CC BY
77Ars longa
Культура и революция: Бахтин, Маяковский, Ленин
Разотчуждение как (социальное) творчество
© Булавка-Бузгалина Л. А., Бузгалин А. В.
© Bulavka-Buzgalina L., Buzgalin A.
Культура и революция: Бахтин, Маяковский, Ленин. Разотчуждение как (социальное) творчество
Culture and revolution: Bakhtin, Mayakovsky, Lenin . Disalienation as (social) creativity
Аннотация. Показана диалектика культуры как революции и революции как культуры. Культура раскрывается как снятие отчуждения (разотчуждение) в процессе субъект-субъектного диалога, в котором создается качественно новая реальность — Истина, Красота, Добро, рождается новый человек — человек-творец (человек-креа-тор). Как таковая культура является революционной. Вторая сторона этих взаимоотношений — революция как культура — раскрывается авторами на примере социального творчества революционной России, вдохновителем которого был Ленин, поэтом — Маяковский. Разотчуждение в социальной и культурной сферах возможно только в той мере, в которой социально-политические революционные изменения осуществляются в единстве с освобождением культурного потенциала масс, а художественное творчество сопряжено с социальным творчеством.
Annotation. The authors reveal the dialectics of culture as revolution and revolution as culture, building up counterpoints of dialogues with the theory and practices of V. I. Ulyanov-Lenin, the philosophy of Mikhail Bakhtin and the poetry of Vladimir Mayakovsky. Culture is revealed as the removal of alienation (estrangement) in the process of subject-subject dialogue, in which a qualitatively new reality is created — Truth, Beauty, Good, a new person is born — a creator person, and as such, culture is revolutionary. The second side of this relationship — revolution as a culture — is revealed by the authors on the example of the social creativity of revolutionary Russia, the inspirer of which was Lenin, and whose poet was Mayakovsky. The authors conclude that disalienation in the social and cultural spheres is possible only to the extent that social and political revolutionary changes are carried out in unity with the liberation of the cultural potential of the masses, and art creativity is associated with social creativity.
Ключевые слова. Культура, революция, марксизм, разотчуждение, Ленин, Бахтин, Маяковский.
Key words. Culture, revolution, Marxism, disalienation, Lenin, Bakhtin, Mayakovsky.
Раскрывая замысел (вместо предисловия)
Для современных интеллектуалов невозможным выглядит сопряжение таких фигур, как Бахтин и Ленин, причем не только в России. Первый из них в глазах большинства гуманитарной интеллигенции, причем не только в России, — едва ли не сакральная фигура и символ духовности
Публикацию на английском языке см.: Buzgalin A., Bulavka-Buzgalina L. Culture and revolution: Bakhtin, Mayakovsky and Lenin (disalienation as [social] creativity) // Third World Quarterly. 2019. — DOI: 10.1080/01436597.2019.1700792.
БУЛАВКА-БУЗГАЛИНА Людмила Алексеевна — профессор Центра современных марксистских исследований философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова (г. Москва), доктор философских наук. БУЗГАЛИН Александр Владимирович — профессор МГУ им. М. В. Ломоносова (г. Москва), визит-профессор Хайнаньского и Харбинского педагогических университетов, доктор экономических наук.
и рафинированной интеллигентности [1; 6; 27; 45; 49]. Второй — символ если не чистого зла, то, по крайней мере, политического прагматизма и разрушения. Впрочем, в последнем случае есть и значимые исключения: и в России, и за пределами нашей страны есть ученые, достойно оценивающие вклад Владимира Ульянова-Ленина в социальную теорию и прогресс общества [26; 47]. Включение в этот кажущийся антиномич-ным ряд Маяковского представляется несколько более объяснимым: он и Поэт, и Революционер, причем все именно с большой буквы.
Еще более немыслимым покажется немалому числу людей позитивное сопряжение феноменов «Революция» и «Культура» (опять же каждое из слов с большой буквы, т. к. речь идет о категориях и отражаемых ими конкретно-всеобщих объектах, а не о тех или иных особенных явлениях). Обращение к теме революции еще несколько лет назад выглядело как нечто не только не актуальное, но и лежащее за пределами внимания интеллектуального мирового сообщества. Но 2017, 2018 и 2019 гг. кое-что изменили: мир вспомнил про то, что всего лишь 100 лет назад сначала в Российской империи, а потом в Германии и Венгрии произошли события, которые долгое время оценивались, — а многими (в том числе и авторами) и сейчас оцениваются — как социалистические революции. Более того, даже краткий контрапункт социалистически ориентированных действий ХХ в. показывает, что стремления человечества к обществу, качественно отличному от капиталистического, — не случайность. Это практически актуальный императив. Вспомним недавнюю историю:
— 1917, 1918, 1919 гг. — социалистические революции в Российской империи, Германии, Венгрии;
— начало 1930-х гг. — «Новый курс Рузвельта», результатом которого стало резкое возрастание роли государства в экономике, введение 90-процентной (!) ставки подоходного налога на наиболее богатых плательщиков и другие социально ориентированные реформы;
— 1936 г. — победа левых на выборах в Испании;
— 1949 г. — революция в Китае;
— конец 1940-х — 1960-е гг. — генезис и упрочение «реального социализма» в странах Восточной Европы, во Вьетнаме, на Кубе и т. д.;
— 1950—1960-е гг. — социально ориентированные реформы в Западной Европе, приведшие к формированию системы отношений, именуемой сегодня «европейским социализмом»;
— 1960—1970-е гг. — победы левых сил в результате антиколониальных революций и на выборах во Вьетнаме, Чили, Никарагуа и многих других странах «периферии»;
— 1998 и 2005 гг. — победы на выборах в Венесуэле и Боливии социалистически ориентированных сил.
И сегодня левые настроения настолько сильны, что о них как о главной опасности пишут и авторы доклада президенту США [48. P. 381— 426], и текста в журнале «Экономист» [52; 55]. Спустя почти 30 лет после появления работы о «конце истории» [46] мы вправе говорить о провале
этого прогноза и о конце «конца истории». Неолиберальная эпоха заканчивается. Что идет ей на смену?
Да, сейчас мало кто пишет о необходимости революционных социалистических преобразований; тем не менее подготовка любой революции начинается с реформ — проведенных или не проведенных, но востребованных.
Поэтому дискурс «Революция» если еще не актуален, то будет актуален в ближайшее время.
А Культура как процесс и результат со-творчества есть всякий раз не только преемственность, но и качественный скачок в будущее; не только созидание, но и разрушение (стереотипов, канонов, институтов). И как таковая культура революционна по своей сути. И обратно: революция созидательна и успешна только тогда, когда она культурна.
Следуя методам Бахтина, мы во многих случаях будем строить этот текст как диалог с читателем. Вы для нас не объект, который мы информируем о своих разработках, а субъект, с которым мы советуемся, которого приглашаем к совместному поиску, с которым спорим. Последнее не случайно, ибо более чем 30-летний опыт научной деятельности и участие в сотнях конференций и форумах по всему миру сформировали у нас некоторое представление о типичных взглядах гуманитарной интеллигенции. Отсюда и контрапункт стилей этого текста. Академическая философская материя ниже не раз будет перемежаться публицистически заостренными выпадами. В последнем случае мы будем стремиться следовать уже Ульянову-Ленину, о котором Пастернак очень точно сказал: «Он был как выпад на рапире».
Начать придется издалека, с определения понятий и формирования социофилософского контекста.
Культура как революция: творчество vs отчуждение. Бахтин и Ленин
Начнем с представления основных действующих лиц.
Михаил Бахтин — советский философ и литературовед, в нескольких небольших книгах которого вот уже несколько поколений изучающих его наследие интеллектуалов видят очень разные аспекты. Для нашей темы важны прежде всего два.
Первый — обращение к эпохе Ренессанса как периоду революционной смены культурных (и, в подтексте, социальных) парадигм — представлен прежде всего книгой Михаила Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» [5]. Смещение «верха» и «низа», обращение к Рабле, народному творчеству той эпохи и к тому, что называют «раблезианством», как не антитезе Культуры, а другой Культуре — новой, отрицающей прежнюю (преимущественно религиозную, ориентированную на «верх», на то, что принято обозначать словом «духовность») и утверждающей новую, реальную, земную культуру.
Второй аспект творчества Бахтина, существенный для нашего исследования, — видение культуры как процесса, субъекта и результата со-творчества, а со-творчества — как субъект-субъектного диалога. В таком диалоге происходят диалектическое сопряжение и отрицание двух равноправных субъектов, в нем нет объекта, нет подчинения одного логике другого. Бахтину на примере романов Достоевского удалось замечательно точно показать, что субъект — это не только автор, но и литературный герой, вырывающийся из подчинения писателю и вступающий с ним в диалог. Тот, кто, казалось бы, должен быть всего лишь марионеткой в руках кукловода, превращается в соавтора спектакля. То же может происходить и в реальной жизни (материальной, духовной), когда вырывающийся из пут отчуждения человек становится субъектом, не только рабом объективных законов, но и их творцом, не только куклой, но и соавтором спектакля. Причем не кукольного, а реального. И не спектакля уже, а бытийствования, действия, становящегося альтернативой отчужденному подчинению человека внешним социальным силам. Вспомним оппозицию Гамлета:
Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивленье И в смертной схватке с целым морем бед Покончить с ними?.. [41]
Герой Бахтина выбирает — быть. Так же, как и преодолевающий оппозицию «иметь» или «быть» человек Э. Фромма [40]. Субъект, вступая в диалог с другим Субъектом, не подчиняется ему и не подчиняет его. Они со-творят. Они совершают поступки. Они утверждают принципиальность бытия — то, что отличает поступок от шевеления марионетки, ибо поступок — это акт свободного действия. И здесь важны два момента. Первый. Действие свободно: познавая законы бытия (и Культуры, и Истории), субъект действия выбирает, что должно сделать для реализации императивов прогресса. Второй. Свободное действие: субъект не только познает необходимость, он действует, изменяя мир в соответствии с познанными законами его развития.
Совершающие поступки субъекты размыкают цепи отчуждения. Они творят культуру и историю. Не правда ли, здесь уже есть нечто созвучное музыке Революции?
Чтобы раскрыть остающиеся пока что для читателя едва ли не иероглифами понятия «со-творчество», «субъект-субъектный диалог», «поступок», нам придется углубиться в мир работ не только Михаила Бахтина, но и советских ученых, которых мы относим к направлению критического марксизма (Эвальд Ильенков [21], Наль Злобин [19], Генрих Ба-тищев [3], Вадим Межуев [36]). В их работах прозвучал ряд положений, значимых для раскрытия нашей темы и во многом сходных с идеями их зарубежных современников (Бертелл Оллман [53; 54], Иштван Месса-рош [50; 51], Адам Шафф [56]).
Начнем с понятий «отчуждение» и «разотчуждение».
ф ф ф
История исследования отношений отчуждения в рамках марксистской традиции хорошо известна. Начиная с работ Лукача и далее к работам ученых-«шестидесятников» были последовательно раскрыты все основные аспекты данной темы, поднятые Марксом как в ранних работах и рукописях, так и в «Капитале». В этом фундаментальном труде Маркса проблематика отчуждения отнюдь не исчезает; просто на место более общих и абстрактных категорий приходят более конкретные, связанные со специфическими формами отчуждения, характерными для товарных отношений (овещнение человеческих отношений, товарный фетишизм), капитала (эксплуатация и, в частности, формальное и реальное подчинение труда капиталу) и т. п. вплоть до превратных форм (заработная плата, прибыль и т. п.). Понимание этой специфики продвижения Маркса в своем исследовании ко все более исторически конкретным формам отчуждения снимает вопрос о том, что Маркс якобы отказался в зрелых работах от использования этой категории [29. С. 383—384, 391, 397; 30. С. 507, 513, 519, 529; 38].
В этих работах Маркса и его последователей отчуждение предстает как общая, но предельно значимая философская категория, отражающая такой класс общественных отношений, в которых генетически-всеобщие (на языке Ильенкова) атрибуты человека как родового существа «присваиваются» внешними силами и становятся чуждыми ему, господствуют над ним. Этими внешними силами становятся объективные, от воли и сознания человека не зависящие, ему неподконтрольные и неподвластные социальные феномены — разделение труда и конвейер, рынок и капитал, бюрократия и религия. Именно они превращают товары-вещи в фетиши, деньги — в меру ценности человека и общества, диктатора — в носителя общегосударственного интереса, идеологическую догму — в детерминант общественного сознания.
В этих условиях от человека оказываются отчуждены его труд, его средства и результат, общество и он сам, становящийся продуктом самоотчуждения. В результате весь мир становится для человека чужим и чуждым, неродным, злым, настроенным против него, делая как бы «естественным» принцип «человек человеку — волк». Эту чуждость всего и вся человек, бытийствующий в мире отчуждения, чувствует каждодневно и повсеместно, ибо в этом мире для него чужим, неродным, не своим становится все — и даже он сам, отчужденный от себя самого и превращенный в собственном самосознании в человеческий капитал, цену которого надо максимизировать независимо от твоих личностных устремлений. Причина этого известна: в рамках метасистемы, которую Маркс и Энгельс назвали «царством необходимости» [29. С. 386—387; 44. С. 294—295], от человека оказываются отчуждены все формы его социального бытия.
В истории, однако, всегда присутствует в некоторой мере и обратный процесс — разотчуждение [13], возвращающее человеку его родовую
сущность в той мере, в какой человек оказывается включен в процесс социального творчества. Оно может быть определено как снятие конкретно-исторических форм отчуждения посредством особого вида творческой деятельности, созидающей не только некий готовый результат («вещь»), но и новое общественное отношение, несущее в себе развернутую логику его сотворения (становления). Другими словами, разотчуждение есть такой вид творческой деятельности, результат которой, «овеществляясь» в том или ином социальном, культурном феномене, в то же самое время сохраняет в себе логику своего становления, т. е. логику самой породившей его общественно-человеческой деятельности.
Вразотчуждении главным является именно сам процесс разрешения противоречий, за которым стоит переход из модуса конструктивных намерений (преодоления тех или иных форм отчуждения) к модусу их фактической свершаемости (новому общественному отношению) и, тем самым, поступку.
Разотчуждение есть процесс творения Культуры и новых общественных отношений, снимающих отчуждение, творение Истории. И что же тогда есть «творчество»?
* * *
Тайна содержания этой категории, используемой представителями всех наук, еще далека от полной разгадки. Но представить те результаты, которые достигнуты Бахтиным и его коллегами, мы беремся. В понимании этих ученых творчество есть неотчужденное сотрудничество творцов (креаторов) в неограниченном социальном пространстве и времени. В советском критическом марксизме (и не только там) эти идеи в значительной степени были развиты [3; 4; 7]. В частности, было показано, что творчество — это всегда со-творчество, диалог всех творцов (креаторов). В этом смысле продукт деятельности ученых, художников и учителей всегда является одновременно результатом (1) их индивидуальной деятельности и (2) их диалога со всеми своими учителями и коллегами; с авторами всех трудов, которые они прочитали, и всей музыки, которую они когда-либо слушали; с природой, понимаемой в этом случае в большей степени как эстетическая и познавательная ценность, а не как источник сырья, и т. д. Из-за этого определить долю конкретного творческого работника в новом творческом продукте принципиально невозможно. Субъектами творческой деятельности в современном мире являются не только представители свободных профессий, не только финансовая и управленческая «элита», но и все акторы «рядовой», «массовой» творческой деятельности — учителя, врачи, художники, ученые, социальные работники, инженеры, библиотекари.
Суммируя выводы предшествующих исследований [9. С. 45—46], мы можем выделить следующие основные черты творческой деятельности, которые качественно отличают ее от репродуктивного труда.
1. Творчество — это не просто создание нового. Это деятельность, которая сочетает (1.1) распредмечивание культурного феномена [2. С. 154—155]), когда человек не потребляет некоторый ресурс (физическое потребление средств производства есть в лучшем случае предпосылка, но не содержание творческой деятельности), а использует его как культурный источник (информации, смысла, вдохновения), и (1.2) созидание нового культурного феномена — идеального в диалектико-ма-териалистическом смысле [10; 12. С. 85—86, 93, 119—126]. Отсюда такие свойства этого результата творческой деятельности, как (1.3) неограниченность и (1.4) потенциальная общедоступность: поскольку вследствие действия механизма распределения издержек затраты на тиражирование культурных благ стремятся к нулю, то их можно раздавать, не теряя.
2. Результат творчества многогранен. Это и (2.1) культурный феномен (художественное произведение, научный или конструкторский продукт, чему-то научившийся ученик или ставший более здоровым физически и нравственно человек), и (2.2) новые творческие качества самого субъекта творчества (создавая новый творческий результат, вы растете и обогащаетесь в самой этой деятельности). Вследствие последнего фактора творческая деятельность характеризуется (2.3) свойством самомотивации (творческий труд перестает быть обременением и превращается в потребность).
3. Как таковая творческая деятельность есть одновременно и особое общественное отношение — субъект-субъектный диалог [11. С. 102, 104] творца со всеми остальными деятелями культуры во времени и пространстве (и художник, и ученый, и инженер, и педагог создают новое только в диалоге со своими очными и заочными учителями и партнерами). В силу этого творчество — это одновременно и (3.1) всеобщая, и (3.2) сугубо индивидуальная деятельность. И это противоречие разрешается и воспроизводится всякий раз, когда творец вступает в очный и заочный диалог со всеми своими предшественниками и коллегами (читает книгу, слушает музыку, спорит с товарищами, наслаждается природой).
Всеобщность творческой деятельности обусловливает то, что она (3.3) создает феномен, априори являющийся всеобщей (культурной) ценностью, и потому (3.4) не требует социально-экономического опосредования для своего общественного признания (покупки рыночным агентом или иного). Признание его ценности происходит исключительно в (3.5) процессе распредмечивания данного феномена в иной творческой деятельности (в процессе со-творчества).
Сугубо индивидуальный характер творческой деятельности обусловливает то, что она уникальна, «незаменима» (не может быть замещена функционированием машины [39; 9. С. 45—46]).
Это основные отличительные черты творческой деятельности.
И это вместе с тем — развернутая характеристика Культуры как феномена, революционизирующего общество и Человека.
* * *
Владимир Ульянов-Ленин не был «вождем» в формальном смысле слова. Ни до революции 1917 г., ни после ее победы в партии большевиков вообще не было ни секретарей, ни председателей1.
Ленин был лидером, потому что остальные признавали за ним талант (если не сказать — гений) теоретика и практика, способного проникать в сущность исторических процессов, в глубину диалектики социальных противоречий, видеть объективные закономерности и совершать поступки (здесь особенно уместна эта категория, раскрываемая в работах Бахтина), проникая в суть исторических процессов, принимая на себя ответственность за последствия и в конечном счете — побеждая. Побеждая вследствие (подчеркнем еще раз) способности использовать метод и теорию марксизма для познания законов практики, одновременно критически развивая эти метод и теорию в соответствии с изменениями практики. И все это благодаря тому, что он синхронно включался и в теоретическое, и в социально-практическое творчество. Ленин-теоретик и Ленин-практик были, есть и будут нераздельны. Эта Личность — уникальный сплав творца-ученого (и в этом смысле — деятеля культуры) и творца-практика (и в этом смысле — революционера).
В обеих своих ипостасях Ленин — не один, но в первую очередь — несет ответственность и за все победы, и за все поражения, и за все величие, и за все трагедии проекта коммунистической эмансипации человечества. Отсюда столь пристальное внимание к нему и стремление превратить его в демона разрушения.
Прежде всего подчеркнем: культура не только революционна. Она еще и бесконечна и непрерывна во времени и пространстве, формируя единство человеческого бытия, соединяя творчество Конфуция и Гессе, Рабле и Бахтина, Баха и Эйнштейна2.
Как вечный и бесконечный процесс со-творчества и диалога всех со всеми Культура не революционна, диалектически противоположна качественному скачку, отрицанию. Как таковая она есть диалектическое (т. е. содержащее в себе и единство) отрицание Революции.
Но почему же тогда величайший революционер ХХ в. (а может быть, и всей до ныне прожитой истории) Владимир Ульянов-Ленин, обращаясь к молодому поколению революционеров России на съезде комсомола, говорит им о том, что революционером, коммунистом нельзя стать, не освоив все культурное богатство человечества3?
1 В РСФСР Ленин был председателем Совнаркома, но были и другие государственные лидеры. Среди них первым Секретарем ЦК стал И. В. Сталин.
2 Для понимания дальнейшего будет небесполезно напомнить и о следующих хорошо известных строках великого физика: «Музыка и исследовательская работа в области физики различны по происхождению, но связаны между собой единством цели - стремлением выразить неизвестное. Их реакции различны, но они дополняют друг друга» [43. С. 142-143].
3 «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» [22. С. 305].
Прежде чем ответить на этот вопрос, заметим: кажущаяся бессмысленной гипертрофия этого выражения (все культурное богатство человечества освоить по определению невозможно) представляется грубым преувеличением. Но на самом деле она несет в себе точное указание на разомкнутость культурного бытия: вступая в диалог с Пушкиным или Гете, вы погружаетесь в мир античной мифологии. Читая Бахтина, вы соединяете несоединимое — Рабле и Достоевского. Восхищаясь Маяковским, вы погружаетесь в мир удивительной нежности и классовой борьбы...
«Тайна» знаменитой фразы Ленина проста: включаясь в со-творчество, вы осваиваете в бесконечном и непрерывном, разомкнутом во времени (намеренно повторим эти понятия) диалоге именно все богатство человеческой культуры.
Так почему же Ленин-революционер потребовал от своих молодых последователей погружения в культуру, трижды подчеркивая необходимость учиться и проверять результаты в диалоге с практикой4 в разгар кровавой борьбы за коммунизм?
Потому что главная миссия Революции — созидание. Главная миссия коммунистической революции — созидание, со-творение коммунизма, а коммунизм, «царство свободы» — это и есть не что иное, как лежащий «по ту сторону собственно материального производства», по ту сторону «царства необходимости», по ту сторону отчуждения мир культуры. Не поэтому ли другой великий революционер, Карл Либкнехт, сформулировал свой знаменитый афоризм «коммунизм = культура»5, а глубочайший советский философ культуры Наль Злобин раскрыл диалектику этой связи в своем блестящем тексте [18]. Этот тезис развивал также современник Наля Злобина профессор Вадим Межуев [37].
Почему же культура революционна?
Потому, что она есть со-творчество. А это — не что иное, как созидание того, чего еще нет, и тем самым диалектическое отрицание того, что есть. Иными словами, революция в ее философском определении. Так, физика Эйнштейна отрицает (но не отменяет) физику Ньютона, геометрия Лобачевского — геометрию Эвклида, романтизм отрицает классицизм, а реализм — романтику. Любое творчество есть диалектика созидания и отрицания, и революционное творчество здесь не исключение.
Именно поэтому Культура есть то, что диалектически отрицает Революцию.
Впрочем, нам уже давно пора изменить на обратный порядок понятий и поставить вопрос о Революции как о диалектическом отрицании культуры.
4 «Нам надо во что бы то ни стало поставить себе задачей для обновления нашего госаппарата: во-первых — учиться, во-вторых — учиться и в-третьих — учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мертвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом» [24. С. 391].
5 К. Либкнехт: «В будущем не будет иной истории человечества, кроме истории культуры» [18. С. 2].
Революция как культура: Пролеткульт и/или Советская культура. Ленин и Маяковский
Пожалуй, пришло время представить третьего героя наших академических размышлений о Культуре и Революции — Владимира Маяковского. Поэт с мировым именем, величайший поэт советской эпохи. В самом этом сочетании уже есть важная для нашей темы интрига: с одной стороны — Поэт, с другой — поэт Революции. С одной стороны — тончайший лирик («Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?», «Послушайте, скрипка...»). С другой — трибун («Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо.», «Но если в партию сгрудились малые — сдайся, враг, замри и ляг.»).
Несколько менее известно то, что, еще не будучи поэтом, дворянин Маяковский стал революционером-большевиком и в неполных 16 лет оказался в тюрьме. А после победы Революции, не вступая в партию (правящую!), сделал для Революции больше, чем тысячи функционеров, и с полным правом сказал: «я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек» [32].
Для нас Маяковский фигура принципиально значимая, ибо он — персонифицированный синтез Культуры и Революции. Их гениальный сплав. покончивший в тридцать шесть лет самоубийством.
Почему? Был ли этот поступок свидетельством краха попытки такого синтеза?
Ответ на этот вопрос вырастает из противоречий взаимодействия Революции и Культуры в первые десятилетия победившей в России Революции.
Обратимся к историческим практикам включения революционных масс в культуру. Едва ли не наиболее впечатляющим (хотя, как всякий революционный процесс, предельно противоречивым) примером этого могут служить практики Пролеткульта.
Опыт Пролеткульта дает крайне противоречивый, но при этом определенный ответ на принципиально важный вопрос: возможно ли такое социальное бытие человека, которое предполагает и полагает не ритуальное, а творческое сопряжение его с культурой, обусловливающее и обеспечивающее раскрытие его сущностных сил, в том числе за пределами его профессиональной деятельности? Да еще так, чтобы эта связь с миром культуры была «заземлена» на материальные общественные интересы, ибо любые другие связи человека с миром культуры (в обход его социального бытия) рискуют рассыпаться при первом изломе реальности?
Практики Пролеткульта — это пространство, в котором взаимосвязь индивида с культурой проговаривалась, с одной стороны, в предельно неблагоприятной ситуации — в условиях Гражданской войны и преодоления разрухи. Но именно эта экстремальная ситуация выявляла имманентные законы такой взаимосвязи, ее границы и меру ее прочности. С другой стороны, эта связь революционного индивида с культурой именно тогда проявилась как объективная потребность самого индивида.
Что же стояло за этой потребностью?
ф ф ф
Революционный разворот классовой борьбы, особенно в период Первой мировой войны, вытолкнул набиравший силу пролетариат на острие социальной революции именно потому, что и господствующий класс, и сращенная с ним интеллектуальная «элита» продемонстрировали свою абсолютную несостоятельность в разрешении противоречий, в тисках которых находились к 1917 г. не только Россия, но и мир в целом. Сменив баррикады трех революций, выпрямляющийся, набирающийся сил пролетариат, сам ответив — свершением революции — на вопрос о власти и собственности, в конце концов задал вопрос: а где та культура, ради которой он шел на смерть, культура, которая была бы Про него, Для него, От него?
Без освоения культурного наследия и активного включения его в общественные процессы не могло быть и речи об исторической перспективе Революции и пролетариата как ее драйвера. Но у этой медали была и другая сторона: освоение культуры — процесс исторически длительный. Взявшись за крупномасштабные общественные преобразования, революционный субъект объективно испытывал огромную потребность в культуре, которая, будучи всеобщей, одновременно должна была быть связана с Революцией, с его классовыми и историческими задачами.
Вопрос культуры был для пролетариата насущной необходимостью, определяющей не только перспективу его исторического дела, но и прочность его сегодняшней политической власти. Классу, не «пришедшему» к власти, а завоевавшему ее, жизненно необходима была культура, которая давала бы ему понимание не только того, где и как устанавливать в обществе «новые светофоры», но как осуществлять движение по тому историческому пути, ради которого и свершалась Революция, унесшая миллионы жизней.
Вот почему вопрос о «строительстве новой культуры», проникнутой идеями социализма, пролеткультовцы поставили как вопрос о «своей», пролетарской, культуре. Об этом журнал «Пролетарская культура» писал в 1919 г.: «И совершенно напрасны и бессмысленны старания найти где-то такую эпоху, где-то такое течение в искусстве, из которого можно было бы выудить художество для современного борющегося пролетариата. Нет ни такой эпохи, ни такого течения в искусстве. История не повторяется» [42. С. 19].
Но откуда революционный класс мог взять такую культуру? Будучи отчужден от мирового культурного наследия всей своей предшествующей историей, пролетариат объективно не мог (по крайней мере на этом этапе) создать ее. Не мог эту культуру дать и класс-оппонент: «не может создать живую, здоровую культуру отживающий, умирающий класс. В руках буржуазии все вековые богатства. Однако, несмотря на все это, буржуазия не в состоянии создать ничего. Никакие румяна и пудры, никакие миллионы не в состоянии у буржуазии искупить ее страшный классовый порок — художественно-культурную импотентность. Это должна
раз и навсегда учесть молодая рабочая демократия. Должна учесть и сделать соответствующие выводы. При отсутствии таланта архитектора горы золота не в состоянии создать ни одной арки храма культуры. Вместо храма получается позолоченная казарма» [42. С. 16—17].
Так возникает вопрос: имеет ли право класс (интеллигенция предпочитает слово «народ»), создающий материальные предпосылки не только для развития культуры, но и для жизнедеятельности его субъекта, на то, что он сам создает? Иначе говоря, имеет ли право класс, создающий материальное «тело» культуры, не только на формальный доступ к ней, но и на полноценное включение в ее содержание, причем уже не в качестве зрителя на галерке, а главного действующего лица — субъекта (вспомним акцент на субъект-субъектном диалоге Бахтина!) культуры? Подчеркнем: субъекта, участника культурного диалога, со-творца? Эту проблему нельзя решить, если просто привести солдата, крестьянина или рабочего на концерт симфонической музыки.
Революционный пролетариат в лице своих теоретиков пошел дальше: на повестку дня он поставил вопрос не только о формальной доступности культурного наследия и не просто о реальной доступности ее содержания. Заявив себя авангардным субъектом исторических преобразований, пролетариат поставил главный вопрос — о своем субъектном бытии в культуре.
В этой, казалось бы, утопической и дерзкой заявке пролетариата в действительности заявила себя диалектика высвобождения человека из пут мира отчуждения, предоставлявшего ему лишь одну роль — объекта (сытого или нет — в данном случае это уже не столь важно) господствующих сил отчуждения (рынка, капитала, бюрократии, религии).
Эту заявку революционного субъекта на субъектное бытие в мире культуры можно рассматривать и как заявку на новый тип гуманизма, ориентированного на созидательное высвобождение действительных отношений от власти сил отчуждения — «мы наш, мы новый мир построим». Становление пролетариата как субъекта истории, а затем и как субъекта политической власти стало объективной предпосылкой появления у него запроса на ту культуру, которая отвечала бы его интересам как класса, отражала бы его чаяния и надежды; более того, несла бы такую художественную оптику, которая давала бы человеку труда и творчества возможность осмыслить себя, свои противоречия, свое место в общественной ситуации, разглядеть свои перспективы. Говоря языком Бахтина — вступить в диалог с миром культуры и миром социального творчества, причем вступить в качестве субъекта. Пролетариат востребовал новую культуру, которая была бы связана с его жизнью и деятельностью.
Запрос на обновление культуры был обусловлен и самим ее объективным состоянием — тем состоянием, в котором она оказалась накануне Октября 1917 г. А это состояние даже самой творческой интеллигенцией расценивалось как глубоко кризисное.
С одной стороны, культура содержательно уже не справлялась с напряженностью и остротой общественных противоречий, вызванных Первой мировой войной. Художественная презентация бытия была уже
исчерпана: символизм прятался в театральный занавес; в футуризме корчились надломленные формы и смыслы.
С другой стороны, внутренние противоречия культуры, требовавшие разрешения, оставались по-прежнему замкнутыми в старые социальные формы, не давая возможности их развитию. Суть этого кризиса выразил А. Блок в докладе «Крушение гуманизма»: «Творческий труд сменяется безрадостной работой, открытия уступают первое место изобретениям. Все множественно, все не спаяно; не стало цемента, потребного для спайки; дух музыки отлетел, и "чувство недовольства собою и окружающим", по признанию историка, "доводит до изнеможения. Мы имеем право сказать о себе словами Паскаля, что человек бежит от самого себя. Таков недуг нашей эпохи, и симптомы его так же очевидны для человека мыслящего, как физическое ощущение приближения грозы"» [8. С. 107].
Кризис культуры проявлялся в первую очередь не столько в изношенности ее художественных форм, сколько в исчерпанности того, что задает ей (1) вектор ценностной ориентации, (2) меру гуманизма (человечности), (3) характер творческой органики, (4) этическую напряженность творческого субъекта, (5) степень всеобщности (универсальности), (6) содержательные приоритеты. Общественное самосознание культурного кризиса также становилось важнейшей предпосылкой формирования общественного запроса на новую культуру.
Так накануне Октябрьской революции 1917 г. сформировались два типа общественного запроса на новую культуру.
Первый — идеологический, востребовавший пролетарскую культуру, призванную содержательно отвечать интересам пролетариата как субъекта социалистической «перезагрузки» общественного бытия.
Второй — культурный, ориентированный на такое высвобождение Культуры от прежних, сковывавших ее социальных форм, которое связывало бы ее с магистралью социального прогресса, открывающей для нее новое художественное и социальное бытие.
Говоря современным языком, историческая ситуация 1917 г. востребовала «перезагрузки» не только социально-политических отношений, но и самой культуры.
«Перезагрузка» культуры, однако, не могла идти по тому же пути, по которому шла социальная революция. Напомним: культура одновременно и непрерывна, всепространственна, и постоянно революционно самообновляема. Это противоречие в полной мере отразили практики послереволюционной России в дискуссии о пролетарской культуре. Вот как эту дилемму формулировал А. А. Мейер: «является ли в действительности пролетарская культура высвобождением общечеловеческой культуры после полного разрушения какой-то старой культуры, действительно ли речь идет о новой культуре, действительно творится новая культура?» [20. С. 13].
Удивительно, как точно отреагировал на эти объективно возникшие вопросы Ленин. Подчеркивая необходимость и важность подчинения дела просвещения делу революции, он в то же время отвергал идею пролетарской культуры как особой культуры. В лозунге пролетарской
особости он видел «теоретически неверные и практически вредные, всякие попытки выдумывать свою особую культуру, замыкаться в свои обособленные организации» [25. С. 337]. Не забудем: даже с социально-политической точки зрения задача пролетариата и пролетарской революции есть не что иное, как уничтожение себя как класса вместе с уничтожением классового общества вообще.
И это была позиция не только Ленина, но и части интеллигенции. Вот что писал представитель Вольного философского общества Н. Н. Пунин: «Именно так понимал пролетариат Маркс, так понимают его и сейчас коммунистические вожди пролетариата — пролетариат не пришел для того, чтобы кого-то сместить и кого-то заменить, но чтобы проявить человеческое в нас по существу.» [20]. Такова же позиция и А. В. Луначарского: «В тысячу первый раз повторяю, что пролетариат должен быть во всеоружии всечеловеческой образованности, он класс исторический, он должен идти вперед в связи со всем прошлым. Отбросить науки и искусство прошлого под предлогом их буржуазности так же нелепо, как и отбросить под тем же предлогом машины на заводах или железные дороги» [28].
Так Революция выявила одно из фундаментальных своих противоречий: пролетариат, героически и плодотворно осуществляя себя как субъект, т. е. как творец истории, в то же время быть творцом собственной культуры не мог. В связи с этим напрашивается вопрос: тогда зачем пролетариату нужно было вести все эти исторические битвы, во имя чего? Во имя только куска хлеба и политической гегемонии? И если так, то тогда в чем состояла социалистичность Октябрьской революции, отличающей ее от других типов революций?
Вопрос, откуда революционным массам взять свою культуру, оставался открытым. Если пролетариат не может ее создать, то кто сможет? Интеллигенция, может быть, и сможет, — но захочет ли? Зачем ей обслуживать чуждый ее интересам, и тем более ее вкусам, пролетариат? И если пролетариат объективно не мог создавать «свою» науку и «свое» искусство, то не означает ли это, что для него оказывалась закрытой дорога к творчеству вообще? Ведь культура, как принято считать, является едва ли не единственным пространством креативности. Этот вопрос обретал особую актуальность еще и потому, что характер труда пролетариата чаще всего был далек от творчества, оставаясь физическим и тяжелым.
Вопрос о преодолении отчуждения пролетарских масс от творчества тесно связан с вопросом о том, на какой основе возможно вообще снятие отчуждения революционных масс от культуры.
Тот взрыв общественных противоречий, который привел к Октябрю 1917 г., оставлял лишь один ход диалектического решения этих вопросов — через включение революционных масс в социальное творчество, понимая под этим творчество таких форм общественных отношений, в рамках которых возможно было бы разрешение существующих противоречий. Другими словами, социальное творчество есть созидание
таких форм общественного развития, в русле которого возможно развитие человека как субъекта истории и культуры.
Именно поэтому социальное творчество, будучи творчеством нового типа, стало формой разрешения выше обозначенного противоречия пролетарских масс: в условиях отсутствия возможности включения индивида (пролетарских масс) в художественное или научное творчество социальное творчество становится всеобще доступной формой, во-первых, развития креативного потенциала индивида, во-вторых, реализации его как субъекта творчества.
Потребность же масс в социальном творчестве в революционный период была продиктована необходимостью прорыва из экономического кризиса, из распада социальных и политических институтов, из разрывающихся в культуре связей и традиций, из накала и жесткости прорвавшегося многовекового антагонизма межклассового противостояния. Потребность в культуре у революционных масс могла возникнуть и возникала лишь из двух предпосылок: во-первых, из материальной деятельности по поводу обустройства новой жизни и попыток сохранения тех завоеваний, которые пришлось ему защищать в тяжелой борьбе; во-вторых, из насущной потребности индивида понять, в чем состоят его реальные интересы и перспективы.
Вот почему социальное творчество, будучи формой созидания (1) принципиально нового общественного устройства, становилось важнейшей предпосылкой формирования (2) качественно нового социального субъекта — Нового человека (субъекта истории и культуры).
❖ ❖ ❖
Поиск такого превращения Революции в Культуру стал важнейшей проблемой и вместе с тем важнейшим завоеванием Революции.
Существуют только три опыта продвижения по этому пути — пути развития творца Революции в творца Культуры.
Первый — сам Пролеткульт. Система отношений, в пространстве которой полуграмотный рабочий, солдат, крестьянин приходили в клубы, чтобы начать писать стихи и картины, ставить спектакли и играть в них главные роли. А еще они шли в технические кружки, развивали спортивные общества, учились делать самолеты и дирижабли, летать (не удержимся от важной реплики: тема неба, полета, устремленности ввысь пронизывает все бытие советского человека первых послереволюционных десятилетий; для того, чтобы убедиться в этом, достаточно пройти, задрав голову, по вестибюлю станции метро «Маяковская»).
Создавали ли рабочие и крестьяне гениальные произведения искусства, рождали ли они технические изобретения и научные открытия? Крайне редко. Так зачем же тогда в разрушенной Мировой и Гражданской войнами, полуголодной стране огромные средства тратились на эти клубы?
Ответ одновременно необыкновенно сложен и удивительно прост.
Он сложен, потому что лежит вне кажущейся нам сейчас единственно возможной логики прагматизма: Пролеткульт не давал прибыли и даже не «производил» произведения искусства.
Он, этот ответ, прост, потому что Пролеткульт создавал то, ради чего, собственно, и свершалась Революция, — практическое приобщение революционных масс к Культуре. Кружки и общества рабочих, крестьян, молодежи создавали не самое тело Культуры; они создавали новые, неотчужденные, отношения по поводу включения человека труда в Культуру, они разотчуждали существовавшее столетиями отчуждение трудящихся от Культуры.
Да, полуграмотный рабочий писал примитивные пьесы и был неважным актером. Но в практике своего совместного с интеллигенцией включения в творчество он впервые реально вступал в диалог с искусством, с наукой, с инженерной деятельностью. В диалог, в котором он был полноправным субъектом со-творчества (здесь более чем уместны эти категории Бахтина), а не объектом обучения. Революционер — автор и участник величайшего социально-творческого действа истории — Революции, потрясшей мир, в этих простейших формах включался в отношения со-творения Культуры, ибо он в этих кружках начинал видеть красоту и смыслы стихов и картин. Полуграмотный работяга, благодаря этим диалогам, вступал в отношения и деятельность, позволяющие рас-предмечивать феномены культуры, и тем самым становился ее со-творцом, диалектически снимая Революцию в Культуре.
Второй опыт такой трансформации — ленинский план культурной революции. Этот проект генерируется незадолго до смерти его автора. Генерируется не только Лениным; но в главных акцентах он именно ленинский — план качественного изменения бытия через развитие Культуры и Человека, план развития Революции через формирование Культуры, через скачок «по ту сторону» мира бескультурья.
Это отнюдь не только (и прежде всего не) план ликвидации неграмотности, развития профессионального образования. Это план формирования новой жизни как отношений со-творчества и человека как его субъекта. Во всех проявлениях: от включения в искусство и техническое творчество до участия в управлении своим предприятием и страной. А со-творчество и есть, как мы подчеркнули выше, пространство Культуры. Так в очередной раз мы становимся свидетелями того, что, возможно, сам того не ведая, Бахтин становится философом, продолжающим мысли и практики Ленина, как бы ни чудовищно это звучало для рафинированных интеллектуалов, выхолащивающих наследие Бахтина, превращая его едва ли не в предтечу постмодернизма [45].
Третий опыт. Жизнь и творчество Маяковского. Мы не случайно выше сказали о нем как о Поэте, который был в самой сущности своей поэтической жизнедеятельности Революционером. Он именно так писал стихи — ориентируясь на преобразование мира. И не только тогда, когда он говорил о Ленине и Советском паспорте. Он так писал все свои произведения. И когда он заканчивал одно из самых пронзительных в нежности и лиричности стихотворений словами «все мы не-
множко лошади»6, он говорил о. разотчуждении. О неотчужденном отношении к миру. И об этом же он говорил, когда видел себя — глашатая, горлана, главаря — щенком. Трогательным, требующим ласки и защиты собачьим детенышем.
Об альтернативе отчуждению — пошлому, подлому, прилипчивому мещанству — писал Маяковский в своих сатирических пьесах, и был глубоко прав, ибо в конечном счете Революцию и рожденную ей Родину Революции — СССР погубили не империалистические агрессоры, а Пьеры Присыпкины. Мещане, чье мурло (очень точное слово, мы бы даже сказали — категория) чем дальше, тем больше заслоняло лики — нет, не святых — революционеров. Тех, о ком писал поэт, посвящая свои строки товарищу Нетте, пароходу и человеку. Тех, с кем он разговаривал так, как говорят с товарищами, обращаясь к портрету Ленина и утверждая:
Товарищ Ленин,
работа адова
будет
сделана
и делается уже [33].
Пронзительны эти строки Маяковского. И пронзительна его жизнь — Поэта, которому Гослитиздат отказывал в печати его книг, и который в ответ на это сам ехал в города и на заводы, читал там стихи и напрямую спрашивал рабочих: ВАМ мои стихи нужны? И когда они отвечали: ДА, — это становилось актом не только культурного со-творчества, но и социального со-творчества, диалога Субъекта-автора и Субъекта-слушателя по поводу со-творения нового общественного отношения, по поводу рождения новых практик — прямого обращения художника к гражданину, минуя бюрократа и цензора.
И в той атмосфере, в которой такой диалог становился невозможен, когда власть переходила чем дальше, тем больше к тем, кого люто ненавидел поэт («Я волком бы выгрыз бюрократизм.»), все более мурло мещанина начинало давить Революцию, Маяковский начал задыхаться. А жить без воздуха Революции и Культуры он не мог.
Революция, рождающая Культуру: Ренессанс, СССР и конец «конца истории» (вместо заключения)
Академическому тексту мы предпошлем два образа.
Первый. Российская глубинка. Озеро в дремучем лесу. Начало весны. На льду появляются первые проталины. Теплеет. Проталины превращаются в лужи. Заморозки. Озерцо опять покрывается сплошным льдом. Апрель. Лед тает, и вот уже перед нами вода, в которой плавает множество льдин. А там и июль. В озере можно купаться. Во всяком случае, россияне в таких озерах купаются.
6 Лошадь, не надо. Лошадь, слушайте — чего вы думаете, что вы их плоше? Деточка,
все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь [35].
Второй. Санкт-Петербург. Апрель. Нева. Ледоход. Бурный поток несет массу льдин, сломанные деревья, обломки, мусор. Яркое солнце. Красота. Страшно. Впрочем, в июле даже намека на лед нет, и смельчаки на пляже у Петропавловской крепости осмеливаются нырнуть в прогревшуюся аж до 18 градусов Неву.
Читатель, мы уверены, уже догадался, что это — два образа Революции, каковая всегда есть качественное изменение, уход в прошлое старого качества (в нашем образе — Н2О как твердое тело) и рождение нового (Н2О как жидкость). И независимо от того, сколь длителен или кратковременен, радикален или постепенен был переход, он в любом случае был Революцией.
Такова и социальная революция. Независимо от ее продолжительности, методов, результатов и жертв в конечном итоге она есть переход от старого к новому, к более прогрессивной общественной системе (если был осуществлен переход к менее прогрессивной, то тогда это уже контрреволюция).
Такой прогрессивный качественный скачок происходил, в частности, на протяжении более чем 500 лет в Европе, шедшей от натурального хозяйства, феодальной зависимости, сословного неравенства и абсолютной монархии к рынку, наемному труду и капиталу, буржуазной демократии и тому, что принято называть «права человека». Шел через чреду политических переворотов, гражданских, религиозных и колониальных войн, казни царей и императоров, рабство (в США), «кровавое законодательство» (в Англии), массовое истребление восстававших крестьян (в Индии), опиумные войны (в Китае). Но то, что переход от феодализма и азиатских деспотий к рынку, капиталу и буржуазной демократии был и остается прогрессом, мало кто оспаривает.
Гораздо более спорен другой вопрос: был ли качественный скачок, начавшийся в 1917 г. в Российской империи и охвативший в ХХ в. человечество, социальным прогрессом, Революцией? Ответ на этот вопрос более чем не прост и требует, во-первых, доказать, что феномен «прогресс» существует, и что категория «прогресс» не есть заблуждение до-пост-модернистской эпохи. Во-вторых, следует сформулировать и обосновать понимание социального прогресса и его критерий (критерии). В-третьих, на этой основе надо исследовать меру прогрессивности и регрессивности попыток продвижения к коммунизму в ХХ в. вообще и Революции 1917 г. в России в частности.
Существует ли объективно социальный прогресс? Да. Ибо в конечном итоге именно этот вопрос — за или против прогресса, и какого — был и остается главной баррикадой не только идейного, но и экономического, политического, культурного противостояния и борьбы в мире на протяжении последних столетий. Это не исчезающее, вопреки всем постмодернистским отказам от «больших нарративов» [15; 16], противостояние сторонников и противников социализации капитализма (роста общедоступности образования и здравоохранения, снижения социального неравенства и сокращения бедности, прогресса общественного регулирования производства и развития общественного присвоения
общественных благ — всего того, что выражает девиз всемирных социальных форумов «Люди, а не прибыль!»), сторонников и противников движения по ту сторону «царства необходимости».
Известен ли критерий социального прогресса? Да. Ибо есть многочисленные практики, которые доказывают, что человечество медленно, нелинейно, делая шаги вперед и назад, все же стремится к движению в сторону разотчуждения, развития человеческих качеств, диалога с природой и т. д., стремится в направлении, которое молодой Ульянов выразил в своих замечаниях на проект программы Российской социал-демократической рабочей партии, написанный Плехановым. Таким критерием, считал он, служит не только рост благосостояния, который может дать даже монополистический капитализм, но свободное всестороннее развитие личности1. Это формула, продолжающая и развивающая главный посыл «Манифеста Коммунистической партии» — «Свободное развитие каждого как условие свободного развития всех!»8. (Авторы не боятся, что их причислят к кругу коммунистов; принадлежность к нему — честь, которую мы, надеемся, сумеем заслужить)9.
Была ли Революция 1917 г. в конечном итоге социалистической и прогрессивной? Да, ответил своим критикам Ленин, и был прав. При всем недостатке материальных и культурных предпосылок, при всей кровавости Гражданской войны (не большевиками развязанной), в конце 1911-го — начале 1918 г. Советская власть мирно победила в 80% губерний Российской империи. А война как таковая началась, только когда контрреволюция была поддержана мятежом белочехов и интервенцией почти всех (!) стран (от Германии и Турции до Англии и Франции), до этого воевавших друг с другом в Первой мировой войне, но «солидарно» выступивших против стремления народов России к социализму.
На основе исследования баланса сил социального созидания и разрушения, культурного прогресса и культурных потерь, продвижения по пути рождения нового Человека и миллионных жертв — на основе не калькуляции, но соизмерения того отчуждения и разотчуждения, что несла и продолжает нести в себе эта Революция, мы говорим: да, она в конечном итоге прогрессивна. И в этом смысле мы — ленинцы. Для этого у нас и у наших товарищей есть немало аргументов, которые мы
7 «Неудачен и конец параграфа: "планомерная организация общественного производительного процесса для удовлетворения нужд как всего общества, так и отдельных его членов". Этого мало. Этакую-то организацию, пожалуй, еще и тресты дадут. Определеннее было бы сказать "за счет всего общества" О, и не только для удовлетворения нужд членов, а для обеспечения полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества» [23. С. 232].
8 «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» [31. С. 447].
9 Подробнее позиция авторов и наших товарищей по данному вопросу, включая развернутое определение позитивной свободы, социального освобождения, раскрыта в книге «Дорога к свободе. Критический марксизм о теории и практике социального освобождения» [17], ставшей нашим ответом печально известному тексту Ф. Хайека «Дорога к рабству».
суммировали в фундаментальном труде «Вершина Великой революции» [14]. В нем обобщены обширные исторические материалы и выводы многочисленных работ наших товарищей и учителей из многих стран мира. Мы еще вернемся к этой теме; а сейчас о том, почему Революция рождает культуру.
Начнем с перефразировки этого тезиса: общественно-историческое, изменяющее общественные отношения, является социальной революцией, качественным скачком по дороге прогресса только тогда, когда оно становится основой для расцвета культуры — науки и образования, технического творчества и искусства, культуры во всем ее богатстве. Причем расцвета, включающего в свое пространство массы гораздо более широкие, нежели ранее, в рамках старой, снимаемой Революцией, социальной системы.
Это вывод из марксистской теории революции, в которой содержание данного феномена определяется как диалектическое отрицание прежней общественно-экономической формации и создание предпосылок для развития новой. Революция — это пространство-время прямого социального творчества, высвобождения человека из-под власти сил отчуждения. Как таковая Революция становится праздником угнетенных и локомотивом истории. Первое качество она обретает в той мере, в какой снимает старые отношения отчуждения, но при этом не рождает новых, еще более чудовищных (иначе это будет контрреволюция). Второе качество Революция получает в той мере, в какой осуществляющие ее силы включаются в непосредственное социальное творчество.
Раскрепощая от (прежних) форм отчуждения широкие массы и превращая их в участников социального творчества, Революция создает объективную заинтересованность революционных масс во включении в культурное со-творчество. Последнее становится для них той пищей и той влагой, которую алкают изголодавшиеся и измученные культурной жаждой люди. Она нужна им как орудие для преобразования мира. Она нужна им как те «кирпичи», из которых они строят этот мир, ибо созидают они именно мир культуры — мир со-творчества, Нового Человека.
Была ли Октябрьская революция 1917 г. именно такой — локомотивом истории, социально-творческим поступком масс, рождающим у них потребность в культуре и мощный драйв творить ее?
Мы уже ответили: да, была. Она дала импульс развитию науки и образования. Она дала импульс развитию и прогрессу качественной великой всемирной культуры — советской культуры. Она в конечном итоге пусть не до конца, не навсегда, не для всех, но дала доказательство того, что десятки миллионов людей могут наше ставить выше, чем мое. Жить, творить, бороться и даже умирать ради того, чтобы «царство свободы» становилось реальностью, чтобы росли «голубые города, у которых названия нет». Чтобы человек чувствовал свою личную ответственность за будущее, за уничтожение фашизма, за то, чтобы стал реальностью город-сад. Вслушайтесь в строки Маяковского:
Я знаю —
город
будет,
я знаю —
саду
цвесть,
когда
такие люди в стране
в советской
есть! [34].
Такие люди — новые, преодолевающие в самих себе отчуждение, — в стране советской есть. Не были, а есть. Они есть, поэтому их исторический опыт жив — как жив опыт гезов, гарибальдийцев, декабристов.
Мы помним про жертвы, которыми устланы исторические практики СССР. Они огромны. Но вот вопрос: в какой мере они стали следствием ошибок и даже преступлений иных псевдореволюционеров, а в какой — результатом «холодных» и «горячих» войн против нарождающегося социализма со стороны всех сил отчуждения — от фашистской агрессии до «культурного» охаивания? В какой мере за ГУЛАГ и бюрократическую духоту ответственна партийно-государственная номенклатура, приватизировавшая власть народа, а в какой — сдавшийся на милость более или менее сытого отчуждения мещанин, в том числе из числа «элитной» интеллигенции?
Этот текст — не место для ответов на эти вопросы. И не потому, что мы уклоняемся от самых трудных проблем; а потому, что мы уже дали наше видение их решения в ряде предшествующих публикаций (наиболее полное — в книге, написанной совместно с Андреем Колгановым «СССР: оптимистическая трагедия»).
Здесь же подчеркнем: и социально-экономические, и политические, и культурные практики СССР и других стран «реального социализма» были пронизаны мощным противоречием «серой» и «красной» линий. Первая, линия отчуждения, проводилась в жизнь конформистом и взращенным им бюрократическим слоем, стремившимся подчинить своим интересам результаты Революции. Вторая, линия социального и культурного творчества, разотчуждения, была жива (хотя и в тесном переплетении с первой) благодаря продолжавшейся все эти десятилетия Революции и рожденной ею Культуре.
* * *
Главный тезис, который мы хотели раскрыть, главный вывод нашего текста: Революция есть не только диалектическое отрицание, но и диалектическое со-творение Культуры. И потому главным аргументом в пользу культурно-созидательной миссии Революции, начавшейся в 1917 г. в России, будет то, что в конечном итоге она стала основанием для рождения нового типа всемирной (ставшей достоянием всего мира!) культуры — Советской Культуры.
В СССР мы построили культуру как коммунизм. Грядущим поколениям осталось завершить проект и создать коммунизм как культуру.
Литература
1. Аверинцев С. С., Давыдов Ю. Н., Турбин В. Н. и др. М. М. Бахтин как философ. М. : Наука, 1992.
2. Батищев Г. Опредмечивание и распредмечивание //Философская энциклопедия : в 5 т. / под ред. Ф. В. Константинова. М. : Советская энциклопедия, 1967. Т. 4.
3. Батищев Г. С. Введение в диалектику творчества. СПб. : РХГИ, 1997 (1984).
4. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1962.
5. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М. : Художественная литература, 1990.
6. Библер В. С. М. М. Бахтин, или Поэтика культуры. М. : Прогресс, 1991.
7. Библер В. С. Мышление как творчество. М. : Политиздат, 1975.
8. Блок А. Крушение гуманизма // Блок А. Собрание сочинений : в 8 т. М. ; Л., 1962. Т. 6: Проза 1918-1921.
9. Бузгалин А. В. Креативная экономика: частная интеллектуальная собственность или собственность каждого на все? // Социологические исследования. 2017. № 7.
10. Бузгалин А. В. Опредмечивание, овещнение и отчуждение: актуальность абстрактных философских дискуссий // Вопросы философии. 2015. № 5.
11. Бузгалин А. В., Колганов А. И. Глобальный капитал : в 2-х т. / изд. 5, испр. и доп. М. : Ле-нанд, 2018. Т. 1: Методология : По ту сторону позитивизма, постмодернизма и экономического империализма (Маркс re-loaded).
12. Бузгалин А. В., Колганов А. И. Глобальный капитал : в 2 х т. / изд. 5, испр. и доп. Т. 2: Теория : Глобальная гегемония капитала и ее пределы («Капитал» re-loaded).
13. Булавка Л. А. Практики СССР : Вызовы настоящему и будущему // Философские науки. 2012. № 1.
14. Вершина Великой революции : К 100-летию Октября / под ред. Б. Ф. Славина, А. В. Бузгалина. М. : Алгоритм, 2017.
15. Деррида Ж. О грамматологии / пер. с фр. М. : Ad marginem, 2000.
16. Деррида Ж. Позиции. М. : Академический проект, 2007.
17. Дорога к свободе : Критический марксизм о теории и практике социального освобождения / под ред. Б. Ф. Славина. М. : Ленанд, 2013.
18. Злобин Н. С. Коммунизм как культура // Альтернативы. 1995. № 1.
19. Злобин Н. С. Культура и общественный прогресс. М. : Наука, 1980.
20. Иванова Е. В. Беседа о пролетарской культуре в Вольфиле // De Visu. 1993. № 7.
21. Ильенков Э. В. Философия и культура. М. : Политиздат, 1991.
22. Ленин В. И. Задачи союзов молодежи : Речь на III Всероссийском съезде Российского Коммунистического Союза Молодежи 2 октября 1920 года // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Политиздат, 1981. Т. 41.
23. Ленин В. И. Замечания на второй проект программы Плеханова // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Госполитиздат, 1963. Т. 6.
24. Ленин В. И. Лучше меньше, да лучше // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Госполитиздат, 1970. Т. 45.
25. Ленин В. И. О пролетарской культуре // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Политиздат, 1981. Т. 41.
26. Ленин online: 13 профессоров о В. И. Ульянове-Ленине / под общ. ред. А. В. Бузгалина, Л. А. Булавки, П. Линке ; предисл. А. В. Бузгалина. М.: Ленанд, 2011.
27. Личность и творчество М. М. Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли // Михаил Бахтин: pro et contra : Антология : в 2 т. / Сост., вступ. ст. и коммент. К. Г. Исупова ; хронограф В. И. Лаптуна. СПб. : РХГИ, 2001. Т. 1: Русский путь.
28. Луначарский А. В. Еще о Пролеткульте и советской культурной работе // Луначарский А. В. Собрание сочинений : в 8 т. М., 1967. Т. 7: Литературоведение. Критика. Эстетика. — http://lunacharsky. newgod.su/lib/ss-tom-7/ese-o-proletkulte-i-sovetskoj-kulturnoj-rabote (дата обращения: 09.06.2020).
29. Маркс К. Капитал : Критика политической экономии. Том третий // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М. : Госполитиздат, 1962. Т. 25. Ч. II.
30. Маркс К. Теории прибавочной стоимости (IV том «Капитала») // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М. : Госполитиздат, 1964. Т. 26. Ч. III.
31. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М. : Госполитиздат, 1955. Т. 4.
32. Маяковский В. В. Во весь голос // Маяковский В. В. Полное собрание сочинений : в 13 т. М. : Гослитиздат, 1958. Т. 10.
33. Маяковский В. В. Разговор с товарищем Лениным // Маяковский В. В. Полное собрание сочинений : в 13 т. Т. 10.
34. Маяковский В. В. Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка // Маяковский В. В. Полное собрание сочинений : в 13 т. Т. 10.
35. Маяковский В. В. Хорошее отношение к лошадям // Маяковский В. В. Полное собрание сочинений : в 13 т. М. : Гослитиздат, 1956. Т. 2.
36. Межуев В. М. Культура и история : Проблема культуры в философско-исторической теории марксизма. М. : Политиздат, 1977.
37. Межуев В. М. Социализм как пространство культуры // Альтернативы. 1999. № 2.
38. Мусто М. Еще раз о марксовой концепции отчуждения // Альтернативы. 2013. № 3.
39. Фриман А. Сумерки машинократического подхода: незаменимый труд и будущее производства // Вопросы политической экономии. 2016. № 4.
40. Фромм Э. Иметь или быть. М. : Прогресс, 1990.
41. Шекспир В. Гамлет, принц датский / пер. М. Лозинского // Шекспир В. Собрание сочинений : в 8 т. М. : Художественная литература, 1960. Т. 6.
42. Шоо. Пролетарская культура // Пролетарская культура (издание клубной секции Одесского Пролеткульта). 1919. № 1.
43. Эйнштейн А. Собрание научных трудов : в 4 т. / под ред. И. Е. Тамма, Я. А. Смородинского, Б. Г. Кузнецова. М. : Наука, 1967. Т. 4: Статьи, рецензии, письма : Эволюция физики.
44. Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. М. : Госполитиздат, 1961. Т. 20.
45. Emerson С. The First Hundred Years of M. Bachtin. Princeton (NJ), 1997.
46. Fukuyama F. The End of History and the Last Man. N. Y. : The Free Press, 1992.
47. Lenin Reloaded: Toward a Politics of Truth / S. Budgen, S. Kouvelakis, S. Zizek (eds.). Durham : Duke University Press Books, 2007.
48. Markets versus Socialism // Economic Report of the President: Together with the Annual Report of the Council of Economic Advisers // White House. 2019. March. — https://www.whitehouse.gov/wp-content/uploads/2019/03/ERP-2019.pdf (дата обращения: 09.06.2020).
49. Materializing Bakhtin. The Bakhtin Circle and Social Theory / C. Brandist et al. (eds.). Oxford : Mac-millan Press, 2000.
50. Meszaros I. Marx's Theory of Alienation. L., 1970.
51. Meszaros I. Beyond Capital: Toward a Theory of Transition. L., 1995.
52. Millennial socialism: Life, liberty and the pursuit of property // The Economist. 2019. 16.02.
53. Ollman B. Alienation: Marx's Conception of Man in Capitalist Society. 2nd ed. Cambridge, 1976.
54. Ollman B. Dance of the Dialectic: Steps in Marx's Method. Urbana (IL) : University of Illinois Press, 2003.
55. The rise of millennial socialism: A new kind of left-wing doctrine is emerging. It is not the answer to capitalism's problems // The Economist. 2019. 16.02.
56. Schaff A. Alienation as a Social Phenomenon. Oxford, 1980. ♦
