CC BY
86Дюков А.Р.
«Кто против польского правительства, тому огонь и виселица». Повстанческий террор 1863-1864 гг. в Царстве Польском и Северо-Западном крае Российской империи
Рассказ о современном (модерном) терроризме принято начинать с террористических акций, организованных российскими революционерами. Дмитрий Каракозов, совершивший в 1866 г. первое — неудачное — покушение на Александра II, Сергей Нечаев с «Катехизисом революционера», боевики «Народной воли», открывшие настоящую охоту на российского императора и в конце концов убившие его — и далее невероятный по своим масштабам эсэровский и анархистский террор во время революции 1905-1907 гг. [Гейфман 1997; Смирнов 2012; Будницкий 2016]. В научной литературе не без основания отмечается, что «размах, организация и успех террористической борьбы русских революционеров сделали их образцом для террористов во многих уголках земного шара» [Будницкий 2016, с. 16]. История современного терроризма в Российской империи кажется хорошо изученной, однако при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что из этой истории вырвана очень важная страница.
Вопреки устоявшемуся мнению, покушавшийся на Александра II Дмитрий Каракозов вовсе не был первым террористом в Российской империи. Одним из немногих исследователей, обративших на это внимание, стала Е.И. Щербакова, напомнившая, что четырьмя годами раньше, в июне 1862 г. в Варшаве были последовательно совершены сразу два покушения на высших должностных лиц входившего в состав Российской империи Царства Польского — сначала на генерал-адъютанта А.Н. Лин-
дерса, а затем, менее чем неделю спустя, на сменившего Линдер-са на посту наместника Царства великого князя Константина Николаевича, брата российского императора [Щербакова 2001, с. 8].
Однако даже эти громкие покушения — лишь ничтожно малый фрагмент общей картины беспрецедентной по своим масштабам волны терроризма, захлестнувшего в 1862-1864 гг. Царство Польское и северо-западные губернии Российской империи в преддверии и во время Январского восстания 1863 г. Как ни странно, к настоящему времени в историографии отсутствует последовательное изложение истории террористической деятельности польских повстанцев1; настоящая работа является попыткой исправить создавшуюся ситуацию.
1. Начало террора
Январское восстание 1863 г. — одна из ярких, но неоднозначных страниц польской истории. Современник событий российский революционер А.И. Герцен описывал восстание
1 Единственную известную нам отечественную попытку создания описания террористической деятельности польских повстанцев 18621864 гг. [Литвинова, Литвинов 2006, с. 73-108] трудно назвать успешной — в первую очередь из-за причисления к террористическим таких повстанческих методов борьбы, как нападения на отряды правительственных войск и даже хищения финансовых средств из Варшавского казначейства. На наш взгляд, подобное чрезмерно расширенное понимание термина «терроризм» является ошибочным и мешает понять специфику террористической деятельности. Вслед за Дж. Хардманом мы определяем терроризм как показательное (публичное) использование антиправительственными силами экстремального насилия против представителей гражданской власти и населения с целью демонстрации уязвимости законной власти и создания в обществе атмосферы страха [Hardman 1983, с. 223, 229]. Террористические действия направлены на людей, не имеющих отношения к военной сфере и защищенных законами и обычаями войны [Куманьков 2020, с. 96]; именно поэтому боевые действия повстанческих отрядов против правительственных войск не могут быть квалифицированы как терроризм.
как результат дичайшего национального гнета, как перчатку, брошенную польским народом «дикому самовластью» царизма [Герцен 1959, с. 26]. На самом деле, однако, к восстанию привело не «закручивание гаек», а инициированная Петербургом либерализация режима в Царстве Польском. В 1857 г. Александр II амнистировал участников польского восстания 1830-1831 гг., были разрешена деятельность польских ассоциаций и учреждений, начались перестройка административного управления и его «полонизация». Действия имперских властей были объективно направлены на восстановление частичной автономии Царства Польского — разумеется, при условии сохранения его в составе империи. Насколько далеко Петербург готов был зайти, наглядно свидетельствует тот факт, что по состоянию на 1 января 1863 г. в Царстве Польском лишь 8 из высших чиновников были «русскими» — то есть не уроженцами Царства [Павлищев 1887б, с. 99; см. также: Милютин 2003, с.44].
Результат политики либерализации, однако, оказался не таким, как он мыслился императору Александру II. Современный германский историк М. Рольф констатирует: «Главная причина восстания 1863 года заключалась не в нежелании имперских властей допустить реформы в Царстве Польском... Дело... было скорее в уменьшении давления со стороны петербургских инстанций: это уменьшение постоянно увеличивало ожидания польской общественности и способствовало эскалации сначала внутренних конфликтов, а затем, в самом скором времени, и конфронтации с имперскими властями» [Рольф 2020, с. 112-113].
Испытывая нарастающее общественное давление и сталкиваясь с непомерными требованиями польских революционеров (например, о присоединении к Царству Польскому западных губерний, некогда входивших в состав Речи Посполитой), российские власти применяли силу для разгона массовых антиправительственных манифестаций, однако одновременно продолжали общую политику уступок польским элитам, обещавших успокоить ситуацию в регионе. Ситуация не успокаивалась,
российские власти снова применяли силу против протестующих, а потом снова шли на уступки. «Показная строгость правительства сочеталась с отсутствием у него ясной программы, с реальным ослаблением власти, с постоянными сменами наместников и попытками разговаривать с польской элитой сразу и примирительно, и жестко» [Христофоров 2015, с. 62]. Ситуация усугублялось настойчивой работой радикальной польской эмиграции и связанных с ними многочисленных подпольных организаций по подготовке нового восстания [Фалькович 2017].
Помимо антиправительственных манифестаций российские власти в Царстве Польском сталкивались с такими необычными для них формами протеста, как массовое ношение местными обывателями траура (в память о погибших при разгоне манифестаций) и бойкотирование развлекательных мероприятий. На первый взгляд подобные формы протеста могли показаться проявлением массовой солидарности польского общества, однако солидарность, как это обычно бывает, поддерживалась искусственно, в том числе и страхом.
В адрес тех, кто осмеливался пойти на организованные властями музыкальные вечера, звучали угрозы [Павлищев 1887а, с. 40]. Женщинам, не носившим траур, платья обливали медным купоросом [Революционный подъем... 1964, с. 62] и серной кислотой [АМММ 1913а, с. 12; Павлищев 1887б, с. 5]. «Только та дама, не соблюдающая траура, избавляется от оскорблений, которая идет в сопровождении русского офицера», — констатировал в подготовленном специально для императора обзоре политической обстановки чиновник Н.И. Павлищев [Павлищев 1887а, с. 72]; однако поскольку к каждой даме приставить по офицеру было затруднительно, траур были вынуждены носить даже жены чиновников [Революционный подъем... 1964, с. 306].
Под окнами людей, публично поддерживающих власть, организовывались так называемые «кошачьи концерты» [Революционный подъем... 1864, с. 48, 93]; как правило, толпа не обходи-
лась лишь угрожающими выкриками и в окна лоялистов летели камни. Интересно, что организация «кошачьих концертов» зачастую осуществлялась на платной основе [Берг 2008, с. 297].
Насилие в отношении лояльных власти жителей приобретало порою экстремальные черты. В августе 1861 г. в одном провинциальном городе, «собравшись толпою у квартиры элементарного учителя Олендзского, подозреваемого в мнимом шпионстве, жители угостили его сначала кошачьей музыкой, и потом ринулись в дом, разломали ставни и двери, сбросили Олендзского с чердака, и, распяв его на лестнице, носили лестницу по городу, бросая по временам об землю; наконец, надев на голову ему шляпу с нечистотами, сбрызгивали ему лицо подсолнечником, облитым человеческой мочой, и после этого хотели бросить его в р. Вепрж, но, заметив приближение войска, разбежались» [Павлищев 1887а, с. 65]. Радикализация общества и готовность к одобрению самых крайних форм насилия была заметна невооруженным взглядом.
Действовавшие на территории Царства Польского разно -образные подпольные организации тем временем готовились к вооруженному восстанию. В июне 1862 г. член подпольного «Комитета красных» и одновременно один из руководителей так называемого «Комитета русских офицеров в Польше»1 Ярослав Домбровский разработал план восстания, предусматривавший захват варшавской цитадели и крепости Новогеор-гиевск. Однако принятие этого плана было сорвано сомневавшимися в его исполнимости оппонентами Домбровского —
1 Вопреки названию подпольной организации подавляющее большинство ее однозначно идентифицированных участников были уроженцами не великорусских или малороссийских губерний, а Царства Польского и бывших польских (северо-западных и юго-западных) губерний [Дьяков, Миллер 1864, с. 43]. В этой связи представляется более правильным именовать данную организацию «Комитетом российских офицеров в Польше»; однако далее мы будем использовать наименование, утвердившееся в историографии.
и тогда «Комитет красных» и «Комитет русских офицеров» решили перейти к террористическим акциям [Дьяков, Миллер 1964, с. 242-244].
В начале июня наместник Царства Польского А.Н. Линдерс получил анонимное письмо на французском языке, в котором говорилось о том, что «с 9 июня начнутся убийства по решению общества, составленного из русских и поляков, действующих для достижения одной цели, т.е. истребления всех тиранов» [Дьяков, Миллер 1964, с. 243]. Первой жертвой покушения вскоре стал сам Линдерс, во время прогулки 15 июня тяжело раненный членом «Комитета русских офицеров» подпоручиком А.А. Потебней (с места покушения Потебня скрылся, перешел на нелегальное положение и вскоре встречался с А.И. Герценом в Лондоне). То, что первый террористический акт в Варшаве был совершен русским по национальности, было, по всей видимости, осознанным пропагандистским приемом, все последовавшие за этим акции выполнялись уже исключительно польскими революционерами.
Вслед за покушением на Линдерса последовало произошедшее 21 июня нападение на нового наместника Царства Польского великого князя Константина Николаевича (террористы начали подготовку к нападению не менее чем за неделю до приезда великого князя в Варшаву), затем — сразу два покушения на главу польской гражданской администрации А. Велепольского (26 июля и 3 августа). Все покушения оказались неудачными, исполнители были арестованы, однако последующих терактов это предотвратить не могло. В июле 1862 г. заговорщиками в Варшаве для централизации подпольного движения был создан Центральный национальный комитет, одним из подразделений которого стал «Отдел полиции», в задаче которого входил контроль за «всякими сообщениями в народе» [АМММ 1913а, с. 105]. Именно эта структура стала центральным органом, осуществлявшим террористическую деятельность.
Первый закончившийся смертью жертвы теракт в Варшаве был совершен 28 октября 1862 г. Расследовавший польские подпольные организации полицейский чиновник П. Фелькнер по приказанию Центрального национального комитета был зарезан днем в воротах собственного дома [Авейде 1961, с. 67]. Убийством дело не ограничилось: террорист отрезал у убитого ухо. Этот «трофей» впоследствии переходил из рук в руки: сначала один из убийц подарил его другому на дружеской пирушке; новый владелец уха вручил его своей любовнице; наконец, ухо Фелькнера прислали по почте главе гражданской администрации А. Велепольскому [Павлищев 1887б, с. 321; Долбилов, Миллер 2007, с. 155]. Некоторое время спустя осчастливленная страшным трофеем любовница в припадке ревности угрожала донести на убийцу — и также была зарезана [Павлищев 1887б, с. 321-322; Милютин 1999, с. 403].
В провинции успешные теракты начались немного раньше: например, 21 октября около города Холм членами революционного комитета был повешен некий Старчевский вместе с сопровождавшей его хозяйкой [Павлищев 1887а, с. 178]. В ноябре — декабре 1862 г. теракты стали приобретать уже систематический характер, причем жертвами становились не только чиновники среднего звена и лояльные к российской власти представители «образованных классов», но также простые мещане и крестьяне [Павлищев 1887а, с. 164, 186, 197-198, 205].
Важной чертой стала публичность совершаемых революционерами акций: убитых оставляли повешенными в людных местах, например у дорог. Заявлялось, что жертвы наказаны смертью за «шпионство», однако часто революционеры убивали просто за несогласие. «Кто мало-мальски отзовется в пользу порядка, тот у них и шпион», — писал современник [Павлищев 1887а, с. 211]. К тому же лишь часть терактов совершалась по поручению Центрального национального комитета; в провинции подпольщики имели возможность самостоятельно решать судьбу подозрительных им лиц. Один из руководителей восста-
ния, Оскар Авейде, впоследствии вспоминал о таком случае: сотрудничавший с подпольем молодой чиновник после выполнения задания бежал из Варшавы в Плоцкую губернию и «погиб там самой страшной смертью, именно, был убит членами плоц-кой организации, которые... заподозрили в нем опасного для себя тайного правительственного агента» [Авейде 1961, с. 473].
К концу 1862 г. террористические акты стали обычным рабочим инструментом польского подполья; их жертвами с июня по декабрь, по всей видимости, стало несколько десятков человек. Опасения за собственную жизнь заставляли многих чиновников и обывателей закрывать глаза на замеченную ими конспиративную деятельность; один из кандидатов на должность убитого П. Фелькнера, комиссар 1-го округа полиции Варшавы Ф. Дро-зович, даже вошел в тайное сношение с представителями Центрального национального комитета, обещая в обмен на гарантии безопасности и денежное вознаграждение предоставлять подполью списки полицейской агентуры [Авейде 1961, с. 472].
В местностях за пределами крупных городов положение было еще хуже — власти получали информацию о складывающейся ситуации с огромным запозданием. В датированном 10 января 1863 г. политическом обзоре для императора Александра II Н.И. Павлищев констатировал: «теперь лишь узнаем, что в конце прошлого декабря шайка... засела в госцерадовском лесу под г. Аннополем (замостьского уезда) и четыре раза подбрасывала в город плакаты. грозясь, в случае отказа, вырезать жителей, или поджечь город» [Павлищев 1887б, с. 7]. Страх перед террористами также существенно облегчал сбор у населения денег на революционные нужды.
С подобным размахом политического терроризма российские власти столкнулись впервые и были откровенно шокированы. «Просто не верится, чтоб мы жили в XIX столетии! Теперь здесь царство кинжала и яда, как во времена оны в Италии или Испании», — писал наместник Царства Польского великий князь Константин Николаевич [Долбилов, Миллер 2007,
с. 155]. Его методы борьбы с террористами и приближавшимся вооруженным восстанием, впрочем, были крайне нетривиальны: в течении осени 1862 г. он отменил введенный ранее режим военного положения на большей территории Царства Польского, за исключением отдельных городов и уездов [Дневник... 2019, с. 375, 376, 381, 386; Павлищев 1887б, с. 10], а также амнистировал 289 из 499 осужденных к тому времени за политические преступления [Завьялова, Орлов 2009, с. 148]. Наместник делал ставку на соглашение с польскими элитами и считал, что уступки помогут успокоить ситуацию.
2. Повстанческий террор в Царстве Польском
Вечером 10 января 1863 г. великий князь Константин Николаевич, как обычно, музицировал на органе и виолончели [Дневник... 2019, с. 411], не подозревая, что до восстания остаются считаные часы. В ночь с 10 на 11 января сразу в 17 населенных пунктах Царства Польского произошли нападения на места расположения российских войск; телеграфная связь и желез -нодорожное сообщение оказались прерваны и власти с трудом могли понять, что происходит в регионах.
Характерная для Российской империи «недоуправлямость» (то есть недостаточное число коронных служащих, подробнее см.: [Миронов 2015, с. 422-453]) в Царстве Польском усугублялась тем, что часть служащих и представителей сословных органов самоуправления сочувствовали восстанию, а часть — опасалась гибели от рук террористов. В результате после начала восстания «гражданская администрация в крае, можно сказать, прекратила вовсе свое действие» [Милютин 2003, с. 71]. Между тем, к началу восстания Центральный национальный комитет сумел выстроить параллельную подпольную систему управления — и воспользовался ею для организации принудительного набора (мобилизации) местного населения в повстанческие отряды [Зайцев 1973, с. 79].
Однако именно тут и начались проблемы: крестьяне Царства Польского, несмотря на манифест повстанческого «Национального правительства» о наделении их землей, не стремились пополнять ряды повстанцев. Они не только уклонялись от мобилизации (что было обычной реакцией), но и захватывали повстанческих агитаторов, сдавая их потом властям. Порою действия польских крестьян принимали характер традиционного антипомещичьего бунта: в одном месте, напав на господский двор, они «грозились вырезать всю шляхту и ксендзов», в другом — забили насмерть повстанческого эмиссара [Павлищев 1887б, с. 43]. Как отмечал российский чиновник, «выработались два восстания, одно против законного порядка, а другое за порядком против мятежа — дело небывалое» [Павлищев 1887б, с. 48]. Определенное сопротивление повстанцам оказывали и представители других сословий, а также оставшиеся лояльными правительству коронные служащие.
Добиться повиновения населения повстанцы попытались при помощи уже привычного инструмента — террора. Повстанцы и представители подразделений «национальной жандармерии» (получившие в народе название «жандармы-вешатели») организовывали публичные убийства нелояльных крестьян и мещан. (Ьемапйшзка 2018, е. 189-190).
Несмотря на отрывочность сведений с мест, с начала марта 1863 г. в направлявшихся Александру II обзорах политической ситуации в Царстве Польском еженедельно сообщается о десятках убитых. Вот типовое сообщение: «В пяти верстах от г. Гуры-Кальварии, 3 (15) числа, повесили двух колонистов из деревни Шиманова; у д. Аделина повешен крестьянин Недзельский; г. Ходеча увели мясника Вендлянда, женатого, имеющего двух детей, и повесили в лесу за городом; в д. Псари зарезали крестьянина Фрица и потом повесили при дороге; в оссовском лесу 16 (28) числа, повесили клодавского бургомистра Хоржельского и солтыса д. Осека Голена; в Гостынине 5 (17) числа повесили за городом мещанина Хенцинского. В числе трех повешенных
мятежниками у деревни Любетов был отставной унтер-офицер Зджиницкий. В корчме д. Уляски, 7 (19) числа, убили отставного солдата Петровского, выставив на столбе приговор за подписью комиссара пултуского уезда Людвига Бялаго; в лесу под Мышин-цем найдено два тела с веревкой на шее, один из них мещанин из Мышенца» [Павлищев 1887б, с. 69-70].
Интенсивность убийств непрерывно росла: за десять дней в середине апреля повстанцами по заведомо неполным данным властей был убит 61 человек, в том числе 37 крестьян, 11 отставных солдат, 3 евреев, 4 неизвестных, 1 эконом и 5 женщин, одна из них — вместе с ребенком [Павлищев 1887б, с. 96]. Несколько недель спустя русские солдаты, преследовавшие в Августовском лесу повстанческий отряд, определяли его маршрут по телам повешенных [Павлищев 1887б, с. 102].
Кроме индивидуальных казней, «национальная жандармерия» занималась такими карательными акциями, как сожжение деревень; так, например было сожжено село Липе около Опочно, жители которого ранее выдали повстанцев властям. Лишившиеся имущества и жилья крестьяне были собраны на площади; от них потребовали выдать виновных, которые были повешены ^гмапйомвка 2018, с. 190]. Сожжение крестьянских изб практиковалось повстанцами и в дальнейшем [Павлищев 18876, с. 264, 272, 295].
Важно отметить, что повстанческий террор не был ответом на репрессии властей против повстанцев. Наместник Царства Польского великий князь Константин Николаевич даже после начала восстания продолжал проводить крайне либеральную политику, по-прежнему надеясь на примирение с польской элитой [Долбилов, Миллер 2007, с. 180-181; Завьялова, Орлов 2009, с. 154]. По состоянию на середину июня 1863 г. по приговорам военных полевых судов было расстреляно и повешено всего 12 повстанцев, 27 человек было отправлено на каторгу, 16 — в Сибирь на поселение; число же убитых повстанцами гражданских лиц к тому моменту по заведомо неполным офи-
циальным данным составляло 455 человек [Павлищев 1887б, с. 129-130].
Публичный характер совершаемых «национальной жандармерией» убийств наглядно свидетельствовал, что речь идет не об эксцессах, а о последовательной политике, направленной на «пропаганду действием». Публичные убийства гражданских должны были заставить население повиноваться — и в какой-то мере это удалось. Приток насильно мобилизованных крестьян в повстанческие отряды приобрел масштабный характер; из 557 повстанцев, пленных российскими войсками в сражении под Файславицами, 395 (70%) заявили о том, что оказались в отряде в результате принуждения [Зайцев 1973, с. 80-81].
Под воздействием террора с повстанцами сотрудничали и те коронные служащие, которые в обычной ситуации оставались лояльными российским властям. За пределами крупных городов фактически установилось двоевластие, наглядным символом которого стал двойной герб, установленный на ратуше города Олькуш. «Когда в городе было тихо, на дверях ратуши красовался двухглавый орел, но как только вступала в город банда повстанцев, доска переворачивалась, и на ратуше красовался польский герб» [Щебальский 1882, с. 64].
«Жандармы-вешатели» наводили ужас на сельскую местность вплоть до весны 1864 г.; в крупных же городах действовали «кинжальщики» (з71у1е1:шсу), задачей которых были акты индивидуального террора против представителей властей и поддерживавших их мирных жителей. Предполагалось, что «кинжальщики» исполняют приговоры, вынесенные повстанческим революционным трибуналом, однако на практике приказы об убийстве отдавались без каких-либо формальных процедур. Как свидетельствовал один из руководителей восстания, «мы узнавали об убийствах уже после совершения их. Хотя в тогдашних революционных объявлениях, помещаемых в органе революционного правительства «Рух», говорилось, что люди, убитые в Варшаве, погибали по приказанию революционного прави-
тельства, но это делалось потому, что мы, желая соблюсти вид и все формы сильного правительства, должны были прикрывать анархию» [Авейде 1961, с. 613].
Первые полгода восстания, впрочем, деятельность «кинжальщиков» в Варшаве была не особо активной. В январе 1863 г. было предпринято три последовательные попытки отравления главы польской гражданской администрации А. Велепольского (20, 21 и 23 января). Помимо самого Велепольского, пострадали его жена, двое сыновей и чиновник [Дневники... 2019, с. 495]. После этого воцарилось относительное затишье, в марте был убит типограф Юзефович [Павлищев 18876, с. 69], в мае — поддерживавший правительство известный журналист и писатель Ю. Мнишевский ^гмапйомзка 2018, е. 201].
Однако в конце лета, после того как великий князь Константин Николаевич был отозван в Санкт-Петербург, террористическая деятельность подполья резко активизировалась. Повстанческое руководство вполне обоснованно сочло, что следующий наместник Царства Польского будет гораздо более последователен и энергичен, — и ударило первым.
31 августа «кинжальщиками» были убиты два полицейских чиновника, 6 сентября — городовой унтер-офицер. 9 сентября в своей квартире был убит начальник 1-го отделения управления обер-полицмейстера А. Туган-Мирза-Барановский; его жена и дочь были ранены [Павлищев 18876, с. 172, 176, 177].
19 сентября 1863 г. случилось самое громкое покушение. В день рождения наследника-цесаревича исполняющий обязанности наместника Царства Польского граф Ф.Ф. Берг, проезжая по улице Новы Свят к королевскому замку, был забросан бомбами из особняка графа Замойского. По счастливой случайности наместник не получил ни царапины; в коляске впоследствии насчитали шестнадцать дыр от осколков, один из казаков конвоя был контужен, второй ранен. В тот же день был заколот кинжалом проходивший по Краковскому предместью полковник Любушин [Павлищев 18876, с. 181-182].
В ноябре в результате покушения был ранен начальник 3-го округа Корпуса жандармов в Царстве Польском Ф.Ф. Трепов (пятнадцать лет спустя он станет жертвой теракта, совершенного В.И. Засулич). Покушения были совершены на президента Варшавы З. Велепольского, сотрудника канцелярии наместника майора В.В. фон Роткирха, комиссара полиции Ф. Дроздовича (того самого, который в конце 1862 г. обещал подпольщикам сотрудничество в обмен на безопасность) и ряд других лиц [Павлищев 1887б, с. 211, 237, ЗЬтгугекзка 1986, с. 684; Lewandowska 2018, е. 201]. Нападали «кинжальщики» и на рядовых полицейских, а также на гражданских лиц; так, в своей квартире был убит домохозяин Вейхерт вместе с сестрой и служанкой, в гостинице «Европейская» — зарезан саксонский подданный доктор Германи [Павлищев 1887б, 155, 194], совершались нападения на торговцев, поставлявших продовольствие правительственным войскам [Lewandowska 2018, е. 201].
В отличие от великого князя Константина Николаевич, граф Ф.Ф. Берг не заигрывал с польскими элитами и не колебался при применении репрессивных мер против повстанцев, «жандармов-вешателей» и «кинжальщиков». «За короткий период между своим вступлением в должность и окончанием восстания в 1964 г. Берг осуществил несколько сотен казней, 1,5 тыс. человек были приговорены к каторге и более 11 тыс. — к ссылке» [Рольф 2020, с. 115]. Жесткие меры, как обычно, оказались действенными: восстание в Царстве Польском было подавлено, вместе с восстанием прекратился террор «кинжальщиков» и «жандармов-вешателей».
Современные польские историки считают, что январе в 1863 — январе 1864 гг. в Варшаве «кинжальщиками» было совершено 47 террористических актов, в результате которых было убито 24 человека и 23 было ранено [Lewandowska 2018, е. 204). По официальным данным властей, число убитых составило 25 человек, кроме того, 6 человек были ранены (Павлищев 1887б, с. 320). По всей видимости, в эти цифры не включены случайные
жертвы террористов. Численность убитых «кинжальщиками» в других городах остается неизвестной; с учетом убийств, совершенных в 1862 г., общее число убитых террористами в городах можно оценить в 150-200 человек.
Информация о численности гражданских лиц, убитых «жандармами-вешателями» в сельской местности, также достаточно фрагментарна. К середине 1864 г. властями был составлен поименный список убитых повстанцами гражданских жителей Царства Польского, в котором насчитывалось 1007 человек. Однако эти данные были заведомо неполными. «Прибавив же на худой конец столько же неоткрытых в чаще лесов, или пропущенных в лживых донесениях войтов, скорбный лист наш увеличился бы до 2000 жертв», — констатировал составитель обзоров политической ситуации в Царстве Польском Н.И. Павлищев [Павлищев 18876, с. 327].
3. Повстанческий террор в Северо-Западном крае
Восстание в Северо-Западном крае Российской империи было неотъемлемой частью восстания в Царстве Польском. Действовавшее в регионе польское революционное подполье было теснейшим образом связано с подпольем в Варшаве, а также польскими эмигрантскими организациями за рубежом. Возглавлявший подполье Литовский провинциальный комитет (ЛПК) ощущал себя частью общего польского движения («народной организации»); ознаменовавшие начало восстания в регионе листовки комитета завершаются призывом «Боже, храни Польшу!» [ЬШ.. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 10. Л. 27; Оп. 1. Д. 55. Л. 56; Восстание... 1965, с. 1, 3].
Методы действий также были общими: точно так же, как и в Царстве Польском, на протяжении 1862 г. в Вильно совершались нападения на лояльных правительству граждан. Женщинам, вопреки указаниями подполья, не носившим траур, обливали платья медным купоросом [Революционный подъем... 1964,
с. 62] и серной кислотой [АМММ 1913а, с. 12], под окнами публично поддерживающих власть людей организовывались «кошачьи концерты» [Революционный подъем... 1864, с. 48, 93]. Внутренняя дисциплина в подполье поддерживалась в том числе и угрозами жизни ослушникам; в датированной концом октября 1862 г. и написанной лично К. Калиновским «Инструкции для окружных начальников» отмечалось: «никто не может выйти из народной организации» [ОР РНБ. Ф. 629. Д. 124. Л. 2; Калшоусю 1999, с. 93].
Неудивительно, что изданный Литовским провинциальным комитетом после начала восстания «Манифест польского правительства» завершался пунктом, недвусмысленно провозглашавшим террор в отношении лояльных правительству лиц: «Если кто не будет послушен этому манифесту, будь то господин, крестьянин, чиновник или кто иной, будет наказан в соответствии с польскими военными законами» [ЬУ1Л. Ф. 1248. Оп. 1. Д. 55. Л. 56; Калшоусю 1999, с. 95). Никаких «польских военных законов» не существовало, а потому, как и в Царстве Польском, речь шла о произвольных убийствах гражданских лиц, решение о которых мог принимать любой повстанческий командир. В датируемой февралем 1863 г. «Повстанческой инструкции» специально подчеркивалось: «Каждый командир отдельного повстанческого отряда до тех пор, пока не свяжется с военным начальником воеводства, является неограниченным хозяином местности, которую он занимает, господином жизни и смерти всех подвластных» [ОР РНБ. Ф. 629. Оп. 125. Л. 1; Калшоусю 1999, с. 97]. Объектом террора повстанцев согласно инструкциям ЛПК должны были стать «известные сторонники правительства, шпионы и предатели» [ОР РНБ. Ф. 629. Д. 123. Л. 1-2; Калшоуск 1999, с. 96], а также распространители вредных для восстания «слухов» [Калшоусю 1999, с. 98-99].
Совершаемые повстанцами убийства носили публичный характер и должны были устрашить население. В апреле 1863 г. близ деревни Вабт Ковенского уезда были повешены на одном
дереве крестьянин Иоахим Богинский и его жена Людвика, на груди у которых были закреплены таблички «Казнены по повелению национального правительства с запретом под страхом смертной казни хоронить их» [Вестн. ЮЗиЗР. 1863. Т. IV, с. 56]. В Россиенском уезде примерно в то же время была повешена крестьянка Анна Караванова, которая «была беременна, в момент повешения разрешилась от бремени, но мятежники имели жестокость оставить повешенным и младенца» [Вестн. ЮЗиЗР. 1863. Т. IV, с. 55; ВК. 1863, №145, с. 2; ОР РНБ. Ф. 629. Д. 170]. Повстанцами также осуществлялись убийства православных священнослужителей. Судя по единовременности известных нам убийств, это была организованная акция: в конце мая — начале июня 1863 г. в Минской области были убиты священник Даниил Конопасевич и псаломщик Федор Юзефович [Вестн. ЮЗиЗР. 1863. Т. Х., с. 93; ВК. 1863. № 126, с. 2; ОР РНБ. Ф. 629. Д. 170; МЕВ. 1909. № 1, с. 18; Восстание... 1965, с. 431], а в Гродненской губернии — священник Константин Прокопович, причем в последнем случае убийство сопровождалось публичными истязаниями (ЛЕВ. 1863 № 11, с. 379; ВК. 1863. № 70, с. 2; ОР РНБ. Ф. 629. Д. 170).
Как и в Царстве Польском, террористическая деятельность повстанцев не была ответом на репрессивные действия правительства; генерал-губернатор Северо-Западного края В.И. Назимов даже после начала восстания не слишком отдалялся от заданного ему ранее Петербургом курса на примирение с польскими элитами [Комзолова 2005, с. 37], и повстанческие командиры могли не беспокоиться за свою жизнь даже в случае их задержания.
Причина проводившихся повстанцами акций устрашения была очевидна: крестьяне северо-западного края еще в меньшей степени были склонны поддерживать восстание, чем крестьяне Царства Польского. Наглядным доказательством этого стали события в Динабургском уезде Витебской области, где местные крестьяне не только изловили повстанческий отряд графа Леона Плятера, но и громили помещичьи имения, в которых бази-
ровались повстанцы. В Оршанском, Полоцком, Дриссенском и Себежском уздах крестьяне помогали правительственным войскам преследовать повстанцев и даже участвовали в боевых столкновениях, а в Могилевской области крестьяне выловили и сдали властям более тысячи человек, заподозренных ими в антиправительственной деятельности [Комзолова 2005, с. 78]. Генерал-губернатор М.Н. Муравьев, отмечал, что «большая часть крестьян, как государственных, так и временнообязанных и не православного вероисповедания, неизменно преданна государю и правительству» [Муравьев 1866, с. 102]. Антипомещичьи настроения крестьян определяли их отношение к «панской затее» — восстанию, и раздаваемые повстанцами посулы земли и вольности не могли изменить положения.
Динамика повстанческого террора хорошо прослеживается по созданной нами базе данных1. Из 451 включенных в базу лиц для 245 (54%) установлена дата их убийства. За февраль 1863 г. в базе зафиксировано 1 убийство, за март — 1, за апрель — 40, за май — 98, за июнь — 9, за июль — 29, за август — 41, за сентябрь — 12, за ноябрь — 9, за декабрь — 5. Разумеется, эти данные не являются исчерпывающими, однако несомненно, что пик террора пришелся на май 1863 г. и начал спадать после того как с приездом М.Н. Муравьева власти начали осуществлять системную борьбу с повстанческим движением, включавшую создание из крестьян вооруженных «сельских караулов». Не останавливаясь на этом, 2 июня 1863 г. генерал-губернатор обратился к крестьянам с призывом восстановить спокойствие и порядок в крае, потушить мятеж и предать виновных в руки закона [Муравьев 1866, с. 228-231]. Он также обещал помилование простолюдинам, вернувшимся из повстанческих отрядов и сдавшим оружие [Муравьев 2008, с. 110]. Результатом стал
1 Подробнее см.: Дюков А.Р. Неизвестный Калиновский. Пропаганда ненависти и повстанческий террор на белорусской земле, 1862-1864 гг. М., 2021 (в печати).
массовый исход из отрядов тех крестьян, которые были мобилизованы насильно или поддались повстанческой пропаганде.
Ответом повстанческого руководства на действия Муравьева к крестьянам стали изданные в начале лета 1863 г. на белорусском языке приказ Гродненского повстанческого комиссара и «Приказ от правительства польского над всем краем литовским и белорусским к народу земли литовской и белорусской». В обоих документах, автором которых являлся К. Калиновский, содержались недвусмысленные угрозы в адрес нелояльных повстанцам крестьян, именовавшихся «каинами и иудами»: «кто против польского правительства, тому огонь и виселица» [Кал1ноуск1 1999, с. 103]; «кто из вас хочет неволи московской — тому мы дадим виселицу на суку» [Калтоусш 1999, с. 104]. Однозначное предупреждение крестьянам содержалось в отпечатанном тогда же седьмом выпуске «Мужицкой правды». От лица выдуманного крестьянина Яська из-под Вильно Калиновский писал: тех, кто «противился новой вольности и новому польскому манифесту, тех вешают как подлых собак, деревни их опустели, пошли дымом их хаты, пропало ни за грош добро» [Калшоусш 1999, с. 104].
Слова про «огонь и виселицу» не были пустыми угрозами; как и в Царстве Польском, повстанцы практиковали сожжение деревень и отдельных крестьянских домов. Так, например, в августе 1863 г. «шайка подошла к м. Цехановцу Бельского уезда Гродненской губернии и подожгла его с трех сторон»; в результате сгорело 90 домов [Бендин 2017, с. 258].
Согласно воспоминаниям Муравьева усилия повстанческого руководства по активизации террора в отношении гражданского населения имели определенный эффект: «страх и террор везде увеличивались, повсюду только и слышно было об изувеченных, убитых, повешенных мятежниками разных лицах; в том числе было несколько и наших священников» [Муравьев 2008, с. 111]. Судя по данным базы жертв террора, в течение июня — августа повстанцам действительно удавалось под-
держивать относительно высокий уровень убийств — однако гораздо меньший, чем в мае. По мере того, как правительственные силы при поддержке крестьян устанавливали эффективный контроль за ситуацией «на земле», а командиры повстанцев и «жандармы-вешатели» стали отправляться на виселицу — интенсивность убийств нелояльных повстанцам стала снижаться.
В отличие от революционеров Царства Польского, повстанческое руководства в Северо-Западном крае не имело опыта организации индивидуального террора в городах. Местные представители «национальной жандармерии» опасались совершать покушения, понимая, что будут казнены. Руководители восстания, в свою очередь, не готовы были послать на смерть своего товарища-добровольца [Калтоуск 1999, с. 188]. В итоге для организации покушения на предводителя виленского дворянства А. Домейко и генерал-губернатора М.Н. Муравьева в июле 1863 г. из Варшавы были вызваны «кинжальщики». Однако приблизится к Муравьеву во время публичных торжеств в честь дня рождения императрицы им не удалось, а Домейко хоть и получил семь ран, но остался жив [Муравьев 2008, с. 113-114]. При возвращении в Варшаву «кинжальщики» были задержаны на вокзале, вскоре после этого полицией была ликвидирована виленская сеть «национальной жандармерии». Вслед за этим провалилось и основное виленское подполье, его начальник В. Малаховский, подписавший «приговор» А. Домейко, бежал в Санкт-Петербург, а потом за границу. Больше попыток террористических актов в Вильно не совершалось.
В сельской местности с осени 1863 г. террористическая активность также начала неуклонно угасать. Судя по географии убийств, совершенных в ноябре 1863 г., одним из последних из повстанческих командиров, активно занимавшимся террором в отношении гражданского населения, был ксендз А. Мацке-
вич1, оперировавший в Ковенской губернии. После его ареста в начале декабря убийства в Ковенской губернии прекратились.
Несмотря на то, что повстанческая активность в северозападном крае в целом была гораздо меньше, чем в Царстве Польском, интенсивность повстанческого террора в регионе была очень значительной. По свидетельству чиновника канцелярии генерал-губернатора А.Н. Мосолова, собиравшего данные о жертвах среди гражданского населения, к осени 1863 г. список убитых«достиг огромной цифры шестисот (600) жертв» [Мосолов 1898, с. 27]. Созданная нами база данных, в которой на данный момент значится 449 фамилий убитых, позволяет принять данные Мосолова как достоверные.
4. Заключение
Террористическая деятельность польских повстанцев в 1862-1864 гг. имела беспрецедентный для своего времени характер и масштаб. На территории Царства Польского и Северо-Западного края Российской империи было убито как минимум 2500 представителей администрации и гражданских лиц, большинство — в течение одного 1863 года. Убийства носили публичный характер и имели своей целью демонстрацию уязвимости законной власти и создание в обществе атмосферы страха. Помимо террора против лояльного власти населения и чиновников, покушения были совершены на представителей высшей власти: трех наместников Царства Польского, руководителя польской гражданской администрации, президента Варшавы, предводителя дворянства Виленской губернии. Покушение на генерал-губернатора Северо-Западного края было подготовлено, но не доведено до исполнения от независящим по повстанцев причинам.
1 В советской и постсоветской историографии А. Мацкевич традиционно именуется «Мацкявичюсом» с целью подчеркнуть его, якобы, литовское происхождение.
Вопреки встречающимся в отечественной историографии заблуждениям террористическая деятельность повстанцев не была ответом на репрессии властей; наибольший масштаб убийства «нелояльных» восстанию лиц приобретали в тот период, когда официальные власти находились в растерянности и вместо системной борьбы с революционным движением пытались путем уступок достичь соглашения с польскими элитами. В это время казни захваченных властями повстанцев были редкостью; это порождало чувство безнаказанности и открывало путь для все новых и новых убийств. Когда же власти начинали проводить последовательную политику по установлению контроля «на земле» и неуклонного наказания захваченных мятежников в соответствии с совершенными ими преступлениями, интенсивность повстанческого террора неизменно сокращалась.
Повстанческий террор не был случайностью. Его прагматической целью как в Царстве Польском, так и в Северо-Западном крае было запугивание и принуждение к покорности наиболее враждебной восстанию части местного населения — крестьянства. В период слабости правительства повстанцам удавалось приблизиться к решению этой задачи, однако, как только правительство решалось на жёсткие действия, ситуация менялась. Антипомешичьи настроения крестьян были настолько сильны, что ни массовая пропаганда борьбы с «москалями» за «нашу вольность», ни даже террор не могли заставить сельских жителей массово поддержать «барское дело» — восстание. В неприятии восстания было едино большинство крестьян — и поляков, и белорусов, и литовцев. Именно поэтому поражение восстания носило закономерный характер.
По идеологическим причинам русские революционеры предпочли «не заметить» ту террористскую деятельность польских повстанцев, которая была направлена на крестьян. А вот практика покушений на правительственных чиновников была признана российским «освободительным движением» правильной и взята на вооружение.
Источники и литература:
1. Авейде 1961 — Показания и записки о польском восстании 1863 года Оскара Авейде. М., 1961.
2. АМММ 1913а — Архивные материалы Муравьевского музея, относящиеся к польскому восстанию 1863-1864 гг. в пределах Северо-Западного края. Ч. 1. Вильна, 1913.
3. АМММ 19136 — Архивные материалы Муравьевского музея, относящиеся к польскому восстанию 1863-1864 гг. в пределах Северо-Западного края. Ч. 2. Вильна, 1913.
4. Бендин А.Ю. Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи. М., 2017.
5. Берг Н.В. Записки о польских заговорах и восстаниях, 18311862. М., 2008.
6. Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало ХХ в.). 2-е изд., доп. М., 2016.
7. Вестн. ЮЗиЗР — Вестник Юго-Западной и Западной России (периодическое издание).
8. ВК — Виленский курьер (периодическое издание).
9. Восстание... 1965 — Восстание в Литве и Белоруссии, 18631864 гг. М., 1965.
10. Гейфман А. Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997.
11. Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. XVI: Статьи из «Колокола» и другие произведения 1862-1863 годов. М., 1959.
12. Дневники. 2019 — Дневники великого князя Константина Николаевича, 1858-1864 / Предисл. Е.А. Чириковой; ком-мент. Е.А. Чириковой, О.В. Эдельман. — М., 2019.
13. Долбилов, Миллер 2007 — Западные окраины Российской империи / Под ред. М.Д. Долбилова, А.И. Миллера. — М., 2007.
14. Дьяков В.А., Миллер И.С. Революционное движение в русской армии и восстание 1863 г. М., 1964.
15. Завьялова Л.В., Орлов К.В. Великий князь Константин Николаевич и великие князья Константиновичи: История семьи. СПб., 2009.
16. Зайцев В.М. Социально-сословный состав участников восстания 1863 г. (Опыт статистического анализа). М., 1973.
17. Калтоусш К. За нашую вольнасць: творы, дакументы / Уклад., парадм., паслясл., камент. Г.В. Юсялёва. — Мшск, 1999.
18. Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., 2005
19. Куманьков А. Д. Война в XXI веке. М., 2020.
20. ЛЕВ — Литовские епархиальные ведомости (периодическое издание).
21. Литвинова А.Н., Литвинов Н.Д. Первая кровь России. Зарождение революционно-террористического движения в Российской империи, 1861-1879. Воронеж, 2006.
22. МЕВ — Минские епархиальные ведомости (периодическое издание).
23. Милютин Д.А. Воспоминания, 1860-1862. М., 1999.
24. Милютин Д.А. Воспоминания, 1863-1864. М., 2003.
25. Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну. Т. 2. СПб., 2015.
26. Мосолов А.Н. Виленские очерки, 1863-1865 гг. (Муравьевское время). СПб., 1898.
27. Муравьев 1866 — Сборник распоряжений графа Михаила Николаевича Муравьева по усмирению польского мятежа в Северо-Западных губерниях, 1863-1864 / Сост. Н. Цылов. — Вильна, 1866.
28. Муравьев 2008 — «Готов собою жертвовать...» Записки графа Михаила Николаевича Муравьева об управлении СевероЗападным краем и об усмирении в нем мятежа. 1863-1866 гг. / Сост., вступ. ст., коммент. К.В. Петрова. — М., 2008.
29. ОР РНБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки.
30. Павлищев 1887а — Сочинения Николая Ивановича Павлищева. Т. 4: Седьмицы польского мятежа, 1861-1864. Часть первая. СПб., 1887.
31. Павлищев 1887б — Сочинения Николая Ивановича Павлищева. Т. 5: Седьмицы польского мятежа, 1861-1864. Часть вторая. СПб., 1887.
32. Революционный подъем в Литве и Белоруссии, 1861-1862 гг. М., 1964.
33. Рольф М. Польские земли под властью Петербурга: от Венского конгресса до Первой мировой / Пер. с нем. К. Левинсо-на. — М., 2020.
34. Смирнов В.Н. Политический терроризм Российской империи. Харьков, 2012.
35. Фалькович С.М. Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30-х — 60-х годов XIX века. М.; СПб., 2017.
36. Христофоров И.А. Император Всероссийский Александр II Николаевич. 17 апреля 1818 — 1 марта 1881. М., 2015.
37. Щебальский П.К. Николай Алексеевич Милютин и реформы в Царстве Польском. СПб., 1882.
38. Щеглов Г. Жертвы польского восстания 1863-1864 годов // Русский сборник. Исследования по истории России. Т. XV. М., 2013.
39. Политическая полиция и политический терроризм в России (вторая половина XIX — начало ХХ в.) / Отв. сост. Е.И. Щербакова. М., 2001.
40. Hardman J. Terrorism: A Summing Up in the 1930s // The Terrorism Reader: A Historical Anthology / Ed. by W. Laqueur. — Philadelphia, 1983.
41. Lewandowska D. Zbrojne struktury Zandarmerii Narodowej w okresie powstania styczniowego — zandarmi „wieszaj^cy" isztyletnicyw aktachorganows^dowo-sledczych Zarz^duWojenno-Policyjnego w Krolestwie Polskim (w 155. Rocznicf powstania
styczniowego) // Archiwa, zródla, historia: praceofiarowane w siedemdziesi^te urodziny Profesora Wladyslawa St^pnika. — Warszawa, 2018.
42. LVIA — Lietuvos valsty bésistorijos archyvas; Государственный исторический архив Литвы.
43. Malochleb P. Sztyletnicy powstania styczniowego — historiografia i literatura. Rekonesans // Teksty Drugie. 2008. № 3.
44. Strzyzewska Z. Emanuel Szafarczyk i sztyletnicy 1863 roku // Przegl^d Historyczny. 1986. № 4.
