Князь Олег Вещий: эпос и история Текст научной статьи по специальности «История и археология»

С.В. Алексеев

КНЯЗЬ ОЛЕГ ВЕЩИЙ: ЭПОС И ИСТОРИЯ1

При воссоздании исторического прошлого раннеписьменной и дописьменной эпох принципиально важным является понимание того, в каком соотношении находятся сохраняемые традицией образы с реальными историческими фактами. Первая задача, которую следует решить на этом пути (и которая, к несчастью, далеко не всегда принимается всерьез) — вычленение из суммы известного того, что действительно известно достоверно, из синхронных источников. Это подразумевает освобождение (хотя бы временное) от магии «стержневых» источников, чьи сведения нередко принимаются как данность даже при критическом отношении. Итак, имеет смысл идти — решение довольно банальное, но не всегда очевидное — от ранних источников к более поздним, а не наоборот, отыскивать в первых подтверждения для последних. Автором этих строк уже проделан подобный эксперимент с летописными известиями о князе Владимире Святом (Алексеев, 2018). Данная статья посвящена другому образу и другому, более раннему периоду формирования Древнерусского государства.

Князю Олегу Вещему посвящено немало работ, в том числе одна специальная автора (Алексеев, 1999). Данную статью не следует рассматривать как «работу над ошибками» — в прежней решались иные задачи, — хотя некоторые выводы здесь действительно существенно меняются. Главный тезис прежней работы — о сопоставимости русских и скандинавских традиций, о возможных исторических основаниях их совпадений, — сомнению не подвергаем. Но метод здесь принципиально иной, во многом обратный более традиционному, отработанному в прежней статье, — и это не может не влиять на выводы.

Общие сведения о Руси (точнее, о руси — этнической или этносоциальной группе) в начале X в. содержатся в сочинениях восточных авторов. Они достаточно подробно, хотя не всегда прозрачно для современных исследователей, обрисовывают политическую и экономическую ситуацию в Восточной Европе. Описание руси и славян в сочинении Ибн Русте «Книга дорогих ценностей» (903-925 гг.) (Древняя Русь, III, 2006: 43-50) опирается, по давно принятому мнению, на «Анонимную записку» второй половине IX в. Сочинение ал-Истахри «Книга путей и стран» (ок. 930-950 гг.) (Там же: 8286) отражает сведения, полученные к первым десятилетиям X в.

Ибн Русте характеризует место обитания русов как «остров... протяженностью три дня пути», лесистый и болотистый. Среди многочисленных идентификаций «острова русов» наиболее вероятны две, — скорее всего, на деле «остров» восточных авторов был продуктом их смешения. С одной стороны, по восходящей к античности традиции островом считалась Скандинавия. С другой стороны, как «островное» легко было истолковать скандинавское название северного славянского центра (позднее Новгорода) Хольмгард (holm — остров). Ибн Русте упоминает «много» богатых городов ру-сов. То, что Ибн Русте помещал русов в Восточной Европе, следует из сведений об их торговых связях с волжскими болгарами и хазарами. Кроме того, упомянутый им обряд трупоположения в домовине отмечен в этот период в Среднем Поднепровье.

Истахри помещает русов на географической карте гораздо четче — по соседству с Волжской Болгарией, «между ними и славянами», в верховьях Волги. Киев («Куйаба»), наряду с «Салавийей» и «Арсой» — центры «трех видов» русов. Киев оценивается как крупный торговый город, «больше чем Булгар», расположенный от по-

1 Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ, грант №17-06-00008А, «Устная историко-эпическая традиция в древнейших памятниках славяноязычной литературы».

следнего в 20 переходах. «Салавийа» — «вид их самый отдаленный», что позволяет соотносить ее со словенами ильменскими либо со Словенском-Изборском. Арса — источник «черных соболей и олова», что, видимо, должно объяснять слухи о том, будто там убивают любых чужеземцев. Достигается она из Булгара по Волге. Вероятно, всё это указывает на какую-то местность Волго-Окского бассейна (чаще всего думают о Сарском городище под Ростовом).

Истахри свидетельствует даже не столько о движении русов на юг (свидетельства об их действиях на Черном море в первой половине IX в. убедительны, а с середины века бесспорны), сколько о смещении их центра. Ко времени, отраженному в его известиях, Киев являлся, на взгляд восточного наблюдателя, важнейшим столичным городом русов. В то же время не единственным — свой «царь» есть и в Арсе, и, вероятно, в «Салавийи».

Ибн Русте упоминает «царя, именуемого хакан-рус». Титулование правителя ру-сов каганом отмечено и в латинских источниках IX в. (Древняя Русь, 2010: 19, 23). У Истахри Русь оценивается как «государство», управляемое, как уже сказано, минимум двумя «царями», главный из которых в Киеве. В сочинении Ибн Русте русы предстают как дружинники, не занимающиеся сельскохозяйственным трудом и живущие за счет грабительских набегов и торговли. Личные отношения между ними могут быть весьма враждебны, но во внешних войнах они всегда объединяются. «Царь» предстает как верховный арбитр, суд которого, впрочем, может быть перерешен поединком тяжущихся. В обществе выделяются «знатные». Царем «повелевают... как начальники» жрецы-«знахари», обладающие правом человеческого жертвоприношения «Творцу» по своему выбору.

Ибн Русте описывает русов как постоянных и опасных врагов славян, на которых русы нападают на кораблях, угоняя людей и захватывая добро. Они «живут лишь тем, что привозят из страны славян». Воинственность русов — лейтмотив их описания у Ибн Русте. При этом он пишет, что русы «на коне смелости не проявляют и все свои набеги и походы совершают на кораблях», притом что лошади у них есть. Тот же автор говорит о высоком качестве мечей, основного оружия русов («сулаймановы», т.е. франкские мечи) — деталь, вполне подтверждаемая археологически.

Ибн Русте отмечает, что основным источником существования русов наряду с войной является торговля. Захваченных рабов-славян русы продают в Хазарии и Волжской Болгарии. Кроме того, они продают «соболей, белок и прочую пушнину». По Ис-тахри, Русь и Волжская Болгария — источники поступающих на Восток из Хазарии меда, воска и бобровых шкур (последние «возят по всему свету»). Купцы из Хазарии достигают Киева. Купцы из Арсы сами привозили свои товары по Волге «и не позволяли никому сопровождать их». Сами русы, помимо хазар и волжских болгар, торгуют с Византией. Торговые связи русов с Византией на рубеже 1Х/Х вв. отразились и у греческого автора Никиты Давида Пафлагона. «Скифы. населяющие северные берега Эвк-сина» по морю прибывают в Амастриду на севере Малой Азии для торговли, «привозят сюда свои и забирают амастридские товары» (Бибиков, 2009: 194). Торговля русов с Византией, а также торговля (прежде всего, работорговля) на Руси являются определяющей темой русско-византийских договоров первой половины X в.

Из «Книги стран» Ибн ал-Факиха (903 г.; дополняет более ранние сведения Ибн Хордадбеха) известно, что восточнославянские купцы возвращались из Византии через хазарский Самкерц (позднейшую Тмутаракань). Продолжалась и интенсивная торговля с мусульманским Востоком по волжскому или волго-донскому пути, описанная Ибн Хордадбехом. Во времена Ибн ал-Факиха привозимые славянами (у Ибн Хордадбеха — русы) «шкурки лисиц и зайцев» доставлялись в Рей в Южном Прикаспии (Древняя Русь, III, 2009: 35).

Еще одно направление торговли русов в те же годы известно из немецкого Раф-фельштеттенского таможенного устава. «Славяне, отправляющиеся для торговли от ру-гов» достигали баварских торгов на Среднем Дунае. Привозили они, среди прочего, рабов, лошадей, воск. Обязанности им устав определяет наравне с чешскими купцами (Назаренко, 1993: 65-67). Отсюда можно видеть, что русы на протяжении второй половины IX в. освоили уже западный отрезок трансъевропейского торгового пути. Ранее о нем писал Ибн Хордадбех, а в начале X в., лишь отчасти со слов последнего, Ибн ал-Факих. Первоначально путь проложили еврейские купцы разанийа (или «рахданийа»), ездившие с запада через славянские земли в Хазарию и дальше на восток (см.: Древняя Русь, III, 2009: 32, 35).

В то время, как многие описанные Ибн Русте черты русов недвусмысленно указывают на скандинавов, сведения его об обычаях русов далеко не столь однозначны. Говоря об одежде русов (ранее упоминаются «пояса», используемые как кошели для денежной выручки, и «золотые браслеты»), он упоминает «широкие шаровары» из «ста локтей материи». Погребальный обряд знатных русов, по Ибн Русте, — трупоположе-ние в «могиле в виде большого дома». За умершим следует богатый инвентарь и любимая жена, оставляемая в домовине на голодную смерть.

Истахри описывает русов как народ с собственным языком («другим, чем язык хазар и буртасов», но не более). Они одеваются в «короткие куртки» (по сравнению с тюркскими племенами), «часть. бреет подбородок, а часть закручивает подобно лошадиным гривам». В отличие от Ибн Русте, Истахри говорит о трупосожжении у русов, — «народ сжигает своих умерших, и сжигает вместе с имуществом близких для их блага».

Обряд трупосожжения у русов упоминают и другие авторы — в первую очередь Ибн Фадлан (922 г.). Его подробное описание сожжения в погребальной ладье (Древняя Русь, III, 2009: 71-76) содержит явные черты скандинавского ритуала эпохи викингов. С другой стороны, трупоположение, описанное Ибн Русте, а позднее Ибн Мискавайхом (Там же: 104), мало похоже на скандинавские аналоги. На севере Восточной Европы ингумация вообще не встречается в дохристианское время, что исключает проникновение обычая из Скандинавии. Такие погребения действительно есть в приднепровских землях IX-X вв., и связаны с давним местным наследием степного происхождения. Таким образом, сопоставление свидетельств восточных авторов достаточно четко указывает на полиэтнический характер первоначальной руси. Русы начала X в. — скорее этносоциальная группа, военно-торговые дружины, чем этнос.

В то же время значимость скандинавского элемента в этих дружинах не вызывает сомнений. Наиболее надежное свидетельство такой значимости — граффити на восточных монетах из кладов Восточно-Европейской равнины IX-X вв. Прежде всего, самая значительная группа надписей на монетах — рунические граффити, имеющие ясные параллели и в скандинавских кладах. Рисунки же на монетах отражают культуру воинов-мореплавателей (оружие, корабли, питьевые рога), знакомых со скандинавской религиозной символикой. С конца IX в. на монетах из Восточной Европы появляются изображения двузубца, являвшегося позднее родовым знаком Рюриковичей. Это может указывать на начало истории династии. Предполагалось как северное происхождение этого символа (от схематичного подобия корабля), так и южное, восходящее к тамгам иранских кочевников (см.: Мельникова, 2001: 105-113).

На присутствие в дружинной среде славянского элемента ясно указывают первые надписи кириллицей, появившиеся именно в начале — первой половине X в. Кириллица была изобретена в Болгарии лишь незадолго до того, и быстрое восприятие ее русской дружиной может быть объяснено только наличием в ней заметной славянской составляющей. Древнейшая кириллическая надпись на Руси — слово «Горухша» или

«Горунша» на привозной амфоре из дружинного кургана в Гнездове первой четверти X в. Скорее всего, это имя похороненного владельца сосуда — судя по другим найденным в кургане вещам, воина и торговца, ведшего дела на юге (Медынцева, 2000: 21-31). Другая, возможно, — граффити РВ на восточной монете 912 г. из того же Гнездова (Мельникова, 2001: 107).

Регулярные торговые связи русов с Византией на рубеже К/К вв. не исключали военных конфликтов. К тем же самым примерно годам, что и речь Никиты Давида Пафлагона, относится «Тактика» императора Льва VI Мудрого. По его словам, те же самые «борейские скифы» нападают на Византию, спускаясь в «небольших, легких и быстроходных челнах» по рекам в Понт (Лев VI, 2012: 305). Писавший столетие спустя компилятор «Тактики» Никифор Уран не усомнился отождествить этих скифов с росами (Бибиков, 2004: 401-402), что представляется вполне оправданным.

Следует заметить, что русы во всех описаниях этого периода и в договоре 911 г. предстают как язычники, вопреки описанным византийскими авторами 1Х-Х вв. фактам крещения их и их вождей. Очевидно, что языческая реакция, появление нового династического символа и возобновление набегов на Византию могут быть звеньями одной цепи. В то же время из договоров Олега с Византией следует, что главной целью русов было обеспечить интересы своей торговли с греками. Вероятнее всего, привилегии, добытые прежними вождями русов в IX в., не перешли на их преемников-язычников, что и провоцировало конфликты.

В связь со сведениями «Тактики» Льва можно поставить первое упоминание ро-сов в «Хронике» Псевдо-Симеона — созданной после 963 г. компилятивной редакции «Хроники» Симеона Логофета. Рассказ о событиях примерно 904 г. в «Хронике» прерван серией этногеографических глосс, в которых ряд исследователей видят след утраченного фрагмента текста (см.: Кузенков, 2011). Среди этих глосс ключевой признается этнонимическая легенда о происхождении названия росов от вождя по имени Рос. Вместе с тем, все построения такого рода обычно идут от рассказа русской летописи к греческому тексту, в порядке поисков подтверждения первому. Особенно парадоксальным и никак не связанным с текстом глосс представляется желание видеть в «Росе» Олега. Даже если гипотетический поход Олега был отражен в утраченной части текста, в сохранившейся глоссе речь идет не о «современном» правителе, а о легендарном герое-предке. Недаром та же самая глосса слово в слово повторяется в связи с походом Игоря 941 г. С учетом всего этого, разумнее представляется позиция более осторожного истолкования данного фрагмента (см.: Бибиков, 2004: 72-73; Бибиков, 2009: 269-270).

Нормализация отношений между Русью и Византией, а также суть противоречий сторон, отражаются в русско-византийских дипломатических актах 907 и 911 гг. Эти древнейшие русские документы сохранились только на древнерусском языке и только в составе русской летописи — «Повести временных лет» (далее ПВЛ) начала XII в. Договора Руси с Византией 907-971 гг. отсутствовали в Начальном летописном своде (далее НС), отраженном Новгородской первой летописью, и появились только в ПВЛ. Подлинность договоров являлась и отчасти остается предметом научной дискуссии. Однако подавляющее большинство специалистов признают в сохраненных летописью текстах либо воспроизведение русских оригиналов, либо перевод подлинных актов. С точки зрения отраженных правовых норм, дипломатического протокола, юридических формул договора вполне соответствуют византийской практике X в. (см.: Бибиков, 2004: 68-71; Бибиков, 2017: 51-53). Следует иметь в виду и то, что знакомство летописца с договорами побудило его пересмотреть созданную НС картину начала Руси. Договора послужили Нестору (полагаем его автором ПВЛ) основанием к серьезной

коррекции сведений об Олеге и Игоре, коснувшейся и хронологии, и содержания летописи. Подробнее это будет рассмотрено позже.

Договор или скорее предварительное соглашение 907 г. (ПРП, 1952: 64-65; Бибиков, 2017: 55), вызывает сомнения у многих исследователей, в том числе своим чрезмерно выгодным русам содержанием. Соглашение явно пересказано летописцем своими словами, содержит текст, дословно или почти дословно совпадающий с другими договорами, а также детали из сказания НС. Однако есть аргументы в пользу его подлинности. Соглашение, хотя не отвечает полному формуляру византийской дипломатики, несет отдельные черты его. Среди них — и отсутствующая в договорах норма о банях (см.: Бибиков, 2004: 68-69). Перенос летописцем на 907 г. из договора 911 г. пропущенных (или утраченных) там положений о пребывании русских купцов1 сомнителен, поскольку смысл операции неясен. Вообще, причины компилирования нового документа из положений договоров 911-971 гг. не мотивированы. Самый же веский аргумент — летописная датировка соглашения и похода Олега. В НС дата 907 г. отсутствовала. Объяснить ее из устного предания вряд ли возможно за отсутствием ясных опорных пунктов, от которых она могла быть отсчитана. В византийских источниках похода Олега нет. Следовательно, единственно возможным источником для датировки похода Олега в ПВЛ являлось соглашение его с греками, — основной новый компонент в рассказе о походе. .

К первоначальному тексту соглашения 907 г. надежно могут быть возведены пункты условий, выдвинутых и принятых сторонами, и (с несколько меньшей надежностью) клятвенные формулы в конце. К нему же, вероятно, восходит перечень послов (то, что все они, наряду с другими, участвовали в переговорах 911 г., не может служить аргументом против). Кроме того, оригинален перечень русских городов, пришельцам из которых по соглашению полагаются «уклады». Этот перечень не имеет ни аналогов в статье 922 г. НС, ни параллелей в договорах, ни оснований в самом летописном тексте и явно происходит из нелетописного первоисточника. Он послужил летописцу вероятным поводом добавить отсутствовавшие в НС упоминания Полоцка, Ростова и Любеча в статьи 862 и 882 гг.

Соглашение достаточно емко характеризует причины его заключения и требования сторон. Ромеи настаивали в первую очередь на том, чтобы князь запретил русам «творить пакость» в пределах Византии. Русы добивались значительных привилегий для своих послов и купцов — в первую очередь, беспошлинной торговли и содержания их за счет императорской казны. «Слебное» для послов требовалось в неограниченном размере («сколько захотят»), для купцов же полагалось полугодовое «месячное» из хлеба, вина, мяса, рыбы и овощей. Тем и другим давалось неограниченное право пользоваться греческими банями, а также полагались припасы и снаряжение «сколько нужно» на обратный путь. Этот набор требований был удовлетворен. Регулярный «уклад» такого рода, возможно, и воспринимался русами как наложенная на греков «дань». Но византийская сторона настояла, что месячное будет положено только переписанным поименно торговцам, селящимся в предместье Константинополя у монастыря Святого Мамонта. Они допускались к беспошлинной торговле в столице, но должны были входить в город не более чем по 50 человек, в сопровождении чиновника и без оружия.

Крайне выгодные для русов условия соглашения 907 г. могут объясняться только их военным давлением на Византию и необходимостью от этого давления избавиться. Угроза с Черного моря в принципе была избыточной для империи, флот которой боролся в те годы против североафриканских арабов. Не исключено, что соглашение 907 г. действительно являлось «полевым», как его иногда определяли, — заключенным

1 Между тем, на нормы, связанные с их отъездом, есть ссылка в договоре 944 г.

в ходе конкретного набега, возглавленного самим Олегом. Текст подразумевает нахождение русов неподалеку от Константинополя. Парадоксально здесь то, что все эти выводы ничего не говорят об исторической основе летописного рассказа. Пересказ соглашения вставлен в него вторично и изначально не имел к нему никакого отношения (как и дата, если она взята из соглашения). Именно содержание исходного текста навело летописца на мысль объединить его с доставшимся от НС преданием о походе. То, что текст пересказан, может быть связано с его плохой сохранностью. Текст следующего договора 911 г. имеет явные лакуны, заметны они и в договоре 944 г.

Договор 2 сентября 911 г. (ПРП, 1952: 6-10; Бибиков, 2017: 56-59), заключенный от имени «великого князя русского» Олега, являлся не пересмотром, а дополнением и расширением соглашения 907 г. Именно он официально устанавливал мир между русами и греками (тем самым косвенно подтверждая для нас факт прежней войны). В договоре рассматриваются преимущественно вопросы уголовного и гражданского права, связанные с пребыванием русов в Византии и греков на Руси. Разбираются различные ситуации потенциальных конфликтов: убийства и избиения, кражи и разбой, кораблекрушение, кража или бегство раба, отъезд должника. Интересно, что два последних казуса разбираются только применительно к русам в Византии (там пропадали русские рабы и туда бежали должники с Руси). С другой стороны, случай убийства и грабежа потерпевших кораблекрушение разбирается только применительно к Руси. Греки, со своей стороны, обязуются «с честью» помочь русским купцам добраться до столицы. Обоюдны обязательства снаряжения и поддержки потерпевшим в любом случае, но русы обязались продать максимум товаров с пострадавшей ладьи в Византии.

Явным достижением русской стороны следует считать разбирательство «по закону Русскому» — очевидно, известному обеим сторонам обычному праву. Он применялся при убийстве и побоях, в последнем случае с прямой ссылкой. В обоих случаях в основу клался принцип возмещения — часть имущества бежавшего убийцы полагалась семье убитого, побои же наказывались штрафом в 5 литр серебря или в размере всего имущества до одежды. Застигнутый на месте преступления убийца или сопротивляющийся вор, а также неимущий убийца в розыске считались вне закона и подлежали смерти. Клятвы при судопроизводстве произносились «согласно вере своей» и требовались при недостаточной убедительности доказательств от обвиняющей стороны. Это также было выгодно русам, чаще бывавшим в Византии и чаще выступавшим в качестве пострадавших в суде.

Императоры обязались нанимать на военную службу во время войны всех пожелавших этого русов. В случае смерти наемника его имущество в отсутствие завещания и находящейся в империи родни подлежало отправке на Русь. Пленные с обеих сторон, в том числе проданные в третьи страны, подлежали возвращению на родину за выкуп. В то же время русы обещали выкупать рабов-христиан, попавших на Русь и иными путями, в том числе привезенных со стороны. За них устанавливался выкуп в огромном размере 20 золотников (византийских солидов), что обеспечивало русам надежное возмещение затрат и прибыль.

Договора позволяют сделать ряд выводов о политическом устройстве Руси и этническом характере ее элиты. Во главе ее стоит «великий князь русский» — Олег. Другой княжеский титул, упоминаемый в договоре 911 г. — «князь наш светлый», причем наряду с общерусским «светлым князем» имеются и другие «князья наши светлые русские». В соглашении 907 г. упоминаются «русские грады» в определенной последовательности — Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов, Любеч, а затем «прочие». Киев, очевидно, — резиденция Олега. В остальных «сидят князья, под Олегом сущие». Послов в 911 г. отправляет Олег, но «желанием наших князей и по повелению от всей

под рукой его сущей руси». Олега окружают «светлые боляре» — понятие, в преамбуле договора почти отождествляемое со «всеми сущими под рукой его».

Названия всех «русских градов», упомянутых под 907 г., — славянского происхождения. На первых местах после Киева стоят Чернигов и Переяславль. Оба «града» были основаны не ранее начала X в. (Древняя Русь, 1985: 69-72), то есть, исходя из свидетельства 907 г., именно при Олеге. Названия обоих городов происходят, по мнению лингвистов, от личных имен — очевидно, их основателей. Чернигов — от имени-прозвища «Черниг» или «Чернига»; Переяславль — от славянского двусоставного «княжеского» имени «Переяслав» (Етимолопчний словник, 1985: 100, 173-174). Следовательно, князьями времен Олега в этих «градах» были их славянские основатели. Названия Ростова и Любеча, кстати, тоже отыменного славянского происхождения, но основаны они были, видимо, еще в IX в.

Под 907 г. летописец называет следующих послов: Карл, Фарлоф, Вельмуд (или Верьмуд), Рулав, Стемид (или Стемир). В договоре 911 г. приводятся те же имена и еще несколько: Иньгельд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост. Славянских имен здесь нет, зато германские почти все (кроме «Актеву», тоже явно неславянского - скорее тюркского). Одни из них хорошо известны в Скандинавии (Карл, Ингъяльд, Вермунд, Хрольв, Хроальд, Хьёрлейв, Хроар, Фасти). Другие менее распространены, но тоже легко распознаются (Фарульв, Стейнмуд или Стейнмар, Лей-дольв). Точное отождествление «Карн» и «Труан» остается под вопросом, но доказуемые и узнаваемые соответствия им есть также только германо-скандинавские (Карр, Триунн).

Однако уже договор Олега, скорее всего, составлен на славянском языке. О составлении договора на двух «харатьях» говорит акт 911 г. Нестор вряд ли мог выступить переводчиком — он использует византийские источники только в русских переводах. Как уже говорилось, с начала X в. на Руси появилась кириллица. Договора с Византией позволяют сделать вывод о мотивах ее восприятия. Славянская азбука была импортирована изначально для дипломатических нужд из Болгарии, где незадолго до этого ее и создали. Восприятие кириллицы стало частью первого болгарского влияния на русскую культуру и политику — необходимого русам для посредничества с Византией. В договорах Олега и Игоря об использовании русами какой-то знакомой и им, и грекам системы письма говорится недвусмысленно несколько раз. Известно о письменных завещаниях. Кириллица, созданная в тех же видах в Болгарии на основе тамошней традиции пользоваться греческим алфавитом, подходила как нельзя лучше. Писец договора сам мог быть южным славянином (или хорошо владеющим славянской речью греком).

Всё это свидетельствует как минимум о двуязычии русской знати — а также о том, что Русь воспринималась в Византии как преимущественно славянское государство. «Росского» языка (или подходящей ему письменности) в императорской канцелярии 911-944 гг. не знали. А славянский оказался вполне достаточен в качестве официального «русского» для обеих сторон переговоров.

Еще более существенный момент — отсылки к религии русов в договорах. В 907 г. послы Олега клянутся «Перуном, богом своим, и Волосом, скотьим богом». Позднее Перун называется и в договоре 944 г. Это свидетельствует о быстром смешении различных этносов в русской дружине — причем господствовало в этом смешении славянское, а не скандинавское начало. Нет оснований полагать, что процесс не начался и не принял именно такое направление уже в начале X в. Русы поклонялись славянским языческим богам. В то же время наряду с богами и на первом месте они «клялись оружием своим», В 911 г. они клялись уже только «оружием», причем преамбулу можно понять так, что они добились той же клятвы и от греков(!).

Возвращаясь к первому болгарскому влиянию, соблазнительно было бы увидеть в нем составные части определенной «политической программы». Во всяком случае, объективно проведенные при Олеге меры оказались направлены на «славянизацию» полиэтничной элиты русов. Во-первых, была воспринята славянская азбука. Во-вторых, принята не только славянская (князь, «великий», «светлый»), но тогда еще специфически болгарская (боляре) политическая терминология. Однако целью «реформ» было лишь облегчение дипломатической коммуникации северных выходцев с Византией. Столкнувшись с необходимостью представить Русь как государство, Олег понял, что предпочтительно государство славян, хорошо знакомых грекам. Недавние реформы крестителя Болгарии хана Богориса (ставшего князем Борисом-Михаилом) могли послужить определенным образцом. Но в любом случае Болгария была единственно известным Олегу славянским государством, имевшим регулярные дипломатические сношения с Византией.

Принятие христианства, очевидно, для большинства русов Олега было исключено. Однако с заданными целями логично было формально унифицировать пантеон на основе славянского, опираясь на примерное соответствие славянских и скандинавских божеств. Норманнская часть дружины вполне могла видеть в Перуне Тора, а в Волосе, возможно, Одина. Это был менее эффективный путь, чем пройденный тюрко-болгарами, ассимиляции которых со славянами окончательно открыло путь крещение. И в отличие от преобразований крестителя Болгарии, результаты предпринятых Олегом предстают для нас лишь намеками. Во всяком случае, непосредственный эффект был ограничен. В договоре 944 г. преобладают скандинавские имена (хотя есть и славянские, и иные). Авторы 940-х гг. отождествляют русов с норманнами (Масуди, Лиут-пранд), с германцами-«франками» (Симеон Логофет), отличают их от славян по явно скандинавскому языку (Константин Багрянородный). Это отражает все то же преобладание скандинавов в русских дружинах, которое мы наблюдаем и во времена Олега.

Сам факт подписания договора 911 г. можно связать с масштабной, но неудачной для русов экспедицией на Каспий около этого времени. В науке широко распространено мнение о двух походах русов на Каспийское море, либо об одном, но позднее датированном. Связано это с естественным предпочтением даты, даваемой более ранним из двух независимых источников, — «Золотых копей и россыпей самоцветов» ал-Масуди (948 г.) (Древняя Русь, III, 2009: 114-116). Масуди датирует появление русов на Каспии «после 300 (912/3) г.», однако при этом сам в дальнейшем говорит, что «упустил дату», к тому же русы оставались на море «много месяцев». Именно эта дата объяснима, помимо того, что год по хиджре круглый (300-й), тем, что Масуди отождествил русов с норманнами, напавшими «около 300 г.» на Испанию (Там же: 112). Второй источник — «История Табаристана» Ибн Исфандийара (1216/7 г.) (Там же: 164-165) — относит нашествие русов к 909-910 гг. Речь скорее идет о тех же событиях, что и у Масуди. Оба автора говорят и о нападении на главный порт Табаристана Абаскун, и о поражении русов в Гиляне и Дейлеме. Единственная противоречащая реалия — упоминание у Масуди ширваншаха Али (913?-917). Но оно может быть связано с расчетами самого автора, а также с тем, что он пользовался устной информацией из прикаспийских земель, о чем говорит и сам. «История» Ибн Исфандийара не может считаться синхронным источником, но опирается на несохранившиеся местные хроники более раннего времени.

Согласно Масуди, русы явились на 500 кораблях, в каждом из которых было по 100 человек (последнее число, хотя округленное, для больших ладей русско-скандинавского типа вполне возможно, включая гребцов; но вряд ли все корабли были одинаковы). Они пришли из Черного моря к Керченскому проливу и обратились к ха-

зарским чиновникам с просьбой о проходе по Дону и Волге на Каспий. В обмен на разрешение за проход по землям каганата русы обещали половину добытого в походе на мусульманские земли. Странный маршрут русов хорошо объясним, если допустить, что речь идет о том самом войске, которое добилось от империи соглашения 907 г. Недобрав, вероятно, ожидаемой добычи и воинской славы, русы, все или частично, решили восполнить недостающее за счет другой известной им богатой страны. Могла ставиться и более стратегическая цель — повторить военно-дипломатический успех, достигнутый на византийском направлении. В таком случае она осталась нереализованной. Не исключено, что направление похода было как-либо подсказано ромеями, боровшимися за расширение влияния на Кавказе.

Царь хазар (то есть реальный правитель Хазарии, соправитель ритуального вождя-кагана) разрешение дал, и русы прошли на Каспий по его землям, через саму столицу Итиль. «Рассыпавшись» по морю, русы атаковали порты и прибрежные земли. Среди прочего, в первой половине 910 г. на 16 кораблях они подплыли к Абаскуну и разорили его. Наместник древней столицы Табаристана Сари, Ахмад б. Касим, получив помощь от вали Табаристана саманида Абу л-Аббаса, напал на русов ночью в Анджи-ле-Кале и разбил. Однако затем (не ранее осени 910 г.) русы прибыли в большем числе, прошли вглубь страны, сожгли Сари и опустошили его окрестности. С полоном они вышли в море и отправились на запад к побережью Гиляна и Дейлема. Высадившись там, однако, они были, вновь в результате ночного поражения, разгромлены местными горцами, остатки бежали на кораблях. Неудачной, видимо, была и попытка вторгнуться в Азербайджан (нынешний Иранский), где с ними бился местный правитель Йусуф ибн Абу-с-Садж. Русы отступили к островам в миле от Баку, где ранее устроили себе базу для набегов. Ширваншах вступил с русами в морскую битву. Согласно Ибн Исфен-дийару, он одержал победу, но согласно более осведомленному о результате Масуди, ширванцы потерпели сокрушительное поражение. Русы полностью перерезали торговлю по Каспию и разжились богатой добычей. Тем не менее, нападение на их базу, видимо, вызвало у них достаточно беспокойства, чтобы им «наскучило» оставаться на море.

Прибыв в Итиль, русы отдали условленную часть богатой добычи хазарскому царю. Однако это вызвало возмущение находившихся в Итиле мусульман, и прежде всего наемной мусульманской гвардии кагана. Они потребовали для себя права расправиться с русами. К мусульманам присоединились и «некоторые христиане» из Итиля. Царь «не мог им помешать, но послал к русам и сообщил им». Настигнув русов вниз по Волге, конные мусульмане навязали им битву на берегу и в трехдневном, по словам Масуди, сражении одержали победу. Большинство русов погибло, около 5000 спаслись на своих кораблях. У земли буртасов к югу от Волжской Болгарии они оставили корабли (видимо, из-за нехватки гребцов) и двинулись дальше по суше. Но некоторые погибли в стычках с буртасами, а некоторые — с болгарами, чей правитель незадолго до этого времени принял ислам. Общее число погибших в Поволжье русов Масуди (разумеется, округленно и с вероятным преувеличением) определяет в 30000.

Такая катастрофическая неудача, конечно, должна была подтолкнуть Олега спешно (пока в Константинополе не стало о ней известно) установить с Византией «вечный» мир, что и является первым условием договора 911 г. Теперь он был определенно выгоден обеим сторонам. Эти же события должны были положить начало откровенной вражде русов с Хазарией — ситуация, которую мы застаем ко второй половине 930-х гг. И до, и после этого (до походов Святослава) речь скорее шла о взаимовыгодном партнерстве, самое большее — о конкуренции за торговые блага и даннические земли. В противостоянии с Хазарией Русь становилась объективным союзником Византии, которую беспокоили хазарские позиции в Крыму и иудейский прозелитизм.

Что касается Волжской Болгарии — главного торгового партнера Руси в Поволжье — то с ней отношения быстро восстановились. Арабский дипломат и миссионер Ибн Фадлан, посланник к болгарскому правителю Алмошу от багдадского халифа в 921-922 гг., встретил там русов. Последние прибыли для торговли, явно на регулярных основаниях. Приняв ислам, Алмош постепенно противопоставил себя Хазарии, стремясь освободиться от всё более номинальной зависимости от хазар. Таким образом, он становился объективным союзником русов.

Ибн Фадлан оставил подробное и колоритное описание нравов русов, их религиозных обрядов и общественной жизни (см.: Древняя Русь, III, 2009: 68-77). Особенно известен его детальный отчет о наблюдавшихся им лично похоронах знатного руса с заупокойными жертвами (в том числе убийством наложницы). В описании этого ритуала находят немало скандинавских черт — прежде всего, сожжение в ладье. Можно отметить также упоминание об оставленном надгробном памятнике с надписью (правда, деревянном, а не каменном, как в Скандинавии). Ибн Фадлан отмечает социальное расслоение среди русов, упоминая «богатых», «главарей» и пренебрегаемых «бедняков». При этом, по его словам, имущественный достаток руса фиксируется монистами из монет, которые носят их жены. Основные называемые арабским автором товары русов в Булгаре — рабы и меха.

Кое-что сообщается и о политическом устройстве русов. По словам Ибн Фадла-на, русы подчиняются «царю», проживающему в «очень высоком замке» (очевидно, тереме). При «царе» постоянно находятся 400 дружинников, некоторые из которых погибнут на его погребальном костре. Они пируют с ним в общем зале вокруг «ложа»-помоста (первоначальная форма княжеского «стола»), где находится «царь» со своими 40 наложницами. Спускаться с «ложа» для «царя» — табу, и коня ему для выезда из дворца подводят прямо к «ложу». Ибн Фадлан утверждал, что описываемый им «царь» русов «не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться, пить и предаваться развлечениям. У него есть заместитель, который командует войсками, нападает на врагов и замещает его у его подданных». Это интересное свидетельство соправительства у ру-сов, которое должно быть важно для понимания статуса первых известных их правителей.

Союз русов с Византией сохранялся более двух десятилетий. В послании болгарскому царю Симеону (922/3 г.) патриарх константинопольский Николай I Мистик прозрачно шантажирует адресата нападением на Болгарию различных, в основном языческих соседей. Патриарх требовал от Симеона заключить мир с Византией, обращая его внимание на враждебность русов, печенегов, аланов и венгров. Далее он уже более недвусмысленно указывал, что только в случае мира болгар с империей эту уже созданную (кем же?..) против Симеона коалицию удастся удержать от нападения (Бибиков, 2004: 395).

Стоит сказать, что не последовало ни мира болгар с Византией, ни большой войны болгар со всеми названными народами. Очевидно, патриарх несколько преувеличил достижения ромейской дипломатии, либо военные действия имели локальный характер. Но следующий союзнический акт русов по отношению к Византии был направлен против реального общего врага, действительно состоялся и имел драматические последствия. Мы располагаем сведениями одного и субъективного источника — еврейско-хазарского исторического сочинения, известного как «Кембриджский документ» (Древняя Русь, III, 2009: 181-183). Относится его создание к середине X в., что побуждает с относительным доверием относиться к общей канве событий.

Согласно «документу», царь Иосиф ответил гонениями на христиан на преследования евреев в Византии при Романе Лакапине, после чего император «большими дарами» убедил «царя» русов Хлгу начать войну с хазарами. Хлгу ночной атакой захва-

тил Самкерц (будущую Тмутаракань). Хазарский полководец Песах в ответ атаковал крымские владения империи, осадил Херсон и нанес поражение византийским войскам. Затем, выбив русов из Самкерца (вероятно — текст в этом месте испорчен), он напал на собственные земли Хлгу, и за несколько месяцев нанес русам поражение. Хлгу был вынужден вернуть захваченную в Самкерце добычу и под угрозой продолжения войны с хазарами выступить в поход на Византию. Хлгу «против воли» совершил морской поход к Константинополю, воевал четыре месяца и потерпел поражение — его флот был уничтожен «греческим огнем».

«Хлгу» — несомненное воспроизведение скандинавской (Хельги) формы того же имени, которое стало славянским «Олег». Хронология событий устанавливается так же без особых сомнений. Поход на Константинополь, совершенный по «документу» Хлгу — это поход 941 г., описанный как в ряде византийских, так и в латинском источнике. Описываемые обстоятельства в данном случае совпадают полностью — за единственным исключением имени предводителя похода.

Поход 941 г. известен преимущественно из свидетельств непосредственных современников. Это «Хроника» Симеона Логофета (ок. 948 г.) и ее версии (Хроника, 2014: 231-232; Продолжатель Феофана, 1992: 175-176); «Книга возмездия» итальянца Лиутпранда (949 г.) (Древняя Русь, 2010: 38-40); «Житие Василия Нового» (после 952 г.) (Веселовский, 1889: 83-89). Из более поздних византийских источников оригинальную информацию содержит «История» Льва Диакона (ок. 990 г.) (Лев Диакон, 1988: 57).

Предводителем похода и Лиутпранд, и Лев Диакон независимо друг от друга называют «Ингера», «Ингора». Это отражения исходной скандинавской формы имени «Игорь» (Ингвар). Так же называет Игоря император Константин Багрянородный в трактате «Об управлении империей» (949 г.) (Константин Багрянородный, 1991: 44/45). Игорь, в отличие от «Хлгу», прочно укоренен в достоверно известной истории. Он назван, помимо данных источников, в своем договоре с Византией 944 г., а также в наиболее ранних русских повествовательных памятниках XI в. Ряд византийских источников (Константин Багрянородный, Лев Диакон, «Хроника» Скилицы) подтверждают известное из русских его место в генеалогии Рюриковичей. Игорь был мужем княгини Ольги, отцом Святослава и дедом Владимира Святого.

«Хроника» Симеона Логофета утверждает, что русский флот насчитывал 10000 кораблей, и эта фантастическая цифра прочно вошла в византийскую традицию. Ее воспроизводит и Лев Диакон. Более достоверные и сравнимые со сведениями о походе русов на Каспий данные приводит Лиутпранд, говорящий о более чем 1000 кораблей. События же Лиутпранд, опиравшийся на рассказ своего отчима, посла в Константинополе, излагает упрощенно в сравнении с греческими современниками.

Русский флот появился в окрестностях Константинополя 11 июня 941 г. Греческие источники рисуют дело так, будто столица ожидала нападения. Однако, по Лиут-пранду, весь флот был занят войной против арабов. Игорь вроде бы успел разорить побережье близ Константинополя, пока по приказу Романа спешно ремонтировали полтора десятка «полуполоманных» боевых кораблей. Следы того, что к нападению не успели или едва успели подготовиться, есть и в византийских источниках. Из «Хроники» Симеона тоже можно понять, что кораблей в городе не хватало. По «Житию», слухи о набеге русов распространились раньше, чем прибыло ненадолго опередившее их самих известие об их флоте от стратига Херсона. Тем не менее, патрикий Феофан, возглавив наличный флот, нанес поражение русам в морской битве у Иерона, сжегши и потопив много их кораблей.

Однако значительный флот русов отплыл на восток вдоль побережья Малой Азии, некоторым же удалось высадиться с погибших кораблей на берег. В итоге русы

опустошили на значительном расстоянии малоазийское побережье. Посланный из столицы с конницей Варда Фока смог разбить один из их отрядов в Вифинии и двинулся дальше на восток. С ним затем соединился другой имперский военачальник с переброшенными с Балкан частями, Феодор Спонгарий. Наконец, подошло 40-тысячное войско восточных фем во главе с доместиком Иоанном Куркуасом (в «Житии» ошибочно назван его преемник Панферий). Совместными усилиями удалось загнать рассеявшихся для грабежа русов на их корабли. Не в состоянии высадиться на берег, русы в сентябре перед лицом приближающейся зимы преодолели страх перед византийским флотом и решили вернуться к себе. Но для этого им пришлось воспользоваться знакомым маршрутом в отдалении от балканского берега, где их, как они и опасались, настиг остававшийся у Иерона Феофан. Ему удалось уничтожить огнем значительную часть остававшегося русского флота, захватив немало пленных. В «Житии» говорится, что многие русы затем умерли от желудочной хвори, а Лев Диакон риторически утверждает, будто Игорь достиг Керченского пролива «лишь с десятком лодок». Пленные русы, которых ромеи обвиняли в клятвопреступлении, были, по словам Лиутпранда, публично обезглавлены в Константинополе в присутствии его отчима.

Таким образом, нет почвы для сомнений, что «Кембриджский документ» описывает именно поход 941 г. — нападение на Константинополь, 4-месячную войну, гибель русского флота от огня. Это позволяет установить хронологию описанных в еврейском источнике событий и продолжить сопоставление. По утверждению «документа», после поражения «Хлгу» «постыдился вернуться в свою страну, а пошел морем в Персию, и пал там он и весь стан его. Тогда стали русы подчинены власти хазар». Последнее утверждение перекликается со сведениями Масуди о союзно-зависимых отношениях Руси с Хазарией к концу 940-х гг. (Древняя Русь, III, 2009: 113-114).

Поход «морем в Персию» из Черного моря невозможен, — но для русов возможно было попытаться повторить рейд 909-910 гг. В случае успеха такой рейд, как справедливо указывалось в науке (см.: Цукерман, 1996), дал бы «Хлгу» возможность реабилитировать себя. Появление русов в Прикаспии в эти годы известно только одно, оно действительно кончилось тяжелыми потерями и гибелью предводителя. Речь идет о нападении на крупный торговый город Бердаа (ныне Барда) в Закавказье 943-944 гг. Наиболее ранние и краткие упоминания этой экспедиции содержатся, помимо «документа», в «Книге творений и истории» Макдиси (966 г.) (Древняя Русь, III, 2009: 51) и «Книге путей и стран» Ибн Хаукала (952-967 гг.) (Там же: 89). Наиболее подробное описание — в «Книге испытаний народов и осуществления заданий» Ибн Мискавайха (979/80 г.), опиравшегося на лично собранные свидетельства очевидцев (Там же: 101— 105). О походе рассказывает и армянская «История страны Алуанк» Мовсеса Каланка-туаци (вторая половина X в.) (Мовсес Каланкатуаци, 1984: 170).

Предприятие «Хлгу», судя по всему, затевалось с целями идущими дальше, чем в 909-910 гг. Тот поход выглядел как чисто грабительская акция, в ходе же событий 943-944 гг. русы явно попытались закрепиться в Бердаа, превратив город в форпост для дальнейших операций. Возможно, нашли они и союзников на Кавказе. По уникальному свидетельству позднего (XIII в.) сирийского хрониста Бар Эбрея, в захватившем Бердаа войске были как славяне, так и аланы с лезгинами (см.: Древняя Русь, 2000: 225). В поход на Бердаа ходило около 3000 воинов, и еще 300, не считая гребцов, осталось сторожить флот в устье Куры. С некоторыми русами, как отмечает Ибн Мискавайх, были жены. Русы сражались пешими, и только их «глава» — верхом на осле (вероятно, своих коней, редко использовавшихся в бою, русы не привезли). Вооружение их, по словам подробно говорящего о том Ибн Мискавайха, составляли копья, щиты, высококачественные мечи, палицы и кинжалы.

При высадке русов попытался остановить вместе с правителем Бердаа эмир Азербайджана Марзбан б. Мухаммад. Его войско насчитывало примерно 5600 человек, в подавляющем числе добровольцев и мобилизованных жителей округи. Недооценив врага, Марзбан был разгромлен в течение двух часов, спаслась только часть его дей-лемской конницы, сражавшейся упорнее всего. Русы подступили к Бердаа и предложили горожанам мир, утверждая, что ищут только «власти» над городом и не собираются преследовать жителей, если те будут «покорны». Однако когда на стоявших под стенами русов напали собранные Марзбаном с окрестностей войска, жители частью присоединились к напавшим и забрасывали русов камнями. Происходило это вопреки позиции городской знати, готовой договориться с завоевателями. Русы, снова разгромив мусульман, дали горожанам 3 дня на то, чтобы покинуть город. Большая часть горожан осталась, после чего русы устроили «резню», обратили в рабство женщин и детей, а уцелевшим мужчинам предложили выкупить себя. Договориться о выкупе не удалось, поскольку большинство мусульман отказалось выкупаться за одну цену с христианами. Русы перебили всех, кроме немногих выкупившихся своим имуществом или сумевших скрыться.

Русы совершали набеги на соседние земли, вплоть до столицы Азербайджана Мараги, свозя пленных и добычу в Бердаа. В ответ Марзбан мобилизовал новое войско числом в 3000 и подступил к городу. Бои продолжались «много дней» безуспешно для мусульман. Однако затем среди русов начался мор. Макдиси и Ибн Мискавайх говорят об эпидемии холеры. Ибн Мискавайх уточняет, что она началась из-за непривычки ру-сов к фруктам, которыми они злоупотребили в окрестностях Мараги. Однако Каланка-туаци утверждает, что городские женщины (по словам мусульманских авторов, массово взятые русами в наложницы) отравили захватчиков. Поняв это, те перебили многих женщин и детей (скорее имеются в виду заупокойные жертвоприношения наложниц и слуг, о чем говорит Ибн Мискавайх). Как бы то ни было, Марзбан решил в следующем бою завлечь уменьшившихся в числе русов в засаду притворным бегством. «Началось обычно» — русы взяли верх, и план Марзбана едва не сорвался из-за паники его войска. Эмир лично остановил бегущих, вступив в бой, и русы были окружены. Погибло около 700, в том числе «глава». Однако оставшиеся укрылись в крепости. Получив известие о нападении соседей на Азербайджан, эмир ушел от города, оставив под ним пополненное войско в количестве 4000. В конечном счете, измотанные боями и мором русы ночью оставили крепость с рабами и добычей. Вернувшись к своим кораблям, они беспрепятственно покинули Арран. Согласно Макдиси, русы провели в Бердаа год, согласно Каланкатуаци — полгода.

В конце 944 г. Игорь заключил сохраненный ПВЛ договор с Византией. Появившись на страницах синхронных источников в 941 г., он после гибели Хлгу-Олега уже прямо фигурирует как великий князь русский. Рядом с ним выступают его жена Ольга и их сын Святослав. Имя Ольги (Эльга, т.е. Хельга в наиболее ранних греческих источниках — трактате Константина «О церемониях» и «Хронике» Скилицы) несомненно перекликается с именем Олега. В то же время Святослав носит чисто славянское «княжеское» имя, известное и в других славянских традициях. Это указывает на метисный характер династии.

Само по себе всё это ничего не может сказать о взаимоотношениях Олега и Игоря. Ясно, что в качестве военачальника в походе 941 г. выступал Игорь. Приписывание же этого похода в «Кембриджском документе» Хлгу объяснялось тем, что еврейский автор рассматривал его как верховного правителя или военного вождя русов. Впрочем, Олег мог возглавлять поход вместе с Игорем, а после новой неудачи отделиться и уйти на восток. Как бы то ни было, Олег и Игорь до какого-то момента действовали совместно и, во всяком случае, не противостояли друг другу. Даже при полном отсутствии

у нас летописных сведений мы могли бы сопоставить факт упоминания в начале 940-х гг. двух одновременных правителей русов со сведениями Ибн Фадлана. Реальным военно-дипломатическим вождем («заместителем», по терминологии Ибн Фадлана), скорее всего, изначально был именно Олег. Но он на самом деле носил титул великого князя русского. К Игорю активная военная роль перешла вследствие поражения в войне с хазарами.

Зададимся естественным вопросом: можно ли на основе реально синхронных источников, заподозрить что-либо иное, кроме тождества Олега русско-византийских договоров и Хлгу Кембриджского документа? Есть ли какие-либо основания сомневаться в вырисовывающейся биографии этого русского вождя? Основания появляются только тогда, когда мы берем в расчет созданную спустя более чем два столетия хронологию русской летописи. К появлению летописного образа князя сейчас и перейдем.

Прежде всего следует сказать, что описание правления Олега в ПВЛ, частью которого и является входящая во множество учебников и популярных работ хронологическая канва его жизни, — не первичное в летописной традиции. Ему предшествовал гораздо более краткий и с намного меньшим количеством дат (строго говоря, всего двумя, из которых одна заведомо неверна) рассказ НС последней четверти XI в. (ПСРЛ, 2000: 107-109) Это наиболее ранний русский повествовательный источник, в котором говорится об Олеге. Более ранние памятники, вскользь затрагивающие происхождение династии — «Память и похвала Владимиру» Иакова Мниха, «Слово о Законе и Благодати» Илариона — ограничиваются упоминанием Игоря.

Олег появляется в НС к концу обширной первой статьи — «Начало Русской земли» — условно сгруппированной под 6352 (854) г. Все повествование в этой части наполнено мотивами, характерными для устной традиции — историко-генеалогической, эпической, топонимической1. Не является исключением и рассказ об Игоре и Олеге. Игорь — сын и наследник Рюрика. «И выросши, он, Игорь, был храбр и мудр. И был у него воевода, именем Олег, муж мудр и храбр», — летописец вводит главных действующих лиц формулами, определяющими стандартные достоинства вождя. Дальше описывается их поход из Новгорода на юг, причем он имеет явные черты фольклорного «обретения» прежде неведомой земли — Олег и Игорь «нашли Днепр-реку и Смоленск-град», оттуда пошли вниз по Днепру. «Узрев» Киев, они узнают, что здесь правят Аскольд и Дир, люди «не княжеского рода». Игорь и Олег, притворившись купцами из Новгорода, приглашают к себе Аскольда и Дира и коварно убивают их. Могила Аскольда на Угорском, «где ныне двор Олмин; на той могиле поставил Олма церковь, Святого Николая, а Дирова могила за Святой Ириной». Захватив Киев, Игорь начал «грады ставить и дани устанавливать», объединяет варягов и славян в единую «русь». Он установил дань с северных племен варягам — 300 гривен в год «ради мира», «которые не дают» (как узнаем из ПВЛ, давали «до смерти Ярослава» в 1054 г.). В завершение статьи 6352 г. отмечено, что Игорь женился на псковитянке Ольге («мудрой и смысленой»), от которой имел сына Святослава — пролог к позднейшему повествованию.

В целом рассказ о захвате Киева вполне укладывается в фольклорно-мифологическую схему «обретения земли», циклически совершаемого в начале каждого правления. Элементы этого мотива есть в летописи и до (сказание о Рюрике —

1 При анализе вероятных фольклорных источников летописных сказаний использованы материалы «Указателя сюжетов и мотивов устного происхождения в древнейших памятниках славяноязычной литературы» (http ://ukazatel.iporadetel. ru), а также использованных при его структурировании иных фольклорных указателей (см. там же, Список сокращений названий использованных указателей фольклорных сюжетов и мотивов).

наиболее прямолинейный пример), и после. Сердцевиной данного рассказа может представляться убийство Аскольда и Дира. Здесь мы видим популярный в Северной Европе (Скандинавия, Ирландия) мотив укрытия врагов, проникающих во вражеский город, под личиной купцов. По сути же это — топонимическое предание, приуроченное к знаменитым в Киеве могилам убитых князей. Устроение обретенной земли Игорем также имеет вполне актуальную кульминацию, объясняя происхождение отмененных на памяти летописца выплат заморским варягам. Не исключено, что единый в летописи сюжет представляет собой комбинацию двух отдельных преданий — топонимического и социально-этиологического.

Летописная статья 6428 (920) г. посвящена походу русов, «посланных» Игорем, на греков. Весь текст представляет собой чрезвычайно сжатый пересказ сообщения византийских хроник «семьи Симеона Логофета», как и рассказ под 6352 г. о походе русов во времена Михаила III. В обоих случаях летописец допустил ряд ошибок и не смог определить даты походов, что, скорее всего, указывает на работу его с греческим оригиналом хроники. Позднее Нестор, пользовавшийся русским переводом хроники Продолжателя Георгия, исправил хронологию. Датировка же похода 941 г. в НС 920-м явилась следствием его верного отнесения к правлению Романа Лакапина. 6428 г. — единственная, в начале посвященного ему раздела, дата от сотворения мира в описании царствования Романа по использованной редакции хроники (см.: Продолжатель Феофана, 1992: 166).

На наличие каких-то собственно русских припоминаний о неудачном походе времен Олега и Игоря в НС указывает только типичный фольклорный срок, отделяющий его от похода-реванша. Через два года на третий после неудачного похода на греков Олег совершает новый, описание которого уже не имеет ни малейших соответствий в византийских хрониках. Год он с Игорем собирает войско из варягов, полян, словен и кривичей, а на следующий выступает по морю к Царьграду.

Почти всё дальнейшее повествование настолько насыщено легендарно-эпическими мотивами, что увидеть за ними конкретно-историческую основу проблематично. Поскольку греки заперли цепями столичную гавань Суд (наиболее достоверная деталь во всем рассказе), Олег велел вытащить корабли на берег и опустошить окрестности. Затем он ставит ладьи на колеса и под парусами идет к городу. Греки, устрашившись, соглашаются платить дань. Олег отказывается принимать от греков отравленную пищу. Греки принимают его за святого Димитрия, соплеменники признают вещим. Далее выясняется, что победа над неприступным Царьградом была одержана с невероятно малыми силами — у Олега было 200 кораблей, по 40 мужей в каждом (т.е. всего 8000). Олег «возложил дань, которую дают и доселе князьям русским». Принудив греков уплатить дань, он в знак покорения Царьграда прибивает к вратам города свой щит. На свой обратный путь Олег приказывает грекам сшить «паруса паволочные руси, а словенам кропинные». Последние разрывает ветром после выхода в море. Словене говорят: «Возьмем свои толстины; не даны словенам паруса».

В сказании о походе Олег предстает идеальным вождем-героем. Он невероятным образом принуждает покориться Царьград, выказывает сверхъестественные способности, вознаграждает дружинников. Прозвище «Вещий», у летописца одобрения не вызывающее, тем не менее и в его рассказе увенчивает эту невероятную победу.

Здесь мы всецело в мире героической «варяжской саги», причем кое-что действительно имеет в основном скандинавские параллели. Прежде всего, это касается ладей на колесах — история, давно сопоставленная с эпизодом из «Деяний данов» Саксо-на Грамматика. Дело здесь происходит, что характерно, также у «Геллеспонта». Правда, русские и «скифы» выступают как враги датчан, на стороне греков. Полулегендарный конунг IX в. Рагнар Кожаные Штаны во время этой войны устрашает и побеждает

врага, поставив на колеса и используя как тараны огромных «бронзовых коней» (Сак-сон Грамматик, 2017: 330). Мифический знак победы на воротах побежденного города — образ более широко распространенный, известный и славянам. Так, в хронике Анонима Галла польский князь Болеслав на Золотых воротах Киева (еще не построенных во время его похода) оставляет зарубку своим мечом (Древняя Русь, 2010: 169). «Вещий человек чувствует опасность» — широко распространенный мотив, известный и в восточнославянских быличках нового времени.

Странный в этом героическом контексте последний эпизод, как будто показывающий Олега несправедливым, на деле определяет его как дружинного предводителя. В представлении архаичной древнерусской дружинной этики, «своя дружина» важнее остального войска. Это подчеркивается, например, Мстиславом Тмутараканским после битвы под Лиственом 1024 г. в ПВЛ.

Таким образом, на долю «исторической основы» в статье 6430 г. НС остается довольно мало. Это сам факт конфликта с Византией при Олеге и Игоре, предводительство Олега в успешном походе, действия греков при приближении русов, противопоставление русов и словен. Конечно, не исключено, что за какими-то эпизодами вроде «щита на вратах» может стоять и реальность, но относиться к ним нужно с разумной осторожностью. В целом же предание, приводимое летописцем, при своем героико-эпическом содержании, скорее также носит этиологический характер. На этот раз объясняется происхождение «дани», которую, по мнению автора НС, «дают и доселе князьям русским». Что бы ни имелось в виду, ко времени Нестора этот тезис смотрится настолько странно, что из его описания похода (уже под 6415/907 г.) исчезает.

Завершает статью 6430 г. явно отдельное предание о смерти Олега в двух вариантах, с прямой ссылкой на устные рассказы. По одной версии, Олег ушел из Киева в Новгород, а оттуда в Ладогу, где и умер. Но по другой версии, «пошел он за море, и укусила его змея в ногу, и оттого умер». В любом случае, насколько известно летописцу, «могила его в Ладоге», — к чему, очевидно, и приурочена как минимум первая версия предания. Что касается версии «заморской», то она может представлять сжатое упоминание развернутой в ПВЛ истории о смерти от коня и змеи. При этом именно в НС она оказывается ближе к скандинавскому варианту из поздней «Саги об Одде Стреле» (Древняя Русь, V, 2009: 259-266). Подробнее этот сюжет будет рассмотрен ниже.

В ПВЛ истории Олега уделено заметно больше места (ПСРЛ, 1997: 22-42; ПСРЛ, 1998: 16-31; ПСРЛ, 1989: 17-23). Связано это было, в том числе, с новыми источниками, бывшими в распоряжении Нестора. Из русско-византийских договоров он узнал, что Олег был не воеводой, а великим князем русским, предшественником Игоря, и правил в 907-911 гг. Благодаря же хронике Продолжателя Георгия в составе «Русского Амартола» Нестор установил, что неудачный поход на греков имел место в 941, а не в 920 г., и предшествовал договору Игоря 944 г. Соответственно, теперь требовалось исправить и хронологию, и содержательные ошибки НС. Сразу следует отметить, что многие догадки и построения средневекового летописца вполне могут сравниться по основательности с гипотезами современных ученых, располагай они тем же объемом источников. Отличие в том, что в средневековом историописании гипотеза гораздо увереннее превращалась в объективный «факт».

Какими средствами пользовался при этом Нестор, достаточно очевидно уже из его работы над хронологией. И Олегу, и Игорю отведен характерный фольклорный срок княжения — по 33 года. При этом Олег правит 3 года в Новгороде и 30 лет в Киеве. Таким образом, между прочим, «устанавливалась» и более ранняя хронология, от рассчитанной даты смерти Рюрика (6387/879 г.) вглубь. В верности явно основанных на устных источниках подсчетов Нестора могло убедить удачное пересечение результата с

данными договоров. Договор 911 (6420 сентябрьского) г. имел место за 33 года до договора Игоря в 944 (6453 сентябрьском) г., и 6453 г. в НС датировалась смерть Игоря.

Основной вывод, к которому пришел летописец на основании как договоров, так и растянутой на основании эпических чисел хронологии, — что Игорь был малолетним в момент смерти отца, почему Олег и правил за него. Это было именно логическое умозаключение, не нуждавшееся в дополнительных основаниях в традиции. В соответствии с ним требовалось отредактировать текст НС. Почти вся правка, внесенная при создании ПВЛ в окончание статьи 6362 г. (теперь статьи 6390 и 6411 гг.), имеет чисто литературно-историографическое происхождение. Никаких гипотез об альтернативной НС традиции для объяснения ее не требуется.

По образцу, заданному рядом статей НС, Нестор вставляет в начало описания крупных военных походов перечни собранных для них племен. Перечень под 6390 (882) г. логично включил, помимо варягов, племена, под 6370 (862) г. упоминавшиеся в числе подданных Рюрика — словен, мерю, весь и кривичей. Олег теперь не первооткрыватель, «находящий» неведомые прежде места, а целенаправленный завоеватель. Он знает, куда направляется, и в кривичском Смоленске, к которому приходит «с кривичами», сажает своего «мужа». Затем вставляется упоминание о взятии Любеча, где тоже сажается «муж», что объяснимо, если Любеч фигурировал в соглашении 907 г. Олег теперь не спрашивает, кто княжит в Киеве, хотя «увиде, яко Аскольд и Дир кня-жита». Это неоднозначное выражение в общем контексте скорее означает «увидел, как княжат», узнал об обстоятельствах. Более того, Олег исходит из того, что и киевские князья знают о нем и об Игоре. Естественно, заманил и убил Аскольда и Дира Олег в этой версии лишь при символическом участии Игоря, которого «вынесли» показать как «сына Рюрика». Чтобы оправдать возведение Олега в киевские князья, и здесь, и в статье 6387 г. без конкретики говорится о нем как родиче Рюрика, «рода княжьего».

Более творческий, действительно расширяющий повествование характер носят две вставки в конец статьи. В одной из них Нестор, последовательно подчеркивающий величие Киева и, с другой стороны, старающийся придать Олегу новые черты устроителя земли, вкладывает ему в уста слова: «Се будет мать городам русским». «Мать городам» — точная калька с греческого д^троло^, метрополия, и соответственно конструкция самого летописца. В другой вставке уточняется время, когда варягам прекратили платить дань, — смерть Ярослава Мудрого.

Вывод о том, что Ольга была «приведена» Игорю Олегом, при всей заманчивости идеи о каком-либо ином основании для этого известия, тоже не требовал привлечения дополнительных источников. Весь эпизод, помещенный теперь под 6411 (903) г., прямо вытекает из концепции летописца об Игоре как подопечном Олега и раскрывает ее. Другое дело — сама дата. Она, очевидно, основана на бытовавших в устной, а позднее и в письменной традиции расчетах возраста Ольги. Они отразились в ее Пролож-ном Житии (Лосева, 2009: 423) и в позднем летописании (ПСРЛ, 2002: 26).

Гораздо более основательную работу следовало проделать над статьями НС 6428-6430 гг. Нестор точно и верно установил, что поход русов на греков при Романе Лакапине, описанный у Продолжателя Георгия, имел место в 941, а не в 920 г. Более того, он нашел дополнительный, помимо «Русского Амартола», источник об этом походе — перевод «Жития Василия Нового». Таким образом, поход несомненно (согласно удлиненной хронологии) произошел через годы после смерти Олега, в единоличное правление Игоря. Если после него имел место поход-реванш (что, похоже, было закреплено известной и Нестору традицией), то он должен был произойти на третий год после 941 г. и возглавляться Игорем, а не Олегом. Нестор датировал его ровно через три года — 6452 (944) г., что позволило вплотную приблизить его к дате договора Игоря с Византией (ПСРЛ, 1997: 44-46; ПСРЛ, 1998: 33-35; ПСРЛ, 1989: 24-25).

Однако оторвать описанный под 6430 г. поход от имени Олега традиция, очевидно, позволить не могла, — даже в пределах только летописного текста его личность была центральной для всего рассказа. Потому этот поход следовало сохранить и отнести к годам правления Олега. То, что Нестор датировал его 6415 (907) г., объяснимо в том случае, если эта дата присутствовала в начале имевшейся у него копийной книги договоров с греками. Как уже говорилось, другие объяснения затруднительны, — либо следует признать дату всецело произвольной. В итоге этой операции легендарный поход-реванш, описанный в НС, раздвоился. Его описание было перенесено под 6415 г., где он перестал быть реваншем. Одновременно под 6452 г. появился поход, приписанный Игорю, с совершенно другим сюжетом.

При этом само описание похода Олега претерпело не больше изменений, чем описание завоевания им Киева. В целом здесь Нестор, как и под 6390 г., проделывает вполне «научную» работу, отдаляя повествование от фольклорного источника и придавая ему «реализм». К этому обязывало и комбинирование его с подлинным соглашением 907 г.

Наименее критичным было вставленное в начало перечисление племен. Стремясь объяснить невероятную в контексте реальных попыток русов (941 и 1043 гг.) победу над Царьградом, Нестор перечислил почти все восточнославянские племена. В список участников похода попали даже полулегендарные дулебы на месте своих исторических потомков волынян. К историческим элементам перечня, видимо, относится именование тиверцев «толковинами» (толмачами). Но к какому времени относится такое представление на самом деле, неизвестно. Перечень всех племен «Великой Скифии» (понятие, как отмечает летописец, греческое) обязывал, однако, к более реалистичному счету кораблей. В статье 6415 г. ПВЛ их стало 2000, — 80-тысячное войско, конечно, было бы реально грозной силой для Царьграда. Исчезло, как уже говорилось, упоминание о дани, которую якобы «доныне» получают русские князья. Наконец, Нестор перенес в начало статьи из прежней статьи 6428 г. описание зверств русов в отношении греков. Очевидно, он хотел несколько сбавить героический пафос в описании языческого набега на христианскую державу, и опять же создать более реалистичную картину. В остальном текст остался без изменений, не считая умелого инкорпорирования в него пересказа соглашения 907 г.

Летописная статья 6449 (941) г. в основном представляет комбинацию трех источников — статьи НС 6428 г., Продолжателя Георгия и «Жития Василия Нового». Вместе с тем, в рассказе Нестора о походе 941 г. появляются три детали, которых нет ни в одном его византийском источнике. Во-первых, это достоверное упоминание о личном предводительстве Игоря. Во-вторых — передача в конце статьи рассказов разгромленных русов о греческом огне: «Как будто молнию небесную имеют у себя греки...» Последнее довольно четко указывает на знакомство летописца с устной традицией, отражающей поучительные детали неудачного похода 941 г. В НС, как говорилось выше, можно увидеть только намек на существование такой традиции в мотиве похода-возмездия. К той же традиции восходит, очевидно, упоминание предупреждения, полученного греками от болгар, причем оно повторено и в статье 6452 г. Это вновь отражает историческую реальность (болгары тогда были союзниками империи), но и выражает весьма критичный к ним настрой, отмеченный в целом ряде мест ПВЛ.

Что касается похода 6452/944 г., то для его описания Нестор, очевидно, использовал другую версию рассказа о походе-реванше, оставшуюся неизвестной или не заинтересовавшую его предшественника. Довольно трудно сказать, действительно ли эта версия была более реалистична, или в целом является результатом литературной работы летописца.

Перечень участвующих в походе племен короче, чем под 6415 г., но тоже может быть плодом творчества летописца, и не соответствует известному числу данников Руси того времени. Упомянуты варяги, русь (! — отдельно и от них, и от полян), поляне, словене, кривичи и тиверцы. Особенно упоминание последних, при отсутствии большинства племен, позволяет заподозрить здесь результат сокращения перечня 6415 г. Но оригинальной чертой является известие о найме Игорем печенегов, подкупе их затем императором и отправке их Игорем против болгар. Нестор ранее внес в летопись ряд сведений о контактах печенегов с Русью при Игоре — и о первоначальном мире, и о последующей войне. Скорее всего, данное известие — развитие сюжета, о достоверности которого судить трудно. Известно, что Византия использовала или пыталась использовать печенегов и против Болгарии, и против Руси. С другой стороны, крайне непрочный союз с печенегами или их частью существовал (с перерывом или перерывами) во времена Ольги и Святослава.

Упоминание о предупреждении, посланном в столицу «корсунцами», похоже, взято из «Жития Василия Нового», где, однако, относится к походу 941 г. Здесь оно использовано для эффекта нагнетания, наряду с гораздо более метафорическим («без числа кораблей, покрыли море корабли») предупреждением болгар. Последнее может быть первичным именно здесь, и отсюда продублировано в статье 941 г., где болгары заменили перенесенных сюда херсонитов. «Корсунцам» отведена роль дополнить сведения болгар сообщением о том, что Игорь нанял с собой печенегов. Далее греки, устрашенные, точно как при явлении сухопутного флота Олега, соглашаются платить «дань». Это напоминает нам, что перед нами более реалистичный (и, как увидим, более «славянский») по духу вариант того же самого рассказа о походе-реванше. Это подтверждается и тем, что греки якобы согласились дать дань, «какую брал Олег» и того больше, — в явном диссонансе с менее выгодными условиями реального договора 944 г.

Сердцевиной и главным выводом летописного рассказа является притчевый совет дружины князю: «Если так говорит царь, то что нам надо больше того — не бившись получить злато, серебро и паволоки? Кто ведает, кто одолеет — мы ли, они ли? Или с морем кто в совете? — ведь не по земле ходим, но по глубине морской, и общая смерть всем». Вполне логичная в контексте поражения 941 г., эта позиция вместе с тем бесконечно далека от пафоса «варяжской саги» из НС. Еще интереснее то, что она ясно перекликается с отраженной в новгородской традиции точкой зрения новгородцев на поход 1043 г. Они советовали князю Владимиру Ярославичу не ходить к Константинополю морем, а высадиться в устье Дуная. Возражали варяги, князь послушал их и потерпел поражение (ПСРЛ, 2002: 64). В ПВЛ эта более близкая ко времени летописца ситуация отсутствует, притом что информатором автора был сын новгородского воеводы. Однако если новгородское предание имеет под собой исторические основания, то вполне вероятно, что Нестор или сам рассказчик перенесли какие-то его элементы в легендарную эпоху. Это давало намек на то, как могли бы развиваться события в случае, если бы Владимир послушался новгородцев. Можно даже попытаться представить, как выглядела конкретная ситуация устного рассказа, — при повествовании о походе Владимира Игорь мог быть приведен в качестве «примера».

Органичность нарисованной летописцем картины убедила многих историков в ее достоверности. Но, очевидно, обсуждая сам факт похода 944 г. (как и похода 907 г.), упускать из вида происхождение летописных текстов и игнорировать проблему их источников не стоит.

Настоящих дополнений к описанию правления Олега в ПВЛ три. Это рассказы о покорении им племен в статьях 6391-6393 гг., о проходе венгров мимо Киева в статье 6406 г. (пролог к сказанию о славянских письменах) и о смерти князя под 6420 г. Только в этих трех случаях можно с уверенностью говорить о дополнительном привлечении

летописцем источников информации. Во всех случаях это почти исключительно устные источники.

Рассказ о покорении племен имеет если не письменный источник, то частичный письменный прообраз. Он открывается статьей 6391 г. о покорении древлян, а завершается упоминанием о войнах Олега с уличами и тиверцами (они во введении к ПВЛ рассматривались почти как одно целое). В НС древляне и уличи выступают как постоянные враги Киева — с ними воюют сначала Аскольд и Дир, а затем и Игорь. Информацию о войнах с уличами Нестор в целом сильно сократил, перенеся информацию об их переселениях во вводную часть. Борьбу же с древлянами, напротив, развернул в пространное повествование, рассредоточенное по нескольким летописным статьям.

Анализ статей 6391-6393 гг. в целом позволяет заключить, что по меньшей мере в этом случае источником для расширения стала устная историко-эпическая традиция. Первое, что обращает на себя внимание, — фольклорная хронология фрагмента. Он искусственно помещен сразу после утверждения Олега в Киеве и образует три погодных статьи. Олег покоряет три племени на протяжении трех лет — по племени в год. При этом статьи 6392-6393 гг. представляют собой небольшой «сказовый» текст, сопоставимый с другими поэтическими отрывками НС и ПВЛ: Иде Олегъ на скверные, И побкди скверяны, И възложи на нь дань легку, И не дастъ имъ козаромъ дани платити, Рекъ: «Азъ имъ противенъ, а вамъ не чему». Посла к радимичемъ, река: «Кому дань даете?» Они же ркша: «Козаромъ». Ирече имъ Олегъ:

«Не даите козаромъ, но мнк даите». И вдаша Ольгови по щкллгу, Якоже и козаром даяху.

Этот отрывок эпической поэзии (переданный на письме едва ли точно и с некоторыми сбоями) мог быть прологом к более пространному сказанию о борьбе Олега с хазарами. Однако сказание, если существовало, то не сохранилось, летописец же завершил текст перечнем покоренных и непокорных (уличи и тиверцы) Олегу племен.

Под 6406 (898) г. (а также во вводной части) летописец сообщает о проходе «мимо Киева» мадьяр-угров, действительно переселившихся около этого времени (в 894-896 гг.) в Центральную Европу из Причерноморья. По ПВЛ, гора Угорское названа так, поскольку ею шли мимо Киева в «вежах», т. е. с обычными для кочевников походными шатрами, угры. Перейдя затем Угорские (отныне) горы, угры «прогнали волохов, и унаследовали землю ту, и сели со славянами, покорив их себе, и оттоле прозвалась земля Угорская. И начали воевать с греками. И начали воевать с моравой и чехами». О том, что волохи «прежде взяли землю Словенскую» — «сели среди них и чинили им насилия», говорилось и во вводной части.

За этим рассказом следует сказание о создании славянских письмен, восходящее к поздним памятникам Кирилло-Мефодиевского житийного цикла. Ближайшую параллель в славянской книжности к повествованию ПВЛ об уграх представляет болгарское «Житие святого Наума» (после 924 г.), одного из учеников солунских братьев. Здесь рассказывается, что «угры, пеонский язык» вторглись в Моравию, «попленили и опустошили ее; кого не попленили угры, те в Болгары бежали и осталась земля их пустой уграм во власть» (Иванов, 1970: 307). За сведениями ПВЛ о действиях венгров в Центральной Европе, вероятно, стоит письменный источник той же традиции или даже

тот же. На основе его же рассчитана и дата событий. Но сведения о проходе угров мимо Киева к Карпатам, о происхождении названия Угорское не могут быть к нему возведены. Это типичное топонимическое предание, не нуждавшееся, кстати, в привязке к конкретному князю. Упоминание Олега во вводной части выглядит лишним, он не выведен в сюжете даже как наблюдатель, что контрастирует с его традиционным образом. Предание об Угорском отнесено Нестором к Олегу исходя только из принятой им хронологии, а не из каких-либо сведений самого предания. Стоит заметить, что в венгерской средневековой традиции проход-прорыв через земли Руси отразился гораздо живописнее (см.: Древняя Русь, 2010: 348-350, 354; Юрасов, 2013: 72-88).

Наиболее насыщен фольклорными мотивами рассказ о смерти Олега. Следует отметить, что Нестор, вероятно, включил его в летопись лишь затем, чтобы обосновать вопреки НС известное и предпочтительное ему предание о могиле Олега в Киеве, на Щекавице. Сама по себе языческая легенда с действенным колдовством, предвидением будущего волхвом и змеей как вестницей неотвратимой судьбы устраивала летописца мало. Ему потребовалось сделать длинный экскурс в священную и античную историю, чтобы убедить себя и читателей в правдивости рассказа. Более того, всё это противоречило его более оптимистичному мнению о ничтожестве и бессилии языческого волхво-вания, отраженному, например, в статье 6532 (1024) г. Особенно резкое расхождение заметно со статьей 6579 (1071) г., взятой из НС. Здесь во всех трех известных летописцу случаях волхвы, утверждавшие, что предвидят будущее, не смогли предугадать даже собственной гибели.

Вводится рассказ в статью 6420 г. оборотом: «И жил Олег, мир имея со всеми странами, княжа в Киеве. И приспела осень». Позже он почти дословно повторен в статье 6453 г.: «Игорь же начал княжить в Киеве, мир имея со всеми странами. И приспела осень». Возможно, что в преданиях о гибели обоих князей использовалась формула, посвященная исполнившему свое предназначение вождю-воину. В обоих случаях осенью после наступления мира с соседями правитель гибнет.

В ПВЛ рассказывается, что Олег некогда обратился к волхвам с вопросом о своей судьбе, и они предсказали князю смерть от любимого коня. Он отказался от коня, а через несколько лет спросил о нем и узнал, что конь умер. Олег приехал к конским костям, обвинил волхвов во лжи — и умер от укуса змеи, выползшей из конского черепа. Таким образом, волхвы оказались правы, и их предсказание невероятным образом сбылось.

Подобные рассказы о предсказанной, но невероятной смерти от животного довольно широко распространены в фольклоре Старого Света, причем основной регион их бытования — Азия и Северо-Восточная Африка. Смерть «от коня» упоминается в единственном другом славянском (словенском) и северокавказском (аварском) вариантах. Смерть от змеи — в другом балканском (гагаузском) и одном из иранских. Отравление или ранение останками животного имеется в некоторых восточных вариантах. Ни в одном варианте эти версии не объединены (см.: Березкин, Дувакин, Эл. ресурс: К144).

Наиболее (и поразительно) близким к древнерусскому является обрамляющий сюжет исландской «Саги об Одде Стреле» (XIII в.), о которой уже упоминалось. Одду с острова Храфниста ведьмой предсказана смерть от коня, он убивает коня и погребает его на родине. После разных приключений Одд становится правителем Хуналанда (т.е. Южной Руси). Вернувшись спустя годы на родной остров, он насмехается над предсказанием — и умирает от укуса змеи, выползшей из конского черепа.

Рассказ, таким образом, совпадает вплоть до деталей, хотя имеет и отчетливые отличия, вполне объяснимые как вариации одной и той же традиции. При этом краткое упоминание НС, что Олег погиб от укуса змеи, вернувшись «за море», дает точное со-

ответствие развитию событий в саге. Легенда о смерти Олега, таким образом, — более ранняя (на два века) версия рассказа о смерти Одда Стрелы. Рассказ в том виде, в каком мы его имеем, судя по распространению мотива, сложился на Руси или в варяго-русской среде, куда тот мог попасть с Востока через Балканы или Кавказ. Последний вариант, кстати, невольно вызывает в памяти место гибели «Хлгу». Учитывая, что уже в течение 3-5 поколений после Олега мотив оказался привязан к нему, не затруднимся прийти к выводу, что именно версия с этим героем — старейшая (не значит, что сколько-нибудь историческая).

Каким образом сюжет, — вместе с другими припоминаниями об Олеге, — был привязан к норвежскому викингу Одду, можно лишь предполагать. Диапазон этих предположений уже весьма широк, — и среди них версию о возможном изначальном тождестве этих персонажей не стоит отвергать. В любом случае, Олег остается персонажем гораздо более историческим, чем эпический герой Одд, чье имя впервые появляется в письменных источниках не менее чем через полтора века после НС.

В упомянутой в начале статьи работе о князе Владимире автором был проведен сопоставительный анализ летописных и синхронных сведений, выделены подтверждаемые летописные сюжеты. Применительно к Олегу ситуация оказывается иной и во многом парадоксальной. Лишь отдельные данные летописей (утверждение Рюриковичей в Киеве, соправительство с Игорем в качестве военного вождя) находят основания в синхронных источниках. При этом подтверждения носят косвенный характер. Наиболее значимое, казалось бы, совпадение — факт войн Олега с Византией — имеет настолько сложную историю с «летописной» стороны, что считать наши данные об этом подтверждением летописных сказаний рискованно. Скорее, следует говорить о том, что в летописях отразился собирательный образ войн Олега и Игоря с греками, прошедший литературную обработку под влиянием византийских источников, а затем и актового материала. Заметных по синхронным источникам (в том числе сохранившимся благодаря летописи) свершений исторического Олега летописи не знают. Мы не узнаем из летописных сказаний ни об экономических причинах конфликтов с Византией, ни о походах на Каспий, ни о явно значимой внутренней политике. Борьба с Хаза-рией отражена лишь мельком, ее причины и последствия предстают как минимум неполно.

Корень этого — в характере источников летописей. Олег к моменту записи преданий о нем стал эпическим героем, образцом идеального и притом «вещего» дружинного вождя. Его неудачи и сложные политические обстоятельства его эпохи были «отсеяны» исторической памятью, а успехи представлены в эпически-обобщенном и, естественно, преувеличенном виде. Летописца могли бы заинтересовать, в том числе в нравоучительных целях, какие-то из перечисленных упущений. Видно, например, что Нестор пытался придать Олегу черты политической мудрости. Но возможности для того оказались скудны, поскольку «мирная» сторона его деятельности традицию не интересовала вовсе. Впрочем, это вполне отражало мировоззрение того социального слоя, к которому принадлежал и сам Олег.

К каким выводам позволяет прийти проведенный анализ? Во-первых, летописную хронологию деятельности Олега принимать в расчет не следует. Во-вторых, отраженные в летописи предания, составившие «биографию» Олега, принимать в расчет можно и нужно — сопоставляя их и с известными из синхронных источников фактами, и со скандинавскими «параллелями». В-третьих, задача реконструкции первоначального вида этих преданий, притом что весьма трудно решаема, сама по себе важна, независимо от их «историчности». Она позволяет понять образ истории Древней Руси, принимаемый самим древнерусским обществом, психологию и культурный облик различ-

ных общественных слоев. Интерпретация же преданий летописцами является примером преломления дохристианской по содержанию и духу устной традиции в рамках новой христианской культуры.

БИБЛИОГРАФИЯ

Алексеев С.В. «Вещий Священный» (Князь Олег Киевский) // Русское средневековье. 1998. Вып. 2. М., 1999. С. 4-24.

Алексеев С.В. Первичная и вторичная источниковая традиция в образе князя Владимира // Историческое обозрение. Вып. 19. М., 2018. С. 21-45.

Березкин Ю.Е., Дувакин Е.Е. Тематическая классификация и распределение фольклор-но-мифологических мотивов по ареалам: Аналитический каталог [Эл. ресурс] URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin/index.htm

Бибиков М.В. Byzantinorossica. Свод византийских свидетельств о Руси. Т. I. М., 2004. Бибиков М.В. Byzantinorossica. Свод византийских свидетельств о Руси. Т. II. М., 2009. Бибиков М.В. Byzantinorossica. Т. III. Свод византийских актовых свидетельств о Руси. М., 2017.

Веселовский А.Н. Видение Василия Нового о походе русских на Византию в 941 г. // Журнал Министерства народного просвещения. Ч. 261. 1889, янв. Отд. наук. С. 80-92. Древняя Русь в свете зарубежных источников / под ред. Е.А. Мельниковой. М., 2000. Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. III. Восточные источники / сост. Т.М. Калинина, И.Г. Коновалова, В.Я. Петрухин. М., 2009. Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. IV. Западноевропейские источники / сост., пер. и комм. А.В. Назаренко. М., 2010.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. V. Древнескандинавские источники / сост. Г.В. Глазырина, Т.Н. Джаксон, Е.А. Мельникова. М., 2009. Древняя Русь: Город, замок, село. М., 1985.

Етимолопчний словник л^описних географiчних назв Квденно!' Русг Кшв, 1985. Иванов Й. Болгарски старини из Македония. София, 1970.

Кузенков П.В. Русь Олега у Константинополя в 904 г. // Причерноморье в средние века. Вып.8. М.; СПб., 2011. С.7-35.

Лев Диакон. История / пер. М.М. Копыленко. М., 1988. Лев VI Мудрый. Тактика Льва / пер. В.В. Кучмы. СПб., 2012.

Лосева О.В. Жития русских святых в составе древнерусских Прологов XII — первой трети XV веков. М., 2009.

Медынцева А.А. Грамотность в Древней Руси. По данным эпиграфики X — первой половины XIII в. М., 2000.

Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. М., 2001. Мовсес Каланкатуаци. История страны Алуанк / пер. Ш.В. Смбатяна. Ереван, 1984. Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники IX-XI вв. М., 1993. ПРП = Памятники русского права. Вып. 1. М., 1952.

ПСРЛ = Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 1997. ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. М., 1998.

ПСРЛ. Т. 3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000.

ПСРЛ. Т. 38. Радзивиловская летопись. Л., 1989.

ПСРЛ. Т. 42. Новгородская Карамзинская летопись. СПб., 2002.

Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / изд. подг. Я.П. Любарский. СПб., 1992.

Саксон Грамматик. Деяния данов / пер. А.С. Досаева. Т. 1. М., 2017. Хроника Симеона Магистра и Логофета / пер. А.Ю. Виноградова. Т. I. М., 2014.

Цукерман К. Русь, Византия и Хазария в середине X в.: проблемы хронологии // Славяне и их соседи. Вып. 6. С. 68-80.

Юрасов М.К. «Деяния венгров» магистра П., которого называют Анонимом (Продолжение) // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2013. №1. С. 68-104.