CC BY-NC-ND
176
С. Шахбаз
КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ МЕТАФОРЫ В АНГЛИЙСКОЙ И РУССКОЙ ПОЭЗИИ: СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ
В статье сравниваются английские и русские концептуальные метафоры: любовь - смерть, любовь - болезнь, любовь - боль, любовь - огонь.
Ключевые слова: поэзия, метафора, концепт.
Образ можно считать одним из центральных лингвопо-этических понятий, которое обеспечивает необходимую связь между уровнем языкового выражения и художественным содержанием произведения. Словесный поэтический образ можно определить как непрямое, ассоциативное выражение одного предмета или явления в терминах другого в соответствии с глобальным эстетическим замыслом автора. Эта обусловленность глобальным замыслом автора является существенным фактором в понимании сути образа и отличает образ от простого тропа или фигуры речи. Отождествление образа с тропами привело бы к упрощению этого понятия, так как образ - это не просто употребление слова в переносном смысле, а непрямой, ассоциативный способ выражения некоего художественного содержания.
Можно предположить, что поэтические образы не создаются каждый раз заново, а представляют абстрактную модель или аналогию, но в индивидуальном авторском воплощении. Поэты и писатели используют уже существующие модели, или парадигмы, приспосабливая их к своим художественным целям1. По определению Н.В. Павлович, «парадигма образа - это ряд сходных с ним образов, который состоит из двух устойчивых смыслов, связанных отношением отождествления» [Павлович «Язык...», 14]. Согласно Павлович, исследовавшей обширный материал русской поэзии, «каждый поэтический образ <...> имеет инвариант, то есть реали-
© Шахбаз С., 2010
зует некую парадигму» [Павлович «Язык...», 59]. Этот инвариант образа существует, если можно так выразиться, в поэтической понятийной картине мира.
В этой связи уместно вспомнить работу американских ученых Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Метафоры, которыми мы живем», в которой высказывается мысль о том, что метафоры пронизывают всю нашу жизнь и проявляются не только в языке, но и в мышлении, и в действии. Сами процессы мышления человека в значительной степени метафоричны [Lakoff, Johnson]. Метафоры пронизывают всю нашу повседневную жизнь и проявляются не только в языке, но и в мышлении и в действии. Обыденная понятийная система человека носит преимущественно метафорический характер, причем он этого даже не замечает. При этом метафоры как языковые выражения возможны именно потому, что существуют метафоры в понятийной системе человека [Леонтьева, 57]. Эти положения иллюстрируются в книге такими «метафорическими понятиями» (или «концептуальными метафорами»), как "argument is war", "time is money", "life is a gambling game", "the mind is a container", "ideas are plants", "understanding is seeing" и др.
Самый яркий пример, который приводят Лакофф и Джонсон, "time = money". Действительно, если вспомнить слова и выражения, которые используются с понятием "time", то видно, что в большинстве случаев они могут сочетаться и с понятием "money". То же самое относится к русскому языку. "You are wasting your time" -«Вы тратите время», "You will save your time this way" - «Так Вы сэкономите время», "I've invested a lot of time in her" - «Я вложил в нее много времени», "The flat tire cost me an hour" - «Спущенное колесо стоило мне часа работы», "You're running out of time" -«Ваше время заканчивается». По мнению Лакоффа и Джонсона, это объясняется тем, что в западной культуре время особенно ценится, так как его запасы ограничены. «В нашей культуре метафора ВРЕМЯ - ДЕНЬГИ проявляется весьма многообразно: повременная оплата телефонных разговоров, почасовая оплата труда, тарифы за пользование гостиницей, годовые бюджеты, проценты по займам, выполнение общественных обязанностей, связанное с "выделением" для них определенного времени. <...> Мы относимся к времени как к очень ценной вещи - как к ограниченным ресурсам и даже как к деньгам - и соответствующим образом осмысливаем его».
Кроме структурных метафор, когда одно понятие «структурно упорядочивается в терминах другого», Лакофф и Джонсон рассматривают и ориентационные метафоры, где целая система понятий организовывается по образцу некоторой другой системы.
Это напрямую связано с тем, как наше тело существует в физическом мире. Сюда относится вся гамма нашего чувственного ориентационного восприятия окружающей среды, основанного на противопоставлениях типа «верх - низ», «внутри - снаружи», «передняя сторона - задняя сторона», «глубокий - мелкий», «центральный - периферийный». Развивая эту мысль, можно применить эту теорию и к другим способам восприятия окружающей среды человеком: визуальным, осязательным, обонятельным, вкусовым и т. д. В этом случае систему противопоставлений можно расширить: «горячий - холодный», «светлый - темный», «мягкий - жесткий», «кислый - сладкий» и т. п. В то же время при выстраивании подобных теорий необходимо учитывать, что все они действуют в определенном культурно-историческом контексте.
Отталкиваясь от этой теории, которая касается повседневного языка, логично предположить, что то же самое происходит и в языке поэтическом. По аналогии с концептуальными метафорами в обыденном языке можно выделить концептуальные метафоры в поэзии. В поэзии существует целый ряд устойчивых аналогий, в рамках которых создаются образы. Например, жизнь может интерпретироваться как дорога, путешествие, театр, игра, свет и т. п. Солнце отождествляется с золотом, луна - с серебром, старость - с осенью, весеннее цветение - со снегом и т. д.
Известно, что в поэзии образному переосмыслению чаще всего подвергаются абстрактные понятия, такие как «время», «жизнь», «смерть», «любовь».
Любовь - чувство, которое способно подвигнуть человека на любые поступки, - всегда была в центре внимания поэтов всех времен. Любовь воспевали и проклинали, от нее сходили с ума и ею излечивали душу, в любви обретали счастье и мучились. Это была излюбленная тема еще античных лириков. Ради любви отправлялись на подвиги в Средние века, ее воспевали в эпоху Возрождения, из-за нее сражались на дуэлях. Каждый нормальный человек хоть раз в жизни испытывает это порабощающее чувство. Любовь способна вознести человека и в то же время сокрушить. Но как бы то ни было - это всегда сильное эмоциональное потрясение. Именно любовные переживания очень часто становятся источником вдохновения поэтов. Да и читатель уже настолько привык к тому, что «любовь никогда не бывает без грусти», что порой романтическая лирика без боли просто не воспринимается серьезно.
Изучение лирической английской поэзии показало, что одними из наиболее распространенных концептуальных метафор, касающихся любви, в поэтическом языке являются: 1) любовь - болезнь, 2) любовь - боль, 3) любовь - потеря свободы, 4) любовь - огонь.
Аналогичные концептуальные метафоры встречаются и в русской поэзии2, однако в силу культурных особенностей и национальной поэтической традиции поэты зачастую выделяют в этих образах разные аспекты.
1) Любовь - болезнь
Состояние влюблённого очень часто, напоминает состояние нездорового человека. Повседневный английский язык изобилует метафорами, которые восходят к аналогии "love is madness" («любовь - безумие»): "She drives me crazy", "he's gone mad over her", "she is madly in love with him". Все эти метафоры мёртвые и настолько прочно вошли в повседневный обиход, что мы уже не замечаем их творческую составляющую. Они являются не более чем носителями информации, главная задача которой донести до слушателя/ читателя, что влюблённый настолько одержим предметом своего обожания, что готов ради него на любые поступки, порой не контролируя себя, как психически нездоровый человек. В поэзии «любовь - безумие» становится частью более общей концептуальной метафоры «любовь - болезнь». Строки, относящиеся к ней, дают нам более сложную, чем в повседневном языке, картину. Метафоры, отражающие душевные переживания, уже не являются простыми носителями информации. Они являются частью законченных произведений, в которых все компоненты взаимосвязаны и выполняют определённую роль. Концептуальные метафоры, реализуясь в поэтических контекстах приобретают новые оттенки.
Любовь относится к состоянию души, сознания: "Love is a torment of the mind" (Samuel Daniel) и к физическому состоянию тела влюблённого человека. Любовь может иметь симптомы, как в случае реального заболевания: "Lips and eyelids pale", "cheek... cold and white", "heart beating loud and fast" (P. B. Shelly). Чаще всего эта болезнь неизлечима: "Love is a sickness full of vows/All remedies refusing" (Samuel Daniel). В некоторых случаях любовь прямо сопоставляется с физическим недугом и рассматривается как конкретная болезнь: Love is a universal migraine" (Robert Graves), в других используется более общее слово - "plague", которое может реализовать как прямое, так и переносное значение: "Love might make me leave loving, or might try/A deeper plague, to make her love me too" (John Donne), "Orpheus I am, come from the deeps below,/To thee fond man the plagues of love to show" (John Fletcher). Но подавляющее большинство стихотворений описывают состояние влюблённого человека, используя симптомы некоего абстрактного физического недомогания: "...I starved for you;/My throat was dry and my eyes hot to see" (Rupert Brooke) "And who could play it well enough/If deaf and dumb and blind with love?" (W. B. Yeats);
'A bright stain on the vision/Blotting out reason" (Robert Graves). Влюблённому человеку кажется, что он умирает: "When sighs have wasted so my breath/That I lie at at the point of death" (Henry Howard), но сама смерть представляется избавлением от мук: "Oh! Press it [heart] close to thine again/Where it will break at last" (P. B. Shelley).
Концептуальная метафора «любовь - болезнь» реализуется также с помощью глагола "to cure", особенно в сочетании с "heart": "Love is the passion which endureth,/Which neither time nor absence cureth" (Mary Anne Lamb); "A fairer hand than thine shall cure/That heart which thy false oaths did wound" (Thomas Carew); "But wilt thou cure thine heart:/ Of love and all its smart" (Thomas Beddoes).
В русской поэзии любовь в первую очередь - это болезнь души. В английской лирике любовь рассматривается как болезнь сердца, а слово «душа» ('soul') используется лишь в единичных случаях: "No torment is so bad as love,/So bitter to my soul can prove" (Robert Burton); "My wounded soul, my bleeding breast,/Can patience preach thee into rest?" (John Dryden). В русской поэзии этот «недуг» души поэты зачастую сравнивают с сердечным, а сердце и душа используются здесь как синонимы: «И ты со мной, о лира, приуныла/Наперсница души моей больной!» (Пушкин); «Но сердечного недуга/Не смогла ты утаить» (Лермонтов); «Болезнь в груди моей, и нет мне исцеленья (Лермонтов); «<душа> Одной заветной отдалась любви/И ей одной дышала и болела» (Тютчев); «Ты молнией сверкнул в глухой пустыне/Больной души...» (Ап. Григорьев); «Лишь больное сердце не залечит раны!» (А. Толстой).
Так же как и в английской поэзии, концептуальная метафора «любовь - болезнь» находит свое выражение в русской лирике через лексику, описывающую симптомы болезни. Так, например, у лирического героя Пушкина холодеют руки: «Мои хладеющие руки/Тебя старались удержать» (Пушкин). У влюбленной героини Лермонтова темнеет в глазах и учащается сердцебиение, что характерно для предобморочного состояния: «Но буквы все сливалися <у нее> под ними.../И сердце сильно билось - без причины, -/ <...>/Безумный! ты не знал, что был любим» (Лермонтов). В других стихотворениях состояние влюбленности вызывает повышение температуры и жар: «...каждый ваш случайный, беглый взгляд/ Меня порой кидает в жар и холод...» (Ап. Григорьев), «Вы слушали - и бред его больной/<...>/И то, что он томим недугом злым/ И что недуг его неизлечим./<...>/... с ним была невольно лихорадка...» (Ап. Григорьев), «Хоть весь в лихорадочном был я огне» (Ап. Григорьев); «Когда кипит и стынет кровь» (Тютчев). В некоторых случаях влюбленному трудно дышать: «Ох, я дышу еще
болезненно и трудно,/Могу дышать, но жить уж не могу» (Тютчев); «И всё, что душно так и больно/Мне давит грудь...» (Ап. Григорьев).
Аналогия между любовью и безумием прослеживается и в поэзии, так же как в повседневном языке. Таким образом, например, "love is madness" в каждом отдельно взятом тексте будет поворачиваться новыми гранями: "The mystic deliria, the madness amorous, the utter abandonment" (Walt Whitman); "And to be wroth with one we love,/Doth work like madness in the brain" (Coleridge), "Love's madness he had known" (John Keats), но чаще всего она является малой парадигмой, входящей в большую парадигму «любовь - болезнь».
Как и в английской поэзии, в русской любовной лирике своё крайнее выражение «любовь - болезнь» находит в такой разновидности этой концептуальной метафоры, как «любовь-безумие». В подавляющем большинстве стихотворений о любви встречается либо слово «безумие», либо его производные и синонимы: «безумство», «безумный»: «Забыть, что незабвенно! женский взор!/ Причину стольких слёз, безумств, тревог!» (Лермонтов); «О, называй меня безумным! Назови/Чем хочешь; в этот миг я разумом слабею/И в сердце чувствую такой прилив любви,/Что не могу молчать, не стану, не умею!/Я болен, я влюблён» (А. Толстой); «К чему тебе внимать безумства и страстей/Незанимательную повесть?» (Пушкин).
Это состояние приносит лирическому герою огромные страдания: «Так вот кого любил я пламенной душой/<...>/С таким безумством и мученьем!» (Пушкин); «Но доколе страданьем и страстью/Мы объяты безумно равно» (Ап. Григорьев); «Безумец! для чего тревожишь/Ты сердце бедное своё?» (Некрасов). В этом стихотворении Некрасова прямо не говорится, что это безумство приносит страдания, но это становится понятно из контекста. В словосочетании «бедное сердце» на это указывает прилагательное «бедное», которое обладает негативной коннотацией. А вопрос, обращённый к лирическому герою, намекает на бессмысленность переживаний, которые испытывает влюблённый.
В некоторых случаях это состояние спровоцировано неразделённой, несчастной любовью: «И каждый миг в унылом сердце множит/Все горести несчастливой любви/И все мечты безумия тревожит!» (Пушкин). В других оно вызвано чувством ревности: «Простишь ли мне ревнивые мечты,/Моей любви безумное волненье?» (Пушкин). Но в состоянии безумства, которое в этих стихотворениях становится синонимом любви, лирический герой может находить наслажденье: «Страстей безумных и мятежных/ Как упоителен язык!» (Пушкин).
Среди исследуемого материала были обнаружены стихотворения, где безумие передается словами и выражениями, которые больше характерны для разговорной, а не поэтической речи: «Как помешанный, днями брожу» (Ап. Григорьев); «Коль любить, так без рассудку» (А. Толстой); «Ты покачала головой,/Сказав, что болен разум мой, Желаньем вздорным ослепленный» (Лермонтов). Среди этих примеров, безусловно, особняком стоит интерпретация безумства Лермонтовым, который определяет его как «расстройство мозга»: «Расстройство мозга иль виденье сна./Я не могу любовь определить» (Лермонтов).
2) Любовь - боль
Любая болезнь связана с болью и страданиями, душевными и физическими. Эта парадигма лексически воплощается в английской поэзии в слове "pain" и его синонимах, таких как "ache", "torment", "agony", "smart" и т. п., например: "Love is a torment of the mind,/A tempest everlasting" (Samuel Daniel); "No torment is so bad as love,/So bitter to my soul can prove" (Robert Burton); "...my tears, as floods of rain,/Bear witness of my woeful smart" (Henry Howard); "If thou wilt ease thine heart/Of love and all its smart" (Thomas Lovell Beddoes); "Love - what is love? A great and aching heart" (R. Stevenson).
Говоря о боли, поэты могут также указывать на неё через реакцию страдающего человека ("to moan", "to groan") или метафорически используя слова, обозначающие понятия, ассоциирующиеся с болью ("wound", "bleed", "thorn" и т. п.): "Hark and beware unless thou hast lov'd ever,/Belov'd again, thou shalt see those joyes never./Hark how they groan that dy'd despairing" (John Fletcher); "Love's madness he had known:/Often with more than tortured lion's groan/Moanings had burst from him" (Keats); "But my fause luver staw my rose,/And left the thorn wi' me" (Robert Burns); "Could no other arm be found,/Than the one which once embraced me,/To inflict a cureless wound?" (George Byron); "Still must mine <heart>, though bleeding, beat;/And the undying thought which paineth/Is - that we no more may meet" (George Byron); "Lovers when they lose their breath,/Bleed away in easie death (John Dryden, Song); "My wounded soul, my bleeding breast,/Can patience preach thee into rest?" (John Dryden). Значение слов, относящихся к боли, усиливается за счёт определений ("unending pain", "cureless wound"). Не каждая рана является смертельной для любящего, но даже тем, кому удаётся их залечить, они ещё долго напоминают о себе: "Your form does to my fancey bring,/And makes my old wounds bleed anew" (Edmund Waller); "To free the hollow heart from paining -/They stood aloof, the scars remaining" (Coleridge).
Боль от неразделенной любви лишает жизнь радости и наполняет ее грустью и безысходностью: "Can true love yeeld such delay/Converting joy to pain?" (Thomas Campion); "Tis cruel to prolong a Pain,/And defer a Joy" (Sir Charles Sedley); "It is ane pain, and double train/Of endless woe and care" (Alexander Scott). В некоторых случаях поэты подчёркивают, что эта боль невыносима: "When raging love with extreme pain/Most cruelly distrains my heart" (Henry Howard); "The pain of loving you/Is almost more than I can bear" (David Lawrence); "No torment is so bad as love" (Robert Burton). Крайняя степень мук влюбленного человека выражается словом "agony": "Ah! Love was never yet without/The pang, the agony, the doubt" (George Byron, Translation); "We clamoured thee that thou would'st please/Inflict on us thine agonies" (Thomas Hardy); "If queens and soldiers have play'd high for hearts,/It is no reason why such agonies/Should be more common than the growth of weeds" (John Keats). Избавить от этих мук, по мнению некоторых поэтов, может только смерть: "Your love by ours we measure,/ Till we have lost our treasure;/But dying is a pleasure,/When living is a pain" (John Dryden); "Sweet is true love tho' given in vain, in vain;/And sweet is death who puts an end to pain" (Alfred Tennyson).
Но без страданий не может быть настоящей любви, они возвышают любовь, делают ее глубже. Влюбленные культивируют в себе страдание, а иногда даже упиваются и гордятся им, поэтому "pain" часто сочетается с такими «позитивными» понятиями, как "pleasure", "pleasing", "to content": "And what pleasing pains we prove/When we first approach Loves fire!" (John Dryden), "That she ... might take some pleasure of my pain" (Sir Philip Sidney); "I feed a flame within, which so torments me/That both pains my heart, and yet contents me:/'Tis such a pleasing smart, and I so love it,/That I had rather die than once remove it" (John Dryden).
Лучше всего отношение между любовью и болью выразил А. Каули (Abraham Cowley): "A mighty pain to love it is/And 'tis a pain that pain to miss":
Концептуальная метафора «любовь - боль» в русской поэзии выражается с помощью слов «мука», «мученье», «мучительный», реже - «страданье» и «боль». Страданья в любви связаны с тем, что влюбленного либо отвергают, либо его терзают сомнения или ревность. Эти душевные переживания для влюбленного мучительны. Подобные примеры можно найти и в русской поэзии: «Он пел любовь - но был печален глас;/Увы! он знал любви одну лишь муку» (Жуковский); «...юноши, внимая молча мне,/Дивились долгому любви моей мученью» (Пушкин); «И снова робкая любовь/Тебе
прошепчет суеверно/Слова мучительных страстей» (Веневитинов); «Любя, страдая, грустно млея,/Оно <сердце> изноет наконец...» (Тютчев). Неизвестность доставляет влюбленному дополнительные страдания: «И вновь ему ты посылаешь муки/Сомнения догадок и тревог, - /<...>/Я мучился: я плакал и страдал» (Некрасов). Эти примеры можно продолжить3.
В вышеприведенных примерах любовь и страдание в сознании поэтов синонимичны. В других случаях влюблённые подчёркивают, что причиной этих страданий является не сама любовь, а именно женщина: «Кто скажет мне... <...> Что для мученья моего она,/Как ангел казни, богом создана?» (Лермонтов); «...зову я этим/любимым именем все муки жизни» (Ап. Григорьев); «Вы рождены меня терзать» (Ап. Григорьев).
Сильные душевные переживания могут вызывать ироничное отношение возлюбленной к своему поклоннику:
Тебе смешны мучения мои; Но я любим, тебя я понимаю. Мой милый друг, не мучь меня, молю: Не знаешь ты, как сильно я люблю, Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
А.С. Пушкин
Подобная насмешка в стихотворении Лермонтова перерастает в презрение: «Презренья женского кинжал/Меня пронзил... но нет - с тех пор/Я все любил - я все страдал».
Но эти страдания не всегда разрушительны для человека, они обогащают его жизненный опыт. Так, в стихотворении Батюшкова страдания и муки любви используются как синоним новым чувствам, которые поэт смог испытать, только влюбившись: «В твоем присутствии страдания и муки/Я сердцем новые познал». Веневитинов отождествляет «любовь» и «мученья», говоря о том, что ему еще не приходилось испытывать этого чувства: «Я много в жизни распознал,/В одной любви не знал мученья». Ап. Григорьев подчеркивает, что влюбленный человек каждый день открывает для себя в жизни новые, до сих пор неведомые ему стороны: «День ото дня страдание и страсть/Все новые вам тайны открывали... »
Все эти душевные переживания, которые у поэтов находят свое воплощение в словах «мука», «страданье», «боль» и их производных, нередко воспринимаются как что-то приятное и желанное: «Хочу любить, - и небеса молю/О новых муках» (Лермонтов); «Я знал сердечные порывы,/Я был их жертвой, я страдал/И на
страданья не роптал» (Веневетинов). В таких случаях используется оксюморон, в котором объединяются концептуально несопоставимые понятия, например: «И я, исполненный мучительного счастья...» (А. Толстой).
Очень часто люди осознанно идут на все ради того, чтобы испытать те чувства, которые может испытать только влюблённый человек: «...для него сердца страданье мило,/Как спутник, собственность иль брат» (Лермонтов). Ради этого чувства некоторые поэты готовы даже умереть: «Тобой дышать до гроба стану./Мне сладок будет час и муки роковой;/Я от любви теперь увяну» (Батюшков); «Мне дорого любви моей мученье -/Пускай умру, но пусть умру любя!» (Пушкин).
Необходимо отметить, что в русской поэзии, в отличие от английской, слова «мука», «мученья», «страданья» не становятся частью атрибутивных выражений, в которых определения имеют позитивную коннотацию. Однако нередко антонимич-ные понятия «наслаждение», «блаженство», «счастье», «мука», «мученья» выступают в предложении в роли однородных членов, тем самым подчеркивая близость этих переживаний для влюбленного человека: «Ее блаженства и мученья/Прошли навек, без разделенья» (Ап. Григорьев); «Я дам тебе муки и счастья...<...>/ ...тебя я страданьем измучу, дитя!..» (Ап. Григорьев); «Снова сердце задрожал о,/Под чарующие звуки/То же счастье, те же муки» (Фет).
Другая концептуальная метафора, тесно связанная с предыдущей и широко распространенная в русской любовной лирике, это -«любовь - слезы». Для английской поэзии эта концептуальная метафора менее характерна.
Слезы являются проявлением чувств, результатом выражения сильного эмоционального переживания. Причем слезы не обязательно означают, что речь идет о несчастливой любви. Если обратиться к словарю, слезы - это проявление душевных переживаний человека, в первую очередь связанных с событиями по своей природе печальными или трагическими. Но когда речь идет о любви, это не только слезы ревности, разлуки или неразделенных чувств, но и слезы счастья. В поэзии эти переживания находят свое воплощение. Способность человека плакать говорит о его внутреннем мире, о том, что он способен испытывать чувства. А любовь как раз и является сильным эмоциональным потрясением, независимо от того, отвергнуты ли чувства влюбленного или нет.
В большинстве стихотворений, где представлена аналогия «любовь - слезы», поэты отождествляют эти понятия. В этих примерах «любить» значит «плакать». Причем эти слезы необязательно сле-
зы печали, тоски или реакция на отказ любимой. Счастье любви в слезах выражается у Фета: «И лобзания, и слезы,/И заря, заря!..». Вспоминая о счастливых временах, Ап. Григорьев пишет о любви и слезах так, как будто они обязательные «спутники»: «Когда он <мир> был/Еще богат любовью и слезами». Без слез не может любить лирический герой Тютчева, у которого в те минуты, когда появляется возможность восхищаться своей возлюбленной, на глазах выступают слезы: «И в эти чудные мгновенья/Ни разу мне не довелось/С ним <взором> повстречаться без волненья/И любоваться им без слез» (Тютчев); «В очи тебе глядючи, молча слезы лью,/Не умея высказать, как тебя люблю» (А. Толстой); «И плакал я перед тобой,/На лик твой глядя милый» (А. Толстой).
Когда любовь проходит, проходят и слезы: «Как помню, счастье прежде жило/И слезы крылись в месте том:/Но счастье скоро изменило,/А слезы вытекли потом» (Лермонтов). Поэты, иносказательно сообщая, что любви больше нет, пишут о том, что больше нет слез. Так, Лермонтов, говоря о том, что разлюбил, пишет: «Слеза, которая не раз/Рвалась блеснуть перед тобой,/Уж не придет...». А Пушкин в своем стихотворении о женщине, которая осталась без поклонников, говорит читателю о том, что более «никто пред ней не плачет»: «Одна... никто пред ней не плачет, не тоскует;/Никто ее колен в забвеньи не целует».
Говоря о том, что его мучает тоска, Ап. Григорьев пишет: «Вопрос о жизни, о любви, о том,/Зачем так плакать хочется и скучно...» («К Лавинии»); «Так я молил твой любви,/С слезами горькими, с тоскою» (Лермонтов). И наконец, поэты находят в слезах утешение: «Я слезы лью; мне слезы утешенье» (Пушкин). Слезы могут быть также вызваны потерей любви: «Запрусь в углу уединенном/И буду плакать... вспоминать!» (Лермонтов); «Слеза слезу с ланиты жаркой гонит» (Фет); «...сам поэт убил любовь: Все опалили, выжгли слезы,/Горячей влагою своей» (Тютчев). Некоторые поэты считают слезы символом очищения души и возрождения: «И током теплых слез, как благостным дождем,/Опус-тошенную мне душу оросила» (А. Толстой); «И ожил снова я... и первую любовь,/И слезы, и мечты душа постигла вновь» (Ап. Григорьев).
Но несмотря на боль и страдания, человек продолжает влюбляться снова и снова. Когда он сталкивается с этим чувством, он как бы теряет способность мыслить свободно, он становится рабом любви. Многие поэты считают любовь потерей свободы. Аналогия между «любовью» и «потерей свободы» в английской и русской поэзии подкрепляется большим количеством конкретных примеров.
3) Любовь - потеря свободы
На то, что в отношениях любящего и любимого зачастую есть что-то от отношений господина и раба, указывают следующие стихотворения, где любовь сковывает влюбленного цепями: "In chain of gold — what hand can break it?" (Mary Anne Lamb); "The exalted portion of the pain/And power of love, I cannot share,/But wear the chain" (George Byron); "Alas! O Love, thus leashed with me!/Wing-footed thou, wing-shouldered, once born free:/And I, thy cowering self, in chains grown tame,/Bound to thy body and soul, named with thy name,/Life's iron heart, even Love's Fatality" (D.G. Rossetti). В эти цепи влюблённые нередко заковывают себя с радостью. Об этом открыто говорит в своем стихотворении Байрон: 'And like a Treasure/ We'd hug the chain".
Часто поэты представляют любовь тюрьмой, из которой не может вырваться влюблённый человек: "Sin I fro Love escaped am so fat,/I never thenk to ben in his prison lene/Sin I am free, I counte him not a bene" (Chaucer); "Say what is love —/Is it to be in prison still and still be free/Or seem as free" (John Clare); "What is't but chaining/ Hearts, which once waning/Beat 'gainst their prison"(George Byron); "If I had known how narrow a prison is love" или "At thy touch my spirit is captive" (Moireen Fox). Любовь - это потеря свободы, которую можно обрести вновь, только покончив с любовью: "Lost is our freedome/When we submit to women so" (Thomas Campion); "...ha! ha! ha! full well is me,/For I am now at liberty" (Sir Thomas Wyatt); "...and I'll take the road,/Quit of my youth and you,/ <....> As a free man may do" (Rupert Brooke).
Влюблённые лирические герои представляют любовь некой ловушкой, в которую попадаются те, кто становится жертвой любви. Нередко проводится параллель между влюбленным и птицей, попавшей в силки или посаженной в клетку, или между влюбившимся человеком и насекомым, запутавшимся в паутине и ставшим добычей паука. Слова, которые в основном встречаются в рамках этой парадигмы: "snare", "web", "net", "cage", а также связанные с ними "to catch", "to entangle", "to lock", например: "There is no man, I say, that can/Both love and to be wise./Free always from the snare" (Alexander Scott); "But caught within the subtle snare,/I burn, and feebly flutter there" (George Byron); "Tangled was I in Love's snare" (Sir Thomas Wyatt); "She meant to weave me a snare"; "Since I was tangled in thy beauty's web,/And snared by the ungloving of thy hand" To - (Keats); "He <Love> caught me in his silken net,/And locked me in his golden cage" (Blake); "Birds, yet in freedom, shun the net/Which Love around your haunts hath set" (George Byron); "To entangle me when we met,/To have her lion roll in a silken net"
(Tennyson). Во всех этих метафорах подчеркивается невозможность освобождения для влюбленного лирического героя и возвращения к прежнему состоянию свободного человека. Фатальность этой ситуации напоминает аналогию между любовью и болезнью, с которой влюбленный смиряется как со своей судьбой.
В русском языке при описании состояния влюбленного человека используются метафоры, в которых эстетическая составляющая просто стерлась вследствие частого употребления. Такие выражения, как "он был пленен ее красотой", "он овладел ее душой" и т. п. стали привычными для повседневной речи. Всех их объединяет концептуальная метафора «любовь - потеря свободы». В еще большей степени эта парадигма характерна для поэзии, где любовь часто предстает как плен или рабство, в которое попадает возлюбленный: «Свободу потеряв на век,/Неволю сердцем обожаю (Пушкин); «Но полно! в жертву им свободы/Мечтатель уж не принесет» (Пушкин); «Прости! - твое сердце на воле.../Но счастья не сыщет в другом» (Лермонтов).
В проанализированном материале русской поэзии концептуальная метафора «любовь - потеря свободы» наиболее часто предстает в своей разновидности «любовь - рабство», в отличие от английской поэзии, где наиболее распространены малые парадигмы: «любовь -клетка», «любовь - силки». Поэты прекрасно понимают, что такая влюбленность, в которой человек теряет волю и позволяет делать с собой что угодно, постыдна: «Постыдное бессилие раба!» (Некрасов). Некрасову в трех словах удается выразить всю гамму переживаний человека, который любит такой любовью. Здесь и стыд, и отсутствие всякой воли противостоять своим чувствам.
В других стихотворениях поэты, оказавшиеся в таком положении, всячески пытаются отрицать, что они порабощены любовью. Это отрицание еще больше подчеркивает весь драматизм их положения и борьбу, которая происходит в их душе: с одной стороны, неконтролируемое влечение к объекту своей любви, с другой -попытка спасти свою ущемленную гордость. На языковом уровне это противоречие отражается в антитезах (например, «волен -раб») и отрицательных конструкциях: «Я волен - даже - если раб страстей!» (Лермонтов); «Нет, я не раб моей мечты,/Я в силах перенесть мученье/Глубоких дум, сердечных ран» (Лермонтов); «...я свободы/Для заблужденья не отдам», «Я не соделуюсь рабом» (Лермонтов); «Свободно ты решала выбор свой,/И не как раб упал я на колени» (Некрасов).
Так же, как и в случае других концептуальных метафор, поэты находят и в этом изначально вызывающем негативные ассоциации уподоблении положительные стороны.
Примечательно, что человек может идти добровольно в рабство, осознавая, на что он себя обрекает: «Ты рада быть его рабой» (Некрасов); «И, как раб, твой каждый взор ловлю» (Фет); «Я тот же преданный, я раб твоей любви» (Фет).
Аналогия «любовь - потеря свободы» может быть представлена и малой парадигмой «любовь - плен/тюрьма». В отличие от тех случаев, когда влюбленные добровольно теряют свободу, в данном случае поэты подчеркивают, что они оказались в таком положении против своей воли, будучи не в силах устоять перед чувствами: «Стократ блажен/<...>/Кому неведом грустный плен» (Пушкин), «Перед тобой с коленопреклоненьем/Стою, пленен волшебною игрой» (Фет); «В другом краю ты некогда пленяла,/<...>/Я б не желал умножить в цвете жизни/Печальную толпу твоих рабов» (Лермонтов); «Мне самому, как скрип тюремной двери,/Противны стоны сердца моего» (Некрасов). Ту же негативную окраску несет в себе парадигма «любовь - оковы/цепь»: «Прикована ты вновь/ К душе печальной...» (Лермонтов); «...цепь моя несокрушима» (Лермонтов); «Порабощен мой дух и скован, как цепями» (Лермонтов); «И старый яд цепей, отрадной и жестокой,/Еще горит в моей крови» (Фет). Интересно отметить, что в отличие от английской поэзии, в стихотворениях русских поэтов почти не встречается парадигма «любовь - сеть/силки/паутина». В проанализированном материале удалось обнаружить только два подобных примера: «А между тем, как зверь, попавший в сети,/Я тщетно злюсь на крепость уз своих» (Ап. Григорьев); «Ну, кому же расставишь ты сети?» (Некрасов).
4) любовь - огонь
В отличие от вышеприведенных метафор, концептуальная метафора «любовь - огонь», которая может получать как позитивную, так и негативную окраску в зависимости от интенции поэта, не обязательно ассоциируется с чем-то отрицательным. Пламя любви может отражать ту безумную страсть, которую испытывает к объекту своего обожания влюбленный: "Love is ane fervent fire" (Alexander Scott); "In hearts, on lips, of flame it burneth -" (Mary Anne Lamb); "But true Love is a durable fire/In the mind ever burning" (Sir Walter Ralegh). Поэты наделяют огонь любви сверхъестественной силой и даже обожествляют его: "The chastest flame that ever warmed heart!" (Samuel Daniel); "All are but ministers of Love, And feed his sacred flame" (Coleridge). Огонь любви способен осветить или преобразить все вокруг: "Whose flame illumes/The darkness of love cottage rooms" (H.W. Longfellow).
Однако этот огонь таит в себе и опасность. Даже маленькая искра, если оставить ее без присмотра, может стать причиной настоящего пожара: "Where love begins, there dead thy first desire:/A sparke neglected makes a mighty fire" (Robert Herrick). Образное представление «любовь-огонь» может подразумевать разрушительную силу любви, которая становится очевидной при употреблении слов "to burn" "fatal": "Or, circled by his (heart) fatal fire,/Your hearts shall burn, your hopes expire" (George Byron).
Для многих этот огонь оказывается смертельным, и влюбленные желали бы от него избавиться: "And in his Mistris flame, playing like a flye,/Turn'd to cinders by her eye?" (Ben Jonson); "Give me my honesty again,/And take thy brands back, and thy fire" (Sir John Suckling). Но этот огонь несет в себе и радость, и удовольствие, и смысл жизни, иначе он не был бы столь соблазнителен: "And what pleasing pains we prove/When we first approach Loves fire!" (John Dryden); "The torch of love dispels the gloom/Of life, and animates the tomb;/But never let it idly flare/On gazers in the open air" (Walter Savage Landor)4.
Слова Уолтера Ландора "the torch of love" представляют еще одну концептуальную метафору «любовь - свет». В вышеприведенном отрывке главное - не жар от факела любви, а именно свет, который он излучает, придавая жизни смысл: "dispels the gloom". Подобные мотивы встречаются и в стихотворении Джона Клэра, где любовь предстает ярким лучом солнца, озаряющим нашу действительность: "Doe's real love on Earth exist/Tis like a sun beam on the mist" и Ковентри Пэтмор: "Love wakes men, once a lifetime each; <... > ...but either way,/That and Child's unheeded dream/Is all the light of all their day". В идеале человек обретает настоящую любовь, которая длится вечно, и эта любовь приравнивается к божественному свету, который никогда не погаснет: "Love is the light that shines forever" (Mary Anne Lamb).
Концептуальная метафора «любовь - огонь» получила широкое распространение и в русском языке, и русской поэзии. Многие из повседневных выражений являются мертвыми метафорами, производными от концептуальной метафоры «любовь -огонь». Мы часто используем словосочетания типа: «пламенный взгляд», «пламенная душа», «горячо любимый», «любовь угасла», «сгорать от любви» и т. п., которые уже не воспринимаются как образные. В русской поэзии аналогия «любовь -огонь» распространена, пожалуй, больше, чем в английской. Здесь даже сложились поэтические штампы, такие как «огонь в груди», «пламя страсти», которых современные поэты стараются избегать.
В русской поэзии эта концептуальная метафора представлена такими словами, как «огонь» и «пламя/пламень», а также их производными; и словами, которые характеризуют физические качества огня или процесс горения («кипеть», «пылать», «обжигать», «горячий» и т. д.). И так же как в английской поэзии, этот огонь может нести и созидание, и радость: «Вблизи тебя до этих пор/Я не слыхал в груди огня» (Лермонтов); «И дни горячие любви/К другому сердце приучили:/Другой огонь они в крови,/Другие чувства поселили» (Веневитинов); «Светил нам день, будя огонь в крови... » (Фет); «Желал я на другой предмет/Излить огонь страстей своих» (Лермонтов); и иметь разрушительную силу, оборачивающуюся страданиями: «Видеть смерть мне надо, надо крови,/Чтоб залить огонь в груди моей» (Лермонтов); «Душа твоя так ясно разгорелась/И новый огнь в душе моей зажгла./Но этот огнь томительный, мятежной,/Он не горит любовью тихой, нежной, - /Нет! он жжет, и мучит, и мертвит» («Элегия», Веневитинов).
По сравнению с «огнем» слово «пламя» несет большую эмоционально-экспрессивную нагрузку, так как вызывает ассоциации с большим количеством огня или интенсивным горением: «Но жалок тот, кто молчаливо,/Сгорая пламенем любви,/Потупя голову ревниво,/Признанья слушает твои» (Пушкин), «Наверно, спокойствие много причинит вреда/Моим мечтам и пламень чувств убьет» (Лермонтов), «Когда погаснет пламя страсти» (Некрасов). В вышеприведенных примерах поэты уточняют путем дополнений, что «пламя» вызвано душевными переживаниями: «пламя чувств», «пламя любви», «пламя страсти».
В метафорах, восходящих к образной парадигме «любовь -огонь», может использоваться не только существительное «пламя», но и его производные : «пламенеть», «пламенный», «пламенно»: «Одна бы в сердце пламенела/Лампадой чистою любви!» (Пушкин); наречием: «Как нежно, пламенно любил я» (Лермонтов); «Ты любишь искренно и пламенно» (Тютчев); «Так пламенно, так горячо любившей» (Тютчев) и прилагательным: «Зачем холодные сомненья/Я вылил в пламенную грудь?» (Веневетинов).
Эти метафоры, которые стали неотъемлемой частью поэтического творчества, позволяют поэтам использовать слово «пламень» в значении «любовь», не прибегая к пояснениям: «И оживляешься потом все боле, боле - /И делишь наконец, мой пламень поневоле!» (Пушкин); «И этот пламень не угас!» (Некрасов).
Можно предположить, что в тех примерах, где пламень используется без дополнений, образ является более насыщенным. Читатель может интерпретировать его по-разному. «Пламень в груди» может быть и пламенем любви, и страстей, и боли или вбирать
в себя одновременно оттенки всех этих смыслов. Даже в тех случаях, когда поэт говорит, например, что это пламень любви, читатель понимает, что это чувство сопровождают сильные эмоциональные переживания и другие чувства, которые являются спутником «любви» (радость, грусть, тревога и т. п.).
Еще более эмоциональное проявление концептуальной метафоры «любовь - огонь», которая встречается время от времени у русских поэтов, - «любовь - пожар». В самом слове «пожар» заложен смысл, позволяющий лучше понять то, что переживает лирический герой. Ведь пожар - это неконтролируемое горение огня, стихийное бедствие, которое подразумевает огромные масштабы:
Оно <слово> чужую грудь зажжет, В нее как искра упадет, А в ней пробудится пожаром.
Веневитинов. Утешение.
В данном случае подчеркивается именно то, что поэт не в силах побороть это все усиливающееся чувство и постепенно оказывается в его власти.
Огонь может вспыхнуть, гореть ярко и яростно, обжечь и, наконец, погаснуть. Все эти аспекты находят свое воплощение в произведениях поэтов. Так, чтобы подчеркнуть накал эмоций и чувств, поэты используют слово «пыл» и его производные: «Смешно мне, смешно, что, так пылко любя,/Ее ты не любишь, а любишь себя (А. Толстой); «Минула страсть, и пыл ее тревожный/Уже не мучит сердца моего» (А. Толстой); «...мучась и пылая,/Ни слова я не смею вам сказать (Ап. Григорьев); «И оба сердца пышут страстью» (Фет). Весьма распространен в любовной лирике глагол «гореть». Пока горит огонь - любовь живет: «Я очарован, я горю/И содрогаюсь пред тобою» (Пушкин); «И сердце вновь горит и любит - оттого,/Что не любить оно не может» (Пушкин). Когда огонь гаснет, умирает и любовь: «Я думал, что любовь погасла навсегда» (Пушкин).
Обращаясь к высказыванию Веселовского о живучести образов, можно утверждать, что образы, которые создает в сознании поэтов любовь, будут жить вечно. Нетрудно заметить, что мысли и чувства о любви, например Джона Донна и Роберта Грейвса, которых разделяют почти три столетия, во многом сходны. С начала летоисчисления и до наших дней люди попадались в сети любви, добровольно шли на страдания и сходили с ума от неразделенного чувства. Почти все концептуальные метафоры, касающиеся любви: «любовь - болезнь», «любовь - потеря свободы» и «любовь - боль» - не без некоторой насмешки над собой искусно
объединил в своем стихотворении американский поэт начала ХХ в. Ян Струтер5.
Freedom
Now heaven be thanked. I am out of love again! I have been long a slave, and now am free: I have been tortured, and am eased of pain: I have been blind, and now my eyes can see: I have been lost, and now my way lies plain: I have been caged, and now I hold the key: I have been mad, and now at last am sane: I am wholly I that was but half of me. So a free man, my dull proud path I plod, Who tortured, blind, mad, caged, was once a God.
Проведенное сравнительное исследование показало, что концептуальные «любовные» метафоры, выделенные на материале английской поэзии, характерны и для русской поэтической речи. Однако в их конкретных проявлениях есть некоторые различия. В случае концептуальной метафоры «любовь - болезнь» в русской поэзии делается больший акцент на любви как безумии. «Любовь -боль» воспринимается русскими поэтами более широко, так как включает в себя малую парадигму «любовь - слезы», менее характерную для английской поэзии. Аналогия «любовь - потеря свободы» в русской поэзии предстает как «любовь - рабство/плен/ тюрьма» и очень редко как «любовь - клетка/сеть/силки». Последнее свойственно английской поэзии и позволяет предположить, что здесь любовь часто ассоциируется с птицей. Наряду с общей для английской и русской поэзии парадигмой «любовь - огонь», в английской поэзии встретилась и метафорическая аналогия «любовь - свет», имеющая явную положительную окраску.
Примечания
1 Сама идея, что в сознании человека есть определенные модели, по которым возникают образы, не нова и наиболее ярко находит свое отражение в работах К. Юнга, который утверждал, что существуют некоторые архетипы образов, единые для всех времен и народов.
2 Был проанализирован материал поэзии XIX в., который лучше всего отражает суть исследуемой проблематики.
3 К тебе не домчится ни слово, ни звук, Отзыв беспокойный неведомых мук.
(«К* (Печаль в моих песнях, но что за нужда?)», 198, Лермонтов).
И я, исполненный мучительного счастья,
(«С тех пор как я один, с тех пор как ты далеко», 339, А. Толстой). Так вот кого любил я пламенной душой
С таким безумством и мученьем! Где муки, где любовь?
(«Под небом голубым страны своей родной», 111, Пушкин).
...и что же? Слезы, муки, Измены, клевета, все на главу мою Обрушилося вдруг... («Желание славы», 117, Пушкин).
И тот, кто так страдал, бывало, Любви к ней в сердце не найдет. («Весна», 157, Лермонтов).
Передо мной лежит листок
И для добычи дорогой
Готов страдать - как уж страдал!
(«Передо мной лежит листок», 163, Лермонтов).
И юноша спокойней, мнилось, был, Затем что лучше он умел таить И побеждать страданье.
(«Мой сон переменился невзначай», 180, Лермонтов).
...мрачный мой тебе пускай покажет взгляд, Кто более страдал, кто боле виноват!
(«Душа моя должна прожить в земной неволе», 187, Лермонтов).
4 В подавляющем большинстве примеров стихотворений, где используется концептуальная метафора «любовь-огонь», слово "fire" обязательно присутствует. Однако эта же концептуальная метафора может воплощаться через ассоциативный ряд другими словами, например: "Like melting wax, or withering flower,/I feel my passion, and thy power" (George Byron, Translation of a Romaic Love Song). Здесь намек на то, что речь идет о высокой температуре, дает словосочетание "melting wax".
5 Jan Struther (pseudonym of Joyce Maxtone Graham).
