CC BY
63
10 октября 2012 года в рамках III Конгресса РОПРЯЛ состоялся
КРУГЛЫЙ СТОЛ «РОССИЙСКИЕ ПИСАТЕЛИ
В ОСМЫСЛЕНИИ ЖИЗНИ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ»
ROUND TABLE DISCUSSION ON "RUSSIAN AUTHORS, MODERN RUSSIA LIFE INTERPRETED"
В Круглом столе принимали участие писатели Александр Мелихов и Сергей Шаргунов. Ведущая круглого стола — д-р филол. наук, профессор РГПУ им. А. И. Герцена М. Черняк
Академик Юрий Сергеевич Степанов начинает раздел о стилистике словами: «Конечно, мы наблюдаем за исследованиями, поэтикой, языком художественной литературы, но все это мы делаем потому, что есть сама художественная литература». Поэтому мы, филологи, в данном случае, вторичны. Если бы не было вас, писателей, еще неизвестно, чем бы мы занимались.
Обычно, приходя на лекции к первокурсникам филфака, я интересуюсь, что они читают из современной литературы? И все чаще слышу ответ: «Классику! Современную литературу мы не признаем!» Такой ответ вызывает у меня недоумение, и я тут же начинаю спрашивать студентов, интересуются ли они вообще современной музыкой, кино, другими видами современного искусства? Конечно, получаю положительный ответ, но литература почему-то всегда выпадает из сферы их внимания. Сразу же вспоминаются слова Блока: «Если не жить современностью, то нельзя писать». Наша литература, такая многообразная, представленная таким количеством имен, направлений, действительно, отражает наше непростое, тревожащее, задающее массу вопросов, время. Поэтому не обращать внимания, не читать, выпадать из современного литературного процесса особенно для филологов (не случайно мы в этой аудитории сегодня находимся) просто нельзя.
Особенно это важно в свете обсуждения списка 100 книг, который официально пока не обнародован, но в черновых его вариантах снова отсутствует современная литература. Хотя, сейчас
есть прекрасные конкурсы (например, kniga.ru), где встречаются очень яркие произведения, которые в школьной аудитории пользовались бы большим интересом — Андрей Жвалевский и Евгения Пастернак «Время всегда хорошее», «Шекспиру и не снилось», петербургская писательница Екатерина Мурашова «Класс коррекции». Эти произведения должны присутствовать в подростковой читательской аудитории, но до школы они доходят очень дозировано. Подобные списки, предоставили бы прекрасную возможность и для издателя, и для преподавателей дать жизнь современной литературе в школе, но, к сожалению, пока вопрос остается открытым.
Мы должны представить наших гостей — Сергей Шаргунов, известный молодой писатель, от которого мы надеемся услышать многое о нашем молодом поколении, и Александр Мелихов, петербургский писатель, публицист, чьи произведения, и художественные, и публицистические, всегда вызывают огромный интерес, поэтому и разговор с ним для нас будет очень интересным. Пожалуйста, задавайте вопросы!
Вопрос: Я прослушала доклады на секции и у меня возникло впечатление, что литературный процесс, происходящий в России, состоит из двух частей, которые идут параллельно. С одной стороны, читатели сетуют на то, что им нечего читать, а, с другой стороны, писатели сетуют на отсутствие достойных читателей, которые бы их вдохновили на создание произведений. Эти два процесса идут по замкнутому кругу, совер-
шенно не пересекаясь, как вы к этому относитесь? Почему это произошло? Есть ли какой-нибудь выход из этого состояния? Спасибо!
Сергей Шаргунов (С. Ш.): Я, на самом деле, не переживаю по поводу этой проблемы. Мне кажется, что читатель есть, он появляется. Проблема в том, что нужно вербовать гораздо большее количество людей в этих самых читателей хорошей серьезной литературой.
Если сегодня посмотреть по рейтингам продаж в центральных городах, в Москве, Петербурге, Екатеринбурге, то я вижу, что серьезная литература, будь то Терехов или Быков, очевидным образом теснит дамские романы и детективы, соревнуется с ними.
Я вижу рост интереса к прозе, написанной хорошим русским языком. Одновременно с этим я прекрасно понимаю, что это, может быть, 10% от всего населения. Мне кажется, что 60%, как минимум, у нас вообще ничего не читают, а может быть, и больше. Но, допустим, есть 40%, которые что-то читают, и из них 10% — это тот отряд, который в крупных городах приходит в книжные магазины и смотрит шорт-лист той или иной премии, правильно выложенные на стеллаже книжки и, соответственно, что-то выбирает. Мне кажется, что этот читатель есть и количество его увеличивается.
Одновременно с этим есть и что почитать — Алексей Иванов, Захар Прилепин, Дмитрий Быков, вышеупомянутый Терехов, Михаил Гиголашвили, Андрей Рубанов и так далее.
Каждый год появляется определенное количество книг, которые можно смело рекомендовать и говорить о том, что русская литература вовсе не падает, на мой взгляд. Появляется серьезная проза с пристальным интересом к жизни, к действительности. На эту прозу возникает спрос. Недостаточный, конечно, но, может быть, это вопрос стоимости книг.
Я наблюдаю интерес к ЖЗЛ, к биографиям писателей. Это возвращается в орбиту читательского внимания. Интересно то, что делает Варламов. Басинский, например, готовит книгу о жизни Иоанна Кронштадтского. То есть каждый год появляется 10 книг, которые можно смело
рекомендовать и которые действительно находят своего читателя.
Конечно же, есть колоссальное количество проблем. Возможно, писатели тоже должны себя более активно проявлять — выступать в вузах, в городах, приходить в школы. По крайней мере, я стараюсь делать так. С моими сотоварищами Германом Садулаевым, Романом Сенчиным мы наведываемся регулярно в Челябинский физико-математический лицей, который усилиями преподавателей вырвался вперед на всех олимпиадах, соревнованиях. Но это должно быть обоюдное желание, кто-то должен приглашать. Вот в зале присутствует, например, Вячеслав Шульженко, профессор из Пятигорска. Он несколько раз нас приглашал — меня, Захара и других выступить в университете. Хорошо, когда есть такая возможность пообщаться.
Важно, чтобы состоялся разговор, потому что никакой Интернет, никакое чтение не заменит вот этого живого разговора с автором, когда тот может сомневаться, заикаться и его можно подловить, сделать подсечку. А может быть, я и не прав, но этот разговор крайне важен. И для школьников точно так же! Ты к ним приходишь, обсуждаешь с ними, кто им ближе, Штольц или Обломов, но когда они видят перед собой пишущего человека на расстоянии вытянутой руки, это уже не кто-то из учебника.
Писать по-прежнему можно и нужно, и выходят книги. Это надо поощрять, потому что Россия — это самая пишущая страна.
Я вижу, какое количество молодых людей присылает свои произведения на литературные конкурсы. А что такое российская блогосфера! Она не сопоставима ни с европейской, ни с американской. Это не просто уютные дневнички, это настоящая битва идей, постоянная, кипящая!
И в этом смысле, мне кажется, нужно сражаться за расширение круга читателей. Ну и, конечно, я верю, что проза, в том числе, и моих сотоварищей, которая где-то начиналась как очерк, как первый пытливый взгляд на действительность, перерастает в серьезную беллетристику, в сюжетный и психологически достоверный роман. Я думаю, что здесь многое требуется и от пишущего.
Александр Мелихов (А. М.): Прежде чем ответить на вопрос, который был задан, я, все-таки, хочу ответить на вопрос, который задала тема нашего круглого стола — «Писатель в осмыслении действительности».
Я окинул взглядом ретроспективно мои произведения, все, что написал за 20 лет, и абсолютно каждая книга — это какой-то этап в личном моем осмыслении какого-то важного явления. Хотя, конечно, это художественная литература — герои, жизнь и слезы, и любовь, но толчком, все-таки, каждый раз оказывалось социальное явление — важное и ранящее тебя лично. Вообще, искусство рождается как ответ на боль. Думаю, что оно врачует наши раны.
Мы создаем воображаемый мир, не столь отвратительный и ужасный, каков мир реальный. Пусть он будет жестоким и ужасным, но он красивый, в нем можно жить. Пусть там ремарковские герои все погибают, все героини погибают, и Антигона погибает... Но гордость за человека! Мы выходим оттуда с просветленными слезами! Не раздавленными, а воодушевленными. Даже трагедией.
Я принес книги. Получается, таким образом, некий творческий отчет, очень пунктирный. Вот, например, «Исповедь еврея». Давно, еще в начале перестройки, я понял, что антисемитизм это не искусственно насаждаемая властью проблема, а подлинный культурный конфликт народов. И тогда я написал «Исповедь еврея». Не писал я не потому, раньше это, конечно, не напечатали бы, но мне казалось, что это не важная проблема. А потом понял, что в этом суть понимания межнациональных проблем.
Потом, в конце 80-х нам казалось, что рынок все расставит на свои места, все за деньги делается, что хорошие писатели будут цениться, а плохие не будут. Меня так долго это оскорбляло, что я взял и написал роман «Горбатые атланты», где вывел ученого, который создает такие красивые произведения, которые некому ценить, он выше остальных. Это не может быть продано, потому что оно выше понимания масс, только единицы могут это постичь. Он был глубоко несчастен не потому, что некому продать, а потому, что некому оценить. Он был готов бесплатно отдать.
В то время у нас было такое представление, что свобода дает все, врачует раны. Мне захотелось показать в книге «Горбатые атланты» — антиутопию, что причиной самоубийств является свобода. Там герой, некий пророк, приводит очень бедный заброшенный поселок к цивилизации, порядку, и там начинаются самоубийства. До этого были убийства, убивали друг друга, но не себя.
Вот еще. На еврейскую тему меня попросили написать о Биробиджане, историю города. И я написал две книги. Там я понял, осмыслил национальную политику большевиков. Что это такое? С одной стороны, как нас учили, все нации должны слиться в одну, а с другой — все нации должны развиваться. Как это получается, что это за хитрость такая — развиваться, расцветать и исчезать при этом? Я задумался, перечитал «сталинские труды», осмыслил какую-то часть нашей жизни.
«Чума». Столкнула меня жизнь, к сожалению, слишком близко, с проблемой наркомании. Я увидел, как погиб совершенно очаровательный парень, наделенный красотой, умом, талантом, абсолютно благополучный во всех отношениях. Он превратился в чудовище, которое убивает собственный отец. Это я тоже осмыслил. Этот мальчишка, уже погибая, сказал, что играть стало не во что. Не то, что в детстве — он пришел бы на берег озера, стал бы прорывать каналы, делать кораблики, а сейчас скучно. Вот, по-моему, это и есть главная формула наркомании — скука, а вовсе не материальные лишения.
«Тень отца» — один из последних моих романов. Сейчас часто можно услышать — «страна рабов», «поколение рабов», «поклонялись Сталину, тирану». Я слушал-слушал, и мне захотелось вступиться — а что, это поколение героев было?
Я написал роман. Там и фантазия есть, и герою является тень отца, покойного, но, тем не менее, это протест, что это было поколение героев, а вовсе не рабов и не прислужников. Это тоже новое осмысление какой-то большой части нашей истории.
Вот судьба свела меня с умственно-отсталыми людьми. Действительно, вот пока мы сей-
час сидим с вами здесь, где-то в интернате люди сидят на койках, они находятся в пожизненном тюремном заключении без всякой вины, их даже не выводят на прогулку только за то, что они родились недостаточно умными, чтобы, например, получить диплом о высшем образовании. Это чудовищно! Я занимался этой проблемой, писал об этом, и собираюсь и дальше писать об этом, работать по проектам. Но, вместе с тем, когда я поездил «по европам», посмотрел, как там все устроено («Интернационал дураков»), то увидел, что там проблема уже другая. Есть такая догма — все люди равны! — не важно, гений ты или тупица, все равны! Я вижу, что эта либеральная догма уже начинает теснить гениев, что уже пришла пора вступаться за гениев.
Вот книга «Нам целый мир чужбина». Я всмотрелся в жизнь своего поколения. У нас было много ребят, блестяще вступавших в жизнь — талантливых, веселых. Мне казалось, что их ждет блестящее будущее. Все они как-то сошли на «нет» на чужбине, в каком-то темном углу, в живых уже нет ни одного. Никто из них так и не реализовался. Мне захотелось понять, что же с ними случилось? Я пришел к выводу, что они — мы, наше поколение, слишком легко поверили, что не надо замахиваться ни на что великое, что надо быть скромными. Я показал героя, который преуспел в жизни. Он был романтиком, мечтал покорять океаны, делать великие открытия, покорять красавиц и так далее. А потом он понял, что от этих фантазий надо избавляться во имя прагматизма, пользы, и стал преуспевающим человеком. Но потом он понял, что ему ужасно скучно живется. То есть, пока он был дураком, его все любили, ему жилось очень интересно, а когда он стал умным, от него всем тошно, и ему самому тоже. Он приходит к выводу, что человек должен жить грезами, витать в облаках.
Это моя любимая идея, которую я в публицистике развиваю как прикладную. Жизнь движется грезами. Каждый исторический рывок происходит на гребне какой-то сказки. И теперь, если вернуться к вопросу конкретному, почему какие-то писатели то облетают весь мир, то возникает чувство, что литературы нет?
Каждый писатель облетает мир на гребне какой-то сказки. Вот была сказка о страшном Советском Союзе, где существуют какие-то убийцы, чудовища, ГУЛАГ. И вдруг появляется Солженицын и читают его все, кто книг не читает вообще. И когда эта сказка угасает, то угасает вместе с ней и писатель. Когда он доходит до своих собственных художественных заслуг, они оказываются очень небольшими, потому что мир живет не книгами.
Почему молодежь не читает современную литературу? Я сам был молодежью когда-то и тоже не читал современную литературу, хотя хорошие писатели были, Аксенов, например. Я уже настолько знал, что все идет от нашей жизни, эта скука, что я из принципа не хотел читать. И только из самоуважения читал Толстого, Чехова. И только потом стал уже читать. Кто потерял от этого, Аксенов? Или Шукшин? Потерял я! Потому что литература, это не просто утонченное развлечение и не просто постижение реальности, а это еще и зеркало, в котором мы видим идеализированный собственный образ. И если мы в этом зеркале видим, например, Андрея Болконского или Гомера, Ахилла, или Антигону, или Ромео и Джульетту, все равно, как бы это ни было сверхгениально, себя мы не видим, и наша жизнь остается неромантизированной, неидеализированной. Лекарством от скуки и унижений является литература, и мы остаемся без этого лекарства.
Но бывает, что представление о роли литературы вдруг возносится. Скажем, в пушкинское время, когда «художники как боги, Входят в Зевсовы чертоги И, читая мысль его, Видят в вечных идеалах То, что смертным, в долях малых, Открывает божество». Если есть представление, что писатель — конфидент Бога, то, конечно, ты будешь его читать! Если есть представление, что писатель — это шаромыжник, который норовит заработать лишнее на тираже, на славе, на скандале, что это проходимец, то, разумеется, мы не пойдем к такому писателю.
Сказка и то, сказка и другое. Там была сказка, гипертрофирующая роль писателя, сегодня — сказка антилитературная — да чего там от них ждать?! Если раньше на писателя смотрели с бла-
гоговением, то сегодня он никто! Была сказка, которая окрыляла писателя, сегодняшняя сказка убивает писателя. Ложь, повторяю, и то и другое. Писатель не пророк и не проходимец. Любой настоящий писатель имеет высокую мечту, идеал, он хочет поделиться и болью, и любовью. Все мои друзья-писатели — люди высокочувствующие, и общение с ними вводит тебя в высокий мир. А общение с иностранным писателем, например с Хэмингуэем, это чужой мир, в котором тебе места нет. И наш мир опустошили сказкой, что наши писатели там ничего не могут. Конечно, Толстых среди нас нет, но и Андрей Болконский — это не мы. Только в наших книгах вы можете увидеть себя. Только мы можем вас полюбить. Мы вас любим и ненавидим, или бросим вам в лицо обвинение, или поплачемся на вашем плече, а вы на нашем. Как сказал когда-то Сталин, «других писателей у меня для вас нет». Если мы, вы оттолкнем существующую литературу, она, безусловно, будет затоптана. Писатель все-таки должен чувствовать, что его любят, что он нужен. Но пострадают обе стороны — вы останетесь без зеркала, в котором вы увидите себя, красивыми, высокими, достойными восхищения или достойными ненависти. По крайней мере, что вы способны вызывать сильные чувства, что ваша жизнь достойна воспевания не меньше, чем жизнь Ромео и Джульетты. Вот так. Готов ответить на вопросы.
Вопрос: Скажите, пожалуйста, хотели бы вы себя видеть в школьной программе? Это первый вопрос. И второй вопрос относительно литературных премий. Помогают ли они писателю или, напротив, ограничивают как-то, становятся формой цензуры для писателя?
С. Ш.: Не знаю... Кто бы отказался от себя в школьной программе, тот был бы, наверное, очень неискренен. Я рад, что в некоторых школах факультативно какие-то мои вещи уже читают, пишут об этом. В вузах — тем более. Я думаю, что лучшие мои книги впереди, так что, я на это рассчитываю.
А что касается второго вопроса, то это, с одной стороны, конечно, русская рулетка такая, кому угодит премиальная пуля в черепушку. Где-то это решается келейно, где-то можно сокру-
шаться по поводу того, что раздают друг другу, но все-таки я скорее приветствую самые разные литературные премии, потому что они подхлестывают литературный процесс. Это как в спорте, соревнование нужно. Особенно чудесна премия «Нацбест», которая, на мой взгляд, достаточно объективная. Они не делят писателей на левых и правых, а стараются широким бреднем загребать. Есть другие премии, например, «Букер» или «Большая книга». Это хорошо и с точки зрения продажи книг, когда книга оказывается в финале. Я думаю, что не так часто победительницей оказывается великолепная книга, но в финале, как правило, действительно встречаются книги достойные. И это то, что позволяет отцеживать литературный процесс и его структурировать.
Если кто-то возмущается однобокостью или тенденциозностью каких-то премий, значит, надо создавать свои. Но даже при некоторых перекосах и «Букер», и «Большая книга» отмечают основные тексты. Может быть, даже в шорт-лист не попадают все, я смотрел шорт-лист недавно. Не попали, например, Лимонов «В сырах» или Прилепин «Черная обезьяна». Но не важно, эти книги все равно бы прочли. По крайней мере, на уровне длинного списка они там оказались.
Конечно, хуже, наверное, было десять лет назад с этими премиями. Я помню, что давали их тем, о ком сейчас никто даже и не вспомнит и не перечитает. Тогда была ситуация некоторого диктата, в том числе, «толстожурнальной» реальности. Хотя я к толстым журналам отношусь с почтением. Сейчас мне кажется, этот колпак, он треснул — есть и книжный рынок, и запросы самого читателя, нет никакого диктата, условно говоря, либерального диктата. Точно так же возмущающийся «почвеннический лагерь» может предлагать что-то свое, тоже находить свои идеи. То есть процесс стал сложнее и шире. И в этом смысле, пускай будут премии, конечно!
А. М.: Относительно школьной программы мой коллега ответил. Безусловно, это было бы очень лестно! Кроме того, в последнее время я уже не раз писал, что одно из сильнейших человеческих желаний вовсе не поесть досыта, а обрести иллюзию бессмертия, или, хотя бы, причаст-
ности к чему-то бессмертному. Это как писателем движет, так и читателем. Поэтому все, что как нам кажется, способствует нашему бессмертию, включенности, по крайней мере. Отсюда и патриотизм в нас, привязанность к родине. Толку от нее не так много материального, но есть чувство, что ты не один, что есть что-то, продолжающееся за пределами твоей жизни. Это к вопросу о школьной программе. Школьная программа — это форма бессмертия.
А вот о премиях я когда-то написал, что премия не способна отделить литературу высшего сорта от литературы второго сорта. Но она способна отделить от литературы сто семнадцатого сорта. Она как фильтр, полное барахло туда не попадает. Я в «Иностранке» когда-то напечатал статью под названием «Фабрика фальшивого золота» о Нобелевской премии, которая считается высшим авторитетом. Если сейчас мы посмотрим литературу за период, по которому история вынесла приговоры, много 60-х годов, то увидим там примерно треть классиков, которые получили ее задним числом, уже будучи классиками, которые в ней не нуждались, и две трети писателей, которые, кроме специалистов, никому не известны. Вот у них там коэффициент одна треть — треть латуни на треть золота. То есть угадать писателя заранее она не смогла ни разу. Из всех, кому она выдана авансом, промахнулась в ста процентах случаев. Ну, и кому она не была дана — не получил Толстой, не получил Набоков, про Платонова не говорю, гениальнейший писатель, правда, могли не знать про него, но Толстого весь мир знал, но его отвергали каждый раз. Так что, она, конечно, каждый год создает шумиху и пошлость, то есть мобилизует пошлую сторону жизни, кто получил бабки, кто кому дал в рыло. У каждого из нас есть низкая сторона души, суетная, вот она ее и задействует. Но я не против премии, потому что без поддержки пошлости высокая литература существовать бы не могла. Без пошляков нас было бы так мало, что мы бы не смогли воспроизводиться. Поэтому у человека, который не способен понять высокую культуру, есть две возможности: или имитировать любовь — это пошлость, или дать волю своим истинным чувствам: отвра-
щению, презрению — это хамство. Вот если стоит выбор между хамом и пошляком, я выберу пошляка. Поэтому, раз премия работает на пошляков, я ее полностью приветствую.
С. Ш.: Бунин, например. Шолохов.
Реплика из зала: Я только одну вещь скажу, по поводу премии, что коллеги, кто преподает, знают, что так или иначе, литературная премия, как бы к ней иронически не относились, является способом навигации в современной литературе. Когда нас студенты и ученики спрашивают, что читать, мы обращаемся к шорт-листам, лонг-листам разных литературных премий, тем более, они разные и показывают разные взгляды на литературу. Это не всех устраивает, но какой-то маршрут чтения можно составить. Особенно интересно, когда произведение попадает в лонг-лист разных литературных премий, например «Нацбест» и «Буккер». Это уже знак, что его пропустить нельзя.
Вопрос: Писатель, конечно, не пророк, но, тем не менее, хотелось бы поблагодарить Александра Мотелевича за все, что он делает, и, в частности, за публицистику. Мои подруги, мои коллеги, пенсионеры и преподаватели, очень усталые люди, не всё успевают прочитать, но безумно интересуются, какую позицию занимает Александра Мотелевич по поводу той или иной острой общественной проблемы. Вы один из самых демократичных сегодняшних писателей. Некоторые возвысились, другие отстранились, Вы не боитесь, Вы не отстраняетесь, Вы включаетесь в гущу самых острых проблем, и нам небезразлично, какую позицию Вы занимаете.
А. М.: Большое спасибо! Меня совсем недавно приглашали на филфак выступить перед студентами на тему «Как контактируют писатели с читателями в наше время». Я ответил, что я контактирую через бутылку. Я кладу свои произведения в бутылку, запечатываю, бросаю в море. Попадает эта бутылка в чьи-то руки или не попадает, я понятия не имею. И когда услышишь, что кто-то хоть изредка эту бутылку вылавливает и прочитывает, это очень радостно, большое вам спасибо!
Реплика из зала: Попадает, попадает! Слушаем также Сергея Александровича по «Эху
Москвы», нам это не безразлично. Вы, Сергей Александрович, очень важный человек в общественной жизни сегодня, нам тоже не все равно, какую позицию Вы займете. Мы работаем с иностранцами, и Ваш рассказ «Как я был алтарником» включили в хрестоматию для иностранцев, потому что это очень искренний, честный, великолепным языком написанный рассказ, который вызывает дискуссию в иностранной аудитории. Наши студенты, конечно, специфическая аудитория. Нам нужно, чтобы было коротко, динамично и зажигательно, и дискуссионно. Все это есть, и мы желаем Вам блага. Но есть вопрос. Мне кажется, что для молодых людей, очень важна школьная тема, чтобы в литературе был показан образ учителя, школьная среда. Из того, что я читала в последние годы, мне хотелось бы выделить два произведения, в которых, мне кажется, очень интересно показан современный учитель, описан тип современного человека, который не поддается прессу, не поддается всем сегодняшним негативным явлениям. Это учительница из книги Елены Чижовой «Крошки Цахес» и повесть Алексея Иванова «Географ глобус пропил». Неоднозначный тип учителя, но, в то же время, мне кажется, очень правдивая школьная среда. Если можно, Ваше мнение. Вы бываете в школе, может быть, Вы скажете Ваше впечатление о школьной среде и о молодых людях? Спасибо!
С. Ш.: Спасибо!
А. М.: В школах я бываю. Как правило, ты приходишь, что-то говоришь, а дети сидят, и что они выносят из наших встреч, я не знаю. А что касается учителей, к ним я отношусь с огромной нежностью и просто мечтаю, чтобы меня читали. Я написал книгу для учителей «Дрейфующие кумиры». Это мое представление о литературе, о крупнейших писателях. Моя мечта, чтобы какая-нибудь учительница, где-нибудь в деревне перед уроком эту книгу прочла. Так что, перед учителями я просто преклоняюсь. А перед учениками преклоняться, это все равно, что перед собой, они не лучше меня, я считаю.
С. Ш.: Я стараюсь ездить по школам и в Москве иногда преподавать, и в Новосибирске, в Челябинске и что-то писать учебное. Может быть,
вам попадалась книжка «Литературная матрица», которую выпустило издательство «Лимбус». Она и для вузов, и для старшеклассников. Я там написал о Грибоедове и «Горе от ума». Сейчас планируется продолжение, там я написал про внеклассное чтение, в частности, про Александра Серафимовича, которого редко перечитывают, но, на мой взгляд, писатель интересной судьбы и достаточно яркого пера. Мне было очень любопытно погрузиться. Сейчас я написал большой текст про Валентина Катаева. Его, кажется, уже нет в школьной программе. Сейчас переиздадут шеститомник, к которому я написал большое предисловие. Собираюсь написать про Фадеева. Мне кажется, что все это, так или иначе, связано с преподавательской историей и с разговором о русской литературе в школе. Может быть, в итоге, появится целая книга таких размышлений о писателях, об их произведениях.
Учителей я очень люблю, но думаю, что вопрос в статусе учителя, который на наших глазах понижается, к сожалению, и в родительском отношении к учителю.
У меня сын пошел в первый класс, первого сентября, так что, для меня это вопрос не праздный, отношения с учителями. Я думаю, что учителя воспринимаются как жрецы, своего рода. Я помню, как я пошел в школу, помню Александру Гавриловну, свою первую учительницу. Учитель, по сути, второй родитель. Он столько времени проводит с детьми! И эта нищенская зарплата... Не знаю, как сейчас, но год назад я был в Челябинске. Там учитель высшей категории получал шесть с половиной тысяч. Я думаю, в Питере повыше, конечно, но это все равно ужасно. В нашем насквозь коммерциализированном мире одно связано с другим. То есть отношение к учителю и то, как он дискриминируется финансово. И нехватка кадров тоже ощутима. И какой смысл говорить про образовательные стандарты, когда не понятно, что собираются сделать со школой, когда физкультуру хотят сделать чуть ли не главным предметом, пытаются сократить уроки русского языка и литературы, не понятно, что устроили с сочинением.
Я сам разговаривал с разработчиками этих основ образования. Каждый раз у них что-то но-
вое. Похоже, что они сами не читали, что предлагают. Я участвовал во многих дискуссиях уже по факту предложенных бумаг, они видят нестыковки, предлагают переписать снова, хотя все уже выносится на утверждение. Я не понимаю, как можно отказаться от сочинений? Я думаю, это ошибка. У нас всегда любят что-то менять, но каждый раз получается в худшую сторону. Потому что все надо апробировать. Надо учитывать, что имеется большая нехватка педагогических кадров. Часто прежние, чуть заржавевшие схемы работают лучше новых. А есть еще психологическая матрица, когда и отцы, и братья, иной раз даже бабушки с дедушками писали сочинения. А что теперь? Мне кажется, что очень важно, что человек сам что-то написал. Я, кстати, стараюсь, когда преподаю, дать какое-то задание, и часто оказывается, что половина класса пишущих! Очень часто любят фантастику, как вы знаете, но, тем не менее, есть эта страсть к письму и стремление реализоваться. И интерес к жизни, к достоверности.
Я с удовольствием читал Александра Мелихова в «Известиях», статьи. С удовольствием смотрел на «Росбалте» Вашу колонку. Мне кажется, что сегодня публицистика писателя очень важна, потому что фигура литератора укрупнилась. Может быть, это связано с тем, что энергия ушла из общественной действительности, и люди с большим вниманием прислушиваются к тому, что говорит и пишет литератор.
Я, честно говоря, терпеть не могу какие-то телевизионные шоу, очень выборочно к этому отношусь, но в тех ситуациях, когда обсуждается что-то важное, мне кажется, что надо приходить, в том числе, чтобы доказывать, что литераторы еще существуют, что их голос должен быть услышан, что пространство смыслов тоже есть.
Мне кажется, что проблема в том, что утрачивается эта территория смысла, территория идей и даже территория идеального. Это то, о чем говорил Александр, романтизация действительности, даже через ужасное и трагическое. Это очень верное замечание. В этом и есть задача литературы. Мне кажется, когда мы говорим о ценностях, которые привносят учителя, эти ценности тоже как бы подрумянивают эту жизнь.
Есть такой, во многом демагогический тезис, что всё должны решить в семье. Но родители сейчас настолько затюканы и не могут ничего дать, что дети либо сидят, сгорбившись, над айпадами и бесконечно расчленяют недругов в виртуальных сражениях, либо просто заброшены. И многое зависит от преподавателей, от того, как они рассказывают и что. Поэтому, на самом деле, это сложнейшая, это вдвойне большая нагрузка, нежели просто изложить предмет. Нужно дать еще и благородный ракурс, может быть, даже следуя принципу, я сам обманываться рад, но заинтересовать в этих вечных вопросах, которые задает большая литература. В этом я вижу свою роль, когда я приезжаю в школу. Потом в социальных сетях мне пишут школьники, потому что все там сидят, и присылают какие-то свои наброски, тексты, стихи. Я стараюсь по-доброму им отвечать, чтобы как-то подбадривать. Потому что в этом, наверное, и состоит человек, в идеях, в том, чтобы еще мир идей присутствовал вокруг него. А этого нам всем не хватает.
А. М.: Я обычно называю это не идеями. Потому что идея — это что-то рациональное, а все, что рационально сформулировано, может быть рационально опровергнуто. Вот образ, то, что тебя чарует, без него человечество не могло бы жить.
Человек — существо не рациональное, а фантазирующее. Наша либеральная революция произошла во имя античеловеческой сказки. Все революции при всех их ужасных последствиях ставили перед собой какие-то высокие задачи — свобода, равенство, братство. Все эти сказки не осуществимы, приводят к крови, но это были красивые сказки. А сказка, ради которой мы разрушили свое государство, что надо чистые сортиры иметь и иметь колбасы два сорта вместо одного, привела к ЕГЭ, отказу от сочинения. Это избавление от ненужного балласта. Как герой моего романа «Нам целый мир чужбина», он сбросил все лишнее, все, что ему мешало, но оказалось, что в таком мире жить невозможно, в мире скуки и тоски. Впервые в истории, наверное, появилась сказка не возвышающая, а принижающая. Сейчас она вытаптывает красоту нашей жизни, литерату-
ру, искусство и, в общем, патриотические чувства. И если она когда-то победит, то человек перестанет существовать.
Вопрос: Как Вы относитесь к употреблению нецензурной лексики в художественных произведениях? Спасибо!
С.Ш.: Я отношусь отрицательно. Но, тем не менее, я могу обнаружить и в «Мертвых душах», и в «Одном дне Ивана Денисовича», буква «ф» там вместо «х». То есть, иногда, к месту, да, если отвечать коротко, но я стремлюсь к тому, чтобы этого избегать, разумеется.
Вопрос: Ремарку, если позволите. Предыдущий вопрос про премию был неслучайным. Потому что сегодня был объявлен Нобелевский лауреат по литературе. Им оказался китайский писатель, о котором известно пока только то, что его псевдоним переводится как «молчи», в чем есть некая литературная ирония. А вопрос в том, как Вы относитесь к тому, что те или иные литературные жанры сегодня постепенно отмирают? Можно ли это считать неким симптомом состояния общества?
С. Ш.: Жанры?
Вопрос: Да, жанры. Ну, например, умер газетный жанр фельетона, оды или эпопеи ушли в небытие. Да, и как Вы относитесь к литературной критике?
С. Ш.: Хорошо очень отношусь к литературной критике. Недавно я возглавил сайт «Свободная пресса», может быть, кто-нибудь слышал. Всем рекомендую. Я там главред, мой сотоварищ Прилепин шеф-редактор, и мы стараемся по выходным печатать разных литературных критиков, в том числе тех, которые не раз по нам проезжались — Сергей Беляков, Кирилл Анкудинов. И упаси Боже, подумать, что мы пытаемся их подмаслить. Абсолютно нет! Просто, когда человек талантлив, я прощаю ему все, в том числе, такую зубодробительную критику, которая часто мне кажется несправедливой. Куда ж без критиков? Есть несколько блестящих критиков, и часто они писали обо мне пакости, но ничего, Беляков, по-моему, очень интересный автор, сейчас у него должна выйти книга про Гумилева. Мне интересны также Пустовая, Ганеева.
А что касается «нобеля», я думаю, что очень часто получают и достойные писатели. Если назвать всех наших русских, которые получали, то это, конечно, крупные писатели. Другое дело, что каждый раз ясна и политическая подоплека. В данном случае и с китайцем все понятно, либо он где-то томится, либо еще что-то, но вряд ли он фанат КПК и краснознаменный автор.
Из зала: Он председатель Союза писателей.
С. Ш.: Как интересно, слушайте! Вот он, левый поворот! Да, повод призадуматься, кстати говоря. Но это можно вспомнить и Шолохова. Разрядка. Пытаются, видимо, купить китайцев.
Ведь Шолохову тоже решили дать, несмотря на все его страстные политические заявления с трибун. И Советский Союз благодарно принял, никто не говорил, что это из рук врага.
Вот я думаю таким образом! Не только экономическое сотрудничество идет, но и через культуру. Давайте, сейчас вашего поддержим. Но не берусь здесь судить, хочется окончательно разобраться в этом вопросе.
А что касается жанров, вопрос очень сложный. Где-то не хватает фельетонов, но где-то это, конечно, уже и рудимент, если перечитывать. Даже то блестящее, что писали Катаев и другие в журнале «Крокодил» в конце 20-х — начале 30-х годов.
Вообще, вот такого бытового сатирического очерка, с одной стороны, не хватает, с другой стороны, он и смотрелся бы не совсем естественно сегодня даже в каких-то подвалах газет.
Но встречаются и политические тексты. В «МК» я постоянно вижу, например, Станислав Белковский. Можно любить или не любить, но он пишет довольно остроумно, часто напыщенным языком, пытаясь высмеивать реальность. А есть, например, Прохановский стеб на «Эхе Москвы», еженедельный. Тоже такой гротеск очевидный.
А что касается бытовых текстов, да, их, наверное, не хватает. Но у нас же весь быт распадается! Это проблема нашей страны. У государства хватает сил только кого-то где-то прищучить и раздуть очередной полит. процесс, но проблема в том, что в бытовом плане все расползается на глазах.
Поэтому это не жалоба на отдельного сантехника, это уже магистральные проблемы изношенности всего — человеческих кадров и ресурсов. Мне кажется так. Эпопей нам точно не хватает.
Вопрос: В продолжение Ваших слов о том, что писатель должен бороться за своего читателя. Скажите, пожалуйста, Вам, как современному писателю, сегодня достаточно телеэфиров, газетно-журнальных полос, круглых столов, таких, как сегодня? Вы чувствуете достаточность этого? И где этот авангард общения читателя и писателя?
А. М.: Тут два компонента: достаточно ли литература представлена и достаточно ли у нее площадок для выхода на телевидении, на радио? Катастрофически недостаточно! Ощущаю ли я лично страдание от этого? Нет, не ощущаю. Я уже махнул на это рукой. Пригласили меня, выступлю! Не пригласили, и не вспоминаю! Потому что, в чем минус борьбы за премию, за выступление? Ты мельчаешь. Я не говорю, что это плохо, если тебя увидят, это хорошо!
У меня есть несколько литературных премий. Некоторые абсолютно честно получены, анонимно, например, за «Исповедь иудея», некоторые, не буду скрывать, потому что в жюри были мои приятели. Я сам бывал членом жюри, бывало, говорят, давай вот этого продвинем? Он и наш знакомый общий, и у него ребенок больной. Идешь и на это. Вот если бы там гениальное было что-то рядом, я продвинул, а я бы не пошел, тогда да. В общем, личный мотив всегда присутствует, потому что все друг друга знают. И если все примерно одинаковые, то в сторону своего этот дрейф происходит.
Когда начинаешь думать об этом, а как отнесутся? Как этот критик отнесется, что тот скажет, что этой премией поощряется? Как только я начинаю думать об этом, я мельчаю. Поднимается со дна души суетная часть. Я начинаю, что называется, мысленно угождать. И это убийственно. Ты должен быть абсолютно свободным и быть выше бытовых соображений. Потому что только так высокий образ человека у тебя рождается, представление о жизни как о чем-то высоком, ты чувствуешь близкими вечные ценности. А суета убивает в тебе писателя.
Вопрос: Что читает Ваш сын и не кажется ли Вам, что здесь нас побеждает зарубежная литература? Что-нибудь Вам известно в этой части литературы? Мне кажется, что если с самого детства ребенок не заинтересован, то потом трудно его пристрастить к чтению.
С. Ш.: Вы знаете, сначала Ваня заинтересовался. Я ему читал с самого детства Чуковского, «Бедная девочка Лялечка» декламировал. Но потом, к сожалению, он подсел на игры. Их сложно отнимать, так как его мама, писательница, считает это нормальным. Мы все время спорим по этому поводу, честно Вам скажу. Я тоже считаю, что надо смотреть не «Губку Боба», а добрые советские мультфильмы, даже «Простоквашино» можно. А что касается книг, да, я ему читаю заграничную книгу Сельмы Лагерлёф «Нильса с гусями». Вообще, он знает книги. Но не хватает катастрофически детской литературы. Мне предложили написать сказку. Я надеюсь, что напишу. И книгу собираюсь написать, и рассказ святочный. Какие-то стихи для ребенка я сам сочинял. Я постоянно рассказываю ему сказки. Потому что если посмотреть, что издается, то понятно, что это халтура не только по текстам, а и по иллюстрациям, не соответствующим сути. К сожалению, никаких контролирующих инстанций нет.
А. М.: Поскольку у меня был давний опыт воспитания, то я сыну читал только лучшие образцы Пушкина. Я вырастил писателя Павла Мейлаха, который по мрачности меня заткнул за пояс. Я по сравнению с ним Паустовский! Так что, не знаю, может быть, лучше бы он в игры играл, стрелялки.
С. Ш.: А просто он читал страшные вещи. Если почитать Александр Сергеевича, Лермонтова «ползет на берег, точит свой кинжал». Или про царевну и семерых богатырей.
А. М.: Может быть, Ваш сын будет счастливее моего!
Вопрос: Вот Вы много общаетесь с читателями. Сейчас вышло несколько книг, которые людям старшего поколения кажутся очень значительными. Во всяком случае, мы читаем это с дрожью в сердце. Я имею ввиду «Мой лейтенант» Даниила Александровича, Вы писали рецензию,
и книгу «Ложится мгла» Чудакова. Я считаю, что это две значительные книги для людей старшего поколения. Это очень серьезная литература.
Вопрос: Как Вы, общаясь с молодежью, думаете, будут они читать эти книги или они им уже не интересны?
С. Ш.: Да будут, наверное. Просто молодежь, ведь, разнородная. Можно спросить у любого поколения. Все мы, относительно, молодежь в этом смысле. Времени, вообще, не существует. Поэтому, конечно, эти книги останутся. Просто кто-то будет не сразу к ним подходить. Я думаю, они важны и существенны. Но здесь многое будет зависеть от самого преподавателя. Не хватает здесь, кстати, преподавателей, которые преподают на Кавказе, например. Пытаются нести русскую культуру. Ведь это реально врачует раны. А появление новых писателей? Алиса Ганеева, Герман Садулаев и многие другие, которые пытаются отчасти изжить, отчасти проговорить этот опыт. Это очень важно. Поэтому, мне кажется, что даже у новых писателей иногда возникают такие тексты, когда задаешься вопросом: а прочтут ли это? И в том числе, а прочтут ли это те, кто старше? Потому что это опыт новой войны. Один
28 — 145 лет со дня рождения Максима Горького, русского писателя и мыслителя (1868-1936).
30 — 170 лет со дня рождения писателя Константина Михайловича Станюковича, произведения которого посвящены в основном военно-морской тематике (1843-1903).
Апрель
12 — 190 лет со дня рождения драматурга Александра Николаевича Островского (1823-1886).
15 — 80 лет со дня рождения Бориса Натановича Стругацкого, писателя-фантаста, сценариста и переводчика (1933-2012).
15 — Международный день культуры.
23 — Всемирный день книги и авторского права.
Май
6 — Пушкинский День России.
7 — 110 лет со дня рождения поэта и переводчика Николая Алексеевича Заболоцкого (1903-1958).
12 — 80 лет со дня рождения поэта и прозаика Андрея Андреевича Вознесенского, известного поэта-шестидесятника (1933-2010).
опыт связан с другим. Это неразрывная цепочка. Это такой круговорот ощущений в природе.
Я все думаю о том, что сказал Александр по поводу идеального. Может быть, действительно, идеи, как утопия, потерпели фиаско? Но порыв человека к красивой жизни сохраняется. Я верю в борьбу идей, и я верю, что в литературе возникнут романы, где сталкиваются идеи.
Сейчас будет возникать историческая проза, безусловно. Я тоже сейчас заканчиваю исторический роман.
Вопрос: У каждого писателя есть свой читатель. Необходимо, чтобы они нашли друг друга. Нужен, прежде всего, читатель. Вы, Сергей Александрович, критику прощаете, если он говорит очень резко. А прощаете ли Вы резкие слова читателю? И вопрос к обоим, бывали ли в вашей жизни ситуации, когда, получив одно, два, может быть, серию читательских писем, вам захотелось ответить художественным произведением?
А. М.: У меня таких примеров не было. К сожалению.
С. Ш.: У меня пока тоже не было, но я помолюсь за врагов своих.
[хроника]
Июнь
1 — 90 лет со дня рождения Бориса Андреевича Можаева, русского писателя-прозаика (1923-1996).
17 — 110 лет со дня рождения русского советского поэта и драматурга Михаила Аркадьевича Светлова (1903-1964).
Июль
13 — 85 лет со дня рождения Валентина Саввича Пикуля, русского советского писателя (1928-1990).
18 — 80 лет со дня рождения Евгения Александровича Евтушенко, русского писателя и поэта (р. 1932).
19 — 120 лет со дня рождения русского советского поэта Владимира Владимировича Маяковского (1893-1930).
Август
17 — 215 лет со дня рождения Антона Антоновича Дельвига, русского поэта и издателя (1798-1831).
Сентябрь
8 — 90 лет со дня рождения Расула Гамзатовича Гамзатова, выдающегося советского аварского и российского поэта (1923-2003).
(Окончание на с. 91)
ПАМЯТНЫЕ ДАТЫ ЯНВАРЬ-ДЕКАБРЬ 2013 ГОДА
(Продолжение, начало на с. 59)
