CC BY
73
УДК 82-342
Концепция «полезной» книги в отечественном women's writing первой половины XIX века
О. И. Тиманова
В статье анализируются особенности воплощения концепта «полезной» книги в мало изученном творчестве представительниц отечественного women's writing первой половины XIX столетия. Делается вывод о наднациональном, космополитическом содержании сказочных произведений писателей-женщин. Отмечается, что некоторые сюжетно-стилистические особенности таких произведений, тем не менее, сопрягаются со спецификой литературной моды эпохи. Отечественное «женское письмо» рассматривается в широком контексте книжной культуры России XVIII-XIX веков.
Ключевые слова: «женское письмо» (women's writing); «полезная» книга; книжная культура; сказка.
С начала XIX столетия в России быстрыми темпами развивается школьное дело, растет грамотность населения, а вместе с этим увеличивается спрос на «полезную» книгу. Обучение и образование юношества в значительной мере, наравне с собственно педагогическими институтами, становится прерогативой словесности. Круг профессиональных детских авторов, как следствие, складывается преимущественно в сфере познавательной и дидактической книги, включая и «сказочную». Увлечение литературной дидактикой является всеохватным в силу общественной ориентации на престиж европейского просвещения, равно как и на «учительные» устремления древнерусской словесности. В итоге фольклорная и литературная сказка последовательно консолидируются во все расширяющуюся зону литературно-издательской практики. Концепция «полезной», в частности, «сказочной» книги
(книги сказок), востребованной в воспитании нового для XIX столетия типа читателя - читателя-ребенка, - вырабатывается в педагогике, литературе, существенным образом - в так называемом женском письме (женском писательстве), или women s writing, постепенно вычленяющемся в самостоятельную ветвь социально-культурного развития. Формирование «педагогического» дискурса, детерминированного транспонированием на художественную литературу задач педагогики, становится характерным явлением книжной культуры.
В зарубежной и отечественной гуманитарной науке (в особенности -последних десятилетий) исследования гендерной направленности приобретают нарастающую популярность [Голицын, 1889; Пономарев, 1891; Савкина, 1997; Савкина, 2000; Савкина, 2003; Рюткёнен, 2000; Тарланов, 1999; Файнштейн, 1989; Dictionary, 1994; Feminism, 1996; Feminist Literary Theory, 1998; Funk, 1993; Kelly, 1994; Kononenko, 1994 и др.]. Появление женщин-писательниц в мировой литературе связывают с социальными явлениями, основным из которых является феминистское движение, отстаивающее права женщин в «мужском» мире. Предыстория отечественного феминизма, питающего «женское письмо», характеризуется как берущая начало в XVIII столетии, коренящаяся во влиянии на русское общество идей Великой Французской революции. Передовое русское общество следило за событиями 1789 года во Франции, где в общем хоре требований освобождения от деспотизма поднимали свой голос и женщины. Новое отношение в обществе к женщине, зарождающееся в эпоху Петра Великого, подкрепляло появление женщин нового типа - готовых и стремящихся участвовать в общественной жизни (Екатерины II, Е. Р. Дашковой, графини М. Г. Разумовской, А. К. Воронцовой, М. А. Нарышкиной). Возникновение на литературном небосклоне конца XVIII - XIX веков женщин-писа-тельниц и поэтесс (ср.: Е. А. Княжнина, Е. А. Вельяшева-Волынцева, В. А. Волкова, Е. С. Меньшикова, Е. Б. Кульман, Е. А. Тимашева (Загряжская), А. П. Бунина, Е. П. Ростопчина, К. К. Павлова, Е. А. Ган, А. П. Зонтаг, А. А. Фукс, М. С. Жукова, А. В. Зражевская, Л. А. Ярцова,
Е. И. Вельтман и др.), рождение женской литературы, женской автобиографической и мемуарной прозы свидетельствовало о формировании «социального» женского самосознания.
Влияние в XIX столетии на общественное мнение писателей-женщин нередко значительно, порой непосредственно сказывается на профессиональных занятиях мужчин-литераторов. Любопытны с этой точки зрения, например, некоторые обстоятельства литературно-общественной деятельности Дмитрия Александровича Валуева1. Одно из важнейших литературно-общественных начинаний Валуева было предпринято под влиянием «первой детской писательницы» Анны Петровны Зонтаг (1785-1864), автора «библиотеки» детских повестей и сказок, оригинальных и перелицованных из западноевропейской литературы. Зонтаг подала Валуеву мысль выпускать периодическое издание, предназначенное для образования детей и юношества. И в 1843 году при участии профессоров московского университета, ученых и литераторов, Валуев начал издание «Библиотеки для воспитания», которым руководил вплоть до своей ранней кончины.
Литературно-педагогическое творчество и деятельность русских дворянок в качестве редакторов и издательниц, составительниц альманахов, хрестоматий и сборников на протяжении XIX столетия становится неотъемлемой компонентой отечественной книжной культуры; произведения писательниц-женщин - специфической составляющей
1 Д. А. Валуев (Волуев, 1820-1845) - один из первых представителей отечествен-
ной школы славянофильства, занявший, несмотря на свою молодость, видное место в кружке братьев Ивана и Петра Киреевских, Алексея Хомякова, Юрия Самарина, Константина и Ивана Аксаковых. Человек смелого почина, огромной энергии, он одним из первых приступил к проведению в литературе воззрений славянофильства. Следуя убеждению, что русский народ представляет истинное выражение христианских начал общества и государства, Валуев взялся за собирание и изучение источников русской истории. Совместно с Хомяковым и тремя Языковыми (своими дядьями), в 1842 году в Симбирской губернии в дворянских и правительственных архивах Валуев отыскивал старинные акты, записки духовных лиц, купцов и подьячих, впоследствии опубликованные им в составе «Синбирского сборника» [Синбирский сборник..., 1845]. Он выпустил в свет также «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных» [Сборник., 1845], явившийся первым в России опытом серьезного изучения славянского мира.
детской художественно-познавательной, дидактической и сказочной литературы. В письме-статье «О русских писательницах» на это еще в 1833 году указывает И. В. Киреевский, при этом особенно он выделяет Зонтаг, «которой труды - добро, которая в сочинениях ищет не блеска, но пользы» [Киреевский, 1979, с. 131] .
Закономерно в связи с этим, что знаменитой Демидовской премии в России XIX столетия удостаиваются и женщины. Демидовская премия учреждена в 1831 году меценатом Павлом Николаевичем Демидовым -выходцем из известной уральской династии российских горнопромышленников, корни которой ведут в эпоху Петра I. В Академию от него ежегодно поступает по 20000 рублей на награды за лучшие сочинения, которые должны содействовать процветанию наук, словесности и промышленности в стране, и по 5000 тысяч рублей на издание рукописных трудов, отмеченных Академией. По положению определены премии «полные» и «половинные»: полная Демидовская премия составляет 5000 тысяч рублей ассигнациями (1428 рублей серебром), половинная - 2500 рублей (714 рублей серебром). Премии вручали ежегодно с момента учреждения и еще в течение 25 лет после смерти П. Н. Демидова, согласно его завещанию. Полной Демидовской премией в 1838 году была награждена Александра Осиповна Ишимова (18051881) за книгу «История России» [Ишимова, 1837-1840], многократно переиздаваемую (1837-1840, 1841, 1846-1847, 1856, 1862, 1890). Успех имела и составленная Анной Зонтаг «Священная история для детей, выбранная из Ветхого и Нового завета» [Священная история..., 1837], выдержавшая девять изданий и также получившая в 1839 году Демидовскую премию.
Современные отечественные ученые стремятся воссоздать картину книжной культуры России XIX - второй половины XX веков, обращаясь к художественным произведениям писателей-женщин, восстанавливая их биографии и судьбы, делая важные наблюдения и выводы о судьбах «женского письма» в России. В дополнение к перечисленным выше публикациям можно назвать исследования лаборатории
тверских литературоведов под руководством профессора Е. Н. Строгановой [Женский вызов, 2006; Строганова, 2006 и др.], кандидатские диссертации, в которых уделяется внимание феномену «писательницы для детей» [Кирьянова, 2008], русской «женской прозе» рубежа XX-XXI веков, нашедшей осмысление в отечественной и зарубежной литературной критике [Пастухова, 2010], и др.
Вместе с тем в настоящее время еще существуют лакуны в этой области гуманитарных исследований, требующие восполнения. В осмыслении нуждается, в частности, творчество Александры Андреевны Фукс - в свое время видной представительницы отечественного women s writing, в котором разрабатывалась концепция «полезной» книги.
А. А. Фукс (1805—1853), урожденная Апехтина, изучала быт инородцев Казанской губернии и стала первой русской писательницей, начавшей работать в области этнографии. В 1821 году она вышла замуж за профессора казанского университета Карла Федоровича Фукса, известного своей «Историей древней Казани» и побудившего ее вступить на путь изучения народных обычаев. Мать Александры Фукс приходилась родной сестрой казанскому поэту Г. П. Каменеву, романтические стихотворения которого были высоко оценены А. С. Пушкиным. Унаследовав литературные традиции дяди-поэта, очень скоро Фукс обратила на себя внимание собственными сочинениями. Начав публиковаться в местном журнале «Заволжский Муравей», она выступила соперницей казанских поэтов того времени Городчанинова и Рындовского. Ее знания и дарование писательницы высоко ценили А. С. Пушкин, Е. А. Баратынский, Н. М. Языков.
А. А. Фукс - автор нескольких поэтических, исторических и этнографических сочинений. В ее творчестве последовательно воплощена концепция «полезной» книги, сопряженная с «народной струей», все более широко проникающей в культурные процессы эпохи. Именно в это время - 1830—1840-е годы - в России начинают появляться первые труды по этнографическому изучению русского народа: собрания
песен, сказок, пословиц, преданий, описание нравов и обычаев старины, народного искусства, множество песенного этнографического материала, публикуемого и в журналах. В «Истории русской этнографии» А. Н. Пыпина [Пыпин, 1890] в связи с этим подчеркивается, что этнографические изыскания в эти годы исходят из осознанного намерения писателей и ученых изучать истинный характер народа, его подлинное выражение в старинных преданиях. Более внушительные размеры собирание этнографических материалов примет в последующие десятилетия, в 1850-е годы, когда начнет складываться массовое краеведческое движение по изучению этнографии и фольклора и в литературе появится масса местных описаний, рисующих народный быт, внешнюю обстановку, историческое прошлое, нравы и обычаи, предания и народную поэзию. Внимание к народным началам станет тем исключительным фактором, который предопределит пути развития русской литературы во второй половине XIX века, в связи с чем, в частности, и «Записки Александры Фукс о чувашах и черемисах Казанской губернии» получат лестные отзывы со стороны таких признанных писате-лей-исследователей XIX столетия, как востоковед, полиглот, редактор Осип-Юлиан Иванович Сенковский (1800-1858) и этнограф, профессор Казанского университета Василий Александрович Сбоев. В «Записках Александры Фукс ...» Сбоев нашел «много дельного», но также и «неверного, неточного, неполного, ложного» [Сбоев, 1856, с. 23], упрекнул писательницу за имеющие место в книге преувеличения -«ради красных словес» [Сбоев, 1856, с. 76]. Вместе с тем, в числе достоинств издания ученый назвал помещенные в нем записи народных песен.
Тенденция обретения фольклором и этнографией статуса явления, обусловливающего эстетический характер литературных произведений, была тонко уловлена Александрой Фукс. В отличие от Анны Зонтаг, в творчестве которой сложился собирательный образ матери, формирующей нравственный мир ребенка, в «женском письме» Фукс программа «полезного» чтения осуществляется несколько иными пу-
тями: преимущественно через этнографический очерк, историко-этнографическую стихотворную повесть, исторический роман, «народную русскую сказку, переложенную в стихах» - по определению, использованному самой А. Фукс в качестве подзаголовка одной из ее сказок [Фукс, 1838].
«Царевна Несмеяна, народная русская сказка, переложенная в стихах для десятилетнего читателя Павла Александровича Жмакина Александрою Фукс» [Фукс, 1838] была создана под влиянием важных общественно-эстетических установок эпохи, главная из которых - назревшее осознание необходимости изучения народной культуры, а также вытекающая отсюда потребность в изыскании наиболее приемлемых способов проведения представлений о народных началах в сознание читателя (в данном конкретном случае, на опыте сказки). Другое важное обстоятельство заключается в том, что не без влияния женщин-писательниц в русском обществе укрепляется мысль о необходимости аккумулировать в репертуаре чтения определенной возрастной читательской группы, а именно читателей младшего возраста, литературные тексты, образовывающие и воспитывающие, фиксирующие национальное и наднациональное, формирующие мировоззрение. Безусловно, непревзойденные дидактические возможности заложены в сказке.
Концепция «полезной» книги в «женском письме» Фукс близка тезису В. Г. Белинского об «искусстве нашего времени» как «выражении, осуществлении в изящных образах современного сознания, современной думы о значении и цели жизни, о путях человечества, о вечных истинах бытия» [Белинский, 1955, т. 6, с. 208]. Вместе с тем, транслирование «вечных» нравственных истин в сознание ребенка, как небезосновательно мыслит писательница, нуждается в методах более «локальных», формах подачи материала более «легких», нежели во взрослой литературе. Исходя из этого, из сказки сочинительница берет на вооружение, прежде всего, устойчивую структуру - наиболее характерный, лежащий на поверхности восприятия признак. В основу литературной сказки, предназначенной для читателя 8-10 лет), кладется типовая сю-
жетно-композиционная схема волшебной сказки: зачин, основная часть и концовка, сохраняющие те же художественно-эстетические функции, которыми они обладают в фольклоре (психологического предварения, развертывания сказочных событий, завершения сказочного круга).
Книга сказок Фукс, отвечающая за духовное здоровье читателя-ребенка, базируется на мотивах и образах традиционной устной словесности, но не первозданных, а переработанных, опосредованных современной автору культурой. Фольклорный сюжет перекладывается «на стихи», согласно эстетическим нормам времени: «Что касается преимущества прекрасной басни стихами перед басней в прозе, то это не требует доказательства, ибо в наше время сия задача обращена в аксиому. Для слепого все равно, кто поет, красавица или урод, лишь бы голос был приятен; но имеющий глаза и уши, верно, станет слушать пе-вицу-красавицу, нежели певицу-медузу» [Остолопов, 1821, ч. 1, с. 113]. Взгляд на сказку как на стихи вообще «довольно распространен в конце 1830-х годов», несмотря на то, что свидетельствует «о неверном понимании сказочной традиции» [Пропп, 1984, с. 82].
В основе «литературной» концепции А. Фукс лежит установка на переакцентирование традиционного содержания. Народная основа в ее произведениях часто перетолковывается, будь то сочинение научное или художественное, и именно ради «красных словес», как тонко подмечено В. А. Сбоевым. Так, «Царевна Несмеяна» - сочинение, которое является все же более изящным опытом в духе салонной поэзии, нежели русской народной сказкой, хотя это не мешает автору столь же убедительно, как и в народном искусстве, «трактовать» Добро и Зло, призывать к размышлению о таких значимых человеческих качествах, как трудолюбие и решительность, доброта и находчивость.
В соответствии с критерием «полезного увеселения» в произведении писательницы переосмыслены характеристики главных персонажей. Сказочного принца заменил благородный князь, умелый собеседник, владеющий искусством светского разговора. Для развития сказочного сюжета, по Фукс, принципиально важно, чтобы «истинный» сказочный
герой был способен мгновенно улавливать мысль оппонента и развивать ее в выгодном для себя направлении. У одного из персонажей сказки -князя Пригарского - на любой словесный выпад противника всегда наготове имеется подходящий «(bon) mot», притом, что в «завиральных» речах князя нет алогизма, присущего героям народной сказки (о народной бытовой и волшебной сказке см.: [Лупанова, 1979; Юдин, 1979]).
В аналогичном ключе решен Фукс образ «литературной» Несмеяны (Лиллы). О «сребролюбивых» искателях ее руки Лилла судит с позиций романтического идеала, довольно максималистски, но в то же время и в категориях морального императива народной сказки: «Эти женихи тираны» [Фукс, 1838, с. 17]. Понятно отсюда, почему, подъезжая к владениям Додона, Пригарский наблюдает жутковатую картину, впрочем, не без иронии преподносимую автором: головы незадачливых женихов Лиллы «На дворцовой огородке / На серебряной решетке, / Будто яблочки висят, / Позолотою горят ...» [Фукс, 1838, с. 17].
В трактовке Фукс необычное поведение Лиллы - поведение, не укладывающееся в светские стандарты: «Но княжна не улыбнется / И никем не занята, / От досады только рвется. / Вот уж с ней и дурнота» [Фукс, 1838, с. 17]. «Несмеянность» княжны - следствие колдовства, наложенного на Лиллу в наказание ее отцу, царю Додону, за его неучтивость (забыл пригласить на пир фею!) и ограниченность. «Грозен ты, да не умен», - говорит фея царю [Фукс, 1838, с. 9]. И в поступках правителя сказочного государства и в самом деле обнаруживается деспотизм, открывается самодурство: Додон «как вставал, так и бранился: / У него и зять и сват / Без вины был виноват» [Фукс, 1838, с. 5].
В свете принятой концепции задача Фукс как автора «полезной» книги сказок заключается в необходимости на конкретном примере продемонстрировать читателю возможные негативные последствия «неразумного» поведения, в особенности если такое поведение присуще царственному властителю. Ведь «неблаговоспитанность» царя, если подобной характеристикой покрывается сущность его действий, отнюдь не безобидна и едва не стоит жизни талантливому, доброму,
умному человеку - князю Пригарскому, антагонисту Додона. В то же время выход из конфликтной ситуации в «легкой» шутливой сказке смягчается: установление счастливого финала происходит благодаря вмешательству сверхъестественных сил, притом самое толкование «чудодейственного» совсем не фольклорно. Сказочные чудеса «русской народной сказки, переложенной на стихи» у Фукс более походят на сенсации, волшебные предметы и помощники - на редкости, созданные политикой и экономикой. Они утрачивают непосредственную связь с миром природы.
Образованнейшая представительница отечественного women s writing, Фукс выводит на первый план остроту фабулы, в литературной сказке прибегая к многообразным традициям книжной и народной культуры: commedia dell' arte, драмы «плаща и шпаги», словесной игры, характерной для древнерусского скоморошества, и т. д. В ее «женском письме» актуализируется в первую очередь игровая природа сказки, востребованная ребенком. Напротив, существенно затемняются сексуальные мотивы, свойственные фольклору [Пропп, 1939]. Их рудименты, сохраненные «памятью» жанра, в детской сказке ослаблены, видоизменены, даже если очевидны для автора. О проявлениях «телесного» напрямую говорить в литературе если и уместно, то в сочинениях скорее научных, а не «изящных», полагает писательница. Подходящий пример здесь - этнографические «Записки Александры Фукс о чувашах и черемисах Казанской губернии» [Фукс, 1840], где приведены тексты эротических чувашских песен («Пыть, пыть, путене!», «Хура хёрсене хура тура суратна», «Чулхулара чул вылять», «Кикирик, сэр автан» и «Ква, ква, кавакал!»). В «легкой» же литературной сказке пикантность сюжетного развития зиждется на столкновении героев, переходящем в словесную комическую борьбу. Сексуальное (в исторических корнях) соревнование претендентов на руку сказочной царевны переведено в плоскость словесного турнира, что логичнее для новеллистической стихотворной сказки пушкинской эпохи, в значительной мере испытавшей влияние французского conte [Соколов, 1969; Хаджиабдич, 1971].
В соответствии с этой установкой словесное состязание, аналогичное блоку загадывания-разгадывания загадок в фольклорной версии «Несмеяны», у Фукс начинает Лилла. По сюжету произведения, палаты княжны и покои, отведенные для отдыха князю, как будто не случайно оказываются рядом. И тогда так, чтобы было слышно в соседних помещениях, княжна громко заявляет, что ей-де неудобно спать на перине. В ответ на реплику своей госпожи мамка-нянька принимается уверять, что причина неудобства заключается якобы в следующем: «Лебединое перо / На заморское легло, / Оттого пух райской птицы / Бок колол моей царицы» [Фукс, 1838, с. 43-44]. В словесное состязание, санкционированное «свыше», настает время вступать и Пригарскому. И тоже громким голосом князь приказывает слуге взбить свой пуховик, на что смышленый «дуэнья мужеского полу», уловив правила завязавшейся игры, парирует фразой: «Князь, дубовое полено / На вязовое легло; / Оттого и боль в колено / И бочок Вам так гнело ...» [Фукс, 1838, с. 45]. Следующий ход по правилам любовной светской игры - ход королевы. Лилла его и делает: она спешно теряет дорогое кольцо. Теперь, разумеется, что-либо потерять вынужден и князь. И Пригарский лишается . чудесного чиха-талисмана, будто бы подаренного ему волшебницей. «Чих» отыскивается в конце концов в спальне княжны, как и следует думать (вот они, ритуальные корни сюжета о Несмеяне). Вслед за этим наступает счастливая развязка: «Лилла силы потеряла, / Во весь дом захохотала» [Фукс, 1838, с. 49].
Нетрудно заметить, что не только в перипетиях сюжета, но и в «передразнивающем эхе» шутливой сказочной рифмы в произведении Фукс не чувствуется трагизма, нет ощущения опасности, каковая постулируется в блоке испытаний волшебной сказки. Персонажи «легкого» «женского письма» Фукс заведомо знают, что сказочное испытание, которому они подвергаются, не сопряжено с борьбой со смертью за собственную жизнь. Конечно, это тоже своего рода ритуал, но ритуал особенный. В нем главное выйти из пикантной ситуации, «соблюдая приличия»: так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, а интерес чи-
тателя основывался бы на предоставляемой повествованием возможности наблюдать за хитросплетениями словесного соревнования во всех его тонкостях. Ведь влюбленные противники шутливой сказки на поверку союзники. А их остроумные посылы друг другу - всего лишь проверка на быстроту реакции.
Иной художественно-эстетический вариант отражения в «полезной» книге «женского» видения человека и мира реализован в переводном сборнике Марьи Бахтуриной «Крещенский вечерок. Детские сказки» [Крещенский вечерок, 1838]. Публикация издания, фиксирующего состояние сказочного жанра в его исторической эволюции и одновременно позволяющего подметить издержки прямого воздействия педагогических постулатов на содержание «сказочной» книги, весьма характерна.
Невзирая на подзаголовок «детские сказки», сборник включает произведения, со сказкой соотносимые очень условно. В книгу вошли нравоучительные рассказы («Свадебный подарок», «Бабушка и внучка»), приключенческая повесть («Тони, маленький рыбак»), стихи («Страстная неделя», «Нищий», «Прощание с благодетелем»), аполог («Сон Мирзы»), притча («Диоген и невольник»), путевая история («Сен-Габельская гостиница»), драма («Цыганка»), басня-анекдот («Богомолец»), описание («Монумент Петра Великого») и поучительная сказка на волшебной основе («Листочек щавелю»).
На концепцию «полезной» книги данной представительницы отечественного womens writing со всей очевидностью повлияла инерция сложившейся в России конца XVIII - начала XIX веков литературнокнижной традиции. В частности, типовое название «вечеров» («ночей») в этот период нередко дается сборникам одновременно развлекательно-чудесного и нравоучительного содержания.
В литературной практике первой половины XIX века термин «сказка» употребляется в широком значении, зачастую используется в приложении к произведениям самого различного жанрового наполнения, предназначенным главным образом для читателя-ребенка: и к расска-
зам, и к повестям, и к драмам, и именно к сказкам. Причина жанровой неоднородности книги М. Бахтуриной, таким образом, отчасти кроется в неразработанности теории сказки в эстетике того времени. Наконец, совершенно очевидно, что переводчице М. Бахтуриной как детскому автору, избравшему аллегорический тип прозы, интересна моралистическая (а не шутливая, как у А. Фукс) разновидность сказки-соПе.
Так, в свете определения Н. Ф. Остолоповым произведений подобного рода как «нравоучительного вымысла, клонящегося к исправлению нравов» [Остолопов, 1821, ч. 1, с. 48], сюжет переведенного М. Бахтуриной рассказа «Бабушка и внучка» предстает как достоверный и необычный в одинаковой мере. Четырнадцатилетней героине произведения Луизе хочется поехать на бал, но мать не пускает ее, мотивируя запрет тем, что дочь «в простуде» и по ночам «очень кашляет» [Крещенский вечерок, 1838, с. 8]. Госпожа Безанкур, бабка Луизы, видя опечаленное лицо внучки, тем не менее, решается нарушить запрет и берет с собой девушку. В итоге по возвращении с бала разгоряченную Луизу обдает в сенях холодным воздухом, девушка впадает в горячку и умирает. А в финале, хотя уже невозможно что-либо изменить, звучат слова запоздалого раскаяния бабушки: «Я, я твоя убийца, моя бедная прекрасная Луиза!» [Крещенский вечерок, 1838, с. 13].
К герою «Сна Мурзы», «под развесистым кедром» задумавшемуся «о горькой участи своего друга Темюра», тихо спустившись с облаков, нисходит «крылатый гений, сияющий неземным блеском», навевая грезу о смелых путешественниках, старающихся взобраться на скалу, но падающих назад в пропасть [Крещенский вечерок, 1838, с. 36-37]. Описание сна не что иное, как аллегория «участи всех, желающих проникнуть неисповедимые судьбы Провидения и толковать их по-своему» [Крещенский вечерок, 1838, с. 37]. Картина «пространной, испещренной цветами, пересекаемой быстрым потоком» долины, воплощающая условный образ некоего «волшебного» зеркала, отражающего «безрассудность» некоторых человеческих суждений, также иносказательна
[Крещенский вечерок, 1838, с. 38]. Через посредство последовательной цепи эмблематических образов-аналогов, олицетворяющих житейскую истину «в виде постоянного закона и общего порядка вещей в природе, оживотворяемой поэтом» [Галич, 1825, с. 203], читателю внушается мысль, что «никогда» не следует «роптать на Его Святой Промысел» [Крещенский вечерок, 1838, с. 41].
Аналогичным образом в сказке «Листочек щавелю» компилируются фольклорные и книжные образы-иносказания, а сказочное место действия теряет свою связь с ритуально-мифологическим комплексом путешествия живого в царство мертвых. Необычные происшествия в моралистической сказке приурочены к островку на Луне, «прозванному Счастливым», где «царствует старушка Всеведа» [Крещенский вечерок, 1838, с. 62]. В утопически-идиллическом Детском Царстве «народ прелихой, превеселый - из детей всякого возраста. Им не житье, а масленица. Не пишут, не читают, пируют себе круглый год от зари до зари» [Крещенский вечерок, 1838, с. 63]. Злая волшебница Моргуша, образ которой создан по закону полярной образной структуры сказки, решает «сманить» к себе Ленушку и Сеню - внуков Всеве-ды, которой она завидует. Дети подвергаются испытанию лестью, и не выдерживают его. Брат и сестра безрассудно покидают свою «старую, дряхлую бабушку», боясь «скоро с ней соскучиться», поддавшись на уловки Моргуши, но также движимые и характерным детским любопытством: «Не все ж нам коптеть на Луне» [Крещенский вечерок, 1838, с. 64]. Они устремляются в Царство Мечтаний, где «стены зеркальные, крыши алмазные, двери чистого золота» и пр. [Крещенский вечерок, 1838, с. 65]. И все бы хорошо, да в действие вмешивается листочек щавелю, «вдруг» оказывающийся на «троне из душистых цветов». Волшебный предмет помогает обнажить истинную картину происходящего, внезапно представшую во всей своей неприглядности перед глазами детей. Вместо «птичек и бабочек» Ленушка и Сеня видят, как в лицо им «скалят зубы страшные чудовища - Пороки, свита Моргуши; они держат вместо трона цветочного цепи, которыми собрались
сковать бедных детей» [Крещенский вечерок, 1838, с. 69]. Само собой разумеется, что сказка завершается благополучно: дети возвращаются домой. Но к описанию финала автором-переводчицей приложен некий стихотворный «довесок» в виде басенной морали, наподобие тех, которыми завершал сказки сборника «Сказки моей матушки гусыни, или истории и сказки былых времен с моральными наставлениями» (1697) Шарль Перро, стремившийся узаконить сказку в классицистической книжной культуре. У Бахтуриной читаем: «Самонадеянность и гордость / Ведут к погибели людей; / Всегда имейте, дети, твердость / Врагами этих быть страстей» [Крещенский вечерок, 1838, с. 72]. Ср. у Перро: «Детишкам маленьким не без причин, / (А уж особенно девицам, / Красавицам и баловницам), / В пути встречая всяческих мужчин, / Нельзя речей коварных слушать, / Иначе волк их может скушать» [Перро, 1976].
Исходя из сказанного, можно с полным основанием утверждать, что «полезная» книга Бахтуриной отражает ориентацию отечественного «женского письма» на ретроспективное, хотя и достаточно характерное для XVII - начала XIX веков представление о сказке как о басне или апологе, т. е. «сочинении, которое, повествуя о происшествиях, случившихся между свойственными ей лицами, изображает в оных какой-нибудь людской порок, и тем служит к нашему наставлению» [Остолопов, 1821, ч. 1, с. 78]. Интерес «чудесного» рассказа в этом случае «теряется» в интересе «чисто дидактическом» [Галич, 1825, с. 205]. Зато как нельзя более непосредственно, напрямую, достигаются педагогические задачи womens writing. Ведь и «басня не что иное есть, как детский театр, отличающийся от других единственно качеством действующих лиц» [Остолопов, 1821, ч. 1, с. 78]. Иначе говоря, легко декодируемая аллегоричность как характерный «взрослый» компонент европейского дидактического conte не только не уходит из сказочного творчества писателей-женщин, но активно эксплуатируется ими. И подобный - в модусе «риторического» чтения - подход сопряжен с участием отечественного «женского письма» в формировании «душеспа-
сительной» литературы, активно развивавшейся в книжной культуре России 1830-1890-х годах.
К чтению этого типа принадлежит «Священная история для детей, выбранная из Ветхого и Нового Завета Анною Зонтаг» [Священная история..., 1837], нравоучительные повести Анны Зонтаг. В этом же ключе во второй трети XIX столетия начинается развитие такой уникальной разновидности литературной (авторской) сказки, как «календарная», т. е. отражающая события, течение которых обусловливается датами духовно-народного календаря [Тиманова, 2008]. «Календарная» книга 1830-1890-х годов становится просветительской в собственном смысле слова. В ней содержатся произведения, расширяющие кругозор читателя, приобщающие к духовной культуре народа. В форме рассказов, очерков, сказок, повременных изданий и сборников такая книга несет широким кругам населения (не только ребенку) здоровую духовную пищу. Являясь специфическим изводом «духовно-мистического» компонента романтической книжной культуры, «календарная» книга, в том числе созданная русскими писательницами-женщинами, смыкается с «народной» литературой.
Отечественное «женское письмо», таким образом, чутко улавливает обострившийся интерес к сказке и «полезной» детской книге как к оригинальному направлению развития русской культуры в целом, хотя к реализации художественных задач «полезного» чтения писатели-женщины нередко подходят с позиций литературной моды. В качестве авторов литературных сказок они стремятся не столько продемонстрировать архаическую систему представлений о смерти и рождении космоса, запечатлевшуюся в мифе и устной сказке, сколько преподать урок морали и нравственности, в основе которого - мало изменившиеся, с точки зрения этики, представления о «картине Вселенныя». Из многообразных функций книги на первый план в связи с этим выдвигается функция нравоучительная и познавательная. Содержание «полезной» книги сказок женщин-писательниц становится космополитичным, несет в себе действительно «вечные» ценности.
Литература
1. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений : в 13 томах / В. Г Белинский ; [гл. ред. Н. Ф. Бельчиков]. - Москва ; Ленинград : Изд-во Акад. наук СССР, 1955. - Т. 6. - 863 с.
2. Галич А. И. Опыт науки изящного, начертанный А. Галичем / А. И. Галич ; цензор А. С. Бируков . - Санкт-Петербург : Типография Департамента народного просвещения, 1825. - XXII, 222 с.
3. Голицын Н. Н. Библиографический словарь русских писательниц / Н. Н. Голицын. - Санкт-Петербург : Тип. В. С. Балашева, 1889. - VI, 308 с.
4. Женский вызов: русские писательницы XIX - начала XX века : материалы двух международных научных конференций, проведенных кафедрой истории русской литературы Тверского государственного университета и Славянским семинаром Фрайбургского университета в 2002-2003 гг: «Другая литература: женская проза в русском литературном каноне XIX веке» и «Женское письмо в дискурсах русской культуры XIX века» / под ред. Евгении Строгановой и Элизабет Шоре. - Тверь : Лилия Принт, 2006. - 315 с.
5. Ишимова А. О. История России в рассказах для детей : в 6 томах / А. О. Ишимова. - Санкт-Петербург : Типография Императорской Российской Академии ; Типография Фишера, 1837-1840. - 269 с. - Т. 1-6.
6. Киреевский И. В. О русских писательницах / И. В. Киреевский // Киреевский И. В. Критика и эстетика / И. В. Киреевский ; составление, вступительная статья и примечания Ю. В. Манна. - Москва : Искусство, 1979. - С. 123-131.
7. Кирьянова О. В. А. П. Зонтаг (Юшкова) - личность и литературная деятельность : феномен «писательницы для детей» : диссертация .... кандидата филологических наук / О. В. Кирьянова. - Краснодар, 2008. - 241 с.
8. Крещенский вечерок : дет. сказки / пер. М. Бахтуриной. - Санкт-Петербург : Типография И. Глазунова и К°, 1838. - 137 с.
9. Лупанова И. П. «Смеховой мир» русской волшебной сказки // Русский фольклор : материалы и исслед. / Акад. наук СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом). - Ленинград, 1979. - Т. 19 : Вопросы теории фольклора. - С. 65-83.
10. Остолопов Н. Ф. Словарь древней и новой поэзии : в 3 частях / сост. Н. Остолопов. - Санкт-Петербург : Тип. Имп. Рос. акад., 1821. - Ч. 1-3.
11. Пастухова Е. Е. Русская «женская проза» рубежа XX-XXI веков в осмыслении отечественной и зарубежной литературной критики : диссертация ... кандидата филологических наук / Е. Е. Пастухова. - Саратов, 2010. - 147 с.
12. Перро Ш. Сказки матушки Гусыни, или истории и сказки былых времен с поучениями : библиография / пер. с фр. А. Федорова, Л. Успенского, С. Боброва / Ш. Перро . - Ленинград : Художественная литература. Ленинградское отделение, 1976. - 462 с.
13. Пономарев С. И. Наши писательницы / С. И. Пономарев. - Санкт-Петербург : Тип. Акад. наук, 1891. - 78 с.
14. Пропп В. Я. Ритуальный смех в фольклоре : (по поводу сказки о Несмеяне) // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. - 1939. - № 46. - С. 151-175.
15. Пропп В. Я. Русская сказка / В. Я. Пропп. - Ленинград : Изд-во Ленингр. гос. ун-та, 1984. - 335 с.
16. Пыпин А. Н. История русской этнографии : в 4 томах / А. Н. Пыпин. -Санкт-Петербург : Типография М. М. Стасюлевича, 1890. - Т. 1-1У
17. Рюткёнен М. Гендер и литература : проблема «женского письма» и «женского чтения» / М. // Филологические науки. - 2000. - № 3. - С. 5-17.
18. Савкина И. Л. Глазами Аргуса : мотив молвы в русской женской прозе первой половины XX века) / И. Л. Савкина // Филологические науки. - 2000. -№ 33. - С. 38-51.
19. Савкина И. Л. Зеркало треснуло : современная литературная критика и женская литература / И. Л. Савкина // Гендерные исследования. - 2003. -№ 9. - С. 84-106.
20. Савкина И. Л. Кто и как пишет историю русской женской литературы? / И. Л. Савкина // Новое литературное обозрение. - 1997. - № 24. - С. 359-373.
21. Сбоев В. А. Исследования об инородцах Казанской губернии : [Заметки о чувашах] / В. А. Сбоев. - Казань : Изд. книгопродавца Дубровина, 1856 (в тип. ун-та). - 188 с.
22. Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных : в 2 томах. - Москва : Типография Августа Семена, 1845. - Т. 1-2.
23. Священная история для детей, выбранная из Ветхого и Нового завета, Анною Зонтаг, урож. Юшковой. - Ч. 1-2. - Санкт-Петербург : А. Г. Смирдин, 1837. - Ч. 1 : История Ветхого завета. - 405 с. ; Ч. 2 : История Нового завета. -413 с.
24. Синбирский сборник : ист. ч. - Москва : типография Августа Семена, 1845. - Т. 1 / [предисл. изд. П. Языкова и др.]. - 1845. - 679 с. - [Симбирский сборник].
25. Соколов А. Н. Стихотворная сказка (новелла) XVIII - начала XIX века // Стихотворная сказка (новелла) XVIII - начала XIX века. - Ленинград : Советский писатель, Ленинградское отделение, 1969. - С. 5-42.
26. Строганова Е. Н. История русской литературы последней трети XIX века : учебное пособие / Е. Н. Строганова / М-во образования Рос. Федерации; Твер. гос. ун-т. - Тверь : Твер. гос. ун-т, 2000. - 95 с.
27. Тарланов Е. З. Женская литература в России рубежа веков : социальный аспект / Е. З. Тарланов // Русская литература. - 1999. - № 1. - С. 134-144.
28. Тиманова О. И. Жанры календарной словесности и русская литературная сказка XIX века // Вестник Томского государственного университета : общенаучный периодический журнал. - Томск : Томский государственный университет, 2008. - № 315 (октябрь). - С. 28-35.
29. Файнштейн М. Ш. Писательницы пушкинской поры : историко-литературные очерки / М. Ш. Файнштейн. - Ленинград : Наука, 1989. - 175 с.
30. Фукс А. А. Записки о чувашах и черемисах Казанской Губернии / А. Фуксъ. - Казань : Тип. Имп. ун-та, 1840. - 329 с.
31. Фукс А. А. Царевна Несмеяна : русская народная сказка, переложенная в стихах для десятилетнего читателя Павла Александровича Жмакина / А. Фукс. - Казань : Унив. тип., 1838. - 54 с.
32. Хаджиабдич Я. Русская стихотворная сказка и французский conte XVIII - первой половины XIX века : автореферат диссертации ... кандидата филологических наук / Я. Хаджиабдич ; [Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова]. - Москва, 1971. - 24 с.
33. Юдин Ю. И. Типология героев бытовой сказки // Русский фольклор : материалы и исслед. / Акад. наук СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом). -Ленинград, 1979. - Т. 19 : Вопросы теории фольклора. - С. 49-64.
34. Dictionary of Russian women writers / ed. by M. Ledkovsky [ete.]. -Westort ; London : Greenwood press, 1994. - XLI, 870 p.
35. Feminism. An Anthology of Literary Theory and Criticism / by R. R. Warhol and I. P. Herndl. - New Brunswick ; New Jersey, 1996. - 379 p.
36. Feminist Literary Theory: A Reader / ed. by M. Eagleton. - Oxford : Oxford University Press, 1988. - 400 p.
37. Funk N. Feminism East and West // Gender Politics and Post-Communism / ed. by N. Funk and M. Mueller. - New York : Routledge, 1993. - P. 319.
38. Kelly C. A history of Russian women’s writing, 1820-1992 / C. Kelly. - Oxford ; New York : Clarendon Press, 1994. - XII, 497 p.
39. Kononenko N. Women as performers of oral literature : a re-examination of Epic and Lament // Women writers in Russian literature / ed. by Toby W. Clyman & Diana Greene. - Westport, Conn. ; London, 1994. - P. 17-34.
© Тиманова О. И., 2012
Useful Book Conception in Russian Women's Writing of 19th Century's First Half
O. Timanova
The article analyzes the realization peculiarities of the useful book concept in the poorly known works by the Russian women's writing representatives of the first half of the 19th century. It is concluded that the women-writers' fairytales have a supranational, cosmopolitan content. Nevertheless, it is noted that some of these works' plot and stylistic peculiarities are merged with the specific character of the period's literary fashion. The native women's writing is regarded in the broad context of the Russia's book culture of the 18-19th centuries.
Key words: women's writing; useful book; book culture; fairytale.
Тиманова Ольга Ивановна, кандидат филологических наук, доцент, заместитель директора Института бизнес-коммуникаций, заведующая кафедрой туристского бизнеса, федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный университет технологии и дизайна» (Санкт-Петербург), timanovaspb@mail.ru.
Timanova, O., PhD in Philology, associate professor, Deputy Director of Business Communications Institute, Head of Tourist Business Department, Federal State Budgetary Educational Institution of Higher Professional Education “St. Petersburg State University of Technology and Design” (St. Petersburg), timanovaspb@mail. ru.
