CC BY
45
удк 327.8
Е. Б. Павлова
КОНЦЕПЦИЯ НОРМАТИВНОЙ СИЛЫ: СЛУЧАЙ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ1
Теория нормативной силы Европы, созданная в 2002 г (Мэннерс), как одна из возможностей объяснить все возрастающее влияние ЕС в современном мире, до сих остается в центре научных дебатов. При этом на сегодняшний день у большинства авторов уже нет сомнений, что не только ЕС, но и другие акторы международных отношений могут обладать данным типом силы. Однако эти возможности приписываются лишь крупным мировым державам. В предлагаемой статье мы обратимся к периферии мировой политики, и, при помощи дискурс-анализа, постараемся показать, что, в начале 2000, не только ЕС, но также и Венесуэла обладала нормативной силой. В результате мы сможем провести сравнительный анализ нормативной силы Европы и нормативной силы Венесуэлы, и прояснить некоторые спорные моменты теоретической дискуссии об особенностях функционирования данного механизма.
Ключевые слова: нормативная сила, Европейский союз, Латинская Америка, Венесуэла, дискурсивные практики, идентичность.
Вопрос соотношения нормативных и силовых элементов в политике является одним из ключевых в современном мире. Эволюция международной системы и международного права заставляет нас все время обращаться к данной теме, чтобы раскрыть механизмы действия инструментов влияния, не требующих применения военной силы. В современной литературе существует немало различных теорий, представляющих подходы к данной проблеме. Это и «гражданская сила» (Duchene, 1972), и «мягкая сила» (Nye, 2004), и «этическая сила» (Aggestam, 2008) и другие. Однако в данной работе мы сконцентрируемся лишь на одной из них — на теории «нормативной силы», которая была впервые выдвинута в 2002 году Ианом Мэннерсом, как некое объяснение растущих возможностей Европейского союза в мире и обозначенная своим создателем как «Нормативная сила Европы» (НСЕ). Важность данной концепции для современных международных отношений нельзя недооценивать. Во многом именно идея «нормативной силы Европы» легла в основу курса внешней политики Брюсселя по отношению к Москве, что привело скорее к негативному, нежели положительному, эффекту в отношениях между Россией и государствами-членами ЕС (Романова, 2013; Романова, Павлова, 2013; Игумнова, 2014). Однако, в российской науке практически не уделяется внимания данной концепции, что, на наш взгляд, является определённым упущением. Данная статья призвана частично восполнить этот пробел.
Теория Мэннерса породила серьезный резонанс как в научных кругах, так и среди политических элит (Например: Diez, 2005; Hyde-Price, 2006; Sjursen,
1 Работа выполнена при поддержке Эстонского исследовательского совета.
© Е. Б. Павлова, 2014
2006; Pace, 2007; Haukkala, 2008; Tocci, 2008; De Zutter, 2010; Keen, 2012; Cooperation and Conflict: Special Issue, 2013 и многие другие работы). Причем вопросы вызывали не только сами критерии нормативной силы, сформулированные Мэннерсом, но и очевидная евроцентричность данного подхода. Тем не менее, за прошедшие 12 лет дискуссия не потеряла свою остроту, хотя и претерпела серьезные изменения. Так разговор о том, что лишь Европейский союз может обладать нормативной силой, уже не актуален. Существует немало работ, где проводятся исторические параллели, например, с США времен Вудро Вильсона (Diez, 2005), или говорится о возможности обладания данным типом силы различными современными государствами, такими как Китай, например (Kaval-ski, 2013). Однако анализируя механизм нормативной силы (НС), большинство исследователей концентрируются лишь на возможностях великих держав, по определению играющих важную роль в современных международных отношениях. В данной статье мы попытаемся отойти от этих рамок, обратив внимание на потенциал развивающихся государств — на Боливарианскую республику Венесуэлу. Конечно, поставив перед собой подобную задачу, мы сразу попадаем под постколониальную критику, сурово осуждающую попытки экстраполяции европейских теорий на латиноамериканскую действительность (Quijano, 2000; Busso, 2009). Тем не менее, представляется, что данная попытка может быть полезной с двух точек зрения. Во-первых, это даст нам возможность проанализировать функционирование механизма НС в рамках регионального лидерства и выявить ряд спорных характеристик данного феномена, а во-вторых, позволит прояснить те процессы, которые имеют место в Латинской Америке через знакомый читателю инструментарий. Таким образом, обращение к теориям, разрабатываемым европейскими исследователями, будет являться способом преодоления евроцентричности знаний о мировой политике и теории международных отношений.
В первой части статьи мы сконцентрируемся на основных спорных моментах теоретической дискуссии о нормативной силе. Вторая часть будет посвящена попытке переосмыслить опыт Венесуэлы с точки зрения возможного обладания «нормативной силой», что в результате поможет решить основную цель работы — прояснить ряд факторов функционирования данного механизма. Согласно поставленной цели, основной базой исследования будут являться работы, посвященные теории нормативной силы, а также ряд официальных заявлений политических элит Венесуэлы, Боливии, Эквадора, которые будут рассмотрены в рамках дискурс-анализа. Работы по исследованию региона будут представлены лишь для иллюстрации процессов, имеющих место в Латинской Америке.
что такое «нормативная сила»?
Прежде чем начать разговор о концепции «Нормативной силы Европы» необходимо сразу пояснить, что данная теория, как теория нормативная, то есть устанавливающая нормы или определенные правила, оправдывает себя лишь частично. Ведь когда речь заходит об успешности НСЕ в таких странах как, например, Китай (Balducci, 2010) или на Ближнем Востоке (Pace, 2007), оптимизма
уже не наблюдается. Сомнительно выглядит рост нормативного влияния Европейского союза и в Российской Федерации. Однако, тем не менее, как успехи ЕС в Восточной Европе в период расширения организации, так и сегодняшние события на постсоветском пространстве, вновь заставляют нас критически переосмыслить данный сюжет. На наш взгляд, важность данных дебатов в международных отношениях обусловлена не столько продвижением либеральных, западных ценностей, сколько спецификой нормативной силы, как особого механизма, позволяющего одному субъекту международных отношений существенно повысить свой авторитет и, соответственно, оказывать большее нормативное влияние на международные отношения. Однако прежде чем перейти к рассмотрению нормативной силы как возможного механизма влияния необходимо раскрыть основные характеристики «Нормативной силы Европы», послужившие основой для современной дискуссии.
Как было упомянуто выше, идея «Нормативной силы Европы» впервые прозвучала в статье Мэннерса «Нормативная Сила Европы: концептуальные противоречия?», где было указано, что становление Европейского союза, происходившее через постепенное формулирование и подписание все новых актов, определяющих общее видение государствами самых разных аспектов, привело не просто к созданию организации, но и к единству взглядов и норм, которое явилось основой его Нормативной силы. «Итак, пишет Мэннерс, понятие «нормативной силы» в отношении ЕС не является концептуальным противоречием, так как способность определять понятие «нормального» в мировой политике чрезвычайно важна» (Manners, 2002, р. 236). Именно это определение нормативной силы стало отправной точкой всей последующей научной дискуссии.
Таким образом, отбросив ценностную составляющую концепции, мы можем определить нормативную силу как механизм нормативного влияния, специфика которого заключается в его формировании. Данный механизм формируется через официальную фиксацию преобладающих в регионе ценностей в качестве норм одним из акторов международных отношений. Норма в данном случае понимается как эксплицитные или имплицитные социальные ожидания и неформальные правила, проистекающие из ценностей, присущих данному обществу, и операционализирующие эти ценности.
Соответственно, наиболее важным элементом формирования нормативной силы является ее закрепление в официальном дискурсе, причем речь может идти не только о законодательных актах, но и о других официальных документах. Согласно Мэннерсу, базис НСЕ формировался постепенно, через принятие различных общих документов, куда входят и совместные декларации, и договора, и критерии принятия новых членов. Однако создание нормативной базы еще не обеспечивает наличие НС. Поэтому одним из обсуждаемых пунктов концепции стал вопрос инструментов. В своей работе Мэннерс (2002) определяет их следующим образом: «заражение», то есть непреднамеренное распространение идей; «информационное распространение», что включает в себя такие элементы, как новые политические проекты, декларации и т. п.; «процедурное распространение», через договоры с третьими странами; «перемещение», как дополнительный элемент, включенный в различные программы технической помощи
третьим странам; «откровенное распространение» через представительства Европейского союза или неправительственные организации в третьих странах; «культурный фильтр». Все эти инструменты нацелены на одно — представить нормы как наиболее приемлемые и привлекательные. Соответственно, именно готовность, с которой другие участники международных отношений последуют примеру, и есть результат действия НС. Однако, возникает важный вопрос. Какие именно факторы могут способствовать успешному продвижению норм и, как следствие, возникновению механизма нормативной силы?
Первый фактор, на который нам бы хотелось обратить внимание читателя, — темпоральный и, прежде всего, это время возникновения. Нужно отметить, что вопрос специфических условий для зарождения предпосылок НС занимал немало умов. Многие авторы указывают, и мы здесь полностью с ними согласны, что обычно появление новых норм совпадает с периодом кризиса (Finnemore and Sikkink, 1998; Postel-Vinay, 2008). Так яркое проявление НСЕ, безусловно, связано с окончанием холодной войны и попытками создания нового мирового порядка, базирующегося на либеральных ценностях, когда успех Евросоюза и идеологический провал социалистического лагеря заставил целый ряд сопредельных государств задуматься о важности транслируемых ЕС нормах. (RisseKappen, 1994; Maull, 2005; Zielonka, 2008). Именно в этот период происходило активное переосмысление нормативных составляющих политики Европейского союза, что и привело к формулировке Копенгагенских критериев, определяющих условия, необходимые для вступления в ЕС и считающихся одним из важнейших документов, фиксирующих нормативную силу Европы (Manners, 2002).
Осуществляя расширение, ЕС одновременно закреплял документально свои собственные ценности (Youngs, 2004, p. 416) и определял первичную зону нормативного влияния — Восточная Европа. Таким образом, мы можем выделить еще один фактор возникновения нормативной силы — пространственный, подразумевающий особое внимание к отдельным странам или регионам, где пространство определяется географической близостью и совместным историческим опытом актора, формулирующего новые нормы, и потенциальных реципиентов. Еще до появления концепции «нормативной силы», в одной из самых известных работ Финнемор и Сиккинк (1998, p. 908) указывали, что успешное распространение норм во многом зависит от наличия общего благоприятного исторического опыта, который может служить базой для артикуляции новых норм. Естественно, совместный исторический опыт часто, хотя и не всегда, определяется и географической близостью. То есть первичная аудитория для новых норм — это, по большей части, близлежащие государства. Именно их поддержка может обеспечить благополучное продвижение новых норм. Очевидно, что в случае Европейского союза — это государства Восточной Европы, где западноевропейский либеральный опыт явно воспринимался как удачный. Таким образом тезис Финнемор и Скинник об особой важности поддержки некоторых государств для распространения норм приобретает новое значение. Мы говорим уже не столько о ведущих державах мира, чье признание может обеспечить нормам международный успех, а скорее о необходимости региональной поддержки, что может служить опорой в дальнейшем. НСЕ была чрезвычайно
мощным элементом европейского дискурса в 2000, и всплески этого мы можем наблюдать до сих пор. Однако при этом в других частях света на первом плане был совершенно другой набор ценностей. Так, ярким примером может служить нормативная сила Венесуэлы, которая достигла своего пика практически в то же время, что и НСЕ, и о которой пойдет речь в эмпирической части данной статьи.
Еще одним интересным пунктом дискуссий о возникновении норм становится идея наличия агентов, артикулирующих новые нормы и наличие платформ, для привлечения внимания (Finnemor and Sikkink,1998). Именно наличием агентов отличается нормативная сила от «силы идей» (Diez, 2005, p. 621). В случае НСЕ основным агентом и одновременно платформой для формулирования новых норм выступает сам Европейский союз. Однако это скорее специфика ЕС, не являющаяся обязательным условием.
Важным моментом, на который обращают внимание многие авторы, является понимание того, что НС не является инструментом, которым можно пользоваться для осуществления конкретных политических целей, как например «мягкой силой» (Diez and Manners, 2007). Это не значит, что мы говорим о нормативной силе, как схеме абсолютно пассивной, активные действия здесь также возможны, об этом пишет Хауккала (2008), но при этом нацелены они исключительно на убеждение аудитории в целесообразности данных норм. Поэтому попытки анализа внешней политики с позиций НС как внешнеполитического инструмента практически всегда приводят к одному результату — разочарованию в нормативной силе (Hyde-Price, 2006; Pace, 2007; Langan, 2012). НС не может быть инструментом осознанного действия, а может являться лишь неким подобием заработанного авторитета, которым мы подкрепляем свое действие.
Однако если мы говорим о том, что нормативная сила не может быть сформирована сознательно, необходимо проанализировать иные пути рассмотрения проблемы, некоторые из которых уже были предложены рядом ученых. Прежде всего, это идея о нормативной силе как части дискурсивной практики идентичности. Этот подход представлен в работах Диц (2005), Шюрсен (2006), Цуттер (2010) и других значимых исследованиях по данной теме, и основан на идее переформулирования нормативной составляющей дискурса идентичности в условиях противопоставления так называемому «другому» (Diez, 2005; Diez and Manners, 2007). Но уже здесь возникает один из самых сложных парадоксов формулирования концепции нормативной силы, связанный с особым прочтением этой идеи противопоставления. Специфика европейского дискурса предполагает возможность для «других» преодолеть данное противопоставление. То есть европейская идентичность мыслится не как «закрытый клуб», а как возможность и для других обществ разделить эти ценности и быть допущенными в европейское общество. Как пишет Э. Кин (2012, p. 941), ссылаясь на работы Пар-кина, вопрос здесь стоял скорее в сохранении ценностей, нежели в сохранении чистоты крови. Таким образом, дискурс идентичности, который в обычных своих проявлениях ведет скорее к идее закрытости, предстает в другой ипостаси — сообщества, разделяющие мысль о целесообразности европейских норм, будут восприниматься как равные с государствами ЕС или приняты в Европейский союз. Именно потенциальная инклюзивность способствует преобразованию
дискурсивной практики идентичности в нормативную силу. То есть мы можем определить нормативную силу как временное обретение нормами, составляющих дискурс идентичности, привлекательности для других сообществ.
В своей работе Кин (2012) указывает на важный момент, во многом поясняющий привлекательность европейских ценностей для других государств. Он пишет, и с этим согласны многие исследователи, что культурное наследие Европы одновременно легло в основу структуры международного сообщества и в основу ЕС. Европа создала структуру международных отношений под себя, и ее позиция гегемона в данном случае легко объяснима (Keen, 2012; Diez, 2013).
На волне идеологической победы в холодной войне, нормы, провозглашаемые Брюсселем, рассматривались как универсальные, что и вело к идее новых возможностей для ЕС, как актора международных отношений, то есть артикулировать «нормальное» для всего мира, осуществлять нормативную силу в мировом масштабе. Отсюда проявляется и способность Европы представлять свои ценности и их иерархию как нечто универсальное, что ведет, на наш взгляд, к абсолютно неправильному толкованию идеи НС как способности формулировать исключительно «универсальное». На наш взгляд, более оправданно говорить о нормах «универсализируемых» при определенном, удачном стечении обстоятельств для агентов нормативной силы. Такими обстоятельствами являются кризисная ситуация в обществе и наличие аудитории, связанной с субъектом нормативной силы общим историческим опытом, общей интерпретацией сегодняшних интересов. Именно эти факторы позволяют субъекту приобрести нормативную силу в рамках дискурсивных практик идентичности.
Однако, и это чрезвычайно важный момент, нормативная сила конечна и не может быть поддержана искусственно как любой сиюминутный результат дискурсивных практик. Можно обозначить эту временность по-разному. Так, в одной из своих последних работ Диц (2013, p. 205) пишет, что нормативная сила — есть лишь «узловой пункт» в рамках гегемонистской борьбы внутри социального поля; в другой работе, совместной с Мэннерсом (2007, p. 182), Диц отмечает, что нормативная сила слабеет с процессом принятия данных норм другими акторами. Второй тезис ведет нас к решению проблемы вызовов нормативной силе, в научной литературе сформулированной лишь в отношении провалов Европейского союза. НС дает возможность своему субъекту контролировать других акторов, пишет Цуттер (2010, p. 1122). Однако из поля зрения исследователей исчезает важный элемент — возможность обратной связи, так как акторы — объекты нормативного влияния — получают в свое распоряжение четкие критерии нормативной составляющей, что позволяет им контролировать сам субъект силы. При этом данная критика возможна лишь со стороны акторов, разделяющих эти нормы. Обвинения со стороны участника международных отношений, не поддерживающего данный нормативный пул, будут трактоваться как ошибочные изначально. Именно многочисленные упреки ЕС в непоследовательности привели к весьма распространенному мнению о нежизнеспособности данной концепции. Любая нормативная сила — это лишь некий апофеоз, временное признание целесообразности данного нормативного блока, признание, которое, безусловно, дает актору определенную силу, но лишь на не_ 99
ПОЛИТЭКС. 2014. Том 10. № 1
который период, длительность которого зависит от целого ряда факторов. Как невозможна статически фиксированная идентичность, так соответственно и конечна нормативная сила, опирающаяся на этот дискурс.
латинская америка: эволюция нормативной составляющей
Следование государствами Латинской Америки западным нормативным стандартам всегда было осложнено опытом колониального прошлого. Неслучайно в начале 20 века во многих странах региона появлялись весьма специфичные рассуждения о привнесенных европейцами нехарактерных для местного населения обычаях и нормах, от которых было больше вреда, чем пользы. Палитра этих рассуждений была чрезвычайно широка, и включала в себя как дебаты научного характера (Zavaleta, 1983), так и полушутливые произведения (Andrade, 1928). В одном эти труды сходились. Говоря о доколумбовом сообществе, авторы настаивали на его особой нормативности, базировавшейся на идеях солидарности и справедливости. Согласно этим работам, гармоничное сосуществование индийских племен было нарушено вторжением европейцев не только в связи с захватом земель, но и с точки зрения привнесения идеи эксплуатации для достижения личной выгоды. Особенно интересной с этих позиций является работа Хосе Мариатеги (2007), где обвинения в адрес европейцев сформулированы в духе марксистских рассуждений. Конечно, современные научные исследования говорят о том, что Мариатеги заблуждался: столь прославляемое им общество было иерархичным, и эксплуатация человека человеком занимала здесь не последнюю роль. Однако его правота или заблуждения не играют никакой роли, так как до сих пор эта работа является одной из программных для многих современных левых движений. Именно на основе таких произведений в Латинской Америке произошел нормативный сдвиг, называемый в научной литературе «левым поворотом».
Точкой отсчета левого поворота принято считать провал Вашингтонского консенсуса, суть которого, если говорить упрощенным языком, состояла в попытке спасти экономическую ситуацию в Латинской Америке при помощи неолиберальных реформ. Попытка провалилась, что привело к серьезным сомнениям в регионе относительно правильности неолиберальной экономики в частности, и либерализма в целом (Castanedа, 2006). Следствием этого было оживление уже существующих левых партий и появление новых, где основная линия дискурса представляла собой некую смесь деколониальных мотивов с крайне радикальными левыми взглядами (Howard, 2010). Более того, в конце 1990-х в Латинской Америке появилось государство, где произошел официальный отказ от западных либеральных ценностей и было объявлено возвращение к «истинным» нормам региона. Боливарианская республика Венесуэла под управлением Уго Чавеса сразу стала заметным игроком в регионе.
В чем заключались ценности, провозглашенные Венесуэлой? Прежде всего, это отказ от неолиберальных реформ, кризис которых увязывался Чавесом в единый блок с кризисом моральным и даже этическим (Chávez, 2013а). Единственный путь спасения виделся не только в социальных преобразованиях, но и
в обращении к наследию процессов деколонизации, как к опыту успешной попытки отбросить западное господство. Идея латиноамериканского единства стала важнейшим элементом политики страны. Причем речь шла не просто о союзе государств, а о попытке сформировать новый ракурс идеи общей региональной идентичности. Постоянно апеллируя к образу героя освободительного движения в Латинской Америке Симона де Боливара, Чавес проводил линию объединения региона. «Мы» в речах Чавеса — это не только Венесуэла, «мы» — это и чилийский поэт Пабло Неруда, «мы» — это и гватемальский писатель Мигель Анхель Астуриас (Châvez, 2013а). «Мы» — это Латинская Америка, сообщество латиноамериканцев, за права которого решила бороться Венесуэла. Все концентрировалось на идее солидарности народа Венесуэлы и народов Латинской Америки. Латинская Америка мыслилась не только как географический регион, но как некое единое сообщество, объединенное общим прошлым, общей успешной борьбой против колониальных империй. Нынешний враг у Латинской Америки тоже общий. Это, прежде всего, неоколониальные, неолиберальные силы, навязывающие государствам региона невыгодные политические и экономические модели. Отсюда основными нормами сосуществования латиноамериканских государств должны были стать — региональная солидарность и региональная интеграция. Развитие латиноамериканского сообщества выступало здесь как приоритетная цель и данное развитие должно было основываться, прежде всего, на идеях справедливости, социальной солидарности и протаго-нистической демократии (Châvez, 2013в). Таким популярным в Европе и США темам, как права человека или делиберативная демократия, места в пантеоне венесуэльских ценностей не нашлось, по сути, они становились вторичными по отношению к правам народов. Вместо равенства и свободы человека подчеркивалось незыблемое равенство, свобода и достоинство народов, говорилось о важности антидискриминации по отношению к автохтонному населению. Сама концепция демократии в Венесуэле была четко ориентирована на максимальное политическое включение, где ключевыми ценностями объявлялись — равенство и социальная справедливость, как части программы «Социализм XXI века» (Châvez, 2005). Такие категории, как «свобода» и «права человека» оставались, но на втором плане (Pavlova, 2013).
Вслед за Венесуэлой вспышка интереса к транслируемым ею ценностям стала заметна и в других странах, что воплотилось впоследствии в создании группировки АЛБА (Боливарианский союз для народов нашей Америки) и появлении таких лидеров, как Эво Моралес и Рафаэль Корреа. Очевидные недоработки Вашингтонского консенсуса привели к увеличению проблемы неравенства во многих странах региона, поэтому неудивительно, что официальные заявления и стратегические программы Уго Чавеса, нацеленные на борьбу с бедностью, неграмотностью, на улучшение медицинского обслуживания и так далее, привлекли немало внимания соседей по региону. Именно Венесуэла стала определять «нормальное» для ряда стран Латинской Америки, что и позволяет нам говорить о ее становлении как субъекта нормативной силы.
Таким образом практически все условия для возникновения нормативной силы, о которых мы упоминали в теоретической части, были соблюдены. Об_ 101
ПОЛИТЭКС. 2014. Том 10. № 1
щий мировой идеологический кризис совпал в Латинской Америке с кризисом экономическим, что привело к обновлению деколониальной риторики, всегда игравшей одну из важнейших ролей в дискурсивных практиках идентичности в регионе. То есть мы можем говорить о возобновлении интереса к общему историческому опыту эффективного решения проблем, опыта, который всегда существовал в связке с дискурсом общей региональной идентичности. Поэтому неудивительно, что фиксация этих тенденций на официальном уровне, как это произошло в Венесуэле, привлекла немало внимания и получила скорее позитивную оценку, как целесообразное направление деятельности в данной текущей ситуации. Влияние Венесуэлы в регионе чрезвычайно возросло, причем основой для этого влияния стало активное участие соседних государств в формулировании новых линий дискурса региональной идентичности, в соответствии с нормативными трендами, задаваемыми Каракасом.
отринуть гатопардизм!
Одним из пунктов, объясняющих НСЕ, является идея нормативной природы Европейского союза, которая и поддерживает данный механизм. Конечно, для Венесуэлы такой подход был бы неприемлем и соответственно вопрос о методах легитимации необходимо раскрыть при помощи других составляющих. Для разъяснения специфики легитимации власти мы остановимся на весьма популярной в Латинской Америке, встречающейся в Испании и совершенно неизвестной остальному миру концепции — «гатопардизме». В политической науке гатопардизм обычно определяют цитатой из произведения итальянского писателя Джузеппе Томази ди Лампедузы «Гепард» (1988): «чтобы всё осталось по-прежнему, всё должно измениться». То есть гатопардизм — это попытка провести лишь поверхностные реформы, не меняя сложившееся положение, которым недовольно население, но которое вполне устраивает правящие элиты. Обвинение в гатопардизме — один из тяжелейших упреков, которые могут быть выдвинуты в отношении политических лидеров, упреков, которые можно опровергнуть только кардинальными реформами, и именно поэтому латиноамериканские политические элиты не скупятся на радикальные меры. Нельзя просто знать и транслировать норму, необходимо постоянными действиями доказывать свою верность этой норме. Громкие и жесткие заявления, совершенно неожиданные, с точки зрения западной экономической теории, шаги — постоянная составляющая известий о регионе. И пальму первенства здесь, безусловно, держал Уго Чавес, именно его звучные реформы и декларации стали примером регионального политика, активно действующего в интересах неимущих и исключенных слоев. Главная задача, сформулированная в многочисленных речах и заявлениях венесуэльского лидера — Мирная Революция, уже давала основу для легитимации власти Уго Чавеса как политика предпочитающего действия (0Иаув2, 2013а). А направления этой деятельности опять явно отсылали к колониальной борьбе. Среди них были указаны: борьба с колониальным наследием, борьба с империализмом, борьба с капитализмом; отказ от неолиберальной системы; политика включения. Соединение идей
региональной солидарности и революции, термина, подразумевающего радикальные перемены, оказалось крайне востребованным в регионе, переживающим тяжелый экономический кризис, что и привело к возрастанию нормативного влияния Венесуэлы среди беднейших слоев населения Латинской Америки. По большому счету социальные реформы У. Чавеса не привели к желаемым результатам. Ситуация в стране остается весьма далекой от процветания, несмотря на различные заявления официальных лиц. Сегодня, когда у власти находится уже преемник команданте, многочисленные провалы грандиозных задумок очевидны. Но очевидны они стали относительно недавно и далеко не всем. Сторонники Уго Чавеса по-прежнему находят поддержку в Венесуэле и за пределами страны. Да и последние волнения в Венесуэле пока не привели к изменениям курса. Однако обусловленное общим историческим прошлым неизбежное сравнение инициатив президента Венесуэлы с более умеренной политикой других региональных лидеров приносит свои результаты. На фоне У. Чавеса многие стали казаться не более чем гатопардистами, что и привело к изменениям политических элит региона, заставив многих политиков Латинской Америки пересмотреть свои политические программы в пользу более радикальных левых идей. Равнение на нормы, озвученные как официальные линии деятельности венесуэльского правительства, и есть, на наш взгляд, один из результатов действия нормативной силы Венесуэлы. «Нормальное» теперь представало как необходимость радикальных действий. В качестве примера действия нормативной силы и распространения венесуэльского «нормального» мы кратко рассмотрим нормативную составляющую блока АЛБА, а также политические позиции двух главных последователей Чавеса в Латинской Америке — Эво Моралеса и Рафаэля Корреа.
институционализация альтернативы
В своей работе, посвященной динамике формирования норм, Финнемор и Сиккинк (1998) указывают, что для артикуляции новых норм два элемента являются обязательными — это формулирующие новые нормы агенты, которых авторы называют «предпринимателями норм» и платформы, где эти предприниматели действуют. Именно предприниматели привлекают внимание к новому нормативную подходу или же способствуют его созданию. Возникает некая когнитивная рамка, которая приведет либо к созданию новой нормы, либо к ее аннигиляции. Таким образом «предприниматели норм» создают некую конкурентную ситуацию, ориентируясь на альтернативное понимание целесообразности и интересов (Finnemore and Sikkink, 1998, р. 897). При этом, отмечают авторы, именно возможность изменения логики целесообразности, заданной предыдущим пулом норм, будет играть ключевую роль в замене одних ценностей другими. Возникает ситуация необходимости продвижения новых норм вне поля существующей целесообразности. Отсюда различные «нецелесообразные акты», например, организованное гражданское неповиновение, могут становиться орудием для изменений и создания платформ для трансляция новых норм. Процесс социализации и распространения новых норм может идти
разными путями, одним из которых является объединение сообществ, разделяющих эти новые нормы.
Один из ключевых пунктов концепции НСЕ — наднациональный уровень Европейского союза, который одновременно служит как для аккумуляции общеевропейских ценностей и постепенной артикуляции их в качестве норм, так затем и для и их трансляции внутри блока и на внешнюю арену. Таким образом, Европейский союз выступает одновременно в двух ипостасях, и как агент, и как платформа трансляции новых норм. Однако единственный ли это путь для формирования платформы на базе межгосударственного блока? Пример Боливари-анского союза для народов нашей Америки (АЛБА) свидетельствует и о других возможностях. АЛБА была создана в 2004 г Сейчас ее членами являются Венесуэла, Куба, Боливия, Никарагуа, Сен Винсент и Гренадины, Доминика, Эквадор, Антигуа и Барбуда. Сама идея АЛБА была выдвинута Уго Чавесом в 2001 г. на 3 саммите глав государств Карибского моря. К этому времени Чавес находился на посту президента уже 2 года и основные направления его политики были обозначены. Идеи о необходимости регионального объединения уже неоднократно звучали среди венесуэльских внешнеполитических приоритетов. Особая роль здесь отводилась историческому опыту и заветам героев движения за независимость, Симону де Боливару и Франсиско де Миранда, мечтавшим об объединении освобожденных территорий Латинской Америки. В XXI в. эта идея заблестела новыми красками. Уго Чавесом проводилась нехитрая параллель между успешной борьбой за государственную независимость в XIX в. и борьбой с неолиберализмом и империализмом в XXI веке (Chávez, 2005). Именно неоколониальные оттенки видел Чавес в инициированном США проекте Межамериканской зоны свободной торговли и именно для борьбы с ней требовалось объединить все прогрессивные силы региона. Таким образом, АЛБА, возникшая после подписания первого договора между Венесуэлой и Кубой, стала обретать крайне интересные нормативные характеристики. Согласно официальной информации (Antecedentes, http://www.portalalba.org/index.php/2014-03-29-22-04-24/antecedentes-historicos-del-alba) предыстория данной организации уходит своими корнями в период деколонизации, именно идеи де Миранды, Боливара, Хосе Марти послужили основой проекта. Основной задачей АЛБА как структуры, базирующейся на идее региональной солидарности и взаимопомощи, указывалась защита Латинской Америки от новых поползновений империализма и «эгоистического национализма» (Declaración, http://www.portalalba.org/ index. php/2014-03-29-22-04-24/documentos/289-i-cumbre-la-habana-cuba-14-de-diciembre-de-2004). Важным пунктом и чрезвычайно интересным именно с точки зрения концепции «нормативной силы Европы», является определение АЛБА одновременно как проекта «Великой родины» и проекта народного, где основным субъектом являются именно народы Латинской Америки. Наднациональный уровень исчезает, равенству субъектов уделяется особое внимание. «Гран Патрия» — «Великая Родина» — это лишь название, подчеркивающее солидарность участников, их общую идентичность, но никак не дальнейший уровень интеграции, и это особо выделяется (Grannational, http://alba-tcp.org/en/contenido/ grannational). Таким образом, мы можем отметить, что и в случае Европейского
союза, и в случае АЛБА мы имеем дело с организациями, являющимися платформами для трансляции норм. Однако при этом ЕС одновременно является и агентом формирования норм, что соответственно приводит к двоякому толкованию его роли. Упреки Европейскому союзу в преследовании собственных, далеко не идеалистических, целей присутствуют во многих политических дебатах, в то время как АЛБА, созданная, прежде всего, как идеологическая платформа, не являющаяся самостоятельным агентом формирования норм, вряд ли может быть мишенью подобной критики.
Тем не менее, существует и важное сходство между АЛБА и Европейским союзом — это используемый инструментарий. В обоих случаях задействованы все ресурсы: и «заражение», и информационное и процедурное распространение и другие методы, указанные в статье Мэннерса. Ключевыми инструментом АЛБА является Договор о торговле между народами и крупные «великопатриотиче-ские» предприятия и проекты. Однако данная социально-экономическая составляющая вторична, так как именно выстраивание нового нормативного дискурса ставится как первичная цель, первый шаг, который должен впоследствии привести к экономическому процветанию государств региона. Все программы социального характера, экономические проекты, и сотрудничество в сфере культуры нацелены на формирование особой модели взаимоотношений, основанной на нормах, транслируемых Венесуэлой (Acuerdo, http://www.portalalba. org/index.php/2014-03-29-22-04-24/documentos/292-i-cumbre-).
Таким образом, нам представляется важным отметить следующее. Отклик латиноамериканских государств на призыв Уго Чавеса создать латиноамери-каснкую организацию в противовес Межамериканской зоне свободной торговли и есть показатель нормативной силы Каракаса. Социальный и экономический кризис в регионе вкупе с четким и ясным новым нормативным курсом, основанным на общем историческом опыте и сформулированном Венесуэлой, сделали АЛБА востребованным проектом.
Однако не только АЛБА представляется, на наш взгляд, явным доказательством наличия у Венесуэлы нормативной силы в начале 2000-х гг. Другим ее проявлением является появление в Латинской Америке политиков, воспринявших и развивающих нормативную линию, заданную Чавесом и его правительством, и, что особо важно, поддержанных в своих государствах. Наиболее яркими последователями У. Чавеса являются, без сомнения, Рафаэль Корреа и Эво Моралес. Оба президента победили на выборах соответственно в Эквадоре и Боливии в 2006 г, через 6 лет после начала правления Уго Чавеса и через 2 года после подписания первого договора АЛБА. Программные документы и заявления обоих политиков явно перекликались и перекликаются с основными нормами, транслируемыми Венесуэлой, хотя основной упор президенты Корреа и Моралес сделали на несколько разных аспектах, и в АЛБА вступили не одновременно. Если Моралес поспешил присоединить страну к блоку практически через 4 месяца после вступления в должность, то Корреа сделал это лишь через 3 года.
Президент Эквадора Рафаэль Корреа взял на вооружение активную антикапиталистическую позицию, столь рьяно пропагандируемую Венесуэлой.
Его выступления полны призывов покончить с «диким капитализмом» (Correa, http://www.democraciasur.com/documentos/EcuadorCorreaTomaPresidencial.htm) и «длинной и грустной неолиберальной ночью» (Correa, http://www.cubadebate. cu/noticias/2009/08/11/nada-para-nosotros-todo-para-la-patria-texto-integro-del-discurso-de-correa/ .UxWVfs5tvNU). Он активно ратует за новую политику включения, говорит о необходимость остановить «новые виды колониализма» (Correa, http://www.ecuadorinmediato.com/index.php?module=Noticias&func=news_user_ view&id=197646). Так же как и У. Чавес, Корреа считает возможным лишь путь радикальных изменений в его программе, получивший название — «гражданская революция». Не обходит он вниманием и идею свободы, подчеркивая, однако, что «не может быть свободы без справедливости, лишь пытаясь достичь справедливости, мы обретем истинную свободу» (Correa, http://www.ecuadorinmediato. com/index. php?module=Noticias&func=news_user_view&id= 197646). Проблема неравенства беспокоит президента Эквадора не только в местном, но и в глобальном масштабе, «мировой порядок, пишет он, аморален», «у капитала больше прав, чем у людей» (Correa, http://www.cubadebate.cu/noticias/2009/08/11/ nada-para-nosotros-todo-para-la-patria-texto-integro-del-discurso-de-correa/ . UxWVfs5tvNU). Занимают его и проблемы индейского населения, трактуемые явно с позиций доколониального подхода. Так, индейская концепция «хорошей жизни» (buen vivir) (Correa, http://www.ecuadorinmediato.com/index. php?module=Noticias&func=news_user_view&id=197646), где идея прав человека, сообществ и национальностей, и межкультурного уважения соединяется с идеей гармоничного сосуществования с природой, стала одним из источников правовых реформ в стране. Однако, при этом явном сходстве программных заявлений Корреа и Чавеса, президент Эквадора стремится подчеркнуть особый путь страны и особую программу. Так, наравне с Симоном де Боливаром, протагонистом исторических экскурсов становится эквадорский президент конца 19 века Хосе Элой Алфаро. А вступление в АЛБА, хоть и соответствующее важному плану «Великой Южноамериканской нации», видится Р. Корреа как одно из направлений региональной интеграции наравне с UNASUR (Союзом южноамериканских наций). Интересно, что в отличие от Чавеса, Рафаэль Корреа уделяет внимание и теме прав человека, хотя в основном критикует ее видение, как часть капиталистической системы (Correa, http://www.ecuadorinmediato.com/ index. php?module=Noticias&func=news_user_view&id= 197646). Популярность Корреа и его лозунгов на Родине очевидна, на должность президента он пере-избрался уже в третий раз.
Президент Боливии Эво Моралес — один из немногих «индейских» президентов в Латинской Америке. Эво Моралес пришел к власти в начале 2006 года, после чего уже два раза переизбирался официально и один раз подтвердил свое право руководить страной через проведение референдума в 2009 г. После Уго Чавеса, Моралес, пожалуй, второй по цитируемости латиноамериканский президент. Следуя за президентом Венесуэлы, Э. Моралес четко встраивает в курс Боливии все основные нормы деколонизационного характера, пропагандируемые Каракасом. Путем «демократической революции» Эво Моралес стремится осуществить в стране масштабный процесс деколонизации (Morales,
http://www.bolpress.com/art.php?Cod=2010012303). Конечно, здесь речь идет не о классической борьбе за независимость, ее Боливия получила еще в 1825 r. Свою задачу президент Моралес видит в искоренении внутренней колонизации, которая приводит к бедственному положению большей части автохтонного населения страны и именно ее президент надеется преодолеть с помощью все той же концепции «Хорошей жизни». Так же, как и в Венесуэле, не права человека, но права групп становятся здесь ключевыми ориентирами борьбы, исторические отсылки делаются не только к Симону де Боливару, но и к герою индейского движения Тупак Катари. Если Чавес предстает в латиноамериканском дискурсе как реинкарнация Боливара, то Моралес претендует на образ Тупак Катари (Morales, http://www.democraciasur.com/documentos/BoliviaEvoMoralesAsuncionPres. htm). Соответственно и те нормы, которые выдвигаются на первый план, связаны в основном с деколониальной риторикой (Howard, 2010). Это достоинство и равенство, суверенитет и антидискриминация народов (Morales, http://www. bolpress.com/art.php?Cod=2013080801). Также, как и у Чавеса, в рассуждениях о внешней политике у Моралеса преобладает пост-колониальный подход. Национализация ресурсов, национализация предприятий, борьба Эво Моралеса за право производства товаров из листьев коки прекрасно описаны уже многими авторами, и мы не будем здесь это повторять (Farthing and Kohl, 2010, Berrios, Marak and Morgenstern, 2011).
Таким образом, мы можем отметить те общие пункты, которые роднят программы Моралеса и Корреа с программами Уго Чавеса и свидетельствуют о нормативном влиянии Венесуэлы: борьба с неоимпериализмом и неолиберализмом, борьба за равенство и политика включения, деколонизация и региональное объединение, внимание к проблемам автохтонных народов и попытки их решить, идеи социальной справедливости и справедливого перераспределения. Насколько удачны все эти начинания — это вопрос не первой важности. Как пишет известный писатель и журналист Ф. Молина, все экономические недочеты и технические просчеты, это, по мнению населения, ответственность не президента страны, а местных начальников (Molina, 2103). Итак, в наличии — верный путь, хороший президент, активно действующий на благо народа (не гатопардист) и плохие советчики и исполнители.
Постепенно имена Эво Моралеса и Рафаэля Корреа стали звучать наравне с Уго Чавесом, как имена лидеров Латинской Америки, на которых ориентируются политики региона. В пример можно привести Роксану Миранду, кандидата в президенты Чили (кампания 2013), которая напрямую указывает политику Моралеса и Чавеса как свой ориентир (Figueroa Cornejo // http://www.cctt.cl/correo/ index. php?option=com_content&view=article&id=2945:chile-roxana-miranda-candidata-a-presidente-del-partido-igualdad&catid=26&Itemid=50).
Однако, как было замечено ранее, нормативная сила — это лишь временный механизм, который постепенно исчезает как под воздействием постоянной эволюции норм, так и в связи с крайней уязвимостью для критики. Нормативная сила Венесуэлы воплотилась в создании АЛБА, в появлении и народной поддержке таких политиков, как Моралес, Корреа и других, но сейчас мы явно видим ее постепенный закат. Конечно, это во многом связано со смертью ос_ 107
ПОЛИТЭКС 2014. Том 10. № 1
новного агента НСВ, Уго Чавеса, однако не только это послужило началом конца. Критика норм, составлявших оплот политики Венесуэлы, а затем и Боливии, и Эквадора исходит не только от идеологических противников, но и от потенциальных сторонников. Возникает ситуация взаимного контроля на основании принятых норм, и не всегда она приводит лишь к поддержке. Как было указано выше, нормативная сила не может служить инструментом повышения влияния, ее спад неизбежен и обусловлен увеличением числа участников международных отношений, разделяющих пропагандируемые нормы. Нормы, провозглашенные Уго Чавесом в начале 2000-х, постепенно уходят на второй план. Происходит угасание нормативной силы Венесуэлы.
заключение
Итак, резюмируем основные этапы становления и функционирования нормативной силы Венесуэлы. Точкой отсчета здесь очевидно послужил провал Вашингтонского консенсуса, который привел к идее несоответствия неолиберальных норм интересам латиноамериканских государств. В поисках выхода из кризиса общество обращается к успешному историческому опыту, к славным страницам истории, что и приводит к выходу на первый план идеи новой деколонизации как борьбы с привнесенными ценностями. В Латинской Америке происходит так называемый «левый поворот», который состоит в обращении многих правительств к левым идеям. Однако в большинстве своем это были идеи умеренно-центристского характера. Первым государством, которое вывело на официальный уровень радикальную левую риторику, стала Венесуэла под руководством У. Чавеса, что и закрепило за ней авторитет страны, готовой на радикальные действия для искоренения нормативной базы, привнесенной США и Западной Европой. Население региона, прежде всего та его часть, которая в наибольшей степени пострадала от неолиберальных реформ, охотно поддержала Уго Чавеса. Эта поддержка привела к серьезным изменениям в политических элитах Латинской Америки. Часть государств постепенно присоединилась к линии, задаваемой Каракасом, в других государствах стали обновляться политические элиты, ориентированные уже на нормы, транслируемые из Венесуэлы. Апофеозом нормативной силы Венесуэлы становится подписание договоров для создания блока АЛБА.
Апогей нормативной силы Венесуэлы пришёлся на то же время, что и пик нормативной силы ЕС. Однако мировое внимание было приковано к событиям в Европе, что и привело к евроцентричному подходу при анализе механизма возникновения и становления нормативной силы. Тем не менее, даже при первом взгляде на предмет, мы можем отметить ряд сходств. Всплеск нормативной силы в обоих регионах совпадает с провалом блока конкурирующих норм — социализма в Восточной Европе и неолиберализма в Латинской Америке. Точно так же мы можем наблюдать сходства при анализе аудитории, оказавшейся наиболее восприимчивой к влиянию нормативной силы. Очевидно, что, прежде всего, это сопредельные государства, связанные с субъектом силы общей интерпретацией исторического опыта. В обоих случаях немаловажную роль сыгра-
ло наличие не только агента, формулирующего нормы, но и платформы для их успешной трансляции. Как НСЕ, так и нормативная сила Венесуэлы пошли на спад после первых успехов. В случае Европы — это вступление ряда государств в ЕС, в случае Венесуэла — присоединение к блоку АЛБА. Однако и сейчас, как в Европе, так и в Латинской Америке, мы можем наблюдать всплески интереса и обращение к авторитету ЕС или государствам АЛБА для легитимации тех или иных действий.
Таким образом, мы можем представить ключевые факторы возникновения и функционирования механизма нормативной силы. Во-первых, это темпоральное измерение, которые включает в себя следующие элементы: а) наиболее благоприятным моментом для возникновения НС является период идеологического кризиса; б) нормативная сила конечна. Чем больше государств признают нормативный блок, предлагаемый субъектом силы, тем выше уровень взаимного контроля и, соответственно, тем ближе спад влияния субъекта силы. Во-вторых, это наличие общего успешного исторического опыта, который может послужить базой для формулирования новых дискурсивных практик идентичности и продвижения новых норм. В-третьих — это пространственное измерение. Наиболее восприимчивыми к нормативной силе оказываются близлежащие государства. В продвижении норм необходимыми составляющими также являются агенты, формулирующие нормы и платформы для трансляции этих норм.
Однако есть один спорный аспект нормативной силы, упомянутый как в статье Мэннерса, так и в других исследованиях, — это универсальный характер норм, составляющих часть НСЕ. На наш взгляд, именно подобный подход к нормативной силе является крайне проблематичным. Ведь как можно в таком случае объяснить буквально одновременный всплеск НСЕ и появление нормативного блока Венесуэлы, где присутствовала совершенно иная иерархия ценностей. Очевидно, что и в том, и в другом случае мы можем говорить лишь о ценностях потенциально универсальных, признание которых во многом зависит от тех дискурсивных практик идентичности, которые преобладают в данный момент. Единый культурный капитал, лежащий в основе структуры современных международных отношений и в основе европейской интеграции, дает возможность интерпретировать дискурс о европейской идентичности в рамках универсального, в то время как ценности Венесуэлы представляются лишь как контргегемониче-ский тренд. Тем не менее, данное стечение обстоятельств, на наш взгляд, свидетельствует лишь о евроцентричности современной системы международных отношений, но не является доказательством необходимости говорить об универсальных ценностях как о неизбежной составляющей нормативной силы. Это всегда лишь потенциально универсальное, как и любая нормативная составляющая дискурса об идентичности.
Резюмируя вышесказанное: нормативная сила представляет собой механизм временного признания целесообразности и привлекательности дискурсивных практик идентичности субъекта другими участниками международных отношений. Нормативная сила формулируется как составляющая дискурса идентичности, затем закрепляется в официальном дискурсе, и именно в этой форме может оказывать влияние на международные отношения и на авторитет
субъекта силы. Однако, как и любая другая практика, нормативная сила постепенно деконструируется и исчезает.
Литература
Игумнова Л. О. Критика Нормативной силы Европы в России // Известия Иркутского государственного университета. Серия: Политология. Религиоведение. 2014. Т. 7. С. 122-133 (Igumnova L. О. Normative Power Europe Critique in Russia // Izvestiya Irkutskogo gosudarstven-nogo universiteta. Series «Political Science and Religion Studies »2014. Т. 7. P. 122-133).
Романова Т. А. Евросоюз как нормативная сила и проблемы ее восприятия в России как барьер на пути политико-правового сближения // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6, Философия, культурология, политология, право, международные отношения. 2011. № 1. С. 52-66 (Romanova T. A. The Normative Power of the European Union and Its Conflictual Perception in Russia as a Barrier for the EU-Russian Legal and Political Approximation // Vestnik of Saint Petersburg university. Series 6. Philosophy. Culture Studies. Political Science. Law. International relations. 2011. N 1. P. 52-66).
Романова Т. А., Павлова Е. Б. Россия и страны Евросоюза: партнерство ради модернизации // Мировая экономика и международные отношения. 2013. № 8. С. 54-61 (Romanova T. A., Pavlova E. B. Russia and the European Union states: partnership for modernization // Mirovaya eko-nomika y mezdunarodnie otnoshenia, 2013. N 8. P. 54-61).
Acuerdo entre Venezuela y Cuba para la aplicación del ALBA // http://www.portalalba.org/ index.php/2014-03-29-22-04-24/documentos/292-i-cumbre-La-habana-cuba-14-de-diciembre-de-2004-acuerdos-entre-venezuela-y-cuba-para-la-apeicacion-del-alba
Aggestam L. Introduction: ethical power Europe? // International Affairs. 2008. Vol. 84, N 1. Р. 1-11.
Antecedentes históricos del ALBA // http://www.portalalba.org/index.php/2014-03-29-22-04-24/antecedentes-historicos-del-alba (date of access: 26.08.2014)
Andrade O de. Manifesto Antropófago // Obra escogida. Caracas: Biblioteca Ayacucho, 1981. P. 65-72.
Balducci G. The limits of normative power Europe in Asia: the case of human rights in China // East Asia. 2010. Vol. 27, N 1. P. 35-55.
Berrios R., Marak A., Morgenstern S. Explaining hydrocarbon nationalization in Latin America: Economics and political ideology // Review of International Political Economy. 2011. Vol. 18, N 5. Р. 673-697.
Busso H. Crítica al eurocentrismo como obstáculo epistemológico. Рerspectivas de la filosofía latinoamericana // Solar. 2009. N 5. Р. 59-80.
Castaneda J. G. Latin America's Left Turn // Foreign Affairs. 2006. Vol. 85, N 3. Р. 28-43.
Chávez H. Discurso del Presidente de la República Bolivariana de Venezuela, Hugo Chávez Frias, con motivo del Foro Social Mundial "El Sur, Norte de Nuestros Pueblos" // "Año del salto adelante". Hacia la Construccíon del Socialismo del Siglo XXI. Caracas: Ediciones de la Presidencia de la República, 2005. P. 75-98.
Chávez H. Es momento de oír la voz de la nación // Hugo Chávez. La construcción del Socialismo del siglo XXI: Discursos del Presidente ante la Asamblea Nacional (1999-2012). Tomo I (19992001) Caracas: EFICEM, 2013. P. 1-40.
Chávez H. No hay revolución sin pueblo y ahí está el pueblo de Venezuela empujando de nuevo, una vez más, su propia revolución. In: Hugo Chávez. La construcción del Socialismo del siglo XXI: Discursos del Presidente ante la Asamblea Nacional (1999-2012). Tomo I (1999-2001) Caracas: EFICEM, 2013. P. 41-90.
Correa R. Discurso de toma de posesión. 2007. // http://www.democraciasur.com/documen-tos/EcuadorCorreaTomaPresidencial.htm (date of access: 26.08.2014)
Correa R. Discurso de toma de posesión. 2009. // http://www.cubadebate.cu/noti-cias/2009/08/11/nada-para-nosotros-todo-para-la-patria-texto-integro-del-discurso-de-correa/ . UxWVfs5tvNU (date of access: 28.03.2014)
ПОЛИТЭКС. 2014. Том 10. № 1
Correa R. Discurso de toma de posesión. 2013. // http://www.ecuadorinmediato.com/index. php?module=Noticias&func=news_user_view&id=197646 (date of access: 26.08.2014)
Declaración conjunta Venezuela — Cuba // http://www.portalalba.org/index.php/2014-03-29-22-04-24/documentos/289-i-cumbre-la-habana-cuba-14-de-diciembre-de-2004 (date of access: 28.03.2014)
Diez T. Constructing the self and changing others: Reconsidering 'normative power Europe' // Millennium. 2005. Vol. 33, N 3. P. 613-636.
Diez T., Manners I. Reflecting on normative power Europe // Power in World Politics / eds F. Be-renskoetter, M. J.Williams. London, New York: Routledge, 2007. P. 173-88.
Diez T. Normative power as hegemony // Cooperation and Conflict. 2013. Vol. 48, N 2. P. 194-210.
Duchene F. A new European defense community // Foreign Affairs. 1971. Vol. 50, N 1. P. 69-82.
Farthing L., Kohl B. Social control: innovation to drug policy in Bolivia // Latin American Perspectives. 2010. Vol. 37, N 3. P. 197-213.
Figueroa Cornejo A. Chile: Roxana Miranda, candidata a presidente del Partido Igualdad // http:// www.cctt.cl/correo/index.php?option=com_content&view=article&id=2945:chile-roxana-miranda-candidata-a-presidente-del-partido-igualdad&catid=26&Itemid=50 (date of access: 28.03.2014)
Finnemore M., Sikkink K. International norm dynamics and political change // International Organization. 1998. Vol. 52, N 4. P. 887-917.
Grannational. Bolivarian Alliance for the Peoples of Our America — Peoples' Trade Treaty. // http://alba-tcp.org/en/contenido/grannational
Haukkala H. The European Union as a regional normative hegemon: the case of European Neighborhood Policy // Europe-Asia Studies. 2008. Vol. 60, N 9. P. 1601-1622.
Howard R. Language, Signs, and the Performance of Power: The Discursive Struggle over Decolonization in the Bolivia of Evo Morales // Latin American Perspectives. 2010. Vol. 37, N 3. P. 176-194.
Hyde-Price A. "Normative" power Europe: a realist critique // Journal of European Public Policy. 2006. Vol. 13, N 2. P. 217-34.
Kavalski E. The struggle for recognition of normative powers: normative power Europe and normative power China in context // Cooperation and Conflict. 2013. Vol. 48, N 2. P. 247-267.
Keen E. Social status, social closure and the idea of Europe as a 'normative power' // European Journal of International Relations. 2013. Vol. 19, N 4. P. 939-956.
Langan M. Normative power Europe and the moral economy of Africa-EU ties: a conceptual reorientation of 'normative power' // New Political Economy. 2012. Vol. 17, N 3. P. 243-270.
Lampedusa G. T. di. Il Gattopardo. Milano:Feltrinelli, 1989. 251 p.
Manners I. Normative power Europe: A contradiction in terms? // Journal of Common Market Studies. 2002. Vol. 40, N 2. P. 235-258.
Mariátegui J. C. Siete ensayos de interpretación de la realidad peruana. Lima: Amauta, 1964. 305 p.
Maull H. W. Europe and the new balance of global order // International Affairs. 2005. Vol. 18, N 4. P. 775-799.
Molina F. ¿Por qué Evo Morales sigue siendo popular? Las fortalezas del más en la construcción de un nuevo orden // Nueva Sociedad. 2013. N 245 (mayo-junio). P. 4-14.
Morales E. Discurso de toma de posesión de Evo Morales. 2006 // http://www.democraciasur. com/documentos/BoliviaEvoMoralesAsuncionPres.htm (date of access: 26.08.2014)
Morales E. Discurso de posesión del Presidente del Estado Plurinacional de Bolivia Evo Morales Ayma. 2010 // http://www.bolpress.com/art.php?Cod=2010012303 (date of access: 26.08.2014)
Morales E. Bolivia, ¡vamos bien! 2013 // http://www.bolpress.com/art.php?Cod=2013080801 (date of access: 28.03.2014)
Nye J. Soft Power: The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs, 2004. 191 p.
Pace M. The construction of EU normative power // Journal of Common Market Studies. 2007. Vol. 45, N 5. P. 1041-1064.
Pavlova E. The regional and the universal: the new democratic discourses in the Russian Federation and Latin America // Decentring the West: The Idea of Democracy and the Struggle for Hegemony / ed. by V. Morozov. Surrey and Burlington: Ashgate Publishing, 2013. P. 85-100.
ЛОЛИТЖС- 2014. Том 10. № 1
Postel-Vinay K. The historicity of European Normative Power // EU Foreign Policy in a Globalized World / ed. by Z. Laidi. London; New York: Routledge, 2008. P. 38-48.
Risse-Kappen T. Ideas not float freely: transnational coalitions, domestic structure and the end of the cold war // International organization. 1994. Vol. 48, N 2. P. 185-214.
Quijano A. Colonialidad del poder, eurocentrismo y América Latina // La colonialidad del saber: eurocentrismo y ciencias sociales. Perspectivas Latinoamericanas. / ed. by E. Lander. Buenos Aires: CLACSO, 2000 // http://bibliotecavirtual.clacso.org.ar/ar/libros/lander/quijano.rtf (date of access: 28.03.2014)
Sjursen H. The EU as a "normative" power: how can this be? // Journal of European Public Policy, 2006. Vol. 13, N 2. P. 235-251.
TocciN. (ed.) Who is a Normative Foreign Policy Actor? The European Union and its Global Partners. Brussels: CEPS, 2008. 336 p.
Zavaleta R. Las masas en noviembre. La Paz: Editoiral Juventud, 1983. 115 p.
Zielonka Y. Europe as a global actor: empire by example? // International Affairs. 2008. Vol. 84, N 3. P. 471-484.
Zutter E. de. Normative power spotting: an ontological and methodological appraisal // Journal of European Public Policy. 2010. Vol. 17, N 8. P. 1106-1127.
Youngs R. Normative Dynamics and Strategic Interests in the EU's External Identity // Journal of Common Market Studies. 2004. Vol. 42, N 2. P. 415-435.
ЛОЛИТЭКС. 2014. Том 10. № 1
