CC BY
575БЕЗОПАСНОСТЬ
Конфликты в Закавказье: позиции сторон, перспективы урегулирования, возможный
вклад России *
Сергей Панарин
Со времен перестройки и распада СССР Закавказье унаследовало три открытых неурегулированных конфликта. Два из них — карабахский и абхазский — являются наиболее сильными по своему дестабилизирующему воздействию. Первый даже обрел статус межгосударственного, второй формально остается внутригосударственным, но в действительности стал важным фактором межгосударственных отношений в СНГ и черноморском регионе. Напротив, конфликт в Южной Осетии, хотя и способный дополнительно осложнить отношения между Россией и Грузией и между Москвой и горскими республиками Северного Кавказа, остается по преимуществу дестабилизирующим фактором только грузинской и российской политической жизни. Поэтому при рассмотрении современной ситуации его можно вывести за рамки анализа.
I
В настоящее время карабахский и абхазский конфликты пребывают в «замороженном» состоянии: их участники не ведут военных действий (если не считать того, что мелкие партизанские группы из числа грузинских беженцев периодически проникают на территорию Галь-ского района Абхазии и проводят там отдельные диверсионные акции); в то же время и процессы мирного урегулирования протекают чрезвычайно вяло. Не исключена
Cергей Алексеевич Панарин, заведующий отделом Института востоковедения Российской академии наук, Москва.
* Статья подготовлена при поддержке Фонда Фридриха Науманна (Германия).
возможность возврата к попыткам силового решения. В этом случае инициатива будет принадлежать: в карабахском конфликте Азербайджану, в абхазском — Грузии. Возобновление военных действий более вероятно в Абхазии — там они могут начаться сразу же после вывода российских миротворческих сил. Условием новой вспышки вооруженного армяно-азербайджанского противостояния является создание в Азербайджане боеспособной армии, что отодвигает вероятность новых сражений на карабахском фронте на более длительную перспективу.
Представляется необходимым выделить те типологически сходные черты двух конфликтов, которые существенным образом влияли, влияют и будут влиять на их состояние и перспективы урегулирования. Прежде всего, и карабахский, и абхазский конфликт имеют глубокие исторические корни. Только на протяжении советского периода кризисные ситуации в Карабахе и Абхазии создавались несколько раз1. Правда, то были ситуации политического противостояния между армянами Карабаха и официальными властями Азербайджана и между абхазами и официальными властями Грузии; до сколько-нибудь массовых столкновений между этническими общностями, соседствовавшими на территориях Карабаха и Абхазии, дело не доходило. Однако в памяти карабахских армян и азербайджанцев, абхазов и грузин подспудно присутствовали воспоминания о кровавых событиях 1918—1921 годов2. Определенную роль играли и играют и отзвуки более старых кавказских взаимных обид и фобий, восходящих к XVII — началу XX века.
По своей форме, характеризуемой политическими целями сторон, карабахский и абхазский конфликты представляются бесспорными примерами конфликтов, вызванных сепаратистскими устремлениями этнических меньшинств и попытками государств, в которых эти меньшинства проживали, силой отстоять свою территориальную целостность. Сближает их и то, что в ходе обоих конфликтов меньшинствам удалось-таки создать собственные государственные образования. Не признанные мировым сообществом, они существуют де-факто, обладают почти полным набором институтов, свойственных современным национальным государствам, продемонстрировали высокую способность к вооруженному сопротивлению и к экономическому выживанию в условиях частичной блокады. Особенно примечательно, что они демонстрируют уровень национальной консолидации и внутренней политической стабильности, превышающий уровень консолидации и стабильности в государствах, от которых они отделились.
Пожалуй, наиболее яркой отличительной особенностью обоих конфликтов (равно как и конфликта в Южной Осетии) следует считать разную размерность их «первичных» участников. В 1989 году, со-
гласно данным последней Всесоюзной переписи населения, в Азербайджане проживало 7 131 тыс. человек; из них 5 897 тыс. показали себя в переписных листах азербайджанцами3. Все население Нагорного Карабаха (НКАО) составляло тогда лишь 189 тыс. человек; из них на долю армян приходилось 77% или 146 тыс. да еще 17 тыс. армян проживало в соседнем с Карабахом Шаумяновском районе Азербайджана
— итого 163 тыс. человек4. Население Грузии было в 1989 г. 5 456 тыс. человек, доля в нем грузин — 70,1% или 3 825 тыс.5 В Абхазии в том же году числилось 537 тыс. человек, причем почти 45% составляли грузины (240 тыс.), тогда как удельный вес абхазов едва превышал 17% (93 тыс.)6. Таким образом, при начале конфликтов соотношение всего этнического меньшинства и всего этнического большинства было 35:1 между азербайджанцами и армянами Карабаха и 41:1 — между грузинами и абхазами. Оба меньшинства были несоизмеримо малы по сравнению со своими противниками и смогли выстоять только благодаря поголовному вооружению мужского населения и практически полному участию в борьбе, в той или иной форме, всего меньшинств а
Изучение исторических причин возникновения конфликтов, равно как и учет размерности их участников, убеждают в том, что за сепаратистскими целями и лозунгами меньшинств скрывается более важная цель — устранение угрозы этнокультурной идентичности группы. Причем угроза в каждом случае была реальной, а отнюдь не пропагандистским фантомом, раздутым сепаратистами. Она выражалась в двойной политике, проводившейся властями Азербайджана и Грузии: в создании условий, затруднявших воспроизводство этнической культуры меньшинств (особенно в Карабахе), и в превращении меньшинства в меньшинство не только во всем государстве, но и в автономии (что и произошло уже к концу 20-х годов в Абхазии).
С точки зрения конечной задачи — растворения меньшинств в большинстве и физического выдавливания их нерастворимого «осадка» за пределы национальной территории — эта двойная политика представлялась ее организаторам и исполнителям весьма эффективной. Однако у нее был один принципиальный недостаток: она игнорировала высокий уровень этнического самосознания меньшинств и наличие у них официальной государственности — пусть фасадной и низшего ранга. С одной стороны, политика большинства не оставляла меньшинствам никакого выхода, кроме разве что мирной борьбы за национально-культурную автономию. С другой, большевистская теория национального вопроса, национально-государственное устройство СССР и мировой опыт убеждали меньшинства в том, что единственное действенное средство обеспечения их этнокультурной безопасности — это создание своего национального государства.
Армянский и абхазский сепаратизм сильно способствовали подъему азербайджанского и грузинского национализма, стали постоянно учитываемым фактором национально-государственного строительства в независимых государствах Закавказья. Их политические элиты и большинство политизированного титульного населения разделяют ту версию национализма, которую можно квалифицировать как «нецивилизованный» и этнический, и поддерживают ту модель государственности, в которой нет места реальной автономии для меньшинств, не только национально-государственной, но и национально-культурной. Эта непримиримость усугубляется наличием большой массы беженцев, изгнанных с мест прежнего проживания этническими чистками и военными действиями7.
Необходимо подчеркнуть еще и значимость социальных процессов, в своей основе порожденных кризисом модернизации в Закавказье и общими для всех новых государств трудностями переходного периода, но проявленных и усиленных как раз конфликтами. Это прежде всего заметное оживление первичных (primordial) социальных связей, с помощью которых ведется борьба за ресурсы и обеспечивается элементарное выживание в критический момент, когда рушатся или становятся малоэффективными формальные институты социальных гарантий, созданные в советское время. Это также замыкание социального кругозора людей на локальном уровне, что сопровождается возрождением племенной и местечковой (parochial) морали, отказывающей «чужакам» в праве на человеческую безопасность. И то и другое хорошо уживается с основополагающим принципом этнического национализма — общностью по крови. Поэтому даже люди, глубоко деполитизированные, оказываются во многом солидарны по своим взглядам с идеологами этнонационализма. Наконец, в зонах конфликтов формируются анклавы криминальной экономики (наркобизнес, похищение людей с целью получения выкупа, торговля оружием). Это объясняется не только тем, что в ходе конфликтов сложились целые социальные группы, для которых война, грабеж и насилие стали образом жизни, но и тем, что без помощи такого рода «экономик» население разоренных военными действиями и блокадами районов зачастую просто не в состоянии выжить. В целом же социальное пространство Закавказья настолько поражено социальной аномией, а политическое — настолько фрагментировано, что местные общества просто не могут обойтись без такой действительно прочной скрепы, как этнический национализм.
Выделенные выше отличительные особенности конфликтов определяют позиции в переговорном процессе их «первичных» участников, точнее — главные и непременные составляющие этих позиций. Для армян Карабаха и абхазов sine qua non являются два условия: а) сохранение нынешней этнодемографической ситуации, когда их этнические ареалы очищены от представителей титульного большинства и закрыты для нового поселения здесь азербайджанцев и грузин; б) сохранение нынешней этнокультурной ситуации, когда исключена возможность культурной и языковой экспансии титульного большинства и господствующее положение в этноареалах меньшинств занимает синкретическая культура армянско-русского и абхазско-русского двуязычия. Политическая цель непризнанных республик заключается в обретении прочных гарантий того и другого. Но поскольку они не видят — или полагают неприменимыми в Закавказье — иные способы достижения этой цели, кроме полного суверенитета, постольку выступают против планов восстановления реальной, а не символической политической связи с «покинутыми» ими государствами.
По сути, позиция армяно-карабахской и абхазской сторон строится на отрицании: они четко знают, чего они не хотят, что для них категорически неприемлемо, так как угрожает их главной экзистенциальной ценности — безопасности этнокультурной идентичности. В данный момент эта ценность является для них абсолютной и самодовлеющей. Напротив, собственная государственность остается пока ценностью по преимуществу инструментальной (и поэтому они допускают вариант присоединения к другому государству: Карабаха к Армении, Абхазии к России), хотя в рамках государственных структур уже появились социальные группы, лично заинтересованные в сохранении этой государственности. Такая позиция сильна своей цельностью, органичной связью с глубинными жизненными устремлениями разделяющего ее населения. Но она глубоко уязвима в политическом плане.
В самом деле, позиция сепаратистов ставит государства, не участвующие в конфликтах, но вовлеченные в переговорный процесс или имеющие выраженные интересы в регионе, а также структуры типа ОБСЕ перед необходимостью однозначного выбора между двумя «священными коровами» международного права: принципом самоопределения народов и принципом территориальной целостности государств. Мало того, она бросает вызов принципам практической политики, официально не декларируемым, но негласно исповедуемым всеми влиятельными в мире государствами, — принципу предпочтительного сохранения status quo и принципу преимущественного
применения конвенциональных средств разрешения противоречий. Это вызывает сильнейшее раздражение против сепаратистов, их позиция воспринимается одновременно и как нереалистичная, и как сугубо нелегитимная, неконструктивная, исключающая возможность достижения компромисса. Необходимо, однако, четко понимать: в среднесрочной перспективе армяне Карабаха и абхазы ни на иоту не отступят в главном для них вопросе — вопросе этнического самосохранения. Согласие на возвращение к доконфликтному status quo воспринимается ими не иначе, как согласие на коллективное самоубийство. Вместе с тем мятежные меньшинства пока еще, видимо, могут согласиться на иные, чем собственное национальное государство, политические гарантии безопасности их этнокультурной идентичности, если таковые будут найдены и будет доказана их действенность. Поэтому без значительного отступления от того положения, что имело место до начала открытых конфликтов в Закавказье, и без выработки новой парадигмы урегулирования последнее так и не будет достигнуто.
Для руководства Азербайджана и Грузии возвращение отделившихся территорий является вопросом их внутриполитического авторитета и международного престижа. Радикальные националисты считают, что проблему Карабаха и Абхазии можно решить только путем беспощадного военного подавления сепаратизма. В массовом сознании Карабах и Абхазия играют роль чрезвычайно значимых ценностей, но ценностей символических и неабсолютных. Образно говоря, если для всех карабахских армян и абхазов уход из-под политического контроля Баку и Тбилиси — вопрос жизни и смерти, то для рядовых азербайджанцев и грузин восстановление такого контроля — исцеление не заживающей, но не смертельной раны. Тут как раз и сказывается принципиальное различие в размерности противников в конфликте. В позиции титульных народов нет той цельности, того единообразия, того й1ап, что отличает позицию карабахских армян и абхазов. А самое главное, в Грузии и Азербайджане очень силен разрыв между настроением и поведением основной массы титульного населения. Возвращение Карабаха и Абхазии — мечта всех азербайджанцев и грузин. Но что они готовы сделать для ее воплощения в жизнь? Как с ней соотнести массовые уклонения от призыва и дезертирство с поля боя в период военных действий?8 Фактически, и в Грузии, и в Азербайджане есть лишь одна группа населения, для которой ликвидация сепаратистских образований имеет непосредственное жизненное значение. Это беженцы из Карабаха и с оккупированных армянами территорий Азербайджана и беженцы из Абхазии. Они могут составить контингент активных исполнителей государственной политики в том случае, если та примет наступательный
характер. Все прочие группы перекладывают решение проблемы на власть и куда больше расположены критиковать ее за недееспособность, чем идти на какие-то личные жертвы во имя национальной идеи.
Этот разрыв сказывается на политической позиции азербайджанского и грузинского руководства. Оно не может не разделять всеобщего настроя в пользу восстановления национального суверенитета на территориях Карабаха и Абхазии. Но ему приходится считаться с военной и морально-политической слабостью своих стран. Зато на стороне Азербайджана и Грузии — легитимность их прав в глазах мирового сообщества. Поэтому Азербайджан и Грузия, с одной стороны, категорически отказываются признать факт сецессии Карабаха и Абхазии, с другой, допускают возможность расширения объема самоуправления бывших автономий. Однако эта уступка на будущее жестко обусловливается возвращением беженцев в настоящем, что совершенно обесценивает ее для Карабаха и Абхазии, настаивающих на «пакетном» урегулировании конфликта9.
Слабейшие стороны в конфликтах смогли победить в военном противостоянии благодаря поддержке извне. Карабах получил помощь от Армении, причем она была настолько велика и разнообразна, что карабахский конфликт очень быстро дополнился армяно-азербайджанским (но отнюдь не растворился в нем, как утверждает азербайджанская сторона). Помощь, полученная Абхазией, была предоставлена Конфедерацией горских народов Кавказа, а также группами казаков-добровольцев из России и, возможно, руководством Северокавказского военного округа. Несколько упрощая, можно сказать, что тут источник помощи был региональным и этнополити-ческим, а не государственным. Наиболее заметными (хотя необязательно самыми сильными) субъектами помощи явились горские народы Северного Кавказа. Таким образом, налицо, как минимум, еще два непосредственных участника конфликтов. Но если Армения вовлечена в Карабахе на постоянной основе и официально признана стороной в конфликте, горцы вовлекались в абхазский конфликт эпизодически, а населенные ими республики не обладают статусом, аналогичным статусу Армении, и не могут им обладать, так как не являются самостоятельными субъектами международных отношений. В лучшем случае их позиция должна учитываться для лучшего понимания позиции России как стороны в урегулировании. Позиция же Армении требует специального рассмотрения.
Позиция Армении довольно сильно напоминает позицию армян Карабаха. Объясняется это тем, что в сознании большинства армян вне зависимости от места их проживания, социальной принадлежности и степени политизированности постоянно присутствует память о
турецком геноциде 1915 года. Для очень многих из них она стала ключевым элементом картины мира10. В этой картине армяне предстают древним культурным народом, чья этническая территория постоянно сжимается. Победа же в Карабахе воспринимается как перелом тысячелетней тенденции к искоренению армянства враждебными внешними силами, как залог выживания армянского народа, восстановления его политической значимости в мире. Такое мировидение предполагает высокую степень внутриэтнической солидарности и концентрацию политических устремлений не только на судьбе Республики Армении, но и на исторических судьбах всех армян. Правда, значительная часть политической элиты Армении придерживается более прагматических взглядов; но отставка ее лидера Тер-Петросяна и избрание президентом выходца из Карабаха Кочаряна показывают, что эти взгляды пока еще не стали преобладающими и.
Немалое значение имеет и то обстоятельство, что в этносоциальном отношении население Армении значительно более однородно, чем титульное население Азербайджана и Грузии. Армения — одно из немногих моноэтнических государств в мире. Уровень национальной консолидации здесь значительно выше, чем в соседних закавказских государствах. Все это делает позицию элиты и общества более монолитной и самое главное — более действенной, чем в Азербайджане. Во время войны в Карабахе многие молодые армяне тоже пытались уклониться от участия в ней. Но те, кто воевал, делали это с большим идейным одушевлением (и более искусно), чем азербайджанцы. Неслучайно Армения — единственная страна Закавказья, обладающая боеспособной армией 12.
Вместе с тем перед Арменией как перед независимым государством стоит целый ряд собственных задач, что не может не влиять на позицию ее руководства. Армения куда более уязвима в ресурсном отношении, чем Азербайджан. Для нее исключительно важно выйти из состояния относительной изоляции, в которое ее ставит невыгодное географическое положение. Ей надо урегулировать отношения с Турцией, обрести надежных союзников в регионе Среднего Востока, укрепить особые отношения, традиционно связывающие армян с Россией. А для того, чтобы успешно мобилизовать связи с влиятельной армянской диаспорой, она должна придерживаться правил политического поведения, принятых теми западными странами, в которых эта диаспора могла бы лоббировать интересы Армении. Наконец, в Армении сравнительно мало беженцев из Азербайджана (они в основном осели в других местах), а те, что есть, исключают для себя возможность возвращения; следовательно, она не может столь же громко апеллировать к гуманитарной стороне карабахской проблемы, как это делает Азербайджан. С учетом всех этих ограничителей политическо-
го маневра армянское руководство вынуждено отказываться от идеи воссоединения Карабаха с Арменией и готово гораздо дальше продвинуться по пути компромиссов, чем его карабахские союзники. Предположительно оно может согласиться даже на возвращение азербайджанцев в Карабах — при том, однако, непременном условии, что до начала репатриации Армения получит право контроля над ее ходом и над Лачинским коридором.
Проблема заключается, однако, в том, что первое пока что неприемлемо для карабахских армян, второе — для Азербайджана. В целом же позиции сторон как в карабахском конфликте, так и в абхазском настолько противоположны, а возможности их смещения в более конструктивную плоскость столь незначительны, что нынешнее тупиковое состояние обоих конфликтов объективно оказывается наименьшим злом для всех их участников.
III
Несмотря на разделенность государственными границами, Закавказье исторически образует относительно единый блок мирового геополитического пространства. Взятый сам по себе, отдельно от других блоков, он является второстепенным: ни по масштабам, ни по ресурсам, ни по возможностям самостоятельного политического действия государства Закавказья ни порознь, ни вместе не способны играть такую же роль в евразийской, тем более в мировой политике, как Россия, Украина или Казахстан. И это объективная характеристика не изменится даже в том случае, если «укрупнить» закавказский геополитический блок за счет исторически и культурно близких ему горских республик России.
В то же время особенности расположения Закавказья в пространстве придают ему повышенную геополитическую значимость. Оно занимает связующее положение сразу по двум направлениям: обеспечивает меридиональную связь между Россией и Средним Востоком и широтную — между Восточной и Южной Европой и Центральной Азией. Благодаря этому стабильность и безопасность в Закавказье чрезвычайно важны для широкого круга государств. Причем повышенная позиционная значимость Закавказья ощущается и осознается сразу на двух уровнях: на уровне каждого из названных выше регионов и — поскольку отношения между этими регионами и отношения с ними других центров силы входят в непременный репертуар мировой политики
— на глобальном уровне. В результате, внутриполитическое положение в Закавказье оказывается предметом внимания и разного по силе воздействия не только самих закавказских государств, но и стран, рас-
положенных в прилегающих к Закавказью регионах Среднего Востока (Турция и Иран), Центральной Азии (Казахстан, Туркменистан и Узбекистан), Восточной и Южной Европы (Украина, Болгария, Греция), а также глобальных центров силы (США и государства ЕС).
В очень своеобразном положении находится Россия. С одной стороны, ее экономический и военно-политический потенциал в настоящее время настолько ослаблен, что она объективно неспособна выступать по отношению к закавказским государствам в качестве мировой державы. Более того, по масштабам и темпам экономической активности в Закавказье, цельности, последовательности и сбалансированности внешней политики Россия не дотягивает сейчас и до уровня региональных держав типа Турции. Однако на стороне России есть ряд преимуществ, и, если бы она умело ими пользовалась, они могли бы компенсировать ее нынешние слабости. Это наличие в составе России территорий, образующих с Закавказьем единую историкокультурную провинцию (что обеспечивает специфические возможности как давления, так и посредничества); вхождение Закавказья в зону распространения русского языка и советской политической культуры (что значительно облегчает понимание ситуации и возможности диалога); сохраняющаяся преимущественная ориентация транспортных коммуникаций, миграционных и многих товарных потоков из Закавказья в Россию (что резко повышает заинтересованность населения закавказских государств в сохранении широких экономических, политических и гуманитарных связей с Россией); наличие на территории Закавказья российских военных баз и миротворческих сил (благодаря чему Россия пока еще может оказывать значительное краткосрочное давление).
Однако на пути к реализации имеющихся у России преимуществ возникает серьезное препятствие — слабость политической воли к проведению активной политики по урегулированию конфликтов в Закавказье. В свою очередь, эта слабость является производной от нескольких объективных обстоятельств.
В первую очередь следует отметить сильные изоляционистские настроения в отношении бывшего советского Востока. Наиболее резкое отторжение вызывает именно Закавказье. О новых государствах Центральной Азии в России вспоминают лишь в связи с положением там русских и русскоязычных. Иное дело — Закавказье. Оно напоминает о себе российскому обывателю более или менее постоянно — торговыми мигрантами, зримо присутствующими во всех российских городах. Из-за «кавказофобии», широко распространившейся в самых различных слоях населения, в России утвердилось не просто равнодушное, а явно негативное отношение к активному участию в решении закавказских проблем. Неслучайно Жириновский, хорошо улавливающий
массовые настроения, уже в 1993 году внес существенные коррективы в свой план «последнего броска на Юг», заявив, что Россия должна полностью уйти с Кавказа и отгородиться от него. И как раз «кавказо-фобия» оказывается одной из немногих линий обратной связи между электоратом и властью, действующей постоянно и без помех. Поступающие по ней сигналы убеждают российское руководство в том, что при проведении своей закавказской политики оно в любом случае не получит солидных дивидендов внутри страны и уж тем более не может рассчитывать на одобрение населением России мер, влекущих за собой значительные бюджетные затраты или отправку российских юношей на службу в опасные районы.
Не менее существенно и отсутствие единства внутри российской политической элиты по вопросу о выборе внешнеполитических приоритетов. Стоящие у власти, не составляя в этом отношении монолитной группы, в целом все-таки наибольшее внимание уделяют развитым странам дальнего зарубежья, рассматриваемым как источник займов и инвестиций. Одновременно считается, что среди государств Востока, не способных выступать в такой роли, для России наиболее важны те, что представляют потенциальную угрозу российским интересам либо, наоборот, могут стать ее союзниками (Турция, Ирак, Иран, Индия, Китай). Важность новых независимых государств теоретически признается, однако до них «не доходят руки»; более того, сохраняется их восприятие как государств не настоящих, не полноценных. Оппозиция отстаивает первостепенную значимость активной политики в рамках СНГ, но при этом столь откровенно использует этот тезис в своих собственных политических интересах, что фактически только дискредитирует его и создает дополнительную напряженность в отношениях России с государствами-наследниками СССР. Все это вносит разнобой в политику России в Закавказье и дезориентирует участников тамошних конфликтов либо позволяет им вести игру, которая строится на разногласиях внутри российского руководства.
Даже те фракции элиты, которые полагают необходимой активную политику Росии по урегулировании конфликтов в Закавказье, зачастую расходятся между собой по вопросу о ее целях, содержании и методах. Несколько упрощая, можно сказать, что на уровне разработки политики сосуществуют две линии. По видимости, господствующей является линия на мирное урегулирование в соответствии с нормами международного права и конвенциональными политическими приемами. Сторонники другой линии, официально не получающей признания, считают, что в силу своеобразия постсоветской внешнеполитической ситуации и уникальных особенностей России как субъекта международных отношений она должна защищать и продвигать свои
собственные интересы, не считаясь с этими нормами и пренебрегая этими приемами. На фоне главных составляющих политических позиций сторон в конфликтах первая линия представляется более выгодной для Азербайджана и Грузии, вторая — для Армении, карабахских армян и Абхазии. На самом же деле на уровне исполнения политики обе линии переплетаются, меняются местами и любая из них, преобладающая в данный момент, проводится до такой степени вяло, непоследовательно и неэффективно, что Россией как участником урегулирования недовольны все стороны в закавказских конфликтах.
Между тем Россия может проводить в Закавказье политику, которая решала бы сразу три задачи: способствовала бы дальнейшему снижению остроты противостояния, нейтрализовывала бы вероятные неблагоприятные влияния внерегиональных сил на развитие ситуации в регионе и позволяла бы сохранять — с перспективой усиления в будущем — ее собственное присутствие в традиционном качестве благожелательного патрона. Сосредоточение на этих задачах оправдано как с точки зрения собственных возможностей России в настоящее время, так и из-за внутренней природы самих конфликтов, не поддающихся урегулированию в среднесрочной перспективе.
Подобно евреям Израиля, карабахские армяне и Армения могут пойти на мир в обмен на оккупированные территории13 — с той разницей, что «мир» будет в первую очередь означать для Карабаха даже не столько признание, сколько действительно надежные гарантии пространственного контакта с Арменией и сохранения его нынешней этнической гомогенности. Абхазия в принципе может пойти на конфедерацию с Грузией — но опять-таки при наличии твердых, реальных гарантий полного внутреннего самоуправления и признания Грузией права Абхазии лимитировать численность грузинского населения на своей территории. Ни Азербайджан, ни Грузия не готовы сейчас принять эти требования, идущие к тому же вразрез с правами человека. Но история арабо-израильского конфликта показывает, что противоречие между универсальными правовыми принципами и локальной ситуацией непримиримого противостояния все-таки может быть преодолено. Только для этого нужно время, гасящее страсти и возрождающее связи. И нужно также, чтобы естественный процесс постепенного ослабления остроты конфликта не подрывался попытками сторон существенно изменить в свою пользу сложившееся положение 14.
Представляется, что именно этим и должна в конечном счете определяться позиция России — необходимостью поддержания установившихся балансов сил в закавказских конфликтах. Россия сама не должна предпринимать ничего, что заметно изменило бы эти балан-
сы, и должна блокировать попытки их изменения как сторонами в конфликтах, так и другими силами. В практическом плане это означает, что ей следует снять ограничения на передвижения товаров и людей между ее территорией и территорией Абхазии; вернуться к более активной и самостоятельной позиции на переговорах Минской группы, поддерживать на них принцип «пакетного» урегулирования; прилагать максимум усилий к нахождению действительно нестандартных, учитывающих специфику региона, способов урегулирования (что предполагает тщательное изучение опыта решения ближневосточного конфликта, конфликта в Ольстере и некоторых других). В то же время Россия должна четко дать понять, что она не будет оказывать никакой помощи Карабаху и Абхазии, кроме гуманитарной, и не признает эти сепаратистские образования, если этого не сделают Азербайджан и Грузия.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Так, только в 60-е годы карабахские армяне по меньшей мере дважды обращались в Москву с жалобами на бакинское руководство и ходатайствами о воссоединении с Арменией. Абхазская интеллигенция подымала перед союзными властями вопрос о переходе республики под юрисдикцию РСФСР в 1957, 1967 и 1977 годах. Неполные тексты обращений карабахских армян в 1964 году и абхазов в 1977 году опубликованы в: Баль-ян Грайр. Нагорный Карабах и национальные конфликты в Союзе в свете прав человека. Ереван, 1991. С. 10—11; Абхазский узел: Документы и материалы по этническому конфликту в Абхазии. М., 1995. Вып. 2. С. 19—34. См. также: Васильева О. Грузия как модель посткоммунистической трансформации. М., 1993. С. 31.
2 Имеются в виду, с одной стороны, оккупация Сухумского округа отрядом грузинских войск под командованием генерала Мазниева (Мазниашвили) и борьба с ним абхазских партизанских отрядов «Кияраз», с другой — военные действия на территории Карабаха между сформированными по национальному признаку местными силами самообороны, турецкими оккупациоными войсками и армиями Азербайджана и Армении.
3 Подсчитано по: Союз, 1990. № 34, 39.
4 Независимая газета — Содружество НГ, 1997, 8 августа.
5 См. примечание 3.
6 Белая книга Абхазии 1992—1993. Документы, материалы, свидетельства. М., 1993. С. 30.
7 По официальным данным, на 1 января 1995 года общая численность беженцев и вынужденно перемещенных лиц, образовавшихся в Азербайджане в результате карабахского конфликта, составляла 845 тыс. человек. Из них только 48 тыс. — выходцы из самого Карабаха. Численность в Грузии грузинских беженцев из Абхазии оценивается экспертами приблизительно в 150 тыс. человек (см.: Миграции и новые диаспоры в постсоветских государствах. М., 1996. С. 149, 157). Это крупные группы населения, при компактном расселении и хорошей политической организации они могут оказывать сильное влияние на политическую жизнь. Следует, однако, иметь в виду, что степень территориального рассеяния беженцев довольно велика и в Азербайджане, и в Грузии, а сила их реального политического влияния (как, впрочем, и фактическая численность в пределах национальной территории) преувеличивается правящими режимами.
8 Ср. характеристику вооруженных сил, участвовавших в военных действиях со стороны Карабаха и Азербайджана в: Зверев Алексей. Этнические конфликты на Кавказе, 1988—1994 // Спорные границы на Кавказе. М., 1996. С. 37—40.
9 См., например: Тесемникова Екатерина. Почему сорвалась встреча лидеров // Независимая газета, 1998, 15 декабря.
10 Об особенностях армянской картины мира, а также о различиях мировидения армян Армении и армян Карабаха см.: Лурье С. В. Историческая этнология. М., 1997. Гл. 15 и 18.
11 Геворгян К. А. Выборы в Армении // Вестник Содружества, 1998. № 5.
12 Тищенко Г. Г. Вооруженные силы и военно-политический курс Армении // Армения: проблемы независимого развития. М., 1998.
13 А вот надежды Баку на возвращение территорий и мир в обмен на экономическое процветание (Независимая газета, 1998, 17 ноября) вряд ли когда-нибудь осуществятся.
14 Фактически, если судить по предложениям Минской группы от 9 ноября 1998 года, ОБСЕ сейчас склоняется именно к такой точке зрения. См.: Независимая газета, 1998,19, 21 ноября.
