"китайский текст" в советской литературе 1920-1930 гг Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

УДК 82

Красноярова Анна Александровна

Преподаватель кафедры русского языка, Наньчанский университет

330000, Китайская Народная республика, Наньчан, ул. Сюефу, 999 E-mail: [email protected]

«КИТАЙСКИЙ ТЕКСТ» В СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1920-1930 ГГ.

В статье речь идет о «китайском тексте» в произведениях русских писателей. Русские читатели могли видеть реалии жизни простого китайского народа, их борьбу за своё существование, проблемы экономической и социальной гармонии, стремление народа к материальной и духовной культуре, что естественным образом перекликалось со стремлениями русского народа. Тема Китая и образы китайцев появляются во многих произведениях русской литературы 1920-х г., тем самым создавая обоюдное понимание культурологических особенностей двух народов. Художественные произведения русских писателей 1920-1930 гг. имеют также и историческую значимость, представляя собой некий культурный мост, постепенно выстраивавшийся в процессе взаимодействия и взаимообогащения культурными ценностями между двумя великими странами - Россией и Китаем, их народами.

Ключевые слова: Китайский текст, образ Китая, русская литература, литература русской эмиграции в Китае 1920-30 гг., советская литература.

Введение

В 1920-х - начале 1930-х гг., в период, последовавший после Октябрьской революции, в русской литературе резко возрос интерес к теме Китая. Собирательные образы Востока и, в частности, Китая и китайцев, появляются в художественных произведениях, созданных в этот период.

Интерес, проявленный к этой теме в литературе, был обусловлен происходившими в Китае социальными и политическими событиями. В этот период Китай предстал перед российскими читателями как освобождающаяся от колониальной зависимости страна, в которой из-за обострения глубоких социальных противоречий нарастает борьба за национальную независимость и которая стремится найти путь к самоопределению. События, происходившие в Китае, представлялись похожими на те, что совсем недавно происходили в России, а китайский народ теперь интерпретировался как «брат» («друг») российского (теперь уже «советского») народа. Всё это способствовало формированию интереса к изучению «китайского дискурса» и художественному исследованию «китайского национального характера» и его связи с «интернациональным характером», возможность появления которого в то время широко обсуждалась советской литературной критикой.

90

Евразийский гуманитарный журнал

Основная часть

Тема Китая и образы китайцев появляются во многих произведениях русской литературы 1920-х гг. В их числе можно назвать роман «Голый год» (1922) и «Китайскую повесть» (1927) Б. Пильняка, «Китайскую историю (6 картин вместо рассказа)» (1923) и комедию-фарс «Зойкина квартира» (1925) М. Булгакова, повести «Бронепоезд 14-69» (1922; в 1927 г. переработана в пьесу) и «Возвращение Будды» (1923) Вс. Иванова, рассказ «Халиль», написанный по канонам традиционного китайского жанра «касыды» (1922) Л. Леонова, рассказ «Ходя» И. Бабеля (1923), очерк-памфлет «Четвёртая проза» О. Мандельштам (1930), стихотворения «Прочь руки от Китая!» (1924), «Московский Китай»

(1926) и «Прочти и катай в Париж и Китай» (1927) В. Маяковского, «Мы будем говорить»

(1927) Д. Бедного, поэма «Рычи, Китай!» (1924; в 1926 г. переработана в пьесу) С. Третьякова и некоторые другие произведения. Исследователь К. Ф. Пчелинцева, характеризуя изменения, происходившие в отношении к Китаю отмечала: «Китай всё более втягивается в глобальную проблему Россия - Восток - Запад. Это уже не далёкая экзотическая страна с непонятными традициями, а вполне реальное государство на Дальнем Востоке, судьбы которого переплетаются с судьбами России» [Пчелинцева, 2005, с. 162].

Значительный вклад в развитие «китайского текста» советской литературы в 1920-е гг. внёс поэт-футурист С. М. Третьяков [Красноярова, 2019], который создал целый цикл художественных и публицистических произведений о Китае. В отличие от многих других советской эпохи, которые имели опосредованное представление о Китае, почерпнутое из других книг, журналов и газет, С. Третьяков хорошо знал эту страну. Он неоднократно посещал Китай, интересовался его литературной жизнью и даже имел китайское имя «Те

Цзе-кэ» [1ЛШЙ]. В период с 1924 по 1926 гг. он преподавал в Пекинском университете - как

раз тогда, когда там работал великий китайский писатель и общественный деятель Лу Синь. Весьма вероятно, что С. Третьяков был хорошо знаком с китайским писателем лично. В дальнейшем (после возвращении в СССР) характеризовал его как «самого выдающегося беллетриста» Китая [Яо Чэнчэн, 2014, с. 133]. Находясь в Китае, С. Третьяков стремился изучать китайскую культуру - для того, чтобы глубже понимать страну и живущих в ней людей и правдиво описывать события, очевидцем которых он оказался.

Например, в авангардистском «орнаментальном» романе «Голый год» (1922) аллегорической образ Китая возникает в контексте размышлений автора о вероятных путях развития России - «западном» или «восточном» (к утверждению последнего - как «более гармоничного» - склоняется автор). Автор изображает три аллегорических «Китай-города»: в Москве, Нижнем Новгороде и Ордынине. С одной стороны, они аллегорически связаны с московским «Китай-городом» (в его упоминании содержится скрытая отсылка к известному роману П. Д. Боборыкина «Китай-город»), недавнему центру российской деловой жизни, а с другой, - к просуществовавшей долгие тысячелетия «Небесной империи»,- «Срединному государству», - история которого насчитывает тысячи лет и которой никогда не будет конца. Россия, переживающая «голый год», в котором пересекаются проходящая «минута вечности» и эпоха безвременья, которую сопровождает разрушение национальных устоев и основных нравственных ценностей, всеобщий «раздрай», мрак и хаос, за которым, вероятнее всего, последует ещё такой «голый год», всё же, несмотря ни на что, продолжает жить.

Россия не пропала: её судьба похожа на судьбу аллегорического Китая («Китай-города») -страдающего, но «вечного».

В рассказе Б. Пильняка, названном «Китайская повесть» (1927), показан уже не аллегорический, а реальный Китай, описание которого основано на реальных впечатлениях, полученных во время путешествия писателя по стране. Следуя выработанным принципам построения «орнаментальной прозы», автор, не придерживаясь целостного сюжета, показывает китайскую жизнь через серию картин-эпизодов (на первый взгляд, эклектичную), которые показывают парадоксы жизни Китая и дают материал для авторских философских обобщений. С одной стороны, Китай представлен через собирательный образ множества оборванцев, влачащих жалкое существование в грязи, гнили, среди человеческих и животных экскрементов: «...Весь Китай пронизан запахами гниения, гнилого, плесени, всяческих отбросов, тухлого мяса, бобов, бобовых масел. Гниль вошла даже в кухню, ибо одним из сладостнейших блюд суть куриные яйца, которые гниют в земле по нескольку лет, превращаются в зеленый янтарь гнили, потерявший вкус яиц, пахнущий тленом и съедаемый с наслаждением. Китайцы человеческими отбросами, человечьим пометом удобряют землю. В этом городе [в Шанхае. - А. К.], даже в европейских кварталах, нет канализации: на рассвете из-подо всех домов, в прутяных кошелках, руками, китайцы стаскивают отбросы на каналы, в сампаны: сампаны отвозят навоз на рисовые поля, но на рассвете в городе нечем дышать» [Пильняк, 2003, с. 112]. С «европейской» точки зрения (которую в данном случае разделяет автор) Китай как страна представлен через ошеломляющую реальность нищеты, бедности, немощности народа и государства: «.На высокой табуретке против микроскопа сидел горбун, одетый, как китайские бои, в одни холщовые белые штаны, босой, - горб был наружу, ужасный, лиловый в синих складках, - лицо было очень китаелицо, в морщинах старости. Мне сказали, что этот старик - крупнейший, не только китайский, но мировой -ученый, пишущий труды очень большой значимости - и - живущий в музее в качестве сторожа, за хлеб» [Там же, с. 114].

Автор анализирует современное состояние страны, показывает читателю «среднестатистического китайца» (заядлого курильщика опиума) и в качестве причины этого пагубного порока называет преступные действия китайских консулов, генералов, а также англичан, которые совместно способствуют распространению опиокурильных заведений, в той же степени грязных, как и «российские самогонные шинки». Именно на порогах этих «опиумных фанз» автор признаётся в отсутствии истинного понимания страны: «.Так же как в храмах и на улицах, - я познаю, что я не знаю, не понимаю и никогда не пойму китайцев и Китая. Я спрашиваю направо и налево всех, чтобы найти какие-либо ключи Китаю, - и этих ключей у меня нет, всё, что я вижу, я вижу для того, чтобы - не знать» [Там же]. Кажется, что сама природа восстаёт против китайцев, например, «Желтая река» [Хуанхэ. - А. К.], «уничтожающая каждый год миллионы людей, каждый год меняющая своё русло» [Там же, с. 118]. Здесь полуголые женщины, сидя на «вытоптанной земле, в пыли», в грязных одеждах, «расшивали золотыми нитками шёлковые женские туфельки» для знатных дам, в то время, как их мужья вынуждены, по причине наиглубочайшей нищеты, работать голыми на рисовых полях [Там же, с. 119]. Увиденная автором «действительность» китайской жизни поражает, обескураживает и погружает в размышления как читателя, так и самого автора.

92

Евразийский гуманитарныш журнал

С другой стороны, Китай для автора - это страна символов, обладающих глубинными культурными значениями, которые нельзя понять до конца, однако можно постигнуть интуитивно: «Китай - страна драконов, олицетворяющих солнце, пагод, храмов, неба, предков, чёртообразных богов, пятисот будд, пыток, сорокавековая культура, особливейшая: дракон - символ Китая» [Там же, с. 113]. Здесь протекает всё неспешно, не торопясь, размеренно и имеет глубинный философский смысл: «Мамаиди - значит по-китайски -погоди, не торопись, не спеши, значит русское - сейчас. Это мамаиди скрыто в китайских расстояниях, в китайском времени, в китайских делах и в китайской философии» [Там же, с. 115].

И во всём этом разнообразии несопоставимых на первый взгляд вещей, характеризующих Китай того времени, существует свой, отгороженный от всей остальной страны замкнутый «концессионный мир» - часть выкупленной земли, где англичане, французы, португальцы живут по законам своей страны и куда «вход китайцам и собакам воспрещён», где тенистые аллеи наполнены «янтарной божественностью богослужений», а «белые яхты» неспешно качаются на водах канала [Там же, с. 120].

Но, несмотря на все противоречия жизни страны, автор делает вывод о том, что Китай -это «страна феодализма... и коммунистических советов профессиональных союзов Кантона и Шанхая» [Там же, с. 123]. Он сопоставляет Китай и Россию: «Из всех стран, мною виденных, Китай больше всего похож на Россию, на заволжскую, моей русской бабушки Россию, - даже кушаниями, несмотря на то, что здесь едят и лягушек» [Там же, с. 131], отмечая тот факт, что обе страны в своё время пострадали от монгольского ига.

В 1930-е гг. характер публиковавшихся в СССР произведений о Китае резко изменился. В это время появляются преимущественно публицистические произведения с чётко выраженной позицией автора, соответствующей принципам «советской идеологии».

Жизнь Китая в 1930-е годы была подробно описана в публицистической книге Н. Костарёва «Мои китайские дневники». В основу книги легли впечатления, полученные Н. Костаревым во время пребывания в Шанхае, где он на протяжении девяти месяцев работал в качестве журналиста. Автором описываются «ужасы», с которыми пришлось столкнуться жителям Шанхая: «Там на улицах валяются трупы, брошенные после казни. И головы этих трупов подвешены в корзинах или прибиты к доскам тут же, на улице, у домов.» [Костарёв, 1935, с. 11]. В книге воспроизводятся многочисленные картины человеческих страданий: казнь людей посреди городских улиц, отсечение голов солдатским палашом, вывешивание отрубленных голов на общее обозрение, расстрелы, поножовщина, индивидуальный террор на китайских фабриках, взяточничество китайских генералов. Автор описывает повседневный каторжный труд рабочих-шанхайцев; жизнь девочек восьми-десяти лет, вынужденных зарабатывать себе на жизнь, продавая на улицах табак; страдания более старших девочек, работающих за фабричным станком по 20 часов в сутки за два-три доллара в месяц. «Частенько их бьют старшины цехов и надзиратели; что они до того утомляются на работе, что часто около станков и машин засыпают, свернувшись калачиком и крепко обняв своих кукол» [Костарёв, 1935, с. 11].

Заключение

Подводя итоги, можно сделать вывод, что обращение к изображению Китая в литературе 1920-1930-х гг. (впрочем, как и в русской литературе XIX в.) осуществлялось преимущественно с целью осмысления событий, происходивших в России (Советском Союзе). В советском варианте «китайского текста» большее внимание уделялось политическим (идеологическим) аспектам: описанию классовой борьбы и борьбы с буржуазией, мировым империализмом, изображению революционных выступлений масс трудящихся, представлению бедствий китайского народа и возможной помощи ему со стороны советских людей; китайский народ рассматривался в качестве «брата» советского народа и его соратника по борьбе. «Китайский текст» советской литературы по преимуществу был частью пропагандистской литературы, направленной на решение политических задач.

Список литературы

1. Костарёв Н. Мои китайские дневники. Ленинград: Изд-во писателей в Ленинграде, 1935.

214 с.

2. Красноярова А. А. «Китайский текст» в советской литературе 1920-х гг. (на примере творчества С. М. Третьякова) // LITERA. 2019. № 4. C. 143-152.

3. Пильняк Б. А. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 3: Повести; Рассказы; Корни японского солнца. Роман. Москва: ТЕРРА-Книжный клуб, 2003. 576 с.

4. Пчелинцева К. Ф. Китай и китайцы в русской прозе 20-х-30-х годов как символ всеобщего культурного непонимания // Материалы VIII Молодежной научной конференции по проблемам философии, религии, культуры Востока Санкт-Петербург: Санкт-Петербургское философское общество. Вып. 34. 2005. С. 162-173.

5. Яо Чэнчэн. Образы Китая в Русской литературе для детей и подростков. Дисс. ... маг. филол. н. Екатеринбург. 2014. 202 с.

Krasnoyarova A. A.

Lecturer, Russian Language Department, Nanchang University

"CHINESE TEXT" IN SOVIET LITERATURE OF 1920-1930-ss.

The article deals with the so-called "Chinese Text" in literary works of Russian writers thanks to which Russian readers could learn the realias of common Chinese folk, their fight for the better living, problems of economic and social development, people's aspiration to achieve material and spiritual harmony. All these aspirations coincided with the hopes of Russian folk. Chinese theme and images of Chinese people appear in many Russian literary works of 1920-s, thus creating mutual understanding of cultural peculiarities of the two peoples. Literary works of Russian writers of 1920-1930-ss are also of historical value as they represent a kind of a cultural bridge that was gradually forming itself in the process of interaction and mutual enrichment of cultural values of the two grat countries - Russia and China, and their people.

Key words: Chinese Text, image of China, Russian literature, literature of the Russian emigrants in China in 1920-1930-ss, Soviet literature.