CC BY
125
Е. Е. Стефанский
КОНЦЕПТ ‘СОВЕСТЬ’
В РУССКОЙ, ПОЛЬСКОЙ И ЧЕШСКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРАХ
В статье исследуется лингвоспецифичность концептов, обозначающих совесть, в трех славянскихлингвокультурах. В русскойлингвокультуре совесть оказывается чем-то внешним по отношению к душе и телу человека, идущим в конечном счете от Бога. В польской и чешской лингвокультурах это более рациональное чувство, которым можно управлять.
E. Stefanski CONCEPT “SOVEST” (“CONSCIENCE”) IN RUSSIAN, POLISH AND CZECH LINGUISTIC CULTURES
The article investigates special linguistic features of concepts, which denote conscience in three Slavonic languages. In Russian linguistic culture conscience is external to the body and the heart of a person and the God is a source of conscience. In Polish and Czech ones conscience is more rational feeling, which can be directed.
Еще в эпоху праславянского единства в славянских лингвокультурах сформировались такие этические концепты, как ‘срам’ и ‘стыд’ как регуляторы прежде всего полового поведения индивида. Со временем слова, обозначавшие эти понятия в славянских языках, эволюционировали к значению ‘позор’. Понятие о позоре и его вербализация происходит, по-видимому, значительно позже: в эпоху распада прасла-вянского единства или даже в период самостоятельного развития славянских языков. Стадиально этому времени у славян соответствует период военной демократии и ранней государственности. Очевидно, именно в это время происходит формирование личностного сознания и выделение личности из общества. В это время, по словам В. В. Колесова, «стыд человека (его самоосуждение) вошел в противоречие с осуждающей злобой окружающих, не всегда справедливой и честной»1. Позор стал, с одной стороны, своеобразным вызовом, агрессивной реакцией формирующейся личности на обязанность стыдиться перед обществом, а с другой — способом наказания взбунтовавшейся личности со стороны социума.
Средством гармонизации отношений между все более обособлявшейся личностью и обществом стала совесть. Слова, обозначающие это понятие в славянских языках, являются кальками. Так, ст.-сл. съв^сть калькировано с греч. 8упе1йв8 ‘совместное знание, сознание’ и было заимствовано в большинство языков 81ау1а ОгШоёоха. Латинская калька упомянутого греческого слова, выглядевшая как
conscientia, стала основой для возникновения соответствующих лексем в языках Slavia Latina. В чешском и словацком языках при калькировании был использован (как и в слове совесть) корень *ved- (см. чешск. svedomí, словацк. svedomie), тогда как в польском — тот же корень, что и в русск. мнение, сомневаться — *тьп- (см. польск. sumienie)1.
Итак, русск. совесть, чешск. svedomí и польск. sumienie — это буквально ‘совместное знание, совместное мнение’. Рассматривая концепт совести в русском языке, Н. Д. Арутюнова подчеркивает: «Сознание не просто сознает, но, сознавая, оно судит и осуждает. В нем присутствует система норм, с которой человек соотносит свои действия — предстоящие или уже совершенные. Приобретая судейскую функцию, сознание становится совестью» (курсив автора. — Е. С.). По словам исследовательницы, совесть, в отличие от сознания, активна, поскольку диктует человеку действия и поступки и наказывает за неподчинение3.
«У человека, — писал М. М. Бахтин (1979: 312), — нет внутренней суверенной территории, он весь всегда на границе, смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другому или глазами другого»4 (курсив автора. — Е. С.). Рефлексия по поводу границы (приличий, морали, допустимого и т. п.) — одно из важнейших свойств человека, испытывающего муки совести. См., например, в повести А. С. Пушкина «Барышня-крестьянка»:
Лиза его не слушала. Она в мыслях повторяла все обстоятельства утреннего свидания,
весь разговор Акулины с молодым охотником, и совесть начинала ее мучить. Напрасно возражала она самой себе, что беседа их не выходила из границ благопристойности, что эта шалость не могла иметь никакого последствия, совесть ее роптала громче ее разума. Обещание, данное ею на завтрашний день, всего более беспокоило ее: она совсем было решилась не сдержать своей торжественной клятвы. (Пушкин)
В. В. Колесов подробно анализирует историю слова совесть в древнерусском языке, прослеживая процесс превращения ‘совместного знания’ в ‘самосознание’, регулирующее человеческую нравственность. Исследуя размышления о стыде, сраме и совести в трудах аскета Нила Сорского, датированных XV в., ученый отмечает: «Совесть совмещает в себе сразу и стыд, и срам, это — слияние субъект-объектных отношений, при котором человек одновременно и субъект нарушения нормы, и судья»5.
Стадиально понятие совести выработалось в позднем христианстве. Не случайно Кирилл и Мефодий переводили греческое 8упе1йо8 словом обычай, который и был регулятором нравственности в родовом обществе, а в Библии это понятие появляется лишь в Новом Завете, в Посланиях Ап. Павла6.
Таким образом, совесть неизбежно соотносится с христианской верой. Совестливый человек ищет гармонии между личными амбициями и общественным благом, беседуя с Богом и собственной душой, недаром, согласно пословице, приводимой В. И. Далем, Добрая совесть — глас Божий1.
Показателен в этом отношении фрагмент романа Г. Сенкевича «Огнем и мечом». Герой романа князь Иеремия стоит перед нелегким нравственным выбором: захватить на волне собственных военных побед власть в Речи Посполитой или во имя спокойствия на родной земле подчиниться законам. Князь испытывает множество противоречивых эмоций, среди которых доминируют различные виды страха:
Часовые на збаражских стенах оповестили полночь, а Иеремия все еще продолжал разго-
варивать с Богом и с собственной великою душою. Разум, совесть (sumienie), любовь к отечеству, гордость, ощущение своего могущества и великих предназначений боролись в груди его и вели меж собой упорную схватку, от которой разрывалась грудь, раскалывалась голова и боль раздирала все тело <...> Что означает тревога (niepokój) эта, бесстрашную грудь его содроганием беспокойства (trwogi) некоего охватывающая? Что означает — тогда, как он самым отчетливым и убедительным образом доводит себе, что обязан принять власть, — чей-то шепот, в безднах совести (sumienia) его нашептывающий: «Обольщаешься! Гордость тобою движет, сатана гордыни царства тебе сулит!»? <...> О! Это же кичливость и амбиции магнатов, это же самоуправство, это своеволие тому причиной. Опаснейший враг — не Хмельницкий, но внутренний беспорядок, но своеволие шляхты, но немногочисленность и расхлябанность войска, горлодерство сеймов, дрязги, раздоры, неразбериха.
После долгих и мучительных раздумий князь, наконец, принимает решение и объявляет о нем своим соратникам:
— Милостивые государи! — сказал он. — Нынешней ночью я вопрошал Бога и собственную совесть (rozmawialem z Bogiem i wlasnym sumieniem), как мне надлежит поступить. Посему объявляю вашим милостям, а вы оповестите рыцарству, что ради блага отечества и согласия, обязательного для всех в годину бедствий, я отдаю себя под начало региментариев.
Совесть, таким образом, как срам, стыд и позор, вызывает в человеке страх. Иногда это страх смерти, наказания, как в пословице У кого совесть не чиста, тому и тень кочерги — виселица! 8 и в приводимом ниже отрывке из романа «Огнем и мечом»:
Однако страх пока еще умерял жажду крови и убийств. Покамест лишь дурным предзнаменованием на будущее можно было почесть то, что даже в деревеньках, где крестьяне не подались до сих пор к Хмелю, они разбегались при подходе княжеских войск, словно опасаясь, что страшный князь прочитает в их глазах все, что подспудно лежало на их совести, и накажет, чтобы впредь неповадно было. — Wszelako strach panowaí jeszcze nad gíodem krwi i mordu. To tylko za zlawróZbe na przyszíosC poczytanym byc mogío,
ze w tych nawet wioskach, w których chlopi nie puscili sie dotad do Chmiela, uciekali za zbliZaniem sie wojsk ksiazecych, jakby w obawie, by im straszny kniaZ z twarzy nie wyczytaí tego, co w sumieniach sie krylo, i z góry nie pokaral. (Сенкевич)
Однако со временем внешний страх начинает противопоставляться совести как внутреннему регулятору нравственности, как в поговорке Не за страх, а за совесть. Именно совесть концептуализируется в сопоставляемых языках как некое существо, которое грызет, пожирает, мучит, упрекает, отчитывает (см. русск. угрызения совести, совесть замучила, чешск. vycitky svedomí ‘упреки совести’, svédomí Zere ‘совесть пожирает’, svedomí trápí ‘совесть мучит’, польск. sumienie gryzie, trapi, dreczy ‘совесть грызет, огорчает, мучит’) и даже вызывает появление прыщей (см. польск. wyrzuty sumienia ‘угрызения, букв. прыщи, совести’).
Именно поэтому совесть вызывает у человека внутренний страх:
«Осмелюсь доложить, господин майор, когда я хвачу лишнее, то всегда чувствую внутри какое-то беспокойство, страх и угрызение совести». — Poslusne hlásím, pane major, ze kdyz pretahnu, pocit’uju v sobe vzdy jakejsi nepokoj, strach, a vyCitky svedomí. (Гашек)
Этот страх оказывается особенно сильным, если человек, рефлектируя по поводу границы морали, осознает, что преступил ее:
Раскольников, убивший топором старуху-процентщицу, сознавал, что перешагивает страшный порог, <...> [он] не в силах был совладать со страшной бурей угрызений совести. — Raskolnikov, ktery zabíjel sekerou starou líchvárku si uvedomoval, ze prekracuje straslivy práh, <...> nebyl s to zvládnout strasiivou bouíi vyCitek svedomí. (Кундера)
Яркой особенностью русского языка на фоне чешского и польского является возможность образования от слова совесть предикатива совестно. По справедливому замечанию Анны А. Зализняк, он позволяет «представить участие совести в процессе принятия решения и в оценке собственных действий как состояние самого действующего субъекта»9. Как и в любом русском без-
личном предложении с категорией состояния, фразы типа Ему стало совестно передают процесс нравственного выбора как идущий от некоей непознанной сверхъестественной силы, в конечном счете, — от Бога.
Поскольку в польском и чешском языках подобные предикативы отсутствуют, на месте русск. совестно, в параллельных текстах чаще всего употребляются предикативы с корнем, обозначающим ‘стыд’: глаголы типа польск. wstydzic sie, чешск. stydet se ‘стыдиться’, а в польских текстах, кроме того, слово wstyd в предикативной функции, семантически соотносящееся с русск. стыдно:
Лизе было совестно показаться перед незнакомцами такой чернавкою; она не смела просить... она была уверена, что добрая, милая мисс Жаксон простит ей... (Пушкин). — Líza se stydela objevit pred neznámymi hosty snedá jako cikánka; neopovázila se prosit... byla presvedCena, Ze dobrá, milá miss Jacksonová jí odpustí atd.
— Мне просто совестно было бы брать деньги от такой особы, что возвращается из эмиграции, — отвечал он на все мои уговоры.
— Ja bym sie wstydzif braC od takie osobe, co migracje wraca — odpowiadaí na wszystkie moje zaklecia. (Прус)
Ромашову показалось, что она [Шурочка] смотрит прямо ему в глаза. У него от испуга сжалось и похолодело сердце, и он поспешно отпрянул за выступ стены. На одну минуту ему стало совестно. Он уже почти готов был вернуться домой, но преодолел себя и через калитку прошел в кухню. (Куприн) — Romaszowowi wydalo sie, ze Szuroczka patrzy mu prosto w oczy. Serce scisnelo mu sie z przerazenia i pospiesznie odskoczyl za wystep sciany. Przez chwile bylo mu wstyd. Juz prawie gotów byl wrócic do domu, ale przemógl sie i przez fartke skierowal do kuchni.
Такая возможность замены совестно на лексемы со значением ‘стыдно’ или ‘стыдиться’ объясняется тем, что как совесть, так и стыд осуждают действия, противоречащие нормам морали. С другой стороны, как отмечает А. Зализняк, если речь идет об ущербе, нанесенном другому человеку, совестно может сближаться с предикативом неудоб-
но. Более того, по словам исследовательницы, в русском языке рубежа ХХ—ХХ1 вв. «в такого рода контекстах неудобно постепенно расширяет сферу своего употребления, вытесняя собой совестно»10. Именно
На фоне русского концепта ‘совесть’ чешский концепт ‘svedomí’ и польский ‘sumienie’ предстают более рациональными. Если русск. совестно наглядно демонстрирует, что процесс пробуждения совести иррационален, управляется не человеком, а Богом, то в чешском и особенно польском языках существует довольно много устойчивых выражений, свидетельствующих о том, что совестью можно управлять и даже манипулировать. См. чешск. rídit svym svedomím a vedomím ‘управлять своей совестью и сознанием’11; польск. obudziC, poruszyC czyjeá sumienie ‘раз-
в подобных контекстах в чешском и польском языках русскому совестно соответствуют обычно не слова с семантикой стыда, а другие лексические средства. Ср., например:
будить, расшевелить чью-то совесть’, przemówic komus do sumienia ‘проговорить, обращаясь к чьей-то совести’, wstrzasnac czyims sumiëniëm ‘встряхнуть чьей-то совестью’, uspic, zahió, zagtusyc sumienie ‘усыпить, убить, заглушить совесть’; чешск. prehlusit, phkncet svedomí ‘заглушить, перекричать совесть’11.
Очень ярко различия в изображении переживания совести в русской и польской лингвокультурах демонстрирует сопоставление следующего фрагмента повести А. Пушкина «Капитанская дочка» в оригинале и польском переводе:
В русских текстах В польских и чешских текстах
Вокульскому стало совестно, что такая просьба несколько дней пролежала без отклика. Ср.: Вокульскому стало неудобно... Wokulskiemu przykro sie zrobilo, ze podobna prosba kilka dni czekala na odpowiedz. (Прус) Букв. Вокульскому сделалось неприятно, досадно...
— Странная история, — задумался капитан Саг-нер. — Почему вы все время, Швейк, подталкиваете к нам Кунерта? — Осмелюсь доложить, господин батальонный командир, обо всем следует рапортовать. Он глуп, ему господин лейтенант Дуб набил морду, а ему совестно одному идти с рапортом. Ср.: Ему неудобно одному идти с рапортом. “Tohle je divná zálezitost”, fekl hejtman Ságner, “proc sem strkáte, Svejku, toho Kunerta”. “Poslusné hlásím, pane batalionskomandante, ze vsechno musí jít po raportu. Von je pitomej, von byl zfackovanej panem lajtnantem Dubem, a von si to nemüZe dovolit, aby sám sel k raportu”. (Гашек) Букв. ..он не может себе позволить один идти к рапорту.
Но ждет проситель день, другой, не приносят дела на дом, на третий тоже. Он в канцелярию, дело и не начиналось; он к драгоценному алмазу. «Ах, извините! — говорил Чичиков очень учтиво, схвативши его за обе руки, — у нас было столько дел; но завтра же все будет сделано завтра непременно, право, мне даже совестно!». (Гоголь) Ср.: ...право, мне даже неудобно. Cekal vsak den, druhy, a kdyz mu ani tfetí den nic neprislo, jde do kanceláre — a tam jeste ani nezacali; bezí tedy rovnou k vzácnému pokladu. “Prominte prosím!” omluvil se preuctive Cicikov a uchopil ho za ruce. “Meli jsme tolik práce, ale hned zítra to dáme do porádku, zítra urcite. Tuze me to mrzí, opravdu!” Букв. ...Это меня огорчает, право.
В русском оригинале В польском переводе
Я надел тулуп и сел верхом, посадив за собою Савельича. «Вот видишь ли, сударь, — сказал старик, — что я недаром подал мошеннику челобитье: вору-то стало совестно, хоть башкирская долговязая кляча да овчинный тулуп не стоят и половины того, что они, мошенники, у нас украли, и того, что ты ему сам изволил пожаловать; да все же пригодится, а с лихой собаки хоть шерсти клок». (Пушкин) Wíozytem kozuch i siadíem na kon, sadzajac Sawielicza za soba. — Ot, i widzisz, panie, — rzekl piastun — nie na prózno podaíem fotrowi suplike: ruszylo sumienie bezecnika. Chociaz koscista klacz baszkirska i kozuch niewarte sa nawet poíowy tego, co ty sam raczyíes mu ofiarowac, wsakze przydadza nam sie w drodze; z kiepskiego psa chociaz siersci kíak. Букв.: расшевелила совесть мерзавца.
В русском тексте решение Пугачева предстает не столько как следствие челобитной Савельича, сколько как снизошедшее на него свыше. В польском тексте же это цепочка причинно-следственных отношений: Савельич подействовал на совесть Пугачева, а совесть заставила его наделить Гринева клячей и тулупом.
Еще один показатель «рациональности» совести в польской лингвокультуре — религиозный термин rachunek sumienia (букв. ‘счет совести’). В нем использовано заимствованное из немецкого языка слово rachunek, употребляющееся обычно и для обозначения счета в финансовом смысле этого слова. Названный термин обозначает «процесс воспоминания, анализа собственных поступков, грехов, провинностей перед исповедью»13. По свидетельству носителей польского языка, в современном употреблении это словосочетание может обозначать и обычную работу совести, не обязательно связанную с религиозной исповедью.
По-видимому, б0льший рационализм польского концепта ‘sumienie’ объясняется не только и не столько принадлежностью польского языка к культурно-языковой зоне Slavia Latina, сколько этимологией соответствующей лексемы. Слово sumienie в древнепольском языке словообразовательно соотносилось с глаголом samniec sie, который не только имел значение ‘колебаться, испытывать нерешительность’, как совр. русск. сомневаться, но и ‘возражать, сопротивляться, противоречить’, а также
семантику иррационального страха ‘бояться, тревожиться, беспокоиться, опасаться’. А. Брюкнер, подчеркивая в своем этимологическом словаре внутреннюю форму слова sumienie, выразился очень кратко, но емко: «sumienie — od sa i mnieC ‘mniemaC tak
i siak’»14, т. е «совесть — это значит ‘считать, полагать так и сяк’».
По данным автора «Нового этимологического словаря польского языка» К. Длу-гош-Курчабовой, древнепольский фонетический вариант этого слова samnienie мог под влиянием народной этимологии приобретать вид sadmnienie, т. е. буквально ‘суд-мнение’, ‘то, что дает оценку, выносит суждение’15. Таким образом вербально подчеркивалась ценностная роль совести. Sumienie для польского сознания не только судья, но и свидетель. Об этом свидетельствуют приводимые в указанном словаре древнепольские пословицы Sumienie swiadek nieomylny, za wiele swiadków stoi ‘Совесть — свидетель безошибочный, многих свидетелей заменит’ и Sumienie tysiac swiadków ‘Совесть — тысяча свидетелей’.
Итак, внутренняя форма польск. sumienie во многом повлияла на особенности этого концепта в польской лингвокультуре. Совесть вершит суд, является свидетелем (т. е. тем, кто знает о твоих мыслях), но одновременно, как и всякое мнение, она подвижна, ею можно управлять.
В русском сознании совестью человек наделяется свыше, муки совести также идут от Бога. В этом отношении весьма показа-
тельны две пословицы: польская Co oko ciatu, to sumienie duszy ‘Совесть для души, что глаз для тела’16 и русская Глаза — мера, душа — вера, совесть — порука11. В соответствии с польской пословицей совесть живет в душе и вместе с ней противопоставляется телу. Русская же пословица построена не по бинарной, а по тернарной модели: душа противопоставляется телу, а средством и залогом (порукой) их гармоничных отношений является совесть, которая выводится как за пределы тела, так и за пределы души. Показательно в связи с этим, что в украинском языке, где понятие ‘совесть’ передается двумя лексемами, слово сумлтня, заимствованное из польского, имеет «светскую» («прагматическую») ориентацию, тогда как лексема совкть, восходящая к др.-русск. и ст.-сл. съв^сть, — религиозную18.
Внутренняя форма чешск. svedomí, на первый взгляд, близка к русск. совесть: оба слова образованы с помощью корня *ved-. Однако чешское слово образовано от страдательного причастия глагола *s^edeti — *s^edom^ Упрощенно говоря, различия между русск. совесть и чешск. svedomí при-
мерно такие же, как между русск. весть и ведомость. Если весть — это знание, информация вообще, то ведомость — это информация, упорядоченная, освоенная и осмысленная сознанием, это ведомая весть. Аналогично русск. совесть — это информация о нравственности, идущая извне (как мы убедились, свыше), тогда как чешск. svedomí — это информация о нравственности, усвоенная сознанием. Показательно, что это слово сходно как с чешской, так и с польской лексемами, обозначающими ‘сознание’ (ср. чешск. vedomí и польск. swiadomosc). Кроме того, во многом из-за сходства формы и семантики слов, обозначающих ‘совесть’ и ‘сознание’, в чешском языке очень употребительно выражение svedomí a vedomí ‘совесть и сознание’. В некоторых контекстах, например, Pracovat podle svého najlepsího vedomí a svedomí (букв. ‘Работать в соответствии со своим наилучшим сознанием и совестью’) оно может сближаться по семантике с русск. Не за страх, а за совесть. В целом же его значение шире. См., например, употребление этого выражение в современном чешском политическом дискурсе:
Чешский оригинал Русский перевод
Vzdyt’ podle svedomí volit mu2e Vzdyt’ ten senátor podle toho svého svedomí a vedomí miize volit tajne i veréjne. Pri verejné volbe mu nikdo jeho svedomí nebere, ani mu za to nemiize vzít poslaneckÿ mandát. Jde o to, ze my volici bychom také rádi vedeli jakého jsme si to zvolili poslance a senátora. Jestli on volí podle naseho vedomí a svedomí na co jsme hu hodinili svuj hlas. Jedine volici v dalsích volbách rozhodnou, zda respektují poslancovo a senátorovo vedomí a svedomí. Proto jsou ty volby. Volici musí znát svedomí a vedomí svÿch volenÿch poslanoi a senátorn. http://www.ihned.cz/41-10013040-31634165-1- 11901910-000000_d-55 Но ведь по совести голосовать можно Но ведь этот сенатор в соответствии со своей совестью и сознанием может голосовать как тайно, так и открыто. При открытом голосовании никто у него совести не отбирает и никто у него за это не может забрать мандат депутата. Речь идет о том, чтобы мы, избиратели, тоже знали, какого депутата или сенатора мы избрали. Если он голосует в соответствии с нашим сознанием и совестью, то мы именно за это отдали ему свой голос. Только избиратели во время дальнейших голосований решат, нравятся ли им сознание и совесть депутатов и сенаторов. Для того и существуют эти голосования. Избиратели должны знать совесть и сознание депутатов и сенаторов, за которых они голосовали.
Показательно также, что русскому выражению лезть кому-то в душу в чешском языке соответствует sahat пекоти йо §\ейот1 (букв. ‘лезть кому-то в совесть’).
Итак, вместилище совести в чешской лингвокультуре — душа и сознание. И только управляя совестью и сознанием (чешск. пйи §уейот!т а уейотт), можно избавиться от ее угрызений и страха, вызываемого ею.
«Внешнее» же расположение совести в русском сознании позволяет ее просто отогнать и тем самым избавиться от страха, как это происходит с пушкинскими брать-ями-разбойниками:
В товарищи себе мы взяли Булатный нож да темну ночь;
Забыли робость и печали,
А совесть отогнали прочь.
Итак, образ совести, рисуемый в трех сравниваемых лингвокультурах, несмотря на сходство внутренней формы соответствующих лексем, оказывается весьма лингвоспецифичным.
В русской лингвокультуре совесть оказывается чем-то внешним как по отношению к телу, так и к душе человека (ср. русск. Ему совестно, где угрызения совести предстают навязанными свыше).
В польской и чешской лингвокультурах совесть предстает как более рациональное чувство, которым можно управлять (см. чешск. пйи зуут §уейот!т, польск. т^а>пас сху/т& §ит/еп/ет). Вместилищем совести в этих лингвокультурах является сознание (ср. очень частотное в чешском языке выражение §\ейот1 а уейотI ‘совесть и сознание’).
Если русск. совесть — это информация
о нравственности, идущая извне, в конечном счете — от Бога, то чешск. §уейот1 (< страдательного причастия *8Ъуёёошь) — это информация о нравственности, усвоенная сознанием. Особенность польского концепта §ит/еп/е на этом фоне в том, что совесть вершит суд (ср. народную этимологию здйт/еп/е), является свидетелем твоих мыслей и поступков (см. 8ит/еп/е §жайек п/еоту1пу, 1а м>/е1е кжайко^йо/), но одновременно, как и всякое мнение, она подвижна.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове // Бытие и быт. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2004. - C. 107.
2 См. подробнее: Черных П. Я. Историко-этимологический словарь русского языка: В 2 т. — М.: Русский язык, 1993. — Т. 2. — С. 184; Rejzek J. Cesky etymologicky slovnik. — Praha, 2001. — S. 617; Borys W. Siownik etymologiczny jezyka polskiego. — Krakow, 2005 — S. 586—587.
3 Арутюнова Н. Д. О стыде и совести // Логический анализ языка: Языки этики. — М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 55.
4 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М., 1979. — С. 312.
5 Колесов В. В. Указ. соч. — C. 111.
6 Арутюнова Н. Д. Указ. соч. — С. 63—64; Колесов В. В. Указ. соч. — C. 109.
7 Даль В. И. Словарь живого великорусского языка: В 4-х т. — М.: Русский язык, 1989—1991. — Т. 4. — С. 257.
8 Там же.
9 Зализняк Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления. — М.: Языки славянских культур, 2006. — С. 285.
10 Там же. — С. 288—289.
11 Чешско-русский словарь: В 2 т. —2-е изд., стереотип. — М.; Прага, 1976. — Т. 2. — С. 390.
12 Slownik jezyka polskiego / Red. naukowy M. Szymczak: W 3 t. — Warszawa, 1981. — T. 3. — S. 379.
13 Там же.
14 Brückner A. Slownik etymologiczny jezyka polskiego. — Warszawa: Wiedza Powszechna, 1974. — S. 526.
15 Dtugosz-Kurczabowa K. Nowy slownik etymologiczny jezyka polskiego. — Warszawa: PWN, 2003. — S. 475—476.
16 Там же. — С. 476.
17 Даль В. И. Словарь живого великорусского языка: В 4 т. — М.: Русский язык, 1989—1991. — Т. 4. — С. 257.
18 Арутюнова Н. Д. Указ. соч. — С. 72.
