CC BY
17Кэнди Канн,
Бэйлорский Университет в Техасе
Доктор Кэнди Канн — сотрудник Бэйлорского Университета в Техасе The Baylor Interdisciplinary Core (BIC), получила Ph.D. в области сравнительного религиоведения в Гарварде. Основными исследовательскими интересами доктора Канн являются смерть и умирание в контексте общественных механизмов памяти, забвения и прославления. Автор книги «Virtual Afterlives: Grieving the Dead in the Twenty-First Century» (University Press of Kentucky, 2014).
1. Практики спонтанной мемориализации включают в себя очень широкий спектр явлений Это и придорожные памятные знаки, и большие мемориалы типа мемориала Charlie Hebdo в Париже, и вещи, которые приносят к мемориалам, online мемориализация и тд. Какое направление исследований кажется Вам наиболее перспективным?
Для академического изучения важны все формы мемориализации. Если мы изучаем только большие государственные мемориалы и проходящие там церемонии, мы оказываемся включенными в определенную государственную повестку дня относительно того, какие смерти нужно помнить, а какие лучше забыть (а ведь тот, кто не мемориализирован, не менее важен, чем тот, память о ком сохраняется). Спонтан-
ная мемориализация, которая возникает на низовом уровне (будь то социальные медиа или дорожная обочина), обнажает потребности, которые не удовлетворяются устоявшимися в обществе практиками, связанными со смертью. Поэтому так важно описывать и изучать их.
2. Каким образом социальные медиа и компьютерные сети изменили практики спонтанной мемориализации? Прослеживаете ли Вы какое-то влияние?
Платформы социальных медиа, как и компьютеры в целом, производят коренную ломку наших способов горевания, поскольку они предлагают нам новые синтаксис и грамматику, которые хорошо понимаются и принимаются обществом. Например, практика замены своей фотографии профиля на фото умершего является общепринятым способом сообщить окружению как о том, что ты скорбишь и о своем праве на скорбь, так и о том, что ты претендуешь на членство в соответствующей субгруппе. Распространение эмодзи и стикеров дает людям визуально сильные (или клишированные) способы продемонстрировать свои эмоции (например, плачущий эмотикон). И так же, как ограниченность размеров надгробия обусловило тенденцию к использованию аббревиатур (Ш.Р. вместо
36 Археология русской смерти №3/2016
Rest in Peace), технические ограничения платформ социальных медиа, таких как Твиттер, изменяют способы выражения скорби. В Твитте-ре, например, с его ограничением в 140 знаков, тексты выражающие скорбь становятся короче или заменяются эмотиконами.
3. Каковы основные функции спонтанной мемо-риализации в современном обществе: социальное исцеление, протест или что-то другое?
Я думаю, она играет все эти роли. В Соединенных Штатах люди, работающие на окладе, обычно получают лишь трехдневный отгул в связи с тяжелой утратой (почасовые работники часто получают только неоплачиваемое свободное время для посещения самих похорон — и больше ничего). Это значит, что на траур просто нет времени, нет его даже для того, чтобы участвовать в многочисленных логистических заботах, связанных со смертью. Эта нехватка времени для выражения личной скорби хорошо иллюстрирует, как возникает более широкий социальный запрос на преодоление скорби. Для меня эта спонтанная мемориализация отражает потребность скорбеть и демонстрировать свою, частную, скорбь, которая была маргина-лизирована как в частной жизни, так и в рабочем окружении.
В Соединенных Штатах эти формы мемо-риализации особенно часто обнаруживаются в более маргинальных сообществах и среди тех, чья скорбь является маргинализирован-ной в повседневном социальном дискурсе. Так я нахожу это более распространенным в связи с необычными смертями (потеря ребенка или самоубийство) или среди тех, кто в буквальном смысле живет на краю, в экономическом или социальном плане. Например, практики мемо-риализации с помощью наклеек на стекло автомобиля чрезвычайно распространены в приграничных регионах (в Калифорнии и Техасе) и среди нерепрезентативных меньшинств, в то
время как в центральном Среднем Западе они встречаются крайне редко или отсутствуют вовсе.
4. С чем связан такой большой запрос на публичное оплакивание? Что это — слом табу на публичное переживание смерти, новый канал для выражения общественной позиции или нечто иное?
Я думаю, что мы горевали публично всегда. Черные нарукавные повязки, траурные значки, траурные фотографии, траурные украшения со вставками из волос умершего и, наконец, черная траурная одежда — люди всегда имели потребность продемонстрировать свой статус скорбящих понятным для всего общества образом. Этим летом я узнала о «ловушках для слез» [tear catcher], распространенных во времена Гражданской войны в США: вдовы собирали свои слезы в специальный флакон с пробкой, и, когда слезы испарялись, траур официально заканчивался. Мне нравится этот образ и идея того, что эти флаконы давали вдовам осязаемое измерение для их траура. Так что мне не кажется, что популярная мемо-риализация является чем-то новым. Скорее, некоторые общества и культуры маргинали-зируют скорбь через законы об отгулах в связи с тяжелой утратой или же намеренным ее игнорированием — и в том, и в другом случае мы имеем дело с включением скорби в систему ценностей как некоторого отклонения от нормы, чего-то неестественного. Таким образом, то, что раньше считалось нормальным, теперь воспринимается как проблема. Люди должны горевать в соответствии с правилами, чтобы жить хорошо.
5. В какой степени мы можем говорить о спонтанности этих практик сейчас, когда они уже успели стать самовоспроизводящейся традицией?
Рубрика «Вопрос - ответ» Спонтанная мемориализация 37
Это важный вопрос, на эту тему можно было бы написать отличную статью. Возможно, эти проявления скорби вовсе не спонтанные, так как они возникают в рамках определенного культурного и социального синтаксиса.
6. Находясь в общественном месте, спонтанные мемориалы значительно изменяют его роль в повседневной жизни. Как долго, по-вашему, должен существовать такой мемориал? И каким образом должен заканчивать свое существование? Какова роль архивации и музеефикации в этих процессах?
Это тоже важно понять. Я думаю, ответ зависит от обстоятельств, а также того, как в местном обществе понимаются функции пространства, времени и разграничения публичной и приватной сфер. Скорбь должна прерывать пространство и время, так что, я думаю, это важная функция спонтанных мемориалов.
«Положенное время» может очень различаться в зависимости от контекста. В 1937 году в Техасе в результате взрыва газа в школе погибли 300 детей, и год спустя местные жители все еще не считали себя готовыми «двигаться дальше», отменив мемориальные мероприятия. Противоположный пример: в 2012 году 20 детей и шесть взрослых были застрелены в Ньютоне штата Коннектикут, городские власти уничтожили самодельные мемориалы и «святилища» в городе всего две недели спустя, поскольку мэр сказал, что необходимо «двигаться дальше» и «исцеляться».
Архивы и музеи играют большую роль в этом процессе, и это тоже готовая тема для дополнительного исследования. То, как мемориалы каталогизируются, архивируются, критически рассматриваются и преподносятся, крайне важно для скорбящих, академических исследователей, историков, антропологов, равно как и для исследователей смерти. Наконец, имеет смысл изучать и то, кто занимается архивированием,
как через эти материалы конструируется или реконструируется память общества и почему мемориалы представляют одни голоса, оставляя в стороне другие, не менее важные.
7. Какие исследования в этой области Вам представляются наиболее значимыми? Порекомендуйте, пожалуйста, нашим читателям три каких-нибудь текста.
Я думаю, что работами, обязательными к прочтению, являются, во-первых, книга Эрики Досс (Erika Doss) «Memorial Mania: Public Feeling in America» (University of Chicago, 2010), анализирующая подъем популярной мемори-ализации, во-вторых, моя книга «Virtual Afterlives» (University Press of Kentucky, 2014), в которой рассматриваются причины этого подъема, утверждающая, что поскольку скорбь стала очень сегментированной и маргинальной (и классово-обусловленной), эта тенденция продолжится, в-третьих, новая захватывающая и очень важная книга Томаса Лакера (Thomas W Laqueur) «The Work of the Dead: A Cultural History of Mortal Remains» (Princeton University, 2016), которая рассматривает историю репрезентации самой смерти в культуре; эта работа впечатляет меня как наиболее современная версия другой важной работы Филиппа Арьеса (Philippe Aries) «The Hour of Our Death: The Classic History of Western Attitudes Toward Death over the Last One Thousand Years» (Random House, 1980).
Наконец — хотя это и не книга — потрясающая работа Карлы Ротштайн (Karla Rothstein) в Death Lab Колумбийского университета. Это самая передовая работа о смерти из тех, что я читала (http://www.deathlab.org/).
8. Может быть, эти явления стоит рассматривать в контексте каких-то более широких тем (поминальных практик, death studies, паломничества, public display, политической коммуникации)?
38 Археология русской смерти №3/2016
Драматичное противостояние публичной и частной сфер выражения скорби таит для исследователя интересные возможности, если рассматривать, каким образом общественные ожидания влияют на выражение личной скорби.
Например, здесь, в Соединенных Штатах, траурные мероприятия часто кооптированы государством, которое пытается тем самым установить рамки и ограничения для периода скорби. Для одних случаев мемориализации это означает, что мемориалы будут удалены после определенного периода времени, для других — что существует контроль над их установкой (например, придорожные мемориалы в некоторых штатах устанавливаются и поддерживаются правительством, это делается для того, чтобы контролировать их внешний вид и любую возможность появления политического подтекста). Самым показательным примером такого подхода является мемориал Всемирного торгового центра. Создание мемориала и управление им позволило государству контролировать и воспроизводить нарратив. Меня также все больше интересует, как мемо-риализация конструирует и формирует понимание времени и места. Я задумываюсь о том, как влияет на наше понимание пространства и телесного опыта то, что иногда локусом скорби становится место смерти, а не само тело.
СКэнди Канн беседовала Анна Соколова
-И
Г-
