CC BY
17
Адаптация этой теории хорошо дополнит метод анализа конфликто-генного потенциала, описанный выше, в связи с тем, что, адаптировав «An integrated threat theory of prejudice», можно будет проанализировать уровень тревожности говорящих. Если существует межгрупповая напряженность, то эскалация ее уровня, безусловно, приведет к вспышке протестных настроений в речевом сообществе. Конфликтогенный потенциал группы будет изучаться как сочетание реалистичных и символических угроз благополучию языкового сообщества.
Реалистичные угрозы - это, прежде всего, внешние по отношению к языковой группе от членов речевого сообщества, говорящих на доминирующем языке. Вопросы к респондентам выстраиваются на основе следующих параметров: существование политических, экономических, социальных угроз благополучию языковой группы, анализ целостности языковой группы, восприятие говорящими доминирующего в речевом сообществе языка. Символические угрозы касаются этносимволической ценности языка в восприятии говорящих, их языковой лояльности, престижа языка, стремления говорящих поддерживать межпоколенную передачу родного языка.
Для более точного определения уровня напряженности среди говорящих следует выстраивать вопросы для анкет и интервью, следуя схеме опроса так называемой «Воронки Гэллапа». Исследуемые характеристики должны анализироваться на материале пяти вопросов по каждому изучаемому параметру, выстраивая их по принципу от самого общего к более конкретным, например: первым вопросом может быть: «Обращаете ли Вы внимание на то, что люди вокруг Вас разговаривают на непонятном для Вас языке?», а пятым - «Считае-
Библиографический список
те ли Вы, что сосуществование разных языков - это потенциальная почва для конфликта?».
Таким образом, если члены языкового сообщества ощущают, осознанно или нет, что существует угроза благополучному существованию своего языка, это породит межгрупповую напряженность между членами этой языковой группы и представителями языковой общности доминирующего языка. Измерение уровня тревожности и выявление формирования негативных стереотипов представит характеристики конфликтных настроений среди говорящих. На основе полученных результатов можно будет выстраивать модели развития конфликтогенности в изучаемой группе.
В заключение необходимо сказать, что метод измерения конфликто-генного потенциала должен быть комплексным и многокомпонентным. Безусловно, проведение опросов и интервью - это всего лишь первая ступень масштабного исследования, результаты которого позволят сделать значимые выводы. При этом хотелось бы отметить, что такое исследование языковой ситуации и конфликтного потенциала не может быть спорадическим. Необходимо изучать существующие факторы языкового конфликта, мони-торить мнения членов языкового сообщества, проводить исследования с целью выяснения их удовлетворенности проводимой политикой языкового планирования. Перспектива дальнейших исследований заключается в том, что необходимо выработать многокомпонентную модель анализа, которая предоставит более подробный материал, на основе которого возможно будет выстраивать грамотные модели прогнозирования языкового конфликта.
1. Словарь социолингвистических терминов. Москва: Институт языкознания РАН, 2006.
2. Михалыенко В.Ю. Национально-языковые конфликты на языковом пространстве бывшего СССР Язык в контексте общественного развития. Москва: Институт языкознания РАН, 1994: 221-235.
3. Кириленко С.В. Языковая ситуация и языковой конфликт в условиях современного языкового многообразия. Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2019; Т. 12, Выпуск 12: 322-335.
4. Михалыенко В.Ю. Языковой конфликт в полиэтническом государстве. Языковая политика и языковые конфликты в современном мире. Москва, Институт языкознания РАН, 2014: 209-214.
5. A Dictionary of Sociolinguistics. Edinburgh University Press, 2012.
6. Stavenhagen R. Ethnic conflicts and nation-state. Palgrave Macmillan, 1996.
7. Stephan W.G., Stephan C.W. Intergroup Anxiety. Journal of Social Issues. 1985; № 41: 157-175.
8. Stephan W.G., Stephan C.W. An integrated threat theory of prejudice. Reducing Prejudice and Discrimination. Lawrence Erlbaum Associates, 2000: 23-45.
9. Croucher S.M. Integrated Threat Theory. Research Gate Online Publication. 2017.
10. Croucher S.M. Integrated threat theory and acceptance of immigrant assimilation: An analysis of Muslim immigration in Western Europe. Communication Monographs, 2013: 46-62.
References
1. Slovar'sociolingvisticheskih terminov. Moskva: Institut yazykoznaniya RAN, 2006.
2. Mihal'chenko V.Yu. Nacional'no-yazykovye konflikty na yazykovom prostranstve byvshego SSSR. Yazyk v kontekste obschestvennogorazvitiya. Moskva: Institut yazykoznaniya RAN, 1994: 221-235.
3. Kirilenko S.V. Yazykovaya situaciya i yazykovoj konflikt v usloviyah sovremennogo yazykovogo mnogoobraziya. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii iprakiiki. Tambov: Gramota, 2019; T. 12, Vypusk 12: 322-335.
4. Mihal'chenko V.Yu. Yazykovoj konflikt v poli'etnicheskom gosudarstve. Yazykovayapolitikaiyazykovyekonflikty vsovremennommire. Moskva, Institut yazykoznaniya RAN, 2014: 209-214.
5. A Dictionary of Sociolinguistics. Edinburgh University Press, 2012.
6. Stavenhagen R. Ethnic conflicts and nation-state. Palgrave Macmillan, 1996.
7. Stephan W.G., Stephan C.W. Intergroup Anxiety. Journal of Social Issues. 1985; № 41: 157-175.
8. Stephan W.G., Stephan C.W. An integrated threat theory of prejudice. Reducing Prejudice and Discrimination. Lawrence Erlbaum Associates, 2000: 23-45.
9. Croucher S.M. Integrated Threat Theory. Research Gate Online Publication. 2017.
10. Croucher S.M. Integrated threat theory and acceptance of immigrant assimilation: An analysis of Muslim immigration in Western Europe. Communication Monographs, 2013: 46-62.
Статья поступила в редакцию 28.09.22
УДК 811.161.1+81
Konovalenko Yu.V, Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Siberian Institute of Management - branch of RANEPA (Novosibirsk, Russia),
E-mail: [email protected]
CONCEPT "TEMPTATION" IN THE RUSSIAN LINGUISTIC WORLD VIEW (STUDY OF ITS NOTIONAL PART WITHIN CHRISTIAN AND SECULAR ETHICS). The article deals with the analysis of the concept "Temptation" that is based on the study of the components of meaning of the word temptation, which is its notional part. The components of meaning of this word are revealed on the material from dictionaries containing definitions and synonyms by using the method of component analysis. The researcher analyzes contexts from the National Corpus of the Russian Language for distinguishing those components of meaning that are not included into modern dictionaries. All the revealed meanings and their components are analyzed in two ways. On the one hand, they are investigated diachronically, from the point of view of their usage in modern Russian. On the other, the concept represented by the word temptation is compared within two spheres of linguistic world view - the secular and religious ones. Conclusions are drawn on secular and religious (Christian) understanding of temptation in Russian linguistic world view based on the material from the National Corpus of the Russian Language. The value of corpus-based linguistics during investigations of this kind is underlined.
Key words: linguistic world view, concept, component analysis, seme, National Corpus of the Russian Language, religious and secular discourse.
Ю.В. Коноваленко, канд. филол. наук, доц., Сибирский институт управления - филиала РАНХиГС, г. Новосибирск,
E-mail: [email protected]
КОНЦЕПТ «ИСКУШЕНИЕ» В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ АНАЛИЗА НОМИНАНТА КОНЦЕПТА В ХРИСТИАНСКОЙ И СЕКУЛЯРНОЙ ЭТИКЕ)
Статья посвящена анализу концепта «искушение», проведенному на основе изучения компонентов значения его номинанта. На материале статей толковых словарей русского языка и словарей синонимов при помощи метода компонентного анализа выявляются элементы значения слова искушение. В ходе анализа контекстов Национального корпуса русского языка, включающих номинант концепта, производится выявление значений и компонентов значения, не фиксирующихся современными толковыми словарями. Проводится анализ тенденций употребления выявленных значений и их компонентов как в диахроническом разрезе (употребление обнаруженных значений в современном русском языке), так и в синхронии (сопоставление двух сфер языковой картины мира - секулярной и религиозной). На основании анализа употребления указанной языковой единицы в контекстах Национального корпуса русского языка формулируются выводы о результатах сравнения секулярного и религиозного понимания явления искушения в русском языковом сознании. Отмечается ценность использования корпусной лингвистики в подобных исследованиях.
Ключевые слова: языковая картина мира, концепт, компонентный анализ, сема, Национальный корпус русского языка, религиозный и секу-лярный дискурс.
Актуальность данного исследования основывается на обращении к не изученному ранее концепту «искушение», который выступает одним из значимых компонентов языковой картины мира.
Целью нашего исследования на данном этапе является анализ и сравнение компонентов значения слова искушение, являющегося номинантом одноименного концепта, относящегося к религиозному и секулярному дискурсу.
В ходе анализа мы ставили перед собой ряд задач:
1) провести компонентный анализ значения слова искушение на материале статей толковых словарей;
2) выявить в контекстах Национального корпуса русского языка компоненты значения, не указанные в словарных дефинициях;
3) проанализировать отличия, характерные для лексического значения слова искушение в религиозной (христианской) и секулярной этике.
Сравнительный анализ концепта «искушение» в религиозном и секуляр-ном контекстах проводится впервые, что обусловливает научную новизну исследования. Кроме того, нами произведено дополнение словарной статьи слова искушение на основе контекстов из Национального корпуса русского языка, что подчеркивает теоретическую значимость работы. Практическая значимость заключается не только в возможности применения полученных результатов в лингвистике (когнитивистике, лексикографии), но и в социологии и психологии, поскольку исследование проводится на стыке данных наук.
Концепты, являющиеся составными частями языковой картины мира, исследуются лингвистами с различных точек зрения, в том числе в их сопоставлении в религиозных и секулярных дискурсах, например, сравнение концептов «любовь» (Скляревская ПН.) [1], «гордость» (Шмелев А.Д., Зимина И.В., Ефимова Т.О.) [2; 3], «духовность» (Емельянова О.Н.) [4] и других. Сравнение религиозного и секулярного слоев концептов интересно с точки зрения выявления различий как в семном составе значения слов, репрезентирующих концепты, так и с позиции оценочного компонента, характерного для них, но, как правило, не указанного в словарных статьях.
В данной работе анализируется номинант искушение, репрезентирующий одноименный концепт. Материалом исследования послужили статьи толковых словарей, словарей синонимов и контексты Национального корпуса русского языка.
Рассмотрим значения слова искушение, фиксирующиеся в словарных статьях. «Толковый словарь русского языка» Д.Н. Ушакова, «Толковый словарь русского языка» Т.Ф. Ефремовой, «Словарь русского языка» С.И. Ожегова содержат следующую дефиницию: «Искушение - (книжн.) соблазн, желание че-го-н. запретного, недозволенного». В «Словаре русских синонимов и сходных по смыслу выражений» Н. Абрамова перечислены следующие синонимы слова искушение: испытание, приманка, соблазн. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля дается следующая дефиниция синонима слова искушение: «Соблазн, что соблазняет, повод ко греху, прелесть, искушение, предмет вожделения», и далее «Соблазнять - склонять к чему-либо (б. ч. к худому) приманкой, смущать, вовлекать, подущать, заманивать; подать повод или случай ко греховному падению, возбуждать поползновение или вожделение, совращать; вводить кого в соблазн, в искушение, искушать, прельщать; блазнить, вадить».
Компонентный анализ дефиниций, приводимых в толковых словарях Д.Н. Ушакова, Т.Ф. Ефремовой, С.И. Ожегова, позволяет судить о наличии в составе лексического значения слова искушение таких сем, как 'желание', 'запрет', и подразумевает при этом отрицательное отношение к человеку, который идет на поводу такого желания, нарушая запрет (отрицательный оценочный компонент значения).
В словаре В.И. Даля заложено два важных направления понимания концепта «искушение». С одной стороны, «большей частью» искушение ассоциируется с грехом, плохим, запретным. С другой стороны, наличие этой пометы («большей частью») подразумевает малую вероятность положительной окраски «искушения», то есть «склонять, вовлекать» можно, в том числе, во что-то, не связанное с грехом.
У Н. Абрамова для нас ценен синоним испытание, который не фиксируется в современных толковых словарях. Более поздние дефиниции отражают только
элемент 'недозволенности, запретности', то есть 'греховности желания'. Далее мы проанализируем, как развиваются тенденции, которые были выявлены нами в толковых словарях и словарях синонимов, в современном русском языке, и какие значения, не встречающиеся в словарных дефинициях, отмечаются в Национальном корпусе русского языка.
В контекстах Национального корпуса русского языка слово искушение иногда имеет значение «испытание», которое в настоящее время не фиксируется словарями. В религиозных контекстах оно встречается чаще: «Искушение» по-славянски значит две вещи: во-первых, то, что мы называем искушением, то есть то, что побеждает нас своим соблазном; и, во-вторых, испытание (Митрополит Антоний (Блум). О молитве Господней (1987)); Но если в мирской брани побеждает тот, кто гонит и низлагает противника, то в брани духовной, напротив, победа достается тому, кто терпеливо сносит гонения, не мстит обидчику, благословляет ненавидящих и «всякое находящее искушение и злострадание великодушно претерпевает» (Два труда об истинном христианстве (2004) // «Журнал Московской патриархии», 23.02.2004); В самых страшных, самых жестоких испытаниях, в самых лютых искушениях, когда искушение пламенеет и горит страдание, Христос с нами (Митрополит Антоний (Блум). Страстная среда и таинство елепомазания (1989)).
В религиозных контекстах искушение рассматривается как испытание для духа, двигатель праведности и внутренней силы: Искушение, которое посылает Господь, если будет принято человеком павшим с тем чувством покаяния, которого требует от нас Господь, становится источником величайшего внутреннего движения и подъема (Протоиерей В. П. Свенцицкий. Проповеди в храме Св. Николая (1927)).
Значение слова «испытание» также фиксируется в секулярных контекстах: Пройдя через искушение многих лет, мрачно освещенных тусклым светом одиночества, мой художнический экстремизм благополучно переродился во вполне легальную и приемлемую борьбу по правилам (А. Ким. Мое прошлое (1990 - 1998) // «Октябрь», 1998); А почему покинули, не скажу. Тут, говорят, часто такое искушение было. В 18-м здесь свирепствовал тиф (О. Балашова. Кидекша // «Родина», 1995); Крестьяне только что прошли через искушение погромов, грабежей и убийств 1905-го года (П.Н. Краснов. Душа армии (1927)).
В контекстах Национального корпуса русского языка слово искушение может относиться к блюдам кухни, при этом актуализируется сема 'наслаждение': Рыбное заливное - это искушение! Рыбные блюда - то, что нужно для торжества (Устрой угощение на славу: от закуски до десерта! // «Даша», 2003). Таким образом, сема 'желание' соседствует с семой 'наслаждение для органов чувств (наслаждение для зрения, обоняния и вкуса)'. Этот компонент значения активно используется в современном русском языке при наименовании продуктов питания и блюд (слово искушение в названиях и рекламе шоколада, тортов, десертов, йогуртов и пр.). По этой причине можно говорить о выделении нового значения слова искушение.
Другой семой, отсутствующей в словарных толкованиях, но встречающейся в контекстах Корпуса, является 'желание восстановить справедливость / отомстить обидчику': Я была возмущена до крайности, был даже порыв дать ему пощечину, но я подавила в себе это искушение (А. Ларина (Бухарина). Незабываемое (1986-1990)).
Компонент значения 'желание быть в покое / безопасности' также можно выделить только на основе анализа контекстов из Корпуса: Виктор почувствовал, как острое искушение овладевает его усталой душой: осторожно опустить согнутую ветку - закрыть окно в этот обезумевший мир - и, отступив под защиту леса, пойти дальше своей дорогой... (С. Бабаян. Ротмистр Неженцев (1995-1996)); Светлана преодолела искушение свернуть под арку, не доезжая до двери своего подъезда, проехать через внутренний двор насквозь, снова выехать на дорогу и смыться подальше (А. Маринина. Чужая маска (1996)).
Таким образом, в результате анализа контекстов Национального корпуса русского языка, с одной стороны, нами были выявлены значения слова искушение - «испытание» и «желанное украшение стола», не упоминаемые в толковых словарях.
С другой стороны, выделены семы 'желание отомстить обидчику' и 'желание быть в безопасности', которые не указаны напрямую у единственного зафиксированного в толковых словарях значения слова искушение. При этом сема 'желание отомстить обидчику' подразумевает 'запрет', заложенный в значении этого слова, а сема 'желание быть в безопасности' не несет такого подтекста. Однако, на наш взгляд, наличие указанных сем не позволяет выделить их в качестве отдельного значения слова искушение в связи с имеющимся внутренним или внешним ограничением на выполнение желаемого.
Обратимся к анализу различий компонентов значения слова искушение, характерных для секулярного и религиозного (христианского) дискурса. Эти отличия связаны, с одной стороны, с наличием таких значений и их компонентов, как 'украшение (стола)', 'желание восстановить справедливость' или 'желание остаться в живых' (в секулярной этике), которые отсутствуют в религиозных контекстах. Семами, одинаковыми для секулярной и религиозной тематики, являются 'желание запретного' и 'испытание'.
С другой стороны, сходства и различия значения слова искушение в религиозном и секулярном дискурсе связаны с его положительной, нейтральной или отрицательной коннотацией.
В секулярных контекстах слово искушение иногда имеет положительную окраску, означая 'желание' без негативного, греховного начала: Главное блюдо - просто искушение. Красиво сервированное горячее считается настоящим украшением стола (К нашему любимому празднику: все угощенье - на стол! // Даша, 2004). Сема 'украшение (стола)' исключает сему 'грех, запретность', устраняя негативную коннотацию слова искушение.
Искушение бывает нейтрально по окраске, не несет отрицательных или положительных характеристик, приравниваясь при этом к 'желанию' без семы греховность': Велико искушение для художника взять этюдник и уйти елес, долго идти, приминая опавшую листву, вдыхая запах сухих листьев, отдающих горчинкой и терпкостью... (С. А. Дангулов. Дубай (1981)); Слова у Айхин-гер действительно прозрачны и «живут» отдельной от трагического сюжета жизнью, так что есть искушение показать эту удивительную красоту и процитировать всю книгу целиком (О. Фомичёва. Ильзе Айхингер. Великая надежда // «Волга», 2000)).
Сема 'желание' в секулярном дискурсе иногда приобретает положительную окраску, которая достигается контекстом 'желание быть в безопасности', 'самосохранение', 'восстановление справедливости' или 'самозащита': Так вот, там в пьесе есть место, когда благородного вида старик приходит к муниципальному советнику в целях шантажа и в результате разговора советник просит его удалиться, но не поворачиваясь спиной, потому что искушение ударить ногой ниже спины будет слишком велико (Б.П Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина (1980)); Штирлиц шел рядом с Гиммлером и все время испытывал желание достать свой вальтер и всадить обойму в веснушчатое лицо этого человека в пенсне, и оттого, что это искушение было физически столь выполнимым, Штирлиц тогда весь захолодел и испытал сладостное блаженство (Ю. Семенов. Семнадцать мгновений весны (1968)); Налбандов испытывал сильнейшее искушение ударить Маргулиеса самым сильным, самым неотразимым доводом (В. П. Катаев. Время, вперед! (1931 - 1932)); Искушение было слишком велико; Софья станет действовать по инстинкту самосохранения, станет изо всех сил, всеми возможными средствами отбиваться от судьбы, от терема, монастыря, с отчаянием полного силы и жизни человека, которого влекут зарывать живым в могилу (С.М. Соловьев. Петровские чтения (1871)). В этом случае секулярная этика положительно относится к желанию постоять за себя, ответить обидчику, дать отпор.
Библиографический список
Для религиозной этики характерно смирение с ударами судьбы, принятие их как данности: Селуан, в смирении можно преодолеть искушение, только в смирении (Андрей Монастырский. Дневник 1981-1984 гг (1982)); Авва Исхирион отвечал: люди века того ничего не сделают. Но к ним придет искушение. И те, которые в это время окажутся добрыми, - будут выше нас и отцов наших» (Григорий Померанц. Князь Мышкин // «Синтаксис», 1981)); Поэтому надо все принимать с упованием на милость Божию, прося только помощи Его, всякое испытание или искушение, извне ли оно приходит, от наших ли немощей, или от людей - орудий Божиих для нашего спасения, и часто обоюдного (Игуменья Арсения (Себрякова). Из писем к А. С. (1870-1905)). В религиозных контекстах у слова искушение часто отсутствует отрицательная окраска, так как искушение расценивается как испытание, данное Богом, оно позволяет выявить слабые стороны человека, при устранении которых человек становится праведным, таким образом, искушение не расценивается как зло: Потому и искушения необходимы и полезны нам, что всякое искушение открывает таящееся в нашем сердце зло (Два труда об истинном христианстве (2004) // «Журнал Московской патриархии», 23.02.2004).
Итак, возвращаясь к задачам нашего исследования, сформулируем результаты. К значению слова искушение, приведенному в современных толковых словарях, можно добавить другие значения и их компоненты: «Искушение - 1) (отрицат.) соблазн, желание чего-н. запретного, недозволенного; (нейтр.) сильное желание (отомстить обидчику, быть в безопасности, остаться в живых); 2) (нейтр.) испытание, выпавшее на долю человека или народа; 3) (положит.) украшение стола, наслаждение для органов чувств (о блюдах).
Подводя итоги сравнения концепта «искушение» в религиозном и секуляр-ном дискурсе, можно указать на сходства и различия. Схожей для религиозного и секулярного понимания искушения является апелляция к достижению запретного и связанное с ним осуждение со стороны общества и внутреннее самоосуждение человека. Также соотносимыми являются контексты, в которых «искушение» означает «испытание», однако, в религиозном дискурсе идет речь об испытании духа, а в секулярном - испытании тела и духа (голод, войны, лишения и пр.). Отличием является отнесение искушения к блюдам кухни, характерное только для секулярных контекстов. Различно и отношение к искушению, встречающееся в религиозном и секулярном дискурсе. В религиозной этике искушение воспринимается как посланное Богом, способствующее укреплению веры, духа, нравственности, поэтому оно не может расцениваться как отрицательное. Искушения в этом случае следует воспринимать смиренно, а не как наказание. В секулярной этике искушения соседствуют с желанием восстановить справедливость, дать отпор угнетателю или обидчику, тем самым, подразумевая активные действия субъекта (искушение спастись бегством, искушение дать отпор, искушение ударить обидчика). Таким образом, в секулярной этике концепт «искушение» не подразумевает смирения при принятии ударов судьбы, при этом отсутствует отрицательная оценка действий субъекта. Это ещё раз свидетельствует о более активной и в некоторых случаях агрессивной позиции секулярной этики, нежели смиренной христианской позиции. В секулярных контекстах также фигурирует наличие положительной окраски значения слова искушение, связанной с апелляцией к блюдам кухни, когда отрицательный контекст (запретное желание) полностью исчез. Таким образом, мы наблюдаем большее разнообразие причин положительного или нейтрального отношения, присущего концепту «искушение», в секулярных контекстах, чем в религиозных.
Данное исследование может быть отправной точкой для дальнейшего анализа концепта «искушение» в разрезе его образной и сценарной частей, являясь значимым для когнитивной лингвистики и описания фрагментов языковой картины мира.
1. Скляревская Г.Н. Концепт «Любовь» в христианском понимании: попытка лексикографического описания (предварительные заметки). Язык, сознание, коммуникация: сборник статей. Москва: МАКС Пресс, 2013; Выпуск 46: 104-112.
2. Шмелев А.Д. Русская языковая модель мира: материалы к словарю. Москва: Языки славянской культуры, 2002.
3. Зимина И.В., Ефимова Т.О. Концепт «Гордость» в религиозной, научной и фразеологической картинах мира. Мир науки. Социология, филология, культурология. 2020; № 1. Available at: https://sfk-mn.ru/PDF/14FLSK120.pdf
4. Емельянова О.Н. Концепт «Духовность» в русской языковой картине мира: светский и религиозный компоненты (по материалам толковых словарей современного русского языка). Сибирский филологический форум. 2020; № 4 (12): 14-20.
5. Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка: в 4 т. Москва: Терра, 2007.
6. Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. Москва: Русский язык, 2000.
7. Ожегов С.И. Словарь русского языка: Около 60 000 слов и фразеологических выражений. Москва: Оникс, 2008.
8. Абрамов Н. Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений: Около 5 000 синонимических рядов, более 20 000 синонимов. Москва: АСТ, 2008.
9. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Санкт-Петербург; Москва: Товарищество М.О. Вольф, 1903-1911. Available at: https://www.prlib.ru/ item/457655
References
1. Sklyarevskaya G.N. Koncept «Lyubov'» v hristianskom ponimanii: popytka leksikograficheskogo opisaniya (predvaritel'nye zametki). Yazyk, soznanie, kommunikaciya: sbornik statej. Moskva: MAKS Press, 2013; Vypusk 46: 104-112.
2. Shmelev A.D. Russkaya yazykovaya model' mira: materialy k slovaryu. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2002.
3. Zimina I.V., Efimova T.O. Koncept «Gordost'» v religioznoj, nauchnoj i frazeologicheskoj kartinah mira. Mir nauki. Sociologiya, filologiya, kul'turologiya. 2020; № 1. Available at: https://sfk-mn.ru/PDF/14FLSK120.pdf
4. Emel'yanova O.N. Koncept «Duhovnost'» v russkoj yazykovoj kartine mira: svetskij i religioznyj komponenty (po materialam tolkovyh slovarej sovremennogo russkogo yazyka). Sibirskij filologicheskij forum. 2020; № 4 (12): 14-20.
5. Ushakov D.N. Tolkovyjslovar'russkogoyazyka: v 4 t Moskva: Terra, 2007.
6. Efremova T.F. Novyj slovar' russkogo yazyka. Tolkovo-slovoobrazovatel'nyj. Moskva: Russkij yazyk, 2000.
7. Ozhegov S.I. Slovar'russkogo yazyka: Okolo 60 000 slov i frazeologicheskih vyrazhenij. Moskva: Oniks, 2008.
8. Abramov N. Slovar'russkih sinonimov i shodnyh po smyslu vyrazhenij: Okolo 5 000 sinonimicheskih ryadov, bolee 20 000 sinonimov. Moskva: AST, 2008.
9. Dal' V.I. Tolkovyj slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka: v 4 t. Sankt-Peterburg; Moskva: Tovarischestvo M.O. Vol'f, 1903-1911. Available at: https://www.prlib.ru/ item/457655
Статья поступила в редакцию 30.09.22
УДК 81
Korzun A.V., postgraduate, teaching assistant, Department of English Language and Intercultural Communication,
Department of Romance and Germanic Philology, Bashkir State University (Ufa, Russia), E-mail: [email protected]
EMOTIVE LINGUOECOLOGY: JUSTIFICATION OF RELEVANCE THROUGH FICTIONAL TEXT. In the article the authors review history of formation of the new branch in Linguistics - Emotive Linguoecology that represents the logical extension in the study of Emotiology (or Emotional Linguistics), initiated by V.I. Shakhovsky, through the perspective of Ecolinguistics. The work considers the correlation between emotiveness and ecology/ nonecology, defines the difference between emotionality and emotiveness, enumerates difficulties in establishing the parameters of ecological/ nonecological communication. A fictional text, by the example of which the authors prove the relevance of occurrence and development of Emotive Lingvoecology as a science, connected with emotions, embracing the whole life activity of a person, was used as a material for the article. The paper pointes out the need for further research in this linguistic field.
Key words: ecolinguistics, emotive lingvoecology, emotions, emotiology, emotionality, emotiveness, emotive ecology/ nonecology, ecological/ nonecological communication.
А.В. Корзун, аспирант, асс., Башкирский государственный университет, г. Уфа, E-mail: [email protected]
ЭМОТИВНАЯ ЛИНГВОЭКОЛОГИЯ: ОБОСНОВАНИЕ АКТУАЛЬНОСТИ НА ПРИМЕРЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
В данной статье мы рассматриваем историю становления нового направления в лингвистике - эмотивной лингвоэкологии, которая представляет собой логическое продолжение изучения эмотиологии (или лингвистики эмоций), инициированной В.И. Шаховским, через призму эколингвистики. Рассматривается взаимосвязь эмотивности и экологичности/неэкологичности, описывается разница между эмоциональностью и эмотивностью, перечисляются трудности установления параметров экологичности/неэкологичности коммуникации. Материалом для статьи явился художественный текст, на примере которого мы постарались доказать актуальность появления и развития эмотивной лингвоэкологии, как науки, связанной с эмоциями, которые охватывают всю жизнедеятельность человека. А также отметили необходимость дальнейших исследований в этом направлении лингвистики.
Ключевые слова: эколингвистика, эмотивная лингвоэкология, эмоции, эмотиология, эмоциональность, эмотивность, эмотивная экологич-ность/ неэкологичность, экологичная/ неэкологичная коммуникация.
Человек - существо социальное. Это значит, что вся его жизнедеятельность неразрывно связана с окружающими его людьми, будь то семья, коллеги, друзья, знакомые, разделяющие такие же интересы и увлечения. Большую часть жизни человек проводит в том или ином коллективе, с членами которого он находится в постоянном взаимодействии, в первую очередь речевом. А любое речевое взаимодействие человека (в абсолютно разных сферах его жизнедеятельности) всегда связано с выражением различного рода эмоций, через которые передается отношение говорящего и слушающего друг к другу и к окружающей их действительности.
Поскольку эмоции являются неотъемлемой частью коммуникации человека, в середине прошлого столетия начинают оформляться первые попытки их изучения, описания и классификации не только с точки зрения психологии и социологии, но и с точки зрения лингвистики. Наибольший охват изучение эмоций получило в работах доктора филологических наук, профессора В.И. Шаховского, который не только оформил лингвистику эмоций в отдельное направление, но и предложил метаязык для описания новой области лингвистики, впервые представил категоризацию эмоций в языке, а также ввел в употребление новый термин - «эмотиоло-гия» [1]. Вклад В.И. Шаховского в изучение эмоциональной коммуникации невозможно переоценить. Также его идеи находят свое продолжение в многочисленных работах его учеников: С.В. Ионовой, Н.П Солодовниковой и других.
Однако в процессе речевой коммуникации эмоции зачастую являются не только способом выражения внутреннего состояния коммуникантов, но и механизмом воздействия друг на друга. Выражая определенные эмоции, говорящий часто пытается спровоцировать своего собеседника на проявление каких-либо чувств, оказывая (осознанно или нет) определенное психологическое воздействие. В зависимости от модуса эмоций (позитивные, негативные) это воздействие также может носить как положительный, так и отрицательный характер.
В связи с появлением необходимости изучения эффекта, производимого эмоциями говорящего на слушающего, на базе лингвистики эмоций возникает новое направление - эмотивная лингвоэкология, также связанная с именем В.И. Шаховского и Н.П. Солодовниковой [2]. Эмотивная лингвоэкология - это некий сплав двух направлений: лингвистики эмоций и лингвоэкологии. И если лингвистика эмоций уже упоминалась нами ранее, то на лингвоэкологии остановимся подробнее.
Лингвоэкология, или эколингвистика - это сравнительно молодое направление в языкознании, которое возникло на стыке философского, социального
и психологического направлений в лингвистике. Сам термин «эколингвистика» (Ecology of language) был введен американским лингвистом Эйнаром Хаугеном в 70-х гг XX века. Он же определил эколингвистику как науку о взаимоотношениях между языком и его окружением, где под окружением языка понимается общество, использующее язык как один из своих кодов [3]. Таким образом, можно сказать, что лингвоэкология возникла путем переноса основных категорий биологической экологии (ее метаязыка, категорий, методов анализа и т. д.) на лингвистику. А.П. Сковородников определял предмет лингвоэкологии как «исследование проблем языковой и речевой деградации (факторов, негативно влияющих на функционирование и развитие языка), с одной стороны, и проблем языковой и речевой реабилитации (путей и способов обогащения языка и совершенствования общественно-речевой практики), с другой» [4].
Поскольку лингвоэкология в данной статье нами рассматривается в связке с эмотиологией, хотелось бы вслед за Н.Н. Панченко отметить, что предметом исследования эмотивной лингвоэкологии является изучение той же деградации или реабилитации языка и речи, но уже с точки зрения эмоций коммуникантов [5]. Однако следует отличать эмоциональную коммуникацию и эмотивную коммуникацию. Как пишет Т.В. Ларина, эмоциональная коммуникация «представляет собой спонтанную незапланированную естественную демонстрацию эмоций как проявление внутренних эмоциональных состояний; эмотивная коммуникация -это сознательная, контролируемая демонстрация эмоций, которая используется в стратегических целях: воздействие на окружающих, демонстрация лояльности, доброжелательности, предупреждение возможного конфликта» [6]. И хотя Т.В. Ларина отмечает, что для русской коммуникации в большей степени характерна именно эмоциональность, нежели эмотивность [там же], в нашей статье мы все-таки делаем больший акцент на рассмотрении коммуникации с точки зрения эмотивности как инструмента воздействия говорящего на слушающего.
Как мы уже писали ранее, в зависимости от выражаемых эмоций коммуникация может носить как положительный, так и отрицательный характер. В рамках же эмотивной линвоэкологии мы будем придерживаться другого критерия - экологичной и неэкологичной коммуникации. В своей статье «Категория экологично-сти как важный параметр для эмотивной лингвоэкологии» О.Д. Тарасова пишет о трудностях установления параметра экологичности/неэкологичности коммуникации [7]. К ним относится то, что, во-первых, многие эмоции по своей природе амбивалентны. Во-вторых, в зависимости от контекста знак эмотивности может восприниматься коммуникантами по-разному. В-третьих, сами коммуниканты и
