CC BY-NC-ND
102
Клиническая психология
Д.Г. Литинская
Конструкт шизоидности и одиночество в мире постмодерна
Статья посвящена изменению отношений к одиночеству в мире постмодерна, а также вопросу актуальности в современном мире категорий в описании типов личности, восходящих к Э. Кречмеру.
Ключевые слова: одиночество, шизоидность, фреймы, мир постмодерна, человеческое в человеке, нерды.
В современном мире с каждым годом нарастает темп изменения действительной бытийности человека в его социальном окружении и индивидуальном миропроекте. Разумеется, в первую очередь это связано с развитием технологий одновременно облегчающих все сферы жизни и делающих более транспарентными информационные поля. Увеличение этого коэффициента транспарентности в свою очередь приводит к быстрому и не интегрированному во многие институции изменению социальных схем, которые И. Гофман обозначил как социальные фреймы:
Социальные фреймы... обеспечивают фоновое понимание событий, в которых участвуют воля, целеполагание и разумность - живая деятельность, воплощением которой является человек. В такой деятельной силе нет неумолимости природного закона, с ней можно договориться, ее можно задобрить, запугать, ей можно противостоять. То, что она делает, можно назвать «целенаправленным деланием». Само делание подчиняет делателя определенным «стандартам», социальной оценке действия, опирающимся на честность, эффективность, бережливость, осторожность, элегантность, тактичность, вкус и т. п. Поддерживается постоянное управление последствиями деятельности, то есть непрерывный корректирующий контроль, особенно явственный в тех случаях, когда действие неожиданно блокируется или сталкивается с искажающими воздействиями и когда требуются
© Литинская Д.Г., 2016
немалые усилия, чтобы компенсировать их. Учитываются мотивы и намерения, что помогает установить, какой из множества социальных фреймов применим для понимания событий1.
Процессы экспликации протоколов социального взаимодействия не успевают за подвижкой фреймов. Постоянно вводятся новые правила коммуникации в различных структурах, произошедших от классических тотальных институций, тех, которые Фуко определял как структуры, предназначенные для защиты общества2, - в воспитательных и учебных учреждениях, в медицинских структурах, в правоохранительной системе и системе безопасности (армии и пенитенциарной системы нововведения или вовсе не касаются, или в крайне малой степени, поэтому мы исключаем их из обсуждения). Так, например, появляются более гуманистически направленные тенденции в рамках медицинского дискурса, приметой нашего времени является постановка диагноза «депрессивный эпизод», без включения его в рамки того или иного расстройства, исходя не столько из привязки к симптомокомплексу, сколько из реабилитационного потенциала формулировки. К этой же тенденции можно отнести ситуацию с изменением многих терминов в психологии, служащих теперь не столько описанию того или иного феномена, сколько нуждам клиентоориентированных подходов - удобно меняя идентичность, восприятие проблемной ситуации и мира клиентов на более адаптивные. Тем не менее, несмотря на то, что процесс изменений запущен, у эксплицированных правил нет шанса догнать меняющиеся социальные фреймы. Каналы социальной мобильности недостаточно широки, чтобы экспликация успела за изменяющейся структурой фрейма, а значит, часть новой социальной парадигмы остается невысказанной, и неотрефлексированной. Это в свою очередь порождает некоторую рекурсию проблемы, так как в отсутствие рефлексии структура становится внутренне противоречивой, в ней образуются лакуны. Лакуна (как таковая) - явление, весьма характерное для эпохи постмодерна, в котором следствием распада концепта единых норм, выросших из практик тотальных институций, является то, что стало возможным превращение существования как неразрывного континуума в сосуществование различных (в том числе и не имеющих имени) реальностей. Пытаясь очертить границы дискурса тотальных институций, многие авторы, в том числе М. Фуко, справедливо замечали наличие в них свернутых элементов, которые Фуко именует различными способами: глубинные структуры, лакунарная множественность переплетенных объектов, осадочные пласты, субиндивидуальные метки, пропуски, пробелы3. В теориях постмодерна эти свертки стали определяться как лакуны.
В практическом же аспекте наличие лакун приводит в том числе к огромному количеству противоречий в восприятии конкретных социальных явлений и даже к принципиальной невозможности создания единой системы координат, в рамках которой возможно было бы исчерпывающее и непротиворечивое описание социальной локации миропроекта.
Одной из категорий, претерпевших трансформацию распада в мире постмодерна, стал концепт одиночества. В эпоху общества тотальных институций все возможные выборы были регламентированы: одиночество было вполне возможно, но в рамках строго определенных стратегий (например - монашеская схима). При этом существовал некоторый образ (архетип), в который одиночество неотъемлемо вписывалось - образ мудреца. И еще один образ, которому пристало одиночество, но уже часто вынужденное, - образ безумца. Если мудрец оказывается в одиночестве своей волей, так как нуждается в уединении для созидания, то безумец изолируется от окружающих, так как становится причиной разрушения. Со временем оба этих образа одиночества видоизменялись и романтизировались, превращаясь в вычурные максимы по типу известного высказывания, приписываемого А. Ахматовой: «Есть уединение и одиночество. Уединения ищут, одиночества бегут». И тогда архетипу мудреца соответствует благородное уединение, а архетипу безумца - вынужденное одиночество, изоляция4.
Для нас важно, что есть типы психических заболеваний, при которых одиночество даже не следствие насильственной изоляции, а самого состояния. Например, шизофрения может в отдельных случаях приводить к тому, что человек полностью лишается коммуникации. Но такие тяжелые состояния - относительная редкость; куда чаще коммуникация затруднена, но возможна, а еще чаще обрывается не столько из-за особенностей страдающего тем или иным психическим заболеванием человека, а в результате неумения или нежелания окружающих признать его опыт равнозначным любому другому опыту - совершить ту внутреннюю операцию, которую Э. Гуссерль назвал феноменологической редукцией. При этом редукция эта никогда не совершалась полностью, даже представителями феноменологических подходов в психиатрии и психологии, как подчеркивает О. Власова: «Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ фактически практикуют лишь эйдетическую редукцию, редукция трансцендентальная по причине непринятия трансцендентальной феноменологии остается за их пределами. Но даже на этом этапе в пространстве клиники остаются многочисленные вопросы, важнейшим из которых является вопрос о том, насколько возможно
достичь в психопатологии нейтрального, очищенного от влияния теории, описания?»5
Вопрос этот встает еще острее там, где психиатрический дискурс переходит в общекультурный: пространство клиники с его законами остается в действии, но сделать даже попытку восприятия подлинно человеческого в человеке почти невозможно. Дополнительно этому мешают (и во «врачебном», и в «пациентском» полях) определенные термины. Так, например, термин «шизоидность» ввел Кречмер для терминологического обозначения конгломерата черт психопатических личностей, по своим отличительным особенностям сходных с тем, что можно наблюдать при шизофрении6. В этом изначально содержится понятийная ловушка: нас в первую очередь беспокоит сравнение симптомов, наблюдаемых в психотическом состоянии, с типом характера, как патологического, так и (как это принято в современных классификациях) находящегося в рамках нормы медицинской, но имеющего некоторые особенности в соотношении с тем, что считается «правильным» в рамках социального. Основной вклад Кречмера состоял в разработке формализованного аппарата для определения типа. Его работу нельзя критиковать за отсутствие проработанности и тщательности, но изначальный постулат об определении особенностей поведения не оправдал себя как таковой; при этом сам Кречмер настаивал на нем, критикуя К. Ясперса, писал: «Если же какой-либо последователь этого крайнего и решительного разделения проблемы "тело - душа" проведет его не только из методологических соображений своей дуалистической теории познания, но и из сознательных усилий в направлении отрыва психологической практики от общей естественно-научной базы, то в этом пункте наши пути разойдутся», т. е. с точки зрения Кречмера «душа», «психика», а с ними и особенности личности, конституирующие поведение, неразрывно связаны с особенностями агрегата. (Ясперс же писал, что: «кречмеровские типы суть интуитивно воспринимаемые формы, которые обогащают и проясняют наше видение, подобно искусству, но отнюдь не так, как это должна была бы делать система научных понятий»7.)
В обсуждении конструкта шизоидности как личностной/ характерологической единицы центральное место будет занимать понятие wishful thinking (которому нет достаточно точного русскоязычного аналога). Имеется ввиду ситуация, в которой задним числом, после эпизода психоза или просто госпитализации, все оценки поведения человека до этого момента подгоняются под заранее заданные конструкты. Примером тому служит приведенный в классической работе Личко случай, когда подростку, попавшему в не лучшие обстоятельства, приписали
шизоидность8, в то время как любой молодой человек соответственного воспитания, попавший в описанные обстоятельства, вел бы себя так же. Причем нам важно, что это не подмена собственных воспоминаний близкими и знакомыми пациента, а именно интерпретация специалиста, которая, с одной стороны, является (признается) экспертной, с другой - несомненно является субъективной.
Это касается не только паталогий характера, но и большой психиатрии, как, например, в случае шизофрении, от названия которой и пошла концепция шизоидности. Это можно наблюдать в том числе на примере авангардного поэта и музыканта Е.Ф. Летова, который в 1985 г. был помещен в психиатрический стационар. Сейчас принято считать, что приписали ему диагноз «шизофрения» по политическим мотивам - за анархические взгляды, и врачи были «сообщниками власти» - но это представляется маловероятным. Если же разобрать описание симптомов шизофрении в МКБ (а постановка диагнозов и лечение и сейчас, и тогда являются исключительно симптомоориентированными), ситуация выглядит сложнее:
Хотя четких патогномоничных симптомов нет, для практических целей целесообразно разделить вышеуказанные симптомы на группы, которые являются важными для диагностики и часто сочетаются, такие как: а) эхо мыслей, вкладывание или отнятие мыслей, их радиовещание (открытость); б) бред воздействия, влияния или пассивности, отчетливо относящийся к движениям тела или конечностей или к мыслям, действиям или ощущениям; бредовое восприятие; в) галлюцинаторные голоса, представляющие собой текущий комментарий поведения больного или обсуждение его между собой; другие типы галлюцинаторных голосов, исходящих из какой-либо части тела; г) стойкие бредовые идеи другого рода, которые неадекватны для данной социальной культуры и совершенно невозможны по содержанию, такие как идентификация себя с религиозными или политическими фигурами, заявления о сверхчеловеческих способностях; д) постоянные галлюцинации любой сферы, которые сопровождаются нестойкими или не полностью сформированными бредовыми идеями без четкого эмоционального содержания, или постоянные сверхценные идеи, которые могут появляться ежедневно в течение недель или даже месяцев; е) прерывание мыслительных процессов или вмешивающиеся мысли, которые могут привести к разорванности или несообразности в речи; или неологизмы; ж) кататонические расстройства, такие как возбуждение, застывания или восковая гибкость, негативизм, мутизм и ступор; з) «негативные» симптомы, такие как выраженная апатия, бедность речи, сглаженность или неадекватность эмоциональных реакций, что обычно
приводит к социальной отгороженности и снижению социальной продуктивности; должно быть очевидным, что эти признаки не обусловлены депрессией или нейролептической терапией; и) значительное и последовательное качественное изменение поведения, что проявляется утратой интересов, нецеленаправленностью, бездеятельностью, самопоглощенностью и социальной аутизацией9 (курсив мой. - Д. Л.).
Пункт «и» вообще описывает любого, не достаточно конформного человека, причем недостаточно конформного по меркам никак не определенным эксплицированно: на момент госпитализации Летов отказывался иметь место работы с оформлением трудовой книжки, предпочитая заниматься собой, своим внутренним миром, а не общественно полезной (хотя бы с виду) работой. Например, писать стихи или роман «в стол». Тут, несомненно, вспоминаются литераторы первой половины ХХ в., как, например, М.М. Зощенко, который неоднократно подчеркивал свою литературную инако-вость, граничащую с ненормой: «Смиренный автор, - пишет о нем литературовед Г.А. Белая, - подчеркнуто кротко говорит не только о своей неспособности угодить читателю и критику, но и полной невозможности писать, как другие. <...> Сегодня становится ясно, что эти смягченные самим писателем объяснения на самом деле скрывали то, что в 20-е годы было немодно (не "современно") -экзистенциальную проблематику»10.
С одной стороны, для СССР экзистенциальное действительно было чуждым, с другой - мы не знаем, сколько тут литературного кокетства, но очевидно, что подпункт «и» для врача без опыта взаимодействия со средой, где вышеописанное поведение как раз норма, соответствующие особенности будут выглядеть определенным симптомом.
Пункт «з» ненамного конкретнее, так как неадекватной эмоциональной реакцией является, например, философски обусловленная мизантропия, которая, несомненно, приводит к социальной отгороженности. Пункт «е» - неологизмы и несообразности, которые в стихах авангардного поэта (или студента-философа, привыкшего общаться в своей среде) несомненно будут увидены специалистами, часто не следящими за новомодными течениями в литературе и философии, тенденциями той или иной субкультуры, а имеющими некое усредненное «стандартное» образование (опять-таки - мы говорим о среднестатистическом враче-психиатре или клиническом психологе, перегруженном, работающим многажды больше положенного, не имеющем времени тонко разбираться в каждом случае и читать что-то, кроме профессиональной литературы, и не отрицаем, что среди психиатров советского и нынешнего времени
было и есть немало крайне образованных и вдумчивых людей). Что же касается пункта «г», анархизм, например, возвращаясь к случаю Летова, для советского человека, которым является врач, - бре довая идея. Так же как сейчас могут рассматриваться идеи радикальных экологов, специфических философов и деятелей искусства, людей, воспитанных в понятиях других культур.
В последнее время, разумеется, нозологическая единица «вялотекущая шизофрения» не используется в регулярной медицинской практике. В любом современном описании шизофрении, хоть в сугубо нозологических (ведущих свое начало от описаний Э. Крепелина), хоть в феноменологических (восходящих к работам К. Ясперса) описаниях симптомокомплекса тех или иных типов шизофрении, нет лакун, позволяющих излишне вольные трактовки, существуют относительно точные диагностические методики и т. д. Но так как шизоидность является некоторой аллегорией, отсылающей к представлению о болезни в целом, получается неприятное смешение понятийного ряда -в профанном смысле чаще всего шизоида будут представлять как человека очень странного, как «почти шизофреника», он будет казаться одиноким и изолированным в силу своей странности; в научном понимании продвижение не столь велико, Ганнушкин пишет о них так:
Больше всего шизоидов характеризуют следующие особенности: аутистическая оторванность от внешнего, реального мира, отсутствие внутреннего единства и последовательности во всей сумме психики и причудливая парадоксальность эмоциональной жизни и поведения. Они обыкновенно импонируют, как люди странные и непонятные, от которых не знаешь, чего ждать11.
и отдельно выделяет дополнительную группу:
Мечтатели. Это - обыкновенно тонко чувствующие, легко ранимые субъекты, со слабой волей, в силу нежности своей психической организации плохо переносящие грубое прикосновение действительной жизни; столкновения с последней заставляют их съеживаться и уходить в себя, они погружаются в свои мечты и в этих мечтах словно компенсируют себя за испытываемые ими неприятности в реальной жизни. Хрупкость нервной организации роднит мечтателей с астениками, а отрешенность от действительности и аутистическое погружение в мечты не дает возможности провести сколько-нибудь резкую границу между ними и шизоидами12.
Здесь Ганнушкин, на основе описаний которого строится большинство отечественных классификаций и пониманий типов характера, по большому счету просто дополняет Кречмера, оставаясь во власти той же аллегории. Собственно все описания того, что называется «шизоидность», подспудно (и не намеренно) поддерживают wishful thinking о шизофрении, но как бы в норме, искажая концепцию развития черты личности от невротического уровня к более тяжелым формам (как, например, у Н. Мак-Вильямс). Шизоид-ность впитывает в себя концепт одиночества, как странности, аномальности, как симптома. Аутистические интересы, которые ставят во главу угла и Ганнушкин и Личко, также становятся симптомом, и тут образы мудреца и безумца схлопываются, между ними не остается малейшего зазора, и вместе с тем по законам постмодернистского карнавала и за самим символом одиночки-безумца уже не остается конкретики.
Итак, каким образом это работает? Любой ученый или увлеченный наукой молодой человек воспринимается как странный, как тот, от кого ожидается поведение нерда, которого Оксфордский словарь определяет так: 1) глупый или неуважаемый человек, у которого слабо развиты навыки общения или который до скучности поглощен учебой; 2) эксперт в конкретном техническом направлении, полностью посвящающий себя своему делу13. Это довольно точно совпадает со случаем, описанным Личко, на который мы уже ссылались выше, когда юноше, не готовому принять коллективистские практики (например, совместное мытье в бане) и не справляющемуся с травлей в школе, поставили диагноз шизоидной психопатии. Кстати, в качестве аутистического интереса в том случае фигурировало увлечение инженерией. У части нердов также есть диагнозы, но в них нет определенной последовательности, они носят скорее не медицинскую, а социальную функцию, чтобы предохранить молодых людей определенного характера от непереносимых для них воздействий и позволить им нормально функционировать в изменяющихся с огромной скоростью фреймах. Остается вопрос, тип ли это характера, насколько он патологичен (учитывая, что в нерды автоматически записывают всех, сосредоточенных с юности на своих интеллектуальных интересах в ущерб общению, а значит, большинство тех, на ком держатся современные высокие технологии и развитие науки в целом), а также каким образом характер определяет ассоциальность поведения и что считать ассоциальностью, при столь стремительно меняющихся нормах?
Если отходить от концепции Кречмера, которая в свете изменений постмодерна кажется вовсе не способствующей возобновлению
человеческого в человеке и неэффективной, можно предложить отказаться от термина «шизоидность» для описания характера, а соответствующие ей особенности бытия человека трактовать в экзистенциальном ключе. Все авторы, писавшие на тему шизоидного искажения личности/характера, говорят о том, что у таких людей есть проблемы с большими социальными группами, а не с конкретным значимым другим; таким образом, можно предположить, что речь идет именно о проблемах с Бават, и это может стать отправной точкой для нового понимания как феномена одиночества/изоляции в современном мире, так и особенностей определенного типа характера в пространстве постмодерна.
Примечания
1 Гофман И. Анализ фреймов: Эссе об организации повседневного опыта. М.: Ин-т социологии РАН, 2004. C. 82-83.
2 Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-Центр, 1996.
3 Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коледж де Франс в 1975-1976 учебном году. СПб.: Наука, 2005.
4 Про то, как менялась стратегия выборов, их добровольность и связанные с ними переживания, мы писали ранее и, не имея возможности повторяться, с извинениями отсылаем к статье: Литинская Д.Г., Кирилловский И.А. Философия Августина и экзистенциальный выбор современного человека // Вопросы культурологии. 2015. № 3. С. 6-10.
5 Власова О. Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ: История, мыслители, проблемы. М.: Территория будущего, 2010. С. 92-93.
6 Кречмер Э. Строение тела и характер. 2-е изд. М.: Госиздат, 1930.
7 Ясперс К. Общая психопатология М.: Практика, 1997. C. 329.
8 Личко А.Е. Психопатии и акцентуации характера у подростков. 2-е изд., доп. и перераб. Л.: Медицина, 1983.
9 МКБ-10: F2 Шизофрения, шизотипические и бредовые расстройства. [Электронный ресурс] URL: http://psysphera.narod.ru/
10 Белая Г.А. Экзистенциальная проблематика творчества М. Зощенко // Литературное обозрение. 1995. № 1. C. 6.
11 Ганнушкин П.Б. Клиника психопатий: их статика, динамика, систематика. М., 2007. C. 26.
12 Там же. С. 31.
13 Oxford Dictionaries. [Электронный ресурс] URL: http://www.oxforddictionaries. com/definition/english/nerd
