CC BY
16УДК 821.161.1.09
Александрова И. В.,
кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры русской и зарубежной литературы ТНУ имени В. И. Вернадского
Комедия А. И. Писарева «Лукавин» - русский вариант «Школы злословия» Р. Б. Шеридана
Актуальность. Русская литература - важнейшая составляющая мировой литературы, и внутри этой единой системы не последнее место занимают проблемы формирования национального «своего» и усвоения «чужого». Применительно к драматургии следует говорить о недостаточной изученности практики «переделок на русские нравы» в литературе первой трети XIX века. Однако исследованиям, сосредоточенным на макроуровневых проблемах - а именно таковой можно считать проблему «свое - чужое», - должен сопутствовать детальный анализ отдельных текстов.
Цель предпринимаемого исследования - сопоставление комедий Р. Б. Шеридана «Школа злословия» (The School for Scandal) (1777) и А. И. Писарева «Лукавин» (1823), что позволит выявить формы усвоения русской литературой образцов западноевропейской культуры, способы трансформации «чужого» в «свое», пути становления национальной жанровой модели.
Новизну работы определил тот факт, что творческое наследие А. И. Писарева практически не изучено. Самой полной работой о нем в отечественном литературоведении является статья Г. В. Зыковой в биографическом словаре «Русские писатели 18001917 гг.» [3, с. 610-613]. Комедия «Лукавин» привлекала внимание исследователей [10, с. 235-236; 13, с. 42-44], однако до сих пор не был предпринят ее обстоятельный сопоставительный анализ с
комедией Шеридана, легшей в ее основу.
***
Одной из характерных особенностей русской комедии первой трети XIX столетия было активное обращение к иностранным источникам, использование сюжетов и образов, являющихся принадлежностью западноевропейского театра. Выдвинутый еще в 1760-е годы В. И. Лукиным творческий принцип «склонения» иностранных пьес «на наши нравы» не утратил своей актуальности и в первые десятилетия XIX века. Такого рода заимствование не было
зазорным, в условиях российской культурной ситуации оно обретало статус обучения на лучших образцах, ознакомления русской публики с достижениями западноевропейской культуры. Сама идеология жанра предполагала такое «ученичество» и «переимчивость». Продуктивность подобного пути декларируется на страницах журнала «Драматический вестник» (1809). Так, в переводной статье «О подражании» (изложение фрагмента книги Е. Кейява «Этюды о Мольере» (E. Cailhava. Etudes sur Moliere. - Paris, 1802)) утверждалось: «Всем известно, что славнейшие писатели подражали более всех других <...> И у самого бессмертного Мольера нет четырех пьес, в коих он не подражал во всем или в частях, что доказать очень не трудно. <...> Итак, да будет он нашим учителем в искусстве, которое сделало его бессмертным» [1, с. 39-40]. В 1820 г. в программной статье «Предисловие к "Полубарским затеям"» А. А. Шаховской открыто провозгласил свою ориентацию на художественные достижения французского классика: «Мольер говорит, что он берет свое (т. е принадлежащее Комедии) везде, где ни находит, и не стыжусь признаться, что следуя его же правилам, я без угрызения совести пользовался не один раз его находками, обрабатывая их хорошо или дурно собственным моим иждивением» [11, с. 26].
Русский комедийный репертуар 1800-1830-х годов более чем на 70 процентов составляли пьесы, имевшие французский первоисточник [2, с. 156]. Однако и английская комедиография не была обойдена вниманием русской публики. В частности, интерес к творчеству Р. Б. Шеридана наблюдается в русском театре уже в XVIII веке. Вскоре после первого лондонского издания (1783) «Школы злословия» пьеса была переведена для Екатерины II на немецкий, после чего императрица попыталась сделать ее перевод на русский язык, назвав «Злоречивые, или Клеветники» и русифицировав имена персонажей. Комедия не была завершена (выполнено вольное переложение лишь части первого действия), но показала возможность переделок пьесы Шеридана применительно к русской действительности. В 1791 г. появился первый русский перевод комедии, осуществленный анонимным автором не по подлиннику, а по немецкому переводу и озаглавленный «Школа клеветы, или Вкус пересудов других». Двумя годами позже И. М. Муравьевым-Апостолом для эрмитажного спектакля был сделан перевод с английского подлинного текста комедии. В этом переводе «Школа злословия» несколько раз ставилась в различных театрах Петербурга с участием видных русских актеров XVIII в.
В начале XIX века идет процесс становления комедии нравов, осмысления теоретических основ этого явления. Пьесы Шеридана, изображавшего не частные пороки, а общественные, оказываются созвучны жанровым исканиям русских комедиографов. Так, Шаховской в том же «Предисловии к "Полубарским затеям"» дает высокую оценку его творчеству, отметив, что английский драматург, как и почитаемый Шаховским Аристофан, пользовался «политической свободой», чтобы напасть на «зараженные нравы» «некоторых лондонских обществ» [11, с. 28]. Несколькими годами раньше И. М. Муравьев-Апостол, поместив в четвертом «Письме из Москвы в Нижний Новгород» спор о театре, устами одного из участников провозглашает: «Естьли комедия есть живое в лицах представление господствующих нравов, то каждый народ имеет свои собственные нравы и обычаи: Ифланд на театре своем представляет Немцов, Шеридан Англичан...» [7, с. 224-225]. То есть творчество Шеридана воспринималось как объективное отражение нравов, царящих в английском обществе.
В 1823 г. появилась вольная переделка комедии Шеридана под названием «Лукавин». Автором ее был Александр Иванович Писарев (1803 - 1828). Знаменитый в свое время водевилист, автор популярных искрометных куплетов, остроумных эпиграмм, исполняемых с театральных подмостков, страстный участник литературных споров середины 1820-х годов, он прожил короткую, но очень яркую жизнь, полную творческих исканий, отразившую идейно-эстетические веяния своей эпохи. Стихотворная комедия «Лукавин» стала драматургическим дебютом молодого автора.
За основу им был взят перевод И. М. Муравьева-Апостола. Писарев сохранил сюжетный каркас пьесы, но перенес действие в Москву, сократил число действующих лиц и дал им те же русские имена, которые они носили в переводе Муравьева-Апостола. Джозеф Сэрфес стал Лукавиным, его брат Чарльз - Ветроном, супруги Тизл -Досажаевыми, дядюшка Оливер Сэрфес - Здравосудовым, Мария -Машей, старик-дворецкий Раули - дядькой Порфирием, еврей-ростовщик Мозес - Моисеем. В Змейкине совместились два образа комедии Шеридана: Снейк, беспринципный негодяй, завсегдатай салона леди Снируэл и поверенный в ее низких делах, и Кейрлесс, приятель по развлечениям молодого повесы. Кроме того, в пьесу были введены реалии русской жизни (возвращение дяди из Сибири (у Шеридана - из Ост-Индии), упоминание о винокуренных заводах в деревнях Здравосудова, о перспективе мошенничества Змейкина на ярмарках, о предках Ветрона - неподкупных воеводах и т. д.).
Комедия Шеридана оказалась созвучна проблемам российской действительности. Автор «Лукавина», будучи умным, наблюдательным человеком, не мог не видеть нравственного оскудения русского дворянства, ханжества, аморализма, захвативших все стороны русской жизни.
Как и у Шеридана, в «Лукавине» фабула включает в себя две линии: семейную драму супругов Досажаевых и соперничество двух братьев, Ветрона и Лукавина, за наследство их дяди Здравосудова и за руку и сердце девушки Маши. Вслед за английским драматургом Писарев разрабатывает мотив осуждения героя молвой и конечного оправдания его на основе разоблачения действительного негодяя.
Вместе с тем, совпадение основных сюжетных ходов пьес делает особенно зримым то, что отличает комедию Писарева от «Школы злословия».
В работах литературоведов стали общим местом упреки в том, что Писарев, в отличие от Шеридана, не вывел непосредственно на сцену саму «школу злословия» - кружок сплетников, губителей чужих карьер и репутаций. Шеридан изображал клеветничество и распространение низких инсинуаций как типичный для английской элиты социальный порок, и добивался этого следующим способом: «крупный, впечатляющий образ лицемера поддержан полдюжиной других эпизодических лиц» [4, с. 23], приверженцев «школы злословия». В «Лукавине» светские злоязычники - некая Насмешкина и ее окружение - становятся лишь объектами обсуждения героев пьесы, о них мы узнаем из реплик и монологов супругов Досажаевых и Лукавина. Однако, как представляется, писаревский «минус-прием» имел свою прагматику. Драматург весьма своеобразно подошел к отражению страсти к сплетням как характерной черты современного ему общества. Изображение «содружества» хулителей и злопыхателей и его отдельных представителей переносится автором во внесценическую зону комедии, расширяя ее пространственные рамки. Внесюжетный материал создает дополнительный план комедии, обнажая авторский замысел: не дробя основное действие на добавочные сюжетные линии, дать представление о нравственной атмосфере, царящей в светских гостиных. Эта стратегия позволила автору вплотную подойти к решению проблемы социальной типизации в комедии. В вынесении изображения кружка распространителей сплетен, губителей доброго имени «за сцену» ощущается стремление автора к концентрации драматического действия, тяготение к его компактности (вскоре оно приведет Писарева к созданию водевилей).
Однако Лукавин не является, как отмечает Ю. В. Стенник,
«единственным носителем порока лицемерия» [10, с. 236]. Рядом с ним действует Змейкин - мнимый друг, лицемер, продажная душа. Это травестированная параллель к образу Лукавина, поддержанная сценой искушения искреннего героя: как Лукавин пытается соблазнить Досажаеву, так Змейкин стремится склонить Ветрона поставить на карту портрет с алмазами, подаренный ему Машей.
Задачей Шеридана в «Школе злословия» было разоблачение социально опасного явления - клеветы, сплетен, стоящих многим карьеры и репутации. У Писарева смысловые акценты смещены в сторону осмеяния лицемерного героя. Английский драматург создал блестящую комедию нравов, тогда как его русский интерпретатор в центр своих творческих интересов поставил характер. Это расхождение в целях писателей закреплено уже в названиях их пьес.
Писарев сохраняет нравственно-психологическую поляризацию главных героев. Их реплики зачастую совпадают почти дословно, с той лишь разницей, что произносимые Ветроном слова выражают его искренние убеждения, а для Лукавина становятся очередной лицемерной сентенцией:
Ветрон
Но бедным помогать - вот первый в мире долг [9, с. 512].
Лукавин
Первейший долг людей - всем жертвовать для ближних
[9, с. 520].
В литературе о пьесе Шеридана неоднократно отмечалось генетическое родство образа Джозефа с мольеровским Тартюфом. Сцена разоблачения лицемера, построенная в традиционном ключе и базирующаяся на мотиве подслушанного разговора, напоминает изобличение мольеровского героя. В русской литературе первой трети XIX века тема ложного друга семьи получила воплощение в ряде комедий, представляющих собой переделки пьесы Ж. Б. Л. Грессе Le Mechant («Злой»), ориентированной, в свою очередь, на «Тартюфа». В 1804 г. была поставлена комедия А. А. Шаховского «Коварный», в 1819 году появляются «Сплетни» П. А. Катенина и «Добрый малый» М. Н. Загоскина. Эти пьесы, составившие ближайший жанровый контекст для комедии Писарева, свидетельствовали о пристальном интересе русских драматургов начала века к теме лицемерия. Как справедливо замечает Ю. В. Стенник, тема фальшивого друга семьи, строящего козни за спиной своих благодетелей и не гнушающегося клеветы, чтобы отнять чужую невесту, в XVIII веке решалась обычно в рамках жанрового канона мещанской «слезной» драмы [10, с. 235]. «Контуры схемы мещанской
драмы с традиционным богатым дядюшкой и временно заблуждающимся, но прозревающим в финале молодым бесхарактерным, хотя и добрым антагонистом злодея <. .> отчетливо проступают в пьесе Писарева» [10, с. 236]. Таким образом, «Лукавин» обнаруживает опосредованную связь с французской драматургической традицией и прямую - с русской, берущей начало в литературе предшествующего столетия.
«Школа злословия» явилась синтезом и итогом английской комедийной традиции XVIII века, во многом отличной от французской, на которую в основном была ориентирована русская комедия первой трети XIX века. Это не могло не сказаться и художественной стороне комедии Писарева: на принципах сюжетосложения, характере конфликта, особенностях изображения героев.
Французская жанровая традиция, в известной степени питавшая и русскую комедию, была ориентирована на изображение комедийных персонажей, преимущественно наделенных одной доминирующей чертой характера, воплощающих либо положительное, либо отрицательное начало. Шеридан далек от столь однозначных оценок своих героев. Чарльз Сэрфес, например, -человек легкомысленный, беспутный, любитель вина и женщин, но, тем не менее, этот образ окрашен ощутимой авторской симпатией. Для английской литературы такой персонаж не был внове. В нем чувствуется бесспорное влияние характера заглавного героя романа Г. Филдинга «История Тома Джонса, найдёныша», столь же непутевого, но обаятельного своей добротой и честностью. Искренностью и неспособностью на низкие поступки подкупает и повеса и расточитель Ветрон у Писарева. Русский драматург «учится» у своего английского коллеги психологическому усложнению структуры образа комедийного героя.
Для французской традиции был характерен образ резонера, «как явление классицистического «доминантного» характера, сочетающий схематизм и дидактику и разрушающий сценичность пьесы» [2, с. 164]. Английская комедия практически не использовала это амплуа. Все персонажи Шеридана - лица действующие, а не проповедующие со сцены. То же можно сказать и о героях комедии Писарева. Не востребованным англичанами остался и образ субретки; пришедшей из французского комедийного театра, он был чужд и русской действительности.
Главная интрига французских комедий основывалась на перипетиях любовного сюжета. В пьесах английских комедиографов она чаще всего вытеснялась на периферию сценического действия.
Проявление этой тенденции мы наблюдаем и у Шеридана, и, вслед за ним, у Писарева.
При сопоставлении двух комедий обнаруживается также некоторое родство стилевых приемов. Речевые партии героев у Писарева, как и у Шеридана, испытали ощутимое влияние сентиментально-мелодраматической эстетики.
Мария. <...> я достаточно наслышалась о нем (Чарльзе. - И. А.), чтобы убедиться, что он не достоин моего чувства. Но, если мой разум сурово осуждает его пороки, мое серце все же подсказывает мне сострадание к его несчастиям, и винить себя за это я не могу [12, с. 299].
В мелодраматическом стиле выдержан целый ряд реплик героев Писарева. Лукавин, прикрывая свое коварство лицемерными фразами, фарисействует:
Кто позабыл свой долг, родство, благодеянья, Кто простирал свои преступные желанья На дочь, сестру или жену своих друзей, Тот должен изгнан быть из общества людей И не терпим нигде, подобно лютой язве. [9, с. 508] (здесь и далее курсив в цитатах мой. - И. А.)
Здравосудов грозит Лукавину:
Так завтра ж вся Москва дела твои узнает!
Не может и закон казнить иных людей,
Но мненье общее законов всех сильней:
Оно тебе отмстит за дядю и за брата.
Иди! Беги от нас, чудовище разврата! [9 , с. 531]
Подобная стилевая контаминация в комедиях обоих авторов объясняется переходным характером современной каждому из них историко-культурной ситуации, в которой в напряженный диалог вступают старые и новые художественные тенденции. Для пьесы Писарева одной из таких тенденций стало воздействие стилистики русской сентиментальной драмы, вступившей в первой четверти XIX века в новый этап развития в творчестве Н. Н. Сандунова, Н. И. Ильина, Ф. Ф. Иванова и др.
Как известно, важнейшую роль в интриге пьесы Шеридана играет знаменитая кульминационная сцена с ширмой. У Писарева она решена в подчеркнуто водевильном ключе. Согласно ремарке, Досажаев и Ветрон крадутся к ширме, за которой якобы спрятана торговка (на самом деле - молодая супруга первого), а Лукавин всячески пытается их отвлечь, затем «берет обоих за руки», они же «свободными руками толкают ширмы и роняют их» [9, с. 496].
Тяготение к водевильному жанру, предощущение будущих водевильных шедевров Писарева обнаруживается и в рисунке некоторых других сцен. Подтверждение тому - дважды продублированный эпизод, когда герой застигнут на коленях перед женщиной и вынужден выпутываться из щекотливой ситуации (у Шеридана эта сцена не удваивается). Думается, для Писарева оказались притягательны и традиционные классические мотивы подслушивания и переодевания, явившиеся важнейшими сюжетными конструктами пьесы Шеридана.
По глубокому замечанию Ю. М. Лотмана, процесс распространения инокультурного влияния «неизменно оказывается одновременно и трансформацией, и каждый из расположенных на периферии культурных районов выступает не как пассивный склад поступающих извне идей и текстов, а в качестве активного партнера в коммуникационном диалоге. Активность проявляется, в частности, в том, что транслируемая извне культура «переводится» с помощью уже имеющихся в данной традиции культурных кодов и таким образом вписывается в рамки национальной культурной истории» [5, с. 417].
Одним из таких «культурных кодов» в писаревской пьесе стало введение темы карточной игры, отсутствующей в английском источнике. Игра в карты была значимым элементом жизни и быта русского дворянства первой половины XIX века, причем не только формой досуга, но подчас и средством обогащения. Картежное мошенничество стало едва ли не привычным, бытовым явлением в общественной жизни эпохи. «Шулерство сделалось почти официальной профессией, хотя формально преследовалось по закону» [6, с. 159]. Шулер Змейкин, разоряющий Ветрона по заданию Лукавина, произносит лицемерные слова:
Но есть же изверги, которые играют Затем, что разорять друзей своих желают, Которые живут бесчестною игрой И к ломберным столам спешат, как на разбой: От эдаких людей пусть небо нас избавит! [9, с. 471 ]
Выведенный в финале на чистую воду, Змейкин собирается мошенничать по ярмаркам.
В 3 действии мы застаем Ветрона за игрой в карты. Отвлеченный приходом дядюшки от игры, он произносит: «я пойду играть: без дела скучно» [9, с. 468]. В приведенной реплике обращает на себя внимание введение мотива, чрезвычайно характерного для русской
литературы описываемого периода: сопряжение карточной игры с «делом». Возникновение этого мотива в русской литературе отразило определенные социокультурные процессы, имевшие место в России XVIII - первой половины XIX века: с одной стороны, особую роль в русской культуре играло понятие «дело», оказывающееся «каждый раз при смене культурной парадигмы <...> в эпицентре полемики "отцов и детей"» [8, с. 190], с другой - были широко распространены карточные игры, и это обстоятельство приводило к «неизбежной экспансии карточного досуга в сферу социально значимой деятельности, вплоть до отождествления карточной игры с делом» (подробнее об истоках и структуре мотива «дело = карты» см.: [8, с. 190-210]).
В писаревской интерпретации легкомысленного героя появляется черта, которой был лишен его английский собрат, - мотив скуки, вносящий добавочные коннотации. Отказываясь продать портрет дядюшки, Ветрон произносит: «Как скучно! Не продам, уж я тебе сказал» [9, с. 467]. Отдавая часть вырученных от продажи портретов денег для помощи бедному родственнику, говорит слуге: Но вот пятьсот рублей. Порфирий, отнеси их Вельскому скорей: Он бедный человек, родня и мне наскучил. <...> Иди, а я пойду играть: без дела скучно [9, с. 468].
Таким образом, на фигуру светского повесы падает отсвет образа романтического скучающего героя, столь характерного для русской литературы 1820-х годов.
Мотив скуки неожиданно появляется и в обрисовке характера Лукавина:
Лукавин (один)
Как скучно с бедною роднёю толковать!
Как будто должен я всех нищих содержать [9, с. 475].
Однако он не имеет ничего общего с мотивом, маркирующим образ разочарованного героя русского романтизма: «скучно» для Лукавина в данном контексте синонимично понятию «докучно», т. е. хлопотно.
Появление в пьесе Писарева названных мотивов (карт, нечистой игры, карточной игры как «дела», скуки), таким образом, было обусловлено общественным климатом России, всей атмосферой русской жизни первой половины XIX века и делало «Лукавина» истинно русской комедией.
«Школа злословия» привлекала каскадом острот, была исполнена неподражаемого юмора. За Шериданом стояла многовековая
культура английского острословия и иронической афористики. Русская комедия оказалась не менее остроумной, ярко проявив талант автора в этой сфере. Однако в ряде случаев обаяние острот Шеридана оказалось столь велико, что Писарев воспроизводит их почти буквально.
Сэр Оливер Сэрфес. Так, но какое обеспечение могли бы вы предложить? Земли у вас нет, я полагаю?
Чарльз Сэрфес. Ни горсточки, ни травинки; вот разве в цветочных горшках за окном [12, с. 308].
Здравосудов
Так вы бы заложили Деревню, иль земли...
Ветрон
Деревни - прежде были,
Земля ж - осталася в цветочных лишь горшках [9, с. 462].
В точном воспроизведении Писаревым особого стиля коммуникации светских гостиных, основанного на игре слов, актуализации переносных значений фраз, утонченности насмешки, ощущается влияние «легкой», или «светской» комедии, чрезвычайно популярной в русской культуре 1820-х годов.
Переделка Писарева обладала рядом несомненных достоинств: сценичностью, яркими полнокровными характерами, комизмом, мастерски построенными диалогами, отсутствием откровенной назидательности. По свидетельству современников, она имела большой успех и в течение ряда лет вплоть до середины 30-х годов XIX века ставилась на сценах Московского и Петербургского театров. В спектаклях играли выдающиеся актеры этой эпохи: М. С. Щепкин, П. С. Мочалов, А. М. Сабуров, Н. В. Репина, А. М. Колосова.
Сюжет «Школы злословия» оказался очень удобным для живых зарисовок современного Писареву быта и общественных нравов. Обращение русского комедиографа к основным фабульным узлам пьесы Шеридана в новых социокультурных условиях ставило своей целью акцентуацию определенных сторон социальной жизни России первой трети XIX столетия, специфики общественного сознания эпохи, сатирическое освещение нравов и духовного состояния современного автору общества, его культурных запросов. Писарев адаптирует проблематику «Школы злословия» к отечественной действительности и диагностируют расхождение современного ему дворянского общества с истинными ценностями, следование ложным идеалам, духовную пустоту, суетность, злоязычие, нравственную
несостоятельность. Герои комедии Писарева, ведущие генетическое родство от персонажей «Школы злословия», приобретают вполне индивидуальные и в то же время национально-обусловленные черты. Кроме того, в рассмотренной пьесе обнаруживаются сюжетные элементы, которые отражают особенности эстетической позиции русского драматурга и индивидуальное своеобразие его стиля. Отталкиваясь от сюжета Шеридана, Писарев создает вполне самостоятельную пьесу, которая рождается на пересечении жанров и стилей (сатирическая комедия, «светская» комедия, сентиментальная драма, водевиль).
«Лукавин» - не единственная русская пьеса, написанная под воздействием шедевра Шеридана. Не без влияния последнего созданы комедия Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (1815), «Говорун» (1817) Н. И. Хмельницкого. Думается, что и некоторые сцены «Горя от ума» (в частности, те, где наглядно показан механизм рождения сплетни и роль в нем глухоты) тоже несут на себе печать воздействия «Школы злословия». Но это уже тема иного исследования.
Литература
1. [Б/а]. О подражании // Драматический вестник. - 1808. - № 31. - С. 39-40.
2. Вольперт Л. И. Пушкинская Франция / Л. И. Вольперт. - СПб : Алетейя, 2007. - 576 с.
3. Зыкова Г. В. Писарев Александр Иванович / Г. В. Зыкова // Русские писатели 1800-1917: Биограф. словарь / Гл. ред. П.А. Николаев. - М. : БРЭ. НВП Фианит, 1999. - Т. 4: (М-П). - С. 610613.
4. Кагарлицкий Ю. Ричард Бринсли Шеридан / Ю. Кагарлицкий // Шеридан Р. Б. Драматические произведения. - М. : Искусство, 1956. -С. 3-26.
5. Лотман Ю. М. Архаисты-просветители / Ю. М. Лотман // Из истории русской культуры. Т. V: XIX век. - М. : Языки русской культуры, 1996. - С.410-428.
6. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре / Ю. М. Лотман. -СПб. : Искусство, 1996. - 682 с.
7. Муравьев-Апостол И. М. Письма из Москвы в Нижний Новгород / И. М. Муравьев-Апостол // Сын Отечества. - 1813. -№ 44. - С. 219-227.
8. Падерина Е. Г. К творческой истории «Игроков» Гоголя: история текста и поэтика / Е. Г. Падерина. - М. : ИМЛИ РАН, 2009. - 448 с.
9. Писарев А. И. Лукавин / А. И. Писарев // Стихотворная комедия конца XVIII - начала XIX в. Вст. статья, подг. текста и примечания М. О. Янковского. - М. ; Л. : Советский писатель, 1964. - С. 439-549.
10. Стенник Ю. В. Комедия 1800 - 1820-х годов / Ю. В.Стенник // История русской драматургии. XVII - первая половина XIX века. -Л.: Наука, 1982. - С. 221-238.
11. Шаховской А. А. Предисловие к «Полубарским затеям» / А. А. Шаховской // Сын Отечества. - 1820. - № 13. - С. 11-26.
12. Шеридан Р Б. Драматические произведения / Р Б. Шеридан. - М.: Искусство, 1956. - 484 с.
13. Янковский М. О. Стихотворная комедия конца XVIII - начала XIX в. / М. О. Янковский // Стихотворная комедия конца XVIII - начала XIX в. Вст. статья, подг. текста и примечания М. О. Янковского. - М.; Л. : Советский писатель, 1964. - С. 5-66.
