CC BY
61
© 2015 Проблемы истории,
филологии, культуры 2015, №4, с. 263-267
В. В. Цуркан
КОРРЕЛЯЦИЯ «ГОРОДСКОГО» И «ДАЧНОГО» ТЕКСТОВ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ ХХ ВЕКА
Статья раскрывает культурную общность, а также отношения притяжения и отталкивания «городского» и «дачного» текстов русской литературы. Автор исследует источники и семантику моделей, репрезентирующих образ дачи в художественном сознании А. Битова, Ю. Трифонова, С. Соколова, Т. Толстой.
Ключевые слова: дачный универсум, «петербургский» текст, «московский» текст, пространство, время
Структура городского пространства в русской прозе раскрывается благодаря разнообразным оппозициям. Одну из них формирует топос «дача». Как справедливо указывает С. Ловелл, «нет лучшей исходной точки для изучения городских цивилизаций <...> чем пространство за городской чертой»1. В художественном сознании начала ХХ столетия феномен дачи утвердился благодаря произведениям А. Чехова, М. Горького, Л. Андреева, Б. Пастернака. Не уступающий «городскому» в разнообразии ценностей и точек зрения «дачный» текст русских классиков продемонстрировал серьезный семиотический ресурс. Обогатившийся в последней трети ХХ в. произведениями А. Битова, Ю. Трифонова, С. Соколова, Т. Толстой, он обнаружил ряд новых семантических мотивов, предметно-образных и стилистических ориентиров. Мирообраз дачи в изображении современных писателей включает сакральное и пошлое, высокое и низкое, талантливое и бездарное.
В русской литературе дачная жизнь была представлена не столько сама по себе, сколько в противопоставлении городскому существованию. Переосмысливая традицию, Т. Толстая в рассказе «Пламень небесный» рисует свободный от городских условностей, приятно-необязательный «дачный» стиль поведения. Ведь на даче это все равно: и на что сесть, и что пить, и из каких чашек. И даже ничего страшного, если гостя оставить на пять минут одного — в городе это смертный грех, а тут — разновидность гостеприимства (Толстая 1997, 116). Определяющим свойством дачного мира в изображении Т. Толстой становится его пошлость: интерес к пришельцам и таинственным треугольникам пустыни На-ска имеет у персонажей исключительно прагматический характер. Их гостеприимство соседствует с равнодушием к судьбе близких, отзывчивость — с брезгливостью к участи несчастного Коробейникова. Ольга Михайловна, хозяйка дачи, даже хочет, чтобы он умер. Вот так. И всем будет спокойнее2.
Цуркан Вероника Валентиновна — кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Магнитогорского государственного технического университета им. Г.И. Носова. E-mail: [email protected]
1 Ловелл 2003, 73.
2 Толстая 1997, 127.
Альтернативой городскому существованию невозможно считать и отдых на даче под Ленинградом героя повести А. Битова «Жизнь в ветреную погоду». Переменив среду обитания, битовский герой, начинающий писатель, пытается преодолеть творческий кризис, по-новому организовать духовную жизнь, отвлечься от дел и делишек3, которые превращали его в «неживого» и несчастного в городе. Тщетно барахтаясь в море времени, он и на новом месте ощущает все ту же пустоту и неудовлетворенность. Образы, отражающие неопределенность и дисгармоничность жизни, ключевые в организации повести, позволяют «вписать» «Жизнь в ветреную погоду» в семантическое поле «петербургского» текста. Мотивы двой-ничества, непостоянства, присущие «петербургскому» тексту, неизменно звучат в характеристике внутреннего мира героя. «Дачная» жизнь Сергея протекает как во сне, после пробуждения он чувствует себя злым, психом, почти больным4. Замкнутость дачного пространства, «сдвинутые», опирающиеся на формы бреда, сна, наития психологические состояния создают в «Жизни...» образ вывернутого наизнанку, «не того» мира. В финале окончательно развеиваются иллюзии обретения героем «тихого дома», мира и покоя. Ведь жизнь, по словам повествователя, неизвестно как еще может повернуться5.
Характерно, что в прозе А. Битова и Т. Толстой, относящейся к «петербургскому» тексту, дача изображена как некий знак, лишь на время обретающий витальное начало. В произведениях, традиционно относимых к «московскому» тексту, феномен дачи, напротив, являет «открытость» городскому миру с его множеством лиц, толпами людей, суетой повседневных дел и забот. Город, в котором закладываются основы нового мироустройства, рисуется как транслятор урбанистических процессов, переходящих на дачное пространство. Например, в повести «Долгое прощание» Ю. Трифонова «волшебная» плоть сиреневого сада, когда-то окружавшая небольшой домик на окраине Москвы, вытесняется грубой реальностью — восьмиэтажным домом, на первом этаже которого помещается магазин «Мясо». Наступление города в повести «Обмен» также сопровождается неуклонным стиранием следов дачного локуса. На берегу, где когда-то был луг, теперь устроен громадный пляж с балаганами и ларьками, за березовой рощей туманно-белыми глыбами высятся горы жилья, песчаный откос закован в бетон — все сделано фундаментально, как в парке культуры6. Время меняет не только ландшафт, оно бесследно сметает целые гнездовья со своим бытом, разговорами, играми, музыкой7. Природный ритм жизни уступает место городскому ритму рынка, обмена. Соотношение «городского» и «дачного» ландшафта в «московских повестях» Ю. Трифонова подчеркивает недоверие писателя к формирующейся в новых условиях системе ценностей. Авторское сомнение в моральной состоятельности горожан продемонстрировано в истории приобретения дачи героями повести «Обмен»: Дом был построен кооперативом, звучно называвшимся «Красный партизан». Георгий Алексеевич не был красным партизаном, его пригласил в кооператив брат Василий Алексеевич, красный партизан и работник ОГПУ,
3 Битов 2005, 257.
4 Битов 2005, 258.
5 Битов 2005, 285.
6 Трифонов 1986, 34.
7 Трифонов 1986, 33.
владелец двухместного спортивного опеля. Неподалеку на том же участке жил в маленькой дачке третий брат, Николай Алексеевич, тоже красный партизан, служивший во Внешторге, месяцами живший то в Японии, то в Китае8. Создатели современных «московского» и «петербургского» текстов, таким образом, далеки от апологии нравственно очищающих свойств чудом уцелевшего «дачного места». Ю. Трифонов, А. Битов, Т. Толстая развенчивают дачу как образ земли обетованной, подчеркивают, что в этом «раю» человеческие отношения «разорваны» так же, как и в городе. Их герои повсюду обречены на сосуществование, на отсутствие истинной душевной близости. Подобно «дачникам» М. Горького, они суетятся, ищут в жизни удобных мест <...> ничего не делают и отвратительно много говорят...9
Вместе с тем «дачный текст», созданный в последней трети ХХ в., по-своему воплощает усилия творческого сознания противостоять процессу разрушения мира и неизбежной утраты им своих органических свойств. Наложение мифологизированного времени природы на жизнь города поднимает феномен дачи в прозе А. Битова, С. Соколова, Т. Толстой на качественно новый уровень художественного осмысления.
Переведя центр повествования в индивидуализированное пространство памяти подростка, наслаждающегося жизнью на даче, проданной его отцом девять лет назад, С. Соколов в романе «Школа для дураков» задается вопросом, как победить время, пространство, смерть? Сознание героя, двоечника пятого класса, превращает будничный мир пятой пригородной зоны в «страну вечных каникул», наполняет ее предметами, каждый из которых пробуждает воображение. Это велосипед, лодка, бочка, которую так приятно наполнять своим криком, сачок для ловли бабочек. Сакральную топографию дачи создают образы Края Одинокого Козодоя, домика с флюгером, реки Леты, летнего дня, пронизанного солнцем и теплом.
Образ дачи, лежащий в основе «дачного текста» С. Соколова, задан как многозначный и трудно идентифицируемый во времени. С одной стороны, пригородная зона стягивается в локус с едва различимыми населенными пунктами «А» и «В», где можно ходить босиком, купаться в пруду, ловить бабочек, кататься на лодке, влюбляться и делать много прочей чепухи10. С другой стороны, дачный ландшафт раздвигается до масштабов необъятной страны с ее «наличными» законами; города, в котором есть комендатура, театр, планетарий, кладбище, больница и морг, а главное — туалет школы, где протекает большая часть сюжета романа.
В этом мире, пляшущем кадриль дураков11, дача являет космос с особой системой ценностей. Веранда дачного домика ассоциируется с «башней из слоновой кости», духовным пристанищем художника. Вторая глава «Школы.» состоит из рассказов, написанных на веранде12. Ничем не стесненное восприятие мира, понятое как своеобразное творческое «безумие», ведет к тому, что оба — автор и его герой — блуждают в пространстве между школой, дачей и рекой. Дача, таким образом, истолковывается как единственно настоящий дом, место, откуда откры-
8 Трифонов 1986, 32.
9 Горький 1990, 221.
10 Соколов 1999, 34.
11 Соколов 1999, 171.
12 Соколов 1999, 71.
вается таинственный и манящий мир, дающий возможность заглянуть в глаза вечности.
Ассоциативность «дачного» текста, глубоко прочувствованная С. Соколовым, отразилась в прозе Т. Толстой. Писательница не отделяет город от природного мира дачи. Ветер, один из устойчивых образов-камертонов «петербургского текста», настраивает на особое восприятие истории жизни «самой любимой» няни, учительницы, подруги: ...Ветер речной, ветер садовый, ветер каменный сталкиваются, взвихриваются и, соединившись в могучем напоре, разбивают в ночном звоне стекла чердаков, ветры бросаются грудью оземь, взвиваются вновь и уносятся, мча запахи гранита и пробуждающихся листьев, в ночное море, чтобы где-то на далеком корабле, среди волн, под бегучей морской звездой бессонный путешественник, пересекающий ночь, поднял голову, вдохнул налетевший воздух и подумал: земля13. В мифопоэтическом пространстве прозы Т. Толстой хозяйничают персонажи, вынырнувшие из теплых сияющих глубин детства. Это Же -нечка, ясная, как свет, тихая, как утренняя вода14, в облике которой органично сочетаются лукавая изменчивость, особенная одухотворенность, способность радостно воспринимать мир и людей. В первое дачное утро она идет прихрамывая по садовой дорожке, подняв, как факел, первый букет укропа15, Романтическое воспоминание-греза Т.Толстой ведет в архетипические пласты «дачного» текста, объединяя особым образом прошлое и будущее героини.
Мотив изменения, связанный с образом ветра и не всегда вынесенный на первый план «дачного» текста, звучит в произведениях А. Битова и С. Соколова. В «Школе для дураков» он реализуется в образе Насылающего ветер, а в «Жизни в ветреную погоду» — через антитезу «безветренная»/ «ветреная». Безразличное «безветрие» жизни писателя-дачника у А. Битова прерывается бурей, которая застает его за письменным столом на втором этаже дома. Порывы ветра в романе С. Соколова свидетельствуют об освобождении героев, о проникновении в их судьбу высших сил. Апокалипсис в образе текущей вспять реки, которым заканчивается «Школа для дураков», дает знать о себе и в повести А. Битова, причем не только в снах и видениях персонажей о войне, но и в словах «диковатой» песни: Какой большой ветер // напал на наш остров // и снял с домов крыши, // как с молока пену»16. Финал «дачной» темы связан у художников с метафорическим исчезновением преград, разработанным в ключе поэтики двоемирия.
Итак, демонстрируя множественность и смысловую текучесть, оказавшись на границе реально-бытового и трансцендентального миров, «дачный» текст русской литературы последней трети ХХ в. демонстрирует отношения взаимного притяжения и отталкивания с «городскими» текстами. Тесно связанный с культурным фундаментом, мирообраз дачи удивительным образом сохраняет способность города бытийствовать.
13 Толстая 1997, 128.
14 Толстая 1997, 151.
15 Толстая 1997, 129.
16 Битов 2005, 281.
ЛИТЕРАТУРА
Битов А.Г. 2005: Новые сведения о человеке: Роман. Повести. М. Горький А.М. 1990: Пьесы (1901-1935): Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. М. Ловелл С. 2003: Дачный текст в русской литературе Х1Х века // Вопросы литературы. 3, 34-74.
Соколов С. 1999: Школа для дураков. Между собакой и волком: Романы. СПб. Толстая Т.Н. 1997: Любишь — не любишь. Рассказы. М. Трифонов Ю.В. 1985-1987: Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. М.
THE COMPARISON OF «CITY» AND «COUNTRY» TEXTS IN RUSSIAN LITERATURE OF THE LAST THIRD OF THE 20th CENTURY
V. V. Tsurkan
The article reveals the cultural community, as well as relations of attraction and repulsion between the "urban" and "suburban" texts of Russian literature. The author explores the sources and semantics of the models representing the image of the "dacha" in the artistic mind of A. Bitov, and Yury Trifonov, S. Sokolov, T. Tolstaya.
Key words: country the universe, "Petersburg" text, "Moscow" text, space, time
