CC BY
12
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
Политические процессы в современной России
А. О. Зиновьев
КАТЕГОРИЯ «ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО» КАК ЭЛЕМЕНТ ОПИСАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА В РОССИИ
Термин «гражданское общество», который приобрел особую популярность в российском политическом дискурсе в конце 90-х годов прошлого века и в начале нынешнего, является способом «самоописания» современного российского общества, если воспользоваться термином немецкого социолога Никласа Лумана (см., например: Луман, 1991; Ассман, 2004). Это «самоописание» российского общества создается, как правило, в рамках символической борьбы, которая ведется в российском политическом поле, и данное «самоописание» необходимо рассматривать в контексте этой политической борьбы. Иначе говоря, использование концепта «гражданское общество» связано не только с философскими корнями этого концепта, но и является не случайным для политического процесса в современной России, причины его популярности лежат в символических ставках, которые делаются на это понятие различными политическими силами и движениями в российском политическом поле. Философские корни данного концепта лишь задают возможные модели интерпретации, но не объясняют причины высокой популярности данного концепта в современном российском политическом дискурсе.
В своей работе «Публичная философия» Уолтер Липпман писал: «Весь огромный мир труда и страсти, которыми полнится публичная жизнь, превратился бы в бессмыслицу, если бы мы не верили в то, что деятельность партий, газет, книг, средств массовой информации, школ и церквей оказывает на этот мир определенное влияние» (Липпман, 2004, с. 86). Гражданское общество как элемент политического дискурса является комплексом идей, влиятельность которого связана со значимостью функции «самоописания» в современных обществах. С позиций Лумана возрастание значимости «самоописания» связано с усложнением социальных структур современного общества. Именно развитость той сферы современных обществ, о которой писал Уолтер Липпман, делает концепт «гражданского общества» важным для происходящего в современной российской политике. Особенности понимания этого концепта, которые несколько отличаются в российской версии, влияют на политический процесс в соответствии с «теоремой Томаса». Несмотря на то, что наличие в современной России гражданского общества является дискуссионным вопросом, влиятельность этого концепта для политиче-
© А. О. Зиновьев, 2006
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
ской коммуникации в современной российской политике несомненна. Философские корни этого концепта постепенно стираются, и данный концепт все более становится политическим лозунгом в символической борьбе за будущее России.
Концепт «гражданское общество» как способ «самоописания» политики в современной России обладает крайней противоречивостью, но именно она является одной из причин популярности и восходит ко времени образования этого концепта в европейском общественно-политическом дискурсе конца XVIII — начала XIX в. Наиболее известной в современной России является трактовка природы гражданского общества в версии Гегеля (см.: Гегель, 1990). Это связано прежде всего с гегельянскими корнями марксизма, который является самым хорошо изученным философским подходом среди российских обществоведов. Это объясняется также доступностью работ Гегеля, которые издавались массовыми тиражами в советское время, что выгодно отличает Гегеля и Маркса от работ других авторов, труды которых печатались в 1990-х годах мизерными тиражами.
II
В Российской истории первая полемика, которая может быть соотнесена с проблематикой гражданского общества, появилась в переписке царя Ивана Грозного с князем Андреем Курбским во второй половине XVI в. (см.: Переписка Ивана Грозного, 1993). Данная полемика касалась приделов царской власти, о которых писал Курбский. В ходе этой полемики впервые в русской истории был затронут вопрос о праве человека на частную автономию, хотя у Курбского то, что получило в наше время название «права человека», выделено еще очень смутно и посредством апелляции к авторитету хорошо устроенного государства. Эта полемика не привела к появлению в России представлений о частной и публичной автономии, она интересна лишь как эпизод правления Ивана Грозного, хотя этот эпизод отражает наличие значительного влияния на умы русской аристократии со стороны польской политической жизни, где избрание короля шляхтой привело к довольно высокому уровню частной и публичной автономии у господствующего класса Польского государства.
Деятельность Петра Великого в области государственного строительства, и особенно в области создания нового законодательства, оформила в России то, что немецкий историк Ф. Мейнике называл «государственным разумом». Именно учение о пользе государства и подчинении всех сторон публичной и частной жизни людей интересам государственного величия проникнута государственная деятельность Петра Великого. Таким образом, в результате Петровских преобразований в России сформировалось учение о «государственном разуме», которое было хорошо известно людям того века и часто использовалось в публичных дискурсах того времени. В противоположность и в дополнение к нему должно было появиться учение о гражданском обществе как о сущности, отличной от интересов государства.
Различение общества и государства, как способ самоописания социальной системы, возникло раньше появления концепта «гражданское общество», а частная автономия дворян от вторжения государственных интересов, т. е. ограничение произвола го-
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
сударства, стало частью социальной реальности до появления философской рефлексии по этому поводу в виде рассуждений о гражданском обществе. Первоначальную идейную основу этой автономии дворян составили идеи французского Просвещения, прежде всего идеи Вольтера и Монтескье. Причем от последнего и идет различение государства и общества, представление о различии их интересов в трудах некоторых российских писателей, начиная с Екатерины Великой.
В эпоху царствования Екатерины Великой крупнейший политический деятель первой половины XVIII в. фельдмаршал Миних пишет своеобразные воспоминания под заголовком «Очерк, дающий представление об образе правления Российской империи». Слово «общество» на страницах этого труда не упоминается, он целиком посвящен обсуждению формы правления государством в духе «государственного разума». Идея существования общества, отличного от государства, для Миниха явно чужда и непонятна.
С другой стороны, в 1787 г. князь Щербатов пишет работу «О повреждении нравов в России», название которой явно указывает на влияние Монтескье. В этой работе, которую можно охарактеризовать как очерк социальной антропологии русской аристократии XVIII в., автор несколько раз упоминает слово «общество», но о «гражданском обществе» речь пока еще не идет, хотя представление о необходимости частичной дворянской частной автономии уже ясно выражено в этом тексте. Например, касаясь некоторых аспектов реформ Петра Великого, князь Щербатов замечает: «Не неприятель был Петр Великий честному обществу, но хотел, чтобы оно безубыточно каждому было. ... Ибо общество не в обжирании и опивании состоит, и не может быть оно приятно, где нет равности ...» (Щербатов, 1983, с. 75-76). Здесь надо отметить, что публичные ассамблеи, о которых идет речь у князя Щербатого, т. е. открытые для публики балы, воплощали в петровской России то, что Хабермас называет «репрезентативной публичной сферой» (Там же), и делались Петром Великим под прямым влиянием двора Людовика XIV.
Различение общества, понимаемого как круг общения, и государства характерно также для творчества Екатерины Великой, при этом данное различение поддерживалось большой группой русских аристократов и простых дворян, на которых базировались успехи российского просвещенного абсолютизма и российского Просвещения. Этот слой российского дворянства был подготовлен главным образом царствованием Елизаветы Петровны, именно в это время, например, создается Московский университет. Своеобразным итогом этого царствования и законодательным закреплением дворянской частной автономии стал «Манифест о вольности дворянской», принятый уже после смерти Елизаветы Петровны (исторический анекдот о создании этого Манифеста, согласно которому Манифест написал секретарь императора, а Петр III подписал, не читая, указывает на связь данного документа с дворянским общественным мнением того времени).
Целый ряд российских мемуаристов поспешили воспользоваться этим Манифестом для ухода с государственной службы и удаления в частную жизнь. Вторая половина XVIII в. характерна формированием в России «мемуарной идентичности» и особого жанра мемуаров, в которых российские дворяне создавали повествование о себе и ле-
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
гитимировали свою частную автономию тем, что описывали свое детство и личную жизнь, а не только заслуги перед Отечеством и публичную деятельность на государственной службе. Эту «мемуарную идентичность» XVIII в., с присущей ей переплетенностью частной автономии и репрезентативной публичной сферы, А. С. Пушкин сделал широко известной своей искусной стилизацией в «Капитанской дочке».
Для императрицы Екатерины Великой, которая задавала тон в публичных дискурсах второй половины XVIII в., основополагающими были идеи Монтескье, сочинения которого она хорошо знала и часто использовала в своих работах. Четкое различение государства и общества проявляется в следующем ее замечании: «Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы» (Записки императрицы, 1989, с. 647). В данном высказывании, как и в других, мысль Екатерины Великой движется в русле учения о «государственном разуме» и очень близка к более поздней идеи Гегеля о гражданском обществе как несовершенной форме, которая нуждается в обязательном дополнении государством.
Истоки учения о гражданском обществе в смысле Ю. Хабермаса или К. Поппера в русской политической мысли следует искать в работах А. Радищева (см.: Щербатов, 1983). Радищев находился под мощным влиянием идей Гердера, что делало его особенно нетерпимым к крепостному праву и бесправному положению крестьян. Надо отметить, что Радищев лишь поверхностно кажется мыслителем более радикальным, чем Гегель, и «первым русским революционером», на самом деле он был лишь сторонником умеренной модернизации России по образцу европейских стран. Взгляды Радищева были результатом тех умонастроений, которые складывались в России с середины XVIII в., его судьба «первого революционера» и первой жертвы российского самодержавия была связана со случайным совпадением публикации «Путешествия из Петербурга в Москву» с событиями Великой Французской революции.
Так же, как Екатерина Великая, Радищев пишет о наилучше устроенном государстве, противостояние общества и государства Радищев не акцентирует, речь идет только о неразумности общественного устройства, из которого исключена большая часть крестьянского населения. Большая часть упреков Радищева направлена против крепостного права и цензуры. В произведении Радищева есть радикальность выражения требований, но нет радикальности самих требований. Отмена крепостного права логично вытекала из дарования вольности дворянству, поскольку крестьяне, как и дворяне, были слугами государства, а не дворян. Вместо этого произошло постепенное превращения крестьян в частную собственность дворян и введение этой частной собственности в торговые отношения. Этот процесс «маркетизации» крестьян был параллелен эмансипации дворян, но одновременно закрывал дворянам путь к публичной автономии, поскольку крепостное право держалось исключительно на могуществе и произволе самодержавного государства (более подробное обсуждение похожей точки зрения см.: Ахие-зер, 2005). Отмена крепостного права была очевидной для Екатерины Великой и для государственного аппарата ее времени, но корыстные интересы аристократии стали главным препятствием на этом пути (см.: Записки императрицы, 1989). Далее Француз-
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
ская революция очень напугала высшую власть в России, отмена крепостного права стала рассматриваться как первый шаг к ликвидации монархии. Вследствие этого отмена крепостного права, которая была необходима для политической эмансипации самих дворян и для построения успешного государства в России, совершилась только в 1861 г., хотя первое публичное предложения по отмене крепостного права было сделано Екатериной Великой в 1767 г.
III
Именно на это сочетание «государственного разума» и «частной автономии» дворянства, которые нашли свое отражение в «мемуарной идентичности» и в резком протесте Радищева, и наложилось гегелевское учение о гражданском обществе. Ко времени появления «Философии права» в России уже был сделанный в 1817 г. перевод книги Адама Фергюсона о гражданском обществе, работа которого была ближе к классическому либерализму, но вынести конкуренции с идеями Гегеля он не смог. Идеи Гегеля о государстве как «высшей форме нравственности» были наиболее адекватными для самоописания российских общества и государства и поэтому обрели в России монополию в сфере идей вплоть до нашего времени. Уже после 1917 г. Николай Бердяев писал: «Гегель сделал небывалую карьеру в России. Огромное значение философии Гегеля сохранилось и до русского коммунизма. Советы издают полное собрание сочинений Гегеля, и это несмотря на то, что для него философия была учением о Боге. Гегель был для русских вершиной человеческой мысли, и у него искали разрешения всех мировых вопросов. Он влиял на русскую философскую, религиозную и социальную мысль. Он имел такое же значение, какое имел Платон для патристики и Аристотель для схоластики» (Бердяев, 1990, с. 105). Причины такой популярности Гегеля, которая сохранилась и в настоящее время, лежат в недостатке публичной автономии и в дефиците критической публичной сферы, который компенсировался и компенсируется уходом в приватную сферу и в частную автономию гражданских (но не политических) прав. Понимание гражданского общества как промежуточного явления между семьей и государством, а также представление о гражданском обществе как о более низкой ступени нравственности по сравнению с государством, а на более высокой ступени, как в современных представлениях о гражданском обществе, все это хорошо согласовывается с действительным местом государства в российской общественной жизни.
До 1861 г. российское «общество» находилось между огромной массой крестьянства, фактический исключенной из этого «общества» и жившей в собственной культурной среде, и мощным государственном аппаратом, на котором базировались претензии России на статус ведущей европейской державы. Такое «общество», как и его аналог в Пруссии, на который ориентировал свою концепцию гражданского общества Гегель, не могло эффективно сотрудничать с государством, поскольку полностью от него зависело. Отмена крепостного права в 1861 г. была проведена в такой форме, что зависимость «общества» от государства в России по большей части сохранилась, хотя и появились некоторые элементы экономической автономии, которые породили резкое про-
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
тивостояние общества и государства в России второй половины Х1Х-начала XX в. Только появившееся российское гражданское общество поспешило использовать некоторые элементы своей автономии для резкой критики существующего государства и даже для физической борьбы с ним. Феномен интеллигенции в смысле авторов сборника «Вехи», который был связан с этой автономией, лучше всего демонстрирует суть происходивших процессов. При этом идеи Гегеля стали и основой критического настроя русской интеллигенции, последняя видела шанс на переустройство российской жизни не столько в саморазвитии и развитии гражданского общества, сколько в установлении контроля за государством и государственным аппаратом.
IV
Когда в 1917 г. такой контроль удалось установить, он был использован для усиления, а не для ослабления государства. После установления власти большевиков этот контроль еще более усилился, несмотря на резкую критику такого развития событий со стороны таких анархистов, как П. Кропоткин. В краткий период нэпа некоторая автономия была предоставлена экономической деятельности, но и она после была целиком отнесена к функциям государства. Потребность в обеспечении военной безопасности Советского Союза привела к необходимости модернизации экономической системы с целью создания тяжелой промышленности на уровне основных западных стран, что требовалось в связи с потребностью в достижении обороноспособности страны. Ключевую роль в этом процессе играло государство, которое создало мощную военную промышленность и инфраструктуру для ее функционирования. В эпоху Сталина в России окончательно завершилась промышленная революция, которая потребовала резкого увеличения численности городского населения и сокращения основной массы крестьянства; Россия стала городской страной (подробнее см.: Ахиезер, 2005). В результате в России появилось общество, но гражданское общество, основанное на солидарности, могло появиться только в структурах государства. Описанные А. Зиновьевым первичные «клеточки-коммуны», как основа социальной организации коммунистического общества в России, и были специфической формой российского гражданского общества, поскольку именно они были основаны на солидарности граждан. Эти «клеточки-коммуны» были зависимы от государства и встроены в процессы его функционирования, а не противостояли ему (см.: Зиновьев, 1994).
В советской идеологии и в советском массовом сознании гегелевская идея о государстве как «высшей форме нравственности» нашла свое полное воплощение. Особую роль в превращении данной идеи Гегеля в ключевую формулу самоописания советского общества сыграла Великая Отечественная война. Масштаб этой войны и ключевая роль государственного аппарата в организации победы и в создании послевоенной мифологии об этой войне многое объясняют в «послевоенном» развитии общественных отношений в России. Идентичность значительной части жителей советского общества строилась на основе опыта участия в Великой Отечественной войне или мифологии по поводу этой войны, которая создавалась при ведущем участии государства. Это затрудняло для жителей выдвижение в качестве самоописания общества в России рутины
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
трудовых коллективов («клеточек-коммун»), в виде которых существовало действительное гражданское общество в то время (в этом смысле особенно показателен крайне популярный фильм «Место встречи изменить нельзя», который отражает уже менталь-ность поколения, не принимавшего участия в боевых действиях, но еще бывшего современниками Великой Отечественной войны).
Если государство представляло себя в ореоле организатора победы в Великой Отечественной войне и супердержавы мирового уровня, то гражданское общество могло противопоставить этому только диссидентское движение, направленное на свободу личности и ее прав. Так же как интеллигенция начала XX в., диссидентское движение второй половины XX в. было ориентированно на государство как «высшею форму нравственности», и не случайно основные идеи диссидентских дискурсов выстраивались вокруг советской Конституции и альтернатив этой Конституции.
V
Крах сложившейся системы в начале 90-х годов XX в. привел к кризису в дискурсах самоописания российского общества. Самоописание гражданского общества в его противостоянии государству находится еще в стадии становления, хотя есть уже некоторый прогресс (наиболее ярким случаем является движение «Солдатских матерей»). Упадок государства в современной России породил кризис традиционных представлений о нем как о «высшей форме нравственности» и сформировал два направления в российских общественных дискурсах, или две дискурсивные формации (см.: Фуко, 1996; Зиновьев, 1994), проблематизирующее место России в современном мире и возможные направления ее внутреннего устройства. Хотя концепт «гражданское общество» фигурирует в обоих направлениях, его «наполнение» в этих двух направлениях различно.
Первое направление призывает к восстановлению российской государственности и возращению Российскому государству былого статуса «высшей формы нравственности» и былого статуса великой державы. Данная дискурсивная формация является господствующей в современной российской политике. Гражданское общество в этом контексте воспринимается как необходимое условие построения в России эффективного модернизированного государства. Гражданское общество для участников подобных дискурсов — это, как и для Гегеля, необходимая ступень к современному российскому государству. Иначе говоря, данное направление развивается в рамках вышеуказанной традиции самоописания российского общества и государства.
Вторая группа дискурсов, или вторая дискурсивная формация, ориентирована на мировую публичную сферу и пытается представить гражданское общество самоцелью (с опорой скорее на дух категорического императива Канта, чем на идеи Гегеля), которое необходимо как противовес слишком мощному и слишком аморальному Российскому государству. Именно в рамках данного направления дискурсов концепты «прав человека» и «свободы слова» приобретают ключевое значение для борьбы с государственным аппаратом современной России.
ПОЛИИТЭКС 2006. Том 2. № 2
В данном направлении общественных дискурсов самоописание современного российского общества пытаются строить по аналогии с теорией общественного договора, где новые автономные от государства слои общества, прежде всего предприниматели, будут извне улучшать государство и общество в России, посредством свободы слова и борьбы за права человека, т. е. посредством систематической критики морально несовершенного современного Российского государства. Такой проект в чем-то опирается на идеи Джона Ролза (см.: Ролз, 1995), и граждане должны посредством своей критики создать более справедливое и честное общество-государство в России. Проблема заключается в отсутствии в реальности «завесы неведения», что ведет к отстаиванию большей частью предпринимателей в лучшем случае корпоративных (а не личных) интересов. Это делает данное направление общественных дискурсов слишком зависимым от мировой публичной сферы и от финансовой поддержки международных гражданских организаций и фондов. Такая ситуация делает подобный вариант гражданского общества в современной России все более «виртуальным» (см.: Wilson, 2005) и укрепляет политические позиции сторонников государства как «высшей формы нравственности».
Литература
Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М.: Новое издательство, 2005.
АссманЯ. Культурная память. М.: Языки славянской культуры, 2004.
Бердяев Н. А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М.: Наука, 1990.
Гегель Г. Ф. В. Философия права. М.: Мысль, 1990.
Записки императрицы Екатерины Второй. М.: Орбита, 1989.
Зиновьев А. А. Коммунизм как реальность. М: Центрполиграф, 1994.
Зиновьев А. О. Роль дискурса в организации политических позиций // Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Т. VI. № 4.
Липпман У. Публичная философия. М.: Идея-Пресс, 2004.
Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современных обществ.// Социологос. Вып 1. Общество и сферы смысла. М.: Прогресс, 1991.
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М.: Наука, 1993.
Ролз Д. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во НГУ, 1995.
Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-центр, 1996.
Щербатов М. О повреждении нравов в России. М.: Наука, 1983.
Habermas Jue. Strukturwandel der Oeffentlichkeit. Fr. A. Münshen: Suhrkamp, 1995 (1962).
Wilson A. Virtual Politics. New Haven: Yale University Press, 2005.
