CC BY
65
УДК 882
«КОГДА БЫ СМЕРТНЫМ СТОЛЬ ВЫСОКО ВОЗМОЖНО БЫЛО ВОЗЛЕТЕТЬ...» КУЛЬТУРНО-АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ М.В. ЛОМОНОСОВА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОСТРАНСТВЕ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ
© Людмила Евгеньевна ХВОРОВА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русского языка как иностранного, e-mail: ludmilaxvorova@mail.ru
В статье идет речь о непреходящем значении феномена М.В. Ломоносова для русской и мировой культуры и науки, о специфичности его отношения к научному познанию, о многообразии его новаций и твердости в отстаивании самобытных традиций русской культуры и русской словесности, о значении творческого наследия Ломоносова для формирования «золотого» периода русской литературы Х1Х столетия. Осмысливаются также некоторые аспекты его новаций, выходящих за пределы классицизма, а порою и откровенно их разрушающих.
Ключевые слова: Ломоносов; классицизм; традиция; культура; аксиология; синтетизм; стихосложение; космизм.
О таком гиганте, каким является М.В. Ломоносов для России, едва ли можно сказать что-либо новое, незнакомое, оригинальное. Однако, перечитывая уже хорошо известное, приходишь к выводу, что это далеко не так.
Общая тенденция литературоведческого наследия о его творчестве сводится в основном и целом к его анализу строго в рамках классицизма, в сопоставлении с литературой западноевропейского аналога, в прославлении и идеализации личности Петра Великого, русской государственности в целом и русских царей как индивидуальностей, в любви к родной стране, воспевании ее величия и т. д. Иными словами, не только наследие этой уникальной личности, как ни прискорбно, но в какой-то мере уже стало вос-
приниматься некими шаблонами, но и литературоведение о нем, причем разных лет, стало грешить такими же недостатками.
Между тем фигура М.В. Ломоносова, как это ни странно прозвучит, остается в некоторой, а может быть и в достаточно большой степени, загадочной. И даже не в силу высказанных соображений, а еще и потому, что личность настолько велика, что о ней вряд ли можно будет когда-либо представить сколь-нибудь исчерпывающую информацию.
В настоящем исследовании представлена попытка осмыслить созданное Ломоносовым в аспекте культурно-аксиологической доминанты, что в современном литературоведении является аспектом чрезвычайно популярным. Справедливо следующее утверждение: «В формировании Ломоносова - поэта,
теоретика литературы, писателя истории большую роль сыграла русская национальная традиция. Выросший на севере России, и с молодых лет приобщившийся к народной культуре, он знал большое количество древнерусских памятников. Его первыми учебниками были рукописные книги» [1, с. 59].
Одним из самых ярких его достижений в области русской словесности считается реформа русского литературного языка, которая в т. ч. восходит и к знаменитому «Письму о правилах российского стихотворства» (1739). В самом деле, трудно переоценить его значение и, может быть, потому, что в предшествующую эпоху происходила серьезная секуляризация русской культуры и ее ориентация на западноевропейское барокко: духовные накопления средневековой Руси объявлялись не имеющими ценности. «Отрицается почти все, что было создано за семь столетий... Отрицаются книги и профессиональная музыка, иконы, фрески и зодчество, <...>, навыки общения между людьми, одежды, праздники, развлечения. <...> Анафеме предавалась и событийная культура, и культура обиходная. <...> вся сумма идей, в соответствии с которой живет страна, будучи уверенной в их незыбленности и непреходящей ценности. Притом цель этого отрицания - не эволюция, но <. > всеобщая замена. В глазах «новых» учителей русская культура - это «плохая» культура, строить ее нужно заново как бы на пустом месте, а для этого «просветите россов» - конечно по стандарту западноевропейского барокко» [2, с. 39]. «Смутное время» обычно не кончается долго, по разумению Ф.М. Достоевского, например, потрясения, наподобие гражданских войн, озверя-ют народ на целые столетия. М.В. Ломоносов был той личностью, которая должна была появиться после такой трагедийной эпохи; возрождение нации, как известно, как правило, обязано именно подобным ярким личностям.
Надо подчеркнуть, что пребывание за границей не сделало Ломоносова бездумным копировщиком западных ценностей. Напротив, он извлек из поездки мудрые уроки. В частности, например, культивирование национального достоинства, уважение и восхищение своей страной и своей культурой он не мог не усмотреть у тех же французов. «Быть может, - восклицает французский по-
эт Дю Белле - придет время, когда наше благородное и могущественное государство в свою очередь возьмет бразды владычества, -а я надеюсь на это, веря в счастливую судьбу французов, - и тогда, если вместе с Франциском не погребен окончательно французский язык, он, только еще пустивший корни, выйдет из земли, поднимется на такую высоту и достигнет такого величия, что сможет сравняться с языками самих греков и римлян, порождая, подобно им, Гомеров, Демосфенов, Вергилиев и Цицеронов» [3, с. 57]. Личность Петра Великого, которым он восхищался и идеализировал, воспринималась им в том же ключе - он видел в нем патриота, великого созидателя-державника.
Пребывание в Германии дало возможность Ломоносову осознать необходимость поиска обновления действующей тогда и чрезвычайно неудобной для специфики отечественного языка силлабической системы стихосложения. Подвижность ударения в немецком языке навела ученого на мысль о некотором сближении именно его с русским вариантом: «Знакомство с теоретическими трудами И.К. Готшеда в сочетании с острым чувством продиктованных временем потребностей национальной литературы помогло Ломоносову преодолеть односторонность предложенной его предшественником реформы» [4, с. 248-275].
Речь в данном случае идет о В.К. Тре-диаковском. Поиски велись в ожесточенных дискуссиях, сбавить пыл которых можно было только конкретным делом и гениальным чутьем родного языка, коим и обладал его оппонент Ломоносов. В литературе о нем утверждается, что именно своими одами он практически доказал преимущества своей позиции: «Тяготеющая к повествовательной, ораторской стихии структура ямбического стиха, утвержденного Ломоносовым в жанре оды, обеспечивала наилучшие возможности для превращения этого панегирического по своей природе жанра в трибуну общественного мнения. И в этом состояла историческая заслуга Ломоносова» [1, с. 57].
К сожалению, следует признать, что данная оценка несколько одностороння, ибо на ее основании вольно или невольно приходится согласиться, что возможности ямба состоят именно в этом, хотя это абсолютно не так, что доказывает фактически весь даль-
нейший путь развития русской поэзии, особенно в ее классическом варианте Х1Х в. Огромное значение оды Ломоносова, думается, в другом. Именно историческая ее заслуга состоит в том, что она, с одной стороны, действительно на практике воссоздала реформу стихосложения в русском языке, которая не только прижилась, а стала поистине родной, но самое главное, что именно ода Ломоносова - это и не столько ода как таковая, а в основном и целом классический образец традиционного русского стиха Х1Х в. и по форме, и по содержанию. Чтобы это прочувствовать в полной мере, можно обратиться, например, к романтическим балладам Жуковского, где ямбический принцип изложения отнюдь не классицистический, а ярчайший образец романтического направления, а еще продуктивнее - к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин», которому нет аналогов в мировой практике. Пушкин, как известно, открыл онегинскую строфу. Однако при внимательном сопоставлении структуры романа Пушкина с одами Ломоносова (в частности, с его первой «Одой на взятие Хотина»), нетрудно понять, что Пушкин мог совершить свое изобретение непосредственно под влиянием почерка именно Ломоносова.
Так думать есть несколько оснований.
Во-первых, что касается формы, обращает на себя внимание схожий повествовательный принцип обоих произведений: десяти-стишие ломоносовской оды - это фактически абзац, целостная законченная мысль, аналогичная онегинской строфе.
Во-вторых, кажется, «трибунность» общественного мнения преувеличена, поскольку это некий стереотип, который утвердился в своей непогрешимости. В частности, три-бунность можно легко исключить, например, иной интонацией.
В-третьих, ярким качеством русской словесности всегда было тяготение к тому, что я называю «полифонией жанра»: роман в стихах, поэма в прозе, повесть в поэме («Медный всадник») и т. д. То есть в данном случае повествовательность, а не трибун-ность делает ломоносовское произведение непосредственным предшественником золотого периода русской литературы Х1Х столетия и, в частности, пушкинского творчества.
Имеется и еще ряд оснований, согласно которым оды Ломоносова являются началом нового этапа русской литературы.
Величие ломоносовского стиха, его стиля в целом не является исключительно и только почерком классицизма, а традиционной особенностью русской литературы, начиная с ее древнейших времен. Весь вопрос состоит в том, в чем именно заключается глубинная сущность подобного пафоса, подобного величия и его многоаспектность. Между тем у него достаточно оригинальная, самобытная природа, которая восходит именно к древнерусскому периоду отечественной словесности. Кстати, сам писатель неоднократно отмечал, что «красота, великолепие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые веки писанных, когда еще не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть или могут быть» [1, с. 57].
Для наглядности рассмотрим начало уже упоминаемой нами оды «. На взятие Хотина», которая явилась поэтической иллюстрацией к рассматриваемому выше теоретическому труду:
Восторг внезапный ум пленил Ведет на верх горы высокой,
Где ветр в лесах шуметь забыл;
В долине тишины глубокой.
Внимая нечто, ключь молчит,
Который завсегда журчит И с шумом вниз с холмов стремится.
Лавровы вьются там венцы,
Там слух спешит во все концы,
Далече дым в полях курится [4, т. 7, с. 582].
Уже в начале произведения мы имеем возможность наблюдать, что в повествовании дан синтез нескольких значимых аспектов: восходящая траектория движения, ведущая к Небесам, к Богу, причем степень ее высоты подчеркнута сочетанием движения на верх уже с высокой горы; величественного отношения к родной земле, благоговейного отношения к тишине, которая наступила после победы над врагом, имеющей значение Божьей милости и спокойной, повествовательной интонации.
Вопреки расхожим утверждениям, отметим то, что в данном случае наваторство Ломоносова заключается лишь во внешней
светскости данного повествования ну и, разумеется, в уже разбираемой нами новой форме. Все же замеченное остальное - глубокая укорененность в русской духовной традиции, берущей свое начало как в раннем, так и в более позднем периоде древнерусской литературы. Мы имеем в виду такие аспекты, как отношение к русской земле как к идеальному топосу, некой «Божьей данности», гармоничное сочетание природных красот с человеческими произведениями и земными аналогами сакральных сфер, синтез природной и духовной атрибутики, осознание Русской земли как произведения Божественного. Как известно, синонимичность понятия «Русской земли» и христианской веры особенно ярко проявила себя в русской словесности, начиная с «Задонщины». Следует также отметить, что с этого произведения в русской духовно-словесной традиции имеет место акцентуация «защитной» концепции православного русского воинства: русская земля, русский народ проявляет «защитную» миссию, защищает более слабые и малочисленные народы, а воинские подвиги, воинская слава, бои на поле брани - это страда, великое терпение, победа - Божья милость. В этой связи опять-таки прославление монарха - в данном случае Анны Иоанновны -это не только и не столько дань классицизму, но и уважение к помазаннику Божьему. В духе русской отечественной словесности осуждает Ломоносов войны захватнические.
Все это, однако, не обнаруживает себя прямо, а выявляется на уровне сверхтекста. В таковом принципе подачи материала также, по нашему глубокому убеждению, скрыто начало духовной традиции нового времени, согласно которой Божественная тематика проявляет себя очень умеренно и деликатно и в крайне редких случаях открыто. Мы имеем в виду прежде всего, конечно, период литературы Х1Х столетия. Открыто в ней чаще говорится о демонических силах, а о Боге принято скорее молчать. Отсюда и уважение к тишине как к Божественному проявлению, а также нравственный долг по отношению к тем, кто погиб не только со своей, но и с противоположной стороны. Именно по такому принципу усвоения данных традиций построено лермонтовское «Бородино».
Принято считать, что классицизм со своими правилами, своею строгостью, ака-
демизмом и неизбежной ограниченностью, дитя эпохи просвещения, чуть ли ни отрицает религиозный опыт в целом. Эти сентенции, разумеется, имеют серьезные аргументации. Возникает неизбежный вопрос: а каковы отношения Ломоносова как личности, как ученого и как писателя к такому деликатному вопросу, ибо усвоение вековых традиций родной страны происходит в некоторой степени на уровне, так сказать, генетической памяти, поскольку это прежде всего сфера духа, интуиции, а уж потом разума. В науке же разум имеет определяющее значение.
Нет сомнения, что некоторые факты биографии сыграли для становления его миропонимания определяющую роль. Мы имеем в виду прежде всего его общение с такой значительной личностью, как Феофан Прокопович. В случае с Ломоносовым противопоставлять такие категории, как научное познание и духовное самоопределение вряд ли правомерно: «Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю придти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрствования на них вражду всклепнет» [5, с. 174]. Другими словами, он фактически намекает на основоплагаю-щую ступень отпадении от Бога через грех гордыни. Гордый ум - опасность, ведущая к погибели души.
Если вспомнить его «Вечерние размышления о Божием величестве» (1743) и «Утренние размышления о Божием величестве» (1751) - размышления с интервалом почти в десять лет, то становится понятно, кто именно фактически опоэтизировал и обосновал самобытно-русское понятие «просвещение», которое затем взял на вооружение Н.В. Гоголь. Именно Ломоносов напомнил о том, что говорил еще митрополит Илларион в «Слове о законе и благодати» о специфике значения в русской духовной традиции понятия «свет» и «тьма». Поэт Х111 века в «Вечерних размышлениях.», в частности, писал так:
Когда бы смертным толь высоко Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око Могло приблизившись воззреть Тогда бы со всех открылся стран Г орящий вечно океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода кипят,
Г орящи там дожди шумят.
Сия ужасная громада Как искра пред тобой одна.
О коль пресветлая лампада Тобою, Боже, возжена Для наших повседневных дел,
Что Ты творить нам повелел! [6, с. 78].
Как и в начальной оде, мы имеем возможность наблюдать начало действия уже на солидной высоте. Совершенно ясно, что «истинный», Божий свет Ломоносов, как и его предшественник Протопоп Аввакум, отождествлял как синтез «видимого» и «духовного» света, основанного на благе, истине, нравственном совершенстве и красоте. Гоголь, подводя своего рода итог на эту тему в первой половине следующего века, обосновал семантическую специфику именно русского понятия «просвещение»: «Просветить - не значит научить или наставить или образовать или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех силах, пронести всю природу его через какой-то очистительный огонь» [7, с. 37]. Писатель подчеркивал, что слово «просветительство» взято из русской православной церкви. Высшее начало -дух, а разум, ум, образованность, овладение определенной суммой знаний в православнохристианских взаимоотношениях имеет значение как бы подчиненное. Ум в православной традиции - нечто более узкое, чем дух. Он может быть назван функцией духа. В не-возрожденном состоянии он немощен и часто осквернен, непригоден к деятельности. Функциями ума являются мышление и воля; между сферой мышления (интеллекта) и воли образуется связь - нравственное суждение - «искусность» ума. Другими словами, соотношение понятий науки и религии для Ломоносова и его недалеких последователей было отнюдь не взаимоисключающими.
Как известно, гордыня ума в пространстве бездуховности - проблема, лейтмотивно волновавшая М.Ю. Лермонтова. Им пророчески было найдено трагедийное начало всей русской жизни 30-40-х гг. Х1Х столетия. Так наука называлась поэтом «бесплодной», «иссушающей» умы. В знании без духовности -смерть и кара.
Художественно и мировоззренчески развивает Ломоносов такое традиционно-русское понятие, как космизм, вселенскость, где в центре - фигура Творца. Солнечный свет просветляет все мироздание. Легко уловимы интонации человеческого несовершенства перед Ликом Высшего Разума:
Творец! Покрытому мне тьмою Прости премудрости лучи И что угодно пред Тобою Всегда творити научи.
И на Твою взирая тварь,
Хвалить Тебя, бессмертный Царь
[6, с. 78-79].
Такое «космопредставление», думаем, не могло не стать итогом знаменитого путешествия с родного севера на учебу в столицу. Именно в этом путешествии будущий гений сумел постичь подлинную красоту и величие родной страны и передать эту одухотворенную любовь своим великим последователям.
Значение фигуры Ломоносова для России, для мировой науки трудно переоценить. Следует согласиться с К. Аксаковым, который сказал о нем следующее: «Хотя Ломоносов пренебрегал своими поэтическими произведениями, <. > но по природе своей, согласно с своим значением, он был по преимуществу поэт; он был поэт везде; и в жизни своей, и в своих ученых занятиях, и в своих произведениях. <. > Как одушевленно написаны его ученые рассуждения. Повторим: Ломоносов был поэт по природе своей и был им всюду, во всей многообразной деятельности» [8, с. 669].
1. История русской литературы в четырех томах: под ред. Д.С. Лихачева. Литература ХУШ века // Изд-во Акад. Наук СССР «Пушкинский дом». Т. 1.
2. Панченко А.М. Русская культура в канун Петровских реформ. Л., 1984.
3. История русской литературы Х-ХУ11 вв.: в 4 т. / под ред. Д. С. Лихачева. М., 1980. Т. 4.
4. Об источниках «Письма.» Ломоносова см.: Данько Е.Я. Из неизданных материалов о Ломоносове // XVIII век. Вып. 2. Москва; Ленинград, 1940.
5. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: в 11 т. М., 1959. Т. 7.
6. Ломоносов М.В. Избранные произведения. Архангельск, 1980.
7. Дунаев М.М. Православие и русская литература. М., 2001. Т. 1.
Хворова Л.Е. Сила распятой правды. к ис- 9. Константин (Зайцев) Архимандрит. Чудо
токам самобытности русской литературы. русской истории. М., 2000.
Тамбов, 2000.
Поступила в редакцию 13.10.2011 г.
UDC 882
“WHEN THE MORTAL CAN BE ABLE TO FLY SO HIGH.” CULTURAL AND AXIOLOGICAL MEANING OF M.V. LOMONOSOV IN ARTISTIC SPACE OF RUSSIAN PHILOLOGY
Lyudmila Yevgenyevna KHVOROVA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Head of Russian Language as Foreign Department, e-mail: ludmilaxvorova@mail.ru The article scrutinizes the meaning of phenomenon of M.V. Lomonosov for Russian and World Culture and Science, about specificity of his relation to scientific comprehension, about variety of his innovations and stability in demanding of original traditions of Russian culture and Russian philology, about meaning of artistic heritage of Lomonosov for formation of “gold” period of Russian literature of 19th century. Some aspects of his innovations which are out of classicism borders and sometimes ruining them are scrutinized.
Key words: Lomonosov; classicism; tradition; culture; axiology; synthetism; versification; cosmism.
