Клио берет калькулятор (клиометрические case-study по институциональной экономической истории российской цивилизации)

Латов Юрий Валерьевич

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

50 ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

КЛИО БЕРЕТ КАЛЬКУЛЯТОР

(клиометрические case-study к институциональной экономической истории российской цивилизации)

ЛАТОВ ЮРИЙ ВАЛЕРЬЕВИЧ,

доктор социологических наук, кандидат экономических наук, Российский экономический университет им. Г.В. Плеханова,

e-mail: [email protected]

«Журнал институциональных исследований» начинает публикацию материалов из готовящейся к печати книги Р.М. Нуреева и Ю.В. Латова «Очерки по институциональной экономической истории российской цивилизации». В статье представлены некоторые из клиометри-ческих материалов, подготовленные Ю.В. Латовым для этой книги.

Ключевые слова: новая экономическая история; клиометрия; институциональная экономика; экономическая история.

Journal of Institutional Studies begins publication of material from the forthcoming book: R.M. Nureyev, Yu.V. Latov “Essays for Institutional Economic History of The Russian Civilization". The first article presents some of the diometrw materials prepared by Yu.V. Latov for this book. Keywords: new economic history; cliometrics; institutional economics; economic history.

Коды классификатора JEL: B11, C51, N01, N10, N33, N44, N53.

В советскую эпоху отечественная историческая наука страдала от гипертрофированного «экономизма», когда при изучении любых эпох и любых событий на передний план выдвигались канонические «производительные силы» и основанные на них «производственные отношения». Неизбежной реакцией на это явился сознательный «контрэкономизм» творчески мыслящих историков «позднего» СССР и постсоветской России (как например, у А.Я. Гуревича). С 1990-х гг. доминирующим направлением стало изучение ментальной/культурной истории в духе школы «Анналов», «казусов» в то время, как «надоевшие» вопросы истории хозяйственной жизни общества оказались оттеснены на периферию внимания ученых. Такая кардинальная перемена в соотношении «базиса» (экономики) и «надстройки» (культуры) обосновывалась тем, что доминирование материальных интересов — это то ли специфика исключительно капиталистической цивилизации, то ли вообще злокозненная марксистская выдумка.

В XXI в. по мере того, как стремление российских обществоведов избавиться от всего советского уходило в прошлое, их отношение к экономической истории становилось более уравновешенным. Этому способствовало и то, что зарубежная историческая наука, на которую стремятся теперь равняться российские историки, вовсе не считает анализ эволюции хозяйственной жизни чем-то второстепенным. Напротив, с 1960-х гг. за рубежом наблюдается своего рода ренессанс историко-экономической науки1.

С одной стороны, бурно развивается «новая экономическая история», представители которой (например, лауреаты Нобелевской премии по экономике Р. Фогель и Д. Норт) работают с историческими базами данных во всеоружии методов современного «экономикса». В постсоветской России это направление пока заметного развития не получило, поскольку профессиональные историки, как правило, не слишком владеют экономико-математической методологи-ей2, а профессиональные экономисты редко увлекаются историей3.

1 Обзор развития историко-экономической науки в последние десятилетия см., например: Нуреев РМ., Латов Ю.В. (2007). Институционализм в новой экономической истории // Институциональная экономика: Учебник. Под общ. ред. А. Олейника. М.: ИНФРА-М, 2005; М.: РЭА.

2 Некоторым исключением является основанная И.Д. Ковальченко советская/российская научная школа клиометрики (исторической информатики). Однако она во многом отличается от западной «новой экономической истории»: зарубежные экономисты-историки активно используют теоретический аппарат экономической теории, в то время как отечественные клиометрики делают акцент на математические методы обработки баз данных, ориентируясь не на экономическую теорию, а, скорее, на статистическую науку.

3 Можно, правда, вспомнить книги ведущих российских экономистов-либералов — Г.Х. Попова и, особенно, Е.Т. Гайдара, посвященные именно экономической истории России. Однако их работы ближе к научной публицистике

С другой стороны, за рубежом активно развиваются несколько научных направлений, которые с большой долей условности объединяют под названием «историческая макросоциология» (как противоположность «исторической микросоциологии» — истории ментальности). Речь идет об исследовании самых различных социально-экономических процессов: колебаний численности населения (Р. Пирл), изменений климата (Э. Ле Руа Ладюри), развития методов военного соперничества (У. Мак-Нил, Ч. Тилли), изменения поведения правящих элит (Н. Элиас), развития мирохозяйственных отношений (И. Валлерстайн) и т.д. Объединяющим моментом этих исследований является общая установка на комплексность анализа развития общества как целостной системы. Вульгарно-материалистическое представление, будто материальные интересы непосредственно определяют развитие всех других сфер жизни, осталось в прошлом. Современные историки стремятся понять сложную диалектику прямых и обратных связей, объективных обстоятельств «правил игры» и субъективного выбора «игроков», который часто ведет к изменению исходных правил. Этот экономико-социологический подход ближе к марксистской историографии, чем экономико-математический анализ «новой экономической истории». В современной отечественной историографии он востребован гораздо сильнее. Именно в этой традиции выполнены, например, известные труды Л.В. Милова и Б.Н. Миронова — авторов наиболее новаторских концепций социально-экономической истории России4. Если Л.В. Милов рассматривал зависимость хозяйственного развития России от природно-климатической среды (Милов 2006), то Б.Н. Миронов в последние годы уделяет основное внимание исторической антропометрии — изучению динамики физиологических характеристик людей, которая рассматривается как индикатор хозяйственного развития (Миронов 2010). В последние годы широкую известность приобретают труды С. А. Нефедова, в которых развитие добуржуазных и даже капиталистических обществ рассматривается как результат воздействия трех факторов — демографической динамики, совершенствования вооружения и влияния извне (Нефедов 2008; 2010; 2011).

У обоих направлений — и у «новой экономической истории», и у исторической макросоциологии — есть один существенный недостаток: они концентрируются на изучении событий нового и новейшего времени, т. е. последних двух-трех (максимум четырех) столетий истории. Это во многом объясняется состоянием источниковедческой базы. Социально-экономическая история по определению построена на изучении массовых явлений (норм, а не казусов), поэтому там, где нет привычных баз данных, современный историк-экономист, казалось бы, теряет почву под ногами. На самом деле эта почва есть, и она находится именно под ногами — в той почве (точнее, культурном слое), которую раскапывают археологи. Однако пока соединение анализа археологических материалов с современными научными подходами остается скорее исследовательской задачей, чем устоявшейся методологией. В результате «прорывы» в изучении средневековой истории России связаны пока в основном с историей ментальности — можно вспомнить, в частности, работы И.Н. Данилевского, открывшего иносказательный подтекст наших древних летописей, которые, по его мнению, категорически нельзя уподоблять прямому «репортажу» с места событий (Данилевский 2001; Юрганов 1998).

В нашей монографии мы намереваемся показать позитивные возможности соединения институционального подхода к экономической истории России с методами историкоматематического моделирования. Ниже в форме очерков даны некоторые cаse-study, демонстрирующие позитивные возможности такого синтеза. Эти примеры подобраны так, чтобы они не только «покрывали» все основные периоды истории России, но и демонстрировали возможности применения разных экономико-математических методов.

1. МОДЕЛИРОВАНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ «НАЦИОНАЛИЗАЦИИ»

ПО ЗАКОНУ О «СМЕРДЬЕЙ ЗАДНИЦЕ»

В составленной во второй половине XII в. Пространной редакции «Русской правды», первого свода правовых норм русской цивилизации, была 85-я статья с несколько «пи-

(причем с очень высоким уровнем идеологической ангажированности), чем к собственно научному исследованию. См., например: (Попов 1989; 2008; Гайдар 2005).

4 Самой важной работой постсоветской историко-экономической науки по праву считается двухтомник Б.Н. Миронова, посвященный проблеме модернизации императорской России. Оба этих историка широко известны также с советских времен и своими трудами по клиометрике (историко-математическому анализу), в которых соединялись элементы методов «новой экономической истории» и исторической макросоциологии.

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

кантной» формулировкой: «Аще смерд умреть, то задницю князю; аще будуть дщери у него дома, то даяти часть на не; аще будуть за мужем, не даяти части им». Комичное для современного россиянина выражение «задница» обозначало во времена Киевской Руси наследуемое имущество. Что касается содержания термина «смерд», то есть мнение, что в Киевской Руси так называли лично свободных крестьян, владевших обрабатываемой ими землей как аллодом, на праве частной собственности. Следовательно, введение 85-й статьи означало, что в каждом поколении какая-то часть крестьянских аллодов отходит государству в лице князя, который мог посадить на освободившиеся земли других крестьян, но уже не свободных, а лично зависимых от князя.

Белорусский историк Вячеслав Леонидович Носевич, один из ведущих современных белорусских историков-экономистов5, провел почти 20 лет назад клиометрическое исследование, направленное на выяснение того, с какой скоростью могло происходить «окняжение» крестьянских наделов при помощи 85-й статьи «Русской правды» (Носевич 1993, 39-43). «Если пренебречь сравнительно немногочисленными случаями, когда часть выморочного надела доставалась незамужним дочерям, — писал В. Л. Носевич, — ответ сводится к чисто математической проблеме — определению вероятности того, что смерд-владелец не оставит после себя сыновей». Для отдельного индивида эта вероятность рассчитывается по формуле биномиального распределения:

= п! Рх (1 - р)(к-х)

{ ' х! (п - х)! где Р(х) — вероятность оставить х потомков (х = 0, 1 ... п), п — максимально возможное число сыновей, р — вероятность выживания одного потомка, равная к/п, к — коэффициент ожидаемого естественного прироста за поколение.

Камнем преткновения стало определение коэффициента к, так как для каждой семьи в каждом поколении этот показатель индивидуален, поскольку зависит от наличия в ее распоряжении жизненных ресурсов (в первую очередь земли). Если крестьянская семья испытывает земельный голод, то и к , и п будут ниже, напротив, при обильном количестве земли в крестьянской семье будет много сыновей.

В. Л. Носевич решил, что «наиболее оптимальный способ решения такой задачи — метод компьютерного моделирования. Можно смоделировать условия, в которых семьи будут размножаться в конкретных ячейках-наделах, а количество потомков у каждой из них будет определяться на основе населенности надела с помощью генератора случайных чисел. Для достаточно большого числа семей суммарный итог будет соответствовать усредненной вероятности интересующего нас события».

В модели В.Л. Носевича рассматривалась «история» 900 наделов (от освоения новых земель модель абстрагировалась, равно как и от влияния каких-либо иных внешних факторов). «Каждый из них мог принадлежать одной или нескольким малым семьям (родители с детьми, в среднем 5 человек на семью). Ожидаемый коэффициент прироста зависел от количества семей на наделе: если оно было равно 1, то прирост был максимальным, если 2 — он снижался вдвое. При 3-х семьях на наделе ожидаемый прирост становился нулевым, при 4-х и более — отрицательным (количество детей было меньшим, чем количество родителей). Максимальный коэффициент был подобран таким образом, чтобы обеспечить стабильность общей численности моделируемой популяции, и составлял 1,4% за поколение». Когда надел оказывался перенаселенным (2 и более семьи), то за поколение одна семья могла отселиться на соседний участок, если только он был пустым или заселенным единственной семьей. Максимальное количество детей в крестьянской семье В. Л. Носевич принял равным 8.

Прежде чем проигрывать на этой модели последствия введения 85-й статьи, В. Носевич «заселил» все 900 наделов; затем на протяжении 10 поколений их обитатели свободно размножались и расселялись, чтобы структура расселения приобрела случайный характер. «Полученная картина неплохо соответствовала реальному распределению семей по наделам, каким оно представляется по данным средневековых инвентарей (около 7 человек на “дым”). Из 900

5 Наиболее известной его работой является монография: Носевич В.Л. Традиционная белорусская деревня в европейской перспективе. Минск: Тэхналопя, 2004.

моделируемых наделов порядка 25-30% постоянно оказывались незаселенными (пустошами), на каждый из оставшихся приходилось в разных поколениях от 1,2 до 1,75 малых семей (т.е. от 6 до 8 человек), в наиболее усредненном случае — 1,4 семья (7 человек)». И вот теперь с 11-го поколения, когда на 643 наделах трудилось 928 семей, В. Л. Носевич начинал следить за последствиями применения 85-й статьи «Русской правды».

Таблица 1

Результаты имитационной модели крестьянского землевладения В.Л. Носевича

Поколения Доля вымерших фамилий Доля наделов, на которых ни разу не прервалась цепочка наследственной преемственности

1-е (11-е от «заселения) 18,82%

6-е (16-е от «заселения») 67,5 % 9,94% от обитаемых в тот момент 661 наделов или 10,1 % от 643 исходных

12-е (22-е от «заселения») 21,31% Около 1%

Типичное поведение модели В.Л. Носевича можно описать при помощи табл. 1.

Таким образом, согласно сделанным в модели В.Л. Носевича допущениям, в разряд княжеской собственности за 6 поколений действия 85-й статьи «Русской правды» (поскольку время жизни одного поколения составляет лет 25-30, то речь идет о 150-180 годах, т.е. примерно к 1300 г.) должно было перейти до 90% крестьянских аллодов. За 12 поколений (к концу XV в.) эта доля должна была возрасти до 99%.

В.Л. Носевич, используя терминологию концепции «феодализм на Руси», делает вывод: введение в действие 85-й статьи «Русской правды» «само по себе было достаточным условием для практически полной феодализации за определенный отрезок времени (порядка нескольких веков)». Может, правда, возникнуть вопрос: не проявляется ли в «Русской правде» стремление княжеской власти к захвату выморочного имущества всех подданных — не только крестьян, но и бояр? Однако интерпретация В.Л. Носевича для эпохи Киевской Руси, пожалуй, имеет основания, поскольку в той же «Русской правде» была статья 86-я «О заднице боярской и о дружине»: «Аже в боярехъ любо в дружине, то за князя задниця не вдеть, но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть». Таким образом, выморочное имущество боярина или дружинника отходило только его потомкам — все равно, сыновьям или дочерям. Следовательно, если древнерусский князь жаловал боярину или дружиннику земли, то они должны были навсегда остаться частновладельческими. Зато земли крестьян постепенно должны были переходить в руки князя, который затем мог раздавать их своим боярам и превращать земли свободных крестьян в феодально-зависимые.

Модель В.Л. Носевича можно использовать также для оценки ожидаемых последствий одной из реформ Ивана IV Грозного, который в 1562 г. издал указ о конфискации выморочных вотчин. В результате бояре Московского царства оказались в той же ситуации, как и смерды Киевской Руси: их земли должны были с течением времени «перетекать» в руки царя. Более того, «национализация» вотчин могла пойти еще быстрее, поскольку самодержавный правитель Московии, свободно распоряжаясь жизнью и смертью своих бояр, имел право насильно заточить попавшего в опалу боярина в монастырь, запретить ему жениться, да и просто убить (что Иван Грозный регулярно и делал). Поэтому, если б этот указ последовательно проводился, то «раз-вотчинивание» можно было бы в основном завершить примерно за 2-3 поколения — менее чем за столетие. К счастью для московских бояр, смерть Ивана Грозного остановила «национализацию» вотчин, а после Смуты начала XVII в. московские цари вообще отказались от «грозных» мер в отношении дворянства.

2. МОДЕЛИРОВАНИЕ ПЕРЕХОДА ОТ ПОДСЕЧНО-ОГНЕВОГО К ПАШЕННОМУ ЗЕМЛЕДЕЛИЮ В РОССИИ XV В.

Описание тягот и рисков, связанных с трудом русского крестьянина доиндустриальной эпохи, возможно, страдает от «опрокидывания в прошлое» реалий нового времени. Ведь ин-

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

формация о низкой и неустойчивой урожайности (которую приводит, например, Л.В. Милов) относится к пашенному земледелию, которым, по некоторым данным, до конца XV в. занималась довольно небольшая часть населения. Так, в Северо-Западной Руси она составляла примерно 10%. Основная же часть, около 90%, жила в малых лесных деревнях (обычно не более 4-х дворов), занимаясь подсечно-огневым земледелием. Эта агротехнология довольно примитивна, она предполагает частое (через 3-4 года) перемещение с одного лесного участка на другой. Однако дошедшие данные свидетельствуют, как указывает Э.С. Кульпин, что она обеспечивала сказочные урожаи порядка сам-30-75, более чем выигрышные на фоне урожаев на пашне примерно сам-3-5 (Кульпин 1995, 88-98). Пока крестьянские семьи кочевали по лесу небольшими группами, выжигая под пашню новые участки, их трудно было «достать» как татарским грабителям, так и княжеским боярам. Не было и зависимости от общины, как не было необходимости в самой общине.

Что же заставило русских крестьян отказаться от этого поистине райского образа жизни, напоминающего атмосферой максимальной раскрепощенности личности американский фрон-тир Дикого Запада?

Для объяснения «изгнания из рая» следует вспомнить предложенную Д. Нортом и Р. Томасом интерпретацию неолитической революции (North and Thomas 1973).

В первобытном обществе господствовала общая собственность, при которой доступ к редким ресурсам (охотничьим угодьям, местам рыбной ловли) был открыт всем без исключения. Это означает, что существует общее право на использование ресурсов до захвата и индивидуальное право на их использование после захвата. В результате каждый заинтересован в хищническом потреблении ресурсов общего доступа «здесь и сейчас», без заботы о воспроизводстве. Возникает хорошо знакомая экономистам трагедия общих благ.

Пока природные ресурсы были изобильны, отрицательные последствия общей собственности не являлись существенной проблемой. Однако истощение ресурсов из-за роста населения привело примерно 10 тыс. лет тому назад к первой в истории революции в производстве и в институтах.

VMP,

Рис. 1. Первая экономическя революция (по Д. Норту — Р. Томасу). УМРЬ — ценность предельного продукта от охоты,

УМРа — ценность предельного продукта от сельского хояйства, УМР1 — ценность предельного продукта труда.

Д. Норт и Р. Томас предложили считать главным содержанием Первой экономической революции (так они называли неолитическую революцию) появление элементов частной собственности, закрепляющей исключительные права индивида, семьи или племени на редкие ресурсы. Именно преодоление трагедии общих благ позволило остановить падение предельного продукта труда (см. рис. 1).

Предложенная Р. Нортом и Р. Томасом интерпретация неолитической революции объясняет «парадокс Салинза» (названный так по имени открывшего его антрополога Маршалла Салинза):

уцелевшие до XX в. первобытные племена, не прошедшие стадию неолитической революции и не знающие частной собственности, питаются заметно сытнее, чем питались, судя по археологическим данным, люди раннецивилизованных обществ. Неолитическая революция, как выясняется, — это не метод повышения жизненного уровня, а путь торможения его падения.

Для объяснения перехода от изобильного подсечно-огневого земледелия к скудному пашенному следует использовать ту же логику, что и для объяснения перехода от охоты к сельскому хозяйству. В XV в., как свидетельствуют данные по Северо-Западной Руси, ее население почти удвоилось. Разросшееся население быстро заполнило некогда безлюдные леса, частично их уничтожив. Достигнув численности qкрестьяне столкнулись с быстрым падением предельного продукта. Им пришлось переходить на пашенное земледелие, поскольку при численности более qc лес давал меньше, чем пашня. Переход от подсечно-огневого земледелия к пашенному (интервал qd — qc на модели Д. Норта — Р. Томаса) произошел к конце XV в. довольно быстро, примерно за 50 лет. Подвергаясь сильному стрессу, крестьяне отчаянно нуждались в помощи. И эта помощь пришла в лице институтов централизованного государства и общины. Свободный труд остался в прошлом, впереди был «восточный деспотизм».

Предложенная Э.С. Кульпиным концепция социально-экологического кризиса XV в. заставляет внести некоторые коррективы и в рассуждения Д. Норта и Р. Томаса. Видимо, в ситуации истощения общих благ всегда происходит спецификация прав собственности, но при этом совсем не обязательно развивается «нормальная» частная собственность. Функцию регулятора собственнических отношений могли брать на себя и такие коллективистские институты, как государство и община.

3. ОБЪЯСНЕНИЕ КРИЗИСА XVI в. ПРИ ПОМОЩИ МОДЕЛИ ДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ ЦИКЛИЧНОСТИ

Изучая доиндустриальные общества, американский демограф начала XX в. Раймонд Пирл пришел к выводу о циклических колебаниях численности населения — демографических циклах (Pearl 1925). По его мнению, рост населения описывается «логистической кривой»: сначала население возрастает довольно медленно, потом рост ускоряется, но через некоторое время кривая приближается к асимптоте, поворачивает и далее движется вдоль асимптоты. Это означает, что популяция приблизилась к границам экологической ниши, и голодная смертность скомпенсировала естественную рождаемость. Поскольку продовольственные ресурсы в доиндустриальных обществах стабильны, то по мере роста населения соответственно убывает душевое потребление (см. рис. 2). «Ножницы» между растущим населением и падающим потреблением приводят общество на грань срыва, когда случайные внешние факторы (война или неурожаи) могут привести к демографической катастрофе — гибели значительной части населения. После этого демографическое давление падает и начинается новый демографический цикл.

Проверка концепции Р. Пирла наталкивается на слабость исторической статистики: если об изменениях численности населения еще можно как-то судить, то об уровне потребления данных практически нет. Однако мерилом избытка или недостатка ресурсов могут послужить цены на продукты и реальная заработная плата. Этот вопрос позже подробно изучил Майкл Постан (Postan 1950). Анализируя последствия «черной смерти» XIV в., он сформулировал следующую цепочку причин и следствий: убыль населения приводит к тому, что на смену прежней нехватке земли приходит ее избыток, появляется нехватка рабочей силы; следствиями недостатка рабочей силы являются резкое возрастание реальной заработной платы (т.е. платы, исчисленной в зерне) и понижение ценности земли (т.е. уменьшение земельной ренты, оброков и барщины). Эти выводы М. Постана, сделанные на основе анализа экономической истории различных стран Западной Европы, приводятся в «Принципах экономики» Н.Г. Мэнкью как пример действия общего закона труда и заработной платы (Мэнкью 1999, 404).

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

Рис. 2. Логистическая кривая численности населения и кривая душевого потребления

продовольствия (по Р. Пирлу)

Опираясь на модели зарубежных историков-демографов, современный российский историк С.А. Нефедов дал экономическую интерпретацию кризиса Московского царства в конце XVI в.6 Традиционно принято объяснять этот кризис провалами политики Ивана Грозного — Ливонской войной и опричниной. Однако, согласно концепции С. А. Нефедова, ошибки Ивана IV лишь усугубили уже начавшийся кризис.

В первой половине XVI в. Московское царство находилось на подъеме, показателем чего стал рост населения примерно на 50%. Симптомом перенаселения стало падение оплаты вольнонаемных работников: если около 1520 г. на обычную дневную оплату можно было купить примерно 11 кг хлеба, то в 1568 г. — лишь порядка 4 кг.

Таблица 2

Динамика государственных повинностей в Бежецкой пятине

(в пудах хлеба на душу населения)

1525-1535 гг. 1536-1545 гг. 1552-1556 гг. 1561-1562 гг. 156-1569 гг. 158-1584 гг.

0,3 0,3 1,7 2,8 3,6 1,0

Источник: Нефедов С.А. О возможности применения структурно-демографической теории при изучении истории России XVI века // Отечественная история. 2003. № 5. С. 66.

«Последней каплей» стала Ливонская война, в ходе которой России оказалась почти «в кольце фронтов», сражаясь одновременно с ливонцами, Швецией, Литвой и Крымом. В 1566 г. царь Иван IV созвал Земской собор, чтобы решить, нужно ли продолжать войну. Европейские парламенты в такой ситуации обычно отказывали — вспомним, что Английская революция началась с отказа английского парламента ввести по требованию Карла I новые налоги для финансирования подавления Шотландии. Поскольку российские Земские соборы не были похожи на английский парламент, а скорее на советский партийный съезд, то члены собора, уловив настроение царя, практически единодушно высказались за продолжение войны и за увеличение налогов. «Это было роковое решение, — пишет

С.А. Нефедов, — которое привело к катастрофе».

После собора 1566 г. налоги составляли около 3,5 пудов на душу населения (см. табл. 2) — в два раза больше, чем в начале 1550-х гг. Поскольку уже в середине XVI в. крестьяне начинали систематически голодать, то изъятие и так не достаточного для пропитания зерна неизбежно должно было привести к катастрофическому голоду и к вспышке эпидемий. Опричные «экс-

6 Описание модели представляет собой реферат статьи: (Нефедов 2003, 63-73). См. также: (Нефедов 2010).

перименты» Ивана Грозного, неурожай и эпидемия чумы превратили голод во время войны в настоящий Апокалипсис.

Исторические материалы наглядно показывают нарастание голода и эпидемий на Новгородчине с 1560 г. (см. табл. 3): чуть более чем за десятилетие доля запустевших хозяйств взлетела с 9,9% до 93,2.

Таблица 3

Процесс запустения Деревской пятины (в % к общему числу обеж по переписи 1500 г.)*

Причины запустения 155160 гг. 1561 г. 1562 г. 1563 г. 1564 г. 1565 г. 1566 г. 1567 г. 1568 г. 1569 г. 1570 г. 1571 г. 1572 г.

Голод 1,8 2,3 2,8 3,3 3,8 4,4 5,4 7,4 9,5 12,9 18,1 19,1 19,6

Эпидемия 2,0 2,2 2,4 2,6 2,9 3,0 3,6 4,6 5,1 6,2 10,1 10,9 11,1

Бегство от податей 5,1 6,7 8,3 9,9 11,5 12,6 16,3 20,7 26,1 33,3 39,8 41,0 41,6

«Дорога» 1,0 1,1 1,3 1,4 1,6 2,0 2,8 3,6 4,9 7,0 9,1 9,4 9,7

Опричнина 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0,2 1,9 4,4 6,3 7,9 11,2 11,2 11,2

Общая доля запустевших хозяйств 9,9 12,3 15,3 17,2 19,8 22,2 30,0 40,7 51,9 67,3 88,3 91,6 93,2

* При «обыске» в 1573 г. писцы указывали причины запустения обеж, ухода или гибели хозяев: голод, мор, бегство от податей, от насилия войск, двигавшихся в Ливонию по проходившим по пятине дорогам. Часть обеж запустела от вывоза крестьян в поместья опричников.

Источник: Нефедов С.А. О возможности применения структурно-демографической теории при изучении истории России XVI века // Отечественная история. 2003. № 5. С. 66.

Изучение обрывочных данных о зарплате наемных монастырских работников и о земельной ренте в России конца XVI в. подтверждает концепцию М. Постана. Так, реальная заработная плата в 1576 г. превышала стоимость 9 кг хлеба. Что же касается поборов с крестьянских хозяйств, то если в 1540-1560-е гг. совокупная величина оброка и налога составляла примерно 10-14 пудов хлеба с души, то к 1580-1590-м гг. она упала до 2-4 — примерно в 5 раз. Таким образом, «в период, последовавший за катастрофой 1570-х гг., уровень эксплуатации крестьян не увеличился (как утверждают некоторые историки), а, напротив, значительно снизился — в полном соответствии с экономической теорией (Нефедов 2003).

История катастрофы 1570-х гг. показывает, что действия российской самодержавной власти не только не всегда сглаживали «провалы» природно-географической среды, но и часто порождали еще более тяжелые «провалы» самодержавия. Поскольку деспотическая власть практически бесконтрольна, то на плечи россиян наряду с рисками, связанными с особенностями природно-географической среды, в средние века и новое время легли еще и риски, связанные с непредсказуемостью поведения правящих самодержцев.

4. НУЖНО ЛИ БЫЛО ДЕКАБРИСТАМ ВЫХОДИТЬ НА СЕНАТСКУЮ ПЛОЩАДЬ?

Для изучения рационального поведения людей в ситуациях неопределенности экономистами давно разработаны специальные методики, позволяющие оценивать оптимальность выбора. А нельзя ли их использовать для моделирования альтернативной истории — упущенных возможностей развития? С этим предложением более 40 лет назад выступил румынский ученый Мирча Малита. В материалах англо-румынской научной конференции «Математика в археологических и исторических науках» 1971 г. затерялась его небольшая статья, посвященная анализу оптимальности действий Михала Храброго, одного из правителей Валахии конца XVI в., попытавшегося освободиться от Турецкой империи. Поскольку этот сюжет российскому читателю совершенно не знаком, рассмотрим предложенную М. Малитой методику на примере ретропрогноза знаменитого восстания декабристов.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Как известно, действия членов тайных обществ, попытавшихся в 1825 г. силой захватить власть, рождали и продолжают рождать диаметрально противоположные мнения. Неудачное

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

восстание декабристов можно рассматривать и как безответственное упущение уникального шанса на создание российского конституционализма, и как преступную попытку спровоцировать смуту, которая могла оказаться похожей на реальные события 1612 и 1917 гг. Попробуем воспользоваться одной из методик рационального принятия решений для ответа на вопрос: правильно ли декабристы сделали выбор, решившись на восстание?

Первый шаг в разработке нашего ретропрогноза — построение веера сценариев развития событий в декабре 1825 г.

Исходной точкой флуктуации будет ситуация междуцарствия, неожиданно возникшая после смерти Александра I. С одной стороны, в атмосфере неразберихи с престолонаследием действия малочисленной группы заговорщиков получили высокие шансы на успех, поскольку даже самые верноподданные россияне не могли разобраться, кому же они должны хранить верность. С другой стороны, отказ от использования этой ситуации оказался бы для тайных обществ почти наверняка фатальным, поскольку власти узнали о тайных обществах и начали аресты.

Таким образом, у декабристов было лишь две альтернативы: восстание с неопределенным исходом или неминуемый разгром.

Следующий шаг в разработке ретропрогноза — выделение основных целей, которые стояли перед декабристами, чтобы затем оценить полезность их достижения:

• цель № 1 — минимизация репрессий против членов тайных обществ;

• цель № 2 — захват (хотя бы временный) политической власти в России;

• цель № 3 — политические реформы (провозглашение конституционной монархии или республики);

• цель № 4 — экономические реформы (освобождение крестьян).

Пусть и, и, П3 и и4 — оценки полезностей достижения перечисленных целей.

Для оценки сравнительной полезности достижения каждой из этих целей используется метод последовательных сравнений. Пропустив промежуточные расчеты, покажем окончательный результат:

и1 = 0,25; и2 = 0,275; и3 = 0,3; и4 = 0,175.

Иначе говоря, политические реформы ценятся революционерами выше захвата власти, захват власти важнее самосохранения, а самосохранение важнее экономических реформ. Такое соотношение соответствует реальным действиям дворянских революционеров, которые были относительно единодушны в желании демократизировать политическую власть (заменить самодержавие конституционной монархией или даже республикой), но очень сильно расходились во мнениях, как при этом надо менять положение крестьян. Подняв восстание с небольшими шансами на успех, декабристы доказали, что могут пожертвовать самосохранением ради возможности придти к власти и начать реформы, однако никто из дворянских революционеров даже не пробовал дать волю своим крепостным.

Третий шаг в разработке ретропрогноза — это выделение негативных событий, которые могли бы помещать декабристам, и оценка ущерба от них.

Эти события таковы:

• событие № 1 — репрессии против членов тайных обществ;

• событие № 2 — гражданская война между революционерами и монархистами;

• событие № 3 — междоусобицы среди революционеров;

• событие № 4 — крестьянские мятежи (типа Вандеи).

Обозначив как С1, С2, С3 и С4 потери декабристов от этих негативных событий, находим их сравнительные оценки:

С1 = 0,354; С2 = 0,333; С3 = 0,167; С4 = 0,146.

Это означает, что самым опасным событием считаются репрессии против потерпевших неудачу повстанцев. Военное противоборство с защитниками монархии для революционеров опаснее раскола в собственных рядах, а раздоры между победителями более опасны, чем бунты малоорганизованных и плохо вооруженных крестьян. Такое соотношение типично для всех буржуазно-демократических революций XVШ-XIX вв. (американской, французских, испанских...), для которых главным противником всегда был «старый режим».

Последний шаг ретропрогноза — оценка сравнительной эффективности каждого из возможных сценариев.

Такая оценка производится по формуле:

Е = X р -X р -Л

где Е. — эффективность /-го сценария,

р.. - вероятность при /-ом варианте развития событий добиться .-ой цели, р..- вероятность, что при /-ом варианте развития событий наступит к-ое негативное событие.

Таблица 4

Эффективность различных сценариев событий декабря 1825 г.

Сценарии Оценки вероятностей Суммарная оценка позитивных эффектов Суммарная оценка негативных эффектов Эффективность сценария

позитивных событий негативных событий

U1 U2 U3 U4 C1 C2 C3 C4

«Восстание в декабре» (реальный) 0,5 0,5 0,4 0,3 0,5 0,9 0,5 0,7 0,4350 0,6724 -0,2374

«Декабристы без декабря» (альтернативный) 1,0 0,0 0,0 0,1 0,7 0,0 0,0 0,0 0,2675 0,2478 0,0197

Для расчета примерной вероятности событий используют шкалу, переводящую ее качественные оценки в количественные: 0,0 — абсолютная невероятность; 0,1 — очень низкая вероятность; 0,3 — низкая вероятность; 0,5 — средняя вероятность; и т.д.

В таком случае двум сценариям развития событий в декабре 1825 г. — реальному и альтернативному — можно дать следующие оценки (см. табл. 4):

• эффективность решения о восстании — (-0,2374);

• эффективность решения об отказе от восстания — 0,0197.

Мы видим, что сценарий «декабристы без декабря» оказывается гораздо более эффективным, чем реально воплотившийся в жизнь сценарий «восстание в декабре». Следовательно, решение, принятое в декабре 1825 г. лидерами Северного общества, по рациональным соображениям следует признать ошибочным. Вероятно, если бы дворянские революционеры приняли решение лоббировать программу реформ, отказавшись от призрачной надежды на успех военного переворота, правление Николая I оказалось бы гораздо менее реакционным.

5. РЕТРОПРОГНОЗ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ КРЕСТЬЯНСКИХ ХОЗЯЙСТВ В ЭПОХУ

СТОЛЫПИНСКИХ РЕФОРМ

Как ранее указывалось, клиометрика — экономико-математическое моделирование исторического развития — начала развиваться в нашей стране заметно позже, чем в США. Ту роль, которую в американской историко-экономической науке сыграл Р. Фогель, в СССР взял на себя Иван Дмитриевич Ковальченко. Уже в 1980-е гг. сформировалась руководимая им отечественная школа клиометристов, активно занимавшаяся изучением тенденций социально-экономического развития дореволюционной России. В 1991 г., в одной из своих последних работ (Ковальченко 1991). № 2., Ковальченко показал интересный пример «истории в сослагательном наклонении», разработав два ретропрогноза развития дифференциации крестьянских хозяйств в начале ХХ в.

Изучая столыпинские реформы, И. Д. Ковальченко смоделировал, как развивалась бы дифференциация крестьянских хозяйств России, если бы, с одной стороны, этих реформ не было вообще, а с другой стороны, если бы они продолжались до 1920-х гг. Ковальченко использовал опыт А. Тойнби (автора ретропрогнозов последствий долгой жизни и ранней смерти Александра Македонского (Тойнби 2012)) и взял исследуемое историческое событие в «вилку»: в одном сценарии он вообще исключил его из истории, а в другом дал ему развиваться в режиме максимального благоприятствования. Для построения ретропрогнозов использовался метод марковых цепей, когда по начальным данным о структуре изучаемого объекта, зная влияющие на ее изменение факторы, рассчитывают состояние объекта через какой-либо промежуток времени.

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

Таблица 5

Соотношение типов крестьянских хозяйств в Европейской России

Типы крестьянских хозяйств Доля хозяйств, %

«альтернативный 1912 г.», если бы не было столыпинских реформ в 1912 г. в реальной истории «альтернативное начало 1920-х гг.», если бы столыпинские реформы продолжались

Бедные 60 64 66

Средние 32 30 28

Зажиточные 8 6 6

Составлено по: Ковальченко И.Д. Столыпинская аграрная реформа (Мифы и реальность) // История СССР. 1991. № 2. С. 68.

Результаты альтернативной истории по Ковальченко получились очень любопытными (см. табл. 5).

Расчеты показали, что без столыпинских реформ в России бедных крестьян было бы меньше, а средних и богатых больше. Следовательно, реформы Столыпина не помогали (как утверждали его сторонники) бороться с крестьянской бедностью, а, наоборот, мешали.

Современные защитники Столыпина сетуют, что его замечательные реформы были прерваны революциями. Вот если бы не «великие потрясения», то Столыпин, несомненно, создал бы за 20 лет «великую Россию» с процветающим крестьянством. Ретропрогноз Ковальченко показывает, что столыпинская «великая Россия» отнюдь не тождественна «крестьянской утопии»: если бы не было никаких социальных катаклизмов, то к началу 1920-х гг. поляризация деревни на бедное большинство и малочисленных богачей только усилилась.

Впрочем, поляризация деревни, насколько бы болезненной она ни была, объективно является этапом «первоначального накопления» — формирования свободного наемного рабочего. Постепенное исчезновение середняков увеличивало число тех, кого уже не мог прокормить собственный надел и кто был вынужден становиться сельским батраком или вообще уходить в город. Поэтому ретропрогноз Ковальченко можно интерпретировать так: столыпинские реформы, как бы болезненны они ни были, объективно ускоряли превращение сословия традиционного крестьянства в классы сельских предпринимателей и наемных работников.

6. ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ДОХОДОВ НАЕМНЫХ РАБОТНИКОВ В ГОРОДЕ И ДЕРЕВНЕ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ

Доказательством того, что пореформенная Россия развивалась «по Льюису», являются, прежде всего, данные о сравнительных доходах сельских и фабричных наемных рабочих. Такую работу проделали Л.И. Бородин и К. Леонард, изучая динамику «ножниц зарплаты» (wage gap) в России 1885-1914 гг.7 (Леонард и Бородкин 1992, 242-255). Следует отметить, что как раз для пореформенной России фабричный труд мог происходить и в отрыве от «огней большого города», поскольку многие фабрики располагались в сельской местности. Однако общая корреляции между оттоком рабочей силы из агроэкономики в промышленность и переливом рабочей силы из деревни в город все же несомненна. Поэтому в рамках данного исследования эти процессы можно рассматривать как близкие по значению. Чтобы можно было сравнивать данные о доходах за разные годы, они перевели показатели номинальных доходов в показатели реальных доходов. Построенный ими график динамики реальной зарплаты фабричных и сельскохозяйственных рабочих за 30 лет (см. рис. 3) позволяет отметить ряд интересных закономерностей.

Как считал У. Льюис, в традиционном секторе существует институциональная заработная плата, составляющая 70% от минимальной оплаты в промышленном секторе экономики. Данные по России рубежа XIX-XX вв. показывают, что на самом деле поденная зарплата батраков на полевых работах составляла примерно 70% от поденной зарплаты фабричного рабочего. Правда, Льюис сравнивал институциональную зарплату крестьян с минимальной оплатой промышленных рабочих, в то время как в работе Бородина и Леонарда речь идет о средних пока-

7 Следует отметить, что как раз для пореформенной России фабричный труд мог происходить и в отрыве от «огней большого города», поскольку многие фабрики располагались в сельской местности. Однако общая корреляции между оттоком рабочей силы из агроэкономики в промышленность и переливом рабочей силы из деревни в город все же несомненна. Поэтому в рамках данного исследования эти процессы можно рассматривать как близкие по значению.

зателях оплаты. Тем не менее примерное совпадение налицо: средняя оплата промышленного рабочего выше минимального уровня оплаты, но и зарплата батраков на полевых работах заведомо выше институциональной заработной платы в российских селах. Видимо, для постоянного оттока рабочей силы из деревни в город надо, чтобы городской «длинный рубль» был по настоящему длинным — превышал альтернативный заработок на селе примерно в 1,5 раза.

Заметно, далее, что величина «ножниц зарплаты» сокращалась довольно медленно: если в 1885-1994 гг. оплата сельскохозяйственных рабочих составляла 71% от оплаты фабричных рабочих, то в 1895-1904 гг. — 72%, а в 1905-1914 гг. — 78%. Таким образом, до хотя бы примерного выравнивания оплаты в деревне и в городе, что является критерием выравнивания условий труда и преодоления дуализма, России было еще далеко (хотя процесс шел именно в этом направлении). Важно отметить, что сокращение «ножниц зарплаты» началось именно тогда, когда активизировалось освобождение крестьян от общины. До этого перелив рабочей силы тормозился привязанностью к наделу. Так, в 1900 г., когда в Петербурге проводился опрос нескольких тысяч рабочих, обнаружилось, что большинство из них были недавними выходцам из деревни, имели наделы и регулярно посылали деньги в деревню. Исследователи констатировали, что «посылка денег в деревню была связана с уплатой податей, а не с поддержанием хозяйства, и что в деревню ездили преимущественно неквалифицированные рабочие, при этом в большинстве случаев на праздники или на побывку». (Леонард и Бородкин 1992, 248). Из-за общинной фискальной круговой поруки в пореформенной России долгое время существовала, таким образом, немыслимая в Западной Европе фигура небогатого городского промышленного рабочего с «сельской дачей». Крестьянин-отходник, уехавший в город на заработки и не желающий возвращаться в нищую деревню, был бы и рад отделаться от ненужного ему теперь надела, но не мог. Реформы 1900-х гг. освобождали этих рабочих от уплаты податей, повышая их чистый доход от смены занятости, и тем самым делали уход работников из деревни в город еще более привлекательным.

120 100 30 60 40 20 о

1Л1^<Яч-с01П1—0>т-с01Л^а>т-оооо<оо)а>о>а>о>ооооот-сооосососооэсооэ ст> а> а> от о> о>

—•— поденый заработок фабричного рабочего, коп.

— *— поденая оплата батраков на полевых работах, коп.

Рис. 3. Динамика реальной заработной платы фабричных и сельскохозяйственных рабочих

в России, 1885-1914 гг.

Источник: Леонард К.С., Бородкин Л.И. Огни большого города. С. 253.

7. ЧТО ЛУЧШЕ - БЫТЬ РУССКОЙ ФИНЛЯНДИЕЙ ИЛИ ШВЕДСКОЙ НОРВЕГИЕЙ?

Для оценки социально-экономического развития императорской России можно использовать нетривиальный прием, основанный именно на том, что Россия была не просто большой страной, но империей — державой, используя силу, контролирующей некоторые подчиненные территории.

Когда одна страна захватывает другую, то она начинает контролировать ее социальноэкономическое развитие — ускорять его, тормозить или вообще никак на него не влияет. По тому, как разные страны-метрополии влияют на зависимые от них страны (конечно, в долго-

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

срочном периоде), можно делать вывод о том, в какой степени страна-захватчик является «про-грессором». Скажем, в Х1Х-первой половине ХХ вв. влияние Франции на Алжир или Вьетнам было гораздо более прогрессивным, чем Португалии на Анголу или Мозамбик, поэтому Францию следует считать прогрессивнее Португалии (с точки зрения роли этих стран в капиталистической мир-системе). Аналогичным образом, сравнивая развитие Северной Америки (бывших английских колоний) и Южной Америки (бывших колоний Испании и Португалии), делают вывод, что в ХУ1-ХУП вв. Великобритания была более прогрессивным государством, чем иберийские страны.

Для сравнительной оценки прогрессивности российского имперского режима можно использовать, в частности, особенности политического развития стран Скандинавии в период Х1Х-начала ХХ вв.

Таблица 6

Экономический рост в странах балтийского региона в 1820-1913 гг.

Страны Среднедушевой ВВП, в долл. 1990 г. Рост за период

1820 г. 1913 г.

Шведское королевство

Швеция 1.198 3.096 в 2,58 раза

Норвегия 1.104 2.501 в 2,27 раза

Российская империя

Россия* 689 1.488 в 2,16 раза

Финляндия 781 2.111 в 2,70 раза

* У Мэддисона — бывший СССР.

Составлено по: Maddison A. The World Economy: Historical Statistics. OECD, 2003. P. 264.

В самом начале Х1Х в. в Скандинавии было только два государства — Швеция и Дания. Современная Финляндия была частью Шведского королевства, а современная Норвегия — частью Датского. Одной из последних войн, в которых Швеция «по-настоящему» воевала, была русско-шведская война 1808-1809 гг., закончившаяся очередным поражением шведов и присоединением Финляндии к России. Однако вскоре после этой неудачи Швеции сильно повезло. Ставший королем Швеции французский генерал Карл Бернадот на финальной стадии наполеоновских войн смог так «надавить» на Данию, союзницу Франции, что та была вынуждена без сражений отдать Норвегию Швеции. И только в начале ХХ в. в Скандинавии образовалась привычная нам конфигурация государств: в 1905 г. Норвегия после общенародного референдума отделилась от Швеции, а в 1917 г. Советская Россия признала независимость Финляндии.

Сравним динамику среднедушевого ВВП в странах балтийского региона за 1820-1913 гг. (см. табл. 6) — этот период примерно совпадает с периодом пребывания Финляндии в составе Российской империи (1809-1917 гг.) и Норвегии в составе Шведского королевства (1814-1905 гг.).

Результат получился неожиданным: экономический рост русской Финляндии заметно превосходит экономический рост шведской Норвегии и даже самой Швеции. Если Швеция создавала для зависимой от нее Норвегии такие условия, что Норвегия отставала от Швеции, то в Российской империи Финляндия обгоняла собственно Россию. Правда, если шведы присоединили в начале Х1Х в. менее развитую страну, то россияне — несколько более развитую, чем их собственное государство.

Наше сравнение позволяет сделать нетривиальный вывод: хотя Российская империя нового времени развивалась хуже (медленнее) «нормальных» европейских стран, однако функцию прогрессивного влияния на другие страны Россия выполняла во многом лучше Европы. Помимо сопоставления Финляндии и Норвегии этот вывод можно подтвердить и другими примерами — например, сравнить Индию под британским владычеством (вспомним знаменитые статьи К. Маркса 1850-х гг.) и какой-нибудь Азербайджан под «ужасным игом» Российской империи.

По крайней мере, у граждан современной Финляндии нет причин обижаться на «деспотизм» царской России (с экономической точки зрения). Статистика позволяет предположить, что если бы Финляндия осталась в составе Швеции, то ее экономический рост, скорее всего, был бы более медленным — либо как в Норвегии, либо (в лучшем случае) как в самой Швеции.

8. КАК В ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ ИЗМЕНЯЛСЯ ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ

КАПИТАЛ?

Ранее историки полагали, что природа самого человека практически неизменна. Считалось, что после завершения формирования homo sapiens'a примерно 40 тыс. лет биологическая эволюция людей прекратилась, их развитие пошло по пути изобретения новых орудий труда и новых «правил игры» (социальных норм). Из этой установки вытекает принципиальная тождественность, скажем, современного англичанина и англичанина времен Ричарда Львиное Сердце. Марксисты и некоторые институционалисты (например, последователи Карла Поланьи), правда, доказывают, что мотивы хозяйственной деятельности людей прошлого могли резко отличаться от мотивов современных людей. Американский клиометрик Р. Фогель выдвинул неожиданный тезис — оказывается, и сами люди даже чисто физиологически успели за последние столетия очень основательно измениться.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

В принципе, историки давно знали об исторической акселерации: если примерить музейные рыцарские доспехи современному человеку, то они придутся впору, как правило, только подростку. Однако только Р. Фогель задался целью выяснить, как же конкретно менялись физиологические параметры (например, средний рост и вес) за последние столетия. Став в 1981 г. руководителем Центра экономики народонаселения при Гарвардском университете, он начал создавать и обрабатывать базы данных о сотнях тыс. людей, живших с XVIII в. до наших дней. В результате он создал новое направление историко-экономического анализа — «антропометрическую (или физиологическую) историю».

Теоретической основой изучения долговременных физиологических изменений стала идея, что данные об изменении среднего роста и веса людей являются наиболее достоверным индикатором изменения их жизненного уровня. По достоверным оценкам, изменение среднего роста людей примерно на 65-75% определяется именно социальными факторами. Если родители хорошо питаются, то у них будут крепкие и здоровые дети, а если систематически недоедают, то и потомство окажется чахлым. Р. Фогель даже предложил обозначить биологический потенциал человека как работника понятием «физиологический капитал», увеличение которого есть не менее яркое выражение прогресса, чем увеличение материального богатства.

До нового времени, указывает Фогель8 (Fogel 2003), хроническое недоедание было обыденным состоянием большинства европейцев. Современный 30-летний американец («мужчина в полном расцвете сил») при среднем росте около 180 см и весе примерно 80 кг ежедневно должен потреблять приблизительно 2.300 килокалорий только для нормального обмена веществ (для обеспечения функционирования тела в состоянии покоя, без какого-либо труда). Между тем в XVIII в. ежедневное потребление взрослых мужчин составляло во Франции лишь 2.300-2.600 килокалорий. Получается, что если бы французы 200 лет назад имели современные физиологические стандарты, они просто не смогли работать — им бы не хватало жизненной энергии.

Как же объяснить этот парадокс? Во-первых, действительно, бедняки в Западной Европе (их доля доходила до 1/5 населения) не трудились, а просили подаяния. Как выясняется, они занимались этим не из-за лени, а от элементарного отсутствия сил. Во-вторых, физиологический стандарт тогда был иным — примерно 160-170 см роста и 50-60 кг веса. Конечно, легкий и низкорослый работник даже при полноценным питании не мог быть высокопроизводительным.

В новое время, однако, ситуация начала меняться к лучшему. Экономический подъем выразился не только в производстве тканей, зерна и стали, но и в «производстве» людей с новыми физиологическими качествами. Улучшение питания и санитарных условий привело как к вовлечению в производство бедняков, так и к изменению физиологических стандартов. С акселерацией 1960-х эти изменения, конечно, не сравнишь, но все же в XIX в. происходит явное увеличение среднего роста и связанное с ним удлинение средней продолжительности жизни (см. табл. 7).

Более сильный и здоровый работник, в свою очередь, мог трудиться гораздо лучше. По оценке Фогеля, улучшение питания обеспечило примерно 30%-й рост экономики Великобритании за последние два столетия — 20% за счет повышения потенциальной интенсивности труда и еще 10% за счет ликвидации нищенства-попрошайничества. Для правильного понимания развития общества Фогель предложил поэтому понятие «техно-физиологическая эволюция» — взаимообус-

8 Fogel R. Economic Growth, Population Theory, and Physiology: The Bearing of Long-Term Processes on the Making of Economic Policy (http://www.nobel.se/economics/laureates/1993/fogel-lecture.pdf).

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

ловленное совершенствование орудий труда и самого работника, общественных и естественных производительных сил.

Лидером «антропологической истории» в современной России является известный питерский историк Борис Николаевич Миронов. Как и Фогель, он начал собирать данные об изменениях среднего роста россиян за последние три столетия. Хотя еще рано говорить о завершенности картины «физиологической» истории России, однако многие неожиданные результаты уже есть.

Таблица 7

Изменения среднего роста людей стран Западной Европы в XVMI-XX вв., (см)

Исторические эпохи Великобритания Франция

3-я четверть XVIII в. 165,9 Нет данных

4-я четверть XVIII в. 167,9 163,0

1-я четверть XK в. 168,0 164,3

2-я четверть XK в. 171,6 165,2

3-я четверть XK в. 169,3 165,6

3-я четверть XХ в. 175,0 172,0

Составлено по: Fogel Robert W. Secular Trends in Physiological Capital: Implications for Equity in Health Care//NBER Working Papers № 9771. June 2003. Table 1.

Возьмем, например, историю нашей страны ХУШ в. По поводу оценок деятельности Петра I, Анны Иоановны, Екатерины II продолжают кипеть дискуссии. Одни полагают, что «поднятая на дыбу» Россия совершила мощный экономический рывок, пусть даже со значительными издержками. Другие утверждают, что Россия, поднятая петровскими реформами на дыбу, потеряла не меньше, чем приобрела, поскольку закрепилась «связка» экономического роста с институтами государственного деспотизма.

А что может сказать антропометрическая история? Если проанализировать данные рекрутских наборов (см. табл. 8), то оказывается, что на протяжении «осьмнадцатого» века доминировала тенденция к понижению среднего роста новобранцев: те, кто родился в самом начале века, были в среднем выше тех, кто родился в конце века, почти на 3 см. Таким образом, Российская империя стала сильнее, а вот физиологический капитал русских крестьян, придавленных налогами и страдающих от ухудшения питания, заметно убавился. Интересно отметить, что при великих правителях (при Петре I в начале века и при Екатерине II в конце века) ситуация ухудшилась, а при Анне Иоановне, чье правление обычно получает гораздо худшие оценки, физиологический капитал крестьян временно стал расти. Ухудшение физиологического капитала россиян оказалось долгим — лишь в 1880-е гг. в русскую армию снова пошли высокие новобранцы с ростом примерно 164-165 см, как до петровских реформ.

Таблица 8

Изменения среднего роста рекрутов в России XVIII в. (см)

Даты рождения рекрутов Средний рост рекрутов, см

1705-1709 164,6

1720-1724 163,1

1740-1744 164,7

1760-1764 163,7

1780-1784 162,1

1795-1799 161,7

Источник: Миронов Б.Н. Антропометрический подход к изучению благосостояния населения России в XVIII веке // Отечественная история. 2004. № 6. С. 17-30 (http://www.bmironov.spb.ru/antro.php?mn=4&lm=2&lc=art2).

Новый подход к оценке результатов экономического развития находит понимание далеко не у всех. Начиная свои исследования по антропометрической истории, Б.Н. Миронов опубли-

ковал статью о том, что у крестьян, родившихся на рубеже XIX-XX вв., отмечается увеличение среднего роста, и это свидетельствует об улучшении уровня жизни россиян в результате экономической политики С.Ю. Витте (Миронов 2002, 418-427). В ответ он получил от одного из коллег гневную реплику — какое, дескать, значение имеют эти дополнительные сантиметры, если и так всем известно, как жестоко угнетали при царизме трудовое крестьянство. Критик в гневе воскликнул, что «перед нами очевидный пример оглупления истории с использованием антропометрии и математических методов» (Ананьин 2003, 611-613). Не будем судить, кто и в какой степени прав в этой полемике9. Очевидно лишь, что восприятие «экономико-физиологической истории» наталкивается на многие стереотипы научного мышления.

9. ЕСЛИ БЫ НЭП ПРОДОЛЖАЛСЯ...

Дифференциация крестьянских хозяйств

Среди учеников И. Д. Ковальченко, основоположника отечественной клиометрической школы, есть историки, которые занимаются и контрфактическим моделированием. В качестве примера следует назвать Л.И. Бородкина и М.А. Свищева, которые попробовали повторить исследование своего учителя о гипотетических последствиях не свернутых столыпинских реформ, но на материале Советской России 1920-х гг. Используя ту же методику марковых цепей, Бородкин и Свищев в 1992 г. разработали ретропрогноз, как развивалась бы социальная дифференциация в советской деревне, если бы политика нэпа не была прервана насильственной коллективизацией10.

На протяжении всего периода нэпа кулак — богатый крестьянин-капиталист, эксплуатирующий бедного крестьянина-пролетария, — постоянно играл роль жупела, которым коммунисты-сталинцы пугали «мягких» коммунистов-бухаринцев. Основываясь на дореволюционных ленинских работах о развитии капитализма в России, они утверждали, будто крестьянское мелкотоварное производство-де постоянно рождает капитализм и расслоение крестьянства на неимущих батраков и богатых кулаков. А.В. Чаянов в своих исследованиях трудового крестьянского хозяйства (Чаянов 1925) указывал, напротив, что богатство и бедность в русском крестьянском хозяйстве больше зависят от волнообразных колебаний структуры крестьянской семьи, чем от развития системы наемного труда, который в деревне очень часто имеет совсем не капиталистический характер. Однако коммунистическими ортодоксами это воспринималось как «происки контрреволюционных спецов, действующих, конечно же, по указке врагов Советской власти. Как известно, по процессу над полумифической Трудовой крестьянской партией Чаянов был в начале 1930-х гг. репрессирован, а в 1937 г. расстрелян.

Модель альтернативной истории Бородкина-Свищева доказала (см. табл. 9), что большевистские страхи о неминуемом развитии «мелкобуржуазного» капитализма в деревне были сильно преувеличенными. Доля богатых крестьян росла бы при «долгом нэпе» довольно незначительно, а вот бедных хозяйств становилось заметно меньше за счет роста середняков. «Долгий нэп» привел бы к дальнейшему развитию начавшегося еще в годы Гражданской войны массового осереднячивания деревни.

Таблица 9

Соотношение типов крестьянских хозяйств в Европейской России (в %)

Типы крестьянских хозяйств Доля хозяйств

в 1924 г., фактически в 1940 г., если бы не было коллективизации

производящие районы потребляющие районы производящие районы потребляющие районы

Бедные 29 60 19 39

Средние 68 40 76 60

Зажиточные 3 0 5 1

При таком сценарии за 1924-1940 гг. посевы возросли бы примерно на 64-70%, а поголовье скота — на 41-50%. В реальной истории, увы, «великий перелом» конца 1920-х гг. привел

9 В позиции Б.Н. Миронова тоже есть уязвимые места, на которые указал, например (Нефедов 2012).

10 Изложение модели подготовлено по публикации (Бородкин и Свищев 1992, 348-365).

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

к сильному спаду аграрного производства: поголовье скота, например, было восстановлено только в 1950-е гг.

Таким образом, клиометрическая модель Бородкина—Свищева подтверждает высокий потенциал нэповской экономики — по крайней мере, с точки зрения ее влияния на развитие социальной дифференциации в деревне.

Впрочем, крестьянской утопии в чаяновском духе «долгий нэп» тоже не обещал. Если посмотреть на душевые показатели альтернативного 1940 г., то поголовье скота на душу живущих в селе осталось бы стабильным или даже упало, количество рабочего скота на десятину пашни сократилось примерно на 10%, а доля пахотной земли под посевами осталась неизменной. Как показала иммитационная модель, «долгий нэп» не сулил ни социальных катаклизмов, ни взрывного роста аграрной экономики.

Промышленный экономический рост. Если модель альтернативной истории Бородкина-Свищева рассматривает возможности «долгого нэпа» с точки зрения его влияния на социальную структуру советской деревни, то разработанная в 1997 г. модель канадского экономиста-историка Роберта К. Аллена11 (Allen 1997) решает более амбициозную задачу — она рассматривает, каким был бы советский промышленный рост без коллективизации (см. рис. 4).

Сравнение трех моделей развития советской экономики в 1928-1939 гг.

Добавленная стоимость в несельскохозяйственном секторе

Фактическая и смоделированная

пфактически + коллективизация ^ НЭП Л Наррис-Тодаро

По расчетам Р. Аллена, советский ВВП (рассчитанный по расходам потребителей в ценах 1937 г.) рос во время трех первых пятилеток, в 1928-1939 гг., необычайно быстро — на 5,1%. Еще быстрее росла добавленная стоимость в несельскохозяйственном (прежде всего, промышленном) секторе — на 10,4% в год. «Для межвоенного периода, — писал Р. Аллен, — когда капиталистический мир был повержен в депрессию и обусловленный экспортом рост был невозможен, советские результаты замечательны». Естественно, возникает вопрос, какими факторами объясняется столь быстрый промышленный рост?

Следует ли оценивать страдания советской коллективизации как необходимую цену этого роста, либо как результат безрассудной и разрушительной политики с малым влиянием на показатели экономического развития?

Есть мнение, что главным источником роста были «ножницы цен» — различие между ценами, выплачиваемыми потребителями, и ценами, которые выплачивались крестьянам при обязательных поставках. Советское государство финансировало за счет этой разницы свою инвестиционную программу, поэтому коллективизация часто рассматривалась как главная опора советской индустриализации.

Однако Р. Аллен обращает первостепенное внимание не на «ограбление деревни», а на иной источник советской индустриализации — на «мягкие бюджетные ограничения». Речь идет о предельно либеральных условиях банковского кредитования, призванного поддерживать платежеспо-

11 Изложение основных идей этой работы подготовлено по переводу, выполненному Д. Ниткиным и размещенному в Интернете на его сервере (http://www.antisgkm.by.ru/allen/Allen0.htm).

собность предприятий безотносительно к полученной им прибыли. «В 1930-е гг., — писал канадский историк, — советским предприятиям устанавливались чрезвычайно напряженные задания по выпуску продукции, и мягкие бюджетные ограничения позволяли предприятиям, стремящимся достичь поставленных целей, увеличивать наем персонала за пределы той точки, в которой предельный продукт уравнивался с заработной платой». Сочетание «жесткого планирования» с мягкими бюджетными ограничениями являлось очень важной отличительной особенностью организации советской экономики — быть может, более важной, чем пресловутая коллективизация.

Цель клиометрической работы Р. Аллена заключалась в измерении вклада каждого из трех институциональных факторов — коллективизации, «жесткого планирования» и «мягких бюджетных ограничений» — в рост производства, который происходил в 1930-е гг. В качестве клиометрического метода он использовал многоотраслевую имитационную модель, близкую к модели общего равновесия.

Для сравнения им использовались три клиометрические модели. Первая модель имитировала реальную советскую экономику, где проводилась коллективизация. Вторая модель, модель «долгого нэпа», предполагала вместо обязательных поставок сохранение рыночных отношений между городом и деревней. «Модель нэпа, — указывал Р. Аллен, — отличается от модели коллективизации в четырех основных пунктах. Во-первых, я предполагаю, что не было ни потерь в производстве и поголовье домашнего скота, которые сопровождали коллективизацию, ни голода и «избыточной смертности». Во-вторых, налог с оборота, которым облагались преимущественно крестьяне, заменен налогом на все наличные доходы... В-третьих, поставки крестьянских хозяйств взяты как функция от средних цен... В-четвертых, используется менее выраженная функция миграции, поскольку предполагается, что не происходит раскулачивания и других форм государственного вмешательства, которым подвергались сельские жители».

Третья модель, построенная на основе работ 1960-х гг. Микаэля Тодаро и Джона Харриса по экономике развития, тоже является модификацией модели нэпа, но в другом ключе. И во второй модели (модели нэпа), и в первой модели (модели коллективизации) имеется мягкое бюджетное ограничение, при котором отсутствует какая-либо безработица, а предельная производительность труда оказывается меньше, чем заработная плата. В модели же Харриса-Тодаро предприятия выплачивают фиксированную заработную плату и увеличивают численность занятых, пока предельная производительность труда не сравняется с этой заработной платой. Введение жесткого бюджетного ограничения создает безработицу. Иначе говоря, если вторая модель — это «долгий социалистический нэп», то третья модель, модель Харриса-Тодаро, — это «долгий капиталистический нэп».

На рисунке 4 показана фактическая динамика добавленной стоимости в несельскохозяйственном секторе СССР и ситуация при трех моделях. Как видно на графике, динамика модели «долгого нэпа» оказывается заметно лучшей, чем у модели Харриса-Тодаро, но не слишком сильно (преимущественно для периода 1935-1939 гг.) отстает от модели коллективизации. Следовательно, клиометрическое исследование Р. Аллена доказывает, что важнейшее значение для советской индустриализации имели инвестиционная стратегия, делающая ставку на тяжелую промышленность, и сочетание высоких заданий по выпуску продукции с мягкими бюджетными ограничениями. Что касается коллективизации, то ее вклад оказался довольно небольшим.

«Проведем следующий мысленный эксперимент, — комментирует Р. Аллен результаты своего исследования. — Начнем с экономики, наименее похожей на Советский Союз в 1930-е гг., то есть с экономикой по Харрису-Тодаро и инвестиционной стратегией, которая просто воспроизводит основные фонды 1920-х гг., ориентированные на производство потребительских товаров... Такая экономика достигла бы в 1939 г. добавленной стоимости в несельскохозяйственном секторе на уровне 97,6 — немногим выше стартового значения 1928 г. — 78,4». Теперь повысим долю инвестиций, направленных в промышленное производство средств производства с 0,07 (как при «обычном» нэпе) до 0,16 (что возможно только при жестко централизованном планировании). «В этом случае в 1939 г. добавленная стоимость в несельскохозяйственном секторе равняется 142,3 — скачок на 46%.... Затем заменим жесткие бюджетные ограничения на мягкие бюджетные ограничения. Расчетная добавленная стоимость в несельскохозяйственном секторе в 1939 г. повышается до 200,9 — дальнейшее увеличение на 41%. Наконец, вообразим, что характерные для нэпа отношения свободной торговли между сельским хозяйством и промышленностью заменяются на обязательные поставки и устанавливаемые государством цены, характерные для коллективизации. Расчетная добавленная стоимость в несельскохозяй-

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

ственном секторе опять повысилась бы, но только до 224,5 — дополнительная крупица в 12%. Это небольшой выигрыш от коллективизации. ... Мысленный эксперимент показывает, что инвестиционная стратегия и мягкие бюджетные ограничения заключают в себе исчерпывающее объяснение советского роста — нет необходимости привлекать другие факторы для объяснения того, что произошло».

Таким образом, по мнению Р. Аллена, развитие социалистических институтов централизованного планирования и неограниченного кредитования сильно способствовало экономическому росту, а вот варварская политика сталинизма дала очень малую добавку выпуска промышленной продукции, потребовав огромных человеческих затрат. Выбор плановой системы и мягких бюджетных ограничений, осуществленный еще при жизни Ленина, оказался эффективным. Что касается сталинского «великого перелома», то этот выбор эффективен лишь постольку, поскольку предусматривал стратегию на приоритетное развитие тяжелой промышленности, но неэффективен постольку, поскольку использовал тактику «ограбления деревни».

10. КОГДА ПОЯВИЛСЯ «РУССКИЙ КРЕСТ»?

В современной литературе (особенно «патриотической») часто можно встретить утверждения, будто радикальные социально-экономические реформы начала 1990-х гг. обернулись для России, помимо прочего, демографической катастрофой. Речь идет о тенденциях одновременного снижения рождаемости и роста смертности, что нередко называют «русским крестом». Однако на самом деле события начала 1990-х гг. лишь обострили те социально-демографические тенденции, которые наблюдались еще в последние десятилетия истории СССР.

В РСФСР уже с 1960-х гг. была четкая тенденция к снижению рождаемости. Если в 19601964 гг. в среднем ежегодно рождалось около 2,48 млн детей, то в 1965-1969 гг. это число составляло лишь около 1,89 млн. Одновременно появилась тенденция к увеличению уровня смертности. В 1960-1966 гг. в уровне смертности отмечались незначительные колебания то в сторону увеличения, то в сторону уменьшения, но затем смертность стала устойчиво расти.

Более наглядно показывает тенденцию к уменьшению рождаемости снижение показателя суммарного коэффициента рождаемости (см. рис. 5).

Как видно на рис. 5, снижение рождаемости в России было характерно как для городского, так и для сельского населения. Однако среднее различие между городским и сельским уровнем рождаемости составляло более одного ребенка на женщину. Это значит, что в сельской местности сохранялось расширенное воспроизводство, а городское население себя не воспроизводило. Именно село долгое время обеспечивало России относительное демографическое благополучие. Но в 1960-е гг. городское население превысило сельское, российские села стремительно пустели, поскольку тяга к более комфортной городской жизни вела к быстрой миграции жителей села в города.

3,! з

2.5 1

1.5 1

0,5 0

1961 1962 1963 1964 1965 1966 1967 1968 1969

ГОДЫ

| —сельское население -»—все население —городское население

Рис. 5. Суммарный коэффициент рождаемости в РСФСР 1960-х гг.

Составлено по: Демографический ежегодник России, 1999. С. 90.

Таким образом, в 1960-е гг. динамика как общих показателей рождаемости, так и суммарного коэффициента рождаемости в РСФСР отражала продолжение начавшегося еще в 1930-е гг. перехода к новому типу репродуктивного поведения, формирующегося под влиянием активного индустриально-урбанистического развития. С конца 1960-х гг. в населении России двухдетная модель семьи стала преобладающей. Это значит, что рождаемость снизилась до уровня немного более низкого, чем необходимо для обеспечения простого воспроизводства населения.

В 1970-1980-е гг. статистикой зафиксированы волнообразные колебания темпов естественного прироста российского населения. Уже с 1988 г. начался резкий спад темпов прироста, перешедший в начале 1990-х гг. в депопуляцию (см. рис. 6). Эти колебания в темпах естественного прироста были связаны с изменениями в уровнях рождаемости и смертности, на которые в свою очередь оказывали влияние социально-экономические и политические факторы.

0,7 0,6 0,5 0,4 0,3 0,2 0,1 0

1970 1972 1974 1976 1978 1980 1982 1984 1986 1988 1990

годы

Рис. 6. Темпы естественного прироста населения РСФСР в 1970-1980-е гг.

Составлено по: Демографический ежегодник России, 1999. С. 19.

На рисунках 7 и 8 представлена динамика показателей уровня рождаемости в РСФСР последних десятилетий советского периода. На основании этих данных можно заключить, что в 1970-1983 гг. количество ежегодных рождений устойчиво увеличивалось, с 1983 по 1985 гг. произошел небольшой спад, затем в 1985-1987 гг. — повышение уровня рождаемости, а с 1987 г.

начался резкий его спад.

к 3000

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

О

л

ь 2500

Ф

О

5 2000

Т

Ь 1500

О

□3

1000

500 0

годы

Рис. 7. Динамика рождаемости населения РСФСР в 1970-1991 гг.

Составлено по: Демографический ежегодник России, 1998. М.: Госкомстат России,

1998. С. 50, 90.

Значительные изменения произошли в последние два десятилетия существования СССР и в динамике смертности (см. рис. 9). Анализ показателей смертности свидетельствует о наличии устойчивой тенденции к увеличению уровня смертности, несмотря на кратковременные понижения в 1980-1982 и 1984-1987 гг.

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

Следует отметить положительное влияние антиалкогольной кампании 1985-1987 гг. как на увеличение рождаемости, так и на снижение уровня смертности. Однако уже с 1989 г. началось быстрое повышение уровня смертности. В целом за период 1970-1991 гг. уровень смертности в РСФСР вырос в 1,3 раза.

В советской системе здравоохранения по инерции определяющее место занимали предупреждение и лечение внешних заболеваний (инфекционных, паразитарных и др.) и детских болезней. Однако с 1970-х гг. на первое место вышли заболевания и причины смерти, обусловленные совсем иными, эндогенными факторами (сердечно-сосудистые, онкологические заболевания и др.), а также старением организма (в силу роста среднего возраста россиян). Такие заболевания советская медицина умела лечить и предупреждать заметно хуже. Самое главное, их лечение требовало более крупных затрат, а здравоохранение в данный период, как и ранее, финансировалось по остаточному принципу.

<с

годы

Рис. 8. Суммарный коэффициент рождаемости в РСФСР 1970-1991 гг. Составлено по: Демографический ежегодник России, 1998. С. 50, 90.

ГОДЫ

Рис. 9. Динамика смертности населения РСФСР в 1970-1991 гг.

Составлено по: Демографический ежегодник России, 1999: Статистический сборник.

М., 1999. С.50.

Итак, для периода 1970-1980 гг. было характерно неравномерное изменение демографических процессов. Наихудшей демографическая ситуация была в 1970-е гг., когда население России перестало себя воспроизводить. «Всплеск» рождаемости в 1980-е гг. происходил на фоне снижения младенческой смертности, но и одновременного увеличения смертности в трудоспособных и старших возрастах. Только в период 1986-1988 гг. воспроизводство населения России было расширенным, хотя и в незначительной степени.

Анализ основных тенденций демографического развития России в последние десятилетия советского периода свидетельствует, таким образом, о том, что несмотря на ежегодный рост населения страны за счет естественного прироста, происходили негативные изменения характеристик естественного движения населения (снижение уровня рождаемости, увеличение

уровня смертности). Следовательно, «русский крест» 1990-х гг. вовсе не был чем-то внезапным. Он продолжал те негативные тенденции депопуляции, которые действовали уже в позднесоветский период.

11. ПАРАДОКС КОНДОРСЕ И ПАРАДОКСЫ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ

ЭКОНОМИИ

Французский ученый Жан-Антуан-Никола де Кондорсе, первым начавший в конце XVIII в. изучать организацию выборов, обратил внимание на порой возникающие парадоксальные ситуации, когда принимается решение, которое не поддерживается ни одним из голосующих. Это явление стали называть парадоксом Кондорсе, оно является одним из объектов изучения в современной политической экономии — изучения политических процессов методами экономикоматематического анализа.

Российские политологи А. А. Собянин и В.Г. Суховольский проделали очень интересную работу по анализу проявлений парадокса Кондорсе в постсоветской России (Собянин и Суховольский 1995). В их исследовании есть один любопытный сюжет, связанный с политэкономи-ческой альтернативной историей — «историей в сослагательном наклонении».

Вспомним общероссийский референдум 25 апреля 1993 г., когда в ситуации политического кризиса, связанного с противостоянием президента России Б.Н. Ельцина и оставшегося с советских времен Верховного Совета, на обсуждение россиян было вынесено четыре вопроса:

1. Доверяете ли вы Президенту?

2. Одобряете ли проводимую экономическую политику?

3. Необходимы ли досрочные выборы Президента?

4. Необходимы ли досрочные выборы парламента (Верховного Совета)?

В таблице 10 приведены оценки Собяниным и Суховольским частоты шести основных типов голосования россиян на апрельском референдуме.

«Одним из наиболее парадоксальных результатов этого референдума явился тот, что его итоги не устроили ни одну из ведущих политических групп, — пишут российские политологи. — Действительно, официальный итог референдума — “да-да-нет-нет” — соответствовал типу голосования наименьшей по численности... политической группы...». Это несовпадение суммарных результатов голосования с индивидуальным выбором основной массы голосующих и есть одно из проявлений парадокса Кондорсе.

Таблица 10

Типы голосования на референдуме 25 апреля 1993 г.

Ответы на вопросы референдума Доля голосовавших, %

На 1-й На 2-й На 3-й На 4-й

Да Да Нет Да 43,3

Нет Нет Да Нет 31,1

Да Да Да Да 10,6

Нет Нет Да Да 8,9

Да Нет Нет Да 5,8

Да Да Нет Нет 0,3

Но парадокс Кондорсе мог привести и к еще более тяжелым последствиям. По ретропрог-нозным оценкам Собянина и Суховольского, если бы «да» на второй вопрос отвечали бы хоть чуть-чуть реже (меньше всего на 3% избирателей), то итогом апрельского референдума оказалось «да-нет-нет-нет», хотя избирателей с таким типом голосования практически не было. Такой исход референдума дезорганизовал бы все ветви власти, которым избиратели выразили недоверие, но не потребовали перевыборов.

Спустя всего несколько месяцев после апрельского референдума, уже после «расстрела Белого дома» и разгона Верховного Совета, 12 декабря 1993 г., россияне снова пошли к избирательным урнам. Новое голосование требовало от избирателей дать ответ всего на два вопроса — о принятии Конституции и об избрании состава нового парламента. На сей раз были возможны четыре типа голосования (см. табл. 11). В конечном счете большинство (58%) голо-

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

совавших поддержали новую Конституцию, почти все пришедшие на избирательные участки проголосовали за новых депутатов.

А теперь самое интересное — ретропрогноз того, как повторение на референдуме 12 декабря парадокса Кондорсе могло дать шанс на реванш антиельцинской оппозиции.

Собянин и Суховольский отмечают, что из-за низкой явки избирателей итогом декабрьского референдума чуть не оказался очень нежелательный вариант «нет-да» (неодобрение Конституции — одобрение парламента). Именно это произошло бы, если на выборы пришло всего лишь на 5% избирателей меньше.

Чтобы снизить явку избирателей, достаточно было, чтобы коммунисты и аграрии в тех районах, где их позиции были слабыми, призвали бойкотировать голосование. Бойкот понизил бы явку не менее чем на 7%, и в результате избранный парламент оказался бы без Конституции. «После этого, — пишут политологи, — объединенные депутаты коммунистов, аграриев и ЛДПР могли бы побороться за объявление Федерального собрания Учредительным и принятие своего варианта новой Конституции». Вспоминая, у кого «трещат чубы», когда «паны дерутся», думаешь — как хорошо, что наши радикальные оппозиционеры не изучали парадокса Кондорсе...

Таблица 11

Типы голосования на референдуме 12 декабря 1993 г.

Типы голосования Последствия победы данного типа голосования

отношение к Конституции отношение к выборам нового парламента

одобрение Конституции («да») одобрение избрания парламента («да») Новый парламент начинает работать по новой Конституции (что реально и произошло).

одобрение Конституции («да») отказ участвовать в выборах новых депутатов («нет») При наличии новой Конституции нет нового парламента. В этом случае Президент оставался бы на неопределенное время единственным легитимным политическим лицом.

неодобрение Конституции («нет») одобрение избрания парламента («да») Появление нового парламента обессмысливается из-за отсутствия новой Конституции, по которой этот парламент должен работать. Такой исход создал бы ситуацию политического хаоса.

неодобрение Конституции («нет») отказ участвовать в выборах новых депутатов («нет») Абсолютный политический абсентизм избирателей создает политический вакуум, для выхода из которого необходима, по крайней мере, разработка нового варианта Конституции.

Таким образом, в 1993 г. дважды складывалась ситуация, когда изменение голосования всего нескольких процентов избирателей могло бы серьезно ухудшить политическую ситуацию. Видимо, есть рациональное зерно в утверждении, что классическая демократия хороша для «нормальных» (стабильных) условий развития, но в кризисных условиях последовательное соблюдение демократических «правил игры» не всегда является политивным.

ЛИТЕРАТУРА

Ананьин Б.В. (2003). Заметки по поводу статьи Б.Н. Миронова «Кто платил за индустриализацию: экономическая политика С.Ю. Витте и благосостояние населения в 1890-1905 гг. по антропометрическим данным» // Экономическая история. Ежегодник. 2002. М.: РОССПЭН.

Бородкин Л.И. и Свищев М.А. (1992). Ретропрогнозирование социальной динамики до-колхозного крестьянства: использование иммитационно-альтернативных моделей // Россия и США на рубеже XIX- XX вв. Математические методы в исторических исследованиях. М.

ГайдарЕ.Т. (2005). Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории. М.: Дело.

Данилевский И.Н. (2001). Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XП вв.). Изд. 2-е. М.: Аспект Пресс.

Демографический ежегодник России, 1999: Статистический сборник. М. 1999.

Ковальченко И.Д. (1991). Столыпинская аграрная реформа (Мифы и реальность) // История СССР. № 2.

Кульпин Э. (1995). Социально-экологический кризис XV в. и становление российской цивилизации // Общественные науки и современность. № 1.

Леонард К.С. и Бородкин Л.И. (1992). Огни большого города» (Опыт прошлого: о влиянии «ножниц зарплаты) // Фантастика и наука (Гипотезы. Прогнозы): Международный ежегодник. М.: Знание. Вып. 25.

Милов Л.В. (2006). Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: РОССПЭН, 1998, 2001.

Миронов Б.Н. (2002). Кто платил за индустриализацию: экономическая политика

С.Ю. Витте и благосостояние населения в 1890-1905 гг. по антропометрическим данным // Экономическая история. Ежегодник. 2001. М.: РОССПЭН.

Миронов Б.Н. (2003). Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. СПб.: Дм. Буланин, 1999. Т. 1, 2. 2-е исправл. изд.; СПб.: Дм. Буланин, 2000. Т. 1, 2. 3-е исправл. изд.; СПб.: Дм. Буланин. Т. 1, 2.

Миронов Б.Н. (2004). Антропометрический подход к изучению благосостояния населения России в XVIII веке // Отечественная история. № 6. (http://www.bmironov.spb.ru/antro. php?mn=4&lm=2&lc=art2).

Миронов Б.Н. (2010). Благосостояние населения и революции в имперской России. М.: Новый хронограф.

Мэнкью Н.Г. (1999). Принципы экономикс. СПб.

Нефедов С.А. (2003). О возможности применения структурно-демографической теории при изучении истории России XVI века // Отечественная история. 5. (http://www.book.uraic.

ru/elib/Authors/Nefedov/Science/Russia/Crisis.htm).

Нефедов С.А. (2012). Уровень потребления в России начала ХХ века и причины русской революции. Статья 3. Проблемы антропометрической статистики // Общественные науки и современность. № 3.

Нефедов С.Н. (2008). Война и общество. Факторный анализ исторического процесса. История Востока. М.: Территория будущего.

Нефедов С.Н. (2010). История России. Факторный анализ. Т.1. С древнейших времен до Великой Смуты. М.: Территория будущего.

Нефедов С.Н. (2011). История России. Факторный анализ. Т. 2. От окончания Смуты до Февральской революции. М.: Территория будущего.

Носевич В. (1993). Компьютерная модель "окняжения" земель в Древней Руси // Информационный бюллетень Комиссии по применению математических методов и ЭВМ в исторических исследованиях и Ассоциации ".История и компьютер". № 8. Март. (http://www.vn.belinter. net/model/2.html).

Попов Г.Х. (1989). Крестьянская реформа 1861 г. Взгляд экономиста // Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. М.: Экономика.

Попов Г.Х. (2008). Истоки российской беды. Русский вариант выхода из феодализма в XIX веке — причина трех революций XX века. М.: Издательский дом Международного университета в Москве, 2008).

Собянин А.А., Суховольский В.Г. (1995). Демократия, ограниченная фальсификациями: Выборы и референдумы в России в 1991-1993гг. М.: Проект.группа по правам человека: ИНТУ.

Тойнби А.Д. (2012). Роль личности в истории. М.: Астрель.

Чаянов А.В. (1925). Организация крестьянского хозяйства. М.: Кооперативное издательство.

ЮргановА.Л. (1998). Категории русской средневековой культуры. М.: МИРОС.

Allen, R.C. (1997). Capital Accumulation, the Soft Budget Constraint and Soviet Industrialization // UBC Department of Economics Discussion Paper, November. (http://www.arts.ubc.ca/econ/ dp9720.pdf).

Fogel, R.W. (2003). Secular Trends in Physiological Capital: Implications for Equity in Health Care // NBER Working Papers, No. 9771, June (http://www.nber.org/papers/w9771.pdf).

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Fogel, R. Economic Growth, Population Theory, and Physiology: The Bearing of Long-Term Processes on the Making of Economic Policy. (http://www.nobel.se/economics/laureates/1993/fogel-lecture.pdf ).

Maddison, A. (2003). The World Economy: Historical Statistics. OECD.

North, D.C. and Thomas, R.P. (1973). The Rise of the Western World: A New Economic History. Cambridge: Cambridge University Press.

Pearl, R. (1925). The biology of population growth. N.Y.

Postan, M. (1950). Some economic evidence of declining population in the later middle ages // The Economic History review. Ser. 2. Vol. 2. No. 3.

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 4, № 2. 2012

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Латов Юрий Валерьевич

Похожие темы научных работ по истории и археологии , автор научной работы — Латов Юрий Валерьевич

Clio takes a calculator (essays on the institutional economic history of Russian civilization)

Текст научной работы на тему «Клио берет калькулятор (клиометрические case-study по институциональной экономической истории российской цивилизации)»