CC BY
38
А. В. Алейников
КОНФЛИКТОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ БИЗНЕСА И ВЛАСТИ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
Президент России Д. А. Медведев при вступлении в должность главы государства подчеркнул, что в своей политике будет добиваться правового обеспечения «развития экономики и социальной сферы, поддержки предпринимательства и борьбы с коррупцией»1. Проведенные после этого кадровые назначения в Правительстве и Администрации Президента развеяли опасения по поводу возможного двоевластия и связанного с этим конфликта между двумя политическими центрами. Скорее, уместно говорить об удвоении потенциала исполнительной власти или своеобразной «тандемократии» в осуществлении политики, способной «сделать, чтобы государство было действительно справедливым и заботливым по отношению к гражданам, чтобы обеспечить самые высокие стандарты жизни.. ,»2.
Такая политика особенно актуальна для нынешнего этапа развития России, для которого характерно существенное расхождение между положительным трендом различных индикаторов, отражающих макроэкономическую ситуацию (стабильность бюджета, рост доходов населения, снижение государственного долга) и показателями динамики изменения институциональной среды бизнеса. Подобное сочетание свидетельствует
об институциональном отставании становления бизнеса и является беспрецедентным в истории экономического развития, что обусловливает весьма конфликтный характер взаимодействия бизнеса и власти в условиях осуществления известного «Плана четырех И», изложенного Д. А. Медведевым в конце 2007 г. Ведь в классово-антагонистическом обществе российского криминально-бюрократического капитализма власть оказывается в весьма противоречивом положении, при котором она, с одной стороны, декларирует себя в качестве выразителя общенародных интересов, а с другой — является проводником воли и устремлений т. н. «эксплуататорского класса», к которому самое прямое отношение имеет и предпринимательское сообщество. Для разрешения этого противоречия власть объективно вынуждена решать проблему институционального отставания бизнеса от вызовов нашего времени. Проявлениями институционального отставания бизнеса в России являются:
• превышение конкурентноспособности внешнего рынка над внутренним, обусловленное более высокими издержками ведения бизнеса, жесткостью барьеров «входа», коррупционной нагрузкой;
• барьеры вхождения на рынок, связанные не только с тенденциями монополизации рынка (рыночная стоимость принадлежащего государству портфеля акций достигает 40 % капитализации фондового рынка России), но и с отсутствием социально-политических факторов, препятствующих закреплению поделенного между «приятельскими субъектами» рынка, замене реальной рыночной конкуренции «государственно-олигархической» экономикой;
• неэффективность государственного управления и невысокое качество властного
________регулирования бизнеса, которые не соответствуют относительно высокому
© А. В. Алейников, 2008
уровню развития экономики и артикулируются несбалансированностью ее структуры;
• отсутствие сопровождения декларируемой стратегии диверсификации реальным развитием адекватной институциональной среды (качество политических и правовых институтов, эффективность антикоррупционного контроля, структурированное и признанное обществом участие бизнеса в политическом процессе);
• специфичный характер формирования бизнеса в России, при котором приход в него обуславливается не наличием в стране бизнес-возможностей и институциональной среды для развития потенциально прибыльных идей, а отсутствием либо неудовлетворительностью других вариантов трудоустройства.
Очевидно, что тема конфликтных взаимоотношений бизнеса и власти как в аспекте приватизации власти «олигархами», так и в плане «захвата» бизнеса государством в российской научной мысли, публицистике и обыденном сознании имеет, как правило, один концептуальный акцент. Речь идет о вычленении черт, причем порочных, которые отличают российский олигархический или приятельско-этатистский капитализм от «нормальных» практик взаимодействия рынка и демократии в развитых цивилизованных странах.
Конечно, понятие «бизнес» достаточно трудно очистить от ценностного, нормативного подхода, вывести за пределы того, что «нам нравится/не нравится». Эмоциональное восприятие бизнес-практик вполне объяснимо с точки зрения восприятия его онтологических форм и результатов, имеющих место в современной России. Однако с точки зрения социологической теории дело обстоит несколько сложнее, ибо бизнес — это действительно нормативно нагруженное понятие, включающее в себя фундаментальные социальные основания. Это значит, что бизнес достоин самостоятельного социологического изучения с целью преодоления «экономизированного» или «политизированного» подходов к нему.
Принципиальное значение здесь имеет подход, предусматривающий отказ от рассмотрения бизнеса и власти как конфликтующих и жестко противостоящих друг другу институций общественной жизни. Л. фон Мизес в связи с этим писал: «Политики, проклинающие большой бизнес, борются за более низкий уровень жизни. Если военные действия приписываются козням военного капитализма, а алкоголизм — козням алкогольной промышленности, то, чтобы быть последовательным, необходимо приписывать чистоту — замыслам производителей мыла, а расцвет литературы и образования — интригам издательской и полиграфической промышленности»3.
Имманентное стремление власти к доминированию и установлению правил для бизнеса или требования политической лояльности и социальной ответственности, подчиненности в выработке стратегии без формализации всяких правил всегда наталкивались на желания бизнеса защитить от притязаний власти хотя бы часть своего бытия. С. Кургинян даже ввел в научный оборот довольно остроумный термин «секьюритизация», подразумевающий добровольный отказ граждан, социальных групп от части своего «комфорта» в целях сохранения его в целом. Важно, что «секьюритизация не посягает на комфорт как принцип. Она просто пытается придать этому принципу определенную эластичность»4.
Границы между публичной и частной сферами деятельности бизнеса, безусловно, существуют. Но абсолютизация подобных демаркационных границ является теоретическим упрощением. Именно поэтому общая теория бизнеса в ее российской интерпретации развита слабо. В ней доминируют либо слабополитизированные представления о бизнесе как сугубо хозяйственной деятельности по извлечению прибыли, либо акцентируются
сильнополитизированные аспекты сращивания бизнеса и власти. Опираясь на теоретические разработки проблем инклюзии и эксклюзии, осуществленные Н. Луманом, можно утверждать, что власть опирается на инклюзивную благонадежность, т. е. реализация права на применение насилия сопровождается предъявлением аргументов (доказательств или убеждений) о соответствии этих действий интересам народного большинства и граждан государства в целом.
Бизнес построен на эксклюзивной лояльности, ибо не обладает средствами и правом принуждения к совершению контрактов вне предъявления аргументов в пользу рыночного преимущества своего товара (услуги). Государство предполагает обязательную включенность граждан в бизнес как в сугубо добровольную деятельность, обладающую, в отличие от этатистских структур, свободой «входа» и «выхода». Предлагая обществу различные методы решения проблем, конкурируя, по сути, друг с другом за влияние на гражданское общество, бизнес и власть не являются, однако, антагонистами в своих целях и идеалах. Государство справедливо, если оно эффективно позволяет удовлетворять потребности настоящего поколения и создавать условия для роста благосостояния в будущем. А бизнес эффективен, если он социализирован и справедлив, т. е. доброволен и открыт, максимизирует благосостояние собственников не за счет эксплуатации, а на основе достижения индивидуального благосостояния всех участников процессов производства, распределения и потребления, снижая государственную нагрузку по решению проблем удовлетворения индивидуальных потребностей и тем самым обеспечивая свободу людей.
Эффективность бизнеса и власти проявляется в их конкурентоспособности, критерием которой в случае с бизнесом является состязательная позиция по отношению к другим участникам рынка. В случае с государством речь идет о влиянии в мире, ресурсных возможностях, соблюдении норм международного права и т. д. Существенна лишь разница в результатах проигрыша в этой конкурентной борьбе. Для бизнеса это банкротство. А деградация государства заканчивается сменой политического режима и неизбежной санацией государственной политики.
Таким образом, бизнес и государство и с точки зрения целей, и с точки зрения структуры и системы управления ими имеют ряд сходных признаков. Основополагающим в этом аспекте является концепт успешности, т. е. эффективности удовлетворения запросов потребителей через обеспечение конкурентоспособности в политическом или экономическом измерении.
Интегральное рассмотрение бизнеса как политико-экономического феномена является исключительно важным для ответа на вопросы и о модели формирующейся рыночной экономики, и о векторах развития российской институциональной системы. В современной литературе остро недостает подходов, связанных не только с изучением многослойных и разнородных взаимодействий бизнеса и власти, но и с анализом взаимоотношений между хозяйствующими субъектами, между бизнесом и обществом через мир политического, между различными субъектами властных отношений через призму бизнеса.
Вырождение политического за счет его колонизации социальностью и собственностью, приведшее, по формулировке Х. Арендт, к «деградации политики до средства для достижения какой-либо высшей, лежащей за пределами политического цели»5, обусловило появление косвенной власти, получившей в России устойчивое название «олигархического интереса», которая «сосредоточивает в своих руках все преимущества политической власти, не сталкиваясь ни с каким связанным с ним риском»6.
Генезис российского бизнеса, очерченный концептуальным оформлением эволюции его связей с государством, имеет конфликтный характер. Он происходит в условиях не минимизации роли государства и увеличения свободы бизнеса через рыночное государство, регулирующее свободу бизнеса, но скорее в процессе становления «интервенционистского государства, государства безопасности (свобода, обеспеченная государством)»7. Поэтому необходим выход за пределы юридического сознания в предметном и сущностном понимании бизнеса, его «перемещение» в сферу политического, что позволяет фрагментировать определенную логику формирования модели взаимодействия бизнеса и государства, в которой рельефно отражена и история развития российского социума, и реальная практика политико-правовых отношений становления самого бизнеса.
На наш взгляд, антиолигархическая идеология имеет достаточно высокий мобилизационно-электоральный потенциал с ярко выраженным тяготением в сторону позиционирования сложившихся на сегодняшний день политико-экономических реалий, обеспечивающих сохранение российского суверенитета в условиях глобализации. Однако антиолигархическое сознание постепенно утрачивает онтологическую достоверность, что объясняется следующим:
• неразвитой судебной системой, которая в условиях развития крупного производства и на фоне ужесточения условий ведения бизнеса эволюционирует в сторону возрастания доверия к судебной защите в отстаивании своих интересов в спорах с государством и в защите «бизнеса от бизнеса», в особенности на фоне уменьшения возможностей политически неангажированных бизнес-структур;
• использованием крупными предпринимателями рычагов непосредственного влияния на государственную власть с целью создания для своего бизнеса режима наибольшего благоприятствования, которое нередко нейтрализуется самой властью путем «захвата бизнеса»;
• невероятным размером личных состояний нескольких десятков бизнесменов в России, которое является своеобразной платой за их услуги по сохранению и структурному преобразованию ряда ключевых отраслей экономики на фоне практической ликвидации крупных промышленных предприятий в посткомму-нистической Центральной Европе;
• формированием «приятельского» бизнеса как совокупности таких отношений внутри бизнес-сообщества и с внешним властным полем, при которых, по Пьеру Бурдье, «каждая группа агентов стремится поддерживать свое существование с помощью постоянной работы по установлению привилегированной сети практических связей. мобилизуемых для ежедневных житейских потребностей»8.
Становление подобной модели российского бизнеса являлось фактором негосударственного вытеснения из сферы крупного предпринимательства организованной преступности и явного криминала, связанного с покушениями на человеческую жизнь и свободу. Сам бизнес, используя и направляя государственные ресурсы, создавая собственные системы безопасности, существенно уменьшил «бандитскую» составляющую в защите приобретенных прав собственности. Однако и государство и бизнес оказались не готовы к формированию оптимального институционального окружения, к созданию демократических процедур политико-правовой защиты от взаимных «захватов». С одной стороны, государство не решило «фундаментальную политическую дилемму хозяйственной системы», согласно которой «правительство, достаточно сильное для того, чтобы
защитить права собственности, должно вместе с тем быть достаточно сильным и для того, чтобы конфисковать собственность своих граждан»9. С другой стороны, бизнес стал использовать власть как несущий элемент конструирования конкурентного преимущества, включая использование государственных ресурсов для ослабления или экономического уничтожения своих конкурентов. Поэтому компрометация и криминализация правил, норм, установлений экономического и политического бытия, приписываемая зарождению российского бизнеса, является общей проблемой посткоммунистического развития, синдромом перехода к созданию правового пространства частной и публичной жизни при одновременном падении уважения к моральным постулатам.
Попутно следует заметить, что культивируемая в обществе «народная ненависть» к бизнесу, особенно крупному, приводит к расколу и конфликтам в обществе, а не к становлению приемлемого нравственного смысла бизнеса, способного сгладить противоречия и поддержать декларируемое общественное единство. Власть, демонстративно отделяя бизнес от публичной политики, подвергает сомнению безусловную правомерность предпринимательской активности, способствует неприятию большинством общества успехов активного меньшинства. Андрес Ослунд, анализируя динамику народных чувств, отмечает, что «чем больше человек начинает заниматься реальным производством, тем большую ненависть он вызывает. Людей больше всего задевает то, что видно невооруженным глазом. Когда миллиарды утекают из государственной казны, это происходит незаметно для общества. А вот когда олигархи перестают воровать и начинают что-то делать сами, тут-то они выходят из тени на всеобщее обозрение. Заводы-то не спрячешь»10. В результате т. н. нравственная нелегитимность российского бизнеса, активы и ресурсы которого воспринимаются обществом лишь как знак социального статуса, основание неадекватного образа жизни, приводит к трактовке бизнеса как « деятельности по деланию денег» любыми, в том числе аморальными и нерыночными средствами.
В условиях недостаточной институциональной оформленности правил и норм взаимоотношений бизнеса, власти и общества подобный концепт воспринимается как негласное разрешение со стороны власти и менеджеру, и чиновнику, и наемному работнику «делать деньги» любыми средствами, соблюдая внешнюю лояльность и демонстрируя определенную квазиаскезу, соответствующую ожиданиям не общества, но власти. «Если государство скажет, — заявляет Олег Дерипаска, — что мы должны отдать активы, мы их отдадим. Я не отделяю себя от государства»11. Любопытна весьма жесткая оценка подобной институциональной траектории развития бизнеса, которую гораздо раньше дала известный публицист Юлия Латынина: «Олигарх, который отдал этому государству хоть списанный “мерс”, недостоин управлять даже скобяной лавкой»12.
Таким образом, «антиолигархическая» риторика, исходящая от власти, по своим конструктивным составляющим сугубо прагматична и утилитарна, ибо парадоксальным образом способствует дальнейшей концентрации капитала и росту числа российских представителей в списках журнала « Форбс» за счет приобретения развивающихся производств у той части бизнеса, которая « не обременена» политическим ресурсом. В этом — принципиальная черта взаимодействия бизнеса и власти в России, заключающаяся в технологичном моделировании методами политического конструирования онтологического уровня бизнеса. «Управляемая демократия», «равноудаленный бизнес» позволяют добиваться результатов лишь в условиях неразвитости экономических институтов, «что в свою очередь не может не оказать негативного воздействия на дальнейшие перспективы политической трансформации»13.
Мотивы политического конструирования институционального дизайна российского бизнеса как института порождены прежде всего функциональной сущностью экономических институтов, связанной с координацией, определением характера и способов распределения и перераспределения ресурсно-доходного потенциала в обществе. Именно в этом, а не в различной силе игроков заключается суть политико-экономической системы современной России, которая дает возможность ее структурным элементам получать дополнительную прибыль от использования властного потенциала, даже если эта система в целом или в частностях демонстрирует свою неэффективность. Ведь в современной России и в бизнесе и во власти «игроки» сильнее «правил и институтов».
С другой стороны, условием поддержания институционального равновесия является заинтересованность игроков в сохранении властных позиций как с целью извлечения дохода, так и для обеспечения безопасности жизни, собственности, самой власти как самостоятельного блага. Таким образом, изменение институционального дизайна бизнеса является не только мотивом политического конструирования, но и фактором обеспечения стабильности политической системы14.
Для России как страны с полупатриархальной нравственностью и моральным кодексом строителя коммунизма в сознании многих людей внезапное появление массовых криминальных разборок, огромного рынка проституции и наркомании, «переквалификация» инженеров в «челноков», разрушение советской социальной инфраструктуры не могло не привести к деморализации и десоциализации общества. Если современный капитализм на Западе возник в результате длительной политической борьбы против ценностей средневекового и дворянско-крестьянского мира и является итогом развития свободной конкуренции, которую бизнес одновременно отрицает и воспроизводит, то российский бизнес возник по политической воле государства и на основе разрушения огосударствленной экономики, что создает особый тип социальной архитектуры отношений труда и капитала, собственника и менеджмента, бизнеса и власти.
Отсутствие настоящей конкуренции, свободной от откровенного аппаратногосударственного протекционизма, силового или криминального «способов производства», тормозит формирование массового «самостоятельно делового человека». По мнению И. К. Пантина, основной доминантой хозяйственной стратегии и критерием успеха крупного бизнеса в России является поглощение чужой собственности, а не ее создание и эффективное управление15.
Исходя из этих подходов можно охарактеризовать специфику политической среды институциональной трансформации российского бизнеса. Ей присущи следующие черты:
• отсутствие единых правил конкурентно-рыночной игры;
• избирательный характер правоприменительной практики по отношению к различным экономическим субъектам;
• неадекватная роль силовых структур во взаимоотношениях хозяйствующих субъектов;
• высокая степень политического влияния на текущую производственную, финансовую и инвестиционную деятельность предприятий;
• концентрация рыночной власти поставщиков и покупателей в руках государственных корпораций.
Еще одной характерной чертой трансформационных процессов постсоветской России является доминирование различных стандартов политического конструирования
бизнеса. Примером этому являются две совершенно различные реакции власти на две одинаковые с точки зрения особенностей возникновения и национальной значимости их активов корпорации. Речь идет о фактах, с одной стороны, экспроприации «Юкоса» и, с другой — о продаже «Сибнефти», которые свидетельствуют о неправовом характере российской экономики. Такая практика создает дополнительные политические преимущества для не всегда эффективного управления собственностью предпринимателями, не связанными институциональными ограничениями. Подобная практика имеет очень мало общего с зарубежными порядками, действующими в развитых странах, о которых красноречиво свидетельствует следующая таблица.
Таким образом, конфликты между бизнесом и властью проистекают из самой природы российского капитализма, и оптимизация их взаимодействия возможна на путях перехода к современной модели постиндустриальной системы с социальным рыночным хозяйством и правовым государством.
Таблица
Некоторые показатели административных условий ведения бизнеса16
Страны Регистрация собственности Обеспечение исполнения контрактов Получение лицензий и разрешений Индекс защищен- ности интересов инвестора (0-10) Индекс благоприятности условий для бизнеса. Место с 1 по 175
Срок (дни) Затраты (% стоимости имущества) к) ои рн о 3 Издержки (% от суммы долга) к) ои рн о 3 Затраты (% дохода на душу населения)
США 12 0,5 300 7,7 69 16,0 8,3 3
Великобритания 21 4,1 229 16,8 115 68,9 8,0 6
Австралия 5 4,8 181 12,8 140 13,8 5,7 8
Германия 40 4,5 394 10,5 133 89,1 5,0 21
Армения 4 0,4 185 14,0 122 43,1 5,0 34
Португалия 81 7,4 495 14,5 327 60,3 6,0 40
Казахстан 52 1,8 183 11,5 248 35,0 5,7 63
Венгрия 78 11 335 9,6 212 260,0 4,3 66
Италия 27 0,9 1210 17,6 284 142,3 5,0 82
Китай 32 3,1 292 26,8 367 84,0 5,0 93
Россия 52 0,3 178 13,5 212 82,9 5,3 96
1 Медведев Д. Уважать и охранять права и свободы человека // Российская газета. 2008. 8 мая.
2Медведев Д. Уважать и охранять права и свободы человека // Российская газета. 2008. 8 мая.
3Мизес Л. Теория и история: Интерпретация социально-экономической эволюции. Челябинск, 2007. С. 130.
4 Кургинян С. Е. Слабость силы. Аналитика закрытых элитных игр и ее концептуальные основания. М., 2006. С. 12.
5АрендтХ. Люди в темные времена. М., 2003. С. 304.
6 Шмитт К. Диктатура. СПб., 2006. С. 227.
7 Сморгунов Л. В. Философия и политика. Очерки современной политической философии и российская ситуация. М., 2007. С. 16.
8Бурдье П. Практический смысл. СПб., 2001. С. 325.
9 Гуриев С., Лазарева О., Рачинский А., Цухло С. Корпоративное управление в российской промышленности. М., 2004. С. 268-311.
10 Ослунд А. Сравнительная олигархия: Россия, Украина и США // Отечественные записки. 2005. № 1 (22). С. 7.
11 Дерипаска О. Интервью газете “Financel Times”. Цит. по: Новое время. 2007. № 26 (026). 6.08. С. 40.
12 Латынина Ю. Промзона. М., 2003. С. 415.
13 ЛибманА. Экономические институты в «гибридных» системах // Свободная мысль. 2007. № 9 (1580).
С. 98.
14 Алейников А. Политический дизайн институциональной трансформации российского бизнеса // Власть. 2007. № 10. С. 60-66; Милецкий В. П., Алейников А. В. Политическая логика институциональной трансформации взаимодействия российского бизнеса и власти // Политическая социология: теоретические и прикладные проблемы: Сб. научных статей. СПб., 2007. С. 84-98.
15 Пантин И. К. Выбор России: характер перемен и дилеммы будущего // Полис. 2007. № 4. С. 131-133.
16 Бизнес в 2007 году: Как проводить реформы. Сравнение норм государственного регулирования по 175 странам. М., 2007.
