CC BY
99
КОНСТИТУЦИОННЫЙ ВОПРОС В ПОЛИТИЧЕСКИХ ВЗГЛЯДАХ Б.Н. ЧИЧЕРИНА 1870 - начала 1880-х гг.
В.А. Китаев
Kitayev V.A. A constitutional problem in B.N. Chicherin’s political views of the 1870s -early 1880s. The article analyses the reasons of Boris Chicherin’s transition from the constitutional theory to the practical implementation of his views, as well as his project of a political reform in Russia.
Подобно Н.М. Карамзину, признававшемуся, что он в душе республиканец, Б.Н. Чичерин мог с той же мерой искренности говорить о своей никогда не остывавшей приверженности идеалу конституционной монархии. Впрочем, это вовсе не означало, что требование ограничения самодержавия в России постоянно присутствовало в политической программе видного русского либерала. "Примерка" конституции к российским реалиям далеко не всегда заканчивалась признанием своевременности преобразований подобного свойства. Скептицизм в отношении готовности условий для введения представительного порядка не раз посещал Чичерина и был устойчивым элементом его политико-правовых воззрений вплоть до конца 1860-х годов. Следующее десятилетие дает совершенно иную картину. Предлагаемая статья посвящена анализу перемен, происшедших в позиции Чичерина, и выявлению причин, которыми они были вызваны.
Развитие конституционных взглядов Чичерина в 70 - начале 80-х годов пережило несколько подъемов и спадов. Кульминация этого процесса приходится на конец десятилетия. Выражением се стала статья "Конституционный вопрос в России", написанная в 1878 году. Только после смерти ее автора, в 1906 году она была напечатана отдельной брошюрой. Вопрос о степени ее известности в конце 70-х годов остается открытым. В отличие от других письменных выступлений Чичерина она не упоминается в его мемуарах. Не обнаруживаются следы работы над этой статьей в той части неопубликованной переписки автора, которая известна нам на сегодняшний день. Утверждение В.Д. Зорькина о распространении "брошюры" (? - В.К.) сразу же после ее написания не вызывает доверия: он не приводит на этот счет никаких доказательств [1].
Статья запечатлела результат заметного изменения взглядов Чичерина на проблему конституции в России, что заставляет обратиться к ее предыстории. Будучи, как мы уже отметили, принципиальным сторонником конституционной монархии, Чичерин не находил в России начала 60-х годов реальной почвы для политического представительства. И во всесословном, и тем более в дворянском варианте оно, по мнению Чичерина, было преждевременным в условиях демонтажа крепостного строя и могло только "переворотить Россию вверх дном". Наиболее полно его аргументация против любых шагов конституционного свойства была представлена в работе "О народном представительстве" (1866).
Но оказывается, что уже в то время, на которое приходится пик антиконституционной активности Чичерина, он знал, когда сможет протянуть руку своим политическим противникам. Споря со своими московскими приятелями - участниками дворянских конституционных манифестаций первой половины 60-х годов, он говорил им: "Дайте змее съесть одного кролика; когда она его переварит, дайте ей другого. Но если вы ей дадите двух зараз, она лопнет. Со временем, непременно возникнет податной вопрос; тогда я буду с вами" [2]. Итак, считая невозможным одновременное проведение крестьянской и конституционной реформ, Чичерин видел неизбежность последней, как только самодержавие подойдет к решению податного вопроса.
В июне 1870 года правительство инициировало обсуждение земствами проекта податной реформы. "При обсуждении податного проекта в земских комиссиях, -отмечает В.Г. Чернуха, - всплыл сразу же политический аспект всесословного подоходного налога, предложения о котором выдвигались земствами повсеместно. Это были рассуждения о политической компенсации дворянству за лишение его права
податной неприкосновенности, о необходимости общественного контроля за расходованием государственных средств и привлечения земства к разработке законодательства о налоговой реформе" [3].
Чичерин сразу же ухватился за политический аспект предстоящей реформы налогообложения. Вместе с докладом Тамбовской земской комиссии в Петербург ушло написанное Чичериным особое мнение. В нем, в частности, говорилось: "Пока подати в государстве лежат на одних низших сословиях, обложению есть пределы, установленные самою природою вещей. С низших сословий нельзя брать более того, что может платить бедный. Но как скоро податью облагаются зажиточные классы, этот предел исчезает. Тогда нужны гарантии другого рода. Они могут состоять только в устройстве податной системы на тех началах, которые положены в земских учреждениях. Низшие сословия безропотно несут все налагаемые на них тяжести, потому что они в одиночестве к государственной самодеятельности неспособны. Но как скоро податью облагаются высшие сословия, так естественно в них пробуждается желание знать, что и зачем они платят, и самим участвовать в распоряжении своими сборами. Вся история доказывает, что эти два вопроса неразрывно связаны друг с другом. Везде, где высшие сословия устранялись от участия в обсуждении податей, там они, вместе с тем, освобождались от платежа. И, наоборот, всеобщая податная обязанность непосредственно влекла за собою и право" [2, с. 39]. Итак, утрата дворянством податной неприкосновенности должна была компенсироваться приобретением политических прав, участием в конституционном представительстве.
Приехав после заседаний Тамбовского губернского собрания в Москву, Чичерин обнаружил, что тамошняя земская комиссия взяла неприемлемое для него направление. Москвичи, по его словам, находились под сильным влиянием славянофилов, "били прямо на подчинение всех сословий податному бремени, без всяких гарантий" и пролагали таким образом путь к "худшему образу правления" - демократическому цезаризму. Чичерин без видимого успеха отстаивал свою точку зрения перед представителями земств, которые съехались в Москву для обсуждения податного вопроса. Подавляющее большинство московского совещания, на котором председательствовал славянофил Ю.Ф. Самарин, предпочло поставить принцип
справедливости выше политических гарантий и не обсуждать вопрос о последних. В воспоминаниях Чичерина есть очень выразительный эпизод, относящийся ко времени московских прений. Мемуарист пишет: <<После обеда мы с Голохвастовым вышли вместе, взяли извозчика и поехали в заседание. <...> Я ему заметил: "вся конституционная партия в России садит на этих дрожках">> [2, с. 40-41].
В своих воспоминаниях Чичерин утверждает, что он не требовал конституции, а только указывал на связь податного вопроса с конституционным [6]. Но те, кто слышал Чичерина зимой 1870 - 1871, воспринимали его позицию как безусловно конституционалистскую. "Если Москва была всегда центром оппозиции, - записал в своем дневнике в январе 1871 года Е.М. Феоктистов, - то теперь оппозиционный дух усилился до крайних размеров. Даже Борис Чичерин, яростный проповедник административной централизации и правительственной опеки, круто повернул в другую сторону. Он теперь только и кричит что о необходимости конституции для России, и так как про него кто-то весьма метко выразился, что он, как лошадь в шорах, видит только перед собою и ничего ни направо, ни налево, то он не допускает ни малейших возражений против своей мысли" [3, с. 216].
Поддавшись уговорам П.Ф. Самарина, Чичерин написал статью о конституционном вопросе в России. Самарин обещал напечатать ее за границей, но не сдержал своего слова. Такой поворот дела не очень расстроил Чичерина, ибо он успел уже убедиться в бесполезности возбуждения вопроса о введении представительства. Эта бесполезность стала еще более очевидной, как только "податная реформа канула в воду". Столкнувшись с равнодушием московского дворянства к политическим гарантиям перед лицом податной реформы, Чичерин получил для себя еще одно доказательство несерьезности его конституционных демонстраций, последовавших сразу же за освобождением крестьян.
Введение всеобщей воинской повинности, ставшее очередным шагом на пути ликвидации дворянских льгот, заставило Чичерина еще раз подумать о желательности замены "исторически укоренившейся свободы" политическими правами. Но острую потребность обстоятельно проаргументировать необходимость перехода к представительному правлению он ощутил тогда, когда на нерадостное настроение в связи с окончанием войны с
Турцией наложились впечатления от оправдательного приговора Вере Засулич. Экономические и финансовые трудности, усугубленные войной, были настолько серьезны, а морально состояние общества и власти вызывало такую большую тревогу, что только политическая свобода могла предотвратить надвигавшуюся катастрофу. С этой мыслью Чичерин писал статью "Конституционный вопрос в России".
Как и на рубеже 60 - 70-х годов, Чичерин напрямую связал между собою вопрос
о конституции с вопросом податной реформы. "Коренное преобразование налогов" казалось теперь неотвратимым - только таким образом Россия могла поправить свое финансовое положение. Уничтожая привилегированное сословие, то есть дворянство, реформа открывала два пути: либо к демократическому цезаризму, либо к конституционному порядку. Если дворянство не хочет установления демократического равенства, то оно должно "примкнуть к знамени конституционной монархии". Чичерин не пытался затушевывать мысль, что только с помощью конституции дворянству удастся избежать полного уравнения с другими сословиями. Он писал: "<...> Справедливость не требует, чтобы те, которые носят в себе сознание свободы и права, которые в состоянии думать и говорить, подчинялись налагаемым на них тяжестям на одинаковом основании с теми, которые не способны ни к тому, ни к другому. <...> Русское дворянство не вправе кинуть через борт свои исторические предания, с тем, чтобы пуститься в безбрежный океан необразованной и неустроенной демократии" [4]. Выдвигая вперед дворянские интересы в деле финансового законодательства, Чичерин в то же время отмечал, что они сливаются здесь с интересами других сословий: "никто не желает, чтобы его карман опустошался без его спросу".
В неменьшей степени, чем дворянству, представительный порядок нужен был верховной власти. Только конституция даст ей возможность "выйти из своего уединенного положения, из той обманчивой атмосферы, которою она окружена" [4, с. 26]. Конституционный строй, кроме того, создавал бы среду, которая необходима для формирования новых "государственных людей". Они должны были прийти на смену высшей бюрократии и высшей аристократии, неспособных к плодотворной государственной деятельности. Ограничение самодержавия обещало прекращение политики "усиленной инквизиции", которая не
ослабила, а, наоборот, усилила революционную пропаганду.
Политических перемен требовало и состояние русского общества. Оно, отмечал Чичерин, утратило просвещенность, "целиком погрязло в мелких интересах". "Вывести из этой низменной атмосферы, поднять его на новую умственную и нравственную высоту можно, только поставив перед ним более широкие и возвышенные задачи <...>" [4, с. 29]. Все эти весомые доводы в пользу конституции не резюмировались однако требованием ее немедленного введения. Чичерин отваживался пока лишь на постановку проблемы, так как не видел главного условия для ее формированного решения - готовности русского общества к самостоятельному решению касавшихся его вопросов. Требовалась приготовительная школа, и такой школой, по его мнению, должно было послужить "приобщение выборных от губернских земских собраний к Государственному совету и публичность заседаний последнего". Сколь долго могла длиться эта "школа", Чичерин не уточнял. Твердо он был убежден лишь в одном: присоединение земских депутатов к Государственному совету - это только переходная мера, вслед за которой должно установиться "настоящее представительство".
Чичерин вернулся к теме конституции через три года в статье "Задачи нового царствования". Но сделал он это вовсе не для того, чтобы усилить прежнюю аргументацию в пользу ограничения самодержавия. Ситуация, возникшая после 1 марта 1881 года, требовала уже не продолжения словопрений о "довершении здания", а решительного отказа от них. "Теперь всякое ограничение власти было бы гибельно", - писал он [5]. Чичерин давал понять, что не повторил бы многого из того, что было им сказано в 1878 году, и энергично отмежевывался от "ходячей либеральной программы, с которой носятся известного разряда русские журналы и их поклонники". Время спокойного движения в направлении к конституции прошло "как мимолетная тень", и оппозиция под флагом политической свободы могла вести в настоящий момент только к "усилению разлагающих элементов общества", в то время как требовалось совершенно иное -"дать перевес элементам скрепляющим".
Однако в интересах усиления власти, укрепления ее союза с обществом следовало все-таки "сделать шаги в либеральном смысле". Чичерин повторил уже известное нам предложение о введении элементов
представительства в Государственный совет. Только если раньше речь шла о "приобщении" выборных от губернских земских собраний, то теперь предлагалось включение в состав Государственного совета по одному депутату от дворянства и по два от земства каждой губернии.
Чичерин надеялся, что в таком составе представительство будет иметь больше шансов не поддаться "веющему в столице либеральному ветру". Создание подобного законосовещательного органа могла удовлетворить одновременно и консерваторов и либералов. "Последним, - писал Чичерин, - дорога форма как выражение зарождающейся политической свободы; первые же убеждены, что в эту форму земля вольет здоровое содержание. Рассеянные и разобщенные ныне охранительные силы страны найдут себе средоточие и приобретут подобающий им вес" [5, с. 118].
Опасений, что реформированный таким образом Государственный совет превратится в парламент, быть не могло. Такую метаморфозу в состоянии предотвратить "твердое правительство". Русское общество, наконец, "менее, нежели когда-либо, расположено требовать себе прав": "оно напугано явлениями социализма и готово столпиться вокруг всякого правительства, которое даст ему защиту". Перспектива российской конституции не казалась Чичерину такой определенной, как три года назад. Движение к политической свободе полностью зависело от верховной власти. Она могла дать ему толчок, если увидит в этом общественную потребность.
Показательно, что и в "Задачах нового царствования" Чичерин не забывал об интересах дворянства, увязывая опять-таки конституционный и податной вопросы. Логика его рассуждений была такова: если новая политическая ситуация делала неуместными всякие разговоры о конституции, то не следовало возбуждать дворянство как наиболее зрелую в политическом отношении силу шагами, ведущими к уравнению податей.
Оппонируя программе реформ М.Т. Ло-рис-Мсликова справа, Чичерин в то же время не мог не признать "разумности и дельности" его проекта присоединения выборных к Государственному совету. Но говорить о полном совпадении их позиций по этому вопросу не приходится. В то время как Лорис-Меликов предполагал включение в состав Государственного совета от 10 до 15 представителей от общественных учреждений, не уточняя, каким образом они должны были призываться в
государственный совет, по назначению или по выбору, чичеринский вариант земско-дворянского представительства далеко превосходил его в количественном отношении и определял выборность как единственно возможный способ его формирования.
Чичерин признавался в воспоминаниях, что ничего не ведал о "конституционных" намерениях Лорис-Меликова. Тем не менее он позволил себе тут же ретроспективно критиковать министра внутренних дело за то, что он после убийства Александра II хотя бы на некоторое время не отказался от идеи представительства. "Проводить подобную меру в эту минуту, когда новый царь не успел еще опомниться от потрясающих впечатлений, когда и обществу надо было время одуматься, возбуждать вопрос, не подготовив заранее почвы, было крайне опрометчиво. Это значило излишнею торопливостью и неуместною настойчивостью компрометировать все дело", -писал он [2, с. 121-122]. Но этот упрек автор "Задач нового царствования" мог адресовать одновременно и самому себе.
Несмотря на падение Лорис-Меликова и значительное ослабление правительственного "конституционализма" после
1 марта 1881 года, надежда на то, что власть не сможет выйти из кризиса без введения представительства в том или ином виде, еще существовала. Вступая в должность московского городского головы, Чичерин говорил 26 января 1882 года: "И придет время, когда само правительство, видя в нас не элементы брожения, а охрану порядка, почувствует потребность расширить тесный круг местного самоуправления и ввести общественное начало в общий строй русской государственной жизни" [2, с. 173]. Попытка нового министра внутренних дел Н.П. Игнатьева созвать Зсмский собор вписывалась в эти ожидания. 16 июня 1882 года, уже после его отставки, Чичерин не без иронии писал А.В. Станкевичу: "Представьте, что Игнатьев сочинил Земский собор в виде ка-кого-то фокуса, из которого можно было сделать все что угодно. В каждом кармане имелся особенный аппарат: хотите - будет служить только для установления, хотите -будет обсуждать местные учреждения; а в третьем кармане имелся манифест, ссылающийся на древний собор" ]6]. Чичерин воспринял рассказ Победоносцева об истории падения Игнатьева как "чистую комедию" и нисколько не сожалел, что "фокус" с собором не прошел, а фокусник "кувырнулся". Но его притягивала загадка
происходившего за кулисами власти. Видно, что ожиданиям уступок в конституционном духе еще не пришел конец.
Последний в 80-е годы публичный призыв Чичерина к верховной власти опереться на "единение земских людей" в борьбе против врагов общественного порядка прозвучал в его речи на обеде городских голов 16 мая 1883 года по случаю коронационных торжеств в Москве. "Мы не становимся в оппозиционное отношение к правительству, - говорил он, - мы не требуем себе прав. Мы спокойно ожидаем, когда сама власть признает наше содействие; но когда этот зов последует, он не должен застигнуть нас врасплох: мы должны быть готовы. И мы можем быть уверены, <...> что пора этого зова не слишком отдаленная" [2, с. 236]. Чичерин отводил от себя подозрения в конституционализме и оппозиционности, которые и привели к его отставке с поста московского городского головы, и был, как ему казалось, с формальной точки зрения неуязвим. Но произнесенная им речь вполне могла подогревать конституционные ожидания в обществе, а в мнении таких "государственных людей", как К.П. Победоносцев и Д.А. Толстой, он еще более укрепил репутацию либерала, сколько бы ни говорил об усилении охранительных начал в обществе. Особое предубеждение министра внутренних дел против Чичерина не составляло тайны [7].
Подводя итоги 1883 года, Чичерин писал А.В. Станкевичу: "Чем долее пребываю в настоящем блаженном состоянии, тем более доволен для себя лично своею отставкою. Моя общественная деятельность была совершенно достаточна для того, чтобы завоевать мне известное мнение в общественных рядах; но если мне предстоит еще дальнейшая работа, то мне необходимо отдохнуть. Я не вьючная лошадь. А что она предстоит, в этом я не сомневаюсь. Не верю в прочность нынешнего порядка вещей. Убийство Судейкина доказывает, что, несмотря на временное затишье, зло не искоренено. А нынешние люди с ним не в состоянии справиться. Волею или неволею придется прибегнуть к более широкому призыву" [6, л. 84-84 об]. Слова о "более широком призыве" можно воспринимать как выражение надежды и на собственное возвращение к общественно-политической деятельности, и на появление нового поприща для нее в виде законосовещательного представительства. Но ни одного, ни другого Чичерину не суждено было дождаться.
Итак, уже на рубеже 60 - 70-х годов Чичерин отказался от своего прежнего убеждения о несвоевременности конституционных преобразований в России и в период кризиса самодержавия решительно отстаивал перед властью идею законосовещательного представительства. Этот сдвиг был связан с глубинными изменениями в политическом мышлении Чичерина. Он сам объяснил их смысл во вступлении к работе "Собственность и государство". "<...> Двадцать пять лет тому, в России и на Западе, общее направление умов было враждебно государству, - писал Чичерин. -Все должно было исходить из свободного движения общественных сил. Всякое вмешательство государства отвергалось, как беззаконие и тирания. О централизации, даже в самых умеренных размерах, не смели и заикнуться; регламентация считалась преступлением. В значительных журналах ученые люди серьезно утверждали, что государство имеет право сказать: не трогай, но не имеет права сказать: давай. В то время, о котором нынешнее поколение уже не помнит, приходилось доказывать, что государство есть что-нибудь; надобно было восставать против безграничного развития индивидуализма. И на это, по крайней мерс в России, требовалась некоторая доля смелости: надобно было идти на то, чтобы прослыть государственником, казенным публицистом, отсталым человеком. В настоящее время движение пошло вспять; теперь приходится, наоборот, доказывать, что государство не все, и что индивидуализм имеет свою, законно принадлежащую ему сферу, в которую государство не вправе вторгаться; приходится бороться с обратным течением, опять же под опасением прослыть за отсталого человека. Ныне над самим государством воздвиглось новое чудовище, общество, которое прежде считалось совокупностью свободных сил, но теперь является каким-то таинственным лицом, все направляющим к своим собственным целям и не допускающим никакого самостоятельного проявления жизни. В сущности, это тоже государство, только под другим названием и с гораздо более обширным ведомством. От этого Молоха, которому так называемые передовые мыслители готовы все принести в жертву, приходится оберегать самое драгоценное достояние человечества - свободу и все, что связано с свободой" [8].
Как явствует из этих слов, система взглядов Чичерина пережила в 60 - 70-е годы эволюцию, результатом которой стало еще более полное выявление их либераль-
ной природы. Переход от государствен ни-чества к защите индивидуальной свободы не замедлил сказаться на содержании по-литико-правовых представлений Чичерина. Эти изменения отразились в работе "Собственность и государство", вышедшей в 1882 - 1883 годы.
Оставаясь приверженцем политической свободы, Чичерин более четко акцентировал теперь мысль, что не она, а гражданская свобода является конечной целью либеральных стремлений. "Политическая свобода, - подчеркивал он, - может быть не заменою, а лишь гарантиею и восполнением свободы личной" [9]. Эта позиция нацеливалась своим острием против социалистов и "полусоциалистов", стремящихся, как полагал Чичерин, к стеснению гражданской и расширению политической свободы.
В своем труде "О народном представительстве" (1866) Чичерин рассматривал средние классы как социальную базу и самый существенный элемент парламентского порядка. В начале 80-х годов он заметно корректирует эту точку зрения, не находя уже в третьем сословии многих качеств, которые необходимы для политической деятельности. Средние классы, по его мнению, обладают гораздо меньшим политическим смыслом, чем аристократия. Еще одним их недостатком было то, что они "слишком склонны предаваться одностороннему и отрицательному либерализму, вести оппозицию, вместо того чтобы поддерживать власть". "Как же скоро промышленный порядок подвергается малейшей опасности, - продолжал он, - так они охотно готовы отдать все свои права в руки неограниченного правительства <...>" [9, с. 329]. Чичерин находил, кроме того, что средние классы "несравненно рассып-чатее и подвижнее, нежели аристократия". Из всех этих наблюдений негативного свойства следовал один вывод: для того чтобы проникнуться государственными требованиями, буржуазии необходимо пройти практическую школу под руководством аристократии.
Самую большую опасность для "политически несозревших" обществ (а к числу их, несомненно, относилась Россия) представляли силы социализма, выступавшие под флагом "чистой демократии". "Когда государственная власть, - писал Чичерин, -находится в руках неимущих, нужно много нравственной силы и высокое развитие, чтобы не пытаться обратить ее в орудие собственного обогащения" [10]. Будучи обращенной в такое орудие, она становит-
ся "самым ужасным деспотизмом". В социалистической демократии "всеобщее рабство соединяется с полновластием толпы". Опасность того, что социализм оседлает незрелую демократию, заставляла Чичерина не спешить с требованиями в последовательно демократическом духе, хотя он и считал республиканское правление "окончательною формою, к которой рано или поздно должны придти все развивающиеся народы". Слова Чичерина "мы с Вами не демократы", которые были адресованы А.В. Станкевичу, скорее всего относились к этой особенности политических воззрений одного и другого.
Противостоять силам социализма можно было, только опираясь на политическую мудрость аристократии. Поэтому "при занимающихся свободных учреждениях" цензовая конституция, считал Чичерин, была вполне уместна. Столь же естественным выглядело и двухпалатное представительство. В верхней палате должен был присутствовать "двоякий элемент": высшие государственные советники и крупное землевладение. Нижняя палата давала место демократическому началу, которое воплощали собою средние классы, но ни в коем случае не толпа. Конструируя эту модель парламента, Чичерин не питал никаких иллюзий о скором водворении в России конституционного строя. Наличия землевладельческой аристократии и набиравшей силу буржуазии было, с его точки зрения, недостаточно для полноценного представительного правления. Оно предполагало еще одно немаловажное условие - существование "крепких и проникнутых государственных духом партий, способных стать во главе управления". Чичерин не брал на себя смелость прогнозировать их появление в России.
Отметим в заключение, что на исходе 60-х годов чичеринский конституционализм утратил статус сугубо теоретического предпочтения и стал одним из элементов его политической программы. Проблема конституционного переустройства России актуализировалась для него дважды -на рубеже 60 - 70-х и в конце 70 - начале 80-х годов. В первом случае требование конституции стало реакцией на усиление, как казалось Чичерину, тенденций демократического цезаризма в политике самодержавия, вставшего перед необходимостью ликвидировать податную неприкосновенность дворянства. Во втором -начало движения к конституции рассматривалось им в качестве единственного средства выхода из кризиса, в котором
оказались власть и общество. Во второй половине 70-х годов исходной точкой процесса превращения самодержавия в конституционную монархию было для Чичерина законосовещательное представительство, формировавшееся из членов Государственного совета и земских депутатов. После 1 марта 1881 года Чичерин счел необходимым усилить в нем присутствие дворянства, что должно было, по его замыслу, придать представительству охранительный характер.
В конституционализме Чичерина 70 -начала 80-х годов преодолевалось характерное для его взглядов эпохи "шестидесятых годов" государствен ниче-ство. Эта ревизия прежних симпатий к системе административной централизации, которая вела к более полному вскрытию либеральной природы его взглядов, была ответом как на "домашние" угрозы дворянству со стороны правительства и радикалов, так и на усиление демократических и социалистических тенденций в обще-ствснно-полити-ческой жизни Западной Европы. Противовесом силам демократии и социализма являлся и аристократизм Чичерина, отчетливо проступающий в его "идеальной" модели двухпалатного парламента.
Отказ от скепсиса в отношении идеи политической реформы был важной вехой в развитии политических взглядов Чичерина. Однако в сравнении с проектами, выдвинутыми в 60 - 70-е годы представителями правительственного "конституционализма" (подробнее о правительственном "конституционализме 60 - начала
80-х годов XIX века см. (3, с. 15-135]), практическая, подлежащая немедленному осуществлению часть его предложений не отличалась ни новизной, ни смелостью. С его стороны это была всего-навсего поддержка возможных инициатив "сверху". Примечательно, что прекращение линии правительственного "конституционализма", последовавшее за гибелью Александра II, надолго обессмыслило для Чичерина какие-либо заявления конституционного свойства. Только к самому концу XIX века он снова убедится в необходимости публично поставить вопрос об ограничении самодержавия.
1. Зорькин В.Д. Чичерин. М., 1984. С. 85.
2. Воспоминания Б.Н. Чичерина. Земство и Московская дума. М., 1934. С. 39.
3. Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х гг. XIX в. Л., 1978. С. 214.
4. Чичерин Б.Н. Конституционный вопрос в России. Рукопись 1878 года. СПб., 1906. С. 20.
5. Победоносцев К. П. и его корреспонденты. Письма и записки. Т. 1. М.; Пг., 1923. С. 113.
6. ОР РГБ. Ф. 334 (Чичерины). Карт. 8. Ед. хр. 2. Л. 67 об.-68.
7. Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. 1883-1886. М., 1966. С. 65, 144.
8. Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. 1. М., 1882. С. Х1Х-ХХ.
9. Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Ч. 2. М., 1883. С. 305.
10. Чичерин Б.Н. Немецкие социалисты. Карл Маркс // Сборник государственных знаний. Т. VI. СПб., 1878. С. 38.
АНТИСЕМИТИЗМ: ОПЫТ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ
И.И. Анисимова
Anisimova I.I. Anti-Semitism: An attempt at conceptualising. The article looks at problems related to the theoretical description of the anti-Semitic complex. It also analyses the semantic situation, terminological preferences and conceptual attempts in philosophy, economics, psychology and sociology and discusses the possibility of integrating different approaches in the context of modem sociologcal research programmes.
Дамский аргумент. Строгие методологи и осведомленные эксперты от науки говорят, что женская логика не существует. Логики нет, а то, что логикой именуют, есть нечто среднее между психологической игрой и феноменологией глупости. Жен-
щины, кстати, тоже не существует. Об этом информировал широкую аудиторию Ж. Лакан в одном из своих телеинтервью [1]. Ничего такого заслуживающего внимания и конкурентоспособного по отношению к "мужской логике" нет, а "дамский
