CC BY
32
Гатилов Э. В.
(Липецк)
УДК 94(470.32)
КРЕСТЬЯНСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК ФАКТОР ИЗУЧЕНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX ВВ.1
В статье рассматривается возможность применения категории «идентичность» в отношении истории социальной трансформации крестьянства. Традиционно задействованные понятия «менталитет», «ментальность» имеют достаточно обширное толкование, что затрудняет глубинную характеристику изменений отдельной социальной группы. Несмотря на широкое использование понятия «идентичность», последнее не получило конкретизации применительно к земледельческому слою. Этим обусловлена актуальность изучения содержания, компонентов крестьянской идентичности. В исследовании раскрывается содержание категории «крестьянская идентичность»: рассматриваются уровни ее становления, факторы, вызывающие изменчивость. Для определения состояния и степени изменения крестьянской идентичности в период аграрных преобразований предлагается использование в качестве индикатора, элемента-маркера - поземельного конфликта. Динамика поземельных конфликтов в зонах традиционного земледелия в условиях экономических трансформаций рубежа XIX-XX вв. отражает состояние и уровень изменчивости компонентов крестьянской идентичности. Изучение фактического материала позволило заключить, что большевистская власть проигнорировала сам факт наличия крестьянской идентичности, нивелировала экономические основания для поземельных конфликтов, чем не устранила, но спровоцировала долговременный социальный конфликт, разрешение которого повлекло применение беспрецедентных по жесткости и масштабности мер принуждения. Выделение крестьянской идентичности как фактора аграрного реформирования дает возможность обосновать проблемы реализации последнего как в условиях функционирования царской власти, так и в условиях большевистского режима. Применение в историческом исследовании категории «идентичности» расширяет возможности в изучении периодов социальных трансформаций. Поскольку настоящее исследование носит междисциплинарный характер, то в нем в качестве источников использованы работы отечественных и зарубежных психологов, филологов, социологов, историков.
Ключевые слова: менталитет, ментальность, крестьянская идентичность, социальная трансформация, аграрное реформирование, поземельный конфликт.
The article analyzes the possibility of applying the category "identity" to the history of the peasantry social transformation. The traditionally used concepts as "mentality", "mindset" have a rather extensive interpretation, which complicates the in-depth changes characterization in a particular social group. The concept "identity ", has not received concretization in relation to the agricultural layer despite its widespread use. This fact determines the relevance of studying the peasant identity content and its components. The study reveals the content of the category "peasant identity ": its formation levels, factors causing variability. It is proposed to use a land conflict as an indicator, as a marker element - to determine the state and change degree of peasant identity during the period of agrarian transformations. The land conflicts dynamics in the traditional agriculture areas in the economic transformations conditions in the turn of the XIX-XX
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке фонда РФФИ в рамках научного проекта № 19-09-00061/20 А «Поземельные конфликты начального советского периода как индикатор трансформации крестьянской идентичности (1917-1920 гг.)»
centuries reflects the state and level of peasant identity components variability. The factual material study made it possible to conclude that the Bolshevik government had ignored the very fact of the peasant identity existence, had neutralized the economic grounds for non-eliminated land conflicts. All this provoked a long-term social conflict, which resolution led to the unprecedented in terms of rigidity and scale coercive measures use. The peasant identity identification as a factor in agrarian reform makes it possible to substantiate its implementation problems as in the tsarist government functioning conditions as in the Bolshevik regime conditions. The category of "identity" usage in the historical study enhances the studying potential of social transformations periods. Since the present study is interdisciplinary itself, it uses sources from Russian and foreign psychologists, philologists, sociologists, and historians as sources.
Keywords: mentality, mindset, peasant identity, social transformation, agrarian reforming, land conflict.
DOI: 10.24888/2410-4205-2020-24-3-17-30
Практика модернизации, реализуемая на рубеже XIX-XX столетия царским, а в последующем продолженная советским правительством, столкнулась с рядом препятствий, среди которых приверженность традиционным и патриархальным устоям, фатализм и настороженное отношение к новациям, а в целом, неготовность и нежелание основной массы населения - крестьянства - изменяться, трансформироваться, играло доминирующую роль. Причина этого нежелания крылась не только в необходимости коренным образом менять весь образ жизнедеятельности, сколько в неготовности принять новую систему ценностей (разрушение общинного мироустройства, отказ от традиционной системы хозяйствования, классовый подход, атеизм и пр.), прививаемую инициаторами галопирующего модернизационного процесса. Проводникам аграрного реформирования пришлось бороться с целым комплексом представлений, сопровождавших практическую деятельность земледельцев, для описания которого в современной науке используются термины «менталитет», «ментальность», «идентичность». О сложности и многоас-пектности этих понятий сказано немало. Цель настоящего исследования в определении возможности их применения в изучении истории социальных трансформаций начала ХХ в. и, прежде всего, трансформации крестьянства.
До настоящего времени в большинстве случаев понятия «менталитет» и «ментальность» рассматриваются как тождественные. На наш взгляд, это не совсем корректно. Смысловые трактовки менталитета и ментальности, как правило, определяются дисциплинарными парадигмами. Историк-медиевист, отечественный классик исследования ментальности А. Я. Гуревич характеризовал последнюю как «социально-психологические установки, способы восприятия, манеру чувствовать и думать» [5, с. 115]. В рамках психологического подхода исследователи видят в ментальности особый способ восприятия мира, образ мыслей, иерархию жизненных ценностей, но включают сюда и формы бытового и социального поведения [15, с. 10]. Собственно, также осмысливается и понятие менталитета: «многогранное проявление психической деятельности социальных индивидов» [14, с. 120], «совокупность представлений, своеобразный склад различных психологических свойств и качеств личности или общественной группы людей определенной эпохи и социальной среды» [32, с. 20] и т.д. Будучи психическим свойством, менталитет имеет временную специфику, он исторически обусловлен. И как справедливо отмечает О. Г. Почепцов, «менталитет - это имплицитный строй нации, во многом спонтанно, бессознательно складывающийся под влиянием векового образа жизни и многих сопутствующих причин и передающийся из поколения в поколение не только через осознанные формы культуры, но и через все многообразие опыта практической жизнедеятельности, непосредственного поведения и поступков, неизъяснимых манер и интонаций» [20, с. 118]. Исследователи подчеркивают национальный характер менталитета, в частности: «менталитет суть национальный метод познания действительности, способ приобретения, переработки, оценки и хранения
информации, получаемой обществом, по своему морфологическому содержанию отличающийся уникальностью и неповторимостью по сравнению с другими социумами» [30, с. 36]. Таким образом, ментальность в большей степени - свойство ума, направление мыслительной деятельности, обусловленное целевой направленностью, а менталитет - своеобразный психологический маркер, свойство эпохи, среды, культуры [32, с. 20] и, как следствие, личности, характера. Исходя из этого, можно предположить, что ментальность является частным проявлением менталитета. Именно это позволяет нам говорить о крестьянской ментальности, как методе освоения жизненно важной информации; вероятно, не всего информационного поля вообще, а той его части, которая обуславливает выбор стратегии выживания конкретной социальной группы. Поскольку жизненные потребности крестьянства при всей своей вариативности в целом устойчивы, то крестьянскую ментальность можно рассматривать как достаточно стабильную психологическую основу конкретного типа воспроизводства жизни в конкретной исторической среде, понимая под последней и временные, и территориальные, и природно-климатические особенности.
Исходя из природообусловленности крестьянского образа жизни, исследователи определяют и составные компоненты крестьянской ментальности относительно отдельных исторических эпох. Например, Пушкарев Л. Н., применительно к XVII-XVШ вв. выделял такие ментальные производные, как «бытовую» религиозность, доминанту моральных запретов и ограничений, обычаев, сильные общинные традиции, монархизм, узость крестьянского мировоззрения и пр. [22, с. 28-80]. В то же время, рубеж XIX-XX вв. характеризуется коррективами крестьянской ментальности: в ней разрозненные представления оформились в ряд четких убеждений, как, например, о прочной зависимости между обилием земли и благополучием земледельческого сообщества, об обязанности государства наделить крестьян землей, о недопустимости чрезмерной эксплуатации со стороны государства и отдельных собственников [30, с. 85, 96, 135]; серьезные изменения претерпел крестьянский монархизм. Важными составляющими крестьянской ментальности продолжали оставаться уравнительность, доминирование общественного над личным, приоритет хозяйственных интересов, отсутствие представлений о собственности как источнике богатства и т.д.
На наш взгляд, ментальность, будучи психологическим основанием стратегии выживания, сама несет в себе характер стратегии, что не объясняет поведенческих - тактических - реакций конкретной социальной группы, особенно в кризисные моменты, например, в случае наступления голода. Поэтому реакция, например, помещика, земледельца или маргинала, имеющих схожий менталитет, будет неодинаковой в условиях голода. Имея различные ментальные основания и ментальные ориентиры, они будут выбирать из опыта предшественников допустимые действия и формировать ту модель поведения, которая обеспечит наиболее вероятностное преодоление данного рода кризиса. Выбор этого допустимого, принятие и реализация будет зависеть от степени «вовлеченности», от глубины групповой социализации, того, что характеризуется понятием «идентичность».
На современном этапе осмысления и межпоколенной трансляции социальная идентичность трактуется как сложный социально-психологический феномен, означающий отождествление, эмоционально окрашенное осознание и переживание человеком своей принадлежности социуму, обусловленное психологической потребностью человека в социальной адаптации [12, с. 64-65]. Исследовательские вариации - феномен, отождествление, набор эмоциональных реакций [См.: 28; 37], - принципиально не меняют сущности понятия, подчеркивая сложный смысловой контекст идентичности. Вместе с тем, важным является не определение само по себе, а его практические, познавательные возможности. В используемых трактовках идентичности на первое место выносится отождествление и социальная адаптация. Однако принадлежность и отождествление с той или иной социальной группой еще не является главной ценностью для индивида. Ценностна та сфера социального бытия, которая обеспечивается стратегиями выживания в данной социальной группе.
Поэтому идентичность, на наш взгляд, можно характеризовать как ценностно одобренную индивидом сферу социального (группового) бытия, включая в данное понятие социальные практики, стратегии выживания. Применяя данную трактовку к крестьянству рубежа XIX-XX вв. появляется возможность более глубокой оценки рефлексии земледельческого слоя на трансформационные воздействия.
Почему крестьянин занимается столь тяжелым, далеко не очевидным по результатам трудом? Будучи частью определенной социальной данности - принадлежности к земледельческому слою, он является естественным продолжателем деятельности, которую вели до него предшественники - родители, ближайшее окружение на протяжении ряда поколений. Устоявшийся в его сознании миропорядок, крестьянская ментальность не могли допустить возможность разрыва индивида с данным окружением, то есть разрыва идентичности. Поэтому, даже в условиях тяжелых хозяйственных обстоятельств крестьянин далеко не сразу был готов или шел на смену деятельности и, прежде всего, потому, что земледельческая, при всей трудоемкости и ограничениях, деятельность наиболее доступная с точки зрения обеспечения выживания и социальноодобренная. Исходя из этого, крестьянство можно характеризовать как сообщество, обеспечивающее свое выживание посредством самоэксплуатации в ходе использования наиболее доступных для данной местности природных ресурсов, прежде всего, земельных. Выживание обеспечивается приспособлением к местности, как среде обитания со всеми ее особенностями, включая весь набор адаптационных механизмов - от производственных до психологических, от коллективных до индивидуальных. Таким образом, крестьянская идентичность формулируется как одобрение используемой в данной социальной группе стратегии выживания, практически реализуемое в определенном наборе повторяющихся поведенческих реакций, поведенческом паттерне (по терминологии И. П. Рязанцева и А. Ю. Завалишина [23, с. 8-9]).
Исследователи выделяют две базовые формы социальной идентичности: индивидуальную и коллективную, подчеркивая, что первая формируется и актуализируется в контексте межиндивидуальных отношений, а вторая - исключительно в межгрупповом контексте [12, с. 47-48]. Проявления данных форм конкретизируются непосредственно спецификой социальной группы, в данном случае - крестьянства.
Г. Тэджвел выделил три компонента в структуре социальной идентичности: когнитивный - осознание принадлежности к группе; ценностный - положительная или отрицательная оценка этого факта; эмоциональный - переживание факта принадлежности в форме таких чувств, как любовь или ненависть [12, с. 39]. Данный подход подразумевает непосредственную оценку индивида, так как на индивидуальном уровне начинается формирование крестьянской идентичности.
Первичной средой формирования крестьянской идентичности индивида, несомненно, является семья. В ней рожденный посредством физического обеспечения, трудовой и культурной включенности проходит первичную социализацию и первичное одобрение/неодобрение микрогрупповой причастности. Исследователи обращают внимание, что освоение материальной и духовной культуры малой группы (семьи, затем родственного, соседского окружения) является важным механизмом воспроизводства и развития крестьянской личности [16, с. 55]. Индивидуальные особенности личности в жизненной практике соотносятся (реже - не соотносятся) с параметрами бытия крестьянской семьи, формируя самоидентификацию отдельного члена семьи, с одной стороны, и, способствуя формированию у него соответствующей модели поведения - с другой (рис. 1).
Положение каждого отдельного члена семьи обуславливается личностными, половозрастными и статусными качествами (младенец/старик, родители/дети, брат/сестра, невестка/примак, здоровый/увечный и т.д.). Важное значение имеет межпоколенная преемственность, обусловленная составом семьи. В двух-, трех-, четырехпоколенных семьях преемственность, и духовная, культурная, и производственная прививалась на длительном временном отрезке, транслируя теоретико-практические навыки адаптации и прививая
систему выживания каждому новому члену семьи. И даже с сокращением размеров крестьянских семей, например, во второй половине XIX - начале ХХ веков [1, с. 166], из-за семейных разделов, сохранение родственных отношений в рамках деревни или села, позволяли обеспечивать данную трансляцию; представители старших поколений выступали в качестве нянек и воспитателей [6]. Внутрисемейные отношения выявляли и формировали идентичностные особенности каждого отдельного крестьянина, учитывающие, отражающие как положительный, так и отрицательный опыт взаимодействия [7]. Обретение индивидуальной идентичности закрепляло такие ценности выживания как иерархичность членов семьи и вообще возрастную иерархичность, необходимость и обязательность трудовой включенности, бытовую религиозность, пищевой рацион (особенно в условиях голода).
Рис. 1. Семейная стадия формирования крестьянской идентичности
В то же время особенности каждой отдельной семьи - количественный и половозрастной состав, авторитет отдельных членов семьи как носителей особых профессиональных, организационных, культурных качеств, имущественное положение - формировали семейную идентичность: выделяли каждую отдельную семью из множества подобных, что часто закреплялось в бытовых названиях - прозвищах - всей семьи или ее отдельных членов [См.: 21; 33]. Крестьянская семья являлась воспитателем, первичным звеном социализации духовной (религиозность, обрядовость, включенность в приходскую жизнь), культурной (местный фольклор, диалекты, манера говорить), правовой (иерархия семейных статусов). При этом семья являлась и хозяйственным механизмом, доводя до каждого члена семьи сферу трудовой деятельности и трудовой ответственности [См.: 8; 9], отводя каждому место в процессе производственного обеспечения коллективного выживания.
Фундаментальным основанием хозяйственной деятельности крестьянской семьи, особенно черноземной полосы, являлась земля. Площадь земли определяла многие параметры: потребительские (возможности пропитания членов семьи, воспроизводства, содержания скота), имущественные (наличие и состояние жилья, построек, средств передвижения, скота, бытовой утвари, одежды и пр.), хозяйственные (рабочий и продуктивный скот, сельскохозяйственный инвентарь, трудовые ресурсы, смежные виды деятельности, тягловую (налоговую) нагрузку), социально-статусные (место в крестьянской общине, на сельском сходе, выполнение общинной должности и пр.). Состояние землеобеспеченности крестьянских семей обуславливалось, с одной стороны, объективно-исторически, в соответствии с принадлежностью к той или иной пореформенной (1861 г.) категории крестьян,
состоянием регионального земельного фонда, доступностью неземледельческих заработков, с другой - субъективно-исторически - половозрастным составом семей, личностными особенностями членов семьи, наследованным или приобретенным имуществом. Низкоэффективное землепользование, ставшее на рубеже веков стабильным хозяйственным фактором традиционных зон земледелия, формировало определенное состояние крестьянской идентичности, характеризуемое как материальными параметрами, так и психологическим дуализмом - с одной стороны - усердие, трудолюбие, совестливость, взаимопомощь, терпение и пр., а с другой - безысходность, пьянство, склочность, нетерпимость, что и транслировалось в межпоколенных семейных связях.
Крестьянская семья выступала первичной основой воспитания индивида, микрокрестьянским сообществом, прививающим навыки и стратегии выживания в конкретной природно-географической среде. Поэтому семейная идентичность сопровождалась формированием средовой идентичности - представлениями об окружающей природе (особенности климата, рельефа местности, наличие рек, лесов, оврагов, болот и пр.), окружающем социуме [36, с. 55], инфраструктуре (близость/удаленность соседских деревень, сел, городов, транспортных узлов и т.д.). Именно через семью человек вступал в средовые отношения, в которых ведущую роль играли не социально-статусные характеристики, а личностные особенности восприятия, предпочтения, склонности, увлечения, культурный (образовательный) уровень и т.п., подавляемые или поддерживаемые во внутрисемейном кругу. Средовая идентичность тем более важна, что способствовала формированию «чувства дома», осознанию принадлежности к данной «малой родине».
Высокая значимость в системе выживания не только материальных, хозяйственных компонентов, но и духовных, ментальных, дает основания характеризовать крестьянскую семью как ментально-хозяйственную единицу выживания, включая в понятие «хозяйственную» и идентичностную составляющую. Сохранению и функционированию данной единицы способствовали такие ценности выживания, как половозрастная иерархичность, трудовой и бытовой коллективизм, традиционализм, землеобеспеченность, хозяйственные знания, продуктовый достаток.
Однако сам факт функционирования и сохранения крестьянской семьи, домохозяйства, исторически длительно был завязан на межсемейных отношениях внутри крестьянского мира - сельской поземельной общины, выступающей ментально-хозяйственной системой выживания. Заметим, что община, как форма хозяйственной и духовной жизни, сохраняла свою высокую ценность для крестьян особенно в традиционных зонах земледелия. Как отмечают исследователи, «сами крестьяне общинники в массе своей боялись порывать с общиной» [26]. Функциональность общины объясняется, прежде всего, консерватизмом земельных отношений рубежа XIX-XX вв., подпитываемым ограниченностью земельного фонда. Роль общины как регулятора земельных отношений, например, в черноземном центре, была бесспорной. Она доминировала над подворным землепользованием. В 1905 г. общинное землепользование охватывало 98,6% крестьянских хозяйств Воронежской губернии, 69,7% Курской, 89,7% Орловской и 97% крестьянских хозяйств Тамбовской губернии [19, с. 107]. Общинный консерватизм не смогло принципиально изменить даже столыпинское реформирование. Община сохранила свои функции, участие в реализации которых каждого отдельного земледельца закрепляло его социальную идентичность.
Как коллективный землепользователь, община выполняла функции внутримирские и внешнемирские. Последние включали отношения с внешним миром - выполнение налоговых обязательств, государственных повинностей и обязанностей [См.: 11; 31; 2] и пр. К первым относились регулирование земельных отношений: распределение, передел, защита земель (пахотных, выгонов, сенокосов, арендованных, купленных общиной и пр.), регламентация агротехнических работ, распределение и выполнение налоговой нагрузки; управленческо-социальные - организация сходов, выбор общинных должностей, решение внутриобщинных конфликтов, организация вспоможения (погорельцам, вдовам, сиротам и т.д.).
Будучи целостным организмом, община выступала носителем и трансфером производственных и культурных (правовых, духовных) традиций крестьянского сообщества, что осуществлялось по ряду каналов: посредством функционирования сельского схода, общественного мнения, часто формируемого великовозрастными или состоятельными представителями крестьянского сообщества. Община осуществляла строжайший социальный контроль, цензуру нравственности, поощряя тех своих членов, которые выделялись трудовыми успехами, нравственными качествами, и, напротив, осуждала нерадивых, пьяниц, нарушителей норм поведения [27, с. 15]. Вместе с тем, в общине складывалось представление о социальной градации. Статус конкретной семьи определялся в сравнении со статусами других семей. Фактически община закрепляла статус конкретной семьи в межгрупповых отношениях, где в качестве группы выступали имущественно близкие крестьянские дворы, однофамильцы, старо- и новожилы и т.д. Как справедливо замечает В. Ю. Соловьев, община выступала институтом, который обеспечивал социализацию индивида, его существование в рамках данной общности, накладывая одновременно вето на девиантное поведение, что обеспечивало целостность и постоянное воспроизводство социального организма [27, с. 15]. Таким образом, крестьянское сообщество формировало публичную идентичность, корректирующую стратегии поведения отдельных семей и их членов, прививая и сохраняя такие ценностные доминанты, как община (мир), домохозяин (общинник, крестьянская семья), справедливость, труд, мирская помощь и пр.
Органическое единство индивидуальной, семейно-хозяйственной (включая средо-вую) и публичной идентичности определяло сущность крестьянской идентичности. Фундаментальным основанием сохранения и функционирования крестьянской идентичности являлся, на наш взгляд, земледельческий традиционализм, понимая под этим как сложившуюся систему земельных отношений, так и крестьянскую рефлексию в отношении этой системы. Но данная основа крестьянского бытия не находилась в абсолютной автономности, напротив, включенная в систему социально-экономических отношений конкретного исторического времени, она подвергалась воздействию целого набора влияний, обуславливающих ее изменчивость. Эти воздействия осуществлялись по ряду коммуникационных каналов. В аграрном обществе роль таких каналов выполнял набор связей крестьянского мира с миром внешним (рис. 2).
Отходники
Стран молва
Го|
Войны
Власть
Рис. 2. Коммуникационные каналы воздействия на крестьянскую идентичность
Каждая историческая эпоха характеризуется своим набором и качеством коммуникационных каналов, но общеисторическая тенденция заключается в их количественном росте и придании им все большей массовости. Отталкиваясь от функционально регулярных коммуникационных каналов «власть», «церковь» и анализируя последующие - рис. 2 -можно утверждать, что качественные и количественные изменения данных и каждого последующего канала являлись основанием для воздействия на крестьянскую идентичность. В целом, именно в этой тенденции видится главная причина нарушения доминирующего в каждую отдельную эпоху типа воспроизводства жизни. Появление новых и углубление существующих коммуникационных каналов лежит в основе социальной эволюции вообще и трансформации крестьянства и крестьянской патриархальной идентичности, в частности.
Действительно, например, в пореформенный период связи города и деревни существенно расширились: уход крестьянской молодежи на заработки в города, постепенная урбанизация, сопровождавшие экономическое развитие России рубежа XIX-ХХ вв. качественно меняли земледельческое население, его потребности и способы их удовлетворения. Крестьянство объективно вовлекалось в данный процесс через участие в товарном, топливном обеспечении городов, через участие в сфере услуг (извоз, бытовое обслуживание и пр.), перенимая нормы городского поведения [34], выходящего за рамки крестьянского традиционализма. Пребывание в городе на рубеже веков, отмечает в частности Свиридов И. С., сопровождалось и знакомством крестьян с нелегальной литературой, распространяемой деятелями партий эсеров и социал-демократов [25, с. 157]. Армия, военная реформа увеличили количество призывников из крестьянской среды, сократив время службы и повысив, в частности, уровень грамотности [24, с. 17-18], что не могло не отразиться на идентичности демобилизованных крестьян. Дестабилизирующим фактором крестьянской идентичности стали демобилизованные участники военных компаний - младший унтер-офицерский состав, солдаты, казаки, а в последующем также дезертиры [См.: 29; 18]. Аналогичную роль выполняли школа [13], пресса [25, с. 127], отходничество. Последнее, по замечанию К. Б. Шустова, стало «каналом распространения антиправительственных и антипомещичьих идей, еще более близким к крестьянам» [35, с. 214]. Важную коммуникационную роль играла молва (термин, объединяющий целый ряд лексем, таких, как слухи, пересуды, россказни и т.д.). Носителями молвы на рубеже веков выступали отходники, странники (паломники, калики перехожие), торговцы, ремесленники, демобилизованные, армейские отпускники и др. и такие коммуникативные центры, доступные крестьянству, как сходы, базары, ярмарки. Таким образом, расширение коммуникативных каналов способствовало усилению светско-городского влияния на крестьянский традиционализм, мироустройство, в целом, на крестьянскую идентичность.
Однако выделение факторов воздействия на крестьянскую идентичность не демонстрирует ее непосредственной изменчивости. Для материализации этих изменений необходимо выделение такого элемента, анализ которого позволил бы измерить, зафиксировать качественные сдвиги в состоянии идентичности социальной группы. Исходя из хозяйственной ориентации земледельцев на натуральное удовлетворение потребностей крестьянской семьи преимущественно за счет наличных земельных ресурсов в качестве элемента-маркера изменений идентичности нами определен поземельный конфликт. Не вдаваясь в глубокое освещение данного явления, представленного в ряде работ [См.: 17; 3], отметим, что поземельный конфликт являет собой не столько спор о территории, о правообладании, сколько острую реакцию, рефлексию на нарушение параметра жизнеобеспечения. Проявление этой реакции связано с активным действием как минимум одной из сторон конфликта по обретению, восстановлению условий функционирования затронутого параметра [4, с. 106], в частности, земельного надела.
Сохранение передельной общины в зонах традиционного земледелия в условиях экономических трансформаций рубежа XIX-XX вв. способствовало сохранению и приумножению поземельных конфликтов. Необходимо отметить, что экономическая инфра-
структура Российской империи рубежа веков сохраняла доминанту традиционного земледельческого воспроизводства в целом. Капиталистическое развитие российской экономики не смогло принципиально нарушить сложившуюся инфраструктуру, поскольку было основано в значительной степени на зерновом экспорте. Такая имперская модель экономического роста, по замечанию М. О. Лихачева, была обречена. В условиях дезинтеграции мировой экономики, ориентация на сельскохозяйственный экспорт не могла служить основой для устойчивого промышленного роста. И, как замечает исследователь, для завершения процесса индустриализации страны требовалась принципиально иная модель, опирающаяся на внутренние источники развития [10, с. 31]. Первая мировая война стала катализатором перехода к инфраструктурной трансформации под руководством новых политических сил. Советская модернизация, на разных этапах реализации, меняя инфраструктуру экономики, способствовала форсированному разрушению традиционной системы крестьянского землепользования и воспроизводства. На начальном этапе аграрных преобразований большевиков в условиях гражданской войны поземельные конфликты стали рефлексией традиционного общинного крестьянства первоначально в отношении введения в оборот частновладельческих земель, а затем и новых коллективных форм хозяйствования.
В последующем, исторически жестко решая объективные проблемы экономического развития - перенаселенность деревни, низкую эффективность с/х, высокие риски голода и социального кризиса - советская власть отвергла саму возможность «перевоспитания» крестьянина, органичной трансформации его идентичности. Рассматривая крестьянскую идентичность как главный фактор, препятствующий аграрному реформированию, большевистская власть нивелировала экономические основания для поземельных конфликтов, чем спровоцировала долговременный социальный конфликт, разрешение которого повлекло применение беспрецедентных по жесткости и масштабности мер принуждения.
Таким образом, применение в историческом исследовании категории «идентичности» расширяет возможности в изучении этапов социальных трансформаций. Использование элементов-маркеров является основанием для перевода в количественные показатели и последующего анализа «нематериальных» процессов. Результативность данного подхода подтвердят или опровергнут дальнейшие исследования.
Список литературы
1. Безгин В. Б. Крестьянская семья деревни Центрального Черноземья в конце XIX в. // Северо-Запад в аграрной истории России. 2012. № 19. С. 166-174.
2. Безгин В. Б. Социальный контроль как функция общины (на материалах Тамбовской губернии) // Тамбов в прошлом, настоящем и будущем. Материалы VII Всероссийской научной конференции, посвященной 100-летию революционных событий 1917 года и 80-летию Тамбовской области. Тамбов: ООО «Тамбовский полиграфический союз», 2017. С. 140-144.
3. Гатилов Э. В. Поземельные конфликты в реформировании земельных отношений начального периода советской власти 1917-1920 гг. (по материалам уездов Воронежской, Орловской, Тамбовской и Рязанской губерний) // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: История. Политология. Социология. 2019. № 4. С. 32-37.
4. Гатилов Э. В., Николашин В. П. Поземельные конфликты Черноземья начального советского периода 1917-1920 гг. // Клио. 2019. № 12 (156). С. 104-121.
5. Гуревич А. Я. Смерть как проблема исторической антропологии: О новом направлении в зарубежной историографии // Одиссей. Человек в истории. М.: Наука, 1989. С. 114-135.
6. Дед-нянька. Брянский уезд Орловской губернии. 1908 г. // Российский этнографический музей в СПб. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://vk.com/photo-43026183_456239025 (дата обращения: 26.04.2020).
7. Кушкова А. Н. Крестьянская ссора: опыт изучения деревенской повседневности: по материалам европейской части России второй половины XIX - начала ХХ в. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2016. 318 с.
8. Лаухина В. Г. Мужской и женский труд в крестьянском хозяйстве Черноземья во второй половине XIX в. // Вехи минувшего. Ученые записки исторического факультета. Липецк, 2007. С. 88-93.
9. Лаухина В. Г. Трудовой состав крестьянских хозяйств Центрального Черноземья в 80-90-е гг. XIX в. (гендерный аспект) // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2010. № 12 (92). С. 255-259.
10. Лихачев М. О. «Слабое звено»: Российская империя в глобальной экономике конца XIX - начала ХХ вв. // Вестник МГГУ им. М. А. Шолохова. История и политология. 2015. № 3. С. 19-32.
11. Максимов Д. С. Роль крестьянской общины во второй половине XIX - начале ХХ века в организации контроля над гражданами и призыве на военную службу // Поволжский педагогический поиск (научный журнал). 2014. № 1 (7). С. 24-26.
12. Малыгина И. В. Идентичность в философской, социальной и культурной антропологии: учебное пособие. М.: ООО «Издательство «Согласие», 2018. 239 с.
13. Медведева З. А., Васькина О. Э. Образование в системе ценностей российского крестьянства конца XIX - начала XX вв. // Система ценностей современного общества, 2015. № 41. С. 126-130.
14. Мельникова В. А., Бешкарева И. Ю. Особенности русской души, менталитета и характера русского человека // Интеллектуальный потенциал XXI века: ступени познания. 2013. № 18. С. 118-122.
15. Ментальность россиян. Специфика сознания больших групп населения России. М.: Психологический институт РАН, 1997. 474 с.
16. Михайлова Р. В. Объективные состояния крестьянства как социальной общности // Философия и общество. 2002. №4. С. 55-78.
17. Николашин В. П. Поземельные конфликты в начальный период советской власти: от противостояния общин к борьбе крестьян с коллективными хозяйствами и комбедами // История: факты и символы. 2019. № 3 (20). С. 116-125.
18. Оськин М. В. Российские дезертиры Перовой мировой войны // Вестник православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 2: История. История Русской православной церкви. 2014. № 5 (60). С. 46-60.
19. Перепелицын А. В. Общинное землевладение и землепользование в центральночерноземных губерниях России в конце XIX - начале ХХ вв. // Берегиня. 777. Сова. 2015. № 4 (27). С. 106-110.
20. Почепцов О. Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопросы языкознания. М.: Наука, 1990. № 6. С. 115-120.
21. Прозвища крестьян сельца Березовки Дмитровского уезда, Орловской губ. // Живая старина. 1898. Вып. 3-4. Отд. 2. С. 421-423.
22. Пушкарев Л. Н. Человек в мире и самом себе. Источники об умонастроениях русского общества рубежа XVII-XVIII вв. М.: Биоинформсервис. 2000. 262 с.
23. Рязанцев И. П., Завалишин А. Ю. Территориальное поведение россиян (истори-ко-социологический анализ). М.: Гаудеамус, Академический Проект. 2006. 464 с.
24. Рудник С. Н. Всесословная воинская повинность, русское общество и грамотность новобранцев в России // Петербургский исторический журнал: исследования по российской и всеобщей истории. 2016. № 1 (9). С. 14-25.
25. Свиридов И. С. Пробуждение самосознания великорусского крестьянства в начале ХХ века // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2017. Том. 22. № 4 (168). С. 125-130.
26. Смирнов П. И. Русская сельская община: происхождение, основные функции и ценности // Credo New. 2014. № 3 (79) [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://credo-new.ru/archives/277 (дата обращения: 26.04.2020).
27. Соловьёв В. Ю. Особенности мировоззрения и хозяйственный уклад русских крестьян в пореформенный период XIX - начала ХХ вв. (на материалах губерний Поволжья) / Российский крестьянин в годы войн и в мирные годы (XVIII-XX вв.): сборник трудов участников научной конференции (Тамбов, 10 июня 2010 г.). Тамбов: Изд-во ГОУ ВПО ТГТУ, 2010. С. 15-23.
28. Социальная идентичность и изменение ценностного сознания в кризисном обществе. Методология и методика измерения социальной идентичности. Информационные материалы. М.: РАН ИС, 1992. 70 с.
29. Стариков С. В. Демобилизованные революционные солдаты и Октябрьская революция в деревне. М.: Саранск, 1989. 176 с.
30. Сухова О. А. Десять мифов крестьянского сознания: Очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конец XIX - начало ХХ в.) по материалам Среднего Поволжья. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. 678 с.
31. Сыромятникова Н. В. Социальные функции крестьянской общины в середине XIX - начале ХХ вв. // Вопросы гуманитарных наук. 2008. № 1 (34). С. 31-33.
32. Татаркина М. В. Ментальность в русском речевом этикете и специфика русского менталитета в сопоставлении с английским // Вестник Югорского государственного университета. 2010. Выпуск 3 (18). С. 20-23.
33. Чуркин М. К. Сословная и этнокультурная идентичность российских однодворцев в переселениях второй половины XIX - начала ХХ вв. // Гуманитарные исследования. 2015. № 5 (9). С. 52-54.
34. Шевченко И. А. Потребление алкоголя молодым поколением в великорусской деревне на рубеже XIX-XX вв. // Гуманитарные исследования Центральной России. 2016. № 1. С. 10-13
35. Шустов К. Б. Социально-политическая пропаганда в российской деревне в начале ХХ века. / Веков неспешный ход: проблемы социально-экономической и политической истории России. Сборник статей к 70-летию профессора Валерия Николаевича Никулина. Отв. ред. И.Н. Данилевский. 2018. Калининград: БФУ им. Иммануила Канта. С. 211216.
36. Щербакова И. «Идентика» в российской социологии / Социальная идентичность: способы концептуализации и измерения: Материалы Всероссийского научно-методического семинара / Под ред. О. А. Оберемко и Л. Н. Ожиговой. Краснодар: Краснодарский гос. ун-т, 2004. 303 с.
37. Ядов В. А. Социальные и социально-психологические механизмы формирования социальной идентичности личности // Мир России. 1995. № 3-4. С. 158-181.
References
1. Bezgin, V. B. Krest'janskaja sem'ja derevni Central'nogo Chernozem'ja v konce XIX v. [Peasant family of the village of the Central Black Earth Region at the end of the XIX century] in Severo-Zapad v agrarnoy istorii Rossii [North-West in the agrarian history of Russia], 2012, № 19. Р. 166-174. (in Russian).
2. Bezgin, V. B. Social'nyj kontrol' kak funkcija obshhiny (na materialah Tambovskoj gubernii) [Social control as a function of the commune (based on the materials of the Tambov province)] in Tambov v proshlom, nastoyashchem i budushchem. Materialy VII Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii, posvyashchennoy 100-letiyu revolyutsionnykh sobytiy 1917 goda i 80-letiyu Tambovskoy oblasti [Tambov in the past, present and future. Materials of the VII all-
Russian scientific conference dedicated to the 100th anniversary of the revolutionary events of 1917 and the 80th anniversary of the Tambov region]. Tambov, Tambov printing Union. 2017. P. 140-144. (in Russian).
3. Gatilov, Je. V. Pozemel'nye konflikty v reformirovanii zemel'nyh otnoshenij na-chal'nogo perioda sovetskoj vlasti 1917-1920 gg. (po materialam uezdov Voronezhskoj, Orlovs-koj, Tambovskoj i Rjazanskoj gubernij) [Land conflicts in the reform of land relations of the initial period of Soviet power 1917-1920 (based on the materials of the districts of Voronezh, Oryol, Tambov and Ryazan provinces)] in Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo universiteta. Se-riya: Istoriya. Politologiya. Sotsiologiya [Bulletin of the Voronezh state University. Series: History. Political science. Sociology]. 2019. № 4. P. 32-37. (in Russian).
4. Gatilov, Je. V., Nikolashin V. P. Pozemel'nye konflikty Chernozemja nachal'nogo so-vetskogo perioda 1917-1920 gg. [Land conflicts of the black earth region of the initial Soviet period of 1917-1920.] in Klio [Clio]. 2019. №12 (156). P. 104-121. (in Russian).
5. Gurevich, A. Ja. Smert' kakproblema istoricheskoj antropologii: O novom napravle-nii v zarubezhnoj istoriografii [Death as a problem of historical anthropology: About a new direction in foreign historiography] in Odissey. Chelovek v istorii [Odysseus. Man in history]. Moscow, Nauka Publ., 1989. P. 114-135. (in Russian).
6. Ded-njan'ka. Brjanskij uezd Orlovskoj gubernii. 1908 g. [Grandfather is a babysitter. Bryansk district of the Oryol province. 1908 year.] in Rossiyskiy etnograficheskiy muzey v SPb [Russian ethnographic Museum in Saint Petersburg]. [Electronic resource]. Mode of access: https://vk.com/photo-43026183_456239025 (date accessed: 26.04.2020). (in Russian).
7. Kushkova, A. N. Krestjanskaja ssora: opyt izuchenija derevenskoj povsednevnosti: po materialam evropejskoj chasti Rossii vtoroj poloviny XIX- nachala HH v. [Peasant quarrel: the experience of studying rural everyday life: based on the materials of the European part of Russia in the second half of the XIX - early XX century.] Saint Petersburg, publishing house of the European University in Saint Petersburg, 2016. 318 p. (in Russian).
8. Lauhina, V. G. Muzhskoj i zhenskij trud v krest'janskom hozjajstve Chernozemja vo vtoroj polovine XIX v. [Male and female labor in the Black Earth peasant economy in the second half of the XIX century.] in Vekhi minuvshego. Uchenye zapiski istoricheskogo fakul'teta [Milestones of the past. Scientific notes of the faculty of history]. Lipetsk, 2007. P. 88-93. (in Russian).
9. Lauhina, V. G. Trudovoj sostav krest'janskih hozjajstv Central'nogo Chernozemja v 80-90-e gg. XIX V. (gendernyj aspekt) [Labor composition of farms in the Central Black Earth Region in the 80-90 - ies of the XIX Century. (gender aspect)] in Vestnik Tambovskogo universi-teta. Seriya: Gumanitarnye nauki [Bulletin of Tambov University. Series: humanitarian Sciences]. 2010, № 12 (92). P. 255-259. (in Russian).
10. Lihachev, M. O. «Slaboe zveno»: Rossijskaja imperija v global'noj jekonomike konca XIX- nachala HH vv. ["Weak link": the Russian Empire in the global economy of the late XIX-early XX centuries.] in Vestnik MGGU im. M. A. Sholokhova. Istoriya i politologiya [Bulletin of the Moscow state University named after M. A. Sholokhov. History and political science]. 2015, № 3. P. 19-32. (in Russian).
11. Maksimov, D. S. Rol' krestjanskoj obshhiny vo vtoroj polovine 19 — nachale 20 veka v organizacii kontrolja nad grazhdanami i prizyve na voennuju sluzhbu [The role of the peasant community in the second half of the 19th-early 20th century in the organization of control over citizens and conscription.] in Povolzhskiy pedagogicheskiy poisk (nauchnyy zhurnal) [Volga pedagogical search (scientific journal)]. 2014, № 1 (7). P. 24-26. (in Russian).
12. Malygina, I. V. Identichnost' v filosofskoj, social'noj i kul'turnoj antropologii: ucheb-noe posobie. [Identity in philosophical, social and cultural anthropology: textbook] Moscow, Publishing House «The Consent», 2018. 239 p. (in Russian).
13. Medvedeva, Z. A., Vas'kina O. Je. Obrazovanie v sisteme cennostej rossijskogo krestjanstva konca XIX- nachala XXvv. [Education in the value system of the Russian peasantry of the late XIX - early XX centuries.] in Sistema tsennostey sovremennogo obshchestva [The value system of modern society], 2015, № 41. P. 126-130. (in Russian).
14. Mel'nikova, V. A., Beshkareva I. Ju. Osobennosti russkoj dushi, mentaliteta i harak-tera russkogo cheloveka [Features of the Russian soul, mentality and character of the Russian people.] in Intellektual'nyy potentsial XXI veka: stupeni poznaniya [Intellectual potential of the XXI century: stages of knowledge], 2013, № 18. P. 118-122. (in Russian).
15. Mental'nost' rossijan. Specifika soznanija bol'shih grupp naselenija Rossii. [The mentality of the Russians. Specificity of consciousness of large groups of the Russian population.] Moscow, Psychological Institute of the Russian Academy of Sciences, 1997. 474 p. (in Russian).
16. Mihajlova, R. V. Ob#ektivnye sostojanija krest'janstva kak social'noj obshhnosti [Objective conditions of the peasantry as a social community.] in Filosofiya i obshchestvo [Philosophy and society], 2002, № 4. S. 55-78. (in Russian).
17. Nikolashin, V. P. Pozemel'nye konflikty v nachal'nyj period sovetskoj vlasti: otproti-vostojanija obshhin k bor'be krestjan s kollektivnymi hozjajstvami i kombedami [Land conflicts in the initial period of Soviet power: from the opposition of communities to the struggle of peasants with collective farms and kombedas.] in Istoriya: fakty i simvoly [History: facts and symbols], 2019, № 3 (20). P. 116-125. (in Russian).
18. Os'kin, M. V. Rossijskie dezertiry Perovoj mirovoj vojny [Russian deserters of the First World War.] in Vestnikpravoslavnogo Svyato-Tikhonovskogo gumanitarnogo universiteta. Seriya 2: Istoriya. Istoriya Russkoy pravoslavnoy tserkvi [Bulletin of the Orthodox St. Tikhon's University for the Humanities. Series 2: History. History of the Russian Orthodox Church], 2014, № 5(60). P. 46-60. (in Russian).
19. Perepelicyn, A. V. Obshhinnoe zemlevladenie i zemlepol'zovanie v central'no-chernozemnyh gubernijah Rossii v konce XIX - nachale HH vv. [Communal land ownership and land use in the Central Black Earth provinces of Russia in the late XIX - early XX centuries.] in Bereginya. 777. Sova [Bereginya.777. Owl], 2015, № 4 (27). P. 106-110. (in Russian).
20. Pochepcov, O. G. Jazykovaja mental'nost': sposob predstavlenija mira [Language mentality: a way of representing the world.] in Voprosy yazykoznaniya [Questions of linguistics], Moscow, Nauka Publ., 1990. № 6. P. 115-120. (in Russian).
21. Prozvishha krestjan sel'ca Berezovki Dmitrovskogo uezda, Orlovskoj gub. [Nicknames of peasants of the village of Berezovka, Dmitrov, Oryol district.] in Zhivaya starina [Living old], 1898, Rel. 3-4, Dep. 2. P. 421-423. (in Russian).
22. Pushkarev, L. N. Chelovek v mire i samom sebe. Istochniki ob umonastroenijah russkogo obshhestva rubezha XVII-XVIII vv. [Man in the world and in himself. Sources about the attitudes of Russian society at the turn of the XVII-XVIII centuries.], Moscow, Bioinformatics Service, 2000. 262 p. (in Russian).
23. Rjazancev, I. P., Zavalishin A. Ju. Territorial'noe povedenie rossijan (istoriko-sociologicheskij analiz). [Territorial behavior of the Russians (the historical-sociological analysis)], Moscow, Gaudeamus, Academic Project 2006. 464 p. (in Russian).
24. Rudnik, S. N. Vsesoslovnaja voinskaja povinnost', russkoe obshhestvo i gramotnost' novobrancev v Rossii [All-classes military service, Russian society and the literacy of recruits in Russia.] in Peterburgskiy istoricheskiy zhurnal: issledovaniyapo rossiyskoy i vseobshchey istorii [Petersburg historical journal: research on Russian and universal history]. 2016. № 1 (9). P. 1425. (in Russian).
25. Sviridov, I. S. Probuzhdenie samosoznanija velikorusskogo krest'janstva v nachale XX veka [Awakening of self-consciousness of the great Russian peasantry at the beginning of the twentieth century] in Vestnik Tambovskogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye nauki [Bulletin of Tambov University. Series: Humanitarian Sciences], 2017, Volume. 22. № 4(168). P. 125-130. (in Russian).
26. Smirnov, P. I. Russkaja sel'skaja obshhina: proishozhdenie, osnovnye funkcii i cen-nosti [Russian rural community: origin, main functions and values.] in Credo New, 2014, № 3 (79) [Electronic resource]. Mode of access: http://credo-new.ru/archives/277 (date accessed: 26.04.2020). (in Russian).
27. Solov'jov, V. Ju. Osobennosti mirovozzrenija i hozjajstvennyj uklad russkih krestjan v poreformennyj period XIX - nachala HH vv. (na materialah gubernij Povolzhja) [Features of the worldview and economic structure of Russian peasants in the post-reform period of the XIX-
early XX centuries. (based on the materials of the Volga provinces)] in Rossiyskiy krest'yanin v gody voyn i v mirnye gody (XVIII-XX vv.): sbornik trudov uchastnikov nauchnoy konferentsii (Tambov, 10 iyunya 2010 g.) [The Russian peasant during the war years and peace years (XVIII-XX centuries): a collection of works of participants of the scientific conference (Novosibirsk, June 10, 2010)], Tambov, Publishing house GOU VPO TGTU, 2010. P. 15-23. (in Russian).
28. Social'naja identichnost' i izmenenie cennostnogo soznanija v krizisnom obshhestve. Metodologija i metodika izmerenija social'noj identichnosti. Informacionnye materialy. [Social identity and changing value consciousness in a crisis society. Methodology and methodology for measuring social identity. Information material], Moscow, RAS Institute of sociology, 1992. 70 p. (in Russian).
29. Starikov, S. V. Demobilizovannye revoljucionnye soldaty i Oktjabr'skaja revoljucija v derevne. [Demobilized revolutionary soldiers and the October revolution in the village.], Moscow, Saransk, 1989. 176 p. (in Russian).
30. Suhova, O. A. Desjat' mifov krestjanskogo soznanija: Ocherki istorii social'noj psi-hologii i mentaliteta russkogo krestjanstva (konec XIX - nachalo HH v.) po materialam Sredne-go Povolzhja. [Ten myths of peasant consciousness: Essays on the history of social psychology and the mentality of the Russian peasantry (late XIX - early XX century) based on the materials of the Middle Volga region.], Moscow, Russian political encyclopedia (ROSSPEN), 2008. 678 p. (in Russian).
31. Syromjatnikova, N. V. Social'nye funkcii krestjanskoj obshhiny v seredine XIX - nachale XX vv. [Social functions of the peasant community in the mid-XIX-early XX centuries] in Voprosy gumanitarnykh nauk [Questions of humanitarian Sciences], 2008, № 1 (34). P. 31-33. (in Russian).
32. Tatarkina, M. V. Mental'nost' v russkom rechevom jetikete i specifika russkogo mentaliteta v sopostavlenii s anglijskim [The mentality in the Russian speech etiquette and the specifics of Russian mentality in comparison with the English.] in Vestnik Yugorskogo gosudarstven-nogo universiteta [Bulletin of Ugra state University], 2010, rel. 3(18). P. 20-23. (in Russian).
33. Churkin, M. K. Soslovnaja i jetnokul'turnaja identichnost' rossijskih odnodvorcev v pereselenijah vtoroj poloviny XIX - nachala XX vv. [Class and ethno-cultural identity of Russian odnodvorets in migrations of the second half of the XIX - early XX centuries.] in Gumanitarnye issledovaniya [Humanitarian research], 2015, № 5 (9). P. 52-54. (in Russian).
34. Shevchenko, I. A. Potreblenie alkogolja molodym pokoleniem v velikorusskoj de-revne na rubezhe XIX-XX vv. [Alcohol consumption by the young generation in the great Russian village at the turn of the XIX-XX centuries.] in Gumanitarnye issledovaniya Tsentral'noy Rossii [Humanitarian research in Central Russia], 2016, № 1. P. 10-13. (in Russian).
35. Shustov, K. B. Social'no-politicheskaja propaganda v rossijskoj derevne v nachale HH veka. [Socio-political propaganda in the Russian village at the beginning of the twentieth century.] in Vekov nespeshnyy khod: problemy sotsial'no-ekonomicheskoy i politicheskoy istorii Rossii. Sbornik statey k 70-letiyu professora Valeriya Nikolaevicha Nikulina [Centuries of slow progress: problems of socio-economic and political history of Russia. Collection of articles for the 70th anniversary of Professor Valery Nikulin. Ed. By I. N. Danilevsky], Kaliningrad, Immanuel Kant Baltic Federal University im. Immanuel Kant, 2018. P. 211-216. (in Russian).
36. Shherbakova, I. «Identika» v rossijskoj sociologii ["Identification" in Russian sociology.] in Sotsial'naya identichnost': sposoby kontseptualizatsii i izmereniya: Materialy Vseros-siyskogo nauchno-metodicheskogo seminara [Social identity: ways of conceptualization and measurement: Materials of the all-Russian scientific and methodological seminar]. Edited by O. A. Oberemko and L. N. Ozhigova. Krasnodar, Krasnodar state University, 2004. 303 p. (in Russian).
37. Jadov, V. A. Social'nye i social'no-psihologicheskie mehanizmy formirovanija so-cial'noj identichnosti lichnosti [Social and socio-psychological mechanisms of formation of social identity of the individual.] in Mir Rossii [World of Russia], 1995, № 3-4. P. 158-181. (in Russian).
