CC BY
65
ФИЛОЛОГИЯ
КОГНИТИВНЫЙ АНАЛИЗ СЛОЖНЫХ СОМАТИЗМОВ
Р.С. Кимов
Статья посвящена классификации и описанию сложных соматизмов кабардинского языка с точки зрения современного уровня развития лингвистической науки, а именно в терминах когнитивной су-мантики. Выявлено, что в зависимости от структурного типа сложного слова (по классификации Э. Бенвениста) оно служит для обозначения конституентов суперординатного, либо субординатного уровня категоризации.
Ключевые слова: когнитивный, соматический лексикон, сложное слово, суперординатный, уровень категоризации, метафора, метонимия концептуализация.
Данное описание представляет собой первую в отечественной лингвистике попытку классификации структурно сложных соматизмов кабардинского языка с когнитивных позиций. В этой связи уместно привести замечательную мыль Е.С. Кубряковой о том, что особо привлекательными для лингвистов являются «альтернативные способы описания одного и того же, и именно потому, что они возвращают нас к онтологически тождественным реалиям, увиденным людьми с разных сторон и в разных аспектах» [1].
По данным М.Л. Апажева [2] соматической лексикон кабардинского языка (в дальнейшем описании КЯ), обеспечивающий нормальное, повседневное, немедицинское, так сказать, общение составляет около 300 единиц. Из этого количества структурно простые лексемы составляют лишь 10 %, остальные 90 % представляют собой сложные комплексы, которые и являются предметом настоящего описания.
По мнению Э. Бенвениста, хрестоматийным идеям которого мы следуем, сложное имя заключает в себе всегда два и только два слова (выделено нами. - Р. К.) [3]. Известный исследователь исходит из принципиального положения о том, что сложная лексическая единица всегда образуется двумя компонентами, независимо от их структурной простоты / сложности: нем. Б1е18й£'-ШаЙег и англ. соскш1-т1хег [3, с. 242]. Итак, первый тип сложных образований по классификации Э. Бенвениста это имена с про-
стой бинарной структурой, называемые «двандва», классические примеры которого представлены в ведийском языке:
dyavaprthivi «небо-земля» и pitaramatara «мать-отец» [3, с. 242]. Любопытно, что примеры типа гуси-лебеди, хлеб-соль также относятся к этому типу. Отношение предшествования в подобных парах закреплено традицией, но иногда оно обратимо. Ср. мать-отец и отец-мать хлеб-соль и соль-хлеб (но *лебеди-гуси). Отметим, однако, что если примеры такого рода немногочисленны в русском и европейских языках, то можно с определенной долей гиперболизации отметить, что КЯ «построен» на таких комплексах, которые играют чрезвычайно важную роль в этом языке: зачастую, отсутствие специальных средств для обозначения суперор-динатного уровня категоризации компенсируется в этом языке сложными наименованиями первого типа. Приведем несколько примеров из других лексических «участков». Так, для передачи значения русского родители КЯ использует сложное слово АДЭ-АНЭ, букв. отец-мать (1) (ср. русск. родители, англ. parents, фр. les parents). Это имя, очевидно, повторяет в точности структуру ведического примера, вплоть до обратимости предшествования, ср. АНЭ-АДЭ, букв мать-отец. Все ползающие насекомые объединяются в категорию, обозначаемую ХЬЭПЩ-ХУПЩ (2), куда входят змеи, черви, гусеницы и даже ящерицы (да, как ни странно ящерица! тоже является членом этой категории,
несмотря на то, что у нее, казалось бы, есть ноги). Далее, для обозначения суперординат-ной когнитивной категории ‘насекомые’ (англ. insects) КЯ также прибегает к сложно -му образованию именно этого типа: ср.
хьэтлщэ-хъумтэщэдж, букв. червяк-муравей (3). Эту категорию образуют муравьи, жуки, пауки - все насекомые, которые имеют ноги. Иными словами, червяк + муравей служат в качестве метонимического наименования этой категории.
Интересно, что отношение предшествования, как в (2), так и в (3) строго закреплено традицией и ни при каких условиях необратимо. Приведем теперь несколько примеров собственно сложных соматизмов, относящихся к этому типу.
Итак, в соматической лексике КЯ первый тип сложных слов представлен следующими композитами:
1ЭПКЪЛЪЭПКЪ (4)
ВПКЪЫНЭ-ЛЪЭПКЪЫНЭ (5)
НЭПКЪПЭПКЪ (6)
Прежде чем перейти к интерпретации примеров, отметим, что мы ранее выявили одну из типологически важных свойств КЯ, заключающуюся в том, что в данном языке существуют лексемы-соматизмы, референтам которых язык отдал, так сказать, предпочтение, обозначив их в первую очередь, считая их базовыми или опорными по многим экстралингвистическим причинам: их форма, естественная (или абсолютная) ориентация, выполняемая функция, место расположения и т. д. Затем, в ходе неизбежного усложнения когнитивного опыта носителей языка, а, следовательно, при возникновении необходимости наречения других частей тела, носители языка, концептуально переосмысляя уже существующие в языке простые единицы, прибегают к их комбинаторным вариантам, которые и дают имена неназванным частям тела. Например, лексема ПЭ нос в КЯ, при метафорическом переосмыслении реализует значение «начало чего-н.». Отсюда денотат лексемы губы - для носителя КЯ это «начало рта», букв. рот + нос, денотат лексемы палец концептуализируется в этом языке как «начало руки», букв. рука+нос и т. д. Вернемся к нашим примерам (4), (5), (6). Нетрудно заметить, что в каждом из них дважды повторяется элемент -ПКЪЫ-, терм базового уровня категоризации, который пред-
ставляет собой концептуально сложную структуру. Однозначного соответствия в русском и других европейских языках эта лексема не имеет, т. к. его означаемое выступает в КЯ виде гештальта и может быть передано на русский язык, например, как тело, скелет, остов <костный>, каркас <костный>, т. е. «костное» начало организма (человека, животных) в противоположность его мышечной массе. Условимся для целей данной работы передавать значение слова ПКЪЫ на русский язык как ‘кость’. Отсюда, 1ЭПКЪЛЪЭПКЪ (4), это буквально [(1Э рука + ПКЪЫ кость) + (ЛЪЭ нога, ступня + ПКЪЫ кость)]. В КЯ с точки зрения наивной анатомии костей рук и ног всего двенадцать. Ср.: 2 кисти рук, 2 предплечья, 2 плеча, 2 ступни, 2 голени и 2 бедра. Так вот, все эти 12 костей и назывались первоначально сложным соматизмом (4). Затем, в силу расширения номинативной сферы данного сложного имени (действие механизма семантической генерализации), им стали обозначать все «твердые» части тела (в противоположность мышечной массе и внутренним органам) с целью холистического представления тела человека, вернее, его «костного каркаса» (за исключением головы). Так, русская фраза у меня болит все тело (ср. англ. I am aching all over или my body is aching all over) передается на кабардинский язык именно с использованием слова 1ЭПКЪЛЪЭПКЪ
(иногда с добавлением числительного двенадцать) и тогда фраза звучит буквально как “мой двенадцать рука-кость + нога-кость болит”. Любопытным при этом представляется то, как язык при отсутствии термина для базового уровня категоризации компенсирует его, «подручными» средствами, прибегая к словосложению (ср. русск. тело, англ. body и указанное сложное слово, состоящее из 4-х корневых морфем). Что касается композита (5), то он служит для обозначения суставов рук и ног. Рассмотрим его морфемный состав:
1Э - ПКЪЫ - НЭ - ЛЪЭ - ПКЪЫ НЭ (5)
Рука кость глаз + нога кость глаз
Нетрудно заметить, что в данном образовании рука, нога, кость выступают в своих прямых значениях (условимся считать, что и слово ПКЪЫ кость тоже используется в прямом значении) и обозначают соответствующие денотаты. Возникает закономерный
вопрос, какое отношение имеет ко всей этой сложной структуре лексема НЭ глаз. Оказывается, НЭ глаз в метафорическом значении служит в КЯ для обозначения сустава (ср. его толкование как «подвижное соединение концов костей)». Так, при «сочленении» костей один конец оказывается как бы «вставленным» в другой. Вот это «углубленное» место, куда «вставляется» другая кость, и есть «метафорический» НЭ глаз.
НЭПКЪ-ПЭПКЪ (6) служит в КЯ в качестве метонимического обозначения лицевой части черепа. Как видно из примера (6), мы имеем рекуррентный элемент -ПКЪЫ кость и два элемента НЭ глаз и ПЭ нос. Значение этого слова буквально можно передать как глаз-кость + нос-кость. При этом каждый из членов, представляя собой сложное образование, функционирует в языке самостоятельно: НЭПКЪ глазница, букв. НЭ глаз + ПКЪЫ кость и ПЭПКЪ, букв. ПЭ нос + ПКЪЫ кость. Отсюда названия наиболее репрезентативных «костей» лицевой части черепа («кости» носа и «кости» глаза). «складываясь», дают метонимическое обозначение всей передней (или лицевой) части черепа человека.
Перейдем теперь к описанию второго типа сложных слов. Согласно классификации Э. Бенвениста, которую мы взяли за основу, подобные сложные образования имеют в своем составе два существительных: ср. о18еаи-тоисЬе “колибри”, ро188ои-сЬа1 “сом”, рар1ег-тоииа1 “бумажные деньги” [3]. Существенное отличие от двандвы, по его определению, заключается в том, что композиты первого типа всегда обозначают (выделено нами. - Р. К.) два реальных предмета (ср., мать-отец), в то время как последний - один реальный предмет. Как видно из примеров типа ро188оп-еИм, название предмету всегда дает первый член. Ро\$$оп-скМ - это все-таки рыба, как бы она ни была похожа на кошку. Ср. также образование охъеш-шоискв, которое служит в языке для обозначения птицы, но очень маленького размера, что дает основание уподобить ее мухе. Следуя во многом логике талантливого и тонкого исследователя при выделении подобных образований в отдельный тип, мы хотели бы, вместе с тем, предложить для некоторых примеров иное понимание отношений между их членами, отличное от того, которое предлагает Э. Бен-
венист. Так, ученый отмечает, что синтаксическую основу этих сложных имен составляет определительная синтагма (ср.: oiseau qui est une mouche и papier qui est de la monnaie) со связкой qui est между двумя лексическими единицами. Однако, по мнению автора, судя по смыслу, который порождает данная связка, глагол etre выступает здесь не в качестве логического показателя тождества между двумя классами, а служит для установления отношения «семантического уподобления (выделено нами. - Р. К) двух различных понятий на основе какой-либо общей черты, которая ипмплицитно содержится в них, но не указывается» [3]. Основываясь на этом мнении, он описывает отношение между членами сложных имен oiseau-mouche “колибри”, с одной стороны, и paper-monnai “бумажные деньги”, - с другой, в одних и тех же терминах, отмечая, что отношение между “птицей” и “мухой” опирается на семантический признак “маленький размер”, а между “бумагой” и “монетой” - на признак “установленный законом денежный знак”. Мы же, не вдаваясь в пространные рассуждения в виду ограниченности объема работы, осмелились бы трактовать их отношение по-иному. По нашему убеждению, в первом случае отношение между членами устанавливается на основе концептуального уподобления (oiseau-mouche), в то время как во втором, - при опоре на концептуальную смежность (paper-monnai). Тем более сам исследователь справедливо отмечает, что предмет, обозначенный таким способом, неодинаково связан с обоими классами в том смысле, что одному классу он принадлежит по своей природе, другому приписывается в переносном смысле [3, с. 243]. Иными словами, мы хотели бы подчеркнуть, что в этих двух примерах мы наблюдаем принципиально разные механизмы переноса.
Среди соматизмов КЯ данный тип сложных образований представлен немногочисленными примерами, хотя удивительно то, что в КЯ, который является в высшей степени полисинтетическим (в данном случае не в морфологическом, а чисто словообразовательном смысле) языком с обилием сложных и даже сверхсложных образований, лексические единицы подобного типа не получили широкого распространения. Вместе с тем, по нашему мнению, к этому типу можно отне-
сти имена типа ДЗAПЭФIAНЭ (7) как отвечающие всем критериям для их выделения, предложенным Э. Бенвенистом. Это сложное слово, которое состоит из двух компонентов ДЗAПЭ передние зубы и Ф^НЭ тяпка, мотыга. Интересно, что в примере (7) левый член ДЗAПЭ представляет собой сложное слово, в котором ДЗЭ - это зубы; ПЭ - нос. Как мы уже отмечали, ПЭ нос в кабардинском языке служит для обозначения не только соответствующей части тела, но также передней части предметов, а также начала отрезков времени (ср. начало дня / недели / лета и т. д.). При этом, очевидно, что лексема ПЭ нос выступает в концептуально переосмысленном виде, т. е. в виде метафоры. Отсюда передние зубы обозначаются сложным именем ДЗAПЭ букв. зуб + нос. Следовательно, концептуальная структура, стоящая за сложным словом, может быть передана на русский язык как «зубы, напоминающие тяпку». Вернемся еще раз к наблюдению Э. Бенвениста, который указал на то, что в примерах типа oiseau-mouche второй член композита (mouche) служит видовым определением первого, но при этом между «референтами существует дизъюнктивное отношение» [З, с. 24З]. В самом деле, в кабардинском языке есть композит ДЗЭЩДЬЭЛ (8) букв. зуб + мельница для обозначения коренных зубов. Любопытно, что в английском языке коренные зубы обозначаются лексемой molar (восходит к латинскому molaris от mola в значении «мельничный жернов»), которая определяется словарем COD как (Usu. of mammal’s back teeth) serving to grind, (ср. русский перевод: «задние зубы млекопитающих, которые служат для перемалывания пищи»). Интересно, что языки, казалось бы, столь ареально отдаленные друг от друга (ср. латинский, английский и кабардинский) проявляют удивительное единообразие в концептуализации и категоризации мира и его фрагментов. Действительно, лексемы типа (7), (8), несут в себе, по выражению Э. Бен-вениста, две категории: одна отражает объективную природу вещей, другая - фигуру мысли - sic!, т. е., добавили бы мы, говоря терминами, в которых мы осуществляем наше описание, второй компонент выступает в концептуально переосмысленном виде. Приведем еще два примера. ДЗЭКЪЭБ (9) и ЩДЬЭКЪЭБ (1Q). Как видно, в обоих приме-
рах повторяется элемент КЪЭБ тыква: (9) состоит из двух морфем ДЗЭ зуб и КЪЭБ тыква, (10) представлен также двумя морфемами ЩХЬЭ голова и КЪЭБ тыква. ДЗЭКЪЭБ служит для обозначения очень крупных зубов (скорее всего, здесь концептуализация связана с размером тыквенных семечек по сравнению, например, с семенами подсолнуха). Лексемой (10) обозначают голову больших размеров и - метонимически -человека с посредственным интеллектом (ср. англ. cabbage head. К этому же типу можно отнести и сложную лексему ШХУЭЛКЪЭБ (11), которая состоит из двух морфем (ср., ШХУЭЛ вымя <коровы> + КЪЭБ тыква). При помощи (11) обозначается аномально большое вымя у коров, которая не спадает при сдаивании молока (что является существенным недостатком денотата).
Подытоживая интепретацию второго типа сложных образований КЯ, созданных при опоре на соматизмы, укажем на их важное отличие от первого типа, которое заключается в том, что если первый тип создается в целях именования членов суперординатного уровня естественных категорий, то композиты второго типа выполняет двоякую и при этом одинаково важную функцию в языке: с одной стороны, они служат для обозначения конституентов субординатного уровня категоризации, а с другой - являются языковыми репрезентантами нарушений естественных норм природы. При этом под нормой, вслед за Н.Д. Арутюновой, мы понимаем все виды и формы порядка, включая как естественные нормы природы, так и созданные человеком правила и законы. «Нормальный» нос, голова, лоб, как известно, не имеют атрибутов, выраженных в языковой форме, но при этом отклонение от любой нормы «охотно» фиксируется языком (ср. лобастый, носатый, глазастый) [4]. В этой связи особо отметим новаторскую работу Н.Н. Болдырева, в которой автор вполне обосованно отмечает, что «актуальность простановки проблемы оценочных концептов и категорий полностью согласутеся с логикой антропоцентрического подхода, почеркивающего особую роль человека как носителя языка и как говорящего субъекта в познании мира и в формировании языковых значений, отражающих результаты этого познания» [5].
Рассмотрим третий тип сложных образований на примере соматизмов КЯ. К нему относятся сложные имена, члены которых связаны отношением детерминации: англ. arrow-head “острие стрелы” (букв. “голова стрелы”), санскр. raja-putra “сын царя” (оба примера взяты из [3]). Нетрудно заметить, что основу этой модели составляет свободная синтаксическая группа с определяющим в генитиве и определяемым в номинативе. Ср., например, ШАБЗЭПЭ “острие стрелы” (букв. стрела+нос). Данный тип сложных слов, широко распространенных в других языках, является и самым многочисленным в соматической лексике КЯ. Достаточно сказать, что практически около 50 % всех сложных соматизмов образованы по этой модели. Анализ материала выявил, однако, что эти сложные образования, будучи аддитивными по своей формальной структуре, зачастую не являются таковыми с семантической точки зрения. В этой связи разделим их на две группы.
1 группа:
1ЭПЭ (12) букв. рука+нос, т. е. палец на руке; 1ЭПЩЭ (13) букв. рука+шея, т. е. запястье; ГУТХЬЭКГУМЭ (14) букв. сердце+ухо, т. е.
клапан сердца;
НЭКГУЩХЬЭ (15) букв. щека+голова, т. е.
скула.
2 группа:
ЩХЬЭЦ (16) букв. голова+волос, т.е. волосы на голове;
ПЩЭЦ (17) букв. шея+волос, волосы на шее; ШХЬЭФЭ (18) букв. голова+кожа, т. е. кожа на голове;
ПТТТАФЭ (19) букв. шея+кожа, т. е. кожа на шее.
Как видно, все примеры в обеих группах, представляют собой сложные слова, компоненты которых, как правые, так и левые, сами являются соматизмами (ср. рука и нос; сердце и ухо; шея и кожа и т. д.). Вместе с тем, нетрудно заметить, что в первой группе все правые компоненты (выделены жирным шрифтом) представляют собой метафорически переосмысленные соматизмы (см. выше с. 4). Примеры подобного типа, казалось бы, также можно проинтерпретировать в тех же терминах, которые предложил Э. Бенвенист для второго типа сложных слов (примеры (7)-(11) несут в себе две категории, т. е. одна отражает объективную природу вещей, дру-
гая - фигуру мысли - sic !). В самом деле, при беглом взгляде заметно, что в первой группе за левыми компонентами стоят вполне определенные денотаты (категории), т. е. рука, сердце, щека, в то время как правые компоненты как раз и служат отражением той самой фигуры мысли, о которой говорит
Э. Бенвенист (ср. ухо, шея, голова, нос в прямом и метафорическом значениях). Возникает вопрос, в чем же тогда состоит различие двух типов сложных слов, а именно второго и третьего, если и тот и другой поддаются интерпретации в одних и тех же терминах? Третий тип сложных слов (по классификации Э. Бенвениста) основан, в отличие от первого и второго, сугубо на отношении зависимости, которую можно было бы, на наш взгляд, наиболее плодотворным образом описать с позиций современного уровня развития лингвистической науки, а именно в терминах лингвистической мереологиии, предложенных Е.В. Рахилиной [5, с. 36-37]. Так, рассматривая на примере частей тела проблему представимости в русском языке отношения часть-целое, автор отмечает, что это отношение может быть описано при опоре на три конструкции: генитивная конструкция (хвост осла, ноготь мизинца), конструкцией с предлогом на или в (пальцы на руке) и конструкцией с предлогом у (нос у майора Ковалева). При этом наиболее частотной для выражения отношения холо-партитивных отношений является генитивная конструкция, которая, по меткому выражению автора, может служить «своеобразной точкой отсчета для других конструкций» [5, с. 36-37]. Вернемся теперь к нашим соматизмам и рассмотрим их с точки зрения предложенных конструкций. Примеры из первой группы (13)-( 16), казалось бы, по своей формальной структуре могут использоваться для выражения отношения часть-целое: ср. (12) нос руки, (13) шея руки, (14) ухо сердца и (15) голова щеки. Для передачи отношений зависимости в КЯ существуют так называемые притяжательно-относительные определения [6]. Но, оказывается, что ни один из примеров (12)-(15) и им подобных (в КЯ их много-!) не может быть представлен никакой другой конструкцией.
Сравним для наглядности два примера: УНАЩХЬЭ дом + крыша и УНЭМ ИЩХЭР
крыша дома.
С морфемной точки зрения УНАЩХЬЭ представляет собой композит, который состоит из двух свободных корневых морфем: УНЭ дом и ЩХЬЭ голова, т. е. эта сложная лексема может быть совершенно «безболезненно» переведена на русский язык как крыша дома (букв. дом + голова). Получается нечто вроде гипотетического английского *house-head (ср. с arrow-head). При желании (определенных прагматических условиях) композит arrow- head можно превратить в определительную синтагму (ср. the head of my arrow is dull). Точно также каб. УНАЩХЬЭ дом+крыша можно превратить в словосочетание, выражающее отношение зависимости, о которой говорит Э. Бенвенист (см. выше).
Ср., СИ УНЭ- М И ЩХЭ - Р
мой дом- эрг. посесс. - голова - им. п.
При этом ни один из композитов, представленных примерами (13)-(16) не может быть трансформирован в идентичную структуру. Иными словами, перевод русской фразы на КЯ он поломал запястье (ГЭПЩЭ рука + шея) звучал бы в этом языке буквально как он поломал свою рука-шею, а не *шею своей руки, что вполне отражало бы суть определительной синтагмы.
Что касается лексем 2 группы (17)-( 19), они также выражают, как видно, отношение часть-целое, но при этом оба члена композитов представляют собой самостоятельные номинативные единицы, используемые в своем прямом значении в отличие от лексем 1-й группы, в который правый член (вершина композита) представляет собой метафорически переосмысленную единицу. Еще одно отличие лексем двух групп состоит в том, что конституенты второй группы могут выступать: а) в виде самостоятельных цельно-оформленных единиц, б) в эргативной конструкции, передавая отношение зависимости, в) в конструкции с предлогом на.
И, наконец, четвертый тип сложных слов. Здесь необходимо указать на то, что эти слова в КЯ не являются собственно сома-тизмами: не служат для обозначения какой-либо части тела, но при этом соматический компонент входит в их состав в переосмысленном виде, чаще всего в качестве метафорического члена. Согласно Э. Бенвенисту, сложные имена этого типа представляют собой два члена: один именной, определяю-
щий; второй член, определяемый, глагольный. Ср. англ. taxi-driver, shoe-maker. Любопытно, что французский лингвист включил в этот тип и русск. медв-едь. Что же касается КЯ, то примеры этого типа в данном языке многочисленны. Приведем две сложные лексемы и сравним их. В соответствии со словарем, ГУПХЭГУТ (а) переводится на русский язык как щит из досок, закрывающий задок повозки. Со структурной точки зрения это образование представлено четырьмя морфемами. НС анализ дает два компонента: ГУПХЭ (именной) и ГУТ (глагольный). Дальнейшее членение правого и левого членов позволяет выделить еще по две морфемы: ГУ повозка и ПХЭ зад (ягодицы), т. е. получается, что ГУПХЭ это буквально повозка + зад (ср. русск. задок повозки). Глагольный член композита ГУТ является усеченной формой (или же основой) сложного глагола ГУТЫН, где ГУ является превербом, восходящим к лексеме ГУ рот, а элемент -Т - связанная корневая морфема со значением «стоять». В контексте преверба ГУ описываются концептуальные сценарии, в которых фигура находится очень близко к фону, рядом с ним (ср. стоять у двери, у ворот). Итак, буквальное значение лексемы ГУПХЭГУТ может быть передано на русский язык как «стоит у зада повозки», т. е. (то, что) стоит у зада повозки. Ср. еще одну сложную лексему МЫВЭКГЭПЫС (б), которая служит для обозначения трясогузки (небольшая птица отряда воробьиных). Структурно этот композит также представлен двумя компонентами: именным
МЫВЭКГЭ - букв. камень+хвост и глагольным -ПЫС, состоящим из двух морфем: пре-верба ПЭ (ПЫ - алломорф или позиционный вариант ПЭ), который, в свою очередь, восходит к лексеме ПЭ нос, т. е. является его лексикализованной формой, и корневой морфемы -С, выражающей значение «сидеть». С точки зрения фигурно-фоновой организации концептуального сценария в контексте этого преверба в КЯ описываются локативные ситуации, в которых фигура занимает очень и очень малую часть фона, располагается, так сказать, на самом-самом кончике фона (ср. русск. птичка на макушке дерева / на конце ветки, стрекоза на конце удилища и т. д.). Отсюда с точки зрения КЯ трясогузка это «(тот, кто) сидит на хвосте камня». Интересно, кстати, попутно отме-
тить, что когнитивные основания концептуализации денотата трясогузки совпадают в русском и английском языках (ср., англ. wag-tail, первый компонент которого восходит к глаголу wag в значении «махать, вертеть»), в то время как в качестве когнитивно салиентного признака в КЯ выступает то, что трясогузка «сидит на кончике камня».
Интерпретация лишь двух примеров (а) и (б) из КЯ позволяет обратить внимание на очень любопытное с языковой точки зрения явление, т. е. на механизм словообразовательного синтеза. Так, в языке сперва образуются именные компоненты лексем (а) и (б) с участием метафорически переосмысленных соматизмов (ср., ПКЭ в значении «задняя часть» от лексемы ПКЭ ягодицы и ЮЭ в значении «конец» от лексемы ЮЭ хвост). Далее, каждая из этих именных лексем, в свою очередь, соединяется со структурно сложным позиционным глаголом (преверб + стоять, сидеть). При этом в качестве преверба выступают опять-таки соматизмы, прошедшие сложный «путь» от метафорических наименований до грамматикализованных элементов, т. е. ранее функционировали в КЯ в метафорическом «обличии». И вот образовался сложный комплекс: ср. лексемы (а) и (б), который на данном этапе функционирует в КЯ в качестве метонимического обозначения фрагментов мира.
Итак, мы рассмотрели четыре типа эндо-центрических сложных образований на материале соматизмов кабардинского языка. При этом первые три типа опираются на собственно соматизмы и служат для обозначения какой-либо части тела, в то время как кон-ституенты четвертого типа вовлекают в свою структуру соматизм либо в виде метафорического члена именного комплекса, либо в виде
преверба в составе глагольного комплекса. При этом преверб с концептуальной точки зрения восходя к одному из соматизмов, выступает в КЯ в качестве грамматикализованного элемента со сложной концептуальной структурой.
1. Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения: Роль языка в познании мира / Рос. Акад. наук. Ин-т языкознания. М., 2004. С. 17.
2. Апажев М.Л. Проблемы кабардинской лексики. Нальчик, 1992.
3. Бенвенист Э. Синтаксические основы именного сложения // Общая лингвистика. М., 1974. С. 242.
4. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека // Языки Русской культуры. М., 1998. С. 75.
5. Болдырев Н.Н. Структура и принципы формирования оценочных категорий // С любовью к языку: сб. науч. тр. Посвящается Е.С. Кубряковой. М.; Воронеж, 2002. С. 104.
6. Камбачоков А.М. // Кабардино-черкесский язык / под ред. М.А. Кумахова. Нальчик, 2006. С. 447.
Поступила в редакцию 6.Q3.2QQ8 г.
Kimov R.S. Cognitive analysis of compound body part terms. The article is a linguistic study of Kabardian compound body part terms from the point of view of the latest trends in linguistics; it is carried out in terms of cognitive semantics. There has been revealed that the structural type (E. Benvenist’s classification) of compound body part terms determines their functioning in the language as names for constituents of the superordinate or the subordinate level of categorization.
Key words: cognitive, somatic lexicon, compound, superordinate level, categorization, metaphor, metonymy.
