CC BY
39
Колобаева Л.А. От А. Блока до И. Бродского: О русской литературе XX века. М.:
ООО «Русский импульс», 2015. 288 с.
Рецензируемая книга представляет собой сборник статей, публиковавшихся прежде. При этом автор не указывает, были ли внесены изменения в сами тексты, но очевидно, что Л.А. Колобаева существенно обновила библиографический аппарат. Наиболее ранние статьи относятся к 197-1980-м гг., а последние - почти к сегодняшнему дню. Хронологически исследователь выбирает точкой отсчета Серебряный век и завершает свой обзор поэзией И.А. Бродского. Несмотря на явное смещение, с одной стороны, к рубежу XIX-XX вв. (в частности, к творчеству А.А. Блока и И.Ф. Анненского), а с другой - к литературе последних десятилетий XX в., Л.А. Колобаевой удается развернуть широкую панораму логических доминант прошлого столетия и выстроить главы в соответствии с несколькими магистральными линиями.
Прежде всего автором отмечается, что в литературе XX в. при всех различиях воззрений писателей в их произведениях «со всей несомненностью проступают новые художественные подходы к человеческой психологии, обнаруживается обращение к синтетическим способам психологизма» (с. 20). «Новому» синкретическому психологизму Л.А. Колобаева дает, на наш взгляд, вполне оправданное определение - «символи-ко-мифологический». В этой связи в теоретической преамбуле к статье «Символ как хранитель и возмутитель классических традиций (Образ Дон-Жуана в русской литературе конца XIX - начала XX века)» высказаны чрезвычайно ценные замечания относительно природы символа и особенностей его бытования (следует напомнить, что Л.А. Колобаева -автор фундаментальной монографии о русском символизме, в которой первая глава целиком посвящена символу в понимании символистов1). Так, сновидческое начало - один из видов глубинного «символико-мифо-логического» психологизма, с которым связано изменение структурного состава символа. Эту мысль автор иллюстрирует на примере творчества
1 Колобаева Л.А. Русский символизм. М., 2000.
Блока в статье «Формы глубинного психологизма в лирике символистов (Поэтика двойничества и сновидческое начало)». Символика сна связывается с проявлением «подспудных, неосуществленных, но глубоких и реальных в своей неистребимости человеческих желаний» и «тайным заговором чувств» (с. 48). Принимая во внимание этот факт и ставя перед собой задачу адекватного истолкования поэмы «Соловьиный сад», ученый уже в другой главе, посвященной этому произведению, приходит к убедительному выводу, что «сон» соловьиного сада - некая реальность, «необходимость для человека» познания красоты, любви и полноты жизни. Данное утверждение становится ключом для исчерпывающего анализа блоковского текста в связи с концептами времени и пространства, в ходе которого проясняется, что жизнь одновременно в «звенящем» саду и тяга к морскому простору несовместимы, а состояние «меж двух огней» в сознании Блока превращается в национальную черту русского характера. К символике Л.А. Колобаева также обращается в работе «"Река, впадающая в пески?" Художественные прогнозы А. Солженицына ("Раковый корпус")», где демонстрирует, что солженицынские символы отличаются от символистских крепкой связью с предметной конкретикой. Впрочем, из этого не следует, что автор «Ракового корпуса» был равнодушен к художественным достижениям начала века. От символистов писатель воспринял главное - «понимание высокой и полифункциональной значимости символа в литературе XX столетия, символа с его многогранностью и емкостью художественных смыслов, ориентированных на выражение неизвестного» (с. 226).
Еще один вектор, прочерченный Л.А. Колобаевой в литературе XX в., - обращение к поэтике метаморфозы, которая должна создавать впечатление не только непрерывности внутренней жизни человека, но и внезапности подстерегающих его сдвигов. Это связано в первую очередь с тем, что в «век катаклизмов и катастроф, когда безмерно усиливается игра случайностей и возрастает их влияние на человека», в отчаянной ситуации потенциально может оказаться любой (с. 53). Так, в произведениях А.М. Ремизова («Крестовые сестры», «Взвихрённая Русь») «вихрь» семнадцатого года становится сокрушительным историческим смерчем, катаклизмом, переворачивающим и мир, и представление о человеческих ценностях («Петербург А. Ремизова и "петербургский текст" русской литературы»). Случившаяся метаморфоза анализируется на мотивном уровне в ее перекличках с литературой XIX в. Фраза героя Ф.М. Достоевского: «Свету ли провалиться, или мне чаю не пить?» - превращается
в слова: «Революция или чай пить?» Таким образом, «чай, поперечный революции», становится символом живой жизни. Классическую призрачность Петербурга, в свою очередь, Ремизов обращает в призрачность человека (писатель изображает дом без жильцов, которые прописаны там ради продовольственной карточки). Кроме того, Л.А. Колобаева сближает «Взвихрённую Русь» с «Москвой» А. Белого, в понимании которого искаженные диалоги и распадающаяся ткань личностных и социальных отношений - «это симптом разрыва времен, надвигающегося в самой истории абсурда» (с. 72). Поэтике «гротескного символизма» в романах Белого о Москве ученый посвящает отдельную статью.
Другая точка сближения писателей на историческом отрезке «Блок - Бродский» - синтетизм. Разгадывая феномен И.Ф. Анненского в статьях «Ирония в лирике Иннокентия Анненского» и «И. Анненский-драматург», Л.А. Колобаева указывает на особый, синтетический тип мирочувствования поэта - трагедийно-ироничный. Анненский последователен в своем видении неразрешимости противоречий. Поэту присуще сознание, при котором «"да" и "но" в отношении к одному и тому же явлению уравнены, равновесны, где "да" невозможно без "увы"» (с. 79-80). «Поэт мрачных состояний», «трагик на древний лад» следовал принципу синтетичности и в драматургии, исходя из идеи слияния античного мира с «современной душой» (с. 92). В свою очередь, О.Э. Мандельштам, к творчеству которого также обращается Л.А. Колобаева, сопрягает в своей лирике глобальные мировые смыслы с предметными и «телесными»: личность поэта утрачивает индивидуальную биографию и находит полноту смысла только при условии соединения с общечеловеческим. Логическим продолжением статьи «"Архитектура души" в лирике О. Мандельштама» становится глава «А. Ахматова и О. Мандельштам (Самосознание личности в лирике)». Л.А. Колобаева пишет о новом (по сравнению с поэтами блоковского поколения), «диалогическом» типе личности, «при всей своей индивидуальной неповторимости отказавшейся от претензий на исключительность» (с. 125). Отталкиваясь от идеи мужественности, нашедшей выражение в строе мандельшта-мовских стихотворений, исследователь уже в другой статье анализирует соотношение мужества и женственности в лирике Ахматовой: синтетически соединив в себе две стихии, «робкую нежность чувств с победительным рационально-волевым, активно-действенным началом, лирика Анны Ахматовой обретает полноту всечеловеческого своего звучания» (с. 133). В подобной «полноте звучания» Л.А. Колобаева видит творче-
скую силу еще одного автора - М. Горького, который «рисует» человека в единстве психологическом, социальном и философском.
Важнейшим сюжетом в рецензируемой книге становится обнаруженное Л.А. Колобаевой стремление к жанровому «синтезу» у И.А. Бунина, которое проявилось в соединении поэзии и прозы, что объясняется наличием глубинных типологических связей писателя с русским символизмом («И. Бунин и модернизм»). В таком соединении - один из действенных способов достижения музыкально-лирического звучания и пушкинской «легкости» в повести «Митина любовь» («Тайна пушкинской "легкости" в прозе И. Бунина»). При этом Л.А. Колобаева не ограничивается типологической характеристикой произведений Бунина, ее также интересуют философские основания, на которые опирается писатель для достижения наибольшего «эстетического результата»: художник должен «проникнуть не в общий тип, а в тайну индивидуального, что сделать неизмеримо труднее, чем схватить общее, типическое» (с. 156), и от личного, субъективного прийти к слитности личности и целого мира, сознания и бытия.
К разговору о жанровом синтезе примыкает анализ «крохоток» А.И. Солженицына. Л.А. Колобаева настаивает, что называть их лирическими миниатюрами и стихотворениями в прозе было бы не совсем точно. «Лирическая взволнованность» присутствует здесь опосредованно, и это связано в первую очередь с тем, что для Солженицына главное - не «субъективное авторское впечатление от тех или иных явлений жизни, но сама их суть, переданная по большей части эпически-повествовательно» (с. 238). В итоге «крохотки» определяются исследователем как рассказы, «сгущенные» до афоризма.
Со статьи «В. Распутин-рассказчик» открывается ряд глав о литературе второй половины ХХ в. Помимо Солженицына, сюда вошли такие авторы, как В.С. Гроссман, В.В. Быков и, наконец, И.А. Бродский. Анализ «строя рассказов» Распутина исследователь заканчивает словами: «Творчество последних лет писателя подтверждает тот неоспоримый факт, что В. Распутин остается замечательным художником современности» (с. 183). Основным предметом рассмотрения у Л.А. Колобаевой становятся философско-психологические особенности прозы писателя. Один из вопросов, волнующих Распутина (как и его современников -А.В. Вампилова, В.М. Шукшина, Ф.А. Абрамова, В.П. Астафьева): останется ли человек человеком? О том же, как видно, задумывается Быков, партизанские повести которого Л.А. Колобаева рассматривает в отдель-
ной главе в связи с проблемой героизма. В изображении писателем подвига на первый план выходит внутренняя свобода личности, а не внешнее принуждение или «нелепое донкихотство» (с. 191). Продолжением этой темы служит статья «Расколовшийся мир в романе В. Гроссмана "Жизнь и судьба"». Истинный героизм возможен только в том случае, если человек поднимется над массовым догматизмом - станет свободной личностью. Вот почему народ в анализируемом романе представляет собой не монолитное единство, а многосложно расслоившийся «организм». Таким образом, Л.А. Колобаева обращает внимание на одну из важнейших проблем в творчестве Гроссмана - подмену ценностей. Мертв тот человек, чьим сознанием управляют «прочно утвердившиеся в нашей общественной практике идеологические схемы-императивы, приучившие считать, что цель выше морали, дело выше человека» (с. 201).
Книга завершается обстоятельным разговором о Бродском. При этом Л.А. Колобаеву прежде всего интересуют типологические и генетические связи творчества поэта с Серебряным веком («Связь времен: И. Бродский и Серебряный век русской литературы»). Тем самым ученому удается соединить начало и конец XX в. - точки, в которых удивительным образом открывается «упрямое и драматическое единство литературы XX столетия» (с. 240). В частности, с Серебряным веком Бродского роднит такая основополагающая художественная особенность, как трагедийное восприятия мира, которое доминирует как в поэзии, так и в прозе крупнейших писателей того периода. Более того, трагедийному мировосприятию в разное время оказываются сопричастны не только Анненский, Белый, Цветаева, Ахматова, Мандельштам, но и Булгаков и Солженицын. Еще одна точка сближения - отношение поэтов к слову. В начале ушедшего столетия утвердилась совершенно новая (по сравнению с поэзией второй половины XIX в.) эстетика, в которой язык, как и для Бродского, - «верховная и абсолютная ценность, вечно живая стихия». Именно она «правит самим художником, как бы делая его своим инструментом» (с. 257). По убеждению Л.А. Колобаевой, искусство стилевых парадоксов, оксюморонов Блока, Цветаевой, Ахматовой, Бунина стало достоянием практически всех выдающихся художников XX в., а Бродский значительно обогащает «подобную поэтику, вводя в произведение новые формы и виды парадоксов, антиномий, стилевой эксцентрики» (с. 257). И вновь, как в случае с Буниным, ученого занимают не только типологические связи поэта, но и философия его творчества. Л.А. Колобаева анализирует «Новые стансы к Августе» в контексте размышлений о природе лично-
сти в русской философской мысли. По Бродскому, только при условии смирения индивидуальной свободы признанием высшей ценности другого достижимы истинные «подлинность и ценность личности» (с. 267). Учитывая, что творчество поэта до сих пор остается не до конца понятым, Л.А. Колобаева обращается к его истокам не только в русской, но и зарубежной литературе, в частности английской поэзии XVI-XVII вв. В заключение этого блока материалов (и всей книги) рассматриваются характер восприятия Бродским «творческого опыта метафизической поэзии» (с. 278) и преломившаяся в его поэтике духовная связь с Дж. Донном («И. Бродский и Дж. Донн»). Как выясняется, художественный опыт английской литературы XVII столетия (не только Дж. Донна, но и Э. Марвелла) с ее стремлением преодолеть иллюзии Ренессанса был необходим Бродскому, который решительно отказывался от «мифа о гордом человеке-титане и всю жизнь искал ответа на вопрос о глубинной, истинной человеческой сущности»2.
Несмотря на встречающиеся в издании неточности, которые уже были отмечены другим рецензентом3, выход очередной книги Л.А. Коло-баевой - большая удача и настоящий подарок не только для специалистов по литературе XX в., но и для самого широкого круга читателей. Наряду с недавно выпущенными в том же издательстве работами («Философия и литература: параллели, переклички и отзвуки», 2013; «И.А. Бродский: анализ поэтического текста», 2014) этот труд составляет невероятно крупный суммарный вклад одного ученого в мировую науку о литературе.
Н. А. Дровалёва
Сведения об авторе: Дровалёва Наталия Алексеевна, магистрант кафедры теории литературы филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected].
2 Колобаева Л.А. И.А. Бродский: анализ поэтического текста. М., 2014. С. 8.
3 См.: Кормилов С. Двадцатый век: эстетика и поэтика // Знамя. 2016. № 12. С. 220-221.
