CC BY
92
© 2011
В. В. Цуркан
КОНЦЕПТ «ДЕТСТВО» В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ АНДРЕЯ БИТОВА (К АНТОЛОГИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ КОНЦЕПТОВ)
В статье на материале ранней прозы А. Битова исследуется значимый для русской литературы концепт «Детство». Анализ данного концепта позволяет рассмотреть специфику индивидуально-авторской картины миры писателя.
Ключевые слова: концепт «Детство», проза А. Битова, alter ego автора.
Концепт «Детство» — один из ключевых в раннем творчестве А. Битова. Скрыто или явно он присутствует в ряде произведений писателя — на уровне темы, сюжета или неуловимой, но всепроникающей атмосферы. Сколь бы ни были различны формы его проявления, все они восходят к первоначальному импульсу, некоему архетипическому ядру, смысл которого, как писал Юнг, не был и никогда не будет осознан, он подлежал и подлежит впредь лишь толкованиям.
Освобождаясь от пут нормативной эстетики, переживая драму взаимоотношений с миром, вдруг утратившим определённость и стабильность, А. Битов пытается отыскать объект, который, даже подвергаясь трансформации, сохранял бы «душу живу», сущностные признаки своего конкретного бытия, и, вместе с тем, был способен вызвать самый широкий круг ассоциаций и представлений. Концепт «Детство» позволил писателю объединить загадочность символа с живой убедительной реальностью.
В ранних битовских рассказах образы мальчиков и подростков нередко выступают в роли «второго я» писателя. Исходя из некой общей точки, жизненные векторы героя-ребёнка и повествователя расходятся, в нарушение законов геометрии эпизодически пересекаются, чтобы в конечном пункте совпасть, как в начале. Концепт «Детство» несёт на себе печать авторских воспоминаний о блокаде, эвакуации, жизни на Аптекарском острове, учёбе в школе на Фонтанке. В ретроспективный план повествования входят детали, подчёркивающие остроту переживаний ребенка, которому «больно», «страшно», «противно», «голодно» [Битов 1991: 9]. Вместе с тем А. Битов раздвигает рамки повествования, поэтизируя цельное, чистое и первозданное. Тоска по идеалу, по образу мира, который «раньше мира» приводит к мифологизации детства.
Миф о детстве открывает образ бабушки («Бабушкина пиала»). Смеющаяся, «ласкающая», «царящая» [Битов 1991: 9] бабушка объединяет старых и малых. Её дом и сад таят немыслимые сокровища: «чистую высокую кровать», «золотой стаканчик, из которого выглядывает настоящий белый сахар», «дубовый стол, прочно наступающий на пол», а главное, невиданную чашку, «по которой, крадучись, парами» [Там же: 10] ходят ёжики. Цепочка ассоциаций «бабушка» — «сказка» — «сад» свидетельствует о принадлежности детства в художественном мире А. Битова к ряду божественно-райских сущностей. Детство интерпретируется как образ мироздания, знак бытия, некая духовная реальность. На это указывает
Цуркан Вероника Валентиновна — кандидат филологических наук, доцент кафедры современной русской литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: [email protected]
эпиграф к рассказу, актуализирующий мысль о цикличности жизни, о неразрывной связи поколений. Постоянство рая-детства, однако, не является окончательным. В финале рассказа А. Битов разрушает иллюзию, показывая неприкаянность и одиночество повзрослевшего героя.
В рассказах « Фиг», «Но-га», «Дверь» А. Битов наполняет концепт новыми, полемическими смыслами. Трактуя детство как период жизни, в котором устанавливается доминирующая идентичность личности, автор подчёркивает аморфность, смешанность и несогласованность разнородных начал внутреннего мира ребёнка. Подростки А. Битова не вписываются в регламентированную действительность. Неравные взрослым, они неравны самим себе. Не случайно писатель называет «фигом» героя одноимённого рассказа. А. Битов дистанцируется от нормативной эстетики, когда в характеристике ребёнка использует семантически сниженный образ. «Фига», «фиговый лист», как трактует словарь С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой, — это, во-первых, «то же, что и кукиш», а во-вторых, «лицемерное прикрытие чего-нибудь заведомо бесстыдного» [Ожегов 1994: 839]. Вариантом крайнего выражения отрицания в рассказе «Фиг» является чистый лист бумаги, перед которым сидит Алёша. Метафора «детство — чистый лист» отсылает к учению Платона и Аристотеля, к «Опыту о человеческом разуме» Д. Локка, согласно которому каждый рождающийся человек является «tabula rasa» («чистой доской» или «чистым листом») и черпает представления о мире из чувственного опыта.
В «Фиге» автор описывает «до-личностное» состояние человека, не подкреплённое духовным опытом. Изнывающий от безделья, «рыжий фиг», Алёша, гоняет по квартире кошку, лазает по карманам пальто, читает чужие письма, чинит карандаши, пьёт воду, сосёт палец, «дзенькает» по бритве, гримасничает перед зеркалом, примеряя на себя маску то дядьки, то деда. Однако отождествление с Другим не приводит Алёшу к осознанию «самости». Внутренний мир ребёнка не заполняется «правильным», с точки зрения А. Битова, опытом: невозможно идентифицировать себя с нулём. Лист, лежащий перед Алёшей, так и остаётся чистым. Акцентируя внимание на изменчивости и неуловимости внутреннего склада героя, А. Битов поддерживает мысль Ф. М. Достоевского о том, что ребёнок донравствен, «яблока ещё не съел, добра и зла не различает, абсолютно добр и абсолютно зол одновременно».
В рассказе «Дверь» образ подростка исследуется А. Битовым как «экзистенциальная монада в её подлинности» вне обстоятельств, вне вменённой ему этими обстоятельствами «роли». Писатель стремится художественно осмыслить потенции ребёнка в неопределённости и непредсказуемости их проявлений. Открытый финал рассказа, в котором неясные очертания физической реальности выступают параллельно состоянию Алёши, затуманенного ложью женщины, свидетельствует о том, что Битов далёк от какой бы то ни было категоричности в своих выводах. Подчёркивая нерешительность и склонность героя к самообману, писатель вместе с тем обнаруживает у него непосредственность и страстность, юношеский максимализм и влюблённость в жизнь.
Дверь, в которую так и не решается постучать Алёша, выступает в роли барьера, защитного механизма, помогающего герою отгородиться от истины. Вместе с тем заглавие рассказа указывает на некую пограничную ситуацию: влюблённый мальчик на лестничной клетке находится у порога взрослой жизни. Концепт
«Детство» обретает пространственные очертания, вбирает в себя понятие грани-
Исследование детства с точки зрения становления самосознания личности писатель продолжает в рассказе «Но-га». Писатель трижды изменял его название («Победа», «Аптекарский остров», наконец, «Но-га»). В последнем варианте писатель, по-видимому, стремился подчеркнуть драматизм истории второклассника Зайцева. А. Битов рисует переход от детской безмятежности к сознательному бытию как путь, чреватый разочарованиями и потерями. Автор акцентирует внимание на маргинальной позиции Зайцева: не названный по имени, он изгой среди сверстников, его не понимают близкие люди. Конфликт между отцом и сыном, который является неотъемлемой частью почти всех ранних произведений А. Битова, оказывается исчерпанным только благодаря экстремальной ситуации, в которую попадает подросток.
Вместе с тем в рамках постмодернистского мироощущения автор размывает социальные аспекты. Пограничная, амбивалентная сущность концепта начинает просвечивать сквозь личностные и стилевые напластования. Как и в предшествующих рассказах, А. Битов апеллирует к врождённому эмоциональному началу героя. Теряющий сознание Зайцев уговаривает, а точнее «заговаривает» травмированную ногу, обращаясь к ней как к одухотворённому и разумному существу: «...Я подарю тебе три дворца — серебряный, золотой, и бриллиантовый <... > Я тебе их все отдам. Там тебя будут кормить лучшими блюдами и винами! <... > Не боли, родная ноженька. Ради бога и Христа ради...» [Битов 1991: 80].
Отказ от рационалистических способов гармонизации мира становится импульсом формирования отношения к детству и в рассказе «Большой шар». Здесь происходит поворот зрения, исчезает прямая перспектива, предполагавшая некую отграниченную, индивидуализированную точку восприятия, воцаряется смешение различных планов и проекций бытия. Героиня «Большого шара», Тоня, верит в волшебство, тайну и в свои возможности демиурга. А. Битов эстетизирует впечатления девочки, находящейся в поисках большого воздушного шара, «такого круглого и прекрасного», какого «и не бывает вовсе» [Там же: 61], подчиняя им всё, даже страшное и непонятное.
В то же время писатель подчёркивает хрупкость мира, созданного воображением ребёнка. То и дело происходят «выпадения» героини в реальность. Ей мешают «скрипучий голос старухи», прозаические тридцать рублей, пинки и щипки дворовых мальчишек. Автор напоминает читателю о невозможности «полного счастья», о неотвратимости жизненных утрат и потерь — ведь в реальном мире воздушные шары лопаются, висят, как «шкурка». Однако, несмотря ни на что, А. Битов уверен в том, что подлинная жизнь там, где гармонично ощущает себя «я» ребёнка. Смерть матери, детский дом, невнимание отца вытесняются фантазией, игрой воображения героини. Красота и чистота, воплощённые в образе «самого большого, самого красного шара в мире» [Там же: 80], становятся своеобразным признанием А. Битова в любви к его будущей жене, Инге Петкевич, которой посвящён рассказ.
Многоплановое изображение детства в творчестве автора является не только одним из способов обретения целостности мировосприятия, но и поводом для осмысления онтологии человеческой жизни. Среди «последних вещей», «которые
не знает никто», писатель уравнивает мироощущение ребёнка, который «и говорить ещё не может», и сознание человека, «когда в нём обрывается жизнь и он уже никому ничего не расскажет». В повести «Жизнь в ветреную погоду» в структуре концепта «Детство» актуализируются такие вечные категории, как жизнь и смерть человека. В иерархии «дед-отец-сын» усиливается мотив всеведения ребёнка, который помогает герою осознать своё предназначение и место в цепи поколений, почувствовать себя и отцом и сыном одновременно.
Вместе с тем «детское» по-прежнему воспринимается как полное разнообразных возможностей состояние человека, как аккумулятор свободной творческой энергии. Оно выступает в роли «второго я» художника-творца. Малыш, излучающий жизнь и воспринимающий мир во всей его первозданности, дарит своему отцу-писателю возможность «прозреть рай», почувствовать себя богом в дни творения. Впервые после долгого периода немоты герой испытывает творческое пробуждение. Он начинает смотреть на мир как «вечный школьник первой ступени, идиот <...> поэт, безгрешный житель рая»: «... он ощущал нечто гениальное <...> Ему казалось, он находится на каком-то высшем пороге, за которым всё и начинается, и что на этом пороге новой логики, нового мышления, нового мира, наверно, редко кто стоял» [Битов 2002: 69]. Обращение к миру детства в «Жизни в ветреную погоду» расширило и углубило авторское представление о человеке, его потенциале, о его связях с миром иррационального, внесло коррективы в понимание А. Битовым прекрасного в жизни и искусстве.
Итак, концепт «Детство» в творчестве А. Битова содержит внутреннюю анти-номичность: романтическая мечта об инобытии, стремление к небесной высоте оказываются рядом с размышлениями о несущем в себе угрозу времени, духовная жажда прекрасного сосуществует с иронией, исходящей от битовского нигилизма и «точки боли». Детство используется как для передачи общего, имперсонального смысла, так и для выражения сокровенного, личного, и это странное, на первый взгляд, соединение всечеловеческого смысла с исповедальной интонацией придаёт особую проникновенность прозе А. Битова.
ЛИТЕРАТУРА
Ожегов С. И.,ШведоваН. Ю. Толковый словарь русского языка. — М.: АЗЪ, 1994. — 928 с.
Битов А. Г. Империя в четырёх измерениях. — М.: Фортуна лимитед, 2002. — 784 с.
Битов А. Г. Собр. соч.: в 3 т. Повести и рассказы. — М.: Мол. гвардия, 1991. — Т. 1. — 575 с.
CONCEPT "CHILDHOOD" IN THE EARLY WORKS OF ANDREI BITOV (ON THE ANTHOLOGY OF LITERARY CONCEPTS)
V. V. Tsurkan
The article, based on the early works of A. Bitov, deals with concept "Childhood" that is significant for Russian literature. Concept analysis allows to consider peculiarities of thewriter's world-image.
Key words: concept "Childhood", works, Bitov's prose, author's alter ego.
