CC BY
60
A.C. Климова
Климова Анна Сергеевна — аспирантка кафедры теории и истории государства и права
Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова
Коллизии в правовом регулировании прав и обязанностей личности
В современном мире явно назрела необходимость приведения прав и обязанностей личности в единую непротиворечивую систему, на что указывают и некоторые ученые. «На одном конце демократической оси, — пишет Н.И. Матузов, — предельно широкий «ассортимент» прав и свобод; на другом — гораздо меньший по объему, слабо отраженный в законодательстве перечень обязанностей и ответственности. Эта жизненно важная ось не уравновешена, имеет опасный крен в сторону прав, которые явно доминируют... Общественное сознание, массовые настроения чутко улавливают возникший дисбаланс»1.
Такая ситуация объясняется тем, что на протяжении достаточно долгого времени в позитивном праве, правосознании людей и юридических практиках формировалась тенденция, основанная на признании высшей ценностью прав и свобод человека. Если взглянуть в главу 2 Конституции Российской Федерации, можно увидеть объемный перечень прав человека и значительно меньшее количество обязанностей. И вроде бы, в чем может быть вред от буквально дословного закрепления прав, содержащихся в международных актах? Видимо, так размышлял и отечественный законодатель, совершенно забывая, что именно на него возлагается обязанность данные права гарантировать и защищать, с чем, к сожалению, он до сих пор не очень справляется. Не принижая значение прав и свобод в правовом регулировании, с сожалением можно констатировать тот факт, что их выдвижение на первый план нередко приводит к тому, что люди, знающие, защищающие свои права, совершенно забывают о том, что как членам общества им также необходимо помнить и исполнять возложенные на них обязанности. Как верно заметил С.А. Авакьян, «после принятия Конституции РФ 1993 года все упиваются словами статьи второй. Думается, в нашем конституционном фундаменте не отражена еще одна очень важная составляющая — долг каждого из нас перед государством, обществом, окружающим миром».2 Исходя из сказанного, одной из задач совершенствования законодательства в настоящее время является нахождение и установление баланса прав и обязанностей человека. Однако на пути достижения, казалось бы, очевидной цели в современных условиях существуют различные преграды.
С одной стороны, такими помехами являются отсутствие профессионализма законодателей, их незаинтересованность в данном процессе или даже умышленное допущение дисбаланса прав и обязанностей личности. С другой — приведению в непротиворечащую и соразмерную систему прав и обязанностей личности мешает наличие разнообразных дефектов в самом законодательстве: большое количество различных актов, регулирующих сходные общественные отношения; неопределенность и совпадение компетенции существующих правотворческих органов; отсутствие четкой законодательной стратегии и, как следствие, бессистемное принятие новых нормативных предписаний и правовых актов. Все это порождает юридические коллизии в правовом регулировании уже существующих прав и обязанностей личности, затрудняя возможность нормального функционирования общественных отношений, и делает затруднительным процесс гармонизации прав и обязанностей личности на различных уровнях их установления.
В литературе исследованию понятия юридических коллизий уделяется большое внимание. Одни ученые (Н.Г. Александров) определяют их как несколько норм, расходящихся по содержанию.3 Другие гие (С.С. Алексеев) — как «противоречие между нормами, нормативными актами; несовместимость среди правовой системы и запросов общества, писаного права и остальных правовых реалий».4 Третьи (Н.А. Власенко, Н.И. Матузов) через отношение между нормами или нормативными актами, выступающее в форме различия или противоречия при регулировании одного фактического отношения.5 Существуют и иные дефиниции данного явления6. При этом, думается, в имеющихся опреде-
1 Матузов Н.И. Обязанности человека и гражданина как условие демократии и социальной стабильности // Право и политика. 2016. № 1(193). С. 15 и след.
2 См.: Авакьян С.А. Как упрочить политический строй в России // НГ Политика. 2015. 17 февраля.
3 Основы теории государства и права / под ред. Н.Г. Александрова. М., 1960. С. 336.
4 Алексеев С.С. Проблемы теории права. Свердловск, 1973. Т. 2. С. 265.
5 См.: Власенко Н.А. Коллизионные нормы в советском праве. Иркутск, 1984. С. 26.
6 См., например: Коллизионное право: учебное и научно-практическое пособие / под ред. Ю.А. Тихомирова. М., 2007; Юрин А.И. Юридические коллизии и механизм их разрешения: дис. ... канд. юрид. наук. Ростов-на-Дону, 2013.
лениях в целом верно изложена сущность коллизий, которая заключается в наличии в правовой системе двух и более действующих нормативных предписаний, правовых актов, судебных мнений и т. п., регулирующих сходные общественные отношения, но предписывающих различные (взаимоисключающие или несогласованные) правила поведения.
Для приведения в единую согласованную систему прав и обязанностей личности необходимо преодоление существующих юридических коллизий и недопущение возникновения новых. Ввиду ограниченного объема статьи хотелось бы обратить внимание на коллизии правового регулирования прав и обязанностей личности, возникающие между различными элементами международной и национальной правовых систем, и связанные с ними проблемы их преодоления, поскольку в настоящий момент ввиду активного участия Российской Федерации в международных отношениях, проблема противоречия наднациональных и внутригосударственных решений является актуальной.
Во-первых, важным для исследования на сегодняшний момент является вопрос о преодолении коллизий регулирования прав и обязанностей в международных договорах Российской Федерации и Конституции Российской Федерации. На протяжении долгого времени эта проблема являлась предметом дискуссий между различными авторами, так как в Основном законе прямого ответа на данный вопрос не содержалось. Поскольку данные акты непосредственно отражают устоявшиеся международно-правовые стандарты регулирования прав, свобод и обязанностей человека, возможность противоречия предписаний в указанных документах ничтожно мала. Однако, существование данного вида коллизий подтвердилось в вынесенном Европейским Судом по правам человека постановлении по жалобе «Анчугов и Гладков против России»,1 в котором Суд вывел несоответствие ч. 3 ст. 32 Конституции Российской Федерации, предусматривающей отсутствие права у граждан, содержащихся в местах лишения свободы по приговору суда, избирать и быть избранными, требованиям статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод. И как результат данного несоответствия, Европейский Суд указал на необходимость приведения Конституции Российской Федерации в соответствие с нормами Конвенции в установленных в национальном праве способах (например, через толкование Конституционного Суда РФ). Таким образом, Европейский Суд указал на приоритет норм международного права по сравнению с Конституцией государства. Такое его решение привело к повышению интереса к проблеме, поскольку, с одной стороны, безусловно данный орган является нужным и важным инструментом дополнительной защиты прав и свобод личности, с другой же — необходимо помнить и уважать интересы государства и российского общества, которые непосредственно закреплены в положениях Конституции, как учредительного документа, имеющего высшую юридическую силу. С этих позиций буквальное следование требованиям Европейского Суда может привести к слепой унификации и европеизации национального законодательства, и, как следствие, отсутствия отражения интересов в первую очередь российского государства в действующем национальном законодательстве.
Поэтому, думается, вполне очевидным итогом данного дела стало постановление Конституционного Суда РФ № 21-П от 14 июля 2015 г., в котором Суд указал, что, будучи связанной с требованиями соблюдения вступившего в силу международного договора, тем не менее, для обеспечения в рамках своей правовой системы верховенства Конституции, Российская Федерация в случае возникновения каких-либо коллизий в данной сфере должна отдавать предпочтение требованиям Конституции Российской Федерации и тем самым не следовать буквально постановлениям Европейского Суда по правам человека в случае, если его реализация противоречит конституционным ценностям.2 Развивая эту позицию применительно к возможности исполнения рассматриваемого постановления Европейского Суда, Конституционный Суд в своем постановлении от 19.04.2016 № 12- П3 указал, с одной стороны на невозможность интерпретации ч. 3 ст. 32 Конституции РФ в соответствии с толкованием статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции, данным Европейским Судом в постановлении «Анчугов и Гладков против
1 См.: Дело «Анчугов и Гладков (Anchugov and Gladkov) против Российской Федерации» (жалоба № 11157/04, 15162/05): постановление ЕСПЧ от 04.07.2013 // Бюллетень Европейского Суда по правам человека. 2014. № 2.
2 См.: По делу о проверке конституционности положений статьи 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней», пунктов 1 и 2 статьи 32 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», частей первой и четвертой статьи 11, пункта 4 части четвертой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 13, пункта 4 части 3 статьи 311 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 15, пункта 4 части 1 статьи 350 Кодекса административного судопроизводства Российской Федерации и пункта 2 части четвертой статьи 413 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы: постановления Конституционного Суда РФ от 14.07.2015 № 21-п, п. 4 мотивировочной части // СПС «КонсультантПлюс».
3 По делу о разрешении вопроса о возможности исполнения в соответствии с Конституцией Российской Федерации постановления Европейского Суда по правам человека от 4 июля 2013 года по делу «Анчугов и Гладков против России» в связи с запросом Министерства юстиции Российской Федерации: постановление Конституционного Суда РФ от 19 апреля 2016 г. № 12-П // Российская газета. 2016. 5 мая.
России», с другой — Конституционный Суд верно указал на необходимость дальнейшей гармонизации норм Конвенции и внутреннего законодательства России.
Актуальным является также вопрос о преодолении иерархических коллизий между предписаниями, закрепленными в международных договорах Российской Федерации и нормами национального законодательства. Традиционным способом разрешения указанного типа коллизий является принцип «lex superior derogate legi inferiori» (вышестоящий закон сильнее нижестоящего). Применительно к нашему виду противоречий в ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации установлен императив, согласно которому необходимо использовать правила, закрепленные в международном договоре. Однако, на практике возникает множество ситуаций, когда данное требование не применяется. Связано это с несколькими проблемами.
Во-первых, слепое следование данному правилу могло бы привести не к защите прав, свобод и обязанностей гражданина, а, наоборот — к их умалению и невозможности исполнения. Так, в случае, когда национальное законодательство предусматривает более высокий уровень гарантированности соблюдения и защиты прав, свобод и обязанностей граждан, приоритет в любом случае необходимо отдавать внутригосударственным актам. Данное правило закрепляется и в самих международных документах (например, в п. 8 ст. 19 Устава Международной организации труда, в ст. 53 Конвенции о Защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года). Классическим примером будут являться нормы Трудового кодекса Российской Федерации, улучшающие положение работника по сравнению с правилами, предусмотренными различными конвенциями Международной организации труда.
А в некоторых случаях на приоритет норм национального права в связи с более высоким уровнем гарантированности прав, свобод и обязанностей граждан указывает и Конституционный Суд. Так в случае реализации гражданами права на самостоятельное осуществление местного самоуправления в постановлении от 30.11.2000 № 15-П1 Суд указал, что «Европейской хартией о местном самоуправлении (ратифицирована Российской Федерацией 11 апреля 1998 года), устанавливаются минимальные гарантии самостоятельности местного самоуправления. Конституция же Российской Федерации и федеральные законы закрепляют более высокий, чем это предусмотрено международными обязательствами России, уровень гарантий самостоятельности местного самоуправления, который субъекты Российской Федерации не вправе занижать или ограничивать». Таким образом, Конституционный Суд указал на приоритет норм национального права над правилами международных договоров, в случае установления последними минимальных гарантий соблюдения и защиты прав, свобод и обязанностей граждан.
Во-вторых, в существующем массиве национальных нормативных правовых актов существуют ситуации, когда при регулировании конкретных прав и обязанностей личности федеральный законодатель вообще исключает возможность использования императива о приоритете международных нормативных предписаний. Верховенство норм международного права над национальным законодательством закрепляется во всех кодифицированных актах, за исключением Уголовного кодекса Российской Федерации. Данный документ никак не упоминает соподчиненность международных договоров и уголовного законодательства. А, исходя из того, что уголовное законодательство состоит исключительно из Уголовного кодекса, а основанием уголовной ответственности является совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного Кодексом, можно сделать вывод, что при установлении признаков состава преступления для привлечения лица к уголовной ответственности императив ч. 4 ст. 15 Конституции не действует. Аналогичный вывод содержится и в п. 6 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 10.10.2003 № 5, где установлено, что международно-правовые нормы, предусматривающие признаки составов преступлений, должны применяться судами Российской Федерации в тех случаях, когда норма Уголовного кодекса РФ прямо устанавливает необходимость применения международного договора Российской Федерации (например, статьи 355 и 356 УК РФ).2 Среди представителей юридической науки существуют как противники, так и защитники такого подхода, однако в любом случае, получается, что нормы уголовного законодательства все-таки не согласуются с ч. 4 ст. 15 Конституции РФ.
И, наконец, в некоторых нормативных правовых актах Российской Федерации содержатся нормы, противоречащие ч. 4 ст. 15 Конституции РФ, при буквальном толковании которых возникает вопрос: придерживаться ли нам приоритета международного права или применять нормы национального законодательства? Так, ч. 2 ст. 7 Федерального закона от 31.05.2002 № 62-ФЗ «О гражданстве Российской Федерации» указывает на необходимость различных государственных органов и должностных
1 См.: По делу о проверке конституционности отдельных положений Устава (Основного Закона) Курской области в редакции Закона Курской области от 22 марта 1999 года «О внесении изменений и дополнений в Устав (Основной Закон) Курской области: постановление Конституционного Суда РФ от 30 ноября 2000 г. № 15-П // Вестник Конституционного Суда РФ. 2001. № 1.
2 См.: О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации: постановление Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. № 5 // Бюллетень Верховного Суда РФ.2013. № 12.
лиц обеспечения возможности «пользоваться в полном объеме всеми правами, установленными Конституцией Российской Федерации, федеральными конституционными законами, федеральными законами, общепризнанными принципами и нормами международного права, международными договорами Российской Федерации, законами и правилами государств проживания или пребывания граждан Российской Федерации». То есть по смыслу указанной нормы приоритет во всех случаях отдается предписаниям национального законодательства.
Еще одним примером являются нормы Федерального закона от 27.05.1998 № 76-ФЗ «О статусе военнослужащих», где в ст. 4 сказано, что правовыми основами статуса военнослужащих являются Конституция Российской Федерации, федеральные конституционные законы, настоящий Федеральный закон, федеральные законы и иные нормативные правовые акты Российской Федерации, а также нормы международного права и международные договоры Российской Федерации. А ст. 26 данного закона прямо обязывает военнослужащих соблюдать общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации. Возникает закономерный вопрос: в случае противоречия норм российского законодательства и международных договоров, чем следует руководствоваться военнослужащему? И второй, не менее важный вопрос: будет ли военнослужащий нести юридическую ответственность за неисполнение обязанностей, предусмотренных нормативными актами Российской Федерации в случае их противоречия международно-правовым нормам? В указанных случаях абсолютно двусмысленные позиции законодателя о месте норм международного права в правовой системе России влекут дополнительные сложности по вопросу выбора соответствующего нормативного предписания в случае правовой коллизии.
Также в российской правовой системе существуют коллизии между постановлениями Европейского Суда по правам человека и Конституционного Суда Российской Федерации, при которых возникают трудности в определении применяемого правила. Так, признавая правомерность отсутствия у военнослужащих-мужчин права на отпуск по уходу за ребенком, Конституционный Суд указывал на специфику правового статуса военнослужащих, необходимости создания условий для эффективной профессиональной деятельности военнослужащих, выполняющих долг по защите Отечества, на невозможность массового неисполнения военнослужащими своих служебных обязанностей без ущерба для охраняемых законом публичных интересов.1 Европейский Суд в своем постановлении по делу «Константин Маркин против России» установил нарушение положений Конвенции и указал на неубедительность выводов Конституционного Суда РФ. Так, ссылка властей Российской Федерации на позитивную дискриминацию является ошибочной. Право на отпуск по уходу за ребенком явно не направлено на устранение неблагоприятного положения женщин в обществе или «фактического неравенства» мужчин и женщин... такое различие имело следствием закрепление гендерных стереотипов». Также Европейский Суд указывает, что нет никаких сведений о том, что российские власти когда-либо проводили экспертное исследование или статистический анализ, чтобы установить численность военнослужащих-мужчин, которым потребуется предоставлять трехлетний отпуск по уходу за ребенком в тот или иной период, и оценить, как это может повлиять на оперативную эффективность армии.2 Данные противоречия явились препятствием при дальнейшем разрешении дела и стали основанием нового обращения в Конституционный Суд, в связи с наличием предписаний, по мнению заявителя, допускающих пересмотр вступившего в законную силу судебного постановления при наличии противоположных правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации и Европейского Суда по правам человека.3 Думается, это еще один случай, свидетельствующий о необходимости создания условий для гармоничного сосуществования двух важнейших органов защиты прав, свобод и обязанностей граждан, о чем уже было сказано выше.
Таким образом, преодоление существующих коллизий в правовом регулировании прав и обязанностей личности между элементами международной и национальной систем видится в первую очередь в дальнейшей гармонизации всех компонентов указанных систем с учетом приоритета тех национальных ценностей, на которых базируется вся правовая система России.
1 Об отказе в принятии к рассмотрению жалоб гражданина Маркина Константина Александровича на нарушение его конституционных прав положениями статей 13 и 15 Федерального закона «О государственных пособиях гражданам, имеющим детей», статей 10 и 11 Федерального закона «О статусе военнослужащих», статьи 32 Положения о порядке прохождения военной службы и пунктов 35 и 44 Положения о назначении и выплате государственных пособий гражданам, имеющим детей: определение Конституционного Суда РФ от 15 января 2009 г. № 187-О-О // СПС «КонсультантПлюс».
2 См.: Дело «Константин Маркин (Konstantin Markin) против Российской Федерации» (жалоба № 30078/06): постановление ЕСПЧ от 22 марта 2012 г. // Бюллетень Европейского Суда по правам человека. 2012. № 6.
3 См.: По делу о проверке конституционности положений статьи 11 и пунктов 3 и 4 части четвертой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Ленинградского окружного военного суда: постановление Конституционного Суда РФ от 6 декабря 2013 г. № 27-П // Вестник Конституционного Суда РФ. 2014. № 2.
