CC BY
52
В. А. Нилова, Ю. И. Штакельберг (С.-Петербург)
Две жизни польского конспиратора
Владислав Малаховский, повстанческий псевдоним «В^к» («Волчок»), родился примерно в 1827 г. (в справочнике «Ро1з]а з1о\Угмк ЫовгаПсгпу»1 год рождения приводится со знаком вопроса), по другим данным — в 1839 г. (в деле, заведенном на него в Главном управлении путей сообщения и публичных зданий, говорится: «...выпущен по экзамену поручиком в 1854 г. 24-х лет»2, — следовательно, родился примерно в 1830 г.), в Кобринском повяте Гродненской губернии. Отцом его был Юлиан Малаховский, землевладелец того же повята, а матерью — Теофилия, урожденная Якубовская. Учился Владислав в школах Пружан, Дрогочина и Свислочи, после чего поступил в Санкт-Петербургский И нститут инженеров путей сообщения, откуда был выпущен (по «Списку лиц, окончивших курс наук в Институте инженеров путей сообщения...»3) 4 июня 1859 г. в чине инженера-поручика и направлен для прохождения службы на строящуюся Петербург-Варшавскую железную дорогу. Здесь в августе 1859 г. он был назначен начальником дистанции III класса во II отделе Варшавской линии (дистанция Динабург-Варшава-Вержбо-лово-Ландваров-Ораны (ныне Лентварус и Варена) с жалованием 1200 руб. в год4. Начальником дистанции Малаховский пробыл немногим более двух лет — до 1 ноября 1862 г., заслужив себе за это время славу хорошего инженера.
«Поручика Малаховского знал как способного и трудящегося человека, хороших качеств сердца, вследствие чего уважал его»5, — показал позднее на следствии Фаддей (Тадеуш) Олендзкий, тоже инженер путей сообщения, окончивший Институт в 1863 г.
Заслуги Малаховского признавались и Советом Общества железных дорог: увольняя его в связи с ликвидацией данной дистанции пути, Общество одновременно выплатило ему двухмесячное жалование. Впрочем, обстоятельства были таковы, что увольнение оказалось в известной степени на руку Малаховскому. Уже несколько месяцев западные губернии были охвачены пламенем национально-освободительного движения, и Малаховский принимал в нем активное участие. Еще в 1858 г., на съезде землевладельцев-помещиков, он угрожал шляхте «повторением галицийской катастрофы», если богатые землевладельцы не пойдут на уступки крестьянам6.
Говоря об этом, Малаховский прекрасно осознавал, что многие сотрудники строящейся Псковско-Варшавской железной дороги и уже действующих ее участков будут неизбежно вовлечены в нацио-
нально-освободительное движение. Это касалось прежде всего инженерно-технических работников, большинство из которых по происхождению были поляками, хотя приехали на строительство из разных стран Европы.
Прошло еще немного времени, и в ночь на 11 января 1863 г. (старого стиля) в Царстве Польском произошел давно назревавший взрыв: началось вооруженное восстание. В руководстве подпольной организации Литвы сидят «белые» — представители помещиков, не желающих распространения партизанской войны, однако левая часть организации — «красные», и Малаховский среди них, деятельно готовятся к восстанию. В то же время правительство извлекло урок из событий первых недель вооруженного выступления, особенно в части положения на железной дороге. Одиннадцать дней было прервано сообщение с Варшавой: повстанцы с помощью путейских служащих разбирали железнодорожные пути, выводили из строя семафорный телеграф, сжигали деревянные мосты, даже угоняли паровозы. Дабы предотвратить возможность срыва деятельности железных дорог, царские власти приняли решение о переводе инженеров-путейцев польского происхождения из западных губерний в глубь России и о замене их русскими или немцами. Такой перевод мог помешать революционной деятельности Малаховского, поэтому, получив в феврале 1863 г. 28-дневный отпуск, он сказался больным и, предъявляя врачебные свидетельства, продолжал жить в Вильно в течение более пяти месяцев.
О конспиративной деятельности Малаховского (особенно в первое полугодие 1863 г.) почти ничего не известно. Недаром она и была конспиративной. В середине января 1863 г. Малаховский оказывается в Петербурге и оттуда посылает прошение в Динабургскую почтовую контору о переадресовании «посылки или письма», полученных на его имя из-за границы7. Обычная просьба, но здесь все настораживает: с какой целью в момент вспышки вооруженного восстания в Польше Малаховский оказывается в столице! А ведь он близок к одному из известнейших деятелей петербургской революционной организации, капитаном Генерального штаба Зигмунтом Сераковским, который только что вернулся из заграничной поездки. Почему и с чем Малаховский должен был получить посылку из-за границы и именно в Динабург? Да еще в то время, когда в расположенном неподалеку Мариенгаузене готовилось вооруженное восстание? Однако ничего более точного нам неизвестно. Еще одно письмо, уже из Вильно, в марте 1863 г. с невиннейшей просьбой о передаче 50 руб. двоюродному брату Малаховского8. Но получатель этого письма В. И. Добровольский, подполковник Генерального штаба, начальник 7-й пехотной дивизии, расположенной в это время в районе г. Радом в Царстве Польском. А Добровольский был во
время пребывания в Академии Генерального штаба участником революционного кружка Сераковского, и известно, что во время восстания он помогал повстанцам.
Документально подтверждается, что в начале 1863 г. Малаховский был начальником города Вильно при поддержке Провинциального комитета. В марте того же года, при переходе власти к «белым», он был снят с этого поста, в мае стал помощником нового начальника города А. Оскерко, а после ареста Оскерко принял на себя его функции. За это время он пополнил народную казну из собственных фондов суммой в 300 полуимпериалов9.
В июне 1863 г. к руководству повстанческой организации на территории Литвы и Белоруссии приходит один из выдающихся представителей левого крыла Кастусь Калиновский (повешен на Лу-кишской площади г. Вильно 10 марта 1864 г.) и 22 июня официально назначает начальником города Вильно Малаховского, с которым был близко связан по революционной работе в Петербурге. На этом посту Малаховский прежде всего реорганизовал всю городскую администрацию Вильно, насыщая ее представителями «красных». Тесно сотрудничая с К. Калиновским, он добивался автономии Исполнительного отдела Литвы от недостаточно, по их мнению, активного Жонда Народового в Варшаве. Тогда же они выступили с предложением переформирования Отдела в Литовский комитет. Гравер Генрик Штейнман, прибывший из Варшавы 3 мая 1863 г., которому было поручено привести в единообразие повстанческую сфрагистику, практически подчинялся начальнику города Вильно Владиславу Малаховскому. Правда, изготовленные Штейнманом новые печати ни разу не употреблялись по назначению, так как их не успели доставить местным организациям, а сам гравер был арестован 3 августа того же года|0. Малаховский настолько прочно держал в руках все нити подполья, что Оскар Авейде в Варшаве считал его одного представителем всей повстанческой администрации города. Заняв пост начальника Вильно, Малаховский, судя по показаниям С. Ожешко, данным Виленской следственной комиссии в январе—феврале 1864 г., хранил у себя печати не только начальника города, но и начальника повстанческой полиции ".
28 июня 1863 г., через несколько дней после своего назначения начальником города в письме к командиру повстанческого отряда Феликсу Вислоуху, характеризуя действия повстанцев и их взаимоотношения с населением, Малаховский писал: «У нас в Литве теперь дело доходит до гражданской организации, так как до сих пор администрация в провинции почти не действовала из-за подлости и трусости дворянства, рвущегося к действиям без ощущения необходимости работать, без понимания своих сил и обязанностей. Теперь молодой элемент берет дворянство в тиски, через 2—3 недели вы
сразу же почувствуете эту разницу, почувствуете, что за вами стоит народ, любящий вас как своих детей, народ, материнской рукой охраняющий вас, увидите, что для братьев, гибнущих на поле боя, готовы приносить жертвы братья с возами продовольствия, со сведениями и обмундированием.
Мы вступаем на тот путь, на который с давних пор указывали дворянству: на путь бешеной энергии, на путь такого терроризма, который не только в корне истребляет подлость, но и без колебаний и жалости убивает пассивность, четвертует слабость и неповоротливость.
Дворянство сторонится от работы в деревне, бежит от нее, так как боится муравьевских виселиц и его секвестров, так поставим же его так, чтобы ему пришлось выбирать между нашей петлей и пучком смолистой лучины и царской карой»12.
Оскар Авейде примерно в то же самое время характеризует положение в Литве как близкое к катастрофическому: «В Литве дела с каждым днем ухудшались и быстро клонились к совершеннейшему упадку. Гражданская служба находилась в несчастнейшем состоянии; дряхлая литовская организация не могла устоять против первого напора правительственной грозы, которая там разразилась уже в конце мая. В воеводствах постоянные аресты вырывали действующих людей одного за другим так быстро, что при таинственности действий и при известных уже недостатках литовской администрации нельзя было успевать замещать другими личностями остававшиеся после ареста вакантные должности. Целый ряд обширных уездов и округов оставался без начальников; не везде даже существовали начальники воеводств и комиссары. О жандармах, о помещичьей почте, приносившей у нас столько услуг восстанию, в Литве не было и помину. В городе Вильно, хотя деятельный Малаховский, поступивший после Оскерки, образовал организацию, но организация его, при проявлявшемся все более и более упадке духа, при недостатке соответственных людей и ежедневных арестах не имела никакой внутренней силы, которую представлял лишь один Малаховский; он должен был каждого из своих подчиненных вести за руку для того, чтобы они действовали хоть сколько-нибудь с пользой: без напряженных усилий начальника города члены организации представляли собой только одни названия. Более способные и деятельные из молодого революционного поколения уже погибли в отрядах; старшие же летами уклонялись от всякого участия в организации, грозившего в небольшом городе неминуемой ответственностью перед военным судом. Поэтому Малаховский с величайшим трудом мог приискать людей только в свои сотрудники, и то таких, которые не имели никаких способностей и не пользовались уважением местных жителей. Подчиненные его были большей частью несведущие
трусы. Поставленная нами в мае месяце реформа (состоявшая в особенности в увеличении власти нашего комиссара, в передаче в его зависимость всех воеводских комиссаров в Литве и в распределении занятий отделения по секциям) была уже не в состоянии спасти литовскую организацию. Происходило это, во-первых, потому что реформа последовала уже поздно: ошибки и недостатки прошедшего при слабости местного восстания и при деятельности законного правительства были уже невознаградимы; во-вторых, потому что для приведения в исполнение этой реформы требовался вполне хороший и дельный комиссар, а не такой, как Дюлеран, лишенный почти всяких способностей, человек самонадеянный иногда до ребячества. Виленское отделение, получив наши майорские постановления, не успело еще приняться за их исполнение, как потеряло в непродолжительное время одного за другим трех своих членов: Оскерку, Франтишека Далевского и Еленского (не говоря уже о многих в то время арестованных их помощниках); приглашенные же вновь гродненский комиссар Константин Калиновский и Малаховский весьма мало знали дела и тайны организации, нашли слишком много старого зла и встретили слишком много препятствий для того, чтобы действовать успешно в духе наших распоряжений. Притом, скоро появились разные жалкие споры и недоразумения между членами нового состава, в особенности между председателем Отделения Гейштором и Дюлераном, имевшим претензии играть роль маленького провинциального диктатора. Вдобавок Малаховский, бывший сильнее других своих товарищей, как начальник города Вильно, ни с кем не посоветовавшись, хотел сам спасти от погибели литовскую революцию и готовил новый переворот: он намеревался устранить всех членов Отделения, не исключая и нашего комиссара, переименовать название Исполнительного отделения на Литовский комитет и установить сношения Вильно с Варшавой на другом основании. По желаниям Малаховского, Литовский комитет долженствовал быть самостоятельной провинциальной властью, находившейся лишь в некоторой, более формальной, нежели действительной зависимости от Народного Правительства. Мы еще вовремя узнали об этом намерении Малаховского и успели воздержать его от такого безрассудного поступка»13.
В мае 1863 г. генерал-губернатором Западного края стал М. Н. Муравьев, и из-за жестких мер, предпринятых им для подавления восстания, положение в крае становилось с каждым днем тяжелее. Помещики, запуганные угрозой потери своих имений и ссылки в глубь империи, склонялись к раскаянию. Малаховский со своей стороны требовал усиления террора против зажиточной шляхты, предающей интересы восстания. Под давлением царских властей начался сбор подписей под покаянным адресом царю. Несмотря на
призыв повстанческого руководства бойкотировать этот адрес, 27 июля 1863 г. он был торжественно отправлен в Петербург. Малаховский был одним из инициаторов вынесения смертного приговора виленскому губернскому предводителю дворянства А. Домейко, который первым подписал верноподданнический адрес. За день до отправки адреса в городе был распространен следующий документ, подписанный повстанческим начальником г. Вильно В. Малаховским («Бонком»):
«№ 88
7 августа [ст. ст.] 1863 г.
Принимая во внимание, что Александр Домейко, несмотря на то, что он уже поставлен вне закона, употребляет каждую минуту своей жизни на гибель края, вышеназванный Александр Домейко приговаривается к смертной казни.
Начальник г. Вильна Бонк»14.
Н. И. Цылов, член Политической следственной комиссии при М. Н. Муравьеве, 30 июля записывает в своем дневнике: «В 9 часов утра один из польских злоумышленников пришел на квартиру предводителя дворянства Виленской губернии Домейко, позвонил у двери, человек дверь отпер, спросил, что Вам надо. Пришедший ответил: мне надо передать предводителю прошение. Человек доложил предводителю, и когда тот вышел, — злоумышленник бросился на него, но, к счастью, не мог его убить, а нанес кинжалом три раны в руку и человеку в грудь и сам скрылся и до сих пор не отыскан. <...> Посмотрим, откроют ли злодея? М. Н. Муравьев приказал с сегодняшнего дня с 9 часов вечера по улицам Вильны никому не ходить, кроме русских, и потому в 9 часов город Вильна изображает как бы такой город, из которого все до единого души из города выехали. Всякий встреченный на улице есть непременно русский!»15
О дальнейшей судьбе покушавшегося Н. И. Цылов пишет: «27 августа. <...> Злодея, который хотел убить 30 июля Домейку нашли и взяли в то время на станции железной дороги, когда он взял билет, чтобы ехать в Варшаву, имея заграничный паспорт. Фамилия его Бенковский, цирюльник из Варшавы. <...> 28 августа, среда. <...> В 11 часов ездил смотреть казнь повешения трех преступников: Бенковского, который хотел убить Домейко и которому из Центрального Комитета было обещано за убиение Домейки 1000 руб. серебром, из которых 700 руб. было выдано вперед: когда его схватили, то при обыске найдено было при нем 620 руб.; Марчев-ского, фельдшера, который доставил Бенковскому из Центрального Комитета кинжал для убийства Домейки, и Чаплинского, фельдшера, который указал Бенковскому, где живет Домейко и когда лучше к нему придти. Все эти преступники были тайные жандармы Центрального комитета, нанятые для убиения тех лиц, которых
Центральный комитет назначит. Они получали жалование от Комитета, по 40 или 50 руб. в месяц. Преступников этих везли по городу на эшафотной повозке, а Чаплинского на дрожках, потому что с ним сделался от испуга обморок, когда только ему объявил пришедший в тюрьму ксендз, чтобы приготовить их к будущей жизни; его везли на лобное место без всяких чувств, как мертвого, когда же его повесили, то он так махать стал ногами, что все удивились. Прочие двое имели грустные лица и спокойно умерли. Бенковский, когда ему прочли конфирмацию, сказал: в Варшаве я также убил Радзиевского»16.
Покушение на Домейко произошло в тот самый день, когда Малаховский получил категорическое предписание виленского коменданта:
«Главное управление путей сообщения и публичных зданий от 24 сего июля за № 3896 просит разрешения моего о немедленной отправке Вас в С.-Петербург для получения подорожной и прогонов на проезд до Кавказа, так как Вы приказом по Ведомству путей сообщения 19 июля за № 95 командированы в правление VIII округа.
Вследствие чего предписываю Вашему благородию с получением сего тот же час отправиться в Петербург и о времени выезда из г. Вильно доложить мне»17.
Перевод Малаховского на Кавказ происходил в рамках уже упоминавшейся выше замены служащих-поляков на россиян и немцев в целях предупреждения саботажа.
Выехал Малаховский через два дня и уже 3 августа был в Санкт-Петербурге. Отправляясь в столицу, он отнюдь не собирался в соответствии с решением Главного управления путей сообщения следовать на Кавказ. Но с одной стороны, обстановка разнузданного террора вынуждала его хотя бы на время оставить Вильно, а с другой стороны, он надеялся договориться с петербургским комитетом общества «Земля и воля» о проведении какого-либо диверсионного акта для отвлечения внимания властей. Поэтому, прибыв в Петербург и на следующий же день подав прошение об отставке, он начинает переговоры с представителями «Земли и воли» (в частности, с членом ЦК JI. Ф. Пантелеевым).
Но 11 августа в Главное управление путей сообщения приходит из Вильно телеграмма от самого М. Н. Муравьева:
«Прошу выслать под арестом в Вильно поручика путей сообщения Владислава Малаховского, выехавшего отсюда в Петербург 1-го августа»18.
Материалы разыскного дела сообщают:
«Поручик Малаховский был уволен в феврале месяце сего года в 28-дневный отпуск в г. Вильно, оставался там по болезни более четырех месяцев и прибыл в Петербург 3 августа. 11 августа получена от командующего войсками Виленского военного округа
телеграмма об арестовании Малаховского и доставлении его в г. Вильно.
По сделанному в то же время распоряжению Штаба корпуса путей сообщения, при содействии местной полиции, разысканию, поручик Малаховский не отыскан ни в квартире его; занимаемой на углу Мещанской улицы и Вознесенского проспекта у гражданина Кайриса, ни в других местах...»19.
Прусский подданный Фридрих Кайрис, содержатель меблированных комнат в доме Тура, на углу Вознесенского проспекта и Большой Мещанской, позднее показал:
«Поручик Малаховский въехал в квартиру ко мне 3-го или 4-го числа, наняв № 6 посуточно; во время квартирования у меня он был навещаем разными лицами, преимущественно утром, но кем именно, мне неизвестно»20.
Переговоры проходили не очень удачно. В письме, присланном из Петербурга в Вильно К. Калиновскому, Малаховский жаловался на бездеятельность и трусливость представителя литовской организации в столице И. Огрызко. Но это было не совсем справедливо: петербургский комитет не имел ни сил, ни возможностей для исполнения просьбы Малаховского и должен был дать ему отрицательный ответ. Более того, он сам нуждался в оказании помощи из Литвы. Но на дальнейшие переговоры времени уже не оставалось.
Утром 12 августа 1863 г. старший адъютант штаба Корпуса путей сообщения штабс-капитан И. Г. Криденер был командирован на квартиру Малаховского для ареста его во исполнение просьбы генерал-губернатора М. Н. Муравьева.
«До 10-го числа августа поручик Малаховский ежедневно ночевал в квартире, — сообщил ему Кайрис, — в субботу же с 10 на 11 он в квартире не ночевал, объявив служанке при номерах, что едет в Павловск, <...> в воскресенье 11-го числа Малаховский в квартире тоже не ночевал и целый день в квартиру не возвращался»21.
Криденер оставил курьера штаба Пиляхина дожидаться возвращения Малаховского и отправился в штаб доложить о результатах. В это же самое утро в двух кварталах от дома Тура, в Демидовом переулке, отставной унтер-офицер Корпуса путей сообщения Петр Лобанов встретил Владислава Малаховского, которого хорошо знал еще по Институту путей сообщения, где Лобанов прослужил 16 лет. Лобанов обратился к Малаховскому с просьбой о помощи в устройстве на службу; тот пообещал помочь, а пока просил об услуге «принести его вещи, находившиеся в квартире его, что в доме Тура, снабдив меня деньгами 15 руб. для уплаты хозяину номерных квартир за занимаемый им номер квартиры и в удостоверение сего дал мне свой вид на жительство с тем, что вещи его я принес в кондитерскую Раби [«Рамби»] (на Мещанской против Столярного
переулка), и если бы не застал его в кондитерской, то чтобы ожидал его там»22.
Если принять во внимание, что кондитерская находилась через два дома от квартиры, снимаемой Малаховским, то становится понятным, что поручение было дано Лобанову для проверки — пришли ли уже с арестом или еще нет. Вещи были хозяином выданы, уложены, и Лобанов с курьером перешли ждать в кондитерскую. Туда же вскоре пришел и Криденер. По сути дела, все распоряжения и просьбы Малаховского сводились к определенной цели: убедить чинов штаба округа и полицейских не предпринимать дальнейших поисков и ждать разыскиваемого в одном месте, тем паче, что в руках Лобанова остался вид Малаховского на жительство, за которым как за единственным своим документом он непременно должен был вернуться. Ожидали до 9 часов вечера, Малаховский так и не появился. Случайно мимо дважды проходил инженер-поручик Олендзкий, а в кондитерскую заходил и интересовался у курьера, кого они ждут, инженер-поручик Малевский. Неизвестно, где находился в тот день сам Малаховский и чем он занимался, но, скорее всего, обоим поручикам было предложено проследить, все ли посланные на поиски Малаховского люди исправно ожидают его в кафе. Впоследствии Олендзкий и Малевский были арестованы по подозрению в пособничестве государственному преступнику. Иосиф (Юзеф) Малевский, окончивший Институт инженеров путей сообщения в 1858 г., сообщил, что знал о прибытии Малаховского из Вильно 3 августа, что последний даже ночевал у него, Малевского, в ночь с 10 на И августа, в чем не было ничего необычного, ибо, будучи приятелями еще по Институту, они часто бывали друг у друга в доме. Малаховский говорил, что намеревается оставить службу и со дня на день ждет отставки по болезни. Тадеуш Олендзкий показал, что был знаком с дядей Малаховского, который помогал Олендзкому определиться в Корпус путей сообщения. Самого же Малаховского лично знал, но тесных связей не имел и в последний раз видел его зимой 1862 г.
Инженер-поручики Малевский и Олендзкий содержались под арестом с 12 по 24 августа, после чего Аудиториат постановил обоих как «не изобличаемых в знании о намерении поручика Малаховского скрыться от преследования правительства и в сношениях с ним по этому предмету освободить от дела без взыскания, но по открывшимся по делу обстоятельствам, навлекающим на них некоторое в этом случае подозрение, поручика Малевского назначить на службу в одну из отдаленных от столицы губерний, а поручика Олендзкого теперь же обратить к месту служения его во II округ путей сообщения»23.
Итак, Малаховский скрылся, а из Вильно летела телеграмма за телеграммой:
«Прошу уведомить, последовало ли распоряжение по вчерашней телеграмме моей?»24
Пришлось отвечать:
«По первой депеше тотчас отдано распоряжение о М[алахов-ском], но он скрылся накануне. По признакам должен быть в городе. Обер-полицмейстером приняты все меры к отысканию»25.
Власти еще надеялись, что без вида на жительство, оставленного в руках Лобанова, Малаховский не решится куда-либо двинуться. Но они плохо знали виленского конспиратора. 18 августа в главное управление путей сообщений пришло письмо на имя главноуправляющего инженер генерал-лейтенанта П. П. Мельникова:
«Для разъяснения странного в глазах Вашего превосходительства моего поступка нелишним считаю, находясь уже вне всякой опасности, (когда будете читать эти строки, я буду уже за морем) раскрыть перед Вами поводы, склонившие меня к столь решительному шагу.
Находясь в отпуску в Вильно, я был действительно очень серьезно болен; имея много свободного времени и знакомых, следил спокойно за всеми событиями последних месяцев. На моих глазах проводились жестокие, но мало полезные меры ген. Муравьева. Ежедневно видел я, как людей не только не замешанных, но даже не сочувствующих польскому движению, без повода (часто подряд всех жильцов одного дома) арестовывали, заключали в крепость, откуда никто не был освобожден. Безвинных в виде помилования отправляли на поселение в отдаленные губернии, налагая секвестр на их имения, но никого во все мое пятимесячное пребывание в Вильно не освободили. Тяжело было при подобных обстоятельствах оставаться в этом городе, но не получив испрашиваемого двукратно мною отпуска за границу, для климатических условий и ввиду большего все-таки спокойствия там, нежели в деревне, хотя нехотя надо было остаться. Лечение мое должно было продолжаться до октября. Чтобы не быть праздным, я начал было уже помышлять о маленьком подряде на постройку чугунной трубы в городе (от Строительной комиссии), о занятиях фотографией; но в это время получаю повестку от виленского коменданта, предписывающую меня немедленно отправить в Петербург и на Кавказ. Находя невозможным ни по состоянию моего здоровья, ни по желанию в такую трудную минуту так далеко уезжать от своих родных, я решился, оставив все свои вещи и дела на попечение жильца того же дома, объясниться лично с Вашим превосходительством. Тут последовало медицинское свидетельствование и подана просьба об отставке, потому что для окончательного излечения мне невозможно было проводить осень в Петербурге: здоровье не дозволяло далеко уезжать, а оставаясь на службе, надо было решиться на одно из двух средств. На четвертый день по подаче прошения об отставке я получил письмо из
Вильно (без подписи), извещающее меня, что мои соседи по дому все арестованы, моя квартира запечатана, а мне самому надо избегать преследования, потому что также могу быть арестован. Помня хорошо, что кто раз попал в крепость, тому нет помилования, прав ли он или виноват, и ценя пуще всего на свете свободу, я не мог избрать другого пути, как тот, который избрал: я решился скрыться и бежать.
Можете упрекнуть меня в том, что я не обратился к Вашему превосходительству, прося помощи. Этого я не сделал не потому, чтобы в ней сомневался — мне слишком хорошо известны возвышенные чувства Вашего превосходительства, но на опыте я убедился, что ничье заступничество не в состоянии освободить жертву, попавшуюся в руки жестокому Муравьеву (примером попытки министра Валуева и ген.-губ. Суворова).
Может быть, обстоятельства опять дозволят мне когда-нибудь возвратиться, — надеюсь, что не найдете поводов попрекнуть меня, а наша инженерная семья, чуждая политических страстей, раздуваемых последнею борьбою, пожмет и тогда руку своему старому товарищу.
Владислав Малаховский.
С.-Петербург
14 августа 1863 г.
Р. Б. Следуемое мне за два месяца (январь и февраль) жалование (если закон позволит) жертвую на капитал для воспитания молодых инженеров»26.
На следующий день телеграфировали Муравьеву: «О задержании Малаховского приняты всевозможные меры генерал-губернатором, обер-полицмейстером, но он еще не отыскан. В письме к главноуправляющему Малаховский уведомляет, что вследствие полученного 8-го уведомления он скрылся и убежал»27.
22 августа 1863 г., приказом по Главному управлению путей сообщений инженер-поручик Владислав Малаховский из службы исключен28.
Однако в тот же день Муравьев, по-видимому, не очень веря в то, что Малаховский «уже за морем», писал: «...имея в виду, что его показания были бы весьма важны и послужили бы к разъяснению многих обстоятельств производящегося здесь дела о происках вышеупомянутых агентов тайного Варшавского комитета, считаю нужным препроводить при сем 10 экземпляров, заказанных с этой целью, фотографического портрета сказанного Малаховского с тем, что не признаете ли Вы возможным сделать распоряжение к разысканию его в тех местах, где он может скрываться»29.
Это нечто совершенно новое в практике жандармского сыска. Вот эти снимки, случайно обнаруженные в архивных материалах.
Две фотографии размерами 5,4x7,7x0,02 см и 5,7x7,6x0,02 см наклеены с чуть заметным нахлестом левой фотографии на правую (левая и правая по отношению к зрителю) на паспарту размерами 11,4x8,2x0,03 см. Это портреты одного и того же лица — В. Малаховского — сидя поясной и в рост (возможно, ими же воспользовался сам Малаховский для изготовления фальшивых документов, позволивших ему выехать из России). Впоследствии таких фотографий было отпечатано более двух десятков. Для их изготовления, по-видимому, использовались материалы, обнаруженные на квартире Малаховского в Вильно. Он сам в письме к Мельникову упоминал, что собирается после выхода в отставку профессионально заняться фотографией. Даже в Петербурге, где он пробыл не более недели, среди его скромных пожитков при обыске были обнаружены, как следует из описи, «три склянки с жидкостью для фотографий». Из III отделения фотографии были отправлены в Киев, Москву, Варшаву, Петербург. Но фотография — дело новое, неиспытанное, и вместе с портретами рассылались форменно-привычные розыскные листы: «Приметы поручика Малаховского: лет по наружному виду от 35 до 40 [хотя на фотографии он выглядит моложе; сам он писал, что ему 26 лет], роста среднего, волосы на голове темные, гладко причесанные, с пробором на левой стороне, лицо круглое, полное, лоб узкий, носит небольшие бакенбарды, с выбритым подбородком, выражение лица серьезное»30.
В Киеве дело о разыскании поручика корпуса путей сообщения Малаховского было открыто 5 сентября 1863 г., закончено 11 сентября 1863 г. Открывается оно предписанием В. А. Долгорукова от 27.VIII.1863 г. на имя генерал-губернатора (им был Н. Н. Анненков, но Долгоруков его не назывет, пишет сугубо официально; возможно, вто время Анненкова не было в Киеве): «При производстве об агентах тайного Варшавского комитета в г. Вильно оказалось, что одним из них был поручик корпуса инженеров путей сообщения Малаховский, который вследствие сделанного главноуправляющим путей сообщения распоряжения о перемещения его из Вильно, выбыл оттуда 1-го сего августа в С.-Петербург.
Виленский военный губернатор, получив ныне извещение из С.-Петербурга, что поручик Малаховский, узнав об арестовании его сообщников в Вильно, неизвестно куда скрылся и имея в виду, что показания его были бы весьма важны и послужили бы к разъяснению многих обстоятельств дела о происках помянутых агентов, просит распоряжения к разысканию его и в случае задержания доставить его арестованным в Вильно»31.
Анненков дважды (6 и 11 сентября 1863 г.) предписал губернаторам (киевскому, волынскому и подольскому) следить, не появится ли
Малаховский в означенных губерниях. Но на Украине Малаховский не появился.
Что же касается применения фотографии в розыске преступников, то в 60-е гг. XIX в. известно еще несколько попыток в этом направлении. В октябре 1865 г. Иркутский губернский комитет попечительского о тюрьмах общества обратился к президенту общества (а тот переадресовал обращение в Департамент полиции исполнительной МВД) с ходатайством об организации в Иркутской тюрьме особого фотографического отделения, где бы делались фотографии, «во-первых, всех ссыльно-каторжных, проходящих через Иркутскую тюрьму, во-вторых, всяких бродяг, ловимых в Иркутске, как скоро есть подозрения, что они скрывают свою принадлежность к каторжным». Предполагалось, что в случае побега каторжника его фотографии будут разосланы в те губернии, где он, предположительно, может появиться. По подсчетам иркутского купца Гормана, негатив должен был стоить 75 коп., а отпечаток — 25 коп. На все это предполагалось расходовать 500 руб. в год. На полях обращения имеется замечание (предположительно А. Н. Похвиснева), что при 1000 побегов вход понадобится около 20 000 фотографических карточек, а затраты возрастут соответственно до 60 000 рублей. «Не лучше ли каторгу так устроить, чтобы арестанты не бегали. Это проще». В том же духе 17 декабря 1865 г. и был ответ. 17 февраля 1866 г. вице-президент общества (будущий военный губернатор Иркутска) К. Н. Шелашников констатировал, что Иркутский губернский тюремный комитет «убедился в невозможности устроить подобные заведения, особенно в тех размерах, как это было предположено прежде; что касается предложения МВД пользоваться фотографией в исключительных, особо важных случаях, то Комитет признал совершенно излишним устраивать заведение и для подобных, исключительно редких случаев»32.
12 июля 1867 г. московский генерал-губернатор доносил в МВД, что при полицейской типографии в Москве устроена лаборатория для изготовления розыскных фотографий. «Ныне устроение ее окончено» и «по произведенным в ней опытам они оказались весьма удовлетворительными» (против этого листа барон И. О. Вельо отметил: «и прекрасно», а затем почти весь текст за своей подписью передал в «Северную почту» от 6 сентября 1867 г.).
24 февраля 1867 г. генерал-губернатор Западной Сибири А П. Хру-щов сообщил, что томский губернатор запрашивал его, из каких сумм платить за изготовление копий розыскных фотографий. Ответ гласил: из сумм Тюремного ведомства.
19 февраля 1868 г. симбирский губернатор сообщил, что благодаря розыскной фотографии удалось опознать беглого из Забай-
кальской области «ссыльнокаторжного из политических преступников Михаила Морева» (бежал в августе 1867 г.)33.
Но возвратимся к истории Малаховкого. Для его розыска предпринимались все возможные меры, за его поимку была назначена награда в 10 тыс. руб., но через два с половиной месяца шеф жандармов В. А. Долгоруков на основании агентурных сведений из-за границы подтвердил Муравьеву, что Малаховский действительно прибыл в Париж и находится вне досягаемости царских властей. Суд над ним состоялся в декабре 1863 г., и Малаховский был заочно приговорен к смертной казни. Вещи его, оставленные в Санкт-Петербурге, были проданы с аукциона 12 марта 1868 г. за 14 руб. 95 коп.34
О жизни Малаховского за границей в 60-е гг. почти ничего не известно. Вероятно, при помощи русских друзей ему удалось бежать на английском судне, воспользовавшись австрийским паспортом на имя Леона Варнеке (поэтому есть сомнения в подлинности дат его жизни: возможно, год рождения — 1827 — взят из фальшивого паспорта). Зимой 1863-1864 гг. Малаховский пытался организовать переброску оружия в Литву. В Париже в 1864 г. он активно действовал в окружении А. Сапеги, а в 1865 г. входил в состав комиссии, которая осуществляла надзор за средствами, переведенными из Литвы на покупку оружия. Более подробными сведениями о его деятельности под своим настоящим именем мы не располагаем.
В 1866 г. он отошел от дел в комиссии и под именем Леона Варнеке переселился в Англию, осел в Лондоне, принял британское подданство и открыл фотоателье в районе Чапмен Хилл. Вскоре он стал известен в кругах профессионалов благодаря целому ряду изобретений в области фотографической техники. В 1875 г. он сконструировал аппарат со сворачивающейся кассетой, который вполне можно считать прототипом «Кодака», появившегося несколько позже, в 1877 г. получил награду Бельгийского товарищества фотографов за прогрессивный для своего времени способ «сухой обработки» фотопластинок. Изобретенный им в 1881 г. стандартный сенситометр явился одной из первых попыток унификации светочувствительных фотоматериалов, и оценка их по «шкале Варнеке» производилась в Англии до конца XIX в. Проводил Малаховский и опыты с химикалиями, в частности с пирогаллоном, за что в 1881 г. был удостоен премии Британского товарищества фотографов.
Под своей новой фамилией, игнорируя вынесенный ему смертный приговор, Малаховский в 80-е гг. неоднократно посещал Варшаву, Москву и Петербург, участвовал в российских фотовыставках и стал одним из основателей секции фотографов в Императорском Российском техническом обществе35. Профессор Стефан Кеневич, автор статьи о Малаховском в «Польском биографическом словаре»,
ограничивается этими сведениями, вероятно, не располагая материалами из российской прессы. Между тем новая фамилия Малаховского неоднократно появляется на страницах журналов «Фотогаф», «Фотографический вестник», «Фотографическое обозрение» и др. за 1880-1898 гг. Так, в журнале «Фотограф»: «В 1877-1878 гг. был в Петербурге теперь всем нам хорошо известный Л. В. Варнеке. Своей живой беседою, готовностью делиться своими знаниями и опытом, сообщением разных новостей он дал возможность сблизиться многим любителям фотографии, в то время разрозненным, и возбудил в них энергию к усовершенствованию фотографии и ознакомлению с новыми ее успехами. Физическое общество при СПб университете, а затем ИРТО имели случай одну из своих бесед посвятить чтению г. Варнеке о его новых изысканиях и приспособлениях по фотографии. Эти чтения, так же как и отсутствие в Техническом обществе присяжных знатоков фотографии (что, между прочим, было причиною в 70-х гг. к образованию особой комиссии), возбудили и в Техническом обществе мысль об устройстве особого отдела по светописи. Так подготовилось основание к устройству общества»36. А В. Срезневский в статье «Новые успехи фотографии» отзывается о Варнеке: «...рядом с этими людьми, служителями чистой науки, должен быть поставлен талантливый, высокообразованный и обладающий обширным и острым умом, обнимающим чуть ли не все отрасли человеческого знания, Л. В. Варнеке, родом славянин, но постоянный житель Англии. <...> При отличных качествах души, при материальной обеспеченности Варнеке щедро делится всею своею опытностью и знаниями»37. В этом же журнале мы находим фамилию Варнеке в списке участников Всероссийской выставки 1882 г. в Москве: «По фотохимической части усовершенствования аппаратов и изобретения снарядов и способов следует указать трех экспонентов. <...> Фотографическая лаборатория Варнеке и К' в СПб., выставившая: 1) бромо-желатинные сухие пластинки с образцами работ на них; 2) образец увеличения портрета прямо с негатива на позитивную бумагу; 3) применение бромо-желатинной бумаги к наблюдениям магнитного склонения и колебания, введенное в Павловской магнитной обсерватории с 1 мая 1882 г.; 4) применение той же бумаги к наблюдениям над изменениями температуры человеческого тела д-ром Никотиным; 5) снаряды: сенсометр (так! — В. Н., Ю. Ш.) для измерения чувствительного фотографического слоя Варнеке и его же актинометр для измерения силы света»38. На этой выставке работы Варнеке были удостоены серебряной медали. «Фотографический вестник» сообщает о торжественном обеде, устроенном в честь Варнеке в Санкт-Петербурге: «Проводы Льва Ви-кентьевича Варнеке. В пятницу 18 марта в ресторане Контана собрались друзья и почитатели Л. В. на прощальный обед по поводу его
отъезда домой в Лондон. Перед обедом Л. В. сообщил о результатах фотографической выставки (закрывшейся 10 марта) в материальном отношении. Обед отличался большой задушевностью и ясно выражал благорасположение к отъезжавшему. Все говорившие высказывались о высоких заслугах Л. В. как одного из самых видных деятелей теории и практики светописи и, в частности, как человека, которому особенно русские фотографы должны быть благодарны за энергическое возбуждение у нас светописного искусства. Действительно, по его инициативе ровно десять лет тому назад учредился столь успешно действующий фотографический отдел ИРТО и по его же почину два года тому назад положено начало возникновению фотографического отдела в Обществе распространения технических знаний в Москве. Кроме того, при каждом почти ежегодном посещении России Л. В. побуждал наших исследователей к различным работам живыми своими сообщениями об успехах светописи и содействовал тем увеличению у нас числа серьезных тружеников на этом поприще. <...> В ответной речи Варнеке заметил, что ему чудится фотографическая академия, в которой сосредоточены вполне знание и умение всех отраслей теоретической, практической и художественной фотографии со всеми вспомогательными науками»39. Этот же журнал неоднократно помещал рекламу фотографической лаборатории Варнеке и К0, расположенной по адресу: Санкт-Петербург, Вознесенский проспект, № 31, кв. 25. В журнале были помещены несколько статей самого Варнеке: «О фосфоресценции и последних ее применениях: Сообщение Л. В. Варнеке на технической беседе ИРТО 4 октября» (1880, Т. 1, № 5), «Металл Спенси и его применение в фотографии: Сообщение Л. Варнеке на технической беседе по 5-му отделу Технического общества 6 ноября 1881 г.» (1881, Т. 2, № 11), «Наставление к употреблению чувствительных бромжелатинных пластинок» (1881, Т. 2, № 11), «Негативная бумага Варнеке, описание и указание ее употребления» (1882, Т. 3, № 8). Варнеке поддерживал тесные контакты со специалистами Пруссии и Австрии, популяризируя среди них последние достижения английской фотографической техники. Последние годы его жизни были омрачены предъявленным ему в 1898 г. Марсельским судом обвинением в изготовлении фальшивых рублей. Информация о судебном процессе неточна и противоречива, тем не менее, Малахов-скому-Варнеке каким-то образом удалось избежать угрожавшего ему многолетнего тюремного заключения. Он переехал в Женеву, где и умер 7 октября 1900 г. Его жена, в девичестве Платер, вместе с дочерью Зофьей осталась в Англии, а инструменты и коллекции погибли при бомбардировке Лондона во время Второй мировой войны40.
Приложение: «Из приложенной к делу описи видно, что у поручика Малаховского заарестованы следующие вещи:
• форменный сюртук с шароварами и жилетом; партикулярный сюртук; небольшое зеркало в металлической раме;
• герб с султаном и кушак;
• дорожный клеенчатый футляр для чернильницы;
• такой же футляр для бритвенных принадлежностей с двумя бритвами, щеткой и ножницами;
• стеклянная чернильница;
• две металлические печати (одна с топазом);
• стакан с телеграфными принадлежностями;
• головная щетка;
• коробка с стальными перьями;
• замшевый черес [пояс для денег];
• три стеклянки с жидкостью для фотографии;
• готовальня;
• папка с газетою и чистой бумагою;
• рубах 7, панталон 3, носовых платков 11, полотенцев 2 и носков 4 пары;
• сверток чистой почтовой бумаги;
• Каталог русским книгам;
• Статистический очерк Царства Польского;
• Польский катехизис и кожаный чемодан.
Все эти веши, как видно из постановления следователей 23 августа, даны казначею Департамента хозяйственных дел для хранения в кладовой вплоть до распоряжения»41.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Keniewicz S. Malachowski Wladyslaw // Polski slownik biograficzny. Wroclaw, 1974. T. 19/3. Zesz. 82. (далее: PSB). S. 424.
2 Российский Государственный исторический архив (далее: РГИА). Ф. 221. On. 1. Д. 818. Л. 80 об.-81.
3 Список лиц, окончивших курс в Институте инженеров путей сообщения имп. Александра I с 1811 по 1862 гг. СПб., 1883. С. 123.
4 РГИА. Ф. 221. On. 1. Д. 818. Л. 207.
5 Там же. Л. 15-15 об.
6 PSB. S. 425.
7 РГИА. Ф. 221. On. 1. Д. 818. Л. 138.
8 Там же. Л. 41.
9 PSB. S. 425.
10 Sztakelberg J. I. Pieczçc Komitetu Litewskiego Rz^du Narodowego: Epizod z dziejôw powstania 1863 r. // WiadomoSci numizmatyczne. Warszawa, 1968. R. 12. Zesz. 1(43). S. 30.
11 Восстание в Литве и в Белоруссии 1863-1864 гг. М., 1965. С. 156-160.
12 Там же. С. 141.
13 Показания и записки о польском восстании 1863 г. Оскара Авейде. М., 1961. С. 596-597.
14 Восстание в Литве и Белоруссии... С. 147.
15 Дневник Н. И. Цылова: 1863-1864 гг. // Щукинский сб. М., 1906. Вып. 5. С. 394.
16 Там же. С. 402-403.
17 РГИА. Ф. 221. On. 1. Д. 818. Л. 28.
18 Там же. Л. 9.
19 Там же. Л. 82.
20 Там же. Л. 74-75.
21 Там же. Л. 75-76.
22 Там же. Л. 7 об.
23 Там же. Л. 91-91об.
24 Там же. Л. 10.
25 Там же. Л. 11.
26 Там же. Л. 62-63.
27 Там же. Л. 32.
28 Там же. Л. 55.
29 Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Ф. 109. I эксп. 1863. Ч. 282. Л. 1—2. Отношение M. Н. Муравьева к В. А. Долгорукову о бегстве Малаховского.
30 Украинский Государственный исторический архив. Киев. Ф. 442. Оп. 813 (1863). Д. 217. Л. 2.
31 Там же. Л. 1.
32 ГАРФ. Ф. 1286. On. 86. Д. 728. Л. 3-12.
33 ГАРФ. Ф. 1286. Оп. 28. Д. 1289. Л. 1-7.
34 РГИА. Ф. 221. On. 1. Д. 818. Л. 96.
35 PSB. S. 495.
« Фотограф. СПб., 1880. № 7. С. 217-218. " Фотограф. СПб., 1881. Т. 2. № 5. С. 127-128.
38 Срезневский В. Фотография на Всероссийской выставке 1882 г. в Москве // Фотограф. СПб., 1882. Т. 3. № 7. С. 182-183.
39 Фотографический вестник. СПб., 1888. № 4. С. 84-88.
40 Romer W. Wladystaw Maiachowski — Leon Warneke // Wiadomoéci che-miczne. Wroclaw, 1952. R. 6. Zesz. 12 (67). S. 478.
41 РГИА. Ф. 221. On. 1. Д. 818. Л. 83-84 об.
