CC BY
132
• • • Известия ДГПУ, №2, 2008
УДК 82.0:801.6
КОНЦЕПТ «ПУТЬ» В ПОВЕСТИ Л. Н. ТОЛСТОГО «КАЗАКИ»
©zoos плохарская М.А.
Дагестанский государственный педагогический университет
Предпринята попытка представить одну из первых повестей Л. Н. Толстого «Казаки» как средоточие новых художественных обретений русской классики и открывающийся для писателя путь к социально-универсальному роману.
The author of the article tries to present one of the first L.N. Tolstoy's tales "Cossacks" as the focus of the new artistic findings of Russian classics and the way to the social universal novel, which had been opened for the writer.
Ключевые слова: fl. Толстой, казаки, горы, вертикаль, эволюция, концепт. Keywords: L. Tolstoy, Cossacks, mountains, vertical, evolution, concept.
«Все затихло в Москве» -начальная фраза повести. Ничто не предвещает ни Кавказа, ни казаков. Реальная панорама большого столичного города разворачивается в предрассветной пустоте улиц: одиночные прохожие и застоявшийся ночной извозчик, начинающийся перезвон колоколов, отраженные огоньки свечей в церковных окнах. Обыденная повторяющаяся
безусловность реального города. Одна простая фраза заключает описание: «Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы» [8. Т. 3. С. 162]. Мастерски сжатое, емкое обобщение всеобъясняющего
социального содержания
свидетельствует о таланте, на первый план выдвигающем первопричинные общественно-
социальные признаки среды, ее антиномичные характеристики.
Писатель явно движется к большой эпической форме, проявляясь в стремлении «захватить все», создать атмосферу живого дыхания текста.
Контраст уже в раннем творчестве - главный композиционный прием, средство распределения акцентов, рождения мотивов и лейтмотивов, настроений, ожидания, надежд, всего того, что движет живой жизнью и что заранее не может быть известно даже ему, Толстому.
«А у господ еще вечер», -продолжает повествователь-автор, как бы отделяя одну группу людей, одно светящееся окно,
противопоставляя «вечер» -«рассвету», «господ» - «рабочему народу». О господах лакей, не спавший всю ночь из-за пирушки по поводу отъезда, думает: «И чего переливают из пустого в порожнее?» [8. Т. 3. С. 162]. Укором выглядят стоящие всю ночь у подъезда дома Шевалье «карета, сани и извозчики, стеснившиеся задками. Почтовая карета стоит тут же» [8. Т. 3. С. 162]. Трое молодых людей в небрежных позах - «один маленький, чистенький, худой и дурной», «другой, высокий», «третий, в новеньком полушубке»... - все безликие, безымянные, говорят и
спорят о любви, о том, счастье или несчастье быть любимыми как о самом важном, не требующем отлагательств. И эти разговоры опять же мало связаны с предстоящим отъездом одного из них и с долгой дорогой. Толстому удается в эпизоде проводов передать скуку, вялость,
однообразие - застоявшийся салонный и клубный дух господского времяпровождения, так что справедливыми кажутся слова одного из провожающих: «Славный малый этот Оленин. Но что за охота ехать на Кавказ и юнкером? Я бы полтинника не взял» [8. Т. 3. С. 166]. И эта реплика является характеризующей, хоть как-то отделяющей Оленина от его товарищей. Здесь впервые появляется слово Кавказ как что-то пугающее, фатальное, незнакомое, но прежде всего связанное с героем, к нему относящееся.
Дорога - реальное пространство, объективная субстанция,
передающая движение, путь героя, и в то же время это центральный концепт литературного мира писателя. Древняя мифологема у Толстого наполнена глубоко личным содержанием, позволяющим
выразить в последующем творчестве индивидуальность, самостийность, способность к освобождению и самореализации всех его интеллектуальных поисковых героев.
Путь как художественная структура используется Толстым в нескольких значениях. Это не просто перемещение из Москвы на Кавказ, а поворотный момент в жизни молодого человека, сулящий надежды, и таким образом основа для создания сюжета, содержание которого - духовная эволюция героя, включающая обретения и утраты. С ним также связана тема выбора в мучительном возвращении памятью к себе самому, в свое прошлое, из которого необходимо выбраться, как из духовного кризиса, в котором
герой балансирует между свободой личности и современными ему нормами морали.
Таким образом, художественное событие всей повести - это ожидание другой реальности, какой, герой не знает, а представляет или понаслышке, или в мечтах, или интуитивно.
Проводы в путь, на Кавказ, открывают повесть, и заканчивается она возвращением, новой дорогой. Не случайно «так же как во время его проводов из Москвы, ямская тройка стояла у подъезда» [2. Т. 3. С. 320]. Однако есть одно отличие в том перевороте, который произошел в герое: «Но Оленин уже не считался, как тогда, сам с собою и не говорил себе, что все, что он думал и делал здесь, было не то. Он уже не обещал себе новой жизни. Он любил Марьянку больше, чем прежде, и знал теперь, что никогда не может быть любим ею» [8. Т. 3. С. 320]. Каков же итог? Дорога, пройденная им, дала знания о жизни, убеждения, исходящие из собственного опыта. Эта дорога включала перемещения, неудобства, пушкинские «дорожные жалобы», мысленный экскурс героя в свое прошлое, разрыв устоявшихся связей.
Концепт «путь» неотделим от концепта «время». В предрассветное время погружена Москва, в то же время, что и герой. Время, как и путь, символизирует переход от рассвета к утру, к свету, от зимы к весне, от равнины к горам, от кризиса души к прозрению. Путешествие Оленина через равнинную Россию не заканчивается прибытием на Кавказ. Все пребывание в дороге, включая и Кавказ, становится нравственным странствием. В контексте
толстовского повествования «путь» имеет, с одной стороны, трагическую окрашенность, ибо ведет героя к осознанию катастрофичности своего настоящего бытия. Герой экзистенциален, одинок,
разочарован, недоволен
окружающим. С другой стороны, собственное страдание ведет его к осознанию не только личных возможностей, но и к постижению прежде всего конечных смыслов человеческого существования. И в этом смысле путь на Кавказ оптимистично знаменует отдаление от привычной жизни, переход в другой мир, где все ценности подвергаются пересмотру. Таким образом, перелом происходит в дороге, подготовленный всем ходом предыдущей жизни. Что же главное совершается с ним на Кавказе? По мнению Толстого, «исполнение закона природы» - вот мудрость, сила, жизнь». Сам Толстой под влиянием Конфуция, Лао-Тзе считает «исполнение закона природы» важнейшим и глубочайшим условием усовершенствования.
Герой готов к повороту, но главное происходит неожиданно, когда в пути после сна на рассвете ему открываются горы. Этот эпизод включает в себя и прямую речь и косвенную: Что это? Что это такое? -спросил он у ямщика. - А горы, -отвечал равнодушно ногаец.
На быстром движении тройки по ровной дороге горы, казалось, бежали по горизонту, блестя на восходящем солнце своими розоватыми вершинами.
Сначала горы только удивили Оленина, потом обрадовали; но потом, больше и больше вглядываясь в эту, не из других черных гор, но прямо из степи вырастающую и убегающую цепь снеговых гор, он мало-помалу начал вникать в эту красоту и почувствовал горы [8. Т. 3. С. 174].
«Удивили», «обрадовали», «начал вникать» и более того - «почувствовал горы» - все эти состояния, передающие процесс духовного сближения человека с природой, включения в ее законы, восстановления памяти конечных смыслов существования. Эти состояния выдают способности
глубоко интеллектуальной личности, свидетельствуют о проникновенном философском зрении самого Толстого, остающегося невидимым, но не покинувшим своего героя на распутье.
Толстому близка пушкинская традиция восприятия Кавказа как высоты, с которой обнажаются непреходящие высшие
нравственные ценности: Любовь, Жизнь, Вечность. «На холмах Грузии» - поэтическая декларация отношений человека с миром, слияния его чувств с состояниями в природе, гармонии соответствий высокого в мироздании и человеческих взглядах, порывах. Символика гор - это и всемирная традиция литературы, выраженная в формуле Жана Шевалье: «Мы в мире символов живем, А сам он - в нас живет» [4. С. 52-53]. Из множества символических значений горы (нерушимость, величие, постоянство, молодость, чистота, вместилище божественного
вдохновения, восхождение,
идеальная связь хронологического и законоустановленного порядка и пр.) Толстой избирает высокое духовное освобождение:
В горы! В горы! Любимые братья! Там ждет нас свобода! [4. С. 53].
Горы - главный символ, сквозная метафора текста, с ними связана ключевая тема выхода из духовного кризиса, нравственного
выздоровления героя. Разрешается она Толстым в новых формах внутреннего монолога, который развивается без его видимого вмешательства. Повествовательная техника передачи в
действительности непроизнесенных мыслей, ассоциаций, предчувствий персонажа чаще дается у Толстого, в отличие от переживаемой речи от «я» в 3 лице, стремится к изложению мгновенных побуждений, как они появляются в потоке сознания и из подсознания и подчинена задаче идентифицировать читателя с героем через непосредственное
приравнивание и полное
исчезновение повествователя, но также и объективной обрисовки мира. Великое предстает в простом: «легче и проще понять вечное существование всего мира, чем существо, сотворившее его», то есть Бога [8. Т. 19. С. 315]. Но понимание этого тоже происходит не сразу, и здесь своя диалектика, свое начало и продолжение.
Горы вначале интересуют Оленина как нечто неведомое. Но чем дальше шла дорога, чем ближе Кавказ, тем «отраднее становилось ему на душе» [2. Т. 3. С. 173]. Толстой связывает это настроение с «новым чувством свободы», от которого Оленину «все становилось веселее и веселее». Тем более что наступала весна, «неожиданная, веселая весна для Оленина» [8. Т. 3. С. 173]. Расставшись довольно холодно и спокойно с друзьями, он теперь впадает в лирику: «Люблю! Очень люблю! Славные! Хорошо! - твердил он, и ему хотелось плакать. Но отчего ему хотелось плакать? Кто были славные? Кого он очень любил? Он не знал хорошенько» [8. Т. 3. С. 166].
Чьи это мысли? Автора или героя? Толстой вводит в русскую классику внутренний монолог с грамматически неоформленными элементами,
благодаря чему стало возможным изображение работы сознания и подсознания героя, то, что известно как «поток сознания». Автор не оставляет чувства героя без объяснений, создавая двучленную конструкцию от «я» до «он», включая и свои авторские сентенции, стремясь к полной мере раскрытия
психологического состояния героя, сложной диалектичности его внутреннего чувства. Всезнающий автор, как бы продолжая мысли героя, доводит их до логического завершения, отвечает на заданные героем вопросы: «Чем грубее был народ, чем меньше было признаков цивилизации, тем свободнее он чувствовал себя... Все казаки,
ямщики, смотрителя казались ему простыми существами, с которыми ему было просто шутить, беседовать, не соображая, кто к какому разряду принадлежит. Все принадлежали к роду человеческому, который был весь бессознательно мил Оленину, и все дружелюбно относились к нему» [8. Т.3. С. 173]. Автор совершенно объективно заключает это размышление, соединяя
мыслительные цепочки, ассоциируя лично к себе и к каждому, углубляя процесс, выводя его за пределы сознания только одного героя и только одного автора, делая их адекватными и единодушными: «Перед отъездом не только друзья, родные, не только равнодушные, но несимпатичные, недружелюбные люди, все как будто вдруг сговорились сильнее полюбить его, простить, как перед исповедью или смертью. «Может быть, мне не вернуться с Кавказа», - думал он. И ему казалось, что он любит своих друзей и еще любит кого-то» [8. Т.3. С. 167].
Любовь ко всему и ко всем как побудительное, всепреодолевающее и возрождающее начало Толстой считает источником преображения. «Вот оно где начинается!» - говорил себе Оленин и все ждал вида снеговых гор, про которые много говорили ему» [2. Т.3. С. 174] - это кульминационная точка перелома, перехода от трагического состояния к оптимистическому подъему, к пересмотру самого себя. «Теперь началось», - как будто сказал ему какой-то торжественный голос. И дорога, и вдали видневшаяся черта Терека, и станицы, и народ - все это ему казалось теперь уже не шуткой. Взглянет на небо - и вспомнит горы. Взглянет на себя, на Ванюшу - и опять горы» [6. Т.3. С. 175]. Горы -символ трансцендентности, предел восхищения, стимул для духовного восхождения. Мысли героя, как и автора, проникнуты этим открытием важности «исполнения закона природы», ощущения конечных
ценностей вселенского уровня. И это после того, как он понял, почувствовал дистанцию и в то же время причастность к всеобщему, всемирному, вселенскому
миропорядку, исключающему его одиночество: «Все теперь получало для него новый, строго величавый характер гор» [8. Т.3. С. 174]. Горы восходят в главное действующее обозначение, становясь
лейтмотивом повести.
«Природа, - как заметил Г. В. Плеханов в статье «Толстой и природа», посвященной юбилею 80-летия (1907 г.), - не описывается, а живет у нашего великого художника». И еще одно важное наблюдение и открытие: «Иногда она является одним из действующих лиц его повествования». Характерно, что «этот чрезвычайно чуткий человек, чувствующий, как красота природы вливается «через глаза» в его душу, восторгается далеко не всякой красивой местностью. ...Толстой любит только такие виды природы, которые пробуждают в нем сознание его единства с нею». Важно также указание Плеханова на тот особый характер
художественного мышления
Толстого, чтобы «понять психологию великого писателя русской земли»: «он не мог, подобно древним христианам, утешаться мыслью о загробном бессмертии. Ему нужно было то бессмертие, при котором вечно продолжала бы существовать противоположность между его личным «я» и прекрасным «не - я» природы. «Ему нужно было то бессмертие, при котором он не переставал бы чувствовать вокруг себя» жаркий воздух, «клубясь, уходящий в бесконечную даль» и «делающий глубокую голубизну бесконечного неба». Ему нужно было то бессмертие, при котором продолжали бы «жужжать и виться мириады насекомых, ползать коровки, везде кругом заливаться птицы». Короче, для него не могло
быть ничего утешительного в христианской мысли о бессмертии души: ему нужно было бессмертие тела. И едва ли не величайшей трагедией его жизни явилась та очевидная истина, что такое бессмертие невозможно» [7. С. 304].
Толстой испытывает своего героя не воинскими доблестями, не посвящением в офицеры, а вечной природой и вечной женственностью. Природа Кавказа, с которой Толстой ощущал «языческое сознание» своего единства, чувство очень личное, передано его герою Оленину как способность к спасению,
прикосновению к живому источнику, тем более что весна, а за ней лето распахнули все свои дары - запахи цветущих акаций, дикорастущих трав, сочную зелень виноградников, огородов, плодородие садов, «особенность вечеров, какие бывают только на Кавказе», - все, что составляет живую среду. «Счастье -это быть с природой, видеть ее, говорить с ней», - пишет Оленин в своем неотправленном письме, адресованном всем тем, кто шлет ему на Кавказ письма-соболезнования, боится, что на Кавказе он погибнет, «зарывшись в этой глуши». Не отправлено потому, что «никто все-таки бы не понял того, что он хотел сказать» [8. Т. 3. С. 290]. Ему же оно как исповедь для самого себя.
В письме отражены, как в дневнике, все те перемены, которые герой ощущает в себе, будто бы заново открытые им возможности, изложена сложная любовная драма, ставшая для него основным испытанием.
Она проходит через равнодушие казачки к русскому офицеру, ее убеждение, что «офицеры на мамуках не женятся», муки ревности, ибо она считается невестой первого в станице лихого казака Лукашки, Урвана, через редкие встречи с ней и безнадежный исход. Это испытание - самое главное в его пути - Толстой включает в самый сложный из всех вариантов пути - в
странствие по кругу, в котором обнаруживается катастрофичность: обретение самого себя и попытка найти счастье при несовместимости двух сложившихся устоев, двух антиномичных укладов -
патриархального и светского миров.
Бегство на Кавказ не удалось, но Кавказ дал герою возможность «убежать» от самого себя, какого он в себе видеть и сознавать не хочет, -изломанного, уродливого в своих представлениях о жизни. Почему же все-таки Оленин, способный на духовное освобождение и получивший его как главную для себя награду на Кавказе, не остается среди казаков? Чистосердечно признается он в своем письме с Кавказа в своем счастье, и ему «гадки и жалки» все те, кто не испытывал «жизнь во всей ее безыскусственной простоте», «жизнь в правде», которую он теперь противопоставляет «жизни во лжи», когда он «был «мертв», вспоминая «лепет» гостиных, искусственность манер, маски на лицах, «скуку в крови», переходящую из поколения в поколение. «Надо видеть и понимать, что я каждый день вижу перед собой: вечные неприступные снега гор и величавую женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая женщина из рук своего творца. » [8. Т. 3. С. 291].
Толстой так сообщает о состоянии Оленина, что трудно отделить повествователя от героя. «Оленин, -констатирует Толстой, - так вжился в станичную жизнь, - как будто речь исходит от самого Оленина, - что прошедшее показалось ему чем-то совершенно чуждым, а будущее, особенно вне того мира, в котором он жил, вовсе не занимало его. Он считал «погибшими» всех тех, кто не вел такую жизнь, как он. Он с каждым днем чувствовал себя здесь более и более свободным и более человеком. Совсем иначе, чем он воображал, представился ему Кавказ. «Никаких здесь нет бурок, стремнин,
Амалат-беков, героев и злодеев, -думал он, люди живут, как живет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех неизменных, которые положила природа солнцу, траве, зверю, дереву. Других законов у них нет.». И оттого люди эти в сравнении с ним самим казались ему прекрасны, сильны, свободны, и, глядя на них, ему становилось стыдно и грустно за себя. Часто ему серьезно приходила мысль бросить все, приписаться в казаки. Купить избу, скотину, жениться на казачке, - только не на Марьяне, которую он уступал Лукашке, - и жить с дядей Ерошкой, ходить с ним на охоту и на рыбную ловлю и с казаками в походы». Герой представляет собою модель рефлексирующего человека. Рассуждения преобладают над здравым смыслом, рассудочность его эгоистична, мысли противоречивы, жизненного стержня не заложено. В этом же «монологе» он спрашивает сам себя: «Что же я не делаю этого? Чего ж я жду?» И он стыдит себя, какой-то внутренний голос говорил ему, «чтоб он подождал и не решался» [8. Т. 3. С. 270-271]. Это же происходит и тогда, когда он признается Марьяне в любви, предлагает замужество, ибо «с каждым днем ее присутствие становится для него все более и более необходимостью, а от ее взгляда - и «страшно и весело», а в нем звучит тот же голос: «Что же это я говорю?... Скажу ли я то же завтра?» [6. Т. 3. С. 297]. «Открытый им рецепт счастья» он находил в мысли сознательного самоотвержения и, как заключает Толстой, «на основании ее спокойно и гордо смотрел на всех людей и на чужое счастие» [8. Т. 3. С. 271]. Не случайно Белецкий называет его «странным человеком». Тем более казаки не принимают его. По-толстовски, по закону «диалектики души» концовка оптимистична: героя ждет новая дорога - а это движение,
место встреч, а значит - осознание, это среда, в которой случайность становится неизбежностью.
М. М. Бахтин считал дорогу наиболее устойчивым хронотопом в литературе, так как это пространственное обозначение, будучи метафорой времени («дорога жизни»), дает возможность глубинного художественного осмысления
взаимодействия двух этих континуумов [2. С. 183]. Повесть «Казаки» заканчивается так, словно будет иметь продолжение, и, на наш взгляд, она его имеет в том смысле, что, по определению Д. Андреева, Толстой как гений и вестник осуществил уже в этом произведении «могучую проповедь любви к миру и к жизни, . сквозь формы которой именно сквозит свет некоей, неопределенной и невыразимой, но, безусловно, высшей Правды. В одних случаях эта Правда будет сквозить через грандиозные исторические коллизии, через войны народов и пожары столиц, в других - через великолепную, полнокровную,
полнострастную природу, в третьих -через индивидуальные искания человеческих душ, их любовь, их неутолимое стремление к добру, их духовную жажду и веру». Так Д. Андреев определил в своей знаменитой пророческой книге «Роза мира» суть таланта Толстого как и проповедь любви, «вопреки намерениям его логизирующего, слишком рассудочного ума; проповедь. - не тенденциозными тирадами, а художественными образами, насыщенными до предела именно любовью к миру, к жизни и к стоящей за ними высшей Правде, -образами, которые сильнее всех тирад и обязательнее всякой логики» [1. С. 328].
Из всех дворянских персонажей именно Оленин - самый близкий автору типаж по внутреннему пространству, аналитической искренности и откровению заблуждений молодости, по биографическим приметам, по
ощущению Кавказа. И. Бунин в день смерти Толстого, увидев в газете его портрет, соотносит его с образом молодого юнкера Оленина и сценой, когда тот по следам оленя пробирается в то самое место, где спугнул и зверя, а теперь, поддавшись необъяснимому чувству притяжения, сам улегся у его логова. И какое беспричинное счастье наполняет его от слияния с природой, перевоплощения в оленя, в комара и от мыслей безраздельных, свободных. Оленин и олень - ни на что не претендующая, но явная ономастика связей, подчеркнутое их проявление и возможность их осуществления. Отсюда бегство, воля, гордость, «стать», «чувство себя».
Не случайно статья И. Бунина названа «Освобождение Толстого». Вспоминая тот факт, что Толстой делил свою жизнь на семилетия и их всего оказалось с небольшим недостатком двенадцать, Бунин отмечает, что, уже начиная с четвертого семилетия, писатель стремится «уйти», «бежать», ибо этого «не миновать», чтобы «жить не так», а достичь «хоть неполного согласия, но не кричащего разногласия со своим верованием, со своей совестью». Очень неопределенно, считает Бунин, куда намеревался «убежать Толстой из Ясной Поляны»: «Куда-нибудь за границу. например, в Болгарию. Или в Новороссийск и дальше - куда-нибудь на Кавказ.» [3. С. 13].
Повесть «Казаки» Л. Толстого - это путь не только героя, но и самого автора, проложенный через вертикаль - Кавказ - к самому себе. Повесть «Казаки» - кавказская повесть -средоточие новых художественных обретений русской классики, это открывшийся для художника путь, дорога к большой эпической форме -русскому социально-универсальному роману. С кавказской темой Толстой не расстался. Он находит героическую личность, которой отдает
предпочтение. Впереди был «Хаджи-Мурат».
Примечания
1. Андреев Д. Роза мира//Русские боги. М„ 1989. 2. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе//Эпос и роман. СПб., 2000. 3. Бунин И.А. Освобождение Толстого//Собрание сочинений в 9 т. Т.9. М„ 1967. 4. Копалинский В. Словарь символов. Калининград, 2002. 5. Набоков В. Лев Толстой//Лекции по русской литературе. М„ 1998. 6. Некрасов H.A. Полн. собр. соч. Т.Х. 7. Плеханов Г.В. Толстой и природа//Л. Н.Толстой в русской критике. - М„ 1949. 8. Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 20 т. М„ 1961. Т.3. - С. 19. 9. Чернышевский Н.Г. Детство. Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы графа Толстого//Л. Н. Толстой в русской критике. М„ 1949.
Статья поступила в редакцию 13.10.2008 г.
