CC BY
22РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 4 (11) 2022
О.Л. Фетисенко
Константин Леонтьев и русская литература середины XIX в.: два историко-литературных сюжета
УДК 1(470)(091)+821.161.1.09
DOI 10.47132/2588-0276_2022_4_97
EDN RMCWCP
Аннотация: Писатель, мыслитель и публицист К. Н. Леонтьев хорошо известен также и как литературный критик, введший, в частности, впервые понятие «прием». Однако если его критические статьи и рецензии уже неоднократно становились предметом изучения, то этого нельзя сказать о «литературоведческих» суждениях, разбросанных в публицистических статьях, письмах и даже художественных произведениях. В статье рассматриваются ранее не привлекавшие внимание исследователей сюжеты, связанные с восприятием Леонтьевым русской литературы его времени. Работа состоит из двух частей, для каждой из которых центральной является проблема писательского образа, будь то критики-радикалы или приверженцы «чистого искусства». Автор показывает, как менялось с течением времени отношение Леонтьева к его современникам и какое отражение это находило в его собственном творчестве.
Ключевые слова: К. Н. Леонтьев, русская литература, история философии, публицистика, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Некрасов, А. Н. Майков, А. А. Фет.
Об авторе: Ольга Леонидовна Фетисенко
Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы
(Пушкинский Дом) Российской академии наук.
E-mail: [email protected]
ORCID: https://orcid.org/0000-002-5670-2656
Для цитирования: Фетисенко О.Л. Константин Леонтьев и русская литература середины XIX в.:
два историко-литературных сюжета // Русско-Византийский вестник. 2022. №4 (11). С. 97-109.
RUSSIAN-BYZANTINE HERALD
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 4 (11) 2022
Olga L. Fetisenko
Konstantin Leontiev and Russian Literature of the Middle of the 19th Century: Two Historical-Literary Plots
UDC 1(470)(091)+821.161.1.09 DOI 10.47132/2588-0276_2022_4_97 EDN RMCWCP
Abstract: The writer, thinker and publicist Konstantin Leontiev (1831-1891) is also well known as a literary critic, who introduced, in particular, the concept of "device". His critical articles have been studied in sufficient detail, but this usually does not take into account literary opinions scattered throughout his journalistic articles, letters, and even works of art. The article deals with plots that previously did not attract the attention of researchers and are related to Leontiev's perception of Russian literature of his time. The work consists of two parts, for each of which the problem of the writer's image is central, whether they are radical critics or adherents of "pure art". The author shows how Leontiev's attitude towards his contemporaries changed over time and how this was reflected in his own work.
Keywords: K. N. Leontiev, Russian literature, philosophy, literary criticism, N. A. Dobro-liubov, N. G. Chernyshevsky, N. A. Nekrasov, A. N. Maikov, A. A. Fet.
About the author Olga Leonidovna Fetisenko
DSc in Philology, Leading Research Fellow, Institute of Russian Literature (Pushkin House) of the Russian
Academy of Sciences.
E-mail: [email protected]
ORCID: https://orcid.org/0000-002-5670-2656
For citation: Fetisenko O. L. Konstantin Leontiev and Russian Literature of the Middle of the 19th Centure. Russian-Byzantine Herald, 2022, no. 4 (11), pp. 97-109.
Тема «К. Н. Леонтьев как литературный критик» подробно разработана исследователями. Достаточно напомнить хотя бы классические работы С. Г. Бочарова, вошедшие в его сборник «Сюжеты русской литературы»1. Теоретическим аспектам и генезису леонтьевских эстетических представлений значительное внимание уделяется в книге В. А. Котельникова2. Появились и посвященные литературно-критической деятельности Леонтьева диссертации3. Отдельными научными сюжетами с богатой литературой вопроса стали темы «Леонтьев и Достоевский», «Леонтьев и Л. Н. Толстой», рассматриваемые в том числе и в литературоведческом ракурсе4. Уже достаточно хорошо изучены тема «Леонтьев и Афанасий Фет», «Леонтьев-критик о Фете»5. Реже исследователи обращаются к теме литературных связей Леонтьева с менее известными писателями-современниками6. Однако есть еще множество «пропущенных» научных сюжетов, позволяющих дополнить ответ на некогда поставленный Ю. П. Иваском вопрос: «Что Леонтьев чтил, ценил, любил?»7, и, следует добавить: «что и почему он не любил». Два предлагаемых ниже очерка посвящены нескольким авторам из круга чтения Леонтьева и тому, как его читательские впечатления находили отражение в его собственных произведениях, в том числе художественных.
Добролюбов и Чернышевский в произведениях и письмах К. Н. Леонтьева
Служа в 1880-е гг. цензором, Леонтьев стяжал репутацию «московского Торкве-мады»8, что было немудрено, если учитывать его презрительное отношение к либерализму и его «столпам». Большинство приверженцев идеала «пошлого равенства»9 вызывало у него отвращение своей, как ему представлялось, расчетливостью и умением примениться к духу времени и обстоятельствам. В одном из поздних писем чувство Леонтьева выражено афористично: «...у меня все эти Стасюлевичи, Спасови-чи и Бильбасовы — даже бы и не доехали до Камчатки.» (12, 1, 12). Прямых радикалов он, напротив, ценил, они были его «любимыми противниками», были ему чем-то
1 Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 263-397.
2 Котельников В.А. Константин Леонтьев. СПб., 2017 (Сер. «Мыслители прошлого).
3 Виноградов А.А. К.Н. Леонтьев: литературно-критическая позиция: Дисс. ... канд. филол. наук. Кострома, 2006; Славин И. К. Литературно-критическая деятельность К. Н. Леонтьева: Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2004.
4 См., например: Посадская О.А. Творческий диалог Л. Н. Толстого и К. Н. Леонтьева. Проблема общности и своеобразия: Дисс. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2007.
5 Бочаров С.Г. Заметки к теме «Леонтьев и Фет» // Его же. Сюжеты русской литературы. С. 322340 (в обновленной редакции: Бочаров С. Г. Филологические сюжеты. М., 2007. С.312-327); Добряков С. В. Незамеченный спор: К. Леонтьев и А. Фет: к истории взаимоотношений // А.А. Фет и русская литература. XVII Фетовские чтения: Материалы Всеросс. науч. конф. ... (Курск, 27-29 июня 2002 г.). Курск, 2003. С.239-256; Фетисенко О. Л. 1) [Вступ. ст. к публ.:] Письма К.Н. Леонтьева к А. А. Фету (1883-1891) // А. А. Фет: Материалы и исслед. М.; СПб., 2010. Вып. 1. С. 236-246; 2) «Геп-тастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики. СПб., 2012. С. 352-363 (подгл. «Вечера на Плющихе и письма в Воробьевку: Леонтьев и Афанасий Фет»).
6 См.: Котельников В.А. «Имеет достоинство историческое» (К.Н. Леонтьев и Б.М. Марке-вич) // Словесность и история. 2021. № 4. С. 157-166; Фетисенко О.Л. «Гептастилисты». С. 340-352 (подгл. «Леонтьев и круг "Русского вестника"»).
7 Иваск Ю. Что Леонтьев чтил, ценил, любил // Вестник РСХД. 1977. № IV (123). С. 175-181.
8 См. об этом: Фетисенко О. Л. 1) Константин Леонтьев — цензируемый и цензирующий // Цензура в России: история и современность: Сб. науч. тр. СПб., 2011. Вып. 5. С. 158-169; 2) Константин Леонтьев на коронной и частной службе // Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. Т. 10, кн. 2. СПб., 2017. С. 375-376.
9 ЛеонтьевК.Н. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. [19 кн.] / Подгот. текста и коммент. В.А. Котельникова и О. Л. Фетисенко. СПб., 2000. Т. 2. С. 151. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома (при необходимости — книги) и страницы. Курсивы в цитатах везде принадлежат авторам приводимых фрагментов.
симпатичны в отличие от «мирного» и «умеренного» либерального большинства. Между прочим, примерно так же из семьи славянских народов он выделял поляков: это наши «любимые враги», которые не дают России заснуть, их вражда побуждает нас к деятельности10.
Признавая в главных революционных идеологах «чистое пламя любви и человечности» (2, 15), Леонтьев тем не менее подчеркивал, что и радикализм может стать по-своему казенным. Позднее в одной из его статей появится выражение «казенный демократ» (9, 130). Сравнительно немногочисленные упоминания Н.А. Добролюбова и Н. Г. Чернышевского в леонтьевских произведениях разного жанра и в письмах позволяют понять, как формировалось такое отношение к идеологическим противникам.
В конце декабря 1860 г. Леонтьев, оставив службу домашним врачом в имении барона Д. Г. Розена в Арзамасском уезде, переехал в Петербург. Он поселился у своего старшего брата Владимира, довольно известного публициста11, через которого приобрел знакомства и в умеренно-либеральных, и в демократически-радикальных кругах. Брат подыскал ему работу переводчика и компилятора для научно-популярных изданий Товарищества «Общественная польза». Константин Николаевич и сам тогда не прочь служить «общественной пользе». В уста одного персонажа, прототипом которого был он сам, он впоследствии вложит слова: «Насилие, рабство, деспотизм, сила привилегий, — вот мои враги» (5, 11). Однако следующий, богатый революционными потрясениями, год стал для Леонтьева рубежным, ускорив и без того назревавший в его убеждениях поворот к консерватизму12.
Уже в 1861 г. Леонтьев разрывает отношения с сотрудником «Современника» Игнатием Пиотровским, с которым некоторое время приятельствовал. Непосредственным поводом к этому разрыву послужили «эстетические разногласия» в представлениях собеседников о будущем идеальном устройстве общества. Впоследствии Константин Николаевич и память брата не пощадил, через 5 лет после его смерти вспоминая в одной из статей газету «Современное слово», соредактором которой был Владимир Леонтьев, назвал ее одним из «неопрятных шакалов», поднимавших «радикальный вой и визг» по знакам, подаваемым Добролюбовым и Чернышевским из «Современника» (7, 1, 445).
Леонтьев полагал, что «плоскому идеалу всеобщего равенства» (12, 3, 280) нужно противопоставить не иную идеологическую систему, которая так же неизбежно будет односторонней, но саму жизнь, с ее противоречиями, разнообразием и пышным цветением. В этой мысли он сходился с почвенником Ап. А. Григорьевым. Односторонность Леонтьеву вообще была не свойственна. Уже в молодости он с равным интересом читал статьи Григорьева в «Москвитянине» и конспектировал статьи Т. Н. Грановского из «Современника». Известно его воспоминание о том, как он читал в Крыму «Очерки гоголевского периода русской литературы» Чернышевского13. Такую же разносторонность кругозора (что не равно «всеядности») он привил своей племяннице Маше (дочери В. Н. Леонтьева), наставником которой был в ее 12-15-летнем возрасте14.
10 См.: Фетисенко О.Л. Константин Леонтьев: «Турецкий игумен» в славянском монастыре // Христианство и русская литература: Взаимодействие этнокультурных и религиозно-этических традиций в русской мысли и литературе / Отв. ред. В. А. Котельников, О. Л. Фетисенко. СПб., 2010. Сб. 6. С. 180-181.
11 См. о нем: Фетисенко О. Л. Братья Константин и Владимир Леонтьевы в изданиях А. А. Кра-евского // История отечественной культуры в архивных документах: Сб. ст. Вып. 1. СПб., 2020. С. 46-57.
12 См. подробнее: Хатунцев С.В. Константин Леонтьев: Интеллектуальная биография. 18501874 гг. СПб., 2007.
13 См.: 6, 1, 120.
14 Отправившись в конце 1863 г. на дипломатическую службу в Турецкую империю, через племянницу Леонтьев изредка получал известия о петербургских нигилистах. М. В. Леонтьева сообщала, напр., о том, как Чернышевского везли на гражданскую казнь мимо дома на Литейном, где жили Леонтьевы: «...народу была тьма <...> Это такое тяжелое впечатление произвело на меня, хоть я и не сочувствую ему, что я целый день была не своя. <...> Теперь
На редкость хорошее знакомство со статьями Добролюбова и Чернышевского обнаруживается у Леонтьева в самых неожиданных местах. Причем это касается не только их «классических» работ о «Накануне», об «Обломове» и т.п. Например, в статье «Как надо понимать сближение с народом?» (1880, отдельное издание — 1881) Леонтьев делает отсылку к статье Добролюбова «Из Турина» (1861), которая, как видим, сохранилась в его памяти на десятилетия: «.Добролюбов очень удачно осмеивал западные "говорильни". В этом необходимо Добролюбову отдать справедливость» (7, 2, 164). И такое «отдание справедливости» встречается у Леонтьева не раз.
Леонтьев явно солидарен с описываемой им позицией Ап. Григорьева: «Идеал Добролюбова и его друзей не мог не быть ненавистен ему; — но оттого, что сокол высиживает куриные яйца, сокол не перестает быть смелой и ловкой птицей; — и Григорьев уважал Добролюбова как лицо и деятеля» (6, 1, 16). Видимо, в те несколько встреч, что были у Леонтьева с Григорьевым в 1863 г., у них заходила речь и о критиках из «Современника».
В июне того же 1863 г. в письме к Н. Н. Страхову Леонтьев упоминал о своей созданной еще год назад и так и не нашедшей места для публикации (и в итоге утраченной) статье по поводу романа И. С. Тургенева «Отцы и дети». Там доказывалось, напоминает он, «почему можно не соглашаясь, напр<имер>, хоть с Добролюбовым и т<ому> подобными, уважать их личность и верить в одностороннюю пользу их деятельности» (11, 1, 236). Первоначально он даже написал: «.уважать его личность <...> его деятельности» (11, 1, 615) что еще больше выделяло Добролюбова как главу целого общественного движения.
На теме пользы, которую приносят приверженцы «отрицательного направления», следует остановиться чуть подробнее. В 1863 г. Леонтьев заканчивает роман «В своем краю» (опубликован он будет в «Отечественных записках» через год, когда автор уже будет находиться в Турецкой империи на дипломатической службе). В этом произведении «идеологическая» составляющая очень сильна, дается панорама общественных взглядов в самые последние годы перед крестьянской реформой. И вот как раз по поводу радикалов один из персонажей романа вспоминает Хавронью из басни Крылова «Свинья под дубом»: «.никто лучше этих людей не сумеет разрыть <...> двор так, чтобы на нем выросло что-нибудь роскошное, чего они сами не ожидают» (2, 165). Этим образом обозначена та самая функция, которую значительно позднее в другом месте, в статье «Славянофильство теории и славянофильство жизни» Леонтьев определит как «историческое назначение особого характера» (разрушение): «Наши Добролюбовы, Писаревы, Желябовы, Гартманы и Кропоткины — уже "показали" себя.» (8, 1, 471).
Довольно мягкую полемику Леонтьев вел с Добролюбовым в 1860 г. в статье «По поводу рассказов Марка Вовчка», дополняя и поправляя Достоевского. Для Добролюбова рассказы украинской писательницы служили примером того, как искусство может приносить пользу обществу, Достоевский на том же примере демонстрировал, как тенденциозность убивает художественность. Позиция Достоевского Леонтьеву была близка, однако он заявил о своем несогласии с критиком «Времени». В отличие от обоих спорящих он сосредоточился на анализе «приемов»
скоро присудят Серно-Соловьевича и Писарева» (РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 1032. Л. 35 об.). Между прочим, ученица Леонтьева писала также, что не пропускает ни одной статьи Писарева (Там же. Л. 72). Интересен и отзыв племянницы Леонтьева о романе Чернышевского (в письме 1865 г.): «Недавно только прочла Что делать. — Я осталась довольна этим романом более, чем думала, что останусь. — Идеалу Чернышевского, который он высказывает в сне Верочки, я, конечно, не сочувствую. — Все эти залы из алюминия, общие обеды — все это тоска; хорошо только, что он любит древний костюм. Но что мне нравится — так это то, как он понимает любовь мужчины к женщине. <...> как я сочувствую ему. — Вообще, как он смотрит на брак, на семейную жизнь — всему этому я сочувствую. — Про то же, что роман отвратительно написан, и говорить нечего. — А жаль; — есть в нем хорошие вещи; если бы хорошо был написан, сильное бы впечатление оставил» (Там же).
писательницы и впервые в истории русской критики поставил проблему повествовательной точки зрения15.
Леонтьев признает, что Добролюбов, хваля рассказы Марка Вовчка, «показал свою невольную любовь к прекрасному» (9, 28). О более ранней статье того же критика о «Накануне» («Когда же придет настоящий день») он отзывается как о «дельной», но с плохим началом, употребляет при этом яркое сравнение: «...чистый, хорошо убранный дом с умным хозяином, в который входишь через грязную переднюю» (9, 29).
С. Г. Бочаров обратил внимание на более позднее упоминание о Добролюбове, на то, как Леонтьев назвал статью «Луч света в темном царстве» «иезуитски умной». Исследователь верно подметил, что в устах Леонтьева это скорее похвала16.
Ретроспективно отзываясь о своем последнем петербургском годе (1863), Леонтьев обозначил его как «время господства ненавистного Добролюбова» (8, 1, 298; статья «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой»). Добролюбова уже почти два года как не было в живых, но «господствовали» в умах его идеи, Леонтьев имеет в виду это. Упоминание о своеобразном культе Добролюбова среди петербургской молодежи Леонтьев введет в роман «Генерал Матвеев» («Две избранницы»; 1870-1884). Портрет «Добромыслова, известного нигилиста» хранит главная героиня романа, Соня, сама «нигилистка», которой скоро предстоит перерасти свои молодые взгляды. Бабушка героини выносит гостю этот портрет.
«Матвееву лицо не понравилось. "Я не люблю людей в очках и с бакенбардами! — сказал он. — Кто это?"
— Нет, вы вглядитесь, вглядитесь, — продолжала Анна Петровна. — У нас, в Таврической губернии, был один секретарь губернского правления. Взяточник страшный. Две капли воды. Quelle figure!..17 Это Добромыслов, известный нигилист» (5, 83).
Дальше критик упомянут уже под собственным именем: «Бокля вот я читала; и Писарева, конечно, и Добролюбова.» (5, 154).
Кстати, портрет названного тут еще одного «властителя дум» тоже будет особо упомянут в романе: Матвеев покупает фотографию Бокля специально, чтобы разорвать ее на куски. («Добромыслова» с английским историком объединяют, конечно, не только бакенбарды.) И есть еще и третий портрет — на этот раз вымышленного персонажа, студента Несвицкого, сосланного в Сибирь: «Энергическое и мрачное, но красивое лицо!» (5, 70).
Затронута в романе и гражданская казнь Чернышевского, причем реальный эпизод с букетом, брошенным Марией Михаэлис, здесь отдан той же «нигилистке Соне». Вот рассказ ее бабушки: «.сколько страха и сколько муки я с ней пережила, это знает один Бог! Когда везли одного из этих извергов в Сибирь, — она пошла на улицу с букетом и бросила ему букет на эшафот. Тут сейчас волнение в толпе: "Кто? кто бросил?" Насилу спас ее один писатель, увлек ее в толпу» (5, 69).
Чернышевского Леонтьев, ставил в «нигилистической» иерархии, видимо, выше Добролюбова. Конструируя, что было бы, если бы в 1881 г. в России произошла революция, Леонтьев первым делом назовет: «Чернышевский Президентом» (8, 2, 255)18. А в одном вопросе Леонтьев Чернышевскому почти завидовал. Сравните в письме К. А. Губастову, июнь 1869 г.: «Неужели только Чернышевский и Станкевич были так счастливы, что могли быть окружены друзьями и единомышленниками? А меня любит молодежь и внимает моим речам. Но где один, где другой, где третий?..» (11, 1, 263).
15 См. подробнее в статье С. Г. Бочарова «Литературная теория Константина Леонтьева» (Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. С. 291-292).
16 Там же. С. 290.
17 Что за лицо! (фр.).
18 Выше в той же незавершенной работе «Культурный идеал и племенная политика» (1890) говорится: «Если не пойдет Россия по пути Данилевского, то не избежать ей позднее пути Чернышевских и Желябовых.» (8, 2, 252).
Теперь в «канонических» текстах Леонтьева мы почти не встретим упоминаний о Чернышевском, первоначально же их было больше. Дело в том, что часть из них исчезла в 1884-1885 гг. при авторедактировании статей для отдельного издания («Восток, Россия и Славянство»)19. Так, в статье «Грамотность и народность» (1869, опубликована в 1870 г.) вычеркнуто целых три упоминания о Чернышевском (7, 2, 330-332). И еще в одном месте, в статье «Г. Катков и его враги на празднике Пушкина» (1880) Леонтьев изъял Чернышевского из ряда «Бакунин, Добролюбов, Писарев» (7, 2, 206, 504). Объяснить это могу предположительно тем, что Чернышевский был еще жив, а Леонтьев оставил в тексте только критические упоминания об уже скончавшихся деятелях.
С Чернышевским связан также любопытный эпизод из цензорской деятельности Леонтьева. На рубеже 1883-1884 гг. он помог Ф. А. Гилярову (племяннику знаменитого славянофила Н. П. Гилярова-Платонова) опубликовать в его газете «Афиши и объявления» одну из первых статей о возвращении Чернышевского из сибирской ссылки20.
Образы поэтов-современников в художественной прозе и публицистике К. Н. Леонтьева (Некрасов, Майков, Фет)
Получить представление о круге чтения К. Н. Леонтьева можно традиционным путем — по цитированию и упоминанию писателей, поэтов, философов в письмах, статьях и художественных произведениях. Поэтические цитаты и реминисценции у Леонтьева довольно часты, причем не только из русских авторов, но из Гёте, Гейне, Беранже и других немецких и французских поэтов. Отдельная, еще нераскрытая тема — собственные переводы Леонтьева из поэтов новогреческих.
По количеству упоминаний, скрытых и явных цитат первенство принадлежит Пушкину и Лермонтову. Мальчик Юша в романе «В своем краю» декламирует «Терек воет дик и злобен» Лермонтова и «Обвал» Пушкина (2, 272); Матвеев, герой романа «Две избранницы», в плену у турок почти со слезами вспоминает лермонтовскую «Родину»; «Казачью колыбельную» поет Лиза в «Исповеди мужа». Число примеров можно увеличить. Перечислю лишь другие стихи Лермонтова, которые цитирует Леонтьев: «Благодарность», «Бородино», «Ветка Палестины», «Выхожу один я на дорогу.», «Демон», «Дума», «Журналист, читатель и писатель», обе «Молитвы», «Ребенку», «Спор» и другие.
Между прочим, с Лермонтовым Леонтьев был в свойстве — через своего деда со стороны матери21, тесно общался с бароном Д. Г. Розеном, другом и сослуживцем поэта, о Пушкине же, несомненно, мог слышать много семейных преданий, поскольку его бабушка была близкой родственницей (троюродной сестрой) П. В. Нащокина, а мать дружила с сестрами Хитрово, приятельницами Александра Сергеевича.
Известна любовь Леонтьева к «скромному и полуграмотному прасолу Кольцову» (9, 267), которая подтверждается и характерным «учительным» жестом: Леонтьев подарил одному из своих учеников, филологу и поэту А. А. Александрову сборники стихотворений Фета и Кольцова в одном переплете (конволют сохранился в библиотеке Государственного музея истории российской литературы им. В. И. Даля)22.
19 Об этом процессе на примере статей из «Варшавского дневника» см. подробнее в подглав-ке «"Взыскательный художник". Авторедактирование К. Н. Леонтьева» (Фетисенко О. Л. «Гепта-стилисты». С. 35-44).
20 См. об этом: Фетисенко О. Л. Необычное сотрудничество: цензор К. Н. Леонтьев и редактор Ф. А. Гиляров // Цензура в России: Сб. науч. трудов. Вып. 10, ч. 1. СПб., 2021. С. 224-235.
21 Племянник прабабушки Леонтьева А. Д. Карабановой (урожд. Пожогина-Отрашкевич), Антон Иванович Пожогин-Отрашкевич (соответственно, кузен леонтьевского деда), был женат на родной тетке поэта, Авдотье Петровне Лермонтовой. См.: Дневник А. Е. Карабановой (18191827) / Подгот. текста, предисл. и примеч. О. Л. Фетисенко. М., 2020. С. 675.
22 См.: Медынцева Г. Л. «За рубежом вседневного удела.» (По материалам юбилейной выставки Фета в Государственном литературном музее) // А. А. Фет, поэт и мыслитель. К 175-летию со дня рождения А. А. Фета. М., 1999. С. 290-304.
Временем расцвета русской литературы Леонтьев считал конец 1840-х — 1850-е гг. «К 50-м годам сила государственного патриотизма много понизилась, но все другие психические и умственные запасы общества возросли донельзя. Я нахожу, что с тех пор качественно даже ничего не прибавилось у нас. Все уже было в запасе, в теории; даже и нигилизм — нынешнего, а не старофранцузского оттенка.
Все было в запасе, все было уже разнообразно и горельефно: и тонкость ума, и своеобразно уже созревшее воображение <...> и озлобленное безверие, и ненависть к своему русскому.» (9, 355). Как пример своеобразного воображения Леонтьев называет «первые стихи Фета» и «высокие фантастические и патетические страницы Гоголя» (там же).
Произведения поэтов-современников занимают немалое место в художественном мире Леонтьева (вспомним хотя бы роль стихотворения Фета «Свеж и душист твой роскошный венок.» в романе «Египетский голубь»; оно раскрывает и оттеняет здесь образ главной героини23) и оживляют его духовную прозу и публицистику — как стихотворение Аполлона Майкова «Ангел и демон» в «Афонских письмах» и статье «Русские, греки и юго-славяне» (7, 1, 147, 148, 475, 476). Как ни странно, в литературно-критических работах Леонтьева о поэзии говорится мало, и, например, тот же Майков не упоминается ни в одной из статей. Функция поэтической цитаты в публицистике Леонтьева может составить предмет отдельного исследования, задача этой статьи — представить сами образы поэтов в восприятии Леонтьева, но использовать термин будем в расширенном понимании (и образ человека-творца, и квинтэссенция его творчества — в преломлении леонтьевского мировосприятия). Например, Фет для Леонтьева (наряду с Гёте, Мюссе и Пушкиным) — один из жрецов культа «изящной плоти» («Египетский голубь»; 5, 230). С ним ассоциируется «боготворение полуплотской, полуидеальной любви» (5, 243).
Для рассмотрения выбраны имена трех крупнейших поэтов — современников Леонтьева. Связующей фигурой служит, конечно, Фет. С Некрасовым он составляет устойчивую оппозицию, с Майковым, напротив, устойчивую пару (даже 50-летие «муз» они праздновали, как известно, один за другим24).
Со всеми тремя поэтами Леонтьев был знаком лично, но в разное время. С Некрасовым — в начале 1850-х гг. (их познакомил Тургенев, виделись они раза три-четыре — возможно, и в 1860-1861 гг.), с Майковым — в начале 1860-х (и совершенно точно встречался зимой 1868/69гг. в редакции журнала «Заря»; совершилось же знакомство скорее всего через двоюродных сестер поэта с которыми Леонтьев был дружен), с Фетом приятельски общался в Москве в 1880-х гг. и позднее переписывался до конца жизни. Личное знакомство с Некрасовым (по словам в автобиографических записках Леонтьева, «Панаев и Некрасов оба были отвратительны.», 6, 1, 70) подтверждается более поздним текстом — письмом в редакцию «Современных известий», которое будет процитировано дальше. Некрасов же знал о Леонтьеве уже с 1851 г., когда Тургенев послал в «Современник» его первые произведения.
Отношение Леонтьева к трем названным поэтам, естественно, менялось со временем, вместе с «перерождением убеждений». Начнем с Некрасова. В 1850-е — самом начале 1860-х гг. Леонтьев был среди тех кого «могут одинаково потрясать <.> и Некрасов с его раскрытой идеей, и Фет, по-видимому лишенный ее» (9, 28). В те же годы Леонтьев, по его признанию, знал «немногих» людей, «которые, горячо сочувствуя тогдашнему революционному движению умов, находя и Некрасова и Добролюбова в высшей степени полезными по направлению, не могли, однако, принудить себя предпочитать стихи этого самого Некрасова стихам Фета и Полонского» (9, 244-245).
Характерна сцена в автобиографическом романе «Подлипки» (1861). Происходит спор о поэзии, один из персонажей не понимает, зачем вообще нужны стихи. Другой с жаром разубеждает его, называя рядом четыре имени — Фет, Тютчев, Майков и.
23 См.: 5, 243.
24 «Просится» поставить в этот ряд еще и Я. П. Полонского, но интерес к нему Леонтьева, видимо, был незначительным.
Некрасов; начинает читать «Тройку» Некрасова и после этого становится для героя-рассказчика Володи Ладнева «своим» (1, 509). В 1881 г. Леонтьев вспоминал, как сам «чуть не плакал над "Тройкой" Некрасова и над стихами Огарева» (6, 1, 364). И, между прочим, цитата из того же стихотворения (в применении к себе) — отцвету «не успевши расцвесть» — звучит в первой части записок «Моя литературная судьба» (6, 1, 29).
Юношеское восприятие было «подпорчено» впечатлениями личной встречи. В письме в редакцию «Современных известий» Леонтьев рассказывал: «.я об г. Краевском сохранил несравненно лучшее воспоминание, чем например о Некрасове, с которым тоже Тургенев меня в то время познакомил. А. А. Краев-ский был умный редактор и, по-видимому, ни на что больше и не претендовал; а при более близком знакомстве производил очень приятное впечатление, какое-то в лучшем смысле — легкое. Некрасов метил на нечто высшее; он был поэт, певец "гуманности" к слабейшим и обиженным и певец того же модного озлобления про-тиву сильных, богатых и т.д. И я отчасти по юношеской глупости, по недостаточно христианскому воспитанию, отчасти. хоть немного. да сочувствовал его стихам, находя их впрочем и тогда грубыми, деревянными и нередко лживыми. А увидавшись с ним раза три-четыре, я почувствовал к нему какое-то физиологическое отвращение, которое впоследствии только усилилось, когда я и сам больше созрел, и про него многое узнал» (9, 238-239). И вот уже в романе «От осени до осени» (середина 1860-х) Некрасов высмеивается как приверженец не новой идеи («Человечество, мол, все страдает») и автор скрежещущего стиха «Скоттов, Шекспиров и Дантов», а Фет назван возвышенным поэтом (5, 53).
После кончины Некрасова высказывания о нем Леонтьева становятся всё жестче и резче. Так, в одном из писем в апреле 1878 г. он восклицал: «Царьград будет скоро, очень скоро наш, но что принесем мы туда. Это ужасно! <.> Речи Александрова25, поэзию Некрасова, 7-миэтажные дома, европейские <.> кэпи! <.> О, холопство ума и вкуса, о позор!» (11, 2, 217). Некрасов встроился для него в единый ряд «Чернышевских, Некрасовых, Салтыковых и т.д.» (9, 370; 1890, статья «Какой Успенский — Глеб или Николай?»). Будучи цензором, Леонтьев однажды запретит посвященное Некрасову стихотворение, мотивируя это тем, что оно «восхваляет темные стороны» его поэзии, «которые, как известно, сделали много вреда» (10, 2, 111-112).
В 1879 г. Леонтьев дважды упоминает Некрасова в связи с темой «отвратительных грубостей и ненужных реальностей»; сначала в автобиографической заметке (6, 2, 11), а более красочно — в статье «Новый драматический писатель» (1879): «."Чайльд-Гарольд" гораздо реальнее притворных и напыщенно-холодных гражданских сетований Некрасова. Самому Некрасову, наверное, очень многое и в русской жизни нашей нравилось; но истинные чувства свои он редко облекал в стихотворную форму, а заставлял себя какофонически петь на казенные темы» (9, 98). Дальше у Леонтьева возникает ассоциация с живописцами, которые «выбирают всегда что-нибудь пьяное, больное, дурнолицое, бедное и грубое из нашей русской жизни» (9, 99).
Статья «Новый драматический писатель» посвящена Н. Я. Соловьеву, и в письме к нему (от 18 февраля 1878 г.) высказывание о Некрасове еще резче: «.германские философы говорили — что истинная поэзия справедливее самой жизни. — В этом ее сила и ее искренность; в этом смысле — Фет — поэт; а Некрасов тенденциозная, грубая и лживая мерзость» (11, 2, 163). Этот резкий тон был обусловлен тем, что Соловьев, как писал Леонтьев, еще недавно предпочитал Некрасова Фету и Пушкину26, и старший друг словно продолжал его переубеждать.
Леонтьев неоднократно, и в статьях, и в письмах, хвалил статью Е. Л. Маркова о Некрасове27, по значению приравнивал ее к статьям Белинского о Пушкине. В этой статье стихи Некрасова названы «лженародными стихосплетениями»,
25 Имеется в виду П. А. Александров — адвокат, защищавший Веру Засулич в 1878 г.
26 См.: 11, 2, 183.
27 МарковЕ. Критические беседы (Поэзия Некрасова) // Голос. 1878. 11 февр. № 42; 15 февр. № 46; 16 февр. № 47; 23 февр. № 54; 29 марта. № 88; 30 марта. № 89. Отметим, что статья
в которых отсутствует свойственный подлинной народной поэзии «примиряющий луч». «Как много в ней горькой и беспощадной правды! — писал Леонтьев. — Давно пора! И прежде были люди, которые говорили то же самое; — но только теперь пришло время, когда многие начали понимать, что это вовсе даже и не поэзия... Поэзия должна восхищать или сладко томить. — А это что такое? Даже жаль тех прекрасных явлений жизни, которые послужили темой этому фальшивому человеку. — Сама жизнь гораздо прекраснее такой безобразной, деревянной и натянутой версификации!..» (11, 2, 184); «.после статьи Евгения Маркова тоже почти нечего строго правдивого изречь о топорном и неискреннем даровании Некрасова» (9, 267; «Анализ, стиль и веяние»). «И правда, что, если бы о "Морозе-Красном носе" вздумал бы написать трогательную поэму не исковерканный модной злостью и дурными привычками "натуральной школы" петербургский редактор, а скромный и полуграмотный прасол Кольцов, так и "Дарьюшку, Дарьюшку" его не так, как некрасовскую, пожалели бы люди с прямым чувством и с неиспорченным вкусом. А поэзии настоящей у Кольцова была бы бездна!» (9, 267; в первой редакции: 9, 410).
Из статьи Маркова Леонтьев позаимствовал понравившееся ему определение «деревянные вирши», которое он не раз повторял, и в частности — в письме к молодому священнику Иосифу Фуделю. Прочитав его юношеские стихотворения в прозе, он оценил их как написанные под влиянием Гейне и Некрасова и прокомментировал это так: «Это поэты ломаные, коверканные, противные; у которых именно лиризма-то пламенного, искреннего и нет. — В них бездна лживого, натянутого и изысканного. — И заметьте, изысканность их не в том, чтобы выразиться полюбезнее или покрасивее, как было у поэтов XVII и XVIII века, а напротив в том, как бы произвести более болезненное, тяжелое и противное впечатление. — Еще Гейне тем искреннее, что он сам был человек больной, который пролежал не знаю сколько лет на диване в параличе, продолжая писать свои коверканные стихи! Ну, а наш Некрасов — просто был подлец, который эксплуатировал наши модные чувства, наши демократические наклонности, 40-50 и 60-х годов, нашу зависть к высшим, нашу лакейскую злость; и писал обо всем этом — за немногими исключениями "деревянными виршами", как прекрасно выразился о нем Евгений Марков. — И у Гейне, и у Некрасова (и тем более у Гоголя, о котором вы тоже помянули) образы очень ярки, очень выпуклы, нередко до грубости выпуклы; не в недостатке образности вина этих стихотворцев (Гоголя пока оставим), а в исковерканности одного (Гейне) и в лживой какофонии и притворствах другого. — Не то беда, что Некрасов писал "о мужике"; а то беда — как он о нем писал! Прежде всего и нескладно, и неискренно. Ведь и Кольцов писал и о мужике, и о бедности. Но как!! Ведь это прелесть» (12, 2, 438). И еще одно, очень грубое, высказывание из того же письма: «.ломаная блядь и стерва, муза mauvais-genre28 Гейне и Некрасова» (12, 2, 439).
Кольцова Леонтьев противопоставлял Некрасову и в наставлении молодому поэту Анатолию Александрову, призывая его стать «резкой антитезой Некрасову, Плещееву, Минскому» (12, 2, 11): «Вздох-то, вздоху тоже рознь. — Иной вздох на немазанной телеге Некрасова "ах — мол, зол и беден человек!"; иной вздох у Фета "И зоря! зоря!" Или у Пушкина: "Для берегов отчизны дальней". И совершенно иной вздох у того же Пушкина: "Напрасно я стремлюсь к Сионским высотам, грех тяжкий29 гонится за мною по пятам". Или у Кольцова "Прости ж мне, Спаситель". и т.д. .» (12, 2, 10-11).
Но это в письмах ученикам. В произведении же, предназначавшемся для печати (в незавершенном продолжении романа «Египетский голубь»), Леонтьев во второй половине 1880-х гг. убрал упоминание о Некрасове. Слова «.ненавидел нынешний стиль à la Гоголь Щедрин, Некр<асов>» он переделал на: «Гоголь, Щедрин, Медрин
датирована мартом 1877 г., т.е. написана до кончины Некрасова, что может отчасти объяснить резкость высказанных здесь суждений.
28 Дурного тона (фр.).
29 У Пушкина: «грех алчный».
и К» (5, 403, 697). В 1885 г., редактируя свои статьи для отдельного издания в сборнике «Восток, Россия и Славянство», Леонтьев, напротив, введет имя поэта в текст, исправив выражение «тощих гражданских мотивов» на «гражданских мотивов а 1а Некрасов» (7, 1, 427, 469). Правда, это место относится больше к подражателям «поэту-гражданину», чем к нему самому.
Поэзию Аполлона Майкова, Леонтьев, вероятно, знал хорошо, но в своих произведениях использовал только стихотворение «Ангел и демон» и цитировал «Два мира». К Майкову-человеку у Леонтьева чувствуется какая-то сдержанная неприязнь, тоже, несомненно, вызванная впечатлением от облика и, может быть, манеры поведения поэта. «Майков очень жалок, жена его носит очки» (6, 1, 71).
Вкус Леонтьева был неприятно задет при чтении газетной хроники, повествующей о праздновании творческого юбилея Майкова:
«Недавно читая в описании юбилея Ап<оллона> Ник<олаевича> Майкова, что "маститый юбиляр вошел в чорном фраке"... И потом "сел за стол, окруженный своей семьей' — я "эстетически" ужаснулся! — (В этом — я все прежний Леонтьев). — Во-1-х, зачем уж поминать о фраке Юбиляра. — Надо стараться забыть о пластическом безобразии нынешних празднеств; — а потом ведь жену его я видел. — У нее давно зубов нет и она давно уже была в очках. — На что эта семья? На что эти домашние подробности. Эти "ночные шкапчики" перед публикой?
Мораль — для дома; эстетика — для общества. — Я бы такую жену на стариковский юбилей не взял бы.
Отчего это у этих поэтов на бумаге так мало поэзии в жизни? — У Пушкина была эта поэзия в жизни; у Лермонтова была; у Фета смолоду. — Изо всех других только у Алексия Толстого; — потому ли что он был богатый барин; потому что Софья Андреевна имела в себе нечто Сатанинское — не знаю, но была.
А этот бедный Майков! — Только забывая о нем самом, я могу наслаждаться его стихами. —
Вот Хитрову бы (и с Хитровой в миру ли, в ссоре ли — все равно!)30 его талант...
Ну тут и юбилей туда сюда, и фрак, и в крайнем случае даже и жена на юбилее. — Отчего очень многие все это чувствуют и никто этого не говорит?» (12, 2, 96-97).
Может быть, дело было не только в эстетическом «ужасе», а в том, что Леонтьев чувствовал в Майкове какое-то заигрывание с либерализмом? Сравните в его письме к Т. И. Филиппову от 3 июля 1887 г., по поводу обновления газеты «Гражданин», превращающейся в ежедневную: «.чем меньше будет у редакции Апол<ло-нов> Майковых и т.п. седых "корифеев" — тем лучше» (12, 1, 356). Справедливости ради следует упомянуть и фрагмент из письма к Александрову: «Апол<лон> Н<и-колаевич> Майков и другие почтенные люди» (12, 2, 207). Впрочем, «почтенные люди» — у Леонтьева сомнительный комплимент, скорее еще одно проявление свойственной ему иронии.
Из рассматриваемых троих лириков в числе любимых поэтов остался на протяжении всей жизни Леонтьева только Афанасий Фет. Можно вспомнить его признание: «Я желал, чтоб повести мои были похожи на лучшие стихи Фета.» (11, 2, 336), но при этом важно отметить, что Леонтьев предпочитал «прежнего» Фета его поздним, менее оригинальным, как он полагал, стихам (12, 1, 363): «.когда я читаю стариковские новейшие стихи Фета и Майкова, я ничего не понимаю и ничего не чувствую» (12, 2, 417).
«Продолжаю радоваться за Фета31; — и сызнова с большим удовольствием и чувством перечитывал все эти дни его старые (т.е. молодые стихи); но его "Вечерними огнями" восхищаться как другие — решительно не могу! "Люблю тебя". (кх, кх, кх!); ты села, я стоял (кх, кх, кх!) Не понимаю! И совершенно согласен с Вольтером,
30 Имеются в виду дипломат и поэт М. А. Хитрово (друг детства Леонтьева) и его жена С. П. Хитрово — «муза» Вл. С. Соловьева.
31 Подразумевается радость от того, что Фет (Шеншин) был произведен в камергеры.
который сказал: "Старая лошадь, старая возлюбленная и старый поэт — никуда не годятся, я предпочитаю — старого друга, старое вино и старую сигару!"» (12, 2, 206).
В 1889 г. Леонтьев посвятил Фету статью в форме открытого письма и признавался, что хотел эту свою «юбилейную» работу продолжить: «.прибавить <.> о разнице между его утренними и вечерними огнями, с дружеским советом "о любви" умолкнуть; — но, вообразите, От<ец> Амвросий, узнавши от кого-то со стороны о моем намерении, прислал мне из скита запрет; сказал — "пусть уж старика за любовь-то не пронимает. — Не надо". — Я, конечно, очень охотно положил "дверь ограждения на уста мои"» (12, 2, 206-207).
Если говорить об образе Фета, можно заметить у Леонтьева явную симпатию к нему, возникшую еще задолго до личного знакомства. В записках «Моя литературная судьба» Леонтьев почтил своего любимого поэта замечательным определением-одностишием: «Улан лихой, задумчивый и добрый» (6, 1, 70). В Фете он чувствовал «поэзию жизни», которую так любил. Интересно замечание в письме к Фуделю: «Достоинство, с которым всегда держал себя Фет, вопреки грубейшей к нему несправедливости критики и дурацкой публики нашей, значительно зависело от того, что он сперва был лихим уланом и кирасиром (и от души), а потом — серьезным хозяином, помещиком и мировым судьей; а не был только писателем» (12, 2, 226)
Леонтьев уважал в Фете-человеке то, что его «атеизм никогда не жаждет Пропаганды» (12, 2, 27). В этом отношении он противополагал поэта Л. Н. Толстому, который не мог не проповедовать собственного учения, и замечал: «Я счастливый, а Фет несчастный — в своем атеистическом ослеплении!» (12, 1, 365).
Теме «Леонтьев и Фет» посвящена упомянутая выше замечательная статья С. Г. Бочарова, приходилось писать о жизненных и творческих взаимоотношениях двух творцов и мне, поэтому сейчас я ограничусь лишь этой краткой характеристикой и вернусь, завершая статью, к Некрасову. Последний, несомненно, оставался для Леонтьева большим поэтом и, быть может, именно его голоса (и даже его «деревянных виршей»!) Константину Николаевичу немного не хватало в 1890 г., когда он жаловался: «Наши старые поэты все давно уже какими-то рвотными конфетками нас угощают, и Фет, и Майков.» (12, 2, 448). Не случайно он и одному из своих ближайших учеников советовал сосредоточиться на гражданской лирике, только посвятить ее борьбе с духом века сего32.
Источники и литература
1. Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 1999. 627 с.
2. Виноградов A.A. К.Н. Леонтьев: литературно-критическая позиция: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Кострома, 2006.
3. Добряков С.В. Незамеченный спор: К. Леонтьев и А. Фет: к истории взаимоотношений // А. А. Фет и русская литература. XVII Фетовские чтения: Материалы Всеросс. науч. конф. ... (Курск, 27-29 июня 2002 г.). Курск, 2003. С. 239-256.
4. Котельников В.А. Константин Леонтьев. СПб.: Наука, 2017.
5. Котельников В.А. «Имеет достоинство историческое» (К.Н. Леонтьев и Б.М. Марке-вич) // Словесность и история. 2021. № 4. С. 157-166.
6. Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. [19 кн.] / Подгот. текста и коммент. В. А. Котельникова и О. Л. Фетисенко. СПб.: Владимир Даль, 2000-2021.
7. Медынцева Г.Л. «За рубежом вседневного удела.» (По материалам юбилейной выставки Фета в Государственном литературном музее) // А. А. Фет, поэт и мыслитель. К 175-летию со дня рождения А. А. Фета. М., 1999. С. 290-304.
32 См.: 12, 1, 429-430; 12, 2, 448.
8. Славин И. К. Литературно-критическая деятельность К. Н. Леонтьева: Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 2004.
9. Фетисенко О. Л. [Вступ. ст. к публ.:] Письма К. Н. Леонтьева к А. А. Фету (1883-1891) // А. А. Фет: Материалы и исследования. М.; СПб., 2010. Вып. 1. С. 236-246.
10. Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики: (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX — первой четверти ХХ века). СПб.: Издательство «Пушкинский Дом», 2012.
11. Фетисенко О. Л. Константин Леонтьев на коронной и частной службе // Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. Т. 10, кн. 2. СПб., 2017. С. 319-383.
12. Фетисенко О.Л. Константин Леонтьев — цензируемый и цензирующий // Цензура в России: история и современность: Сб. науч. тр. СПб., 2011. Вып. 5. С. 158-169.
13. Фетисенко О.Л. Необычное сотрудничество: цензор К.Н. Леонтьев и редактор Ф. А. Гиляров // Цензура в России: Сб. науч. трудов. Вып. 10, ч. 1. СПб., 2021. С. 224-235.
14. Хатунцев С.В. Константин Леонтьев: Интеллектуальная биография. 1850-1874гг. СПб.: Алетейя, 2007. 206 с.
