CC BY
19КОНЦЕПТЫ «ДАГЕСТАН», «ДАГЕСТАНСКИЙ» И ИХ СООТВЕТСТВИЯ В ИСТОРИИ ЯЗЫКА РУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
Мугумова А.Л.
Как полагают исследователи, “энциклопедическая” (экстралингвисти-ческая, социокультурная) информация, будучи компонентом той или иной языковой картины мира, находит свое отражение и в топонимах, включая хоронимы, в том числе тех, структура которых отражает естественный рельеф и ландшафты [18, с.188, 190]. При этом этнонимы и обозначения лиц по местожительству (эт-никоны, включающие также названия, образованные от хоронимов) находятся за пределами ономастического пространства [23, с. 205, 209].
Так, хороним-концепт Дагестан, известный с XVII в. и возводящийся к тюрк. (азербайджанско-турецкому) даг (гора) + иран. стан (страна) [2, с.166], начинает использоваться в русской традиции, а точнее в документах русско-дагестанских отношений, лишь со времен Каспийского похода Петра I [21, с.81]. Что же касается русской художественной литературы, то у М.В. Ломоносова в его оде “На день восшествия на престол ея величества государыни императрицы Елисаветы Петровны” (1748) в связи с Каспийским походом Петра Великого говорится лишь о том, что “Все знойны Каспийски бреги, / Где варварски презрев набеги, / Сквозь степь и блата Петр прошел...”. Затем в стихотворении И.И. Дмитриева “К Волге” наряду с Каспием упоминается и Дербент. О Дербенте как Вратах Железных (кальке с тюркского Темир-Капу) говорится и в одах Г.Р. Державина “На возвращение графа Зубова из Персии” и “На покорение Дербента” 1796 и 1797 гг. [10, с. 42, 44 - 46, 442].
Таким образом, хороним Дагестан остается практически неизвестным рус-
ской художественной литературе XVIII -начала XIX вв. Однако вместе с тем, например, еще в 1804 г. П.И. Шаликов в своем “Другом путешествии в Малороссию” пишет о молодых писателях, похожих “на выбегающих из гор лезгинцов, которых никто не ожидает”[24, с. 144].
Последнее свидетельствует о достаточно широкой степени известности именно последнего этнонима русскому общественному сознанию не только к концу XVIII в., но и последующему, как будет показано в последующем изложении, времени. Причем хороним Дагестан был, по всей видимости, и в период Кавказской войны принадлежностью русской книжной речи, а образованный от него адъектив дагестанский впервые отмечается в узуальном словоупотреблении в составе композита Дагестанская область лишь в “Настольном словаре для справок по всем отраслям знания” Ф. Толля и В. Зотова (1863) [25, с. 25].
В связи с этим можно сделать вывод, что русские читатели еще перед началом Кавказской войны имели явно недостаточное представление о Кавказе, его народах и языках. Именно поэтому овладевший впоследствии арабским, персидским и турецким языками А.С. Грибоедов, будучи назначенным секретарем русской дипломатической миссии в Персии, был вынужден обратиться 21 января 1819 г. с письмом к издателю “Сына Отечества” из Тифлиса. Здесь он вместе с В.К. Кюхельбекером занимался “изучением языков и литератур Востока” у А.-К. Бакиханова - переводчика с восточных языков (с 1819 г.) при губернаторе Грузии [20; 11].
Речь в этом письме шла об опубликованной в “Русском инвалиде” 6 января 1818 г. статье, в которой говорилось о про-
© Мугумова А.Л., 2010 1182
исшедшем в Грузии возмущении, главным виновником коего “почитают одного богатого Татарского (!?) князя”. Будущий автор “Горя от ума”, отметив, что это его “и опечалило и рассмешило”, так как упомянутые события на самом деле имели место в Чечне и Дагестане, указал: “На что же нам даны ландкарты, коли в них никогда не заглядывать? Они ясно показывают, что события с Кавказской линии так же не годится переносить в Грузию, как в Литву то, что случилось в Финляндии”. Показательно, что, напечатав возражения А.С. Грибоедова, издатель “Сына Отечества” в своей приписке к вышеупомянутому письму благодарит его автора “за сие известие”, каковое имело “хорошие последствия, без него не имели бы наши Читатели удовольствия получить сие любопытное письмо о крае весьма мало известном” (!).
В дальнейшем в путевых заметках А.С. Грибоедова “От Моздока до Тифлиса” (1818) встречаются еще более достоверные и компетентные данные, связанные с употреблением местных этнонимов, ср.: “Кумычка... Жиды, армяне, чеченцы”. Затем, в январе 1819 г., в путевых записках “От Тифлиса до Тегерана” А.С. Грибоедов упоминает Дагестанские горы. В 1825 г он пишет В.К. Кюхельбекеру из ст. Екатерино-градской о Чечне и Дагестане, С.Н. Бегичеву - об Имаме, под которым подразумевается Кази-Мулла [10, с. 50 - 52, 443 - 445] (см. ниже) в Дагестане.
Развернувшиеся в связи с войной на Кавказе последующие события пробудили у русских писателей интерес к его народам и языкам. Их лексика составила преобладающую часть среди восточных экзотиз-мов, нашедших отражение в языке русской художественной литературы 20 - 30-х гг. XIX в. Однако соответствующие, а также ориентальные (восточные) словесные формы, заимствованные задолго до рассматриваемого периода, были по большей части неизвестны русскому читателю. Обычно они пояснялись в тексте, как это делал, например, А.С. Пушкин в “Кавказском пленнике” (1822) и “Путешествии в Арзрум” (1836), посвященном поездке 1829 г. на кавказский фронт войны с Турцией [14, с. 39, 49].
Нельзя не отметить вместе с тем и то, что, например, в языке произведений А.С. Пушкина кавказской тематики лексика
языков народов Северного Кавказа и Дагестана оказывается представленной в подавляющем большинстве своем усвоениями из местных тюркских языков - кумыкского и ногайского [8]. Что касается восточнокавказских (нахско-дагестанских) языков, то находят отражение лишь лезгинские онимы, которые обнаруживаются в вышедшей из печати в 1848 г. в № 1 журнала “Современник” этнографической повести “Рассказ лезгинца Асана о похождениях своих (писана со слов рассказчика)”. Автор последней, В.И. Даль, заведовал в это время особой канцелярией министра внутренних дел Л.А. Перовского. В основу этого произведения могли быть положены реальные события, ибо рассказчик - герой повести лезгинец Асан - выучил за время службы в армии русский язык. А если быть точнее, в период пребывания в арестантских ротах, которые представляли собой специальные воинские или гражданские формирования из осужденных за тяжкие преступления на работы в крепостях сроком до 40 лет и даже пожизненно [4, с. 49, 53]. Это, как отмечают исследователи, позволяет герою повести использовать в своей речи дублеты и синонимы [26, с. 123] лексических средств родного языка. При этом следует отметить упоминание в данной повести хоронима Дагестан.
В повести получил отражение целый ряд лезгинских имен собственных - топонимов и антропонимов: “Я родом лезгин, из города Кубы... Отец мой... вынужден был скрываться у горцев Дагестана, оставив семейство свое в селении Мангули-кент, неподалеку от Кубы” [10, с. 461, 256]. Названный населенный пункт (лезг. Манкъулидхуьр, или Имамкъуликент), как и упоминаемый в последующем изложении Гадазихор (лезг. Гада-Зейхуьр), действительно, находится в Азербайджане [13, с. 421, 423]. Обращает на себя внимание нехарактерная для настоящего времени передача в русской транслитерации лезгинского имени Гьасан [1, с.65] как Асан, что было присуще русскому языку еще в
XVIII в. [6, с.186 - 187].
В свою очередь, только в повести Л.Н. Толстого “Хаджи Мурат” (1912), действие которой происходит в 1851 - 1852 гг. века как на Северо-Восточном Кавказе, так и в Дагестане, наличествуют, наряду с
1831
онимами различного происхождения, единичные вайнахские (чеченские)лексические апеллятивные элементы [7]. Аналогично в произведениях данного периода, посвященных Дагестану, “сравнительно чаще встречаются высказывания, выраженные материалом тюркских (азербайджанского, кумыкского) языков”, а примеры, включающие материал дагестанских языков, единичны [9; 14].
Что же касается языка русской поэзии, то уже несколько ранее в нем сосуществуют два обозначения. При этом производные от хоронима Дагестан мы находим в произведениях тех авторов, которые побывали в регионе, в частности, в стихотворении А.А. Шишкова “Дагестанская узница” (1824). Показательно, что автор этого произведения, будучи декабристом, служил в 1818 - 1819 гг на Кавказе, где участвовал в нескольких экспедициях против чеченцев и “лезгин”[10, с. 446; 12, с. 201].
Примерно в то же время у К.Ф. Рылеева, не бывавшего на Кавказе, в “Набросках поэмы из Кавказского военного быта” (1825) находим: “Смерть Лезгинца на груди Козака”. Сюда же примыкает стихотворение малоизвестного поэта Дорохова “Лезгинскому кинжалу” (1837), из контекста которого (“...Свободный житель гор / Не в силах постигать душевной нашей лени...”) [10, с. 69, 253, 446] можно предполагать отождествление значений этнонима лезгинец и житель гор, то есть горец.
У другого уже известного русского поэта А.И. Полежаева, принимавшего участие в 1829 - 1833 гг. в военных действиях в Дагестане и Чечне, в поэме “Эрпели” (1830) и стихотворении “Тарки” (1831), которые представляют собой наименования кумыкских населенных пунктов, входивших в состав шамхальства Тарковского, находит отражение иное (от кум. тавлу “горец”) обозначение жителей Дагестана -тавлинец, тавлинка. Ср. в первом из них: “Но больше всех, как якобинцы, / Взбесились жители земли / Под управлением Вали [шамхала Тарковского] - / Неугомонные тавлинцы, / За ними вслед койсубу-линцы”; “...Аул тавлинцев - Эрпели...”; “У них кумыки и тавлинцы...”. Во втором -“.. .Кто не сочтет <и ста> в кармане: / Тому на хвост Тавлинки пост, / Как в рамазане!” [10, с. 174, 177, 181; 19, с. 93 ].
Как и Рылеев, молодой М.Ю. Лермонтов в стихотворении “Прощание” (1832), которое представляет собой разговор “лезгинца молодого” с любимой на фоне гор и “родныхдолин”[15, с. 324], и в поэме “Измаил-Бей” (1832) неоднократно использует этноним лезгинец. Подобное наблюдается, как уже было отмечено, обычно у поэтов, не бывавших в Дагестане либо не имевших с ним каких-либо непосредственных связей. Одноименный герой поэмы встречает между Машуком и Бештау (?!) “лезгинца”, который “уж давно... / Не зрел отечества. Три сына / И дочь младая с ним живут’. Ср. в предшествующем изложении: “Уж Рослам-бек с брегов Кубани / Князей союзных поджидал; / Лезгинец, слыша голос брани, / Готовит стрелы и кинжал” [15, с. 335, 327].
Но в следующем 1833 году М.Ю. Лермонтов поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где обучается с сыновьями шамхала Тарковского Шах-Вали и Мехти (Г)асан-Ха-ном. С последним поэт служил в одном полку до 1835 г [3, с. 65]. Тогда же он публикует поэму “Хаджи-Абрек”. Она представляет собой “рассказ старого лезгина” (до этого - “лезгинец дряхлый и седой”), которому внимают уздени аула Джемат, в нем наряду с лезгинцем и лезгинкой он упоминает хороним Дагестан. При этом “черкес” Хаджи (Абрек), разыскав похищенную князем Бей-Булатом дочь старика “лезгинкуюную” Леилу, обращается к ней: “Еще вопрос: ты не грустила / О дальней родине своей, / О светлом небе Дагестана”[15, с. 418 - 419, 421, 423 - 424].
Если принять во внимание прототип похитителя Леилы чеченского наездника Бей-Булата Таймиева, которого, по сведениям историков, в сражениях поддержал “только остаток лезгин”, позволяет согласиться с тем, что последний, проезжая через отождествляемый с Джематом аварский аул Чиркей достаточно далеко - в Чечню, мог умыкнуть и увезти с собой дочь старика “лезгина”. Об этом могли рассказать М.Ю. Лермонтову сыновья шамхала Тарковского [3, с. 48], под влиянием которых, надо полагать, представления автора поэмы о соответствующих реалиях могли претерпеть изменения. Ведь уже в повести “Тамань”, где описываются события, действительно имевшие место в его жизни в сентябре 1837 г. [17,
с. 559], встречаем адъектив дагестанский в контексте: “Увы! Моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал - подарок приятеля - все исчезло” [16, с. 509].
Использование данной формы могло быть обусловлено не только пребыванием поэта на Кавказе (годы первой ссылки), но и тем, видимо, обстоятельством, что к указанному времени, как свидетельствует название стихотворения С. Стромилова “Дагестанская ночь” (1839) [10, с. 254, 460], соответствующее обозначение стало более распространенным.
В дальнейшем во время второй и последней ссылки на Кавказ М.Ю. Лермонтов в черновом варианте стихотворения “Валерик” (1840) использует фразу “В Чечню, к аварцам, в Дагестан”, которая в каноническом варианте звучит следующим образом: “В Чечню, в Аварию, к горам”. Причем под упоминаемым в нем “мирным татарином, совершающим намаз”, поэт, по всей видимости, подразумевает кумыка [3, с. 81 - 82].
После сражения под Валериком М.Ю. Лермонтов в составе отряда генерала А.В. Га-лафеева, проследовав через крепость Внезапную (у кумыкского с. Эндирей) и Миатлинскую переправу через р. Сулак (см. ниже), побывал (пять дней) в Темир-Хан-Шуре (собственно Дагестане) и тем же путем вернулся в Грозную. Впечатления от этого похода отразились в стихотворении “Сон” (1840), в котором поэт троекратно использует хороним Дагестан [17, с. 125, 726]. В написанном же, по-видимому, в 1841 г. очерке “Кавказец” Лермонтов упоминает “андийскую [из с. Анди в Дагестане] бурку” и “кинжал - старый базалай” по имени кумыкского мастера [3, с.109], его герой - “настоящий кавказец” - “легонько маракует по-татарски”[16, с. 591], то есть, надо полагать (см. ниже), по-кумыкски.
Наиболее достоверно уровень этноа-реальных и языковых представлений рассматриваемого времени находит отражение в произведениях А.А. Бестужева-Мар-линского, который в 1831 г. в “Письмах из Дагестана” сообщает следующее: “Верх... треугольника [образуемого реками Самур и Койсу] заселен лезгинскими племенами, известными под общим названием тавлинцев (от тав - гора)”, объяснив при
этом значение хоронима Дагестан как “страна гор”. В дальнейшем изложении он говорит о том, что “Кази-мулла [имам - см. выше] ... явился в Дагестане с сильным войском тавлинцев и чеченцев; владения шамхала подняли оружие. Хлынули к Тар-кам лезгины... К счастью, один татарин, из числа преданныхшамхалу...” [5, с. 5 - 6, 8, 10] (речь в последнем случае идет о кумыке, так шамхалы были верховными кумыкскими правителями).
Приведенная выше и предшествующие интерпретации этого этнонима обусловлены тем, что носители местных тюркских языков, к примеру, кумыкского, вследствие известной его схожести с другими тюркскими, в частности татарским, языками именовались в русской традиции рассматриваемого времени “татарами”. Следовательно и под упоминаемым в стихотворении “Валерик” “мирным татарином, совершающим намаз”, поэт мог подразумевать кумыка [3, с. 81 - 82].
Об уровне соответствующих представлений первой половине XIX в. свидетельствует “Обзор политического состояния” за 1840 г., в котором в “Племя татар” на правом фланге Кавказской линии включались ногайцы и карачай, на левом - андреевские, аксаевские и костековские кумыки (кумыкское владение), проживающие между реками Терек и Сулак, Каранагай, жители которого “состоят в ведении главного кумыкского пристава”, “обитают по ущелье р. Сулака и кочуют по степям Кумыкским”, а также Владение Тарковское, принадлежащее к Северному Дагестану. За ними следуют “Племена Дагестанские (Племя лезги или леки)” с подразделениями, включающими в числе прочих Центральный, Нагорный и Южный Дагестан [11, с. 224 - 225, 137, 231 - 240].
Соответственно уже позднее Ф.М. Достоевский в “Записках из мертвого дома” (1861 - 1862), повествующих о пребывании на каторге в 1849 - 1854 гг., говорил о “кавказских горцах” (в другом месте -“черкесах”) и упоминал среди них “двух лезгин, одного чеченца и троих дагестанских татар” (кумыков). Именно о Дагестане автор говорит с одним из последних, выучившимся “прекрасно говорить по-русски” - Алеем [11, с. 314, 315, 322, 325, 327]. Возможно, что в создании его образа “немалую роль сыграло знакомство
1851
Достоевского в период семипалатинской ссылки с русским офицером казахского происхождения Ч.Ч. Валихановым” [22, с. 39], также носителем одного из тюркских языков, именовавшихся в традиции того времени “татарскими”, а их носители -“татарами”.
Не случайно в 1857 г. брат Л.Н. Толстого Н.Н. Толстой (1823 - 1860 гг.), служивший с 1844 г. в Чечне и Засулакской Кумы-кии, упоминает в очерках “Охота на Кавказе”, с одной стороны, “говорящих по-ку-мыцки татар кумыцкого владения”, кочующих ногайцев, работника-ногайца в Тару-мовке, русской помещичьей деревне на Тереке. С другой - “горцев, то есть жителей Нагорного Дагестана, Тушетии, Осетии и вообще племена, живущие по главному кавказскому хребту”, против опостав -ляющихся “мирным татарам” (один из них “ходит воровать в горы”), а также горы “в Чечнях и Тавлии”[10, с. 283 - 285, 304 -305, 301, 307, 303, 312 -313, 315].
Причем упомянутое выше кумыкско-русское Тавлия у Н.Н. Толстого оказывается синонимичным хорониму Дагестан. Таким образом, рассмотренный практический материал отражает начальную стадию использования анализируемых концептов, когда они функционируют наряду с прочими своими прямыми и этнонимическими соответствиями.
В дальнейшем же в узуальном русском словоупотреблении этноним татары стал отождествляться с нерусскими (мусульманскими) народами, в том числе Кавказа, в целом (у Н.С. Лескова в “Очарованном страннике” (1873): “...Были мы в погоне за татарами, а те... ушли за реку Койсу. Тех Койс в том месте несколько: которая течет по Андии, так и зовется андийская, которая по Аварии - зовется аварийская Кой-са, в то корикумуйская и кузикумуйская, и все они сливаются, и от сливу их зачинается Сулак-река” [10, с. 404]).
Следует отметить в рассматриваемом смысле и то, что к концу исследуемого времени этногеографические представления русского читателя о Дагестане могли существенно расшириться (упоминание Е.А. Вердеровским в очерке “Плен у Шамиля” (1856) “проводников-лезгин”, “дидойских женщин в Дидо”, “аула Анди или, как его называют русские, Андия” в Северо-Западном Дагестане [10, с. 271]).
Литература
1. Абдулмуталибов Н.Ш. Словарь лезгинских личных имен. Махачкала, 2004.
2. Агеева Р.А. Страны и народы: происхождение названий. М., 1990.
3. АджиевА.М., Хидирова Э.С. Лермонтов и Дагестан. Махачкала, 1999.
4. Апиев К. М.-С. Йырчи Казак и “сибирская” ссылка из Кумыкии в 50 - 60-е гг.
XIX в. // Вести Кумыкского научно-культурного общества. 2004. Вып. 11
5. Бестужев-Марлинский А.А. Сочинения. М., 1958. Т. 2.
6. Биржакова Е.Э., Войнова Л.А., Кути-на Л.Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII в. Л., 1972.
7. Гусейнов Г.-Р. А.-К. Некоторые экс-тралингвистические условия ограничения текстообразующих потенций вайнахских слов в текстах русской художественной литературы XIX века о Кавказе // Семантика и структура предложения и текста: Сборник статей. Грозный, 1981.
8. Гусейнов Г.-Р. А.-К., Мугумова А.Л. А.С. Пушкин и языки народов Северного Кавказа и Дагестана (на материале произведений кавказской тематики) // Функционирование языковых единиц разных уровней в тексте: Сборник статей. Махачкала, 2003.
9. Гюльмагомедов Г.А. Дагестанские регионализмы в русскоязычной художественной литературе и их лексикографическая практика: Автореф. ... канд. филол. наук. Махачкала, 1995.
10. Дагестан в русской литературе. Махачкала, 1960. Т. 1.
11. Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20 - 50-е гг. XIX в: Сборник документов. Махачкала, 1957.
12. Декабристы: Биографический справочник. М., 1988.
13. Лезгинско-русский словарь. М., 1966.
14. Лексика русского литературного языка XIX - начала XX вв. М., 1981.
15. Лермонтов М.Ю. Сочинения. М., 1988. Т. 1.
16. Лермонтов М.Ю. Сочинения. М., 1988. Т. 2.
17. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.
18. Мельникова Ю.Н. Внутренняя форма древненемецких топонимов как зеркало культурной и языковой картины мира // I Международная научная конференция
“Язык и межкультурная коммуникация”: Сборник статей. Астрахань, 2007.
19. ПолежаевА.И. Сочинения. М., 1988.
20. Попов А.И. Русские писатели на Кавказе. Баку, 1949. Вып. 1.
21. Русско-дагестанские отношения в XVIII - начале XIX в. М.,1988.
22. Сеитов М.М. Образ Алея в “Записках из Мертвого дома” Ф.М. Достоевского и Ч.Ч. Валиханов: к изучению предъевра-зийства писателя // Филологические на-
уки. 2009. № 5.
23. СуперанскаяА.В. Общая теория имени собственного. М., 1973.
24. Словарь русского языка XVIII в. СПб., 2000. Вып. 11.
25. Словарь современного русского литературного языка. М., 1993. Т. 4.
26. Чикова ТВ. Лексические заимствования в произведениях В.И. Даля (Казака Луганского): Дис. ... канд. филол. наук. Владивосток, 1993.
ФАРИНГАЛИЗАЦИЯ КАК ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ ПРИЗНАК В СИСТЕМЕ ФОНЕМ КАСАГУМАХИНСКОГО ГОВОРА ДАРГИНСКОГО ЯЗЫКА Гусенова Н.М.
Проблема фарингализации функционального признака в системе фонем касагумахинского говора даргинского языка активно дискутировалась в научной прессе в 60 - 80-е гг. XX в. Взгляды специалистов по этому вопросу оказались весьма противоречивыми. По мнению Н. Трубецкого, фарингализован-ные гласные в восточнокавказских языках обусловлены эмфатически-смягченными согласными, то есть они являются результатом модификации [6, с. 11 - 12]. Модификация гласных в соседстве с фаринга-лизованными согласными была отмечена П.К. Усларом, хотя он не указывал, что согласный, который оказывает влияние на примыкающий гласный, по своей природе является фарингализованным звуком [5, с. 6]. Е.А. Бокарев допускал возможность проследить наличие в общедагестанском праязыке фарингализованных гласных, артикуляция которых характеризуется напряжением зева [2, с. 83].
В последующих исследованиях по дагестанским языкам взгляды на природу фарингализации существенно изменились. Большинство коренных языков Кавказа обладает, кроме звуков обычного фарингального прохода, образуемых сужением межсвязочного прохода, звуками эмфатического фарингального ряда, которые формируются сужением в области
© Гусенова Н.М., 2010
входа в гортань с участием надгортанника [4, с. 87]. Эмфатические ларингалы неустойчивы, многие языки их утратили, они трудно поддаются реконструкции. В диалектах даргинского языка они хорошо сохранились.
В дагестанских языках нет унифицированной графемы для каждого фарингали-зованного звука, за исключением спирантов г1 и х1 (в системе согласных), так, например, Е.Ф. Джейранишвили, В.Н. Пан-чивидзе, Г.Х. Ибрагимов, А.Е. Кибрик (когда пользуются транскрипцией на основе кириллицы) к основной графеме добавляют вертикальный знак (/), см.: удин. и1, уI, э/, о/, а/; рутул. и/, у/, э/, ы/, о/, а/; цах. а/, и/, ы/, о/, у/, э/. Перечень фарингализованных гласных здесь неполный, добавка к основной графеме такого знака (ь) придает ему палатальность, к тому же в языках лезгинской группы существуют палатальные фонемы переднего ряда аь, уь, оь, характерные для азербайджанского языка; стало быть, такая передача фарингализованных согласных ущербна, недопустима; в лакском языке в алфавит включены аь, оь, э (е) для передачи фарингализованных гласных (к графеме э графема ь не добавлена, поскольку в лакском э (е) как фонема отсутствует; на практике фарингализацию передают также графемами я, ю, что осложняет орфографию языка). В даргин-
