CC BY
0
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 7. ФИЛОСОФИЯ. 2024. Т. 48. № 3. С. 26-43 LOMONOSOV PHILOSOPHY JOURNAL. 2024. Vol. 48. No. 3. P. 26-43
ФИЛОСОФИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУКИ
Научная статья
УДК 303.732.3
doi: 10.55959/MSU0201-7385-7-2024-3-26-43
КОНЦЕПЦИЯ МЕМА КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ИНСТРУМЕНТ
К.Ю. Федоров
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова,
119991, Ленинские горы, МГУ, учебно-научный корпус «Шуваловский»,
г. Москва, Россия
Аннотация. В данной работе сделана попытка осветить основные трудности существующего концепта мема, переосмыслить его и, применяя новые и перспективные теории, разрешить их. В представлении автора мем — это не вирус, а шаблон, рамка, которая, накладываясь на вычислительные (восходящие и нисходящие) потоки, отсекает большую часть потенциальных вариантов мыслей и действий, канализируя их в конкретном направлении, действуя в этом подобно куновской парадигме. Однако сам мем, а точнее, складывающийся из отдельных мемов (которые неделимы) комплекс, который в статье называется мемплексом, не является статичным и может быть изменен как минимум двумя демонстрируемыми в статье способами, имеющими определенные последствия.
Ключевые слова: рационализация иррационального, теория прогностической обработки, когнитивный диссонанс, активный вывод, действия, мем, мемплекс
шш
© К.Ю. Федоров, 2024
PHILOSOPHY AND METHODOLOGY OF SCIENCE
Original article
MEME CONCEPT
AS A METHODOLOGICAL TOOL
K.Yu. Fedorov
Lomonosov Moscow State University, Leninskie Gory,
Moscow, Teaching and Scientif c Building "Shuvalovsky", 119991, Russia
Abstract. In this paper, we tried to highlight main the difficulties of the current concept of meme, rethink and resolve it, applying new and promising theories. In our view, a meme is not a virus, but a template, a frame that, superimposed on computational (ascending and descending) flows, cuts off most of the potential variants of thoughts and actions, channeling them in a specific direction, acting in this way like the Kuhn paradigm. However, the meme itself, or rather the complex made up of individual memes (which are indivisible), which we call a memplex, is not static and can be changed in at least two ways with certain consequences demonstrated in the article.
Keywords: rationalization of irrational, predictive processing theory, cognitive dissonance, active inference, actions, memes, memeplex
Трудности концепта мема
Почему кажется целесообразным использовать именно термин «мем», а не его аналоги? Собственно, обратимся к мнению самого автора этого понятия — Ричарду Докинзу. Создавая термин «мем», как он сам пишет, ему хотелось, с одной стороны, подчеркнуть схожесть описываемого феномена с генами, с другой — показать, что гены не являются единственными и уникальными объектами, с которыми работает дарвиновская эволюция [1, 190].
Развивая эти предпосылки, он довольно быстро пришел к двум моментам: 1) навыки в популяции распространяются подобно эпидемии, имея при этом встроенные самонормализующие процедуры; 2) как гены способны взаимодействовать с множеством других генов в одном и том же эволюционном процессе, так и мемы взаимодействуют с мемами в рамках «мемплексов» [1, 193-197].
Отсюда вытекает и единство в установлении критерия успешного закрепления и для того, и для другого, а именно: «Успех гена зависит от "совместимости определяемого им фенотипа со средой
обитания вида" и от его совместимости с другими генами данного генетического пула» [1, 198].
Д. Деннет, развивая идеи Р. Докинза, также обращал внимание на слова, сказанные эволюционным биологом Дж. Ульямсом: «Гены не есть молекулы ДНК, гены — это поддающаяся расшифровке (транскрибируемая) информация, кодируемая молекулами» [2, 11].
Продолжая эту мысль, воспользуемся сравнением, данным Ден-нетом: гены можно определить как генетические рецепты, записанные на физических носителях (ДНК) при помощи одного-един-ственного каноничного языка, нуклеотидного алфавита, состоящего из четырех «букв» (аденин, цитозин, гуанин, тимин), триплетов, из которых строятся аминокислоты. Например, если уничтожить каждую нить ДНК оспы в мире, но геном в каком-то виде сохранится (например, записанный на жестких дисках компьютеров), то можно полагать, что оспа не совсем вымерла, поскольку ее гены все еще существуют на жестких дисках как то, что Дж. Ульямс называл «пакетами информации». Во многом эта идея схожа с концепцией «третьего мира» К. Поппера [3].
Мемы можно определить как культурные рецепты. Их дальнейшее существование точно так же зависит от их физического носителя, а главное отличие в том, что они способны «перескакивать», перемещаться с носителя на носитель, переводиться с языка на язык, на практику, и обратно, то есть быть как бы «более универсальными» по сравнению с генами [3]. Мем слабо зависит от того, оказывает ли пользу или вред передаваемая им информация, ибо для его «процветания» достаточно самого факта распространения своих «копий».
Вопрос существования мемов в чем-то похож на вопрос существования слов. Мы ими активно пользуемся, они очевидно существуют, но что они такое и как это происходит, является трудноуловимым вопросом, при этом их абстрактность не ставит под сомнение их существование. Слова таксономически1 являются одним из производных от мемов, это один из множества способов выражения «пакетов информации». Главная же проблема состоит в строгом выявлении мемов подобно, например, генам. Основная трудность — это отсутствие у первых параллельного ДНК-каноничного кода, который определял бы факт наличия конкретного мема. Особое затруднение вызывает и то, что мемы способны использовать неязыковые культурные элементы, что оставляет язык наиболее информативным, но все же не полным отражением мема как объекта.
1 Поскольку мы здесь говорим о мемах, то в данном случае опираемся на классификацию репликаторов, предложенную Деннетом [3] (и представленную в конце этой главы).
Почему мы не можем использовать человеческие языки как своего рода ДНК мемов, ведь действия (как, например, размножение), в том числе и культурные (как, например, связанные с размножением особенности поведения), обусловливаются вполне себе существующими биологическими генами?
Отвечая на этот вопрос, стоит отметить сложность, во многом вызванную неограниченностью способов взаимодействия мемов друг с другом. Гены, будучи закрепленными на вполне себе физическом носителе и способные строиться, существовать и взаимодействовать только ограниченным числом способов, определяют таким образом вариативность последствий своего взаимодействия. Мемы же, не имея строго аналогичного носителя, имеют куда больше способов взаимодействия друг с другом, что является другим фактором, существенно усложняющим их изучение. Однако усложнение не означает невозможность. Их «отражений» в самом языке (как самых доступных и удобных для исследования) и «практике» (непосредственно в действиях) вполне достаточно для получения реально значимой информации о распространении и направленности изменений как самих мемов, так и носимых ими «инструкций».
Сейчас нам лучше воспринимать мемы как абстракцию «пакета информации», понимая при этом, что у любой информации должен быть «код», при помощи которого она переносится, и очень аккуратно приближаться к разгадке вопроса, постановке предположений о том, чем конкретно может являться этот код.
При этом мы говорим о кодах, потому что они имеют решающую роль в высокоточных системах репликации, которые нам уже известны, обеспечивая конечные, применимые на практике наборы норм, относительно которых только и возможно редактирование и корректирование. При этом не стоит забывать, что даже в самых ясных нам сейчас случаях кодов встречается несколько уровней норм [3].
Нормы могут как мешать, так и способствовать процессу репликации. В свое время философ Д. Шпербер [4] обратил внимание на то, что он назвал «запущенным воспроизведением» (trigged reproduction) и отметил, что в культуре передача информации, даваемой стимулом, дополняется информацией, уже имеющейся в системе. Это зачастую приводит к «поглощению» мутаций, не давая им распространяться. Эволюционный же процесс зависит от существования мутаций, которые способны пережить корректорские процессы в целости и сохранности, но это не предопределяет то, на каком уровне это должно происходить [3]. Более того, мы можем сказать, что эти процессы наблюдаются фактически на всех уровнях репликации, что было нами рассмотрено в более ранних статьях [5; 6].
Как представляется, несмотря на «растворение мутаций», на которое обращает внимание Шпербер, они находят способ себе пробиться. И этим способом (потенциально одним из, но на данный момент выявленным нами наиболее отчетливо) является метафора и связанное с ней «метафорическое напряжение», которое возникает именно из необходимости усилия, нужного воображению, «для новой концептуализации первичного объекта — сдвига оптики его видения» [6, 97]. В этом контексте кажется интересным замечание Д. Дэвидсона о том, что важно рассматривать не только конвенциональное значение произносимых слов, но и знание «изначальных (примордиальных) интенций» (говоря проще, «намерений (intention), или исходных допущений (initial assumption) говорящего»), которые и конституируют первичный смысл высказывания, при этом, что важно, не всегда совпадающий с конвенциональным смыслом [6, 95].
В таком случае становится целесообразным единицами метафоры, вслед за П. Рикёром [6, 97], (и мемов соответственно) считать не отдельные слова, а предложения целиком, что позволит при рассмотрении добавить психологическим характеристикам (чувствам) семантические функции. Метафора в таком случае становится уже не просто замещением одного другим, но отражает изменение отношения субъекта и предиката. Рикёр настаивает, что сущность метафоры в глаголе «быть», сама метафора является предикативным напряжением между «есть» и «не есть», то есть разрушением прямого и построением нового предикативного смысла, возникающего при улавливании «предикативного сходства непохожих объектов с помощью продуктивного воображения» [6, 98].
Метафора, по сути, являет собой вариант выражения когнитивного сдвига от чувства к референции, но метафорическая референция «не является прямой: она "расколота" (множественна)» [6, 98], ведет к разным итогам, мыслям, целям, а не только к задуманным значениям, что и обеспечивает возможности для эволюционного развития, поскольку смысловой поток (что это такое в нашем представлении, будет раскрыто ниже) оказывается зависим от контекста, окружающей среды, которая не статична и, таким образом, порождает новые смыслы и значения (то есть новые мемы), которые, тем не менее, не отвергаются уже существующим «мемплексом» (уже установившимся комплексом мемов, или, проще, системой убеждений), поскольку являются прямым ее же следствием и элементом. Все это и приводит к его (мемплекса/системы убеждений) постепенному изменению.
Собственно, мы рассматриваем метафору как один из способов «трансформации», вырождения и изменения мемов, особенно их значений и, соответственно, допускаемых или запрещаемых ими
вариантов действий, а также как один из немногих наличествующих в данный момент способов заметить сами мемы в пласте языка. То есть метафора сейчас рассматривается нами и как инструмент, и как объект. Однако подход к метафорам как к инструменту дает нам теоретическое обоснование для применения в анализе текстов (и СМИ в целом) количественных методов (подробнее см.: [5]).
При этом мы предлагаем рассматривать сами мемы как законченные, неделимые смысловые элементы, при изменении которых происходит не «перетекание» одного в другой, а деление (получение к исходному второго). Мем с исходным значением сохраняется, но он может как быть практически сразу элиминирован и замещен (в данной сети мемплекса) своим «порождением» (но не хаотично, а по конкретным правилам), так и продолжать существовать одновременно с ним (если не выполняются условия этих правил и замещения не происходит). Вследствие этого мемплекс (то есть взаимосвязанный комплекс из таких мемов) приобретает способность изменяться уже не только скачкообразно, но и эволюционно, то есть плавно, постепенно.
Как отмечает Деннет, существует общая проблема критики концепта мемов, которая заключается в том, что от них требуют большей схожести с генами, чем им это необходимо [3]. Почему это является проблемой, хорошо видно по предложенной им классификации мемов [3], дающей представление о потенциальном многообразии феномена, с которым приходится работать и который необходимо изучать: а) человеческие: 1) поведенческие (язык (включая песни, танцы), методы (от охоты до навигации), жесты (включая ритуалы), игры); 2) артефактные (лингвистические, артистические, сооружения, приспособления); б) животных: 1) поведенческие (сигнальные, методы для выживания, проявление готовности к спариванию, маршруты миграции); 2) артефактные (укрытия, приспособления, ...).
Теория прогностической обработки
Кратко опишем существенные моменты теории прогностической обработки (predictive processing theory), которая представляется наиболее полновесной и перспективной в деле изучения и описания особенностей работы человеческого мозга, а также теорию когнитивного диссонанса, на которые мы будем опираться в последующих рассуждениях.
В теории прогностической обработки мозг представляется многоуровневой машиной предсказаний, в которой то, что нами ожидается от мира (нисходящий поток предсказаний), постоянно
сравнивается и корректируется относительно того, что воспринимают наши органы чувств, — восходящего потока сенсорных данных. Этот процесс уточнения вероятностей хорошо описывается байесовской статистикой, суть которой состоит в определении вероятности наступления событий по предшествующим событиям. В случае, если нисходящие (top-down signals) предсказания не соответствуют восходящим (bottom-up signals) сенсорным данным, возникает так называемая ошибка предсказания (sensory prediction error) и модель либо обновляет свои предварительные установки (priors), либо сохраняет их и игнорирует входящие данные как шум (noise). Это все называется многоуровневой иерархической генеративной моделью.
Для теории прогностической обработки (далее — ПО) восприятие, познание и действие суть взаимосвязанные результаты процесса вывода. Этот процесс («активный вывод», по К. Фристону [7]) направлен на постепенное уменьшение количества сигналов об ошибках, получаемых организмом по ходу реализации своих собственных предсказаний. Как отметил Э. Кларк [9, 5], эта теория представляет мозг не как некий пассивный инструмент, управляемый стимулами, но как «прогностический» мозг, который предсказывает, какие сигналы он сейчас должен получить на основании своих наилучших предыдущих моделей. То есть, если использовать байесовский язык, содержание восприятия будет определено гипотезой, дающей наибольшую апостериорную вероятность [10, 688]. Каскады же последующих после данной гипотезы моделей также будут нагружены опытом, ибо на его основе (и на основе других контекстуальных факторов) они и формируются.
Таким образом, вычислительная основа восприятия, познания и действия включает в себя всего три «базовых элемента» [7; 8]:
1) предсказания (prior) (о том, что сенсорный аппарат должен получить «на входе» (sensory input), вытекающие из долгосрочной многоуровневой «генеративной модели»);
2) сигналы об ошибках предсказания (sensory prediction errors) (вычисляемые относительно активных предсказаний);
3) оценочную составляющую — зависящую от контекста «точность» (precision) этих сигналов об ошибках предсказаний.
Ошибки с высокой точностью (high-precision sense data) (вероятностью реализации) [8] обладают большим постсинаптическим усилением и, как следствие, повышенным влиянием (что хорошо коррелирует с той особенностью мема, благодаря которой возможно усиливать одни из них и предавать забвению другие, то есть за счет навязчивого повтора, который повышает интенсивность обработки конкретного сигнала (мема в данном случае) и таким образом
увеличивает его шансы на закрепление, что будет показано ниже). И наоборот, даже сигнал с большой ошибкой предсказания, если ему присвоена крайне низкая точность, может оказаться системно бессильным, неспособным стимулировать обучение или дальнейшую обработку.
Динамическая оценка точности сигналов об ошибках позволяет в зависимости от обстоятельств изменять балансы как между интенсивностью обработки в мозге (ПО является моделью, рассредоточенной во множестве нейронных областей, которые взаимодействуют сложным, изменяющимся в контексте образом), так и между нисходящими и восходящими потоками (прогнозами и сенсорными данными).
Действия во многом происходят с привлечением тех же ресурсов. Главный акцент тут делается на том, что у мозга есть два способа соотнесения предсказаний с окружающим миром [7]. Первый — это найти предсказание, которое лучше остальных учитывает текущий сенсорный сигнал (то есть восприятие). Второй — это изменение сенсорного сигнала в соответствии с предсказанием (то есть действие). У Кларка приведен хороший пример: «Если я предсказываю, что увижу свою кошку, и возникает ошибка, я могу использовать другое предсказание (например: «Я вижу экран компьютера»). Или я мог бы пошевелить головой и глазами так, чтобы увидеть кошку (которая, как оказалось, находится прямо здесь, рядом со мной, на столе)» [11, 523].
Отметим, что ПО предполагает и то, что поток действий можно вызвать через выбранное подмножество предсказаний, конкретно, через предсказание проприоцептивных последствий (мышечных ощущений), которые стали бы следствием этих действий. Это, как представляется, позволяет более экономным, с вычислительной точки зрения, образом реализовывать двигательные команды [11]. Отметим, что причина выбора того или иного подмножества предсказаний, как мы предполагаем, будет опосредована связкой с ме-мами и их комплексами.
При этом, согласно теории прогностической обработки, для того чтобы предоставлять четкие инструкции к действиям, прогностическое восприятие должно быть внутри себя согласованным. Это отчетливо перекликается с тем, что описывал Д. Шпербер [4] в своем «запущенном воспроизведении», которое приводит к блокировке и элиминации мутаций. Кларк же [12] дает пример с бинокулярным соперничеством, чтобы акцентировать внимание на важности данного момента. Если возможности (opportunities) для действий или допустимость (affordances) неясны и ранее не учитывались (то есть,
в примере Кларка, априорная вероятность такого феномена, как, например, «смешанный «лицо/дом»» ("mixed face-house"), низка), то очень мало практического смысла воспринимать «смешанные «лица/дома»». Допустимость же определяется здесь как отношение между способностями воспринимать и действовать и особенностями окружающей среды, или, другими словами, допустимость действия, предоставляемая окружающей средой соответствующему ему (действию) организму [13].
Подкрепить сказанное выше можно «гипотезой конкурентной доступности» ("the affordance competition hypothesis") П. Сайсека, в которой он показывает, что, «чтобы выжить во враждебной среде, нужно быть готовым действовать в кратчайшие сроки, выполняя действия, которые, по крайней мере, частично подготовлены» [14, 1568]. Что в свою очередь требует зависимости обработки «сенсорной информации от действий», чтобы построить представления о допустимых в данных условиях окружающей среды действиях. Получаемая информация является основной для сопоставления «доступностей» (возможностей для действий), итогом которого является выбор одной-единственной. Выбор же, например, сразу двух противоречивых действий был бы и неэффективным, и непрактичным. Таким образом, требуется довольно быстро убирать диссонирующие отношения между гипотезами о действиях или состояниями подготовки к ним.
Мем в нашем представлении есть «законченная», целостная единица информации, и в этом плане неразделяемая (то есть в нем не возникает диссонирующих отношений), поэтому мы и можем говорить про него как про «гипотезу о действиях», своеобразном гештальте (то есть о чем-то неделимом), с которым возможно только переключение с одного на другой, а не перетекание. Таким образом, информация, даваемая мемом, есть рамка, задающая пространство для действия, что, по нашим представлениям, и отражается в процессе переключения состояний (или, говоря иначе, парадигм).
Также можно заявить, что мем есть то, что помогает обработке информации, ограничивая возможное число эффективных вариантов, давая информацию о тех или иных схемах и представления о последствиях тех или иных шагов, что оказывается особенно полезным при условии невозможности «распылять» ресурсы на все варианты.
Теория когнитивного диссонанса
На данном этапе исследований трудно дать описание всех возможных способов установки и закрепления мемов, однако мы уже в этой работе постараемся дать описание, на наш взгляд, основного
в качестве примера. В нашем представлении это метафорические отношения (метафора), в сути которых лежит то, что в литературе закрепилось под названием когнитивного диссонанса, начало изучения которого положено в работах психолога Л. Фестингера.
В своей основополагающей работе «Теория когнитивного диссонанса» Фестингер определяет когнитивный диссонанс (далее — КД) как психологический дискомфорт, возникающий, когда человек испытывает два взаимно несовместимых «элемента знания [15]». Он считал, что эти элементы образуют «индивидуальную карту действительности», практически «зеркало», или «карту» реальности [15, 26]. Для удержания контроля над миром и выживания в нем нам требуется сохранение этой карты, зеркала реагирующими на реальность, что происходит посредством активного уменьшения диссонанса. Как писал сам Фестингер, «реальность, которая воздействует на индивида, будет оказывать давление в направлении приведения когнитивных элементов в соответствие с этой реальностью» [15, 27]. Он обращает внимание на то, что когнитивный диссонанс «сам по себе является мотивирующим фактором» [15, 18], будучи некомфортным состоянием, поэтому агенты будут стремиться уменьшить его и достигнуть консонанса (гармонии) [13]. Фестингер выделил четыре способа его достижения.
1. Изменение поведения [15, 36-37].
2. Изменение окружающей среды или перемещение в материальном или социальном мире [15, 36-37].
3. Добавление новых когнитивных элементов (если диссонанс неустраним) [15, 40], требующих:
1)сосредоточения внимания на поддерживающих убеждениях;
2)включения примиряющих когнитивных элементов;
3)изменения конфликтных когнитивных элементов (то есть произвольной корректировки в убеждениях).
4. Предотвращение диссонанса (избегание) [15, 49].
Во многом эти способы сходны с теми, какие предусмотрены в ПО для уменьшения ошибки прогнозирования (подробнее см.: [13]).
Как представляется, обе теории, и прогностической обработки, и когнитивного диссонанса, являются взаимодополняющими, при этом первая позволяет разрешить ряд трудностей, с которыми столкнулась вторая. Помимо уже отмеченного выше сходства механизмов работы с ошибками (диссонансом) есть и другие примеры их успешного «накладывания». Дж. Бовуа и Р. Джоуль отмечают, что исходно теория когнитивного диссонанса Фестингера создает впечатление, что «диссонирующие отношения» между познаниями всегда порождают «диссонирующее психологическое состояние»
[16, хуи], что очевидно верно не всегда. С решением данной проблемы помогает иерархическая формулировка теории прогностической обработки. В ней все уровни — от абстрактных когнитивных представлений до сенсорных данных наиболее низкого порядка — «подотчетны другим, обеспечивая внутренне согласованное представление сенсорных причин на нескольких уровнях описания» [7, 129]. То есть хоть диссонанс и может возникать на разных уровнях прогностической иерархии, психологический дискомфорт будет являться следствием диссонанса только на достаточно высоких уровнях абстракции.
Если воспринимать КД как одну из форм ошибки прогнозирования, то ее уменьшение прямо влияет на повышение выживаемости и успешное поведение в нашей экологической нише, в которой присутствует множество конкурирующих возможностей. Фестингер, похоже, имел это в виду при создании исходной теории КД и ее формулировок (где уменьшение диссонанса заставляет нас поведенчески реагировать на реальность), но в дальнейших исследованиях эта идея затерялась в силу их сфокусированности именно на поведенческом диссонансе и малом внимании к действию и восприятию в реальном мире. Таким образом, теория прогностического диссонанса, похоже, согласуется с положением Е. Хармон-Джонса и др., что «процессы диссонанса в первую очередь функционируют для облегчения проведения эффективных действий» [17].
По этой причине и возможно заявить, что механизм когнитивного диссонанса, рассматриваемый нами как один из основных (а на данный момент и самый доступный для изучения) механизмов «проникновения» и закрепления мемов в мемплексах отдельных индивидов, органично является частью теории прогностической обработки, в рамках которой и можно раскрыть организующее, ограничивающее и детерминирующее влияние мемов на потоки восприятия и обработки информации, а через них на поведение индивида.
Мемы и их роль
Говоря об информации, заметим, что уже биолог Т. Дикон показывал, что делать «информацию» неким внутренним качеством мема неправильно. Он утверждал, что мемы, как и гены, «нельзя понять, не рассмотрев их внедренность в динамическую систему, которая и наделяет их функцией и информационным содержанием» [18] (цит. по: [19]). Гены — просто матрицы. Информация же, как замечает Дикон, зависит от контекста. А мемы выступают только как знаки (физические матрицы) с информационным содержанием, внедренным в семиотическую систему. Соответственно, Дикон утверждает,
что «гены и мемы не являются местом процесса репликации, равно как и некими функциональными единицами информации. Они реплики, а не репликаторы, и скорее похожи на скопление информационных узлов в системе» [18] (цит. по: [19]). Сходную мысль в части внедренности в динамическую систему можно заметить и у уже упоминавшегося нами ранее философа Д. Шпербера [4].
Во многом мы согласны с этими утверждениями. В нашем представлении мемы (и, шире, мемплексы) выступают в качестве рамок (ограничителей), шаблонов (и всем перечисленным) в процессе «активного вывода» (то, что в начале статьи и было названо «смысловым потоком»), накладываемых на потоки сигналов (как восходящих, так и нисходящих), таким образом задавая рамки возможных интерпретаций восприятий и действий (и их вариантов) и оптимизируя мыслительные усилия (что находит подтверждение и в приведенных изысканиях (см.: [12, 1; 20; 21]), дополнительно подтверждения этих процессов приходят со стороны нейроэкономики2). В случае несоответствия «шаблона» (то есть мема) окружающей обстановке (несоответствия достаточно критического, чтобы «выбить» конкретные группы мемов из их общей совокупности, то есть чтобы доступность и возможности окружающей среды достаточно кардинально отличались от того, что предполагает предсказание, сделанное на основе тех вариантов, которые сохраняет и допускает «установленный» в данный момент шаблон (мем)) происходит когнитивный диссонанс (то самые «выбитие»), результатом которого является замещение одного мема или группы мемов (мемплекса) другими, способными встроиться в оставшиеся нетронутыми группы мемов (мемплексов) и при этом «синхронизировать» их с окружающей действительностью, предлагая шаблоны (предсказания), соответствующие изменившейся обстановке. Чем-то отдаленно это напоминает феномен промежуточных институтов в институциональной экономике (см.: [22])).
2 Нейроэкономические исследования (см.: [23, 14-35]) успешно показывают, что выбор (сам по себе) зависит от работы параллельных нейрональных систем. То, что рассматривается ими как автоматическая непроизвольная система, может приводить не к лучшим экономическим решениям, но взамен позволяет быстро реагировать на изменчивые факторы среды (здесь мы можем усмотреть сходство с рассуждениями Кларка [12] о компромиссе между скоростью и качеством решений-действий). Она самая древняя из всех систем, формировавшаяся в несколько иных реалиях. Возможно, это и привело к формированию того, что эти исследования называют непроизвольной системой, корректирующей непроизвольные механизмы. В целом современные нейроэкономические теории подводят к мысли о том, что не стоит преувеличивать роль рациональности в принятии решений и стоит учитывать иррациональные особенности человека, часто являющиеся автоматизмами. Конформность, способствующая в нашем представлении распространению мемов (и рассмотренная ниже), таким образом оказывается автоматической реакцией [24].
Распространение мемов
Один из вопросов, требующих обсуждения, это то, как происходит координация действий между индивидами (распространение мемов по популяции), тот самый момент, из-за которого мемы часто ошибочно называли «вирусами». Или в иной формулировке: каким образом социальное окружение влияет на поведение индивида?
Ряд исследователей [24] предположили, что если наши действия рассогласуются с общепринятой нормой, то нейроны мозга подают знак, являющийся автоматическим сигналом к изменению поведения индивида в сторону большей конформности.
Это предположение было подтверждено (см.: [24; 25, 26]), а его механизм оказался следующим: если мнение индивида отличается от представлений большинства, то происходит активация зоны мозга, отвечающей за определение наличия внутренних конфликтов и ошибок в предсказании потенциального вознаграждения (ответных реакций окружения), при этом происходит генерирование сигнала об ошибке, должного привести к корректировке поведения сообразно общепринятой норме. Сила этого сигнала коррелирует с индивидуальным уровнем конформности и не является единым для всех людей показателем.
Используемое выше понятие конформного поведения представляется возможным раскрыть через мотивацию, а точнее, через такие ее виды [26], как:
- тяга к получению максимально адекватного представления об окружающей действительности и подбору наиболее подходящего под нее поведения;
- получение одобрения окружающих;
- поддерживание положительной самооценки и избегание когнитивного диссонанса.
В роли подкрепления для конформного поведения зачастую рассматривают либо общественное одобрение, либо санкции, но в обоих случаях это можно интерпретировать и в терминах теории обучения с подкреплением. Согласно ей, общество стимулирует через вознаграждение подобное норме поведение и применяет негативные санкции в отношении отклоняющегося. Согласно этой же теории, результаты действий нервной системы могут анализироваться и с точки зрения целей индивида, и с точки зрения их соответствия социальным нормам. В этом случае рассогласования между ними воспринимаются как ошибки, которые необходимо исправить.
Встает вопрос о возможности экспериментальной проверки: участвует ли механизм контроля результатов действий в модерниза-
ции поведения под социальным влиянием? В ходе ряда исследований была подтверждена гипотеза осуществления социального влияния через данный механизм, то есть при социальном влиянии нервная система действительно приводила реакции индивида в соответствие с нормами референтной группы. То есть происходила переоценка индивидом субъективной ценности или, говоря проще, его мнение менялось под давлением группы (см.: [25, 26]). При этом случаи отклонения своего поведения (индивида) от поведения группы рассматривались ей (нервной системой) как поведенческая ошибка, которую требуется исправить. Этот сигнал и начинал изменение поведения в сторону к социальной норме.
Одними из основных причин данного феномена как раз и были выделены концепция когнитивного диссонанса и теория структурного баланса, являющиеся основой теории социального влияния.
В нашей интерпретации, где нормы есть проявление отдельных, широко распространившихся мемов (и представляемых ими шаблонов, рамок поведения), описанные выше процессы оказываются способами распространения и закрепления оных, создания ими своих копий и, как следствие, их, если угодно, «внутривидовой борьбы» (как это происходит см.: [5]).
Встает вопрос о причине наличия данной автоматической реакции. Возможно, есть эволюционные предпосылки для ее возникновения? Одно из распространенных объяснений идет от концепции эволюционно стабильного поведения большинства (см.: [27]). Согласно ей, когда среда стабильна, большинство в популяции выбирает стратегию, имеющую преимущества над остальными, а отклонение от нее карается естественным отбором, следовательно, таким образом, рациональнее следовать за большинством.
Опираясь на все вышесказанное, мы можем заявить, что диссонанс — это механизм приведения отдельных индивидов к единой общественной норме (так как многие индивиды, в условиях стабильной среды, как правило, реже совершают фатальные ошибки, нежели один), что обеспечивало их выживание и размножение (на большей части этапов истории (не всей), так как резкие изменения и нестабильные среды относительно редкое явление), что, в свою очередь, и закрепило это поведение. И поэтому механизм (по которому индивид получает в мозг сигнал о диссонансе именно как о сигнале ошибки и пытается его исправить и который при этом срабатывает еще на досознательном, биологическом уровне), сохранился и сохраняется, так как он до сих пор еще способен обеспечивать эволюционные преимущества.
Как нам представляется, данный механизм и есть то, что обеспечивает распространение и закрепление мемов, а также регулирование ими поведения, как индивидуального, так и, как минимум отчасти, популяционного, при этом являясь одновременно и способом достижения гармоничного состояния (изменения когнитивного элемента окружающей среды) и способом распространения.
В то же время механизмом плавного замещения мемов (то есть другим способом изменения когнитивной среды, не резкого «вы-бития» в силу кардинального несоответствия окружающей реальности, а путем постепенной замены одних убеждений другими), по нашему представлению, является метафора. Она же есть и механизм эволюционного развития мемов.
Отвечая на вопрос, в какой момент мем становится осознанным руководством к действию, можно опереться на трактовку сознания философа Д. Деннета (который в этом опирался на Б. Баарса), а именно на предположение о том, что сознательность присуща тем процессам в мозге, которые делают продукты своей работы доступными для других подсистем. В этом смысле сознательным может стать чуть ли не любой процесс в мозге при его относительно высокой (в сравнении с другими) интенсивности [28, 129].
Это объясняет эффективность мемов, транслируемых через «вирусную рекламу», то есть постоянный и навязчивый повтор. В данной интерпретации она обусловлена повышением интенсивности их обработки в мозге. Все это дает нам возможность сказать, что метафоры есть одновременно и высокоуровневые описания и проявления низкоуровневых процессов.
Этот же механизм (динамическое регулирование интенсивности обработки), судя по всему, задействуется и при обработке ошибок предсказаний, повышая интенсивность обработки высокоточных ошибок предсказаний и, в нашей интерпретации, способствуя закреплению тех мемов, которые их обеспечили.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. Dawkins R. "tte God delusion. L.: Bantam Press, 2006. 406 p.
2. Williams G. Natural selection: Domains, levels, and challenges. N.Y.: Oxford University Press, 1992. 224 p.
3. Dennett D. "tte new replicators // M. Pagel (ed.). Encyclopedia of evolution. Oxford: Oxford University Press, 2002. P. E83-E92.
4. Sperber D. An objection to the memetic approach to culture // Darwinizing culture / Ed. by R. Aunger. 2000. 242 p.
5. Федоров К.Ю. Теоретический синтез институционального и нарративного подходов в контексте понятия мема // AlterEconomics. 2023. Т. 20 (2). С. 329-347. https://doi.org/10.31063/AlterEconomics/2023.20-2.3
6. Смирнова Н.М. Творчество как процесс созидания новых культурных смыслов // Философия творчества / Отв. ред. Н.М. Смирнова, А.Ю. Алексеев М.: ИИн-теЛЛ, 2015. C. 88-102.
7. Friston K., et al. Action and behavior: A free-energy formulation // Biological Cybernetics. 2010. Vol. 102(3). P. 227-260.
8. Friston K. The free-energy principle: a unified brain theory? // Nature reviews. Neuroscience. 2010. N 11. P. 127-138.
9. Clark A. Radical predictive processing // Southern Journal of Philosophy. 2015. 53 (Suppl. 1). P. 3-27. https://doi.org/10.1111/sjp.12120
10. Hohwy J., RoepstorffA., Friston K. Predictive coding explains binocular rivalry: An epistemological review // Cognition. 2008. Vol. 108. P. 687-701. https://doi.org/10.1016/j. cognition.2008.05.010
11. Clark A. A nice surprise? Predictive processing and the active pursuit ofnovelty // Phenomenology and the Cognitive Sciences. 2018. Vol. 17. P. 521-534. https://doi. org/10.1007/s11097-017-9525-z
12. Clark A. Surfing uncertainty: prediction, action, and the embodied mind. N.Y.: Oxford University Press. 2016. https://doi.org/10.1093/acprofoso/9780190217013.001.0001
13. Kaaronen R. A theory of predictive dissonance: Predictive processing presents a new take on cognitive dissonance // Frontiers in Psychology. 2018. Vol. 9. 2218. P. 1-15. https://doi.org/10.3389/fpsyg.2018.02218
14. Cisek P. Cortical mechanisms of action selection: the affordance competition hypothesis // Philosophical Transactions of the Royal Society B. Biological Sciences. 2007. N 362. P. 1585-1599. https://doi.org/10.1098/rstb.2007.2054
15. Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса / Пер. А. Анистратенко, И. Знаешева. СПб.: Ювента, 1999. 317 с.
16. Beauvois J., JouleR. A radical dissonance theory. L.: Taylor & Francis. 1996. 168 р.
17. Harmon-Jones E., Harmon-Jones C., Levy N. An action-based model of cognitive-dissonance processes // Current Directions in Psychological Science. 2015. Vol. 24. P. 184-189. https://doi.org/10.1177/0963721414566449
18. Deacon T. Memes as signs: The trouble with memes (and what to do about it) // The Semiotic Review of Books. 1999. Vol. 10 (3), N 2. P. 17-30.
19. Гирц А. Новые атеистические подходы в когнитивной науке о религии о книгах Дэниэла Деннета «Разрушая чары» (2006) и Ричарда Докинза «Бог как иллюзия» (2006) // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2013. № 3 (31). С. 77-109.
20. Simon H. Rational choice and the structure of the environment // Psychological Review. 1956. Vol. 63 (2), P. 129-138. https://doi.org/63:129 10.1037/h0042769
21. Simon H. Theories of bounded rationality // Decision and Organization, 1972, Vol. 1. P. 161-176.
22. Аузан А.А. Институциональная экономика. М.: Инфра-М, 2005. 415 с.
23. Ключарев В.А., Шмид С.А., Шестакова А.Н. Нейроэкономика: нейробиоло-гия принятия решений // Экспериментальная психология. 2011. Т. 4. № 2. С. 14-35.
24. Klucharev V., Hytonen K., Rijpkema M., Smidts A., Fernandez G. Reinforcement learning signal predicts social conformity // Neuron. 2009. N 61. P. 140-151.
25. Ключарев В.А., Зубарев И.П., Шестакова А.Н. Нейробиологические механизмы социального влияния // Экспериментальная психология. 2014. T. 7. № 4. С. 20-36.
26. Cialdini R., Goldstein N. Social influence: compliance and conformity // Annual Review of Psychology. 2004. N 55. P. 591-621.
27. Докинз Р. Эгоистичный ген. М.: АСТ: CORPUS, 2013. 509 с.
28. Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2009. 272 с.
REFERENCES
1. Dawkins R. The God delusion. L.: Bantam Press, 2006. 406 p.
2. Williams G. Natural selection: Domains, levels, and challenges. N.Y.: Oxford University Press, 1992. 224 p.
3. Dennett D. The new replicators. In: Pagel M. (ed.). Encyclopedia of evolution. Oxford: Oxford University Press, 2002. P. E83-E92.
4. Sperber D. An objection to the memetic approach to culture. In: Darwinizing culture / Ed. by R. Aunger. 2000. 242 p.
5. Fedorov K.Y. Teoreticheskii sintez institutsional'nogo i narrativnogo podkhodov v kontekste ponyatiya mema [Theoretical Synthesis of the Institutional and Narrative Approaches in the Context of the Concept of Meme]. AlterEconomics, 2023. 20 (2). P. 329-347. https://doi.org/10.31063/AlterEconomics/2023.20-2.3. (In Russ.)
6. Smirnova N.M. Tvorchestvo kak protsess sozidaniya novykh kul'turnykh smyslov [Creative Process of the New Cultural Meanings' Formation]. In: Filosofiya tvorchestva [The philosophy of creativity]. Ed. by N.M. Smirnova, A.Yu. Alekseev. Moscow: IlnteLL Publ., 2015. P. 88-102. (In Russ.)
7. Friston K., et al. Action and behavior: A free-energy formulation. Biological Cybernetics. 2010. Vol. 102 (3). P. 227-260.
8. Friston K. The free-energy principle: a unified brain theory? Nature reviews. Neuroscience. 2010. N 11. P. 127-138.
9. Clark A. Radical predictive processing. Southern Journal of Philosophy. 2015. 53 (Suppl. 1). P. 3-27. https://doi.org/10.1111/sjp.12120
10. Hohwy J., Roepstorff A., Friston K. Predictive coding explains binocular rivalry: an epistemological review. Cognition. 2008. Vol. 108. P. 687-701. https://doi.org/10.1016/j. cognition.2008.05.010
11. Clark A. A nice surprise? Predictive processing and the active pursuit of novelty. Phenomenology and the Cognitive Sciences. 2018. Vol. 17. P. 521-534. https://doi. org/10.1007/s11097-017-9525-z
12. Clark A. Surfing uncertainty: prediction, action, and the embodied mind. N.Y.: Oxford University Press. 2016. https://doi.org/10.1093/acprof:oso/9780190217013.001.0001
13. Kaaronen R. A theory of predictive dissonance: Predictive processing presents a new take on cognitive dissonance. Frontiers in Psychology. 2018. Vol. 9. 2218. P. 1-15. https://doi.org/10.3389/fpsyg.2018.02218
14. Cisek P. Cortical mechanisms of action selection: the affordance competition hypothesis. Philosophical Transactions of the Royal Society B. Biological Sciences. 2007. N 362. P. 1585-1599. https://doi.org/10.1098/rstb.2007.2054
15. Festinger L. Teoriya kognitivnogo dissonansa [A theory of cognitive dissonance]. Trans. by A. Anistratenko, I. Znaesheva. St. Petersburg: Yuventa Publ., 1999. (In Russ.)
16. Beauvois J., Joule R. A radical dissonance theory. L.: Taylor & Francis. 1996. 168 p.
17. Harmon-Jones E., Harmon-Jones C., Levy N. An action-based model of cognitive-dissonance processes. Current Directions in Psychological Science. 2015. Vol. 24. P. 184-189. https://doi.org/10.1177/0963721414566449
18. Deacon T. Memes as signs: The trouble with memes (and what to do about it). The Semiotic Review of Books. 1999. Vol. 10 (3), N 2. P. 17-30.
19. Geertz A.W. Novye ateisticheskie podkhody v kognitivnoi nauke o religii o knigakh Deniela Denneta "Razrushaya chary" (2006) i Richarda Dokinza «Bog kak illy-uziya» (2006) [New Atheistic Approaches in the Cognitive Science of Religion: On Daniel Dennett Breaking the Spell (2006) and Richard Dawkins The God Delusion (2006)]. Transl. by A. Appolonov. State, Religion and Church in Russia and Worldwide. 2013. N 3 (31). P. 77-109. (In Russ.)
20. Simon H. Rational choice and the structure of the environment. Psychological Review. 1956. Vol. 63 (2). P. 129-138. https://doi.org/63:129 10.1037/h0042769
21. Simon H. Theories of bounded rationality. Decision and Organization. 1972. Vol. 1. P. 161-176.
22. Auzan A.A. Institutsional'naya ekonomika [Institutional Economics]. Moscow: Infra-M Publ., 2005. 415 p. (In Russ.)
23. Klucharev V.A., Smidts A., Shestakova A.N. Neiroekonomika: neirobi-ologiya prinyatiya reshenii [Neuroeconomics: the neurobiology of decision-making]. Eksperimental'naya psikhologiya [Experimental Psychology]. 2011. Vol. 4, N 2. P. 14-35. (In Russ.)
24. Klucharev V., Hytonen K., Rijpkema M., Smidts A., Fernandez G. Reinforcement learning signal predicts social conformity. Neuron. 2009. N 61. P. 140-151.
25. Klyucharev V.A., Zubarev I.P., Shestakova A.N. Neirobiologicheskie me-khanizmy sotsial'nogo vliyaniya [Neurobiological mechanisms of social influence]. Eksperimental'naya psikhologiya [Experimental Psychology]. 2014. Vol. 7, N 4, P. 20-36 (In Russ.)
26. Cialdini R., Goldstein N. Social influence: compliance and conformity. Annual Review of Psychology. 2004. N 55. P. 591-621.
27. Dawkins R. Egoistichnyi gen [The selfish gene]. Moscow: AST: CORPUS Publ., 2013. 509 p. (In Russ.)
28. Vasilyev V. Trudnaya problema soznaniya [Hard problem of consciousness]. Moscow: Progress-Traditsiya Publ., 2009. 272 p. (In Russ.)
Информация об авторе: Федоров Кирилл Юрьевич — аспирант кафедры философии и методологии науки философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (495) 939-24-09; kirill.fyodorov.1@mail.ru
Information about the author: Kirill Yu. Fedorov — postgraduate student, Department of Philosophy and Methodology of Science, Faculty of Philosophy, Lomonosov Moscow State University, tel.: +7 (495) 939-24-09; kirill.fyodorov.1@ mail.ru
Поступила в редакцию 21.11.2023; принята к публикации 05.03.2024
