CC BY
160
Список литературы
1. Балакай А. Г. Словарь русского речевого этикета. - Кемерово. 2007.
2. Вдовина Е. В. Поздравление и пожелание в речевом этикете: концептуальный и коммуникативный анализ. - М., 2007.
3. Зубарева А. А. Формулы русского речевого этикета: социолингвистическое исследование. - Пермь, 2007.
4. Пахомова И. Н. Новые явления в русском речевом этикете. - М., 2008.
5. Тянь Юань. Русский речевой этикет в общественно-политической сфере общения (функционально-прагматический подход). - М., 2007.
О. В. Ланская
Концепты «жизнь» и «смерть» как отражение категории пространства в романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
В статье рассматриваются концепты «жизнь» и «смерть», которые, являясь основополагающими в языковой картине мира, в художественном пространстве текста по-особому высвечивают характер человека, его сущность. В результате исследования категории пространства выявлено, что представления героя о жизни и смерти изменяются под воздействием событий, определяющих судьбу Отечества, а в связи с этим и судьбу каждого человека.
Ключевые слова: концепт, лексико-тематическая группа, сема, синтагма.
Концепты «жизнь» и «смерть» являются основополагающими в языковой картине мира. В художественном тексте с помощью данных ментальных единиц раскрывается авторская модель мира, фиксируются представления писателя об окружающем его пространстве, характеризуется духовный мир человека. В романе Л. Н. Толстого «Война и мир» в эпизоде «Андрей Болконский перед Бородинским сражением» (т. III, ч. 2, гл. XXIV) концепты «жизнь» и «смерть» соотносятся с оппозициями «мир - война», «жизнь - смерть», а также «свет - искусственное освещение». Впервые, вспоминая о прошлом и думая о будущем, князь Андрей представил себе смерть «без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе <...>. И с высоты этого представления всё, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний» [7, VI, с. 211]. Постепенно в сознании героя формируется представление о новой форме мыслимого пространства, в котором нет ничего, что могло бы соотноситься с вещностью реального пространства, его трёхмерным измерением. От-
356
сюда использование в тексте номинаций без тени, без перспективы, без очертаний. Это пространство мыслей и чувств человека, его ощущений и переживаний, пространство настоящего и прошлого, что отражено в синтаксической единице всё, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом [7, VI, с. 211].
Словосочетание холодный белый свет символизирует собой смерть, то есть «невозможность какого-либо выбора, беспощадность» [3, с. 198]. Традиционная поэтическая формула белый свет в значении «неизвестный, открытый мир» [2, с. 558] усиливается прилагательным холодный в значении «отсутсгае тепла, стужа» [1, IV, с. 558]. При этом словосочетание холодный белый свет - это своего рода оксюморон, так как прилагательное холодный имеет сему «холод» и «смерть», а прилагательное белый - сему «тепло» и «жизнь».
Перед Бородинским сражением у Андрея Болконского возникло представление о жизни как волшебном фонаре. Само слово фонарь в значении «родъ коробки со стёклами, для держанья огня, свйга» [1, IV, с. 537] обозначает замкнутое пространство. В сочетании же с прилагательным волшебный в значении «относящшся къ волшебству» [1, I, с. 238] слово фонарь символизирует жизнь, её тайну. Одновременно данная лексическая единица связана с представлением о смерти. Происходит наложение одного мыслимого пространства на другое. При этом «пространство волшебного фонаря» состоит из множества картин, оно театрально: «Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество - как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными!» [7, VI, с. 211]. За каждым ключевым словом (слава, общественное благо, любовь, отечество) в ряду однородных членов, обозначающих жизненный путь Андрея Болконского, его мечты, устремления, разочарования, поиски смысла жизни, скрывается целый мир. Каждое ключевое слово на ассоциативном уровне вызывает дополнительный ряд ключевых слов, организует композиционное целое, восприятие образной системы как единого организма. Так, слово слава в значении «какъ кто слыветъ, прослылъ въ людяхъ; молва, общее мнhнiе о комъ, о чемъ, изв^тность по качеству» [1, IV, с. 215] ассоциируется со словом война, антропонимом Наполеон, топонимами Тулон, Аустерлиц; общественное благо - с топонимом Петербург, антропонимом Сперанский, словосочетанием крепостное право, словами комитет, реформы; слово любовь - с именами собственными Лиза и Наташа, а также со словом отечество. Отечество же для князя Андрея - это отец, сестра, сын, Лысые Горы, Москва, Петербург, Россия. Все перечисленные
357
лексические единицы наряду с семами «любовь», «надежды», «семья» приобретают семы «разочарование», «переосмысление жизненного пути», «бессмысленность бытия». При этом синтагма ложные образы, текстовый синоним слова картины, а также синтагмы дурно намалёванные картины, грубо намалёванные фигуры восходят, с одной стороны, к понятию «жизнь», с другой - к понятию «смерть», к концептам «жизнь» и «смерть».
В преддверии будущего события, величайшего сражения в истории России, для человека, размышляющего о конечности всего живого на земле, всё меркнет и теряет смысл: «Вся жизнь представилась ему волшебным фонарём, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидел вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалёванные картины. "Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, - говорил он себе, перебирая в своём воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня - ясной мысли о смерти < ... >"» [7, VI, с. 211]. Первоначальное восприятие образов (фигур) связано с синтагмой представлялись чем-то прекрасным и таинственным [7, VI, с. 211]. Перед Бородинским сражением это уже грубо намалёванные фигуры; всё просто, бледно, грубо. То есть жизнь в свете грозящей опасности, а возможно, и смерти полностью переосмысливается героем.
В синтаксических единицах холодным белым светом, при ярком дневном свете, при этом холодном белом свете дня; при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня ... [7, VI, с. 211] слово свет соотносится с миром, смоделированным самим героем. В этом мире ярко представлено прошлое и заключено предчувствие трагического будущего. Повторяющиеся определения холодный, белый свет фиксируют пространство, в котором уже нет ничего живого. Оно по своей сути застывшее, созданное в воображении и подвергающееся холодному анализу.
Наслоение одной картины на другую одновременно соотносится с вычленением другого ряда картин: «Три главные горя его жизни в особенности остановили его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России» [7, VI, с. 211]. Слово горе в синтагме три главные горя употреблено в значении «б^да, б^дсгае, несчасле, злополучiе, напасть; тоска, печаль, скорбь, кручина» [1, I, с. 379]. Употреблено данное имя существительное во множественном числе, несмотря на то, что в Сло-
358
варе В. И. Даля оно зафиксировано только в единственном числе. Множественное число имени существительного и имени прилагательного в словосочетании три главные горя придаёт особую эмоциональность предложению, подчёркивает глубину переживаний Андрея Болконского. С точки зрения этимологии, слово горе соотносится со словом гореть, что также подчёркивает особое эмоциональное состояние человека. «Ср. др.-инд. fokas «пламя, жар», а также "мука, печаль, горе"» [8, I, с. 440]. В слове горе через однородные члены (любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России) представлено восприятие человеком пространства на уровне чувства, осмысление им своего жизненного пути, соотношение себя, своей судьбы с историей Отечества. Ключевым словом при этом выступает слово любовь, которое в жизни князя Андрея фактически определяет всё.
После предложений, в которых перечислены главные несчастья в жизни героя, сразу же следует восклицательное предложение «Любовь!..», а также предложения, в которых передаётся история взаимоотношений князя Андрея с Наташей Ростовой: «Эта девочка, мне казавшаяся происполненною таинственных сил. Как же я любил её! Я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! - с злостью вслух проговорил он. - Как же! Я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить её верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А всё это гораздо проще... Всё это ужасно просто, гадко!» [7, VI, с. 211].
В третьем абзаце главы XXIV (т. III, ч. 2) переживания князя Андрея отражены через переход внутреннего монолога в монолог, реализованный в речи (синтаксическая единица с злостью вслух проговорил он), а также через ряд восклицательных неполных предложений. Вначале слово любовь для героя - синоним слов тайна, юность, надежда, счастье. Затем данная лексическая единица приобретает семы «разочарование», «отсутствие веры», «измена», «оскорблённая гордость», «презрение», «ненависть» и восходит к оппозициям «любовь - идеальная любовь», «жизнь - литература (басня)». Противоречивость чувств, которые испытывает Андрей Болконский, отражены в синтаксической единице я делал поэтические планы о любви, в которой трижды нарушена сочетаемость: делал планы, поэтические планы и планы о любви. В СССРЯ зафиксированы следующие ряды сочетаемости: «претворить в жизнь (высок ), осуществить, выполнить, строить»; «План чего: ~ изложения, сочинения, урока, лекции,
359
выступления, доклада, диссертации, книги» [6, с. 383]. Само заимствованное слово план, связанное со словами обдумывать, планировать [8, III, с. 273], противоречит значению слова любовь, так же как противоречат друг другу слова разум и чувство. По П. Я. Черных, слово план восходит к латинскому planum - «плоскость», «равнина», а также к прилагательному planus - «плоский», «ровный» [9, т. II, с. 38]. Обозначает данная лексическая единица «предпрiятiе, намhренье, обдуманное предположенье, порядокъ дhйствiя для достиженья чего либо» [1, III, с. 120]. По А. Г. Преображенскому, план - это «изображеше, чертёжъ плоскости; намл>реше, расчетъ впередъ, рас-порядокъ» [5, II, с. 67]. Все эти значения свидетельствуют о том, что слово план в тексте приобретает семы «рациональное начало», «рациональное чувство», «нечто, лишённое образности и чувства», «нечто, противоречащее стихии жизни».
Противоестественно соотношение в тексте антонимов мальчик -девочка. Слово мальчик употреблено не в прямом смысле. Это ирония. В предложении «О милый мальчик!» слово мальчик имеет семы «юность», «наивность», «искреннее чувство», «обманутые надежды», «разочарование в любви», «неопытность», «насмешка». Одновременно слово мальчик имеет семы «первый брак», «вдовец», «возраст», «разочарование в любви, семейной жизни», «презрение к женщинам», «жизненный опыт». Все эти дополнительно выявленные минимальные значения определяют особенности жизненного пути человека, характеризуют его сложную, противоречивую личную жизнь.
Вначале князь Андрей на уровне образа воспроизводит общее представление о своей жизни (волшебный фонарь). Затем вспоминает всё, что ему было дорого, о чём он мечтал, что стало причиной его горя: слава - общественное благо — любовь к женщине; любовь к женщине - смерть отца - французское нашествие. Затем князь Андрей снова вспоминает о своей любви к Наташе и об отце. При этом синтаксическая единица отец тоже строил в Лысых Горах, союз тоже высвечивают новые семы в слове любовь. Это, в первую очередь, «благополучие семьи», «счастливое будущее», «смысл жизни», т. е. «сама жизнь во всём её многообразии». Всё это свидетельствует о том, что представления Андрея Болконского о своей жизни перед Бородинским сражением отражены в номинациях, входящих в лексикотематическую группу «поиски смысла жизни / счастья» (слава, общественное благо, любовь, отец, княжна Марья, Лысые Горы, Москва, отечество) и определяющих главные ценности для героя. Это любовь, семья, отечество. Одновременно данные понятия приобретают
360
трагическую окраску. Всё определяется пространством смерти. Оппозиция «жизнь - смерть» преобразуется в трёхчленную структуру: «жизнь - смерть - новая жизнь».
Смыслы, восходящие к концепту «смерть», раскрываются через ряд лексико-тематических групп, в том числе лексико-тематическую группу «смерть», в которую входят номинации с семами «действие» (убьёт, возьмут, швырнут, разрядил, придут), «оружие» (ружьё), «человек» (ноги, голова, ухо, нос; француз, французы, солдат, свой), «неприятель», «национальность» (француз, французы): «А завтра меня убьёт - и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружьё около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет» [7, VI, с. 212]. По сути, для героя в свете размышлений о смерти утрачивается оппозиция «свой -француз». Человек представлен, в первую очередь, не как существо духовное, а как плоть, обречённая на поругание и полное исчезновение. Отсюда такая деформация тела, фрагментарное его изображение: возьмут меня за ноги и за голову, использование слов с отрицательной коннотацией: «швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом» [7, VI, с. 212].
Деформация пространства и времени зафиксирована в нарушении построения предложения «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было... чтобы всё это было, а меня не было». Повторяющийся союз чтобы, присоединяющий придаточное предложение чтобы меня убили завтра на уровне лексических единиц умереть и убили, утрачивает своё целевое значение и приобретает причинное: ср. умру, потому что меня убьют завтра. Можно предположить, что на уровне обозначенных глаголов соотносятся понятия «умер естественной смертью» (умереть) и «умер смертью насильственной» (убили). На уровне нарушения сочетаемости употребление глагола убьёт со значением конкретности и глагола убили со значением неопределённо мыслимого производителя действия создаёт образ героя, каждой клеточкой всего своего существа ощущающего приближение смерти. И если в глаголе убили есть, по А. М. Пешковскому, «оттенок воли» [4, с. 79], то в глаголе умереть «выражено как раз нечто прямо противоположное намеренности, нечто совершенно не зависящее от нашей воли» [4, с. 79].
Оппозиция «князь Андрей - княжна Марья» через синтагму испытание, посланное свыше также выявляет отношение героя к смер-
361
ти. Оно в этот момент атеистическое, так как восходит к повторяющимся словам нет, не будут. То есть пространство после жизни в представлении князя Андрея - это отсутствие какого-либо пространства вообще, его отрицание. Смерть - это исчезновение своего «я»: не буду знать, меня не будет, меня не было, меня бы не было. Это инобытие, в котором человека нет и быть не может: «Для чего же испытание, когда его (старого князя Болконского. - О.Л.) уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание?» [7, VI, с. 212]. Последующее восклицательное предложение «Отечество, погибель Москвы!» [7, VI, с. 212] не связано с предыдущим предложением, в котором говорится о смерти отца, и со следующим «А завтра меня убьёт...» на уровне грамматики. Такое необычное построение текста свидетельствует об эмоциональном состоянии героя, его сильнейших переживаниях. На подсознании, а затем и во внутреннем монологе зафиксировано два плана: смерть отца, смерть самого князя Андрея и судьба родины. То есть, думая об отце, сестре, Наташе, думая о самом себе, князь постоянно размышляет о судьбе отечества. Это неотделимо друг от друга.
Таким образом, пространство жизни и смерти в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» в эпизоде «Князь Андрей перед Бородинским сражением» представлено в тексте с помощью концептов «жизнь» и «смерть», которые, взаимодействуя, создают в пространстве художественного текста концепт особой природы, включающий в себе нерасторжимые понятия «жизнь» и «смерть».
Список литературы
1. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. -М., 2006.
2. Колесов В. В. Слово и дело: Из истории русских слов. - СПб., 2004.
3. Копалинский В. Словарь символов / пер. с польского В. Н. Зорина. -Калининград, 2002.
4. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. - М.,
2001.
5. Преображенский, А. Г. Этимологический словарь русского языка. - М.,
1959.
6. Словарь сочетаемости слов русского языка / под ред. П. Н. Денисова, В. В. Морковкина. - М., 1983.
7. Толстой Л. Н. Собрание сочинений: в 22 т. - М.: Худож. лит., 1979 -
1981.
8. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. - М., 2004.
9. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. - М., 2001.
362
