CC BY
25
М. К. Шемякина, канд. филол. наук, доцент, кафедра теории и истории культуры, Белгородский государственный институт искусств и культуры, г. Белгород, Россия, [email protected]
КОНЦЕПТ «ВОЗРОЖДЕНИЕ» В АКСИОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ РУССКОЙ ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЫ
Все единство материи культуры может быть осмыслено в целом как система знания и философия жизни народа, находящаяся в пространственно-временной передаче поколений, в основе которой лежит культурная ценностная парадигма.
«Культура постоянно регулирует нашу жизнь. С момента нашего рождения и до самой смерти, сознаем мы это или нет, на нас оказывается постоянное давление, принуждающее нас принимать определенные типы поведения, выработанные другими людьми»1, — писал К. Клакхон. Но в основе этого давления лежат ценности, подчеркивал ученый, потому что «культура базируется на накопленном и унаследованном коллективном опыте», представляя собой «набор техник для адаптации человека к жизни в мире и конкретном обществе».
Личностные или коллективные ценности, безусловно, выполняют функцию стандартов, определяя всю меру долженствования и соответствия некоему идеалу. Однако в традиционном мире ценностно значимыми могут служить лишь те установки, которые согласуются с жизнью всего народа, с его мировоззренческими убеж- = дениями в соединении с устремлениями отдельного носителя культуры, они рож-
Культура постоянно регулирует нашу жизнь. С момента нашего рождения и до самой смерти, сознаем мы это или нет, на нас оказывается постоянное давление, принуждающее нас принимать определенные типы поведения, выработанные другими людьми.
дают «концепцию, определяющую пове-дение»2.
Ценности культуры необходимо рассматривать как общие представления, разделяемые большинством ее носителей относительно желаемого, правильного и полезного. В таком контексте и сама культура осмысливается как вся совокупность духовных и материальных ценностей.
В русской традиционной культуре к ведущим ценностям центрального герменевтического поля, полновесно отразившим концепт «возрождение», отнесут непреходящие этнические категории — «землю», «труд», «семью», «дом», «веру».
Земля служила центральной категорией русской традиционной земледельческой культуры. С древнейших времен она была не только значимым субстантивным элементом природного мира, но одной из основных составных частей мироздания.
Закрепляясь в славянской мифологии в качестве Матери — Сырой Земли, земля представлялась воображению славянина, обожествлявшего природу, живым человекоподобным существом. Она считалась воплощением воспроизводящей и возрождающей силы природы. Оплодотворенная дождем земля давала урожай, была кормилицей.
Земля и в прямом смысле возрождала человека к жизни. Больные в старину выходили в чистое поле, били поклоны на все четыре стороны, прося прощение. Ушибленных и разбившихся выносили к месту получения увечья, и они также просили благодати. Земля и сама по себе расценивалась как одно из лечебных средств (смоченная слюной земля заживляла раны, останавливала кровь, снимала боль) и высшая правда (у нерадивого хозяина не уродит, земля скрепляла клятву). И намного позже (в XIX в.) крестьяне тоже клялись землей; с этим обычаем связано известное выражение «чтоб мне сквозь землю провалиться» и т. п.
С почитанием земли связан один из самых распространенных и древних мотивов земледельческого искусства — изображение могущественной богини-матери с предстоящими ей всадниками. В земледельческой практике этот образ слился с анималистическими представлениями о духах-покровителях полей и садов. Согласно народным верованиям в образе животного — зайца, лисицы, волка, собаки и т. п. — воплощался дух хлеба. Именем животного или птицы часто назывался последний жатвенный сноп. В некоторых русских деревнях существовал обычай, сжиная последний сноп, кричать: «Зайка побежал, зайка побежал...». Когда оставалось мало жатвы, говорили: «Ну, девки, давайте зайца гонять»3. Упоминались и другие животные, например лошадь.
В отношении к земле срабатывала система статично закрепленных в традиционной культуре действенных стереотипов: кто не почитает земли — -
тому не даст хлеба; кто не поклонится сыновним поклоном — тому на смертном одре ляжет не легким пухом, а тяжелым камнем; кто не захватит в путь горсть родной земли — никогда не увидит родного дома.
Культ земли соединялся с культом предков, к которым в качестве посредников обращались за помощью и советом, проводили трапезы — посещения захоронений и обильные возлияния. От лежащих в земле предков зависело плодородие земли и обильные дожди — возрождение жизни.
Земля скорее давала оценочную коллективную характеристику народу, и личностную - человеку, его труду, степени его человечности, нежели действительно реализовывала хозяйственное предназначение.
Земля в своей аксиологической задан-ности в отношении традиционной культуры расширяла свой буквальный смысл до иносказательного. В таком контексте земля становилась синонимом понятиям «землячество», «родина», «отечество», «дом». На этом понимании земли, по сути, была сосредоточена вся русская литература классического и нового времени.
Определяясь в категориях родства «земляного», она трактовалась как родство духовное, нравственное. Понятие «русская земля» не сводилось исключительно к корневому родству, культу предков, но утверждалось как единение православное (особенно на чужбине), патриотическое (особенно во время военных действий), свободолюбивое (особенно в бунтарстве), семейное (особенно в категориях бытовой традиции), мировое (в понимании мира как единого людского универсума).
За землю и умереть не жаль, «живота своего не жалеючи». «Всем миром» сделать какое-либо дело (построить обетную церковь, дом; сразиться с врагом) — высшая форма выражения христианской добродетели.
Таким образом, ценность земли понималась не только с точки зрения скупого прагматизма (хотя хорошему хозяину всегда мила плодоносная земля, а плохому — и чернозем не уродит), а с позиций духовных — как материи возрождения. Потому земля скорее давала оценочную коллективную характеристику народу, и личностную — человеку, его труду, степени его человечности, нежели действительно реализовывала хозяйственное предназначение.
Другой ценностно значимой единицей, напрямую связанной с землей, был труд. Трудолюбие издавна занимало одно из центральных мест в системе русского человека, обеспечивая благополучие в дальнейшей жизни.
В понимании мирской жизни труд всегда обозначался богоугодным делом, рассматривался в качестве одной из форм нравственного деяния, ведущего к спасению человеческой души. Как говорится в народе, «Бог труды любит», «С молитвой в устах,
с работой в руках». Та же мысль прослеживается и в исторических хрониках.
Трудолюбие рассматривалось как добродетель и с позиций христианских. О религиозном постижении труда в свое время размышлял Д. С. Лихачев, сравнивая Франциска Ассизского с Сергием Радонежским. Последний, в отличие от предшественника, не проповедовал нищету и бродяжничество монахов, а ратовал за исполнение ими трудового обета. «Монахи должны были трудиться и трудом своим зарабатывать на хлеб, — пишет ученый и проводит экскурс в русской истории подвижничества. — Сергий выполняет свою крестьянскую работу сам. Пафнутий Боровский перед смертью отдает распоряжение по хозяйству. Игумен Филипп Соловецкий технически благоустраивает монастырь, и именно это считается его главным подвигом на Соловках. Иулья-ния Осоргина спасается даже у себя дома в хозяйственных заботах, приравниваемых к подвигам благочестия. Таких примеров особого отношения к труду у русских святых можно привести множество». И заключает: «Христианский идеал приобретал в России существенную добродетель — трудолюбие, заботу о богатстве всего коллектива, будь то монастырь, княжество, государство в целом или простая помещичья семья со слугами»4.
При этом важно помнить, что в качестве нравственного труда особенно значимым был труд душевный. И, действительно, в русской традиции категории душевного становления будут приравнены к тяжелейшим испытаниям и трудам. К ним будут относимы абсолютно все богоугодные дела: моления, паломничество по святым местам, помощь сирым и убогим, таинство исповеди.
Труд создавал не только оценочное представление о человеке, но и его социальный статус. Не случайно труд, уважение и достаток в народном сознании были всегда взаимосвязанными понятиями. Трудовое воспитание детей предусматривало не только обучение их всем необходимым для крестьянской жизни навыкам. Оно формировало у ребенка особое отношение к труду как к жизненно необходимому средству существования и как к внутренней, нравственной потребности человека, детерминирующей его становление, или механизму,
посредством которого возможно «возрождение» человека, «свернувшего с жизненной тропы».
Настоящим подвигом, требующим постоянного напряжения, самоотдачи и терпения рассматривался труд земледельца. Не случайно именно эта аллюзия будет избрана русским фольклорным творчеством в образе одного из самых любимых былинных персонажей — Илья Муромца.
Илья Муромец сын Иванович был любимейшим героем русских былин. Уже в имени былинного персонажа исследователями отмечалась связь его с родом и традицией русской земли. Крестьянский сын из села Карачарова, что под Муромом, характеризовался не столько богатырской силушкой, сколько нравственно-духовными качествами личности, проявлением уважения к старшим рода, непосредственно воплощенного в поведении богатыря и его поступках. Не случайно и первым из богатырских подвигов Ильи становится поистине подвиг крестьянина-труженика: очищение земли-матушки от кореньищ дубовых, расширяемых в эпическом содержании былины до очищения от полчищ ворожбиных и метафорическом — низвержении врагов веры православной (Об этом повествуют былины «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Илья Муромец и Идолище Поганое», «Бой Ильи Муромца с Жидовином»).
Таким образом, по сути, к чудесному исцелению богатыря, а в метафорическом смысле — его «возрождению» до статуса не только национального, но и человеческого во всех смыслах, труд имел не опосредованное, а прямое отношение. Отношение к важности и ценности труда являлось одной из доминантных черт самосознания русского героя.
Не менее значимым считался и бытовой труд. Так, женщина отвечала за домашний уют, потому своеобразным его основанием считалась женская половина («бабий куть» с печью). Русские крестьянские дети по дому выполняли порядка 85 видов работ. С 5-6 лет дети начинали работать в поле, в саду, на огороде. Особенно ценились мастеровые хозяева, самолично вырезавшие из дерева, ковавшие, лепившие из глины различные предметы быта.
Трудовой характер русского человека формировался в устойчивой традиционной семье. С рождения трудовое воспитание органично входило в семейную жизнь и хозяйственную деятельность семьи. Дети постоянно наблюдали за занятиями старших и охотно подражали им. При этом само понятие «труд» культивировалось созданием и поддержанием в сознании всех членов трудящейся семьи созидательного, а отчасти и идеального, образа трудолюбивого предка, своим примером прокладывавшего дорогу ныне живущим членам семьи. Поэтому трудовая деятельность всегда осуществлялась с оглядкой на прошедшее с обязательным сохранением заветов и наказов предшествующих поколений.
Таким образом, трудолюбие, добросовестность, старательность, которые мы отмечаем в наших предках, рождались не просто в процессе выполнения трудовых функций (хотя и это немаловажно), а являлись итогом их богатой нравственной жизни, ведущей человека к полноценной реализации себя, восстановлению связей с минувшим задолго до него и прогностически определяющим перспективы не только личностного развития — «возрождения» человека в пространстве жизненных координат.
С рождения трудовое воспитание органично входило в семейную жизнь и хозяйственную деятельность семьи. Дети постоянно наблюдали за занятиями старших и охотно подражали им.
Основу крестьянской жизни и ее аксиологического центра в контексте концепта «возрождение» составляла и семья.
С одной стороны, семья реализовыва-ла непосредственное утилитарное (практическое) назначение, проявляемое в самом принципе построения семейных отноше-= ний: форме подготовки, проведения необходимых обрядовых действий, их хозяйственном основании и значении. Такое особое утилитарное отношение обнаруживаем как к самой семье, так и к явлениям, ее оформляющим.
Оно очевидно во всем многообразии исторического архивного материала: челобитных по разным вопросам, в которых крестьяне ссылаются в основание своей просьбы на необходимость завести семью, обеспечить семью и т. п.; в приговорах сходов, касающихся семейных дел и взаимоотношений молодежи; в мирских решениях, содержащих индивидуальные характеристики (при назначении опекунов, выборе старост, выдаче покормежных паспортов и пр.).
Утилитарным принципом руководствовались при выборе невесты — будущей матери. Невесту старались выбрать не столько красивую, сколько здоровую, умелую, трудолюбивую. В будущем супругов объединяла общая забота: о хозяйстве, детях, доме.
Категория утилитарности определяла сроки проведения свадебных торжеств. Лучшей свадебной порой считалась зима и осень — сезоны, свободные от основного земледельческого труда, не содержащие длительных православных постов. Хозяйственный расчет лежал в основе организации семьи и ее авторитетности в жизни крестьянской общины. Глава семьи — старший мужчина в доме, «большак» — распоряжался имуществом семьи и судьбой ее членов, руководил полевыми работами, распределял трудовые обязанности. Особым весом в крестьянском сходе пользовались зажиточные семьи, во главе которых стояли хорошие хозяйственники, крестьяне-землепашцы.
С другой стороны, семья рассматривалась как минимизированная социальная
общность и субстанция духовно-нравственная (ведь в представлении русского человека «даже браки заключаются на небесах»).
Семья рассматривалась не только как деятельность определенного социального вида (хозяйственная), но и как средоточие нравственных посылов русского человека, смысл существования. Значимость семьи в этом аспекте в русской традиционной культуре была настолько велика, что образование семьи и освящение ее семейно-обря-довым действом было обязательным требованием для всех членов русской общности. Только две причины могли быть рассмотрены как уважительные — болезнь и желание уйти в монастырь. Отражение находило в пословицах и поговорках: «Не женат — не человек», «В семье и каша гуще», «В семье, в куче не страшна и туча».
Семья создавала полифонию мнений, в контексте Ф. М. Достоевского мы бы сказали — своеобразную диалогичность. Поскольку мир семьи не ограничивался непосредственными кровными родными. Мир семьи включал близкую и дальнюю родню, кумовьев (крестное братство), всех населяющих ту местность, где проживала семья (они были свидетелями радостных и горестных ее событий, будучи постоянными «соучастниками» обрядовых действий), земляков, поскольку земля связывала в единство не кровное, но духовное.
В конечном счете, мир семьи расширялся до понятия мира как сообщества людей, особенно в кризисные моменты истории (освободительная война, бунт). А в традиционной русской культуре «перед миром не грех и покаяться», «на миру и смерть красна».
При этом рождаемый в семье образ покровителя, овеществляемого непосредственно в образе отца или матери, понимается и в более широком смысле в качестве образа национального (государя-батюшки) и вселенского (Бога и Богородицы), приобретает характер божьего благословения и божьей кары в центральном ориентире жизнеустройства («С вами Бог») и вере в справедливость («Сила в правде»). В таком контексте особую силу обретает служение как добровольное умаление себя, смирение, дающее формы православного жизнеустройства (служение Богу — монашество) и
гражданского долга (служение Отечеству — рекрутство, патриотизм). Именно об этом будет писать Ф. М. Достоевский: «У нас, русских, есть, конечно, две страшные силы, стоящие всех остальных во всем мире, — это всецелость и духовная нераздельность миллионов народа нашего и теснейшее единение его с монархом»5.
В этом отношении семья рассматривалась как особый тип общинной организации, предполагающий наличие патронажных отношений и родовых связей, а в широком смысле — особый тип нравственно-духовных семейных отношений, соотносимых с душевно-духовным родством единением всех членов конкретного социума.
Однако вектор «все-человека» в русской традиционной культуре в контексте возрождающей материи семьи определяется не только своим синхронным существованием, но и диахронной заданностью. В рамках мира семьи формируется особая сфера нравственной жизни, совсем не той, когда человек выражает свои гражданские чувства или показывает знания, демонстрирует умения и навыки. Человек находится в сонме не только живущих, но и живших задолго до него и только собирающихся жить. Вот почему традиционный человек согласует и соизмеряет свои действия и поступки не только со старшими в семье, но и с поступками и делами дедов и отцов (предков); делает так, чтобы не было стыдно перед последователями. Скрепляющей единицей в этой родовой цепи жизни будет выступать память. А память, справедливо отмечал Д. С. Лихачев, «основа совести и нравственности, память — основа культуры, "накоплений" культуры... эстетического понимания культурных ценностей»6.
Семья, таким образом, воспринималась в народной среде как нравственная основа правильного образа жизни, практическая сила, способная не дать человеку сбиться «на кривую дорожку» и возродить человека, если таковое случилось.
Главенствующая роль семьи в материальном и нравственном благополучии человека и преемственности поколений была отражена в самой кратком и от этого не менее иносказательном фольклорном жанре — пословице, активно бытовавшей по всей территории России: «Как родители наши жили, так и нам жить велели»; «Отцы наши не делали этого и нам не велели, отцы наши этого не знавали и нам не приказывали»; «Отцовским умом жить деткам, а отцовским добром не жить»; «Добрая семья прибавит разума-ума»; «Учи дитя, пока поперек лавочки лежит, а как вдоль лавочки ляжет, тогда поздно учить» и т. д.
Семья становилась особым миром человека и его домом.
Русские народные представления о доме также отражали мировоззренческие установки в спектре освоения содержательного начала концепта «возрождение».
О важности аксиологической категории «дом» в русской традиционной культуре свидетельствует «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля и приведенные в нем многочисленные пословицы и загадки, относящиеся к дому. «Мило тому, у кого много в дому», «Дом вести — не лапти плести», «Худу быть, кто не умеет домом жить», «На стороне добывай, а дома не покидай»7. Подобные изречения мудрости констатировали понимание дома как осязаемого воплощения «своего» — родного, безопасного пространства, привязанность к которому считалась добродетелью.
Семья, таким образом, воспринималась в народной среде как нравственная основа
правильного образа жизни, практическая сила, способная не дать человеку сбиться «на кривую дорожку» и возродить человека, если таковое случилось.
Создаваемый в особой ритуальной среде, дом становился средоточием жизни, обязательным началом в бытийном про-I странстве каждого человека. Отсюда начинался жизненный путь и сюда вновь возвращался.
Дом как жилище русского человека имел свою систему исчисления — вертикальную и горизонтальную. В выделяемой исследователями вертикали, основанной на понимании троичности мира, особое значение придавалось полу и потолку как границам внешнего (чужого) и внутреннего (своего) пространства. Большое смысловое значение имела матица (поперечный брус, поддерживающий доски потолка) как основной конструктивный элемент дома.
Горизонтальное пространственное членение было основано на делении на четыре стороны света с композиционным центром — «святым» («красным углом»), что задавало основную систему координат русского дома. Здесь происходили ключевые семейно-бытовые обряды (свадьба, похороны), повседневные события (трапеза). Таким образом, художественно-образная система жилища не просто отражала представление русского человека о мироустройстве, но и была способом образно-художественного освоения мира в целом.
Укорененный в доме русский человек вокруг него строил всю свою жизнь: вещную — жилые пристройки, возводимые в ансамблевом единстве с основным строением, хозяйственные постройки, двор; духовную — долженствующее иерархичное начало «красного угла» как домашнего священного алтаря и внешнее венчание коником (в древности символом солнца), в освящении Богом и природой.
Но в том же словаре В. И. Даля будет зафиксировано и другое значение слова: не только «строения для жилья» или «избы со всеми ухожами и хозяйством», но и значение «семейства, семьи, хозяев с домочадцами».
Так, дом в русской культурной традиции закрепит за собой не только физиче-
ское, обретаемое в конкретных единицах измерения или количестве бытовых предметов, и даже не культурное, а этическое значение — пространство, в котором обретало свою гармонию бытие человека. В этом контексте дом транслировал в своем значении семью, людей, объединенных кровными и духовными узами, обычаями и традициями родной культуры.
Идеал такого дома наиболее полно был разработан позже славянофилами: А. Хомякова в статье «О сельских условиях», посвященной разбору оперы М. Глинки «Жизнь за царя»; в предисловии к русским песням из собрания П. В. Киреевского и в ряде других работ.
Передавая суть понимания ценностной категории «дом» в таком контексте, славянофилы не единожды использовали метафору «теплое гнездо», вероятно, не столько соотносимое, сколько заимствованное ими из народной песни: «Не ласточка, не касаточка вкруг тепла гнезда увивается».
При этом естественными атрибутами дома-«гнезда» утверждались «общинное братство», «душевная простота», «теплота взаимоотношений», «живое общение», «органическая связь с землей». Последнее тем более очевидно, поскольку дом строился по принципам «трех П» (простоты, прочности, прекрасного), согласуясь с единоначальной установкой природосообразности, вписанности в окружающий ландшафт с использованием естественных природных материалов.
Закономерно, что дом в таком понимании выполнял главнейшую из своих функций — был тем спасительным и одновременно первопричинным началом, к которому на протяжении всей жизни в море суетных мелочей был обращен человек.
Дом спасал, «возрождал» человека и в житейском, и в религиозно-этическом смысле этого слова.
При этом цена спасения не была неподъемно тяжела. Она требовала от традиционного человека следова- = ния традиции: почитания старших (прежде всего отца и матери как породивших тебя
Дом в таком понимании выполнял главнейшую из своих функций -был тем спасительным и одновременно первопричинным началом, к которому на протяжении всей жизни в море суетных мелочей был обращен человек.
следнее отчасти было отражено в многочисленных и разнородных поверьях и обрядах, определявших процесс заселения (вхождения) в дом и его внутреннего убранства (так, считалось, что первыми должны были войти в дом самые старшие по возрасту члены семьи).
Дом, очаг, семейный кров воспитывал в человеке лучшие человеческие качества: христианские (жертвенность, смирение, доброта и др.) и мирские (хозяйственность, рачительность, экономность и др.).
В пространстве традиционной культуры дом, таким образом, обретал свою иносказательную сущность, объединяя в своем семантическом начале понятия «кров», «семья», естественно расширяясь до всей «земской» России, априори подразумевающей единую родственную (семейную) близость.
Именно родственная связь, определявшаяся духовным единением и почти религиозной чувственностью, подвигла поэтов ХХ в. определить образный ряд деревянных русских домов в качестве «избяной литургии» (С. Есенин) и «народного Иерусалима» (Н. Клюев) (при том, что «литургия» (греч.) — общее дело; церк. — общая молитва), а философа Е. Трубецкого соотнести деревянные русские избы в их религиозной одухотворенности с «мирообъ-= емлющей соборностью» (кн. Евг. Трубецкой).
И религиозные символы появляются
на свет), следования заветам предков. По- здесь не случайно, поскольку вся аксиоло-
гия традиционной культуры основного герменевтического поля (земля труд, семья, дом) будет центрирована главной ценностью культуры русской — : верой.
Следует отметить утверждаемую с завидным постоянством мысль, что мировоззрение человека русской традиционной культуры, как и сами основы русской культур -ной традиции, основано на категориях веры. В ней видит русский народ и саму жизнь, и будущее возрождение, и бессмертие.
Религиозность характеризовала мир Древней Руси, ее культуру «невидимого града Китежа» (по определению Д. С. Лихачева), культуру Руси «незримую», плохо понятую и плохо изученную, не поддающуюся измерению «европейскими» мерками высоты культуры и не подчиняющуюся нашим шаблонным представлениям о том, какой должна быть «настоящая культура». Вера освещала бытийное существование России и на более поздних исторических этапах.
Для русского человека духовная основа жизни была главным стержнем бытия, квинтессэнцией ее выступала вера.
Аксиологический вектор, как и идея духовности человеческого бытия, особенно значимы для русской культурной традиции, модели мира и человека, аксиологии возрождения и ее постижения. Не случайно, трансформируясь, все эти реалии русской традиционной культуры утвердятся в русском искусстве, выступят в качестве центральной культурной темы в русской философии.
Вместе с тем, определяя нравственное начало главным в традиционной культуре, академик Д. С. Лихачев отметит: «Говоря о тех огромных ценностях, которыми русский народ владеет, я не хочу сказать, что подобных ценностей нет у других народов», но в том и величие русской культуры, что ее императивы «лежат в тесной связи с ее нравственными ценностями»8.
При этом во всей многоаспектности освещения главная идея русской традиционной культуры — нравственная — не обретет абстрактности звучания, закрепится рам-
Мировоззрение человека русской
традиционной культуры, как и сами основы русской культурной традиции, основано на категориях веры. В ней видит русский народ и саму жизнь, и будущее возрождение, и бессмертие.
ками «большой традиции» (в терминологии Роберта Редфильда), многомерностью включения во все жизненные направления: идеологическое, религиозное, творческое, социальное. Не случайно изучение русского народа и человека, его традиций и центральных ориентиров явилось предметом многих направлений гумани-= тарного знания. Четко очерчивались теоретическим народоведением принципы и ценностные основы организации самих этнических систем и культур.
В числе центральных мотивационных причин возникновения этнических культур выделялись и духовные потребности самосохранения и развития этносов, стремление сберечь свои культурные достижения наиболее благоприятным способом. В свете такого понимания в качестве условий зарождения традиционной культуры возникали неотчуждаемые ресурсы окружающей среды (природно-историческое окружение), язык как условие появления чувства групповой идентичности и религия, выполняющая функцию созидания в формировании традиционной культуры. I'
1. Культурология. Основы курса и фрагменты источников / Автор-составитель: К. В. Пашков. Ростов н/Д: Феникс, 2007. С. 35.
2. Там же.
3. Капица Ф. С. Славянские традиционные верования, праздники и ритуалы: Справочник. М.: Наука: Флинта, 2008. С. 150.
4. Лихачев Д. С. Раздумья о России. СПб.: Издательство «Logos», 1999. С. 22.
5. Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873-1881 / Сост. В. Н. Бунин. СПб., «Лениздат», 1999. С. 394.
6. Лихачев Д. С. Раздумья о России. СПб.: Издательство «Logos», 1999. С. 434.
7. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка // [Электронный ресурс] URL: http://slovari.yandex.ru (дата обращения 15.01.2012).
8. Лихачев Д. С. Раздумья о России. СПб.: Издательство «Logos», 1999. С. 62.
