CC BY
96
УДК 82:801
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ РОССИИ: ИСКУПЛЕНИЕ (НА МАТЕРИАЛЕ СКАЗКИ Г.Д. ГРЕБЕНЩИКОВА «ЦАРЕВИЧ»)1
© Татьяна Анатольевна Полякова
Елецкий государственный университет им. И.А. Бунина, г. Елец, Россия, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской классической литературы и теоретического литературоведения, докторант кафедры историко-культурного наследия,
e-mail: tpolyakova1@yandex.ru
Целью данного исследования является рассмотрение этиологического мифа в эпической сказке Г.Д. Гребенщикова «Царевич». Писатель обращается к поэтике мифа, что позволило ему конкретное историческое событие - убийство наследника царского трона - «поместить» в глубинный мифологический контекст.
Ключевые слова: эпическая сказка; этиологический миф; хронотоп; философия; символ.
Сказка1 Г.Д. Гребенщикова «Царевич» создавалась в Америке в 30-е гг. ХХ столетия как произведение, которое, в представлении писателя, должно послужить «...будущему... родины, то есть подрастающим и грядущим поколениям» (Гребенщиков Г.Д. Вместо
предисловия [Машинопись] // Г.Д. Гребенщиков. Архив Г.Д. Гребенщикова. / Г.Д. Гребенщиков. Царевич. Материал из фондов частного архива. Машинопись. Л. 3).
Автор посвятил свою сказку-поэму светлой памяти царевича Алексея Николаевича. По признанию Гребенщикова, на написание этой сказки его вдохновили замечательные рисунки художника-эмигранта Всеволода Федоровича Ульянова, на которых запечатлены трагические страницы русской истории, связанные с гибелью императорской семьи:
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, проект № 10-04-73405 а/Ц.
«Идея сказки мне пришлась по душе тем более, что судьба императора Николая II и его замученной и оклеветанной семьи тесно связана с судьбой всего русского народа и всегда глубоко меня волновала» (Гребенщиков Г.Д. Вместо предисловия. - Л. 3). Так, художник и писатель отразили в искусстве один из самых трагичных моментов в истории России ХХ в.
Необходимо отметить, что переписка В.Ф. Ульянова и Г.Д. Гребенщикова свидетельствует о ряде разногласий, возникших между ними в процессе работы над изданием. Художник в некоторых вопросах, касающихся создания и публикации произведения, был весьма категоричен. Он выдвинул Георгию Дмитриевичу ряд условий: материал (текст) должен быть такой, «который будет оправдывать все надежды на его перевод на иностранные языки» (Гребенщиков Г.Д.
Письмо В.Ф. Ульянова к Г.Д. Гребенщикову от 25 июля 1935 года [Рукопись] // Г.Д. Гребенщиков. Архив Г.Д. Гребенщикова. Материал из фондов частного архива. Рукопись.
5 л. Л. 2); произведение «должно быть написано в духе народных русских сказок» (Гребенщиков Г.Д. Письмо В.Ф. Ульянова к Г.Д. Гребенщикову... Л. 2); «политика может быть допущена» (Гребенщиков Г.Д. Письмо В.Ф. Ульянова к Г.Д. Гребенщикову. Л. 3), но изложена «с легкостью»; положенные в основу исторические факты должны быть «опоэтизированы и не терять сказочного элемента» (Гребенщиков Г.Д. Письмо
В.Ф. Ульянова к Г.Д. Гребенщикову. Л. 3). О жанре и структуре произведения художник также высказал свое суждение: «сказка
должна быть разделена на 18 глав по числу иллюстраций» (Гребенщиков Г.Д. Письмо В.Ф. Ульянова к Г.Д. Гребенщикову. Л. 3).
На Г.Д. Гребенщикова письмо В.Ф. Ульянова от 25 июля 1935 г. произвело «странное впечатление». В ответном письме автор «Царевича» напишет: «.я шел Вам навстречу, готов был снова и снова работать над текстом, подгоняя его под иноязычные вкусы, но теперь я пойду на это только при условии взятия Вами всех Ваших оскорбительных и унижающих меня заявлений. Мои обязательства были выполнены в тот момент, когда моя работа была Вами не только с восхищением и со слезами на глазах одобрена, но и публично с Вашим участием в первый раз в Холливуде прочитана» (Гребенщиков Г.Д. Письмо Г.Д. Гребенщикова к В.Ф. Ульянову от 30 сентября 1935 года (Чураевка) [Машинопись] // Г.Д. Гребенщиков. Архив Г.Д. Гребенщикова. Материал из фондов частного архива. Машинопись. 1 л. Цитаты приводятся согласно орфографии и пунктуации рукописи).
В письме Георгия Дмитриевича Ульянову от 6 февраля 193(?) г. узнаем, что, отчаявшись получить ответ от художника, писатель «просил художника Замотина нарисовать обложку» для своей книги, которая не удовлетворила автора «Царевича». В этой же корреспонденции Гребенщиков сообщает адресату письма, что принял решение издать 100 экземпляров с обложкой художника За-мотина, а второе издание книги выпустит с иллюстрациями Всеволода Федоровича и сделает об этом специальное сообщение.
Свою сказку писатель предваряет вводной частью «Вместо предисловия», указывая дату - март-май 1933 г. Южная Калифорния. В электронном каталоге трудов писателя (http://grebensch.ru) есть упоминание об этом произведении, но сам текст сказки отсутствует. Однако нам повезло разыскать рукопись «Царевича» в частном архиве. Согласно данным электронного каталога произведений Г.Д. Гребенщикова, первое издание этой книги было распродано в течение первых двух месяцев. Второе издание «Царевича» было отложено на целых пять лет. Писатель, значительно переработав сказку, издал ее под новым названием «Златоглав» (1939,
Southbury, Conn.: Alatas).
Анализ опубликованных работ Гребенщикова, в т. ч. электронных ресурсов и каталогов, а также частных архивов, подтверждает, что эти экземпляры не дошли до нас. Издательская судьба книги оказалась неизвестна, но имеющийся в нашем распоряжении материал частного архива явно свидетельствует о полной готовности сказки к печати с иллюстрациями Всеволода Федоровича.
Обращение Георгия Дмитриевича к этим страшным событиям 1918 г. не случайно. Писатель всегда позиционировал себя как человек сугубо аполитичный, но судьба расстрелянной царской семьи для него была кульминацией преступлений революционного периода, «окаянных дней» России.
В дневниковых записях от 18 декабря (ст. ст.) / 1 января (н. ст.) 1919 г. Гребенщиков, находясь в Крыму, отметит: «Много сложного и значительного совершается вокруг, но всего немыслимо уловить и взвесить. На прошлой неделе таинственно был убит французский гражданин Гужен, миллионер и якобы бывший французский консул где-то в России. Вечером в 7 часов явились на его дачу в Ай-Тодор человек 10 военных и вызвали его на террасу, потребовали паспорт, убедились, что это именно Гужен - застрелили на стеклянной галерее и ушли, не взяв ни денег, ни вещей.
В тот же день к Ялте подходил, не заходя в порт, английский миноносец. Он остановился против Ай-Тодора, где, по слухам, с него сел на шлюпку и вышел в Ай-Тодор господин в английской военной форме, весьма похожий на Николая II, побыл во дворце и снова сел на миноносец, который ушел в
открытое море. Немного раньше внезапно исчез и до сих пор не возвратился В.М. Вершинин, и его утверждение о том, что вся царская семья была расстреляна и сожжена в Екатеринбурге, слишком уж кажется подозрительным и наводит на мысль, что инсценировка расстрела была нужна кому-то для особых целей и эта инсценировка проделана совдепами под давлением кого-то в свое время очень сильного. Так муссируют все эти слухи и легенды, которых вообще теперь не мало» (Гребенщиков Г. Д. Мемуары с декабря 1918 года [Рукопись] // Г. Д. Гребенщиков. Архив Г.Д. Гребенщикова. Материал из фондов частного архива. Рукопись. 160 л. Л. 15-16).
Многие, в т. ч. и сам Гребенщиков, не верили, а скорее не могли и не хотели поверить в «страшную правду». Поэтому так много возникло слухов, легенд о мистическом спасении самого императора, царевича и царевен. Эти мифы и легенды обладали огромной притягательной силой.
Миф о спасении царевича Алексея лежит в основе эпической сказки «Царевич», жанр которой определил сам автор. Здесь писатель следует важнейшему закону искусства - закону художественного обобщения. В «Царевиче» мы находим и осмысление произошедшего, и воплощение мечты о лучших днях, о «вэрэ безпредэльной», и о любви, о воцарении мира, правды и свободы.
В произведении Гребенщикова наблюдается своеобразный синтез мифа и сказки, что вообще-то не является случайным, т. к. сказка чаще всего выступает как «осколок» единого индоевропейского мифа. В «Царевиче» развертывается мифопоэтическая картина мира, в которой «историческое» предание рассматривается как в диахроническом, так и в синхроническом аспектах. В основе сказочного повествования лежит этиологический миф. Как известно, конститутивным признаком этиологического мифа является истолкование в мифологической форме «происхождения какого-либо явления природы или социальной жизни» [1]. Так и здесь в мифопоэтической форме содержатся не только причины страшного преступления: «Вчерашше рабы царя и Бога / Трусливо присягнули сатанэ» (Гребенщиков Г.Д. Царевич [Машинопись] // Г.Д. Гребенщиков. Архив Г.Д. Гребенщикова. Материал из фондов частного архива. Машинопись. 84 л.
Л. 31. Цитаты приводятся по этому изданию согласно орфографии и пунктуации рукописи); но и последствия беззакония, в т. ч. и метафизические.
Народное сознание упорно отказывалось принять смерть «помазанника Божьего». Поэтому Гребенщиков актуализирует миф о возможном спасении и царя, и его наследника:
Слухъ идетъ въ народэ, будто бэлый царь.
Скрылся, какъ и прадэдъ, въ потайномъ скиту.
И никто не вэритъ, также какъ и встарь
Въ царскую погибель, въ смерть и пустоту... (л. 20-21)
В начальной главе сказки («Волшебный замок») с самых первых слов рисуется картина особенного настроения - эпического покоя, безмятежности:
.Гдэ дишй лэсъ да зыбь болотъ да тишь,
Гдэ комариный пискъ звучитъ, какъ пэсня
Затосковавшаго въ раздольяхъ ямщика,
Гдэ малая серебряная рыбка
Спокойно плаваетъ въ одной водэ с ужом.
(л. 7)
Именно в этом спокойствии и тишине, «гдэ жизнь, какъ сонъ, какъ сказка, какъ мечта.» (л. 7) - «съ сэдыхъ временъ стоить хрустальный замокъ, / Кристальная обитель заповэдныхъ думъ.» (л. 7). Здесь мы, в этом сказочном зачине, находим некое сакральное заповедное место, где реют призрачные тени «завэковавшего» Китежа, где все подчинено истине, добру и красоте.
Символом и живым воплощением красоты, чистоты и целомудрия выступает Царевна, живущая в янтарном замке. Царевне «свэтлыхъ грезъ» - «царице всэхъ надеждъ» (л. 9), словно соловьевской Душе мира, суждено спуститься на погрязшую в злобе и ненависти землю, чтобы отыскать следы земного Царевича, понять небесные знаки его судьбы, которая для Гребенщикова имеет отношение не только к русской, но и к мировой истории.
Поэтому Царевна плачет о судьбе Царевича среди великого космического Всеединства: ей сочувствуют представители всех космических стихий - воды и воздуха, солнца и ветра. Эта природная целостность структурирует особый исходный локус сказочномифологического пространства. Оно рисуется автором как срединное место, пронизанное
токами Божественного света лампад, «дале-кихъ звэздъ, и солнцъ, и м1розданш» (л. 8). Отсюда различимы также «всэ грэхи и подвиги земли» (л. 8).
Здесь актуализируется одно из главных представлений дуалистических мифов - изображение мира по вертикали, противопоставляемое по принципу «верхний и нижний» миры, в котором замок-чертог соединяет эти слои.
Обращает на себя внимание и тот факт, что оторванный от земного мира обычных людей и поднятый вверх замок - «чертогъ изъ янтаря». Золотой цвет янтаря актуализирует солнечную семантику. «"Замок света" несет в себе символику искупления и спасения, он символ постижения непостижимого, материализации чуда» [2]:
Всэ тайны бьтя творились въ дивномъ замкэ,
Всэ чудеса земли доступны были тамъ,
И радуга огней пылала въ куполахъ. (л. 8)
Царство, изображенное в зачине («Волшебный замок»), неприступно и отделено от царства людей. Функцию границы между сакральным замком и грешным миром выполняет водная стихия. Вода, являя собой горизонтальный пространственный пласт сказочного хронотопа, имеет полисимволи-ческое значение. Образ водной лазури здесь, в т. ч., реализует функцию священной стихии, связывающей вертикальные противоположности - небо и землю, верх и низ.
Архетипическим знаком этого пространства является фонтан живой и мертвой воды. Это весьма символично, поскольку сама судьба Царевича вписывается в мифологическое пространство между жизнью и смертью.
Два фонтана с живой и мертвой водой выступают рубежным символом пространственного перехода, служат входом в иное царство. Выполняя функцию границы между внутренним и внешним пространством, вода, бьющая вверх, одновременно связывает вертикальные противоположности - небо и землю. Но водная стихия здесь еще и символ времени, проходящих мгновений и вечности, которая символизирует, в частности, круговое движение воды, потенциально беспредельное.
Во многих мифологиях живая и мертвая вода связаны с вечным синтезом жизни и смерти, при этом живая и мертвая вода выступают как некий эликсир с фантастиче-
скими свойствами. «С мотивом воды как первоначала соотносится значение воды для акта омовения, возвращающего человека к исходной чистоте. Ритуальное омовение -как бы второе рождение.» [1, т. 1, с. 240] Образ воды в сказке окрашен в светлые тона; чаще всего - серебристо-белый цвет. Символично, что Царевна янтарного замка одевает своего любимого Царевича в «серебряную,
бэлую, как снэгъ» (л. 38), одежду. Это своего рода ритуал очищения от земного праха.
Сюжетообразующим исходным мотивом в сказке выступает мотив беды. О беде сообщает Царевне Волшебник, символизирующий хтоническую силу самой земли, тяжелую косную материю, не знающую просветления. Но даже он содрогнулся, узнав о страшном преступлении.
Следует подчеркнуть, что судьба Царевича в произведении реалистична и сказочна одновременно. От гибели его спасает «простой солдатскш мальчикъ», который выполняет здесь типичную функцию сказочного волшебного помощника. Он действует при помощи колдовского средства - «нищенского кафтана» - избавляющего Царевича от смерти. Происходит типичная мифологическая сказочная метаморфоза: принц - нищий, Царевич - «простой солдатскш мальчикъ». Главная роль здесь принадлежит т. н. первой, земной «иноформе» (Л.В. Карасев) героя, что очень характерно для мифопоэтического дискурса (хотя встречается довольно часто и в реалистической прозе, например: Н.В. Гоголь («Шинель», «Нос»), И. А. Гончаров («Обломов»)). Эта сказочная «иноформа» берет на себя витальность героя и тем самым выступает как сила спасительная.
Однако судьба Царевича в этом произведении амбивалентна. Гребенщиков не дает читателю однозначного ответа на вопрос: уцелел ли его герой. Писатель проводит своего персонажа между земным пространством и миром Инобытия:
И тотчасъ идетъ онъ на лэсные звуки,
Прямо, безъ тропы, не чувствуя земли.
(л. 74 /)
Отсутствие твердой почвы под ногами у Царевича автор прокомментирует в семнадцатой главе («Матерь всэхъ скорбящихъ»): «.это Царевичъ падаетъ надъ бездной.» (л. 74 /). Примечательно, что земля является
хранительницей жизни, а «контакт с земными силами наделяет способностью нового рождения» [3]. Перемещение Царевича в вертикальном направлении, вниз, является роковым, но не окончательным. Бездна, согласно архаичной модели мира, является «дурным» пространством. Это символ неизвестного, а падение в бездну отождествляется со смертью. Но мифологическое сознание, как известно, не знает смерти. Поэтому и появляется спасающая Пречистая Приснодева, сияющая «въ гимнэ ангеловъ надзвэзднаго напэва»:
И вотъ Она же, въ грозный часъ послэднш.
Пришла спасти отъ грознаго паденья
Царевича, стоявшаго надъ бездной.
(л. 74 /-75)
Пречистая Приснодева «возноситъ юный дух» вверх к небу, к блаженной обители Бога и праведников:
.изъ болотъ зыбучихъ Матерь Свэта
Возноситъ юный духъ по Высшей Волэ
Въ предвэчныя обители Всепэтой. (л. 75)
Смерть и жизнь - взаимообратимы. Здесь смерть Царевича предстает близнецом жизни, освобождающим из материи бессмертный дух. В религии и мифологии, в частности в верованиях славян, дух, душа - нечто отдельное от тела, имеющее свое самостоятельное значение. Согласно В.И. Далю, «относя слово это [дух] къ человэку, иные разумэютъ душу его, иные же видятъ въ душэ только то, что даетъ жизнь плоти, а въ духе высшую искру Божества, умъ и волю, или же стремленье къ небесному» [4]. Характерно, что известный исследователь славянской мифологии А.Н. Афанасьев подчеркивал: «мысль о конечном уничтожении так враждебна инстинкту жизни, ощущаемому человеком, что она уже в глубочайшей древности отстранялась им во имя надежды в жизнь загробную, которая составляет один из главнейших вопросов во всех религиях» [5].
Потрясение, вызванное вестью о судьбе Царевича, приводит Царевну к открытию тайны мира, к пониманию мудрости жизни. Эта мысль облекается в откровениях «безногого мухомора», в которых сокрыта великая тайна бытия:
У нас, признаться, тут житьишко хоть куда: Живешь во всю и умер - в ус не дуешь .
Так, мила дочь, грибная жизнь проста -Сегодня умер, завтра возродился (л. 15-16).
Примечательно, что в художественном мире Гребенщикова этот «безногий мухомор» включен в триаду: «жизнь - смерть -возрождение», которая поддерживается идеей темпорального кругового движения.
Мифология знает разные типы времени, среди которых наиболее актуализирован архетип цикличности, но «этиологизм мифологического повествования, как его существеннейшая характеристика, также подразумевает некую линейность: мифическое прошлое
есть «причина» ныне существующих вещей, людей и положений, а значит из прошлого в настоящее направлен некий вектор» [1, т. 2, с. 621].
Темпоральное линейное соотношение причинности исторических событий логично приводит к появлению седого старца - Федора Кузьмича, символизирующего собой мистическую причину произошедших событий. У Царевича с «благословенным предком» глубокая, таинственная связь. Загадочность этой связи открывается Царевичу на глухой лесной тропинке, где «среди живых лишь призраком» бредет Федор Кузьмич, еще не удостоенный Страшного суда:
Федор Кузьмич - былого Александра тень Святаго подвига великая ступень .
Он жил здесь целое столетие,
Никем незнаемый в глухом скиту,
Чтоб дать приют и жизни простоту Праправнуку на грани лихолетия. (л. 33-34)
За именем «Федор Кузьмич» в народной мифологии, скрывается царь Александр I, российский император из династии Романовых, Александр благословенный, «всепобе-дитель Наполеона», который не может простить себе грех отцеубийства. Несмотря на то, что его вина косвенна, он, в представлении народного сознания, испытывал страшные муки совести. Поэтому, воспользовавшись мнимой смертью, Александр I уходит в мир Федором Кузьмичем. Согласно легенде, в Таганроге умер не русский царь, а его двойник, в то время как Александр Павлович еще очень долго жил старцем-отшельником в
Сибири и умер в 1864 г. Документальных подтверждений этой легенды не существует.
В дискурсе Гребенщикова весьма своеобразно совмещается историческое и мифологическое: всякое зло наказывается рано или поздно. Историческое воздаяние настигает потомка:
- Пора узнать тебэ, праправнукъ милый,
Что и мои Господь испытываетъ силы:
Уже прошло безъ малаго сто лэтъ,
Какъ духу моему прощенья нэтъ .
<.>
Для блага родины, въ угоду близкимъ,
Пр1ядъ я на душу поступокъ низкій:
Прикрылъ насиліе надъ царственнымъ
отцомъ,
А самъ вэнчался окровавленнымъ
вэнцомъ. (л. 74)
Венчание «окровавленным венцом» отозвалось страшной трагедией не только в судьбе царской семьи, но и в истории России начала ХХ столетия.
Отчизна все еще во власти тьмы, и ее путь - крестный: «всюду кровь и стоны, го-лодъ.» (л. 74 /), «лишь сэрый пепелъ по-крываетъ землю / Да шахтъ заброшенныхъ зіяеть пасть./ Здэсь вэяло злодэйствомъ и проклятьемъ, / Здэсь были сожжены священные тэла.» (л. 23).
Там, где пролилась царская кровь, «не растет трава», «истлели от пламени крови все растенья». Дурман всеобщего распада царит в Отечестве. Ненависть, алчность, месть прорываются наружу со всевозрастающим натиском инфернальной силы. К этой моральной деградации и опустошенности прибавляется еще исконно русская безответственность за содеянное своеволие. Народная нравственность подорвана. Больше всего пу-
гает примитивность вырвавшихся на волю инстинктов, «неслыханныхъ глумленш», когда «.какъ въ морэ хмеля / Народъ топилъ свой грэхъ и честь и разумъ.» (л. 19)
Попраны все законы человеческой морали. Поэтому, как утверждает писатель в сказке: «.свершается судъ правый, / Судъ Божш, грозный и величавый, / Надъ
Всероссшской грэшною державой.» (л. 22).
Но остается уверенность в том, что возродится Россия на крови царских мучеников:
Отсюда Русь начнетъ святое возрожденье И снова здэсь надъ царскою могилой Сойдетъ къ нам Богъ съ непобэдимой
силой. (л. 36)
Гребенщиков свято верит, что Россия, умывшись кровью, «покается глубоко», и «воспрянет русская земля». Верят в это и изгнанники, невольные русские скитальцы, которых разлучили с Родиной. Из своего американского далека писатель шлет родной земле новую сказку об искупительной правде, о русском духовном просветлении.
1. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С.А. Токарев. М., 1982. Т. 2. С. 672.
2. Иллюстрированная энциклопедия символов / сост. А. Егазаров. М., 2007. С. 306.
3. Баешко Л.С., Гордиенко А.Н. Большая энциклопедия символов / под ред. О.В. Перзашке-вича. М., 2009. С. 156.
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М., 1998. Т. 1. С. 503.
5. Афанасьев А.Н. Славянская мифология. М.; СПб., 2008. С. 1021.
Поступила в редакцию 2.10.2010 г.
UDC 82:801
RUSSIAN CROSS-SIGN WAY: ATONEMENT (BASED ON THE MATERIAL OF FAIRY TALE “TSAREVICH” BY G.D. GREBENSHCHIKOV)
Tatyana Anatolyevna Polyakova, Elets State University named after I.A. Bunin, Elets, Russia, Candidate of Philology, Associate Professor of Russian Classic Literature and Theory of Literary Criticism Department, Candidate for doctoral degree of Historical and Cultural Heritage Department, e-mail: tpolyakova1@yandex.ru
The aim of the given research is the scrutinizing of etiological myth in the epic fairy tale «Tsarevich» by G.D. Grebenshchikov. The writer turns to the poetics of the myth, which allowed him «to place» a real historical event - murder of the tsar throne heir - in a deep mythological context.
Key words: epic fairy tale; etiological myth; chronotop; philosophy; symbol.
