CC BY
32
Pro настоящее
Инна ВИШНЕВСКАЯ
КЛЯТВА ГИППОКРАТА И ВЕЛИКИЕ ПЬЕСЫ
Всякий раз, собираясь написать статью на необычную, неординарную тему, я вспоминаю такие близкие и далекие 1940-е годы и свой поистине пушкинский лицей - ГИТИС, где нас, студентов, учили видеть в театре, в литературе, да, собственно говоря, во всех сферах искусств, не только одни главные лица, основные сюжеты и конфликты, но еще и фигуры второго плана, героев эпизода, тень слова, рассыпающиеся искры целостного словесного огня. А еще учили нас особому медленному чтению, чтению-наслаждению, чтению-радости, чтению-горю, когда, сменяя друг друга, волнами наплывало на тебя то сочувствие, то страдание, то сладострастие, то мука.
Нас учили медленному чтению, чтобы мы успевали заметить, как толстовская Наташа Ростова скажет вдруг нечто совсем непонятное, но такое волнующее. «Мадагаскар, Мадагаскар», - вдруг станет повторять Наташа, ворвавшись с этим таинственным словом в будничный разговор о том, какие цены на продукты в Одессе. Так же, как об Африке, где сейчас страшная жара, вдруг заговорит потом чеховский доктор Астров посреди серенькой российской погоды.
Нас учили медленному чтению, чтобы мы успевали задуматься: почему плохой ученик и обманщик, непослушный, дерзкий, озорной марктвеновский Том Сойер кажется нам самым лучшим в мире подростком, который когда-нибудь, возможно, станет президентом США, а послушный отличник, вежливый и скромный, никогда не врущий Сид Сойер -одна из самых непривлекательных фигур детской мировой литературы.
Нас учили медленному чтению, чтобы мы успевали понять, как смешны до сих пор в комедии Грибоедова «Горе от ума» не только Фамусов и его окружение, но и сам Александр Андреевич Чацкий. Если это не так, то погаснет вот уже века полыхающий камин этой совершеннейшей из пьес, иначе расстроится замысел сатирического романтика, сентиментального сатирика, восторженного комедиографа Грибоедова.
Перечислять можно долго. Мне важно сказать главное в связи с этой статьей: она не касается центральных тем сегодняшнего дня, она не о главных героях великих творений, она о частном, об образе врача в отечественной классической литературе. Но уметь разглядеть главное в неглавном и стало моей еще гитисовской привычкой в результате общения с моими замечательными педагогами - друзьями юности, друзьями целой жизни. ...По Возрождению нас водил Орфей - Дживелегов. Классицизм огненно-величественно звучал «в исполнении» Мокульского. Крылатая античность как-то по-особому питала нашу духовность, когда «выпевал» о ней и сам уже античный Радциг. Мы влюблялись в Мольера, слушая «личные» импровизации Бояджиева. Своим и Близким с тех пор стал для нас Шекспир, подаренный нам безумствующим на лекциях, будто Лир в бурю, Морозовым. Почти наизусть выучила я все сорок восемь пьес Островского. Это Было лю-бимейшее мое медленное чтение после спецкурса Филиппова, дружившего с великими «стариками» и «старухами» Малого театра. А прибавьте к этому семинары по театральной критике Юзовского, Малюгина, Бояджиева, Маркова. Теперь, по возможности объяснив, почему я имею право на как бы странную и неожиданную тему, приступим наконец к ней самой.
Новый театр, старая сцена
Образы врачей в наших отечес- идеализм торжествует над матери-твенных романах и пьесах резко ализмом, реальная телесная боль высветляют и объемнее представ- для одних оборачивается концом ляют судьбы их главных героев, по- жизни, а для других - ее началом, тому что врач - для русской лите- для одних - ужасом, а для других -ратуры в особенности - не просто покоем, для одних - мраком, а для лекарь, не только специалист-про- других - светом. фессионал, но и совершенно осо- В этом смысле меня всегда пора-бое «знаковое» лицо. Ему доверена жало особое чтение Толстым книги не одна телесная оболочка людей, Гоголя «Выбранные места из пе-но и сами болезни, здоровье целых реписки с друзьями». Да, Толстой эпох. Образы врачей, их поведение, по-особому читал это, быть может, жизнь, понимание ими существа и самое задушевное гоголевское тво-роли болезней на жизненном пути рение и ставил отметки Николаю человека - совершенно особое яв- Васильевичу за те или иные мысли, ление и в русской литературе, и в мечты, призывы. Есть там и «двой-русской драматургии. Врач и в лю- ки», и «единицы», и даже «нули», бой национальной классике - лицо но на одной из главок - «О поль-почти обязательное. Именно он от зе болезней» - стоит «пятерка». рождения и до смерти сопровож- Здесь Толстой и Гоголь совпали в дает людей, слыша и первый плач, своем понимании телесной боли и последний стон, радуясь перво- как расплаты за суетность жизни, му детскому крику и содрогаясь за несоблюдение нравственных от последних слез. Не случайно же норм, за отсутствие в себе истинно среди профессий, которые прой- духовного «ревизора», место ко-дут перед нами в «Человеческой торого, в данном случае, занимает комедии» Бальзака, рядом с целым реальная болезнь. И пусть Толстой миром самых разных характеров, не был врачом, но описание им в самой гуще ярмарки тщеславия медленного телесного умирания художник одним из первых укажет князя Андрея и постепенного дунам на образ гениального своего ховного его возрождения сделано доктора. Именно он выйдет на до- великим пером - не лекаря тела, но рогу жизни вместе с гениальным врачевателя души. И пусть доктор карьеристом, гениальным адвока- Чехов сказал однажды, что даже том, гениальным журналистом, ге- он мог бы вылечить раненого кня-ниальным каторжником - различ- зя Болконского, что Толстой не во ными ипостасями, обобщениями всем верен описанию его болез-неповторимых людских типов. ни, - здесь писатель Толстой неиз-Но в русской литературе врач меримо выше доктора Чехова. не просто по необходимости со- Вылечить Болконского значило провождает человеческое бытие, вернуть его на землю, где им уже как, скажем, священник. Совсем были испытаны и испиты все ра-особый это образ, он не сопоста- дости и страдания, где он был так вим ни с какими западными ана- не прав и жесток, чувствовал себя логами. И сами болезни в отечес- выше и лучше других, что для жизни твенной классике трактуются в земной - грех, а для жизни вечной -высшей степени «национально», прощение. Дать князю Андрею ни с чем в мире не схоже. Здесь умереть значило для Толстого
Pro
настоящее
куда больше: только теперь все его до конца поняли и полюБили, отныне стал он идеалом для сына Николеньки, вечной памятью для Наташи, негасимым нравственным светом для княжны Марьи. Умерев, князь Андрей действительно увидел небо, которое представлялось ему таким чистым и высоким, еще когда он лежал раненым на поле боя. Умерев, он как бы освободил живых людей от требовательной своей прямолинейности, разрешив им жить, пусть временно, по обычным, но, тем не менее, прекрасным законам жизни.
А как написан Базаров у Тургенева? Материалист, нигилист, чуждый страдания и сострадания, далекий от Бога и люБви, ненавидящий будущее за то, что оно настанет уже без него. Заболев тифом, он абсолютно перерождается, меняется даже его обычный ёрнический тон. Он ли это говорит навестившей его перед смертью Одинцовой: «Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет»? Его ли это «нигилистические» слова? Нет, это уже слова не материалиста Базарова, это романтическая реплика, идущая из глубины его души, доселе спрятанной от всех и открывшейся лишь во время болезни.
И не только самого Базарова перерождает болезнь, она отзовется потом в финале романа сценой, которую Чехов назовет, быть может, лучшей в отечественной литературе, - сценой посещения стариками Базаровыми могилы сына.
«Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут <...> Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не
всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами <...> говорят нам они <...> о вечном примирении и о жизни бесконечной». О каком «материализме» врача Базарова может идти здесь речь? Он похоронен в могиле, но он же и воскрес в «жизни вечной» под тихими слезами стариков Базаровых - великий здесь идеализм. Не вылечившийся от тифа Базаров как бы излечился после смерти от убивающего душу нигилизма.
Если как духовное воскрешение понимали роковые болезни людей русские гении, то как же писали они образы врачей, призванных лечить эти реальные болезни? Художник может рассказать о пользе болезней для нравственного самоусовершенствования человека. Врач же - по смыслу своей профессии, по клятве Гиппократа, по примеру самого Христа, исцелявшего страждущих (пусть и для новых грехов), - не может не прийти к больному, как бы ни была несравнима временная эта телесная боль с вечным блаженством небытия.
Но странная ситуация, парадокс, непостижимое дело пугающая несообразность, трагическая беззаконность, равнодушная преступность совершается в русской классике и в драматургии, в частности: врачи, выведенные на литературных страницах, никого не лечат.
/
Новый театр, старая сцена
Никого не лечат «классические» наши врачи. Более того, подчас еще и издеваются над людскими страданиями, еще и посмеиваются над их мольбами, еще и предсказывают близкую смерть, к которой надо якобы отнестись философски: пожили, поели-попили, погрешили -пора дать дорогу новым поколениям. Правда, вовсе неодинаково у разных авторов выписано это врачебное равнодушие, это врачебное «нелечение». Сквозь него особенно ясно видна в той или иной литературе та или иная эпоха.
Что такое, скажем, доктор Вернер, друг и наперсник Печорина, рядом с лермонтовским «героем нашего времени»? Как важен этот образ для постижения демонического мира самого Печорина. Мефистофельское его
начало, новый этот характер на просторах российской словесности уже угаданы доктором Вернером, уже просвечены в его не врачебном мировоззрении, резко оттеняющем новый печоринский тип - разочарования в безочаровании.
Никого нелечит и доктор Гибнер из «Ревизора». Во-первых, потому что немец, так и не выучивший русского языка. Во-вторых, потому что чиновникам города бесконечно безразличны как жизнь, так и смерть местных жителей: те, кто попал в больницу, обречены, от них уже не дождешься взяток. и, в-третьих, потому что не Гибнер здесь врач. Здесь врач, как, впрочем, и судья, и почтмейстер, и все остальное - сам Городничий. Весь его «аппарат» - только иновоплощения этой самой реалистической
Pro настоящее
и в то же время самой символичес- либо, скорее всего, уже сам Божий кой фигуры. Именно Городничий суд. отлично знает, что входит в абсо- А образ доктора в этой коме-лютно формальную сторону вра- дии - одно из самых блистательных чебной деятельности. До сих пор сатирических обобщений: врач, не никто не обратил внимания на имеющий в пьесе ни одной реп-странную, казалось бы, осведом- лики, за которого говорят все, от ленность Городничего в медицин- Городничего до Земляники, - это ской сфере. Послушаем его сове- поистине бессмертная сатира. ты доктору Гибнеру и «министру Зачем лечить тех, кто уже обречен здравоохранения» Землянике: «Да, Суду высшему? Зачем лечить тех, и тоже над каждой кроватью над- кто вот-вот предстанет перед исписать по-латыни или на другом тинным Ревизором, Судом Совести, каком языке <...> всякую болезнь: не берущим взяток, не знающим ни когда кто заболел, которого дня и лести, ни правил игры городской числа. Нехорошо, что у вас боль- «номенклатуры»? Поэтому репные такой крепкий табак курят, что лика Городничего о том, что и как всегда расчихаешься, когда вой- написать над кроватью Больного, -дешь. Да и лучше, если б их Было это особый сатирический образ: меньше: тотчас отнесут к дурному «мертвые души» не лечат телесным смотрению или к неискусству вра- врачеванием. ча». Городничий, в данном случае, . и есть врач, врач грубо-телесный, А ВОТ ср0Ди Г0рО0В вполне достойный выслушать ге- ОСТрОВСкОГО, СТрЗНИ ниальную реплику Земляники, дело нет ни одного уже в самой себе содержащую це- Дели, иДгИЛ U лостную комедию: «С тех пор как П0рСОНЗЖ0й ОСТрОВ я принял начальство, <.> все еще рано лечить. Мс как мухи, выздоравливают». «Как 1 1 мухи» не мрут, но выздоравлива- куП0Ч0СкИй кЛЗСС 0U - по логике «невРачевания» абсолютно здоров, и доктора Гибнера и его начальника Земляники. Роль врача здесь пре- СОкЗми жив°г° д0лз дельно ясна. Но еще более ясны и СТОИТ НЗ НОГЗХ роль Городничего, и деятельность всего его «офиса». Нет врачей среди действую-Стоит заметить, что Городничий - щих лиц комедий Островского -и первый ревизор в своем городе, никаких,ни хороших, ни плохих. блестяще знающий пороки своих И вовсе не потому, думаю я, подчиненных. Второй ревизор, что драматург по роду занятий Хлестаков, - лишь отражение стра- и типу среды, в которой рос, не ха Городничего, лицо нереальное, знал врачебного сословия столь сгусток душевных пороков чинов- основательно, чтобы смело изоб-ничьей когорты. И, наконец, реви- разить его обычаи и обязаннос-зор третий, так и не появляющий- ти. Врачей, значит, Островский ся в пьесе, думаю я, снова фигура не знал, а фантастическую свою нереальная. Это либо фигура вы- Снегурочку встречал. на заседа-сшего государственного официоза, ниях суда, в Купеческом собрании О0 врзчз. ского )ЛОДОй е ЗЛИТ крепко
Новый театр, старая сцена
или на гуляниях в Нескучном саду? великой драматургии Островского Просто было бы странно, если представлена, по существу, вся бы чем-нибудь оказались боль- страна, все ее сословия. И если нет ны миллионщик Прибытков из в ней образов крестьян, то есть «Последней жертвы», или лихой отблеск их судьбы, воспоминания Паратов, или монументальный о крепостной зависимости, стоит Кнуров, или деловой Вожеватов из только вслушаться, например, в «Бесприданницы». Они пока еще в монолог ключницы Улиты из коме-полете, в броске, на плаву. Они еще дии «Лес». покупают не только пароходы ифаб- И поэтому так странно, так бро-рики, но и живых людей. Мощный сается в глаза в этом многоголосии, русский капитал только впоследс- в этой сутолоке людской отсутствие твии переродится в чудовищного врачей. Это, как видно, не случай, Молоха. Еще не время болеть куп- но закономерность, не следствие цам Великатову, Восьмибратову, незнания, но высшее художествен-Беркутову, Василькову, Стырову, ное знание. Сыграть в театре это Коблову и многим другим. Впереди отсутствие - значит, внимательно у них пока что здоровое будущее. изучить все упоминания о меди-И не случайно, быть может, одна цине в «человеческой комедии» из первых реплик «Грозы», обра- Островского. щенная к Катерине, - это вопрос о Дорогого стоит, скажем, репли-ее здоровье: уж не больна ли она, ка лакея Карпа из «Леса», расска-спрашивает Варвара. «Здорова, - зывающего о том, куда уходят де-отвечает Катерина. - Лучше бы ньги любвеобильной Гурмыжской: я больна была, а то нехорошо». «Набьет барыня коробку деньгами Катерина, самая драматичная фи- и держит их, а тут вдруг и полетят гура среди героинь Островского, - тысячи и полетят <...> доктору-абсолютно физически здорова. французу посылали.». Хорош же Глубоко ошибаются актрисы и ре- был доктор-француз, которому жиссеры, которые выводят ее уже в деньги еще и вдогонку послали, первой сцене, словно подточенную за другие, видимо, не медицинс-неведомой болезнью. Катерина кие услуги. Или вот еще, из моноздорова, как здоровы Лариса из лога Кукушкиной из «Доходного «Бесприданницы», Аннушка из ко- места», обращенного к дочерям медии «На бойком месте», Оленька на выданье: «Все средства я знаю из драмы «Светит да не греет». Все и всякий совет могу дать, даже по эти молодые женщины и девушки докторской части». Множество ро-абсолютно здоровы, их болезни - лей переиграет в этой пьесе хит-не для врачей, свою обманную рая чиновница, среди них будет любовь, греховную страсть, лег- и эта - домашнего доктора: лишь комысленное доверие они лечат бы не платить, не входить в рассами. Смерть - их лекарство, само- ход. А вот мать из комедии «Свои убийство - их врачевание. люди - сочтемся» стыдит свою Но как сыграть отсутствие вра- дочь Липочку: «Отец, голубчик, че-чей в творчестве Островского? рез великую силу ноги двигает, а Неужели просто не заметить ты тут скачешь, как юла какая!». На это странное обстоятельство? что Липочка отвечает: «Самой, что Странное еще и потому, что в ли, хворать прикажете? Вот другой
Pro настоящее
манер, кабы я была докторша! потому, что чеховских людей, и <...> Что это у вас за отвратитель- лучших, и худших, и страдающих, ные понятия!». «Докторша», сколь- лечить уже. поздно. ко презрения в этом слове, уже раскрывающем характер Липочки, ВрЗЧи в ПьеСЗХ и ПрО дочери несчастного купеческо- Uоупся лгл^аа гтпя го короля Лира, Самсона Силыча ЧЕХОВз— ОСООЗЯ Стрз Большова. И судьба некоей слас- РуССкОй ЛиТерЗТуры. толюбивой барыни (а как много Творчестве ЧеХОвЗ — их в творчестве островского) уже и, бесспорно, знаков< совершенно ясна из короткого ' г\~ сообщения Глумова из «Бешеных лицО. Он ЧЗсто Опред денег» — о том, как наконец нашел и ХОД СЮЖвТЗ, и ХЗрЗИ он свои «бешеные деньги»во3- главных действующи ле влюбчивой старухи, у которой m 7 С стал «секретарем-интим», и везет Стзвит диЗгн03 °Още< ее теперь за границу, где с помо- кОТОрОм веДеТ речь Г щью тамошних врачей она и вов- пРеДСТЗвЛЯеТ и еГО в' се вскоре распростится с жизнью. ' м ' Внесценический образ врача, ма- прошлое, и Оценку н< ячащий здесь за спиной лицемера и меЧТы О будущем. Глумова, — еще одна краска в характере этого нового типа делово- Окинем беглым взглядом поис-го чиновника, набирающего силу тине огромную «медицинскую кар-при деловом купечестве. Рядом ту» чеховской литературы, взгля-с купцом Васильковым, который нем на его докторов и на историю ни при каких обстоятельствах «из болезней его персонажей. Зачем бюджета не выйдет», стоит дело- нужен доктор Львов в его ранней вой чиновник Глумов, который пьесе «Иванов»? Неужели только вскоре и сам, ставши капиталис- затем, чтобы давать вялые и общие том, будет формировать этот Оюд- советы неизлечимо больной жене жет. А между ними, вскользь, но Иванова Анне Петровне? Конечно, очень слышимо для актеров и ре- нет. Это лишь оправдание трагико-жиссеров, брошено упоминание о мического присутствия Львова в врачах, на чью «помощь» надеются пространстве пьесы. У великих ху-рыцари и старых «бешеных денег» дожников есть и другая «прописка» (Глумовы и Телятевы), и рыцари де- для эпизодических персонажей, нег новых, «умных» (Васильковы, «прописка», так сказать, мировоз-Прибытковы, Беркутовы). Если у зренческая. Доктор Львов, скорее, Гоголя врач, «винтик» государе- состоит не при физически больной твенного аппарата, давно развра- жене Иванова, но при физически щенного взятками и преступной здоровом Иванове. Он его особый порукой, никого не лечит, если рентгеновский снимок, его «аль-образа врача вообще нет в драма- тер эго», его спутник, его тень, его тургии Островского (его «новых обвинение, как бы символический русских» еще рано лечить), то в предаккорд его реального еамо-чеховекой литературной «все- убийства. Доктор Львов не столько ленной» доктора никого не лечат лечит больных, сколько обличает зе ница Врзч в важнейшее ое 1еляет ;теры х лиц, он :тву, о шеатель, 5ГЛЯД в а стоящего,
Новый театр, старая сцена
здоровых. Он словно обобщен- уходят вместе, отвергнутые време-ный образ в русской драматургии, нем, - застрелившийся Иванов и в котором слились воедино все презираемый всеми доктор Львов. эти Прямиковы, Добросклоновы, Вроде бы совсем другой харак-Стародумы, Прав-дины, Милоны тер - доктор Дорн в «Чайке»: отлич-ранней русской комедии и, нако- ный профессионал, как говорят о нец, их корифей, их генералисси- нем остальные персонажи, но в те-мус Чацкий. чение действия пьесы занят всем, Иванов - это особая гипербо- чем угодно, кроме собственной ла тех русских характеров, что профессии. Доктор Дорн здесь, еще при Тургеневе были названы скорее, в лагере людей искусства, «лишними людьми», людьми, по- чем медицины, он по праву стоит кидающими поле деловой актив- рядом с Треплевым, Тригориным, ности новой России. В Иванове Аркадиной и Заречной. Он под-можно разглядеть и тургеневского час куда точнее и тоньше говорит Рудина, и его же Ракитина, и его же о театре и литературе, нежели Лаврецкого, и многих других турге- их служители. Это именно Дорн невских персонажей, для которых первым чувствует живой смысл в слово значило больше, чем дело, мертвенно-декадентских формах желание быть честным - больше, треплевской пьесы. Это именно чем сама честность. Другое дело, Дорн подробно и заинтересованно соглашусь ли я с этим хрестоматий- расспрашивает Треплева об актер-ным определением «лишние». Эти ской судьбе Заречной. Это именно люди мне куда более интересны и Дорн назовет озеро, где застре-духовно значительны, нежели все, лили чайку, колдовским. Только так сказать, не «лишние». Но это в он один и улавливает не бытовой, сторону. А если по делу, Иванов - символический образ и самого натура уходящая, и не случайно, озера, и некогда подстреленной быть может, так поражает старо- на его берегах чайки. Это именно модная, предельно нечеховская Дорн пытается примирить талан-ремарка в связи с его самоубийс- ты Тригорина и Треплева. «Пьеса твом: «Отбегает к конторке, застре- мне понравилась. В ней что-то ливается». Старомодны здесь сами есть. Когда эта девочка говорила слова, и приложимы они к исчер- об одиночестве и потом, когда по-панному в драматургии типу. казались красные глаза дьявола, у Но так же, как уходящая на- меня от волнения дрожали руки», -тура - Иванов, уходящая нату- это о пьесе Треплева. А вот совет ра - и Чацкий, и, в данном случае, Дорна начинающему литератору, доктор Львов. Беспощадный об- исходящий уже как бы из триго-личитель, он то и дело бросает ринского опыта: «В произведении в лицо Иванову жуткие слова: должна быть ясная, определенная «Вам нужна эта смерть (речь идет мысль. Вы должны знать, для чего об Анне Петровне. - И.В.) <...> пишете, иначе, если пойдете по Вы - Тартюф». И как лейтмотив: этой живописной дороге без опре-«Я честен, я честен». Играть роль деленной цели, то вы заблудитесь Иванова, ставить пьесу «Иванов» - и ваш талант погубит вас». И, как значит, обратить самое серьезное ни странно, именно этот единс-внимание на доктора Львова: они твенный «диагноз» доктора Дорна
Pro настоящее
оказывается верным: Треплев, кажется, я презирал бы свою мате-действительно, заблудится в по- риальную оболочку и все, что этой исках новых форм, а Тригорин вы- оболочке свойственно, и уносился живет, и писательский талант его бы от земли подальше в высоту». окажется выше бедной и бледной Только у Чехова могут стоять ря-человеческой его натуры. дом эти не состыкованные по жиз-Как врач, Дорн выскажется в ни, столь символические реплики. этой пьесе дважды. В ответ на жа- Как художник, Треплев, только что лобы Сорина, просящего помощи, испытавший подъем творческих ответит цинично и равнодушно, сил, о котором с восторгом гово-что, мол, стыдно лечиться в шее- рил Дорн, обрывает его странный, тьдесят лет: «Ну, принимайте ва- неврачебный идеализм. Дорн: «Я лериановые капли». (Кстати, в презирал бы свою материальную «Театральном романе» Булгаков оболочку». Треплев: «Виноват, где выведет некоего мхатовского Заречная?». Врач хочет возвысить-врача, который веем и по веем по- ся, вырваться из конкретного че-водам тоже подает рюмочку е ва- ловечеекого бытия, художник меч-лериановыми каплями. Кто знает, тает ощутить реальные тревоги и может быть, Булгаков, рисуя теат- радости жизни. ральную эту фигуру, вспомнил как Итак, Дорн не лечит реально раз о чеховском докторе Дорне, Больного Сорина, отвечая на все давно оставившем мысль лечить его жалобы одной недокторской своих безнадежных пациентов?) фразой: «Но что же я могу еде-Во второй раз Дорн говорит, как лать?». Доктор Дорн выключен из врач, в финале чеховской пьесы. профессиональных своих обязан-Раздается выстрел. Аркадина: «Что ностей. Его реплики - либо уеиле-такое?» Дорн: «Ничего. Это, долж- ние позиции Треплева, либо под-но быть, в моей походной аптеке держка Аркадиной, либо попытка что-нибудь лопнуло. Не беспокой- понять Тригорина. Его реплики тееь. (Уходит в правую дверь, через уходят в область искусства; врач полминуты возвращается.) Так и не нужен здесь, в усадьбе Сорина, есть. Лопнула склянка е эфиром где столько Больных: и только что <...> Уведите отсюда куда-нибудь неудачно стрелявшийся Треплев, Ирину Николаевну. Дело в том, что и подверженный сердечным при-Конетантин Гаврилович застрелил- ступам Сорин, и стоящая на грани ся». Дорн не лечит Больных, а толь- психического срыва Заречная. Но ко констатирует смерть. почему никого не лечит отличный Дорн как бы и вовсе отрекает- доктор Дорн? Да потому, что болез-ся не только от медицины, но и от ни чеховских персонажей реально самого материального существо- излечимы, но безнадежны исто-вания. Очень странно, что именно рически. Философский оптимизм врач говорит о невесомости, йена- Чехова устремлен в будущее. День дежности, хрупкости - невечнос- сегодняшний он оценивает как ти - материальной основы бытия, пессимист. Кончается реаль- ,,—IZS но, тем не менее, он говорит это: ное время чеховских пер- Чй «Если бы мне пришлось испытать сонажей. Оно, быть может, подъемдуха, какой бываетухудож- начнется завтра, о котором ников во время творчества, то, мне мечтают Вершинин, Заречная, (■
Новый театр, старая сцена
Петя Трофимов. Но лечить тех, кто Доктор Дорн - образ из той уже сегодня обречен, Треплева - мировоззренческой системы че-от безлюбовного творчества, ховских рассказов и пьес, где ни Тригорина - от бессердечной увенчанная любовь, ни вылечен-гражданственности, Аркадину - ная болезнь, ни теплое внимание от холодного ремесла, Машу - от других уже ничего не решают. никого не согревающей любви, Почему, скажем, несчастны сестры Сорина - от бессмысленно прожи- Прозоровы, у которых всё есть? той жизни, - зачем? Усохло озеро, Почему их искреннее желание тру-убита чайка, вернулся к Аркадиной диться оборачивается пустотой и Тригорин, ничего уже не ждет от скукой? Все кончено для чеховских жизни Сорин. Чехов и Дорн, писа- персонажей, в том-то и заключена тель и его герой-посланник, врач, гениальность их создателя, что уже давно поставили свой диагноз: он открыл и наполнил смыслом здесь все безнадежно больны, новые художественные понятия духовные же язвы не поддаются «жизнь без поступка», «поступок обычному врачеванию. как проявление мещанства», «ко-Итак, лечить реальные болезни медия как трагедия» - вот отныне незачем, но и незачем, как хотели среда и обстоятельства, в которых того еще Гоголь и Толстой, обра- живут и умирают «больные» до-щаться к людям с духовной про- ктора Чехова. поведью. Ничего уже не решит их А лечение - это поступок, воз-самоусовершенствование и пони- рождение к жизни - это волевое мание друг друга. Если в романе усилие. Но слишком умен доктор «Анна Каренина» мысль о разводе Дорн, чтобы идти против Чехова, занимает огромное место в сюже- чтобы совершать поступки, уже те, то в чеховском рассказе «Дама с никому не нужные. Как незауряд-собачкой», кое в чем близком тол- ный человек, он лучше поедет стовскому роману, нет даже и тени путешествовать по Италии, а как рассуждений героев о разводе. незаурядный врач, просто ограни-На Толстом заканчивается та чит свои лекарства валериановы-великая русская литература, где ми каплями. поступок все еще мог решить И уж полное вырождение доили переменить судьбу героя. С кторской профессии - образ врача Чеховым открывается новая стра- Чебутыкина из «Трех сестер». Он ница великой литературы, где тот не только не хочет лечить, он не или иной поступок уже ничего может лечить, он не прячет своих не решает. Даже если бы Гуров и врачебных способностей, он не Анна Сергеевна соединились, они имеет их вовсе. Именно ему в этой все равно были бы несчастны. пьесе принадлежат важные слова: Потемнела эпоха, электричество «Может быть, нам только кажется, трагедии уже сверкает в воздухе что мы существуем, а на самом деле быта, надо менять не человеческие нас нет. Ничего я не знаю, никто отношения, но саму жизнь. Поэтому, ничего не знает». Ах, как надо при-наверное, вслед за Чеховым придет слушаться к этой фразе актерам и Горький - чтобы опустить людей на режиссерам, ведь она бросает свет самое дно, чтобы потом они смогли на всю драматургическую построй-подняться к новой жизни. ку «Трех сестер». Постройка эта не
Pro настоящее
может быть предельно реалисти- последнего: «Одним бароном ческой. Люди, которые никак не мо- больше, одним меньше - не все ли гут доехать до Москвы, это уже не равно? Пускай! Все равно». бытовые персонажи, но символы. Даже совершенно опуетивший-Нереален и Солёный, эдакий ся, по мнению сестер, Андрей, за-Печорин-Арбенин русской про- мечает доктору, что само участие винции. Несомненно, гипербола - врача в дуэли безнравственно. Но Ферапонт, посыльный из управы, доктор этого уже не замечает. Так со своими рассказами-гиньолями что, не только елей, юмор, жалость, о Москве, куда так страстно рвут- интеллигентская приязнь должны ся сестры. «... В двенадцатом году сопровождать образ Чебутыкина в Москва тоже горела. Господи ты актерском и режиссерском пони-Боже мой! Французы удивлялись». мании. Именно полное постижение «А в Москве, в управе давеча рас- этого характера, уже переставшего сказывал подрядчик, какие-то куп- быть не только профессионально цы ели блины; один, который съел отточенным, но и человечески ос-сорок блинов, будто помер <...> И мысленным, дает театру дополни-тот же подрядчик сказывал <...> тельный ключ к пониманию главных будто поперек всей Москвы канат персонажей драмы. Внимательно протянут». Не об этот ли канат, про- прислушавшись к Чебутыкину, мы тянутый поперек Москвы, и спотк- лучше разглядим и в Маше не толь-нулись три сестры - в снах, в мечтах, ко роскошную романтическую жен-в своей реальной нереальности. щину, но и женщину как-то по-осо-Реплика Чебутыкина о том, что бому нечуткую, не сострадающую, нам только кажется, что мы сущест- не испытывающую жалости к евое-вуем, еще и полное разочарование му ни в чем не виноватому мужу. доктора в эффективности лечения Внимательно прислушавшись к людей. Как можно лечить несущее- Чебутыкину, мы яснее разглядим и твующее, как можно перевязывать в Ирине не только традиционные раны призракам? Разумный отказ добродетель и красоту, но и эгоизм, Дорна от врачебных обязанностей жизнь в полном разладе слова и в «Чайке» обернется в драме «Три дела. Внимательно прислушавшись сестры» безумным бредом доктора к Чебутыкину, мы яснее раеемот-Чебутыкина. А его полный отказ от рим и Вершинина, ровно ничего не милосердия обязательно проявит- сделавшего для настоящего и рае-ся жестокостью, цинизмом и по- плывчато мечтающего о будущем. еобничеетвом пороку. И, наконец, доктор Астров в Чебутыкина часто играют в «сценах из деревенской жизни», в «Трех сестрах» милым, добрым пьесе «Дядя Ваня», быть может, еа-рождественским дедом. А на еа- мый обаятельный чеховский врач, мом деле, он куда страшнее и тра- в которого влюблены обе героини гичнее и демонического Солёного, пьесы, и Соня, и Елена Андреевна. и мещанки Наташи. Те отвечают Он интеллигентен, умен, о нем только за себя, он все еще числится говорят, что он изящен и благовоенврачом. И, быть может, самая роден, что у него - нежный голос, страшная минута пьесы - его учае- что голос его дрожит и ласкает, тие в дуэли Солёного и Тузенбаха что его можно чувствовать в вози его полное безразличие к судьбе духе. Но, как только речь заходит о
Новый театр, старая сцена
профессиональных его обязанное- болен или притворяется?». Каким тях, тут же кто-то заметит, что меди- холодом, безразличием веет от этих цина, в конце концов, не главное, в слов. Доктор не чувствует чужой чем раскрывается его прекрасная боли, издевается над страданиями интеллигентная натура. Соня: «Он Больного, не понимает даже, при-всё умеет, всё может...Он и лечит, творяетея ли Больной или на самом и сажает лее.». Елена Андреевна: деле нездоров. И даже когда нена-«Не в лесе, и не в медицине дело. видящий Серебрякова дядя Ваня пойми, это талант!». Не в медици- подтверждает, что профессор дейене дело - говорит о Базарове и твительно болен, доктор неумолим: Тургенев. Не в медицине дело - «Ну и что же, смешно лечиться, скажет об Астрове Чехов. Астров смешно мучиться подагрой», - го-еажает молодой лее, здесь он поэт ворит он Соне. Врач не способен и мыслитель, он может волновать- сочувствовать больному. А боль ся о том, здоровы ли его деревья, потому и боль, что приковывает к чего никогда не делает, думая о лю- себе все мысли, заставляет забыть дях, которых лечит сегодня. Сами все дела. Неужели не знает доктор глаголы в его монологах, когда он Астров, что Больной зуб уравнива-говорит о врачебной своей прак- ет в правах и гения, и обывателя? тике, неэстетичны, враждебны че- Значит, нелечение Астровым людей ловеку. «Ночью лежишь под одея- и «лечение» лесов - нечто еозна-лом и Боишься, как бы к больному тельное, продуманный акт, филоне потащили». «Не потащили» - это софский принцип. И, дейетвитель-ведь слова не интеллигента, а, ско- но, Астров сам говорит, что давно рее, каторжника, обреченного на не любит людей, а без любви нет ни неизбранное, неблагородное дело. сострадания, ни врачевания. Зачем И, конечно, как у Чехова всегда, лечить тех, среди кого нет ни люби-Астров не хочет лечить людей ее- мых, ни вечных? Леса - дело другое, годняшних, философствуя о буду- они уходят корнями в следующие щем людей завтрашних. Болен про- столетия, они могут поменять кли-фессор Серебряков, у него подагра, мат всей земли. вовсе не легкая, и не смешная, и Обычно зритель смеется над пуе-не придуманная болезнь. А что же тыми капризами Серебрякова, но Астров, приехавший по зову жены усмехнуться в этих сценах можно и Серебрякова? А ничего. Вернее, что над Астровым, которого легко пе-угодно: беседы с нянькой, споры с реигрывает старая нянька Марина, дядей Ваней, выслушивание при- предлагая профессору свой, пусть и знаний Сони - всё, что угодно, кро- не медицинский «рецепт» - доброе ме помощи больному. Послушаем, слово, ласку, домашнее тепло и ли-что говорит сам Больной: «На что повый чай. Собственно, Астров - все мне твой Астров? Он столько же по- тот же вариант Вершинина: не уме-нимает в медицине, как я в астро- ет устроить даже свой собственный номии.С этим юродивым я и раз- быт сегодня, но твердо знает, что говаривать не стану». Послушаем через 200-300 лет жизнь на земле доктора: «Лекарства. Каких тут будет невообразимо прекрасной. только нет рецептов! И Харькове- И, наконец, «содержательное» кие, и московские, и тульские. Веем отсутствие врача в последней че-городам надоел своей подагрой. Он ховской пьесе «Вишневый сад».
Pro настоящее
Почему среди обитателей усадь- них ни вреда, ни пользы... Дайте-ка бы Раневской его нет? Наверное, сюда. многоуважаемая». А дальше потому, что это пьеса-прощание, высыпает горсть пилюль на ладонь, завещание, где подведены все ито- дует на них, кладет в рот и. запи-ги, связаны воедино все сюжетные вает квасом. Любовь Андреевна нити из тех, что мы видели в других (испуганно): «Да вы с ума сошли!». драмах Чехова. Врача нет в усадь- Нет в «Вишневом саде» не только бе Раневской не потому, что дейс- врачей, но и самих лекарств, все твующие лица здоровы. Они, быть уже приняты, опробованы, и нет может, и здоровы физически, но на от них никакого толку. Иные нуж-деле глубоко и безнадежно боль- ны лекарства людям, которые не ны. Больна Раневская, измученная совершат больше ни одного пос-и униженная некрасивой любо- тупка, не сохранят свой вишневый вью: вишневый сад ее души давно сад, так и не уедут в Москву и не ра-вырублен темной страстью. Болен зойдутся с нелюбимыми мужьями и и купец Лопахин. Пока он вроде бы женами. на коне («Я купил!», - торжествую- oCTARKTP жипк|М НР т ще говорит он о вишневом саде), '^'-labDlc ml/lDDllvl пс 1 но пройдет несколько историчес- ХОрОНиТЬ СВОиХ ПОкС ких мгновений, и он со своими НО еще и ХОрОНиТь Сс «капиталистическими» идеями, без ТАкОВА рОЛь мвДИцИ сомнения, окажется или в тюрьме, .ЛЛГ1,Л, ,,л, , тили В ссылке. Казалось, только что медИЦИНЫ,ТаКОва ав такие, как Лопахин, вырубали ста- ПОЗИЦИЯ, ТАкОВ удЕЛ ринные дворянские сады, но скоро ООЛьНыХ ПАЦИеНТОВ Д новая эпоха вырубит под корень их ЧеХОВА самих. И старого лакея Фирса забыли в пустом доме, потому что не- «Не надо меня лечить», - умо-зачем лечить старика, когда даже ляет герой «Черного монаха», ле-молодые, Петя и Аня, уходящие в чение - лишь пауза в неумолимом новую жизнь, обречены. Нам, по движении к обрыву, в овраг. Всего крайней мере, ясно, что их мечты лишь бессмысленное сохранение о том, что вся Россия станет садом, потерявшей смысл жизни. Ну, вы-не сбудутся. лечили ученого Коврина, перестал Вместо врачей, которым не- к нему приходить его черный мо-кого лечить (тут все безнадежны, нах, и превратилась жизнь его в тень смерти лежит даже на живых скучную историю, ушла радость, пока лицах), в «Вишневом саде» был потерян рай духовного взлета. действуют два клоуна, Шарлотта и По-настоящему лечит людей толь-Епиходов, выворачивающие наиз- ко один врач в Чеховиане - доктор нанку весь абсурд и комизм реаль- Дымов, который свято верит в свое ного существования обитателей призвание. Он не раздумывает, «Вишневого сада». Наиболее абсур- кому стоит, а кому не стоит помочь. дно звучит в этой пьесе сцена, в ко- И именно он умирает в расцвете торой Симеонов-Пищик, видя, что сил, при исполнении врачебного Раневская собирается принять ле- долга. Врач сам умирает в творчес-карство, замечает: «Не надо прини- тве Чехова, если он, в первую оче-мать медикаменты, милейшая...от редь, врач. олько >йников, амих себя. ны без торская безнадежно доктора
Новый театр, старая сцена
А апогей «истории болезни» чеховских врачей - судьба доктора Рагина из «Палаты №6». Врач, брошенный в сумасшедший дом, -какова метафора! Но разве Рагин сошел с ума? Он просто понял, что больница - учреждение безнравственное, «вредное для здоровья», понял, что лечить здесь некого и не нужно, что заперты в сумасшедших домах самые умные и достойные, и куда интереснее беседовать о жизни именно с ними, нежели с бесцветными обывателями города.
Однако какое все это имеет значение для театра? Самое непосредственное. Образ врача в литературе и в драме - это, можно сказать, особый отпечаток эпохи, ее характеров, судеб, конфликтов. Так что, вдруг кое-что из этих моих заметок о делах давно минувших дней окажется полезным - и режиссерам, и молодым актерам, и современным драматургам, которые все-таки решат разобраться в нашей эпохе, где стало можно не только изучать характеры героев нового времени, но и клонировать самих новых людей. Какова она будет, эта новая эпоха? Возможно, ее «диагноз» мы тоже узнаем от врачей, выведенных в современных пьесах.
P.S. Однажды после спектакля «Ревизор» в БДТ мы разговорились с Г.А. Товстоноговым о неиспользованных ресурсах комического в бессмертной гоголевской комедии. Тут-то я и упомянула доктора Гибнера, сказав, что мнимый врач в этой трагикокомической истории о мнимом ревизоре - оглушительно смешная и в то же время печальная фигура. Не довольствовавшись нашей недолгой беседой, Г.А. написал мне потом письмо, одну из моих сердечных реликвий.
Дорогая Инна Люциановна!
Когда мы с Вами встретились в Москве и Вы сказали по поводу «Ревизора» - «Ялично за смешное», меня это несколько смутило, так как я был занят в то время проблемой общего звучания пьесы, меня волновало несколько иное прочтение. Мне не хотелось заведомо думать о смешном, когда речь идет о пьесе, где все трюки уже были созданы в десятках постановок и не приводили к желаемому результату. Сейчас я прочитал Вашу статью о «Ревизоре» в журнале «Театр». И должен сказать, что она меня просто восхитила. Она произвела на меня самое большое впечатление призывом к синтезу всех элементов художественной выразительности, которые заключены в этой гениальной пьесе. Я никогда не собирался искоренять смех из гоголевской комедии. Я только протестую против нарочитого выдумывания смешного. Об этом не хочется думать, как о цели режиссерского прочтения. Смешное должно быть результатом, а не самоцелью. В этом смысле Ваша статья подкрепила мои позиции, что сейчас, в разгар репетиционного процесса этой гениальной, но самой сложной пьесы мирового репертуара для меня необычайно и ценно. Спасибо Вам за это. Будьте здоровы и счастливы.
Ваш Г. Товстоногов
А в другой раз, после спектакля «Дядя Ваня» в том же БДТ, когда мы с Г.А. рассуждали о комических и странно непрофессиональных чертах характера доктора Астрова,
Мастер подарил мне программку с коротенькой, но такой значимой для меня надписью:
Инне Люциановне с глубочайшим уважением и искренней симпатией, с благодарностью за понимание и творческую близость. Г. Товстоногов, июнь 1983г.
Как это много - услышать такие слова от прославленного режиссера. Но, быть может, еще важнее, что внимание ко всем персонажам великих пьес, а не только к их главным героям, желание расслышать всех, кто обрел голос в отечественной классике, было общей задачей и знаменитых режиссеров, и историков и критиков театра.
