CC BY
64
печении справедливости и устойчивости развития на нашей общей планете [5, с. 1-2, 14]. Процесс этот предполагает переориентацию (и, соответственно, преобразование всей социально-экономической системы, — в т.ч. и качественные изменения в институциональной, социальной и административной структурах, в общественном сознании, традициях и стереотипах и пр.) на создание условий, дающих каждому человеку возможность жить долгой, здоровой и творческой («насыщенной») жизнью и реализовать свои устремления. Но и для современной политэкономии (в особенности — в подходе А.В. Бузгалина и А.И. Кол-ганова) именно человек является не просто движущей силой, он — высшая цель и критерий прогресса общества!
Как известно (и об этом нам еще раз напоминают А.В. Буз-галин и А.И. Колганов [2, с. 11]), классическая политэкономия (начиная с А. Смита) исходила из принципиального единства нравственного и экономического начал. В частности, для К. Маркса очевидным был широкий социальный, политический и гуманитарный контекст экономических процессов. Для современной политэкономии указанный контекст также становится императивом. В КЧР же указанный аспект развития общества (проблемы «моральной справедливости», обеспечения равенства и преодоления деприваций (во всех разнообразных их проявлениях), сокращения материнской и детской смертности и др.) — изначально являлся основополагающим. КЧР требует обеспечения: социальной справедливости («задачи обеспечения социальной справедливости и сокращения нищеты должны быть приоритетными при разработке политики, а не служить дополнениями к ней» [7, с. 104]), устойчивости достигнутых результатов развития человека во времени, уважения прав человека и других целей общества. Вместе с тем, КЧР не предполагает революционных изменений (найдем ли мы сегодня серьезных политэкономов, призывающих к революционному способу трансформации общества?), т.к. указанное возможно обеспечить, прежде всего: улучшением распределения доходов, накопленного богатства и ресурсов; сокращением неравенства в доступе к производственным ресурсам, базовым социальным услугам, возможностям, рынкам и информации; корректировочными и компенсационными мерами для устранения существующих несправедливостей и диспропорций.
На наш взгляд, достижения КЧР в области рассматриваемого аспекта развития общества особенно востребованы современной политэкономией. В частности, речь идет о достижениях КЧР в выявлении причин и социально-экономических последствий гендерных диспропорций, а также путей и способов их преодоления. Или взять хотя бы представления КЧР о бедности. КЧР аргументировано критикует подходы к нищете, в которых последняя рассматривается исключительно как ситуация недоступности определенного набора товаров и услуг, либо только как дефицит дохода. В КЧР бедность — многофакторный феномен и предстает как отсутствие возможностей для удовлетворения первостепенных потребностей человека в тесной взаимосвязи с его возрастом, состоянием здоровья, образованием и пр. Иными словами, характеристиками нищеты являются не только уровень дохода человека, но и совокупность неэкономических показателей (оценивающих, в первую очередь, различного рода лишения, ограничения, недоступность — в медицинской помощи, в получении образования, в мобильности и пр.). Отталкиваясь от указанного, в рамках КЧР для оценки нищеты в развивающихся странах разработан и используется (с 2010 г.) «многомерный индекс бедности» (MPI), учитывающий депривации и лишения домашних хозяйств с применением 10 индикаторов.
Концепция бедности КЧР сегодня приобретает особую актуальность и для российской социально-экономической практики. Дело в том, что Министерством финансов РФ инициирована ревизия показателей бедности и методик их определения. Минфин России предполагает, по-прежнему опираясь на устаревшую концепцию абсолютной бедности, обеспечить «... внедрение новых подходов к определению величины прожиточного минимума и методик его расчета, позволяющих устанавливать различные линии бедности, которые лучше идентифицируют различные формы ее проявления ...», ввести «шкалы эквивалентности доходов, учитывающие эффект экономии за счет общесемейного потребления» (подробнее см.: [8]). По мнению немалого числа экспертов, в результате указанной ревизии масштабы бедности в России будут еще существеннее, — по сравнению с настоящими итак явно нереалистичными официальными сведениями, — за-
нижены. Новации же КЧР и система их аргументации могли бы помочь ученым и специалистам основательнее фундировать пагубность реализации стратегии Минфина РФ и, возможно, тем самым предотвратить сокращение уровня и качества жизни значительной части российского населения.
При внимательном рассмотрении оказывается, что по ряду (однако не по всем) методологических позиций КЧР достаточно близка к политэкономии XXI в. Остановимся лишь на основных методологических точках соприкосновения последних.
Для КЧР, как и для современной политэкономии, характерно неприятие методологической базы mainstream economics, «твердым ядром» (А.М. Либман [9]) которой являются постулаты индивидуализма, эгоизма и рационализма поведения экономического субъекта (провозглашенные еще Дж.С. Миллем). Указанные исходные постулаты выражены в произведениях представителей mainstream economics с разной степенью жесткости, однако, по своей сути, указанные мировоззренческие принципы — это идейные основы неоклассическской ортодоксии.
Почему сторонники КЧР критикуют mainstream economics? Они полагают, что «теоретические и эмпирические модели, исходящие из того, что люди стремятся лишь максимизировать потребление, явно недостаточны для исследования развития человека» [7, с. 114]. Они признают (как и политэкономы XXI в.), что человек качественно различен по своему социально-экономическому бытию на разных стадиях развития общества («человек и работник индустриальной эпохи с довольно ограниченными кругом стандартных потребностей и возможностями их удовлетворения уходит в прошлое, а его место занимает индивид с разносторонними интересами, богатым личностным и социальным содержанием» [10, с. 19]). Да и вообще человеческие потребности не сводятся исключительно к материальному обогащению. «Благополучие — это нечто гораздо большее, чем деньги» [7, с. 114]): долгая и здоровая жизнь, приобщение к культуре и науке, творческая и общественная активность, сохранение природной среды и жизнь в согласии с нею для многих людей были, есть и остаются или становятся значимыми ценностями. Именно поэтому ключевое положение КЧР заключается в том, что материальное богатство хотя и играет огромную роль, однако людям (и обществу в целом) не нужен бесконечно высокий доход для обеспечения достойного уровня жизни (доход — лишь материальная база человеческого развития). Страны (и люди), конечно же, не должны «перестать заботиться о своем экономическом росте» (росте дохода), т.к. этот рост «порождает важные возможности». Однако результаты исследований сторонников КЧР показывают, что «странам не нужно непременно решать сложную проблему роста для того, чтобы найти решение множества задач в сферах здравоохранения и образования», в человеческом развитии вообще; что «жизнь людей можно изменить к лучшему, используя средства, уже имеющиеся в распоряжении большинства стран» [7, с. 101]. Иными словами, увеличение дохода (экономический рост) может способствовать расширению возможностей человека, а может и не способствовать этому. В обществе же, ориентированном на человеческое развитие, добиться высокого уровня жизни возможно и без существенного роста доходов. Так, в 2007 г. в России валовой внутренний продукт по паритету покупательной способности составлял 14 690 долл. США, в Болгарии — 11 222 долл. США. Однако ожидаемая продолжительность здоровой жизни при рождении в РФ составляла 60 лет, в то время как в Болгарии — 66 лет [11, с. 32].
КЧР не приемлет методологический индивидуализм: здесь человеческое развитие связано с людьми, однако не только как индивидами, но и участниками групп и сообществ (местные кооперативные общества, профсоюзы, национальные политические движения и пр.). В КЧР «люди — как индивидуально, так и в группах — одновременно являются и бенефициариями, и движущей силой развития» [5, с. 14; 7, с. 22]4. Соответственно, социально-экономическая динамика в рассматриваемой концепции связана с согласованием и достижением общественных (и шире — общечеловеческих) и индивидуального интересов, с многообразными формами сотрудничества и взаимосвязей значительно более широкого спектра акторов, нежели в mainstream economics. Подобный акцент в исследованиях присущ и многим известным российским политэкономам, в частности — А.В. Буз-галину, Н.Ф. Газизуллину, А.И. Колганову, В.Т. Рязанову и другим [см., к примеру: 2, 4, 12, 13].
В КЧР рыночный механизм сам по себе не способен обеспечить человеческое развитие; рынки критически необходимы для обеспечения экономического динамизма, однако они автоматически не обеспечивают условия для развития и реализации человеческого потенциала, для устойчивого национального и глобального развития. Рыночный механизм, ввиду «относительного пренебрежения экономической и социальной справедливостью внутри и между нациями», не создает условий для реализации «общих интересов». Именно поэтому в КЧР центральное место в человеческом развитии отводится институтам: добиться существенного развития и реализации человеческого потенциала возможно, в первую очередь, созданием «благоприятной среды» — соответствующей окружающей политической, экономической, социальной, культурной и экологической среды.
Между тем, проведение исследований и обоснование выводов на основе изучения и анализа достижений научной школы институционализма—давняя традиция в отечественной политической экономии (так поступали дореволюционные российские политэкономы — И.И. Иванюков, П.И. Георгиевский, Д.М. Львов и другие). На рубеже ХХ-ХХ1 вв. указанная традиция была восстановлена, в частности — Г.Г. Богомазовым и В.Т. Рязановым. К примеру, еще в 1990-х гг. Г.Г. Богомазов, исследуя предмет политической экономии, приходил к выводу о том, что последняя «... должна изучать систему экономических законов, управляющих общественным производством и воспроизводством, и влияние на них различных институтов [выделено мной. — О.Д.]» [14, с. 18].
Обоснованная уверенность в неспособности рыночной экономики самостоятельно обеспечить поступательное человеческое развитие обуславливает и то, что идеологи КЧР (как и многие ученые-политэкономы) настойчиво и последовательно критикуют «Вашингтонский консенсус». В КЧР государство не только играет активную преобразующую роль в экономике, создавая условия и реализовывая соответствующие практики в области налогообложения, кредитно-денежной политики и пр., но и ответственно за устойчивое человеческое развитие вообще («этот институт [государство, — О.Д.] несет ответственность и за поддержание в обществе благоприятного социального климата, нормального состояния природной среды и т.п., т.е. ответственность за благоприятные для человека условия жизнедеятельности» [10, с. 20], являясь одним из главных звеньев воспроизводства человека). Вместе с тем, государственное регулирование приводит к действительным успехам на пути человеческого развития лишь тогда, когда государство само является «эффективным», «целеустремленным», «дееспособным», когда имеется на то соответствующая «политическая воля». Иными словами, государственная социально-экономическая политика способна как ускорять человеческое развитие, так и тормозить его. Аргументация приверженцами КЧР причин несостоятельности «Вашингтонского консенсуса» и последствий практической реализации его принципов, как для отдельных государств, так и для человечества в целом, была бы полезной для развития теоретической платформы политэкономов, признающих активную роль государства в общественном прогрессе.
Еще один пункт, по которому КЧР и политическая экономия XXI в. могли бы плодотворно взаимодействовать, заключается в следующем. КЧР учитывает обусловленность социально-экономических проблем социально-классовой стратификацией общества (хотя, конечно же, и не только последней. В частности, согласно КЧР, человеческому развитию препятствуют не только классовая дифференциация, но и различного рода неравенства: гендерное, этническое и пр.). Именно поэтому, в соответствии с рассматриваемой концепцией, «все общества нуждаются в институтах для урегулирования конфликтов, разрешения споров
и преодоления этнических, расовых и классовых различий [выделено мной, — О.Д.]» [7, с. 105]). Одновременно и ряд политэкономов демонстрируют неудовлетворенность ограниченностью узкоклассового подхода (с его исключительно экономической основой) в анализе современных процессов и явлений. По-видимому, критическое переосмысление политэкономами научных наработок КЧР по вопросам детерминантов социально-экономических проблем также могло бы содействовать обогащению современной политэкономии.
Продолжая, мы не можем не отметить и того, что современная политэкономия не может не учитывать, по крайней мере, одного из основных проявлений особенного в общественно-экономическом развитии (подробнее об этом см.: [4]) — множественности путей развития общества. КЧРже доказывает существование «различных путей к прогрессу», неодинаковых «траекторий развития стран с точки зрения человеческого развития». Кстати сказать, идеологи КЧР относят РФ (наряду с «некоторыми государствами Африки к югу от Сахары» (к примеру, — Кот-д'Ивуар) и «некоторыми странами с более высоким изначальным уровнем развития человека», — Непал, Оман, Тунис) к группе стран, характеризующихся «неэффективными» процессами в области человеческого развития (т.е. «не отличающихся ни высоким экономическим ростом, ни высокими показателями в сфере развития человека») [7, с. 54-55].
Наконец, А.В. Бузгалин отмечает, что для классической марксистской политической экономии в ее развитии критическими школами Запада, СССР и РФ (как и для некоторых других направлений экономической мысли) характерно принципиальное внимание к «стыкам» экономических и неэкономических сфер и их взаимодействиям (экономики и технологии, экономики и права, экономики и политики, экономики и управления и др.). Этот принцип — центральный и в методологическом каркасе КЧР. По сути, каждый из Докладов о человеческом развитии актуализирует какой-либо из указанных «стыков», конкретизирует новейшие теоретические достижения КЧР и формулирует практические рекомендации в той или иной из некоторых указанных областей. Так, в «Докладе о человеческом развитии 2011» обосновано и аргументировано, что устойчивое человеческое развитие принципиально невозможно без адекватного решения многочисленных экологических проблем, т.к. ухудшение состояния окружающей среды (в форме загрязнения, деградации или засорения отходами и пр.) имеет серьезные последствия для здоровья, экономического положения и безопасности человека (т.е. препятствуют развитию и реализации человеческого потенциала).
Конечно же, между КЧР и современной политэкономией существует немало более или менее значимых вопросов, в которых они расходятся: как методологических, так и собственно терминологических. Однако же это предмет другой статьи.
В заключение отметим, что даже выявленные выше концептуальная направленность и методологические постулаты КЧР четко демонстрируют ее существеннейшие разногласия с основным течением современной экономической теории. Не случайно КЧР призывает к «... созданию новой экономической концепции — экономики развития человека, задачей которой является содействие дальнейшему росту благосостояния людей и в рамках которой рост и другие политические действия оцениваются и энергично реализуются в той мере, в какой они продвигают развитие человека в краткосрочном и долгосрочном периодах» [7, с. 9]. Объединят ли усилия политэкономы и сторонники КЧР в формировании «экономики развития человека» — покажет время. Однако очевидно то, что научные достижения КЧР заслуживают пристального внимания политэкономов XXI века.
Литература
1. Бузгалин А.В. Возвращение политической экономии // Проблемы современной экономики. — 2012. — № 2 (42). — URL: http:// www.m-economy.ru/art.php?nArtId=4032 (дата обращения: 30.08.2012).
2. Бузгалин А.В., Колганов А.И. Открытость политэкономии и империализм mainstream'a: economics как прошлое // Горизонты экономики. — 2012. — № 2.
3. Человек и экономика: справедливость и базисная демократия против тоталитаризма рынка и капитала. — М.: Экономика, 2011.
4. Рязанов В.Т. Политическая экономия: из прошлого в будущее // Горизонты экономики. — 2012. — № 2.
5. Доклад о человеческом развитии 2011. Устойчивое развитие и равенство возможностей: лучшее будущее для всех. / Пер. с англ. — М.: ПРООН, 2011.
6. Человеческое развитие: новое измерение социально-экономического прогресса / Под общ. ред. В.П. Колесова. — 2-е изд., доп. и перераб. — М., 2008.
7. Доклад о развитии человека 2010. Реальное богатство народов: пути к развитию человека / Пер. с англ. — М.: ПРООН, 2010.
8. О подходах к определению величины прожиточного уровня: письмо Министерства финансов РФ от 18 мая 2012 июля № 01-02-01/12-1026. — URL: http://2020strategy.ru/data/2012/06/07/1214628355/%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%84%D0%B8 %D0%BD %20%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%BE.doc (дата обращения: 28.08.2012).
9. Либман А. Современная экономическая теория: основные тенденции: Экономический портал. — URL: http://institutiones. com/theories/613-sovremennaya-economicheskaya-teoriya.html (дата обращения: 28.08.2012).
10. Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации за 2002/2003 годы / Под общ. ред. С.Н. Бобылева. — М., 2003.
11. Дроздов О.А. Модернизация экономики современной России и концепция развития человека // Вестник СПбГУ. Сер. 5. — 2011. — Вып. 1.
12. Ведин Н.В., Газизуллин Н.Ф. Потенциал развития политической экономии: к разработке проблемы неоднородности экономических систем // Проблемы современной экономики. — 2012. — № 2 (42).--URL: http://www.m-economy.ru/art.php?nArtId=4036
(дата обращения: 28.08.2012).
13. Рязанов В.Т. Политическая экономия: из прошлого в будущее. Ч.1 // Проблемы современной экономики. — 2012. — № 2 (42). — URL: http://www.m-economy.ru/art.php?nArtId=4035 (дата обращения: 30.08.2012).
14. Богомазов Г.Г. О предмете экономической теории // Российский путь в экономике. Серия: Россия накануне XXI века. Вып.7. — СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1996.
1 Начиная с 2011 г. коллективом по подготовке «Докладов о человеческом развитии» в русском переводе вместо термина «развитие человека» используется понятие «человеческое развитие». Аналогичные изменения претерпел перевод и прочих терминов [5, с. V]. Именно в этих «Докладах» в концентрированном виде и раскрываются основные положения и достижения КЧР.
2 В 2011 г. Россия заняла лишь 66 место в рейтинге среди 187 стран по индексу человеческого развития.
3 «Сделать человека центральной фигурой развития — это не просто интеллектуальное упражнение, это означает сделать прогресс справедливым и всеобъемлющим, позволяя людям стать активными участниками изменений и гарантируя, что достижения не будут достигнуты за счет следующих поколений [выделено мной. — О.Д.]» [7, с. 119].
4 Расширение состава субъектов экономики - черта, характерная и для многих современных ученых-политэкономов. В частности, В.Т. Рязанов, обосновывая собственное понимание предмета политической экономии, в состав хозяйствующих субъектов включает «индивидов, коллективы, социальные и национальные группы, а также государственные и межгосударственные властные структуры» [4, с. 90].
ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ. МАКРОЭКОНОМИКА
СОБСТВЕННОСТЬ КАК ВИРТУАЛЬНЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ
Р.А. Емельянов,
доцент кафедры гуманитарных, естественнонаучных и правовых дисциплин Омского института (филиала) Российского государственного торгово-экономического университета,
кандидат философских наук 13era75@mail.ru
В статье рассматривается собственность как социальный институт, исследуется процесс виртуализации собственности в условиях рефлексивной модернизации, раскрываются актуальные вопросы развития интеллектуальной собственности, дается определение и классификация оверстрата.
Ключевые слова: собственность, виртуализация экономических отношений, рефлексивная модернизация, интеллектуальная собственность, собственность на информацию, оверстрат.
УДК 347.4(4)(075.8) ББК У5-14я1
Собственность есть такое отношение между свободными людьми, при котором праву собственности на господство и распоряжение над встречающимися в ограниченности и не принадлежащими к высшим ценностям предметами соответствует универсальная обязанность других людей терпеть власть собственника и не вмешиваться в ее определенные проявления.
Неотъемлемое основание собственности заключается в самом существе человеческой личности. Так утверждает В.С. Соловьев в своем труде «Оправдание добра». И далее поясняет: «Уже в содержании внутреннего, психического опыта мы необходимо различаем себя от своего, — все являющиеся в нас мысли, чувства и желания мы различаем как свои от того, кому они принадлежат, т.е. от себя как мыслящего, чувствующего, желающего» [11, с. 430].
По его мнению, для действительности и полноты бытия необходимо иметь не только себя, но и свое. В.С. Соловьев различает внутреннюю и внешнюю собственность. Первую составляют мысли, чувства, желания самого человека. В каком-то смысле определенные качества личности могут выступать как капитал, поэтому и появился термин «интеллектуальный капитал» и т. п. Внешнюю собственность образуют предметы и явления окружающего мира. Ближайшим объектом такого рода собственности является собственное тело человека. Абсолютная собственность на тело, абсолютная телесная неприкосновенность — не есть что-нибудь отдельное, но связано с общими нормами, обязательными для всех.
«Человек осуществляет себя не только посредством своего тела, но и посредством ближайшего окружающего его отрезка предметного мира, той среды, в которой он живет и над которой он властвует. Эта непосредственная власть человеческой воли над окружающей средой, эта интимная связь человеческого Я с определенной сферой внешнего мира и есть подлинное существо собственности» [14, с. 144].
Посессивные категории в языке, т.е. категории обладания, давно привлекают внимание лингвистов как один из самых ранних и вместе с тем эгоцентричных способов языковой классификации мира. Категории обладания делят мир на те объекты, что принадлежат говорящему, и те объекты, что принадлежат остальным.
Тема неотчуждаемых прав личности имеет давнюю историю. Один из идеологов Французской революции Ж. Симон утверж-
© ПСЭ, 2012
дал: «Выше этой чисто законной собственности, прежде нее есть собственности, установленные природой, так что закон не может на них напасть или их ограничить. Это — во-первых, собственность моей личности: мой ум, моя воля. Я господин созданной мною мысли, произнесенного мною суждения... господин направления моей мысли... господин моего верования; я властен остановить или продолжить мое размышление... принять план жизни и ему следовать. Все это, скажете вы, моя личность, это я сам? Нет; я состою из воли и ума; но действия воли и ума совершаются во мне, не будучи мною; это мои создания, самое существенное и самое дорогое мое благо. Если моя мысль выражается словами, моя воля производит движение; эти два физические явления, заключающие и выражающие внутреннее движение, опять принадлежат мне по праву. Вот собственности, принадлежащие мне столь действительно, что никто не осмелится оспаривать их или доказывать их законность. Это, скажут, свобода, а не собственность: заблуждение; собственность есть только продолжающаяся свобода» [5].
Продолжая анализ сущности собственности, Ж. Симон приходит к следующему аргументу. Собственность есть главное оружие свободы; вот почему всякое истинно либеральное учение должно стараться сделать собственность прочной недоступной. Всякое истинно либеральное учение должно заключаться в двух словах: обеспеченность собственности, свобода труда. Общее согласие, основанное на побуждении общественного порядка, преобразовывает в собственность после некоторого промежутка времени, честное (de bonne foi) обладание. Это — внешнее обеспечение буквою, это — законность, это еще не есть справедливость.
Русский позитивист П.Л. Лавров вступает с Ж. Симоном в полемику. По мнению П.Л. Лаврова, в вышеуказанном высказывании скрыто метафизическое предположение двойственности человеческого существа, именно что последнее состоит из тела и души, причем душа, заключающая ум и волю, есть именно человеческое Я, господин тела, служащего душе лишь орудием. Все метафизические вопросы суть вопросы, не разрешимые точными методами; для нравственных теорий все метафизические учения имеют совершенно одинаковое значение, и первые должны быть независимы от вторых. «Школа, к которой принадлежит Симон, вся проповедует спиритуализм, но существуют другие учения,
57
-3
ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОМ ТЕОРИИ. МАКРОЭКОНОМИКА
для которых Я есть не иное что, как продолженное сознание тела, следовательно, нераздельно от тела, — аргументирует русский мыслитель. — Впрочем, встанем временно на точку зрения спиритуалистов; допустим, что душа, отдельная от тела, управляет последним... Симон со своей точки зрения прав, когда говорит: я господин своей мысли, но не прав, когда говорит далее, что все это принадлежит мне по праву, подразумевая под последним справедливость. Моя мысль подчинена мне не по необходимости, и во мне даже не рождается вопроса, справедливо ли я употребляю ее относительно ее самой, могу ли я ею злоупотреблять? Последние вопросы имеют только смысл относительно других людей или относительно моего собственного достоинства. Если принять, что моя мысль отдельна от моего Я, то она есть его необходимое, неизбежное орудие, и о справедливости тут не может быть вовсе речи. Это начало распространяется на все последующее. Мое движение, мое слово подчинено моей воле по необходимости, и опять по необходимости, потому что они суть явления, вытекающие из моего существа, в которых немыслимо сознание, сопротивление, борьба. Справедливость же возможна только между двумя существами, способными бороться» [5].
Другое замечание П.Л. Лаврова менее идеологизировано и не лишено оснований. По его мнению, в психологическом плане можно предположить, что понятие собственности возникло в результате перенесения некоторых представлений, заимствованных из нашего телесного и душевного мира, на область отношений людей к окружающим их вещам. Такое перенесение имеет всегда характер некоторой символики, далеко не выражающей подлинного смысла подлежащих явлений. В качестве уподобления можно сказать, что воля мне принадлежит так же, как принадлежит моя одежда; но, по существу дела, совершенно различен внутренний смысл явлений, покрываемых здесь одним понятием «принадлежность». То, что принадлежит к существу моего телесного и душевного Я, связано с ним такой близкой и интимной связью, что отчуждение принадлежащего может рассматриваться как более или менее решительное уничтожение меня самого в моем собственном бытии. Человеческой личности принадлежат такие свойства, как, например, характер, отчуждение которого равносильно метаморфозе самой личности. Но существуют и другие принадлежности личности, лишение которых, если и не ведет к превращению, то, во всяком случае, лишает основных жизненных благ, даже прекращает жизнь. Это делает так называемые принадлежности личности свойствами неотчуждаемыми, тогда как принадлежности в смысле собственности принципиально могут отчуждаться, и возможность их отчуждения может быть ограничена, но не отрицаема принципиально. Сознание этого существенного различия достигалось людьми далеко не всегда. Идейные корни общераспространенного института рабства заложены в недостаточно отчетливом сознании неотчуждаемости того, что принадлежит к телесно-душевной сфере человека. Рабское сознание покоится на убеждении, что отношение человека к своей личности и к другим личностям принципиально не отличается от отношения к другим вещам, которые могут стать нашей собственностью.
В истории правовых установлений рабское сознание иссякает тогда, когда в отношениях людей к самим себе и к другим людям идея собственности уступает место идее договора. Человек может располагать своим душевным и физическим миром, не отчуждая его, как собственность, следовательно, он может договориться об услугах, может отдать себя в распоряжение, но не безусловное, может вступить в отношения с другими людьми, но не вещные. Рабочий является собственником своей рабочей силы, которая принадлежит ему на основе неотчуждаемости. Рабочий не может, по современному праву, отчуждать свою рабочую силу, как может отчуждать свою одежду. Договор о найме для рабочего может быть очень тягостным, но он принципиально не есть договор об отчуждении собственности, иначе рабочий действительно бы становился рабом.
Человек может располагать своим душевным и физическим миром, не отчуждая его как собственность. Это фундаментальное положение вошло и в юридическую практику. Согласно Гражданскому кодексу РФ, личности принадлежат от рождения неотчуждаемые права: жизнь и здоровье, достоинство личности, личная неприкосновенность, честь и доброе имя, деловая репутация; неприкосновенность частной жизни, личная и семейная тайна; право на имя; право свободного передвижения, выбора места пребывания и жительства; право авторства (ст. 150) [1].
Н.А. Бердяев указывает, что собственность, по природе своей, есть начало духовное, а не материальное. Она предполагает не только потребление материальных благ, но и более устойчивую и преемственную духовную жизнь личности в семье и роде. Начало собственности связано с метафизической природой личности, с ее внутренним правом совершать акты, преодолевающие быстротечное время. Собственность родилась в борьбе человеческой личности со стихийными силами природы. Свободный дух человека налагает свою волю на стихийную природу, и от этого акта рождаются неотъемлемые права и обязанности. Начало собственности связано с бессмертием человеческого лица, с правами его над материальной природой и после его смерти [2, с. 303-304].
Для сегодняшней философско-экономической мысли важна и языковая оболочка процедур освоения-присвоения. Она обязательно включает в себя обозначение имени вещи, так же, как и имени человека. «Тайна слова заключается именно в общении с предметом и в общении с другими людьми. Слово есть выхождение из узких рамок замкнутой индивидуальности. Оно — мост между «субъектом» и «объектом». Живое слово таит в себе интимное отношение к предмету и существенное знание его сокровенных глубин. Имя предмета — не просто наша ноэма, как и не просто сам предмет. Имя предмета — арена встречи воспринимающего и воспринимаемого, вернее, познающего и познаваемого. В имени — какое-то интимное единство разъятых сфер бытия, единство, приводящее к совместной жизни их в одном цельном, уже не просто субъективном или просто объективном сознании» [7, с. 38]. Проблема имени затрагивает человека, возможно, в наибольшей степени: «Без слова и имени человек — вечный узник самого себя, по существу и принципиально анти-социален, необщителен, несоборен и, следовательно, также и не индивидуален, не сущий... » [7, с. 38].
Еще одна проблема, возникающая в соотношении «имя — человек», вскрыта П.А. Флоренским. С одной стороны, имя принадлежит человеку; с другой стороны, получив имя, человек становится — хотя отчасти — принадлежащим своему имени. «Имя — лицо, личность, а то или другое имя — личность того или другого типического склада. Не только сказочному герою, но и действительному человеку его имя не то предвещает, не то приносит его характер, его душевные и телесные черты в его судьбу. Verba efficiant quod significant (перевод: слово действенно, насколько оно значимо) — эта формула Фомы Аквинского есть общее убеждение народов, но с дополнением: et quormodo sonaut (перевод: подобно тому, как оно звучит)» [13, с. 469].
В общеметодологическом плане важнейшим следствием прихода рефлексивной модернизации является, на наш взгляд, возрастание ментального фактора в социальной жизни, усложнение отношений между знаком и означаемым, уменьшение вещественного характера многих компонентов социальности (ее развеществление), виртуализация отдельных социальных институтов и общественных связей. Речь идет о том, что в отдельных областях и на отдельных этапах возникает квазиреальность, смоделированная компьютерным образом, созданная искусственными средствами аудиовизуальная смысловая среда, которая выдается или принимается субъектом за подлинную или близкую к подлинной.
Характеризуя масштаб преобразований, приносимых рефлексивной модернизацией, Э. Тоффлер подчеркивает, что происходит как демассификация производства, так и утверждение новых стилей труда, новых ценностей, нового разнообразия, и эти изменения не сводятся только лишь к экономической сфере, а носят глобальный характер, проникая во все области жизнедеятельности людей. По его мнению, изменения в неэкономических сферах как раз и помогут определить, что происходит в сфере экономической. «Во все большей степени, — отмечал он, — люди осознают, что вокруг нас формируется новая культура. И дело не только в компьютерах... Это новые установки по отношению к труду, полу, нации, досугу, авторитетам и т.д.» [12, с. 13].
О виртуализации общества можно говорить, поскольку в деятельности людей, в их отношениях друг с другом образы замещают реальность. Это замещение происходит во всех сферах жизни. Когда процесс овеществления приходит к своему логическому завершению, социальный конструкт перестает быть аутентичной реальностью, тем «референтом», по отношению к которому артефакты и социальные технологии суть «знаки». Эту ситуацию констатировал один из самых знаменитых представителей постмодернистской социальной теории Ж. Бодрийар,
