякого благолепия, «потому что сколько не вглядываюсь, не вижу других оснований к нему, кроме тьмы. Боголепие держалось на тьме». Это что-то вроде толстовского вегетарианства: не могу есть убоины.
Можно ли без кощунства произнеси слово «Бог», если усомнится хоть на миллионную долю секунды, что все равны, что в доступе к духовным и жизненным благам все должны быть сравнены? Что-то странное, чтобы не сказать архаическое звучит во всем этом. Что бархатного платья (Анны Карениной. — П. Б.) без неравенства, без эксплуатации не может быть — это сущая правда. Но ведь и Парфенона, и Аполлона Бельведерского, и Софокла, Фидия, Перикла не существовало бы. Не будь миллионов рабов, на костях которых построена греческая
и римская цивилизации. Такие же кости лежат в основании романо-готической культуры. Русская литература взросла на крепостном праве, а европейская, кроме того, еще и на колониальных зверствах. Если культуре суждено и впредь существовать, вряд ли у нее будет другой грунт, кроме человеческих костей. Это ужасно, но это что-то вроде закона, его же не прейдеши. Только социалисты берутся разрешать эту антиномию. Они гарантируют одинаковый всем доступ к духовным м жизненным благам. Но социализм, так же, как Бог, служит по сей день предметом веры. Ни один из семидесяти видов социализма, включая сюда и марксизм, не явил нам преимуществ перед утопиями Фурье и Сен-Симона. Не утопического социализма мы не знаем. Сам Адамович признает, что «если все равны, если все имеют право на то же самое, то бархата не всех не хватит». Да и не он (Г. В. Адамович. — П. Б.) ли припечатал Сартра, «верящего в правоту социализма, ратующего за социальную и расовую справедливость, за равенство, назвав все это вздором, который стыдно читать» [13, с. 73].
По мнению профессора В. М. Сечкарева,
Все, что он (Н. И. Ульянов. — П. Б.) пишет, сводится главным образом к переоценке ценностей, и, увы часто она оказывается негативной. Но до чего полезна эта негативность! Как много фетишей в культурной жизни не заслуживают пьедестала, на котором они пребывают! В то же время Ульянов отлично видит и ценности, живущие «на задворках», и он с той же убедительностью и той же точностью словесного оформления выводит из незаслуженного изгнания [8, с. 262].
По мнению авторов учебника «История русской культуры» Л. Г. Березвой и Н. П. Берлякова, «возвращение в Россию культуры эмиграции стало открытием новой России». Они отмечают успех таких авторов, как П. Н. Милюков с его знаменитыми «Очерками по истории русской культуры», В. А. Рязановского и Н. И. Ульянова. «Несомненно, что возвращение наследия русской классической гуманитарной мысли заметно оживило научный интерес к истории» [2, с. 263].
В традиционной троице русской общественной мысли — западничество, славянофильство (почвенничество), евразийство (востокофилия) Н. И. Ульянов был, по словам востоковеда и евразийца В. П. Никитина, «истым западником» [17, л. 2]. Европофил Н. И. Ульянов выступал и против пропаганды в истории и культуре т. н. «традиционного общества», утверждая, что чаще всего «традиционализм» — это реакционное явление, оправдывающее отсталость любого народа. Также историк иронически относился к цивили-зационной концепции развития человечества («культурно-исторических типов»). Европоцентризм Н. И. Ульянова сближает его как историка культуры с П. Н. Милюковым и еще более — с В. В. Вейдле. Классические славянофилы вызвали у Н. И. Ульянов естественный протест своим этнографизмом. Историк возмущался определениями типа «русский, кто — носит бороду, лапти, косоворотку или сарафан с кокошником и ест блины». Восприятие России как «православной Индии», отрицание науки и блестящей русской культуры ХУШ-Х1Х вв., утопическое понимание московского царства как счастливой Аркадии и Беловодии вызывали у профессионального историка, специализировавшего на этом периоде, здоровый скептицизм — как можно своими домыслами фальсифицировать реальную историю.
Московская Русь в результате ученых усилий предстала далеко не той славянофильской Аркадией, об исчезновении которой можно было бы жалеть и брать ее за образец идеального русского государства. Я вряд ли погрешу, сказавши, что культурой своей она немногим превосходила Хиву или Бухару XIX века. (В древности они были культурнее Москвы). [14, с. 10].
При такой позиции историк не принижал уровня народной русской культуры.
Есть у нас и народная песня, которая не уступит никакой другой, и в народных танцах недостатка нет, но не этим вкладом в мировую сокровищницу ценностей определяется роль России. Ее заслуга в том, что почти во всех областях творчества — в науке, искусстве, политике, в военном деле — выдвинуты имена и деяния мирового значения. Наша культура не местная, а всемирная. Вот почему нам не след уходить в этнографию, рядиться в сарафаны, косоворотки и распространять запах блинов и пельменей. Оставаясь национальными, мы больше всего должны ценить и развивать в себе мировые общечеловеческие устремления, завещанные нам Петром Великим, Ломоносовым, Пушкиным и всеми творцами и поборниками нашего культурного величия» [12, с. 261].
Сам историк так объяснял свои взгляды: «А ведь мы, как все подсоветские, были "западниками" не потому, что советский человек обязан быть западником, но и потому, что читали Ахматову: "Еще на Западе земное солнце светит / И кровли городов в его лучах горят"» [16, с. 133]. Актуально звучит и кредо «западников», выраженное в нижеприводимой цитате:
Какими бы болезнями ни страдала Европа, она остается Европой — родиной всемирной, общечеловеческой культуры, и не нам, обязанным ей всей своей славой, покидать ее в час беды. Сегодня это надо сказать ясно и во всеуслышание [12, с. 263].
Остро критикует Н. И. Ульянов евразийцев и почвенников. В письме В. П. Никитину он пишет:
Вообще, мне не нравится в евразийстве тенденция к бухгалтерскому подсчету восточных и западных элементов в русской истории и в русском обличьи. Не лучше ли было заняться изучением своих русских корней? Тогда быть может окажется, что на Восток незачем ходить в поисках нашего своеобразия [18, л. 2].
В одной из первых своих работ, написанных в эмиграции, Н. И. Ульянов высказывает классические постулаты западничества:
Это не случайность, что ни славянофильство, ни новое его издание — евразийство, не были приняты русской жизнью и русским сознанием. В них чуяли недоброе, не свое, хотя они и рядились в национальные одеяния [12, с. 262].
При этом Н. И. Ульянов не является расистом и подчеркивает антипатриотизм евразийства:
Что же касается монголов, то я и их считаю оклеветанными Берлиным, и при всем моем невежестве в ориенталистике очень бы хотел выступить со статьей
в их защиту. Если выберу время, попробую сделать. Что касается «Наследия Чин-гис-Хана» Н. С. Трубецкого, то рассуждения его, мне кажется, порочны в самой своей основе. Нам незачем искать источников идей защиты земли за пределами Руси, в чужих высказываниях. Эта идея русская и выразилась она до татарского нашествия. Вспомните «Слово о полку Игореве», «Повесть временных лет» или «Плач о погибели земли Русской». Чингис-Хан не мог оставить в наследие того, что не имел сам. Его империя — это натиск, захват, растворение. Понятия обороны не существовало? Русская же военная доктрина всегда была оборонительная, а не наступательная [18, л. 2].
Вместе с тем Н. И. Ульянов остается западником-патриотом, в статье «Комплекс Филофея» он показывает, что вышеупомянутый меньшевик П. А. Берлин фактически пересказывает расистские взгляды польского русофоба XIX в. Ф. Духинского:
Если я ссылался на Духинского, то не в силу своего «западничества», а лишь для того чтобы показать нашим меньшевикам (врагам расисткой теории) расистский первоисточник их теперешних взглядов на Россию [18, л. 2].
Интересно, как объясняет феномен западничества в России сам Н. И. Ульянов. Он справедливо относит это направление не к XIX в., а к значительно более раннему времени. «Увлечение Западом началось у нас давно. В XVII веке молодой Ордин-Нащокин совершил побег в "страну святых чудес", но попутешествовав, вернулся обратно» [11, с. 180]. Имеется в виду один из самых образованных людей Московского царства, стольник Воин Афанасьевич Ор-дин-Нащокин — сын ближнего боярина и дипломата Афанасия Лаврентьевича Ордин-Нащокина, основателя российской почты. Н. И. Ульянов четко разделяет западничество на два направления. Одно дело — заимствовать за границей научные, технические и культурные достижения (истинный патриотизм), другое — слепо переносить на российскую почву все без разбора по принципу зарубежное — значит отличное. Особую опасность представляет перенос чуждых идеологических структур. «Совсем иную реакцию вызывало западничество религиозное. Как только доходило до обращения в католичество, либо до преклонения перед ним, так явственно звучал мотив: "Как сладостно отчизну ненавидеть!"» [11, с. 180]. К духовным предшественникам автора этих знаменитых строк В. С. Печорина историк причислял И. А. Хворостина и П. Я. Чаадаева.
Тысячелетний комплекс вражды латинства к православному миру не допускал компромисса. Едва ли не первым образцом в этом роде был кн. И. А. Хворости-нин — современник и наперсник первого Лжедмитрия. В противоположность тем из людей XVII века, что понимали превосходство западного просвещения и хотели соответствующих реформ в России, он ни о каких реформах не думал, просто проникся брезгливостью к стране и народу, швырял навоз в православные иконы, смеялся над обрядами и обычаями и жаловался, что на Москве «жить не с кем». А человек он был больше наглый и высокомерный, чем просвещенный. С поразительной легкостью усвоил он "гордый взор иноплеменный", которым после него стали смотреть на Россию все неофиты латинства. Когда начались католические симпатии его духовного потомка Чаадаева — трудно сказать» [11, с. 180].
Убежденный западник, Н. И. Ульянов выступает против мыслителя, олицетворяющего это направление, — П. Я. Чаадаева. Над знаниями во всеобщей истории «Басманного философа» Н. И. Ульянов откровенно смеялся:
Откуда он, например, вычитал, будто «рабство» в Европе (он разумел крепостное право) обязано своим исчезновением западной церкви? Или с какой стати приписываются ей все успехи цивилизации? Как будто вовсе не был затравлен Абеляр и не был сожжен Джордано Бруно, как будто Лютер не называл Коперника дураком, а Галилей не стоял перед трибуналом инквизиции! [11, с. 179].
Н. И. Ульянов убедительно доказывал, что никакого революционного
демократизма и прогрессизма во взглядах П. Я. Чаадаева не было. Все беды России сводились к отсутствию католичества, в самой реакционной форме «а-ля Ж. де Местр».
Все началось с несчастного момента, когда, «повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими (западными. — Н. У.) народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания». Если история наша жалка и ничтожна, если мы — последний из народов, если даже на лицах у нас — печать примитивизма и умственной незрелости, причина этому одна — наше религиозное отступничество. Аракчеев, Бенкендорф, крепостное право, — все оттого, что мы не католики [11, с. 180].
Прекрасная иллюстрация западнического догматизма: стоит нам (жителям России) перенять нечто из Европы и Америки (от футбола и джаза до фашизма и гомосексуальных браков), как все станет хорошо.
Прельщенная «обличениями», революционная и либеральная общественность не поняла также, что «мстил» Чаадаев русской жизни не как человек европейского просвещения, а как католик. Ни наук, ни искусств, ни политических учений, ни декларации прав человека и гражданина, ничего, кроме католичества, для него не существовало на Западе. В многовековой вражде империи св. Петра с империями Павла и Андрея Первозванного — корень его высказываний о России. Прельщенная «обличениями», революционная и либеральная общественность не поняла также, что «мстил» Чаадаев русской жизни не как человек европейского просвещения, а как католик. Ни наук, ни искусств, ни политических учений, ни декларации прав человека и гражданина, ничего, кроме католичества, для него не существовало на Западе. В многовековой вражде империи св. Петра с империями Павла и Андрея Первозванного — корень его высказываний о России [11, с. 179].
Резко отрицательное отношение к П. Я. Чаадаеву было присуще не только Н. И. Ульянову, такая позиция имеет давнюю традицию, не исчерпывающуюся только философами-славянофилами. Еще поэт Н. М. Языков написал прекрасное стихотворение: «К Чаадаеву»:
Вполне чужда тебе Россия, Твоя родимая страна! Ее предания святыя Ты ненавидишь все сполна. Ты их отрекся малодушно,
Ты лобызаешь туфлю пап, — Почтенных предков сын ослушной, Всего чужого гордый раб! Свое ты все презрел и выдал, Но ты еще не сокрушен; Но ты стоишь, плешивый идол Строптивых душ и слабых жен! Ты цел еще: тебе доныне Венки плетет большой наш свет, Твоей презрительной гордыне У нас находишь ты привет. Как не смешно, как не обидно, Не страшно нам тебя ласкать, Когда изволишь ты бесстыдно Свои хуленья изрыгать На нас, на всё, что нам священно, В чем наша Русь еще жива. Тебя мы слушаем смиренно; Твои преступные слова Мы осыпаем похвалами, Друг другу их передаем Странноприимными устами И небрезгливым языком! А ты тем выше, тем ты краше: Тебе угоден этот срам, Тебе любезно рабство наше. О горе нам, о горе нам!
Не менее критическую оценку дает П. Я. Чаадаеву писатель Ю. Н. Тынянов в своем знаменитом романе «Смерть Вазир-Мухтара». Влияние Ю. Н. Тынянова на Н. И. Ульянова очевидно. Он лично знал и ценил писателя, беседовал с ним об историческом романе и считал более ученым человеком, чем любимый им М. А. Алданов [1, л. 1]. Те же, что и у Н. И. Ульянова, акценты на безумных голубых глазах П. Я. Чаадаева.
Тотчас же он сделал неуловимое сумасшедшее движение ускользнуть в соседнюю комнату. Бледно-голубые, белесые глаза прятались от Грибоедова. Было не до шуток, пора было все обращать в шутку [10, с. 39].
Чаадаев погрозил ему пальцем. Грибоедов вслушался. Он почувствовал неестественность белого лица и блестящих голубых глаз, речи, самые звуки которой были надменны. Новая Басманная с флигелями отложилась, отпала от России [10, с. 41].
И как никогда актуально звучит фраза, приписываемая Ю. Н. Тыняновым П. Я. Чаадаеву:
— Я многому там (на Западе. — П. Б.) научился, — сказал Чаадаев, пристально глядя на него. — Но не всем дано научиться. Пружины тамошней жизни сначала прямо отталкивают. Движение необъятное — вот все, не с чем симпатизировать. Но научитесь говорить слово home, как англичанин, и вы позабудете о России (Курсив мой. — П. Б.) [10, с. 43].
Н. И. Ульянов считал, что «европейскую культуру надо было брать с боя, как с боя было взято православие и византийская образованность при Владимире Святом» [14, с. 14]. Отсюда апология Пера Великого и его деятельности:
Петровские реформы — источник всей нашей культуры и нашего национального самосознания. Мы утверждались в этом лучшими нашими людьми — Ломоносовым, Карамзиным, Пушкиным, Соловьевым, Ключевским, Богословским, Платоновым, вынесшими Петру не только оправдательный вердикт, но и выдавшими величайшую похвальную грамоту» [14, с. 28].
Н. И. Ульянов — страстный поклонник Петра Великого. Недаром он писал, что хулители Петра I «не замечают даже, что язык, которым бранят его — прямой продукт его культурных преобразований». Патриот-западник Н. И. Ульянов является органичным выразителем новгородско-псковской, северорусской традиции отношения к петровским реформам, Швеции, западной науке, романо-германскому натиску. Он стоит не только на платформе своих предков и земляков крестьян Северо-Западной России, но считает себя продолжателем историков С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и С. Ф. Платонова (последним учеником которого был). В одной из своих работ Н. И. Ульянов, сравнивая культуру московского периода с петербургским, эмоционально восклицает:
Итак — век Пушкина или век Никиты Пустосвята? Вирши Симеона Полоцкого или поэзия александровской эпохи? Дороже ли нам наука, просвещение, искусство, все, чем мы живем, даже здесь, в эмиграции — или какие-то неясные «духовные ценности» допетровской эпохи? Да и знанием допетровского времени, равно как всего нашего прошлого, обязаны мы тому же Петру, раскрепостившему, историческую науку вместе со всеми другими науками. .. .Из всех эмигрантских умопомрачнений хула на петровские реформы — самое бредовое, самое патологическое» [15, с. 82].
Современники высоко оценивали творчество и талант Н. И. Ульянова. Рецензент журнала «Возрождения» А. Ф. Слизкой считал, что «главное его книги заключается не во внешнем блеске, не в гимнастике ума, а в глубине, оригинальности и смелости его суждений.» [9, с. 209]. Главный редактор того же журнала С. С. Оболенский подчеркивал: «Хорошо, что умная книга проф. Н. И. Ульянова написана так страстно, от великой любви к настоящей жизни, к подлинной культуре и к России» [7, с. 121]. А культуролог А. Р. Небольсин добавляет к этим мнениям: «...диалектичность Н. И., его умение спорить и полемизировать, не препятствующие обмену мыслей. .Его русская речь, живые мысли и ясное мышление одинаково привлекают. Он бытийственно насыщен, как сказал бы Ф. Степун» [6, с. 291].
Отечественный мыслитель Н. И. Ульянов даже на фоне многомнения Русского Зарубежья отличался необычными взглядами на историю нашей культуры. Еще в начале 1950-х гг. он предрекал угасание культуры и литературы Русского Зарубежья, предостерегал от увлечения политической, антисоветской конъюнктурой, ратовал за высокие стандарты культуры со-
отечественников. Убежденный патриот-западник, он скептически смотрел на к славянофильство и евразийство. При этом отрицательно относился к взглядам П. Я. Чаадаева, но с апологией писал про деятельность Петра I и петровские реформы, считая, что без них не было бы Золотого и Серебряный века — «восьмого чуда света».
ЛИТЕРАТУРА
1. Архив Дом-музея М. Цветаевой 79 КП — 838/2 Н. Ульянов. Нечто о критике. Ст. о творчестве М. А. Алданова. Вырезка из газеты [Новое Русское Слово] 4 июня 1967 г. — Л. 1.
2. Березвая Л. Г., Берлякова Н. П. История русской культуры. — Ч. 2. — М.: Владос,
2002.
3. Карпович М. М. Комментарии: 1. Эмиграция и культура. Эмиграция и политика // Новый журнал. — 1952. — № XXVIII. — С. 273-284.
4. Карпович М., Гуль Р. Письма о «Новом Журнале» // Новый журнал. — 2002. — № 226. — С. 21-62.
5. Небольсин А. Р. [Выступление в Совете Федерации РФ: «Я скажу несколько слов] // Российское зарубежье: История и современность. — М., 1998. — С. 229-230.
6. Небольсин А. О «Диптихе» Н. Ульянова // Новый журнал. — 1968. — № 91. — С. 288-291.
7. Оболенский С. [Рецензия] // Возрождение. — 1968. — № 194. — С. 116-121.
8. Сечкарев В. Н. Ульянов — эссеист и ученый: К семидесятилетию // Новый журнал. — 1975. — № 119. — С. 261-266.
9. Слизкой А. «Диптих» // Грани. — Frankfurt a.M, 1968. — № 68. — С. 206-209.
10. Тынянов Ю. Смерть Вазир-Мухтара. Рассказы. — М.: Правда, 1984.
11. Ульянов Н. «Басманный философ» (Мысли о Чаадаеве) // Диптих. — Нью-Йорк, 1967. — С. 162-188.
12. Ульянов Н. И. Культура и эмиграция // Новый журнал. — 1952. — № 28. — С. 261-272.
13. Ульянов Н. И. О сути // Новый журнал. — 1967. — № 89. — С. 67-78.
14. Ульянов Н. И. Петровские реформы // Отклики: Сб. ст. памяти Н. И. Ульянова (1904-1985). — Нью Хэвен, 1986. — С. 9-28.
15. Ульянов Н. И. Позорный рецидив // Спуск флага. — New Häven, 1979. — С. 72-82
16. Ульянов Н. Шестая печать // Диптих. — Нью-Йорк, 1967. — С. 132-141.
17. Columbia University Libraries, Rare book and Manuscript Library Bakhmeteff Archive (BAR). V P. Nicitin Papers. Box.1. Files: Переписка Н. И. Ульянова. Нью-Йорк, 1956-1957 гг. с В. П. Никитиным. Письмо В. П. Никитина Н. И. Ульянову от 27 авг. 1956. — Л. 1-2.
18. Columbia University Libraries, Rare book and Manuscript Library Bakhmeteff Archive (BAR). V. P. Nicitin Papers. Box.1. Files: Переписка Н. И. Ульянова. Нью-Йорк, 1956-1957 гг. с В. П. Никитиным. Письмо Н. И. Ульянова В. П. Никитину от 16 сентября 1956 г. — Л. 1-2.
19. Hoover Institution on war, revolution and peace; Stanford University. V. A. Maklakov Collection, Box. 10, Fold 13. — Л. 53-53об.
