CC BY
39
Четверть до 1679 г. Третникъ четверти Осьмина
Третникъ осьмины
6 пудов ржи
2 // - //
3 // - //
1 // - //
Итак, наименования «кадь», «полов-никъ», «четверть», «осьмина» составляли упорядоченную древнейшую систему мер сыпучих тел: кадь делилась на два половника, четыре четверти, восемь осьмин. В памятниках письменности система кади просуществовала без изменений до конца
XVI в. В конце XVI в. назрела необходимость в использовании мер значительно меньшего объема. Древняя система кади была пересмотрена и изменена. Исследователи объясняют такую необходимость постигшим Московское государство на рубеже XVI - XVII вв. голодом, когда для измерения сыпучих веществ (зерна, муки, крупы) нужны были меры небольшой вместимости. Кадь была упразднена, и самой большой по вместимости единицей измерения стала четверть, делившаяся теперь на две осьмины, четыре полуосьмины, появилась также новая мера - четверикъ, составлявшая восьмую часть новой четверти.
Литература
1. Востокова, Г.В. История и семантическое развитие образований с полъ (пол-/полу-) в русском языке XI - XVII вв.: дис. ... канд. филол. наук / Г.В.Востокова. М., 1984.
2. Демкин, А.В. Внешняя торговля России XVI - XVIII веков. Западное и Северозападное направление: очерки / А.В. Демкин. М.: Вереск, 1995.
3. Младенцев, М. Краткий исторический очерк русских мер / М. Младенцев // Временник Главной палаты мер и весов. Спб.:
В. Демаков, 1907. Ч. 8. С. 178 - 184.
4. Прохорова, В.Н. Бытовая лексика московских памятников второй половины XVII в.: дис. ... канд. филол. наук / В.Н.Прохорова. М., 1953.
5. Прохорова, В.Н. Русская терминология (лексико-семантическое образование) /
В.Н. Прохорова. М.: МГУ, 1996.
Принятые сокращения
АФЗ - Акты феодального землевладения и хозяйства. М., 1951 - 1961. Ч. 1 - 3.
ГААО - Государственный архив Архангельской области (г. Архангельск).
ДАИ - Дополнения к актам историческим, собранные, изданные Археографической комиссией. Спб., 1846 - 1875. Т. 1 - 12.
КДРС - Картотека Древнерусского Словаря (ИРЯ, Москва).
Преображенский - Преображенский, А. Г. Этимологический словарь русского языка / А.Г. Преображенский. М., 1910 - 1914. Т. 1 - 2.
ПРП - Памятники русского права. - Принятые сокращения названий источников из КДРС даются по «Указателю источников Картотеки Словаря русского языка XI -
XVII вв.» / сост. С.Ф. Геккер, С.П. Мордови-на, Г.Я. Романова. М., 1984.
РГАДА - Российский государственный архив древних актов (Москва).
Срезневский - Срезневский, И.И. Словарь древнерусского языка / И.И. Срезневский. М., 1989. Т. 1 - 3.
Фасмер - Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер. М., 1964 - 1987. Т. 1 - 4.
Влаjинац - Влаjинац, М. Речник наших старих мера. У тока векова / М. Влаjинац. Београд, 1961 - 1974. Св. 1 - 4.
При ссылках на архивные скорописные источники автором используются общепринятые в науке сокращения: Ф. - фонд, Оп. -опись, Д. - дело, Л. - лист.
Л.А. РОМАНОВА (Тверь)
КОМПОЗИТНЫЕ ПЕРФОРМАТИВЫ В ДИСКУРСИВНОЙ ПАРАДИГМЕ КОНСТРУКЦИОНИЗМА
Перформативность как лингвистическая категория играет важную роль в конституировании социального порядка жизнедеятельности общества. Основное предназначение перформативных конструкций как вербальных знаков - участие в формировании вербальной реальности социальных отношений как реальности иного порядка, конструирующей модель человеческих деятельностных связей и мотивов и тем самым понимание их. При этом каждое типовое перформативное выражение репрезентирует проблему в социальных отношениях, для решения которой оно и существует.
Обращение к теоретическому наследию созданных в ХХ в. и оказавших влияние на ряд различных смежных с лингвистикой дисциплин, например, социологии, психологии, культурологии, когнитивис-
© Романова Л.А., 2008
тики, социальной антропологии и др., представляется сегодня не только актуальной, но и перспективной задачей по целому ряду причин. Прежде всего, такое обращение позволяет выяснить и понять истоки возникновения целого ряда важных оригинальных идей, подходов и методов, получивших распространение в лингвистике, психологии, когнитологии и других гуманитарных науках. Выбранная линия анализа позволяет оценить роль и влияние, которое теории смежных дисциплин оказали на лингвистику и могли бы оказать, будучи осознанными ею в полной мере. С этих позиций, если воспользоваться идеями представителей постмодернистской парадигмы социального конструкци-онизма (эпистемиологического конструктивизма/ конструкционизма), можно было бы способствовать расширению и обогащению дискурсивных ресурсов лингвистики и психологии, обновлению некоторых психологических идей и большей рефлексии ею собственных оснований.
В этой связи приходится констатировать, что знание некоторых значимых и влиятельных «не-лингвистических» теорий 20-го столетия становится просто необходимым при анализе таких современных научных направлений, как социальный конструкционизм, дискурсология, дискурсивная психология, нарратология и нарративная дискурсология, прагматика дискурса и диалогическое «я» и т. д., которые могут служить соответствующим основанием для исследования речевого общения и диалогической интеракции. В этом плане значительный интерес представляет теория сложных, композитных перформативов или теория речевых актов (ТРА), которая дает возможность лучше понять контекст возникновения целого ряда идей, широко используемых сегодня в дискурсивной парадигме социального конструк-циионизма, а именно - при исследовании дискурсивных ресурсов лингвистики в целом и лингвопсихологии, психолингвистики в частности (подробнее см.: [6; 8; 9]) по вопросу перформативности в целом, следует лишь подчеркнуть, что развитие положений этой теории в парадигме конструкционизма происходило как в плане расширения сферы их прямого назначения (логико-семантический и прагматический анализ высказывания, конвер-
сационный анализ, теория значения и референции и т. п.), так и в плане их большей радикализации и расширения областей их применения - от СМИ до архива рекламных практик. К этому следует добавить, что сегодня теория речевых актов в научном направлении одного из ее лидеров Дж. Р. Серля (см. также работы Дж. Л. Остина, З. Вендлера, П. Строссона и др.) преобразована по своей сути в целую философскую концепцию сознания в плане описания и изучения интенциональ-ных состояний говорящей личности (языкового субъекта) в интерактивном (дискурсивном, диалогическом) пространстве [11]. Следует также учитывать и тот факт, что сегодня многие из ее понятий уже прочно вошли в обиход философской, психотерапевтической, лингвистической и логической речи. Среди них наиболее распространенными являются само понятие речевого акта, понятие перформатива и констатива, понятие иллокутивной силы высказывания, коммуникативной интенции, композитного перформатива и др.
Как известно, в теоретическом плане идеи речевых актов получили широкое распространение в конце XX в. в странах Западной Европы и США в исследовательском направлении под общим названием междисциплинарного дискурса, более известного сегодня в философии, социологии и психологии под наименованием дискурс-анализа в парадигме радикального конструкционизма.
Основное положение конструкциониз-ма сводится к тому, что так называемая объективная реальность является продуктом человеческого общения, что знание не обретается пассивным образом, а активно конструируется познающим субъектом (когнитивным агентом), представляет собой философское обобщение, сделанное на основе конкретного фактического материала, добытого целым рядом наук, среди которых лингвистика и психология (лингво-психология) занимают ведущие места [4].
Проявление особого интереса к процессу социального конструирования мира обусловливает пристальное внимание к постижению мира значений, посредством которых он репрезентируется и осознается. По этой причине очевиден интерес представителей конструкционистской парадигмы к дискурсу и его анализу в рамках социаль-
ной психологии (социального контекста), его «привязка» к контексту взаимодействия участников социальной (институциональной) интеракции имеет большое значение для лингвопрагматики. Поэтому очевиден и путь анализа - через изучение (описание) различных типов дискурсов, влияния на них социального контекста и языка как детерминированных культурой феноменов становится возможным постижение подлинных смыслов человеческой жизни [4].
С позиций представителей парадигмы конструкционизма, дискурс в наиболее общем виде представляет собой систему утверждений, конструирующих объект без какого-либо строго системного аналитического метода в рамках дискурсного анализа. Дискурсный подход, опирающийся на идеи социальной конструируемости мира, дает возможность рассматривать природу межличностного взаимодействия (социальной и диалогической интеракции), институциональной коммуникации не просто как процесс, который подчиняется какой-то универсальной схеме, будь то линейная модель взаимодействия как обмена информацией или порождения неких смыслов. В дискурсном подходе утверждается, что межличностное взаимодействие, в котором участвуют субъекты, достаточно сложно (или невозможно) изучать объективными методами, т. к. внутренний мир его участников представляет собой своего рода неприступную крепость (т. е. объект, не раскрывающийся полностью для анализа другим, извне) для так называемых объективных методов. Поэтому предлагается самим субъектам взаимодействия участвовать в его изучении, т. к. именно они являются истинными носителями того смыслового поля, которое нельзя нащупать, если выключить их из исследовательского контекста [1; 3].
В последние годы достаточно интенсивное развитие получило особое направление дискурсного анализа, которое рассматривается как комплексная (целостная, холистическая) производная и теории коммуникации. Основная доктрина данной ветви дискурсного анализа реализуется в направлении антиреализма и конструкци-онизма, с определенным переносом акцента на способ, при помощи которого создается описание мира, событий, внутрен-
ней психической жизни человека (субъекта). Основополагающим моментом данного способа является, с одной стороны, позиция собеседников дискурсной интеракции, а с другой - позиция исследователя и его версий о событиях, явлениях и ситуациях. Таким образом, в процессе применения исследовательских процедур названного метода акцентируется (подчеркивается) своеобразное столкновение с реальностью и как результат - сам дискурс предстает в роли объекта исследования.
Обращая внимание на ролевые позиции самих собеседников как участников дискурсного взаимодействия и исследователей такого дискурсного взаимодействия, следует иметь в виду, что в дискурсном анализе особая роль принадлежит идее рефлексивности, предполагающей пристальное внимание к способу, с помощью которого вербально (текстово, в виде фиксированных текстов как знаковых в широком понимании образований) создается версия, избирательная связность или бессвязность, историческая последовательность, представляющая (в виде языкового конструкта) или на самом деле устанавливающая объективную реальность.
Такой подход к анализу дискурса позволяет рассматривать дискурс как тексты, включенные в социальную практику, в «реальное бытие языка», по В.Н. Воло-шинову, с учетом «его словесного и вне-словесного трения» [2]. Совершенно очевидно, что при данном подходе акцент делается не на язык как абстрактную сущность с его лексиконом и грамматическими правилами, не на систему дифференциальных признаков (как в структурализме Ф. Соссюра) и не на свод правил трансформаций (в духе Н. Хомского), хотя названные аспекты играют свою специфическую, важную роль, например, как в практике психотерапевтической коммуникации. Однако в этом плане, напротив, особая роль отводится дискурсу как средству взаимодействия. И тогда анализ дискурса представляет собой именно анализ того, что делают люди. К этому следует добавить, что в рамках дискурсного анализа подчеркивается особая роль риторической и аргументативной организации беседы и текста [8; 9].
Отличительной особенностью дискурсного подхода является признание того
факта, что лингвистические феномены обладают общественной и коллективной реальностью [5; 14; 13; 15]. При этом отмечается, что язык, организуясь в дискурсы, начинает обладать собственным влиянием на способ переживания людьми, на реалии окружающего мира и взаимодействия с ним. Именно язык включает большинство базовых категорий, используемых для понимания людьми самих себя, эмоционально влияя на действия мужчин и женщин, репродуцируя пути определения собственной культурной идентичности. Также отмечается, что когда мы говорим о любом феномене, мы оперируем отдельными их значениями и паттернами, которые представлены в сознании в форме словесных описаний, наделенных субъективно уникальным своеобразием, определяющим в конечном итоге характер интерпретации объектов. Если в сознании объекты представлены в форме словесных описаний, постижение смыслов, которыми оперирует человек во взаимодействии с миром, становится возможным только посредством выяснения особенностей их формирования [5; 14; 13; 15]. Поэтому понятна ориентация представителей дискурсного подхода на анализ текстовых массивов, порожденных социальной активностью субъектов.
По мнению представителей конструк-ционистского подхода в дискурсной парадигме, традиционные лингвистические методы не могут в должной мере ухватить семантические процессы, реализуемые в языке реальной жизни не как статичные фиксации неизменных смыслов, а как творение этих разделяемых смыслов в их постоянном взаимодействии и изменении [5]. Именно фиксация (схватывание) языка как действия составляет отличительную особенность дискурсологии. Оно становится возможным лишь при условии целесообразности рассмотрения проявлений социальной жизни как текстов, к которым можно применить инструменты дискурсного анализа [1; 13; 15].
Именно приоритетность дискурса и обусловливает становление в качестве основного объекта исследования языкового фактора. Язык, по мнению представителей дискурсного подхода, организован в дискурсы (некоторые исследователи называют их «репертуарами репрезентаций»),
направляющие поведение людей, и содержит основные категории, используемые людьми для самопонимания [1; 4; 13]. Дискурсы не просто описывают окружающее социальное пространство, они создают его карту, причем субъективную, которая акцентирует внимание на одних факторах и искусственно принижает значение других. Исходя из этого, люди при помощи дискурса выстраивают свою собственную картину мира, конструируя тем самым представления и репрезентации по своему вкусу, часто неосознанному. Следовательно, дискурсы воспроизводят окружающую нас реальность в трансформированном виде.
Примером такого «творения действительности» (конструирования реальности) субъектом можно с полным правом считать явление перформативного дискурса (перформативности) в теории речевых актов (ТРА). Целесообразно напомнить, что именно теория речевых актов предложила известный тезис о том, что посредством слов мы не только описываем реальность, но и творим ее. «Сказать что-либо - значит сделать что-либо» - этот тезис, сформулированный Дж.Л. Остином, обращает внимание на некоторые недооцениваемые возможности языка. В работах Дж. Л. Остина, Э. Кошмидера, В.Н. Волошинова отмечалось, что многие из наших высказываний не столько описывают, сколько производят (конституируют, учреждают, «делают», «создают») некие конвенциональные (условные) положения дел, имеющие определенные («перлокутивные», по-сткоммуникативные) последствия для говорящего. К таковым, например, можно отнести произнесение просьб, приказов, советов, извинений, всевозможных договоров, принятие резолюций (постановлений), обещаний, клятв, объявления войны и т. п.
Дж. Остин назвал данный класс высказываний перформативными (перформативами - от англ. to perform - «делать, совершать»), отличая их от описательных, или констативных высказываний (конста-тивов) с предназначением утверждения описательной сущности своих действий. Заметим, - и не только речевых. Так, произнесение конструкции «Я вызываю вас на дуэль» является совершением акта вызова на дуэль (сатисфактивного акта или сатисфактива: см. [6; 7; 8]) как результата
конструирования (сотворения) говорящим определенной ситуации, ведущей к определенным последствиям, и для автора, является, безусловно, перформативным. Но произнесение высказывания «Я бегу» не является актом совершения бега, а всего лишь формой описания, но не конструирования говорящим процесса, о котором сообщает говорящий.
Поэтому в отличие от констативов перформативные высказывания ничего не конструируют, не сообщают и не констатируют, а совершают нечто с определенным эффектом и результатом (или с результирующим эффектом [6; 7]). Действительно, произнося выражение «я клянусь», говорящий субъект ничего не сообщает о себе в связи со своей клятвой, он просто дает клятву, принимая на себя определенные обязательства следовать тем условиям, которые он создал, сконструировал своим языковым выражением. Поскольку перформативные высказывания не являются описанием действий субъекта или утверждением о совершении им действия, а само произнесение данных высказываний является осуществлением некоторого акта, или действия, то они, по мнению Дж.Л. Остина, не являются ни истинными, ни ложными. Они являются «аутореферентными» единицами, т.е. такими единицами, которые одновременно являются и фактом языка, и фактом создаваемой ими действительности [10].
Таким образом, перформативные выражения-конструкции являются тем, что они есть, а именно - фактом, реальностью, созданной говорящим при помощи таких высказываний. Более того, через перформативы язык реализует особую, присущую только им функцию - функцию осуществления действия и конструирования своей, перформативной действительности. В этом плане перформативные высказывания, функционируя в сконструированной ими действительности, выступают в качестве определенного знака-медиатора в его суггестивной, магической ипостаси [9], реализация которого в полном объеме требует выполнения определенных условий ритуального взаимодействия. Справедливости ради следует отметить, что идеи Дж.Л. Остина о наличии целого ряда языковых выражений, которые долгое время в логике и философии
принимались за описательные, в действительности не являются сообщениями о фактах и вовсе не предназначаются для описания реальности, высказывались в работах по аналитической философии. Более того, как отмечают представители названного философского направления, многие традиционные философские проблемы были следствием именно этой ошибки: за прямые утверждения о фактах ошибочно принимались такие высказывания, которые замысливались как нечто совсем иное и лишь косвенным образом соотносились с прямыми утверждениями/суждениями.
Литература
1. Бурдье, П. Практический смысл / П. Бурдье; пер. с фр. СПб. - М., 2001.
2. Волошинов, В.Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке / В.Н. Волошинов. Л., 1929.
3. Джерджен,К.Дж. Социальный конст-рукционизм: знание и практика / К.Дж. Джер-джен. Минск, 2003.
4. Матурана, У. Древо познания. Биологические корни человеческого понимания / У. Матурана, Ф. Варела. М., 2001.
5. Петренко, В.Ф. Конструктивистская парадигма в психологической науке / В.Ф. Петренко // Психол. журнал. 2002. Т. 23. № 3.
С. 113 - 121.
6. Романов, А.А. О перформативах в речевом акте / А.А. Романов // Содержательный анализ основных языковых единиц: сб. науч. тр. Барнаул, 1981. С. 140 - 151.
7. Романов, А.А. Прагматические особенности перформативных высказываний / А.А. Романов // Прагматика и семантика синтаксических единиц: сб. науч. тр. Калинин, 1984. С. 86 - 92.
8. Романов, А.А. Системный анализ регулятивных средств диалогического общения / А.А. Романов. М., 1988.
9. Романов, А.А. Семантика и прагматика немецких перформативных высказываний-просьб / А.А. Романов. М., 2005.
10. Романова, Л.А. О трактовке перфор-мативности и перформанса в социальной коммуникации / Л.А. Романова // Языковой дискурс в социальной практике. Тверь, 2008.
С. 336 - 340.
11. Серл, Дж. Р. Открывая сознание заново / Дж. Р. Серл. М., 2002.
12. Austin, J.L. Performative - Constative / J.L. Austin // Philosophy and ordinary Language. Urbana, 1963. P. 22 - 54.
13. Harre,R. Metaphysics and methodology: Some prescriptions for social psychological research / R. Harre // European journal of social psychology. 1989. Vol.19. № 5. P. 439 -453.
14. Gergen,K.J. Realities and Relationships: Soundings in social Construction / K.J. Gergen. Cambridge (MA), 1994.
15. Varela, F.J. Patterns of Life: Intertwining Identity and Cognition / F.J. Varela // Brain and Cognition. 1979. Vol. 34. P. 72 - 80.
Л.Г. БОЙКО (Волгоград)
МИР ФЛОРЫ В УСТОЙЧИВЫХ СРАВНЕНИЯХ
Рассматриваются устойчивые сравнения,
содержащие флористический компонент.
Представлена классификация устойчивых сравнений по различным признакам, выявлены лингвокультурологические особенности анализируемых конструкций.
Русский язык располагает огромным потенциалом образности и средств ее выражения. Она реализуется прежде всего в сравнениях, фразеологизмах, метафорах, эпитетах. Сравнения отражают процесс миропостижения на основе сопоставления субъекта оценки с объектом через оценочное отношение. При этом само оценочное отношение является культурологической категорией, специфичной для каждой культуры. Мировосприятие человека отражается в языковых единицах посредством их образного содержания. Устойчивые сравнения являются одним из ярких образных средств языка. Лексика мира флоры представлена в устойчивых сравнениях названиями цветов, деревьев, фруктов, овощей, характеризующих через сопоставление те или иные качества, свойства, признаки, состояния и действия людей.
Лингвокультурологический анализ устойчивых сравнений русского языка позволил прийти к выводу, что основополагающие понятийные категории языка -‘цвет’, ‘качества предмета и индивида’, ‘составляющие части’, ‘действия’ и др. нередко описываются с помощью флори-
стической лексики. Так, на каждый основной цвет спектра в языке найдется несколько сравнений из мира флоры: белый как водяная лилия, (нар.-поэтич.) мытая репка; черно-синие как фиалки; красный как пион, мак; желтый как лимон, апельсин, шафран, горчица, рожь; синий как василек; голубой как васильки, незабудки; зеленый как трава, травка, хвоя, неспелый крыжовник, оливковое масло; коричневый как корица, жареный кофе, плоды каштана и др.
Сюда же примыкают сравнительные обороты, обозначающие цвета: алый как мак; лиловый как сирень, фиалка; багровый как свекла, (нар.-разг.) как бурак, вишневый сок; сизый как недозрелая слива.
На примере устойчивых сравнений с описанием цвета видна их инвариантновариативная природа. В языке существует инвариант, реализующийся в речи в определенных вариантах:
• словообразовательных (зеленый как трава - зеленый как травка);
• стилистических (багровый как свекла - багровый как бурак (нар.-разг.));
• морфологических (красный как мак, пион - краснеть как мак, пион, желтый как лимон - пожелтеть как лимон, красный как вишня - покраснеть как вишня).
По словам О.А. Кулаевой, «... фразеологическая устойчивость - это не неизменность формы фразеологизмов, а наличие структурного инварианта в рамках вариантности. Этим она отличается от устойчивости лексических основ, которые в норме непроницаемы, нетрансформируемы и подвергаются речевым изменениям несравненно реже, чем фразеологизмы, для которых сам факт трансформирования в контекстах практически является нормой» [2: 407].
Лексика мира флоры употребляется и в других лексико-семантических группах устойчивых сравнений:
‘части тела человека’: голова как тыква, как дыня, редька, как капустный кочан, как арбуз; зубы как репа белые; очи как черная смородина; ‘качества предмета и индивида’, среди которых: а) характеристика физического качества индивида: как дуб крепкий; как березка стройная; как печеное яблоко сморщенный, морщинистый; румяный как цветочек; свежий как огурец,
© Бойко Л.Г., 2008
