CC BY
3КОММЕНТАРИЙ К ТАК НАЗЫВАЕМЫМ «НАБРОСКАМ К ЗАМЫСЛУ О ФАУСТЕ»
Во второй масонской тетради Пушкина (ПД № 835) на л. 54 об.—55 имеется несколько черновых набросков, доставивших немало хлопот издателям и исследователям творчества Пушкина.
Вторая масонская тетрадь была начата в Одессе в мае 1824 г., основная же ее часть заполнялась уже в Михайловском в том же 1824 г., затем в 1825-м и самом начале 1826 г. Интересующие нас наброски датируются по положению в тетради достаточно уверенно январем 1825 г.
Наброски — их четыре — не представляют собой какого-то единого текста: в автографе они даже отделены друг от друга характерной разделительной чертой. Однако некоторую смысловую связь между ними уловить можно.
Перечислим эти наброски в том порядке, в каком они представлены в тетради (заглавия даны по первым строчкам):
1. «— Что козырь? — Черви. — Мне ходить...»
2. «— Кто там? — Здорово, господа!..»
3. «— Так вот детей земных изгнанье?..»
4. «— Сегодня бал у Сатаны...».
В большинстве изданий сочинений Пушкина эти наброски печатают вместе с четырьмя другими, перекликающимися с ними по смыслу, под общим заглавием «Наброски к замыслу о Фаусте». На неправомерность такого объединения указал еще в 1979 г. М. П. Алексеев1 и позже — С. А. Фомичев.2 Действительно, наброски записаны в трех разных местах и в разное время. Один из них: «Скажи, какие заклинанья» находится в тетради ПД № 829. С. А. Фомичев предположительно датирует его началом 1820-х гг. Три других («— Вот Коцит...», «— Кто идет?..», «— Что горит во мгле?»), записанные на отдельном листке ПД № 766, точной датировке не поддаются, но по смыслу, интонации и по стихотворному оформлению заметно отличаются от интересующей нас группы набросков («— Что козырь?..» и др.) в тетради ПД № 835.
Запутанную историю обнаружения, прочтения и интерпретации всех восьми набросков подробно изложил М. П. Алек-
1 Алексеев М. П. Незамеченный фольклорный мотив в черновых набросках Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1979. Т. 9. С. 28— 29.
2 Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД № 835 : (Из текстологических наблюдений) // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. И. С. 60.
© Л. М. Аринштейн, 2005
249
сеев.3 Вкратце она такова: наброски были обнаружены и соответственно опубликованы в разное время (между 1857 и 1916 г.); текстологическое их прочтение было весьма несовершенным; первые публикаторы П. В. Анненков, Н. С. Гербель, П. И. Бартенев воздерживались от их интерпретации. Попытку интерпретировать их содержание предпринял в 1916 г. Н. О. Морозов, который предположил, что наброски представляют собой разрозненные элементы задуманной Пушкиным поэмы о посещении доктором Фаустом преисподней. Н. О. Морозов так изложил ее вероятный сюжет: «Фауст вместе с чертом является в ад. Там в это время шла игра в карты: Смерть играет с Грехом и еще с кем-то. Черт рекомендует Фауста (...) Смерть немного недовольна тем, что черт привел своего приятеля без ее разрешения, но черт возражает (...) и она успокаивается и продолжает прерванную игру(...) Черт объясняет (Фаусту), что они находятся сейчас в парадной зале, и указывает на приготовления к балу по случаю именин Сатаны. Затем он ведет Фауста дальше и на своем хвосте переносит через горящий Флегетон(...) У входа их по-видимому останавливает часовой («— Кто идет?...»)».4
«Все неправдоподобно в этом крайне искусственном построении, — комментирует М. П. Алексеев реконструкцию Н. О. Морозова. — Увлеченный своей догадкой Н. О. Морозов не заметил того, что было ясно уже П. В. Анненкову: отдельные фрагменты столь отличны друг от друга и по своему стилю, и по своей поэтической лексике, что взятые вместе, они не могли иметь общего героя и связываться друг с другом в нечто целое».5
Тем не менее интерпретация Морозова получила развитие в трудах А. Г. Горнфельда, Д. Д. Благого и ряда других исследователей, а предложенное Морозовым объединение набросков и порядок их публикации (не совпадающий с их расположением в пушкинской тетради) вошли во все последующие издания сочинений Пушкина. Объясняется это, вероятно, тем, что, хотя М. П. Алексеев и С. А. Фомичев указали на ошибки Морозова и его последователей, дать убедительную интерпретацию содержания пушкинских набросков они не смогли. Между тем если внимательно вчитаться в тексты первых двух набросков из тетради ПД № 835, в особенности первого из них, то нельзя не обратить внимания на их сходство с некоторыми местами балла-
3 Алексеев М. П. Незамеченный фольклорный мотив... С. 17—68.
4 Пушкин А. С. Поли. собр. соч. СПб., 1916. Т. 4. С. 277.
5 Алексеев М. П. Незамеченный фольклорный мотив... С. 29.
ды Гебеля «Der Korfunkel», известной Пушкину по переводу Жуковского.6
Баллада Гебеля повествует о судьбе деревенского парня Михеля (в переводе Жуковского имя заменено на более, по его мнению, немецкое Вальтер), любителя выпивки и картежной игры. За душу Вальтера борются, с одной стороны, сатанинские силы, персонифицированные в балладе в образе традиционного черта, именуемого здесь Зеленым (Gruenrock), а с другой стороны, столь же традиционные силы добра — жена и сын Вальтера. Сам Вальтер колеблется, но постепенно все более уступает своему пристрастию к вину и картам, что полностью отдает его и его семью в руки Зеленого, который, как это и полагается приспешнику Смерти, всеми средствами стремится отправить на тот свет как можно больше заблудших душ. Зеленый разоряет семью Вальтера, доводит его до состояния, в котором тот убивает свою жену, гибнут дети, и наконец, в ситуации, точно рассчитанной Зеленым, сам Вальтер оказывается вынужденным покончить с собой. Вот как выглядят фрагменты баллады «Der Korfunkel», привлекшие внимание Пушкина.
Первый фрагмент: Зеленый приглашает Вальтера сыграть с ним в карты. В балладе (в переводе Жуковского):
«Я не играю», — Вальтер сказал...
... «Вздор! — возразил, сдавая, Зеленый. —
Мы играем не в деньги, а даром; садись, не упрямься».
Ср. у Пушкина:
Ведь мы играем не из денег, А только б вечность проводить!
(II, 382)
Второй фрагмент: сын хочет отвлечь Вальтера от игры. В балладе:
Вот белокуренький мальчик к окну подошел и стучится.
«Вальтер (кличет он), Вальтер, послушай, выдъ на словечко».
Вальтер ни с места. «После приди, — говорит он. — Что козырь?»
Взятку берет он за взяткой...
6 Красный карбункул // Тр. Общества любителей русской словесности. М., 1817. Ч. 10. Подробнее о переводах Жуковского из Гебеля см.: Lehman /. Für Wirkungsgeschichte der Alemannischen Gedichte von J. P. Hebel am Beispiel ihrer russischen Übersetzung von W. A. Zukovskij // Alemannisches Jahrbuch. 1976/ 1978. Bühl-Baden, 1979. S. 325—343.
У Пушкина:
— Что козырь? — Черви. — Мне ходить.
— Я бью. — Нельзя ли погодить?
— Беру. — Кругом нас обыграла.
(И, 381)
«Нельзя ли погодить?» — это слова мальчика, уговаривающего отца остановиться.
Третий фрагмент: мальчик продолжает уговаривать Вальтера отвлечься от игры и выйти к нему. В балладе:
«Вальтер (кличет мальчик опять и пуще стучится),
Выдь на минуту; словечко, не боле». — «Отстань же, не выду;
Козырь!., туз бубновый!., семерка крестовая!., козырь!»
У Пушкина резкий ответ Вальтера дан в развернутой фор— Молчи! ты глуп и молоденек. — Уж не тебе меня ловить.
(II, 381)
Что побудило Пушкина набросать собственный вариант перевода нескольких стихов, уже переведенных Жуковским?
Одной из вероятных причин могло быть негативное отношение Пушкина к ритмико-интонационной стороне переводов Жуковского из Гебеля. Прочитав сделанный Жуковским перевод баллады Гебеля «Тленность» («Die Vergänglichkeit»), Пушкин прямо назвал его «дурной прозой». Этот перевод Жуковского открывается стихами:
Послушай, дедушка, мне каждый раз, Когда взгляну на этот замок Ретлер, Приходит в мысль: что, если то ж случится И с нашей хижинкой?..
Пушкин обыграл эти стихи в известной эпиграмме:
Послушай, дедушка, мне каждый раз, Когда взгляну на этот замок Ретлер, Приходит в мысль: что, если это проза, Да и дурная?
(II, 464)
«Дурной прозе», т. е. тяжеловесному пятистопному белому стиху, Пушкин, как мы видели, противопоставил в своем варианте рифмованный четырехстопный ямб.
Вероятно, определенную роль сыграло и собственное увлечение Пушкина картами, желание ярче, рельефнее выразить реальную динамику карточной игры, чем это удалось Жуковскому, в общем к картам равнодушному.
В этой связи стоит обратить внимание еще на один фрагмент из баллады «Der Korfunkel». Жене Вальтера перед свадьбой снится вещий сон. Незнакомый прохожий в одежде чернеца предлагает ей выбрать себе образок. Она выбирает, но в руках у нее оказывается не образок, а игральная карта. Трижды она пытается взять образок, но все три раза ей в руки попадают карты — крестовая семерка, червовый туз...
Семь крестов да кровавое сердце; а после... что ж после?
Воля Господня! пусть черный мой заступ меня закопает...
Троекратно вытащенные карты, сочетание семерки и туза, трагический финал карточной игры прочно вошли в подсознание Пушкина и проявились спустя много лет:
«Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, — напишет он в «Пиковой Даме», — но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил...» (VIII, 247).
Между прочим, такое же условие ставит Зеленый Вальтеру, отдавая ему колдовской перстень с красным карбункулом:
Знай: коль скоро нет денег, ты перстень на палец да смело
Руку в карман — и вынется звонкий серебряный талер.
Но берегися... раз на день, не боле...
Эти, скорее всего, подсознательные ассоциации, может быть, в гораздо большей степени говорят о впечатлении, произведенном на Пушкина балладой Гебеля, чем комплиментарные упоминания о немецком поэте в письмах Пушкина и в статье 1828 г. «О поэтическом слоге» (XI, 73; XIV, 170, 175, 233).
Второй пушкинский набросок «— Кто там? — Здорово, господа!» соотносится с текстом баллады Гебеля не столь однозначно, но определенное сходство прослеживается и здесь.
После убийства жены Вальтер и Зеленый переправляются через Рейн. Зеленый ведет своего спутника в стоящий на отшибе трактир:
Входят. В трактире сидят запоздалые, пьют и играют.
Вальтер с Зеленым подвинулись к ним, и война закипела.
«Бей!» — кричат. «Подходи!» — «Я лопнул!» —
«Козырь!» — «Зарезал!»
Вальтер проигрывает, пытается обратиться к помощи волшебного красного карбункула, но неосмотрительно нарушает од-
но из условий Зеленого. С этого момента он обречен окончательно.
У Пушкина этому соответствуют начальные и заключительные стихи второго наброска, причем, как всегда в его переводах и подражаниях, все передано гораздо более сжато и динамично:
— Кто там? — Здорово, господа!
— Зачем пожаловал сюда?
— Привел я гостя...
Я дамой... — Крой! — Я бью тузом...
— Позвольте, козырь. — Ну, пойдем...
(II, 382)
Особенно выразительно это «Ну, пойдем...». В балладе эта сцена занимает несколько стихов, от слов: «Пора, хозяин уж дремлет» до момента, когда Вальтер бредет вслед за Зеленым «как ягненок вслед за своим мясником к кровавой колоде».
Существенно отметить еще одну особенность. Пушкин не только резко сокращает исходный текст, но преобразует его в соответствии со своими поэтическими представлениями. Уже в первом пушкинском наброске появляется образ Смерти, подсказанный до известной степени внутренней логикой образа Зеленого. Действительно, образ этот в балладе Гебеля крайне упрощен: его единственная функция — довести свои жертвы до смерти, нравственное содержание их души, т. е. то, что как раз в первую очередь интересует, скажем, гетевского Мефистофеля, Зеленому совершенно безразлично. Эту ограниченность образа Зеленого ощутил при переводе баллады уже Жуковский, прекрасно разбиравшийся в демонологии. Жуковский ни разу не называет его ни чертом, ни дьяволом, ни сатаной, а имя, которым сам Зеленый называет себя, — Vizli Buzli — переводит как «бука», выводя его тем самым за пределы демонологической иерархии (Бука — фольклорный образ, которым пугают детей: «Чтоб тебя Бука съела!»). Пушкин не пошел по пути Жуковского и обозначил соответствующий персонаж просто как «Смерть».
Показательно появление у Пушкина еще одного имени: «докт. Ф.», которое большинством исследователей справедливо расшифровывается как «доктор Фауст». Сходство сюжетной линии двух основных персонажей баллады «Der Korfunkel» — Вальтера и Зеленого — с главными персонажами гетевского «Фауста», незадолго до того прочитанного Пушкиным, очевидно. Однако, судя по всему, Пушкина привлекло не столько сходство, сколько существенное различие этих персонажей. И
Фауст, и Мефистофель значительно более многогранные, философски насыщенные образы, чем соответствующие персонажи Гебеля. Мефистофелю, в частности, важно не умертвить Фауста, а одержать над ним нравственную победу. Неудивительно, что Пушкин, который всегда ценил именно многосторонность и глубину образов, постепенно отходит от персонажей Гебеля и обращается к внешне близкому им сюжету «Фауста». Первоначально, во втором наброске, он контаминирует оба сюжета, но уже в третьем и четвертом набросках полностью отходит от сюжета Гебеля. Впрочем, и путь, по которому Пушкин пошел в двух последних набросках, — посещение подземного царства чертом и живым человеком — чем-то не удовлетворил поэта. Тем не менее обращение к фаустовской теме не прошло бесследно. Через несколько недель после появления набросков из-под пера Пушкина вышла новая сцена из «Фауста».
Л. М. Аринштейн
«МОИ ЗАМЕЧАНИЯ ОБ РУССКОМ ТЕАТРЕ» ПУШКИНА И ПЕРВЫЙ РУССКИЙ ТЕАТРАЛЬНЫЙ
ФЕЛЬЕТОН
Театральный фельетон в 1820-е гг. только зарождался: театральная критика как раз во времена молодости Пушкина была запрещена в газетах и журналах. «Суждения об императорском театре и актерах, находящихся на службе его величества, почитаются неуместными во всяком журнале»,1 декларировалось еще в 1815 г. Конечно, статьи о театре появлялись,2 но периодической театральной критики как таковой не было. «Дирекция императорских театров в 20-х годах XIX столетия, широко привлекая корифеев современной литературы к предварительной оценке представляемого на императорскую сцену репертуара, в то же время ревниво оберегала эту сцену от публичной последовательной критики, — свидетельствует В. П. Погожев. — Для прессы того времени на императорские театры было наложено табу, при котором она не могла касаться ни репертуара, ни игры артистов, ни, тем паче, деятельности театральной администрации.
1 Из письма управляющего Министерством полиции Вязмитинова к министру просвещения А. К. Разумовскому (Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры. СПб., 1892. С. 118).
2 Например, знакомый Пушкина по «Зеленой лампе» Д. Н. Барков публиковал свои театральные статьи в «Сыне Отечества».
С. В. Денисенко, 2005
255
