CC BY
197
2010____ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА________Сер. 2 Вып. 2
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
Кротов П. А.
Битва при Полтаве (К 300-летней годовщине) / Отв. ред. Н.В.Кирющенко. СПб.: Историческая иллюстрация, 2009. 416 с., илл.
Северная война, реформы и преобразования Петра Великого, Полтавская битва... Вероятно, все эти сюжеты можно отнести к числу наиболее исследованных вопросов русской истории, когда все возможные точки зрения уже были высказаны, а сама юбилейная дата, кажется, более располагает к уже устоявшимся оценкам, нежели к тщательному всестороннему анализу. Тем не менее книга молодого петербургского ученого П. А. Кротова, скорее, свидетельствует о обратном. Впрочем, когда мы говорим «молодой», мы имеем в виду только возраст, поскольку Павел Александрович принадлежит к числу ведущих специалистов в своей области и является автором большого числа монографий и статей, посвященных русской военно-исторической тематике, Северной войне и собственно Полтавскому сражению.
К главным достоинствам монографии, несомненно, относится отбор материала и умение автора поставить нужные вопросы. Это умение позволяет П. А. Кротову избежать двух серьезных опасностей. Подобного рода монография могла бы превратиться либо в понятное лишь специалисту по петровской армии скрупулезное описание тактики, вооружений и численного состава русской и шведской армий, либо же в общее эссе, посвященное преобразованиям Петра I, Северной войне или судьбам России в контексте европейской политики. В книге П. А. Кротова есть и то и другое (ср., напр., с. 84—98, 101—103, 152-158, 169-178 и с. 68-74, 220-231). Детально описывая саму битву и не отходя от выбранного сюжета, автор, тем не менее, дает широкий фон, на котором происходили эти события и, двигаясь от частного к общему, приходит к весьма интересным общим характеристикам эпохи.
Монография имеет стройную композицию. После интересного и весьма оригинального введения (с. 7-27) из первых трех глав («Становление Петра I как полководца» (с. 28-110), «Подготовка к решающей битве» (с. 111-204) и «И грянул бой, Полтавский бой» (с. 205-300)) мы узнаем о главных действующих лицах, Петре I, Карле XII и их окружении, имеем возможность
сопоставить две армии, их численность и качество, организацию и вооружение (гл. I), оказываемся на поле будущей битвы (гл. II) и, наконец, становимся свидетелями самой Полтавской баталии (гл. III). Главы IV (с. 301-344) и V (с. 345379) посвящены так называемым «дополнительным» сюжетам, проблемам мифологии знаменитого сражения (гл. IV) и традиции празднования годовщин знаменитой виктории, как часто называли это событие Петр I и его окружение (гл. V). Приложения (с. 386-397), завершающие книгу, содержат документы, позволяющие уточнить численность русской армии, последовательность событий и некоторые другие вопросы.
Глава I «Становление Петра I как полководца», на наш взгляд, существенно выходит за пределы своего названия, и, возможно, имело бы смысл разделить ее на две. Собственно тему русского монарха в качестве полководца освещает лишь ее часть (с. 29-40; возможно, и с. 40-60). Остальной ее объем посвящен стратегическим планам Петра I и Карла XII (с. 63-85), анализу качественного состава русской и шведской армий и основных принципов их военного искусства (с. 85-91, 101-103) и, наконец, вопросам вооружения обеих армий (с. 94-100).
Эта глава особенно богата идеями и интересными наблюдениями. Начав с сопоставления двух полководцев, Петра I и Карла XII (с. 29 сл.), которое продолжится и далее, П. А. Кротов дает интересный анализ военного опыта Петра I, умело отделив в нем полководца от монарха. Автор убедительно показывает, что победитель при Полтаве был, вероятно, единственным русским царем, который оказался способен профессионально руководить войсками на поле боя. Рассматривается теоретическая подготовка первого российского императора (с. 33-35; мы еще вернемся к этой теме), его военная служба от барабанщика «потешных войск» и бомбардира до полковника Преображенского полка (с. 36 сл.) и изучение им военного опыта Западной Европы XVII — начала XVIII в. Можно согласиться с общим выводом о том, что военная подготовка Петра I вполне соответствовала самым высоким стандартам того времени. Сопоставление Петра
I с лучшими европейскими полководцами (А. де Тюренном, герцогом Д. Ч. Мальборо, Евгением Савойским и Морицем Саксонским) вполне правомерно, однако было бы более логично сравнивать Петра I с «воюющими монархами» (Кар-
лом XII, Фридрихом II и др.), объем деятельности и ответственности которых был значительно больше.
Полководец (как и правитель) не может существовать без своего окружения и высшего командного состава армии. Именно поэтому автор переходит к рассмотрению представителей командования русской армии, уделяя особое внимание старому заслуженному генерал-фельдмаршалу Б. П. Шереметеву, чей полководческий стиль сложился в период войн конца XVII в. (с. 47 слл.) и военачальнику «новой формации», всесильному сподвижнику Петра I А. Д. Менши-кову (с. 43-46). Петр I использовал и того и другого: Б. П. Шереметев сыграл огромную роль в завоевании Прибалтики и командовал пехотой при Полтаве, а кавалерия А. Д. Меншико-ва фактически выиграла эту судьбоносную битву. Достаточное внимание уделено и другим русским генералам: К.Э. фон Ренне, Р.Х.Боуру, А. И. Волконскому, Г. С. Волконскому, М. М. Голицыну и др. (с. 47-51). Наконец, этот просопо-графический обзор завершает портрет противника царя Карла XII и его главного военного советника К. Г. Реншильда (с. 52-54). Остается пожалеть, что автор не дает подробных характеристик других шведских военачальников и государственных деятелей, например, В. А. фон Шлиппенбаха или К. Пипера. Если образ Карла XII представлен рельефным и ярким, то образ К. Г. Реншильда оказывается гораздо более неуловимым. Ясно, что он был представителем старой шведской военной традиции, однако не совсем определена его роль как главного военного советника. Какую же роль играл К. Г. Рен-шильд в армии Карла XII? Был ли он единомышленником своего молодого пассионарного короля или же играл роль некоего сдерживающего начала?
Центральное место в главе занимает раздел о стратегии Петра I и Карла XII (с. 6374). П. А. Кротов весьма убедительно показывает, что примерно к 1706 г. после победы Карла XII при Нарве (1700), быстрого разгрома Дании (1700) и тяжелых сражений в Польше, равно как и после серии неудач в Прибалтике и районе Финского залива, шведский король существенно изменил свою стратегию. Вместо «локальной войны» в Прибалтике, которую Карл XII медленно, но верно проигрывал, он перешел к общей «глобальной» войне против России.
Автор внимательно прослеживает планы Карла XII по созданию мощной антироссийской коалиции, объединившей всех главных противников Русского государства в XVI—XVII вв.: Турцию, Швецию, крымского хана и Польшу (с Украиной); коалиции, ставившей своей целью (по крайней мере, в представлении шведского короля) военный разгром России, отторжение у нее ряда территорий, создание обстановки внутрен-
него хаоса, свержение и замену на троне Петра I, а по возможности и распад единого Русского государства. Все это было серьезным покушением на территориальную и государственную целостность России, ее национальные основы и государственные структуры (с. 63—72).
План глобальной войны дополнялся другими факторами. Карл XII мог рассчитывать на симпатии главных европейских держав, Франции, Англии и Австрийской империи, и вместе с тем учитывать волнения внутри России, прежде всего на Дону, в Запорожье и Башкирии, считая возможным (как и во времена Смуты) использовать против Петра I казацкие движения. Существовали и планы опереться на недовольную петровскими реформами часть русской знати и, как при любой глобальной войне, противник рассчитывал на масштабные подрывные акции внутри самой страны.
Сказанное выше позволяет внести существенные коррективы в оценку Великой Северной войны и считать, что на определенном этапе (1707—1709) она стала не столько борьбой за выход к балтийскому побережью, сколько войной, решавшей вопрос о существовании Русского государства, стоящей рядом с освобождением Русского государства от Великой смуты или Отечественной войной 1812 г. Сражение у стен Кремля в 1612 г., Полтава и Бородино по праву стоят рядом друг с другом.
Все это дает нам возможность понять и саму суть Петровских реформ, а заодно и вопрос об их исторической необходимости. Парадоксально, но даже в серьезных общих исследованиях главной задачей Петровских реформ считается борьба за выход к Балтийскому морю, создание передовой экономики и выход на новый европейский уровень политики. Это были крайне важные задачи, но их необходимость можно оспорить, а вопрос, не слишком ли высокой была цена этих преобразований, всегда остается ключевым вопросом петровского правления. Эта цена была действительно крайне высока, но альтернативой тому, что произошло, должна была стать национальная катастрофа, которая в лучшем случае могла бы навечно закрепить вековое отставание Русского государства, а в худшем — привести к распаду и ликвидации самого государства.
План Карла XII потерпел фиаско, что так же подробно описано в монографии П. А. Кротова (особенно на с. 68 сл.). Отчасти это было вызвано авантюризмом самого Карла XII. Шведское командование не учло, что Турция (а иначе и быть не могло) предпочла несколько абстрактному плану глобальной войны против России свои собственные конкретные политические интересы, что Польша и Украина были расколотыми обществами, запутавшимися в собственных противоречиях, а крымский хан все равно ориентировался на Османскую империю. Антироссий-
ские и антипетровские силы внутри страны были весьма слабы, а великие державы Европы могли оказать лишь моральную помощь. Напротив, дипломатия Петра I прекрасно учитывала все эти факторы и, как справедливо заметил П. А. Кротов, «Карл XII, как стратег, на “макроуровне” в 1707-1709 годах проигрывал противоборство с Петром Великим по всем позициям» (с. 74).
И все-таки решающим фактором в войне остается военный, а потому автор уделяет особое внимание именно военной стороне деятельности Петра I. В отличие от многих своих предшественников и современников П. А. Кротов не склонен замалчивать или принижать негативные последствия битвы при Нарве (с. 85-87), которая, как и Полтавская победа, вовсе не была случайным событием. Даже если непосредственный ущерб был не столь велик, Нарва показала не только отсталость русской армии, но ее практическую неспособность вести «современную войну», что стало ясно не только самому Петру I, но и гораздо менее внимательным и проницательным наблюдателям (с. 88 сл.). Именно в свете этого становятся понятными те воистину грандиозные масштабы военной реформы, которую провел Петр I. Русская армия 1705-1709 гг. была совсем другой по сравнению с той, которая начала Великую Северную войну.
Не менее важным стал вопрос о вооружениях. Подробно анализируя вооружения русской и шведской армий к моменту битвы при Полтаве (с. 94-103), автор демонстрирует примерное равенство вооружений обеих армий. Особое значение имел переход с багинета на штык, примерно одновременно произошедший как в русской, так и в шведской армиях (с. 94-97, 101).
Глава II «Подготовка к решающей битве» (с. 111-204) знаменует собой переход к анализу Полтавской баталии. Хотя в данной части решающая роль в оценке работы должна принадлежать специалистам по военной истории XVIII в. и Петровской эпохе, мы все же позволим себе высказать несколько суждений.
Первая часть главы посвящена основным тактическим принципам, которым следовали сражающиеся армии. Еще раз повторяя мысль, что Петр I ставил своей целью полный разгром шведской армии (с. 141-142), П. А. Кротов подробно разбирает особенности использования русской армией передовых достижений европейской военной мысли второй половины XVII-XVIII вв. Рассматривая по дням и даже часам передвижение русской армии к полю, где Петр I готовился дать свое генеральное сражение, П. А. Кротов отмечает использование им тактики «наступающей крепости», то есть постоянного сопровождения передвижения собственных войск сооружением укреплений (с. 111-120). Говоря о редутах (кстати, довольно распространенном явлении в сражениях между европейски-
ми армиями), автор отмечает, что Петр I существенно расширил функции этих укреплений, превратив их в средство защиты войск в случае неудачи или в момент подготовки наступления в серьезный инструмент разделения сил атакующей армии (с. 127-134). Большое значение Петр I придавал и резервам (с. 142-145), что, напротив, полностью противоречило тактическим принципам Карла XII, который предпочитал атаковать всеми своими силами (с. 135-136; 142-145).
Вторая часть главы затрагивает еще одну интересную и очень нестандартную тему — так называемый принцип «золотого моста» (т. е. преднамеренного предоставления противнику возможности отступления с целью избежать лишних потерь в собственной армии). Петр I использовал и эту тактическую «страте-гему», впрочем, придав ей новый смысл. Позволив Карлу XII увести значительную часть сил с полтавского поля, Петр I предполагал и подготовил второй разгром противника у Переволочны. Там остатки шведского войска, уже переставшие быть регулярной армией, стали легкой добычей конницы А. Д. Меншикова (с. 140-141).
Наконец, значительное место в главе отводится численности армий, причем, на наш взгляд, все подсчеты вполне корректны и убедительны. Начав с расчета численности гарнизона редутов (4730 человек, с. 146-147), и русской регулярной кавалерии (21044 человек, с. 151-152), П. А. Кротов оценивает и численность гарнизона осажденной Полтавы (2200 человек, с. 157158) и русской пехоты (17 500 человек, с. 166). Доверие вызывает и рассчитанная общая численность русских войск, применявших оружие (41860 человек, с. 167). В общей сложности петровскую регулярную армию, включая неиспользованные резервы, можно оценить в 60 тыс. человек с добавлением 20 тыс. иррегулярных формирований (с. 165, 168-169). Много внимания здесь уделено артиллерии, автор приходит к выводу, что в дополнение к 102 известным орудиям русские использовали 20 пушек двойного назначения, способных стрелять ядрами 3-фунтового калибра или картечью и 6-фунтовыми гранатами, и 160 небольших мортир, состоящих на вооружении пехоты (с. 169-181). Всему этому противостояло около 25 400 шведов, на стороне которых сражались до 10 тыс. украинских войск (Мазепы и запорожцев, с. 190-195).
Несмотря на значительное численное превосходство, царь не желал давать наступательного сражения, поскольку оно явно не принесло бы решительной и полной победы, а также было чревато серьезными потерями (с. 185-190). Однако и чисто оборонительный вариант не позволил бы русским одержать столь решительную викторию, какую они одержали. Петр I предпочел третий вариант — «провоцирующий сценарий», согласно которому атаку должны были на-
чать шведы, после чего последовала бы мощная контратака российской армии (с. 189). Собственно говоря, этот вариант и был реализован.
В главе III «И грянул бой, Полтавский бой» (с. 205-300), быть может, самой динамичной и интересной части книги, читатель становится свидетелем самой Полтавской баталии. Основное ее содержание — описание сражения, сделанное с несомненным литературным талантом. Глава начинается с характеристики сражения у редутов (с. 205-218), которое, по мнению автора, заложило основу будущего поражения Карла XII. Хотя большей части шведской армии удалось прорваться через линию русских укреплений, первоначальный натиск был ослаблен; армия была фактически расчленена, а ее потери весьма велики (с. 214 сл.). В довершение ко всему Карл XII потерял отряд К. Рууса, отрезанный от основных сил конницей А. Д. Меншикова. Судьбе этого отряда автор посвящает особый раздел (с. 215218). Вторая фаза боя представляла собой основное столкновение. После неудачной атаки шведами русского ретраншемента и мощного залпа артиллерии русская армия, выстроенная в боевом порядке, атаковала прорвавшиеся силы Карла XII. Создав значительное численное превосходство, Петр I сумел реализовать все основные принципы тактики линейного сражения: охват флангов, выход в тыл и опора тыла и флангов на естественные препятствия (с. 234-238; 246-256). Главная фаза баталии длилась два часа, с 9 до
11 утра, и закончилась поражением шведской армии (с. 256). Впрочем, финал этой драмы наступил три дня спустя, когда остатки армии Карла XII (16 тыс. человек, включая 5 тыс. больных и раненых) сдались русской армии 30 июня 1709 г. у Переволочны на берегу Днепра (с. 290292). Карла XII с армией уже не было; акт о капитуляции подписал генерал А. Л. Левенгаупт (с. 292).
В главе есть несколько аналитических разделов. Это подсчет потерь — русских (не менее 1507 убитыми) и шведских (7400 человек убитыми и 2973 пленных) в собственно Полтавской битве (с. 265-283), анализ причин того, почему Петр I не стал преследовать шведов сразу после победы (П. А. Кротов отказывается видеть в этом стратегический просчет, с. 257-260), и, наконец, сопоставление тактики Петра I и Карла XII, и подробный анализ причин поражения шведского короля (с. 288-289). Отдельные разделы посвящены личному участию Петра I в битве (с. 223234, 257-264). Разгром шведов положил конец «глобальной войне», военные действия снова переместились к балтийскому побережью.
Любое событие подобного масштаба неизбежно обрастает значительным слоем исторической мифологии. В посвященной этой теме главе IV «П. Н. Крёкшин и сотворение мифов о Полтавской битве» (с. 301-344), подроб-
но излагается биография петербургского писателя и предпринимателя, «алхимика-самоучки» и «астролога-дилетанта» П. Н. Крёкшина (с. 302313), которого автор считает центральной фигурой в ее сотворении, анализирует ряд восходящих к нему историй о знаменитой битве (рассказ о том, как Петр I лично возглавил решающую атаку; история «атаки» Новгородского пехотного полка; «факт» договоренности между Петром I и Карлом XII о дне начала битвы и др., с. 313-327). Впрочем, П.А.Кро-тов справедливо полагает, что крёкшинская версия — это не сознательная «фальсификация», предпринятая с определенной политической или идеологической целью, а прежде всего литературный «благородный вымысел», приукрашавший реальную историческую действительность (с. 332). Ситуация же, когда последующие поколения изучали историю не по документам, а по художественным произведениям, является, скорее, типичным, нежели исключительным явлением. Добавим, что свойственный сочинению П. Н. Крёкшина прием — сочинение речей действующих лиц (с. 327-330) был неотъемлемой частью любого сочинения любого античного историка. Встает важный вопрос: был ли П. Н. Крёк-шин единственным мифотворцем по истории Полтавской битвы и было ли появление новых версий связано только с вымыслами беллетристов?
В главе V «Пропагандистское использование “преславной виктории”» (с. 345-379) содержится интересный рассказ о строительстве каменных пирамид (с. 351-355) и других монументальных сооружений, отразивших идею имперской победы (с. 356-360), о празднованиях годовщин и юбилеев Полтавской победы начиная с 1710 г. и заканчивая 200-летней годовщиной 27 июня 1909 г. (с. 360-377).
Монография П.А. Кротова представляет собой очень основательное, высокопрофессиональное исследование Полтавской битвы во всех ее аспектах. Читатель прекрасно видит исторический фон, на котором развертывается драма этого крупнейшего ключевого в войне сражения. В книге представлены участники битвы, детально рассмотрены все обстоятельства подготовки Полтавской баталии и ее ход от начала генерального сражения до капитуляции шведов у Пере-волочны. Следует особым образом отметить широкое использование автором как многочисленных литературных источников, так и столь же обширной документальной традиции, карт, чертежей, гравюр, рисунков, картин и др. Книга прекрасно издана и широко снабжена картами, схемами, портретами действующих лиц, другими изображениями, отражающими ход баталии, фотографиями оружия петровского времени. На наш взгляд, книга, несомненно, найдет своего читателя как среди профессиональных историков,
так и среди всех людей, интересующихся историей Отечества.
В завершение хотелось бы остановиться на одном весьма значимом для автора аспекте его исследования. Речь идет о рецепции Петром I и Петровской Россией античной исторической традиции, ставшей не только фактором развития культуры, но и традицией определенной практической политики. Внимание к этой идее является тем, что отличает монографию П. А. Кротова от других научных и популярных исследований. Уже во введении автор убедительно показывает, что «истоками» имперского мышления Петра Великого стали сочинения античных авторов, вскоре превратившиеся в его настольные книги. Это были «Записки» Гая Юлия Цезаря и «История Александра Македонского» Квинта Курция Руфа (с. 13-15, 25-28; I в. н. э.), а также трактаты по военному искусству Секста Юлия Фрон-тина («Стратегемы», I в. н. э.), Вегеция Рената (IV в. н. э.) и «Тактика» византийского императора Льва VI (рубеж IX—X вв.). Все эти книги были не только любимым чтением царя (с. 3536), но и практическим руководством по военному делу. Соответственно красной нитью через вторую главу проходит параллель между рекомендациями Вегеция, Фронтина, Льва VI и реальными действиями Петра I по подготовке к Полтавскому сражению (с. 111, 135, 141, 181, 185). В третьей же главе автор сопоставляет действия Петра I в ходе битвы и соответствующие предписания названных теоретиков военного искусства (с. 254, 257-258, 260-261, 286).
Другим направлением рецепции античной традиции были некоторые нововведения иного плана. Очень интересна история петровских триумфов (с. 13-20), начатых после взятия Азова и продолжавшихся вплоть до Персидского похода 1722 г. Аналогичная символика постоянно присутствовала в торжествах по поводу Полтавской победы и в других праздничных мероприятиях (с. 345-385). Внимание к античным авторам, строительство триумфальных арок и пирамид, переименование государства в империю, появление Сената, Синода, коллегий и других учреждений, латинизацию политической терминологии вообще невозможно считать лишь чистой случайностью или прихотью великого человека — это был последовательный курс, проводимый с незаурядными усилиями. Правоту этого суждения можно подтвердить и другими примерами.
Количество типографий и изданных книг превосходило все, что было сделано в этой области за два предшествующих столетия. Появились переводы западных историков (С. Пуфен-дорф, Цезарь Бароний, Полидор Вергилий и др.); количество публикаций, связанных с историей античности, было вполне сопоставимо с числом книг по естественнонаучной и даже
по военной и военно-морской тематике. Помимо указанных ранее переводов можно назвать издания Геродота, Диодора, Иосифа Флавия, Тацита, Сенеки, Саллюстия, Геродиана и многих других; переводили и поэтов Овидия, Горация и др. Появились первые ученые, занимающиеся античной древностью: член Санкт-Петербургской академии наук Г. З. Байер и близкий к Петру I поэт и переводчик Антиох Кантемир. Добавим, что в петровском градостроительстве доминирует правильная планировка, в конечном счете восходящая к проекту античного архитектора Гипподама, в архитектуре утверждается «античный» стиль, классицизм, а в Санкт-Петербурге XVIII в. в большинстве зданий обязательно присутствуют греко-римская тематика и символика (хотя бы в виде архитектурного декора). Все это указывает на наличие мощной программы преобразований России в сторону европейского государства, а также (что уже требует дополнительных разъяснений) — в сторону возрождения античных империй. Именно Римская империя стала той моделью, на которую ориентировался Петр Великий (с. 21). Чем же была эта программа царя-реформатора — очередным строительством Утопии, результатом вкуса оригинально мыслящего монарха или чем-то большим? Осмелимся утверждать последнее.
Мечтать можно не только о будущем, но и о прошлом, а «воспоминания о прошлом» (гораздо чаще, чем отречение от него) способны стать серьезным двигателем прогресса. Прошлое способно становиться эталоном, «равнение» на который сохраняют последующие общества, а одним из наиболее ярких общественных эталонов была античная цивилизация в целом и особенно эпохи ее максимального развития — время Александра Македонского, раннего эллинизма и время Римской империи.
Обе империи представляли собой уникальное геополитическое образование, экономика этого времени испытала не имевший прецедентов технологический и экономический рост, а городская жизнь переживала небывалый подъем. Римская империя, превратившись в грандиозное геополитическое объединение, простиралась от Рейна, Дуная, Евфрата и границы пустыни Сахара до территории, которую сейчас занимают около 40 государств Европы, Передней Азии и северной Африки. Империя была уникальна не только по размерам территории и народонаселения, но и по беспрецедентному уровню экономического и технологического развития. По всей вероятности, в этом плане Европа (уже Нового времени) стала отрываться от императорского Рима только на рубеже XVII—XVIII вв., т. е. как раз в Петровскую эпоху.
Рецепция империи и мечты о ее возрождении, полном или частичном, никогда не покидали человечество. Наиболее очевидным «закон-
ным наследником» империи оставалась Византия, просуществовавшая до XV в. Из Византии пришла на Русь идея «Третьего Рима» Ивана III), и в данном случае Петр I лишь заменил «христианско-византийский» Рим на настоящий западный Рим, овладевающий передовыми промышленными технологиями. В Византии было несколько «ренессансов» (юстиниановский, македонский, комниновский), и каждый из них сопровождал очередной подъем «Империи ромеев».
Наследники Римской империи появились и на Западе, причем западные «возрождения» античности также сопровождали периоды общественной эволюции. «Готское возрождение» Тео-дориха (VI в.) было началом рецепции «варварами» римской культуры; «ренессанс» папы Григория Великого сопровождался становлением новой средневековой церкви, а появление Империи Карла Великого и «каролингское возрождение» шли под лозунгом создания новой Римской империи. Аналогичная ситуация отмечена и созданием Священной Римской империи Оттона I.
Наиболее значительным переворотом в истории Европы был, конечно, Ренессанс (XIV-XVI вв.). Эпоха, создавшая европейскую промышленность и торговлю, начавшая Великие географические открытия и Реформацию, покончившая с полновластием Католической церкви, мыслилась многими ее представителями как прямое возрождение духовных ценностей античного мира. Другие же были уверены, что строительство нового мира возможно только на античной основе. Люди не только издавали труды античных мыслителей или искали памятники античного искусства, они надевали античные костюмы, брали себе античные имена или переделывали свои, учили латынь, греческий и видели в древних мыслителях своих учителей, наставников, друзей и единомышленников, с которыми можно было вести полноценный диалог. Когда Петр I увидел зарубежную Европу, Ренессанс уже закончился, но новая эпоха Просвещения во многом сохранила установки Возрождения. Таким образом, рецепция античности была частью европейской цивилизации, к которой приобщалась Петровская Россия, а в отличие от многих своих последователей Петр I прекрасно понимал, что культура не может быть воспринята выборочно. Заимствуя с Запада методы точных наук и передовые военные технологии, навыки корабельного дела и тактику ведения войны, Петр I отчетливо сознавал, что это повлечет за собой заимствование быта и моды, литературы и архитектуры, одежды и способов проведения досуга. Петр I не сопротивлялся этому процессу — он заимствовал Запад во всей его целостности.
П. А. Кротов справедливо полагает, что в политическом отношении Петр I заимствовал опыт империй Александра и Цезаря, а горизонтальные
воздействия уступали этой рецепции, идущий из глубины веков (с. 12). Последнее вполне понятно — современная ему Европа не могла дать подходящий пример для подражания. Английская «парламентская» монархия, мелкие германские княжества и тем более Голландская республика не могли стать моделью для огромной самодержавной монархии. Францию царь узнал несколько позже (еще одно следствие Полтавы), но она уже пережила время «короля-Солнца». Швеция была врагом. Оставались бесспорные и, заметим, общие идеалы. Интересно, что титул «император» был также воспринят в двух планах: во-первых, император в Риме всегда мыслился как военный монарх, а во-вторых, императорский титул делал его носителя более высоким субъектом права. Принятие титула и обозначения «империя» знаменовали собой ликвидацию «санитарного кордона» из Польши, Швеции и Турции. Теперь партнерами России становились Англия, Франция и Священная Римская империя.
В заключение позволим себе внести дополнительные штрихи в портреты главных героев Полтавской битвы — Карла XII и Петра I. Один из исследователей битвы при Каннах заметил, что для такого рода победы нужен был не только Ганнибал, но и Варрон. Гениальному стратегу должен был противостоять бездарный, самоуверенный военачальник, попадавший во все возможные ловушки, поставленные ему противником и обративший достоинства своей армии в их противоположность. Примечательно, что Карл XII фактически сыграл роль Варрона: просчеты в большой стратегии (с. 68-74), нелепости планирования и тактические ошибки роднят шведского короля с его римским аналогом, и, если некоторые ошибки еще можно объяснить как объективные неудачи, другие (как, например, отношение к артиллерии) уже противоречат элементарному здравому смыслу. Впрочем, если Варрона продолжают считать полной бездарностью, то Карл XII остается блистательным шведским королем, победителем Дании и Польши, героем Нарвы и любимцем армии, способным на необычайно оригинальные военные решения, и на страницах исторических трудов он дает Петру I еще более решительный бой, чем на полтавском поле.
Дело не только в политической ангажированности и идее Карла XII как «защитника» Европы от «северного варварства», равно как и политкорректности противника. Было и нечто другое, фактически не связанное с политической идеологией. Молодой, одаренный большим личным мужеством король, последний правитель «Великой Швеции» (по праву или без оного) вошел в число «королей-рыцарей», ставших воплощением средневековых идеалов мужества, доблести и чести. Эти короли, подобно Ричарду Львиное Сердце или Карлу Бургундскому, почти все-
гда побеждали на турнирах и в поединках; они часто выигрывали сражения, однако едва ли не всегда проигрывали войны. История прощала им все: политические неудачи, разбитые армии и даже поступки, не вполне совместимые с рыцарским этосом, и именно миф о Карле XII перечеркнул многие из его ошибок и просчетов.
Заканчивая тему Петра I, хотелось бы отметить поразительное сходство его «посмертной» судьбы с судьбой одного из его любимых героев— Юлия Цезаря. Оба стали центральными фигурами официальной пропаганды, превзошедшей все мыслимые границы восхваления, включая даже границы здравого смысла, оба стали символами завоевательной имперской политики, модернизации своих стран, империи и монархии. Вокруг обоих создалась «антитрадиция». Цезарь оказался «разрушителем» «святая свя-
тых» — Римской республики, а Петр I — «гонителем веры» и «разрушителем» «святой Руси». Оба превратились в символы деспотизма и произвола и, наконец, оба всегда были в центре «скандальной хроники», фиксировавшей малейшие нюансы их личной жизни. Похоже, что за барабанным боем официоза, обличительными речами «борцов за свободу» и ядовитыми сплетнями любителей «клубнички» последующие поколения забыли о главном. Великие полководцы и правители, обычно «вечные работники» на троне, ценой неимоверных усилий сумели предотвратить катастрофический сценарий, по которому развивались события в их странах и обществах. Ответственность за это им пришлось взять на себя.
А. Б. Егоров, д-р ист. наук, профессор
