Civil peace, civil War and practices of public consent: materials from a Roundtable held at Lomonosov moscow state University Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2017. № 5

ГРАЖДАНСКИЙ МИР, ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И ПРАКТИКИ ОБЩЕСТВЕННОГО СОГЛАСИЯ: МАТЕРИАЛЫ КРУГЛОГО СТОЛА

Круглый стол, прошедший на факультете политологии МГУ имени М.В. Ломоносова в рамках конференции «Ломоносовские чтения-2017», был посвящен анализу путей достижения гражданского согласия в различных социально-исторических условиях. Целью круглого стола стало обсуждение возможных траекторий сохранения гражданского мира в аспектах конфликта и согласия в сложной идеологической ситуации сегментации дискурсов и отсутствия общегражданского языка на современном этапе развития общества и государства. Круглый стол продемонстрировал, что гражданство как феномен, соединяющий историю, политику и культуру, и в то же время как определенного рода социально-политическая практика, подразумевает довольно широкий спектр методологических подходов к его изучению. В рамках круглого стола эта проблема обсуждалась в дискурсивных гранях конфликта и согласия, в том числе на материале различных периодов истории России, а также в аспектах исторической памяти, в ракурсе проблемы конструирования гражданской нации, общегражданской идентичности и раскола, отражающихся в дискуссиях по злободневным темам в российском интернет- и медиапространстве.

Ключевые слова: гражданский мир, гражданство, конфликт, согласие, историческая память, идентичность.

CIVIL PEACE, CIVIL WAR AND PRACTICES OF PUBLIC CONSENT: MATERIALS FROM A ROUND TABLE HELD AT LOMONOSOV MOSCOW STATE UNIVERSITY

A round table devoted to the analysis of ways to achieve civil harmony in various socio-historical conditions was recently staged by the Department of Political Science at Lomonosov Moscow State University as part of the department's "Lomonosov Readings-2017" conference. The purpose of the round table was to discuss possible trajectories of the preservation of civil peace in phases of conflict and harmony under a complex ideological situation thatfeatures, at the present stage of development of society and the state, the segmentation ofpublic discourse and the absence of a common language. The round table demonstrated that the study of citizenship — as both a phenomenon connecting history, politics and culture, and at the same time as a particular kind of socio-political practice — entails a rather wide range of methodological approaches. Within the framework of the round table, this issue was discussed in aspects of conflict and harmony, including material from various periods of the history of Russia, as well as in the contexts of historical

memory, in the perspective of the problem of constructing a civil nation-state, of a common civil identity and of schismatic disruption — all of which find reflection in discussions of topical issues on the Russian Internet and in Russia's media space.

Key words: civil peace, citizenship, conflict, consent, historical memory, identity.

А.Ф. Яковлева, кандидат политических наук, ведущий научный сотрудник кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: afyakovleva@gmail.com

Постановка проблемы: равенство-согласие vs неравенство-конфликт в понимании гражданства

Представляем читателю материалы круглого стола, организованного кафедрой истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова в рамках конференции «Ломоносовские чтения-2017» и посвященного анализу путей достижения гражданского согласия в различных социально-исторических условиях. Целью круглого стола стало обсуждение возможных траекторий сохранения гражданского мира в сложной идеологической ситуации сегментации дискурсов и отсутствия общегражданского языка на современном этапе развития общества и государства.

Участники дискуссии обратились к этой теме в год столетия русской революции, вызвавшей целый ряд расколов в российском обществе, неслучайно. Именно поэтому участники круглого стола анализируют эти проблемы как в ретроспективе, так и в перспективе.

Предваряя основные материалы дискуссии, хочу отметить, что сложный феномен гражданства — а именно о нем, как представляется, и должен идти в конечном итоге разговор, можно рассматривать в двух разрезах. Это перспективы солидарности и конфликта, я апеллирую здесь к В.С. Малахову и его трудам последних лет1. Очень важно помнить, что феномен гражданства уравнивает представителя народа и представителя власти именно с точки зрения того, что они являются гражданами — индивидами, проживающими на территории данного государства, обладающими гражданскими правами. Такой подход характерен для эпохи модерна. Гражданский мир и гражданская война могут также иметь разные измерения, однако все они лежат в плоскости равенства и согласия vs неравен-

1 Государство, миграция и культурный плюрализм в современном мире. Материалы международной научной конференции / Общ. ред. В.С. Малахов, В.А. Тишков, А.Ф. Яковлева. М.: ИКАР, 2011; Малахов В.С. Гражданство как концепт и институт: что, как и зачем изучать // Гражданство и иммиграция: концептуальное, историческое и институциональное измерение / Под ред. В.С. Малахова, А.Ф. Яковлевой. М.: Канон +, 2013. С. 6-32.

ства и конфликта относительно этого понимания проблемы. Как только одна группа граждан пробует нарушить те же права другой группы — возникает конфликт; однако как только разные группы солидаризируются на той простой основе, что они граждане одного государства или принадлежат к единой гражданской нации, на основе их равенства — конфликта удается избежать. Сегодня гражданство чаще всего не совпадает с территорией государств, на которой граждане проживают, и представляет собой «сверх- или наднациональное гражданство», включая такие понятия, как «экономическое гражданство» или «культурное гражданство» и т.д.

О проблеме гражданского мира, например, в России, мы можем говорить, соотнося ее с определенным сообществом, в котором люди идентифицируют себя в качестве российских граждан и видят себя в общем пространстве коммуникации, таким образом «воображая» себя членами этого сообщества (по терминологии Б. Андерсена). Но обратим внимание на важный момент разрыва между членством и участием, в котором выражается современный феномен гражданства. Проблема в том, что ни для членства, ни для участия сегодня гражданину государство не нужно, оно заменяется, например, корпорацией, в которой он работает, или в случаях, когда он может оспорить решения на надгосударственном уровне — например, добиваясь соблюдения своих прав — Европейским судом по правам человека. Государство в таких условиях ищет разнообразные способы консолидации своих граждан, чтобы не утратить свой статус. Способов много, в том числе и цензура, которая в разные годы существования Российской империи и СССР ограничивала самовыражение граждан, и разного рода проекты национальной идентичности, на службу которых сегодня в разных странах ставится, например, политика исторической памяти.

Этот сложный процесс, который происходит на наших глазах, необходимо осмыслять, что и делают авторы круглого стола.

А.Ю. Каратеев, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: Artem.Karateev@gmail. com

Готовы ли общество и государство к общественному согласию?

Занимаясь некоторое время назад подготовкой антологии «Земская идея в истории социально-политической мысли России», куда вошли работы видных специалистов второй половины XIX в. по местному самоуправлению, я обратил внимание на парадоксальный

факт: практически все они, вне зависимости от идеологических предпочтений, подвергались репрессиям за высказываемые в печати и на собраниях идеи. Правые, левые, либералы, консерваторы, революционеры и защитники самодержавия — все преследовались властью за свои слова.

Так, некоторые статьи славянофила И.С. Аксакова (например, «Смешение стихий государственной и земско-общественной») были признаны вредными и изъяты цензурой. Издания почвеннической ориентации «День», «Парус», «Москва» и другие, которые редактировались Аксаковым, постоянно получали предупреждения цензуры. Последние два предупреждения были сделаны в первой половине 1850-х гг., а в конце 1860-х гг. Аксакову было запрещено заниматься издательской деятельностью.

Другой пример. В 1883 г. московский городской голова, либерал Б.Н. Чичерин был отправлен царем в отставку за тост, произнесенный в ходе коронационных торжеств. Чичерин сказал, что одному правительству без общественной поддержки не справиться с революционной угрозой, и поднял бокал за единение земских сил. Император Александр III усмотрел в речи Чичерина требование конституции, и тот был отправлен в отставку.

Цензурные требования, по мнению земцев, крайне негативно сказывались на работе местного самоуправления, затрудняя обсуждение местных проблем (потому что эти обсуждения могли быть расценены как критика власти), своевременный обмен сведениями и обеспечение прозрачности своей деятельности (получение разрешения от цензора могло задержать публикацию земских новостей на несколько месяцев). В результате земские органы, еще не успевшие завоевать доверие населения, лишались возможности отчитываться перед своими избирателями.

Способствовали ли цензурные ограничения и подозрительность достижению общественного согласия? Очевидно, нет.

Интересно, что о необходимости гласности писали не только либералы и радикалы. Представители охранительного лагеря неоднократно указывали, что без свободы слова сложно достичь установления общественного спокойствия. Тот же И.С. Аксаков в статье 1881 г. «Еще об уездном самоуправлении» пишет: «...ум истинно государственный должен бы (так нам кажется) допустить, даже вызвать полную свободу слова для всех либеральных вожделений, которыми томится наше общество, хоть бы для того, чтобы их внутренняя ценность и состоятельность вышла наружу. <...> Допустить полный простор слова для "либеральных" томлений

нашего общества было бы полезно уже потому, что большая часть наших либералов болеет лишь потребностью высказаться... так как кроме общих мест у нее ничего и нет. <.> Дайте только простор высказаться, и вы увидите, как схватятся между собой не на живот, а на смерть конституционный аристократизм с конституционным демагогизмом и задушат друг друга! Необходимо бы лишить все эти "вопросы" соблазнительной приманки запрещенного плода, дать волю. и тогда у многих, может быть, достало бы духу признаться, что незачем нам рядиться в обноски Европы. Только при полной свободе мнений и прений может рассеяться тот фальшивый, но заманчивый ореол либерализма, которым кичатся наши русские европейцы»2.

Вышеприведенный случай с отставкой Б.Н. Чичерина описан в статье М.Н. Каткова «Речь г. Б.Н. Чичерина», опубликованной 13 июня 1883 г. Катков пишет не только о речи, но и о ее замалчивании в русской прессе. Журналисты, по цензурным соображениям, испугались упомянуть о ней. В результате сообщения появились только в иностранных изданиях, которые, пользуясь молчанием русской прессы, стали очень изобретательно перевирать слова Чичерина, делая их все более и более радикальными.

В итоге в своих публикациях русские авторы были вынуждены прибегать к эзопову языку, к недоговоренностям, что затуманивало суть вопроса и порождало непонимание между оппонентами.

О необходимости свободной, без недомолвок, дискуссии с оппонентами пишет и А.А. Головачев, помещик Тверской губернии, предводитель уездного дворянства, государственный чиновник, участник подготовки реформы 1861 г., в своей книге «10 лет реформ»: «.крайности и увлечения, имеющие возможность заявлять себя в общественных учреждениях, не представляют никакой опасности. Напротив, эти стремления, имея свободный исход, становятся известными и в столкновении своем с более здравыми понятиями обнаруживают свою несостоятельность»3.

Можно привести еще много похожих цитат, показывающих, что цензурные ограничения не способствовали достижению общественного согласия. Однако государство оказалось не готово к их смягчению, хотя эта мера представлялась вполне оправданной.

2 Аксаков И.С. Еще об уездном самоуправлении // Земская идея в истории социально-политической мысли России: Антология. Т. 2 / Под ред. А.Ю. Шутова. М.: Издательство Московского университета, 2014. С. 33-34.

3 Головачев А.А. Десять лет реформ. 1861-1871 // Земская идея в истории социально-политической мысли России: Антология. Т. 2 / Под ред. А.Ю. Шутова. М.: Издательство Московского университета, 2014. С. 382.

Еще один аспект, связанный с готовностью и неготовностью к общественному согласию, можно сформулировать примерно так: достаточно ли только словесного (символического) выражения согласия, чтобы считать, что оно достигнуто?

Приведу не очень приятный пример. По данным фонда «Общественное мнение», большинство жителей России негативно относится к коррупции: более 60 % опрошенных осуждают тех, кто берет взятки, 45 % респондентов без осуждения относятся к тем, кто дает взятки, и почти 40 % допускают, что в какой-либо ситуации дадут взятку должностному лицу. Таким образом, несмотря на то что на словах в нашей стране достигнуто общественное согласие в отношении коррупции и никто не выступает в ее поддержку, своими действиями и отношением коррупцию фактически поддерживает около 40 % населения. А четверть опрошенных и вовсе признала, что давала взятку должностному лицу4. В действительности, надо полагать, в коррупционных действиях участвует значительно бол ь-шая доля населения, выражающая подношениями «благодарность» врачам, учителям, чиновникам. Исследователи, по сути, не очень корректно свели коррупцию только лишь к взяткам должностным лицам и не стали спрашивать респондентов об использовании родственных связей, служебного положения и т.д. Однако и в отсутствие такого рода данных напрашивается вопрос: можем ли мы говорить о том, что в России на сегодняшний день существует общественное согласие по вопросу неприятия коррупции? Или речь идет о двойных стандартах, когда на словах население выступает против коррупции, а в повседневной практике совершает действия коррупционной направленности?

О расхождении слова и дела свидетельствуют результаты и других опросов, например, посвященных проблемам толерантности, отношения к Другому, к противоположным взглядам, к ценностям других культур и социальных групп.

Таким образом, изучение социально-политической истории и современной ситуации volens nolens приводит к выводу, что, несмотря на декларируемую ценность общественного согласия, в реальной жизни и общество, и государство далеко не всегда оказываются готовы к его достижению.

4 Коррупция и взяточничество в России. Какова динамика уровня коррупции в стране? Как относятся к взяточникам? // ФОМ. 2015. 16 янв. URL: http://fom.ru/ Bezopasnost-i-pravo/11912. В опросе, проведенном по заказу ФОМ 28 декабря 2014 г. в 43 субъектах РФ и 100 населенных пунктах, приняли участие 1500 граждан РФ от 18 лет и старше. Интервью проходило по месту жительства. Статистическая погрешность не превышает 3,6 %.

О.И. Митяева, доктор исторических наук, профессор кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: mitya_one_2002@rambler.ru

Пути и средства достижения гражданского мира

История—явление многофакторное. Она содержит героические и трагические страницы. Веками лучшие умы человечества мечтали о сочетании интересов гражданского общества и государства. Историк В.О. Ключевский важнейшей задачей считал изучение функционирования «человеческого общежития», т.е. человеческого общества, а также «изучение свойств и действий сил, созидающих и направляющих людское общежитие»5.

Сохранение гражданского мира и предотвращение величайшего бедствия — гражданской войны являются важнейшей сферой ответственности государства и его руководства. Английский историк и философ А.Дж. Тойнби в книге «Постижение истории» отмечал, что «политическая система, которую мы называем "демократией", имея в виду ответственное парламентарное представительное правительство суверенного национального государства», наряду с индустриальной системой экономики, есть спасительные находки прошлого века, завещанные потомкам6. Таким образом, государство ответственно перед своим народом, оно должно быть заинтересовано в улучшении жизни людей, в повышении их образованности и культуры. Истиной является афоризм: руководить — значит предвидеть. А предвидеть — значит понимать достижения и просчеты тех или иных реформ, не замышлять перемены ради перемен.

Русская литература постоянно апеллировала к российской истории, защищала интересы народа. О Пушкине В.О. Ключевский писал: «Историк от Бога, даже там, где не старался». Это совершенно справедливо. Но у Пушкина есть высказывания, непосредственно оценивающие ход российского исторического процесса. Детально изучив историю Пугачевского бунта, он делает вывод: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка — полушка, да и своя шейка копейка»7.

Невозможно не упомянуть о том, что уже после издания «Истории Пугачевского бунта» Пушкин в январе 1835 г. обратился

5 Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. 1: Курс русской истории. М.: Мысль, 1987. С. 35- 36.

6 Тойнби А.Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991. С. 14.

7 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 6 т. Т. 4. М.: Художественная литература; Academia, 1936. С. 329.

к Николаю I с просьбой ознакомиться с секретными материалами о восстании «если не для печати, то по крайней мере, для полноты моего труда, и для успокоения моей исторической совести» (выделено мною. — О.М.). Через 3 дня, 29 января, на прошении Пушкина рукой Бенкендорфа было написано: «Государь разрешает и просит сделать выписку для него»8. Документ замечательный и в комментариях не нуждается.

В мае 1880 г., в день открытия памятника А.С. Пушкину, В.О. Ключевский, выступая на торжественном собрании Московского университета, отметил, что творчество Пушкина — «чуткий термометр... Людскому горю он находил примиряющие выражения»9. Пушкин совершил «патриотический подвиг. он понял глубину народного мышления. Русский читатель научился уважать свое Отечество. Литература стала серьезным ответственным делом, убежищем и органом мыслящих людей»10.

Острейшие противоречия наличествовали в России в начале ХХ в. Это прежде всего безземелье 100-миллионного крестьянства, являвшегося «лучшим сословием России» (Л.Н. Толстой). Многочисленные общественно-политические течения, различные политические партии предлагали как умеренные, так и радикальные изменения в Российском государстве. Не всегда они базировались на реальном понимании возможностей государства и необходимости сохранения мира.

На этом историческом этапе (1906-1911) премьер-министром страны на слишком короткое время стал П.А. Столыпин, который предложил «скромный, но верный путь»: свободный выход крестьян из общины с правом продажи своего надела, путь, в конечном счете направленный на повышение жизненного уровня сельского населения. Значительную роль играли земства — органы местного самоуправления. Обосновывая связь политических решений с социально-экономическими, Столыпин в своем выступлении перед членами Государственного совета в 1910 г. отметил, что «социальная смута вспоила и вскормила нашу революцию (1905-1907). Лишь в сочетании с социальной аграрной реформой политические реформы могли бы получить жизнь, силу и значение»11.

Премьер-министр неоднократно выступал в Государственной думе, доказывая, что его реформы — путь к согласию в обществе,

8 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 6 т. Т. 6. М.: Художественная литература; Academia, 1938. С. 381-382.

9 Ключевский В.О. Указ. соч. С. 464.

10 Там же. С. 105-106.

11 Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия.: Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906-1911 гг. М.: Молодая Гвардия, 1991. С. 246.

к предотвращению новых революций. «Противникам государственности, — говорил он, — хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России... Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия»12. Оппонируя Л.Н. Толстому, убежденному стороннику сохранения крестьянской общины, Столыпин говорил, что, получив землю в собственность, крестьяне усилят заботу о ней и преодолеют нищету и бедность. «А бедность, по мне, — худшее из рабств. Смешно говорить этим людям о свободе или о выборах. Доведите уровень их благосостояния до той по крайней мере наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным»13. Налицо глубокое понимание связи политического согласия в обществе и позитивных экономических реформ.

Следует отметить, что в работе «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905-1907 годов», опубликованной в 1908 г., В.И. Ленин писал: «знаменитое аграрное законодательство Столыпина. идет по линии капиталистической эволюции. ускоряет экспроприацию крестьянства, распадение общины, создание крестьянской буржуазии. Это законодательство, несомненно, прогрессивно в научно-экономическом смысле». Гвоздь борьбы — помещичьи латифундии. Социал-демократы являются сторонниками «революционного устранения, уничтожения их крестьянами-фермерами»14. Следует отметить, что это путь к гражданской войне. История учит, что эволюционное развитие, а не потрясения, обеспечивает жизнеспособность государства.

Государство обладает функциями как социально-экономического, так и политико-культурного развития общества. В определенных обстоятельствах ради гражданского мира следует применять и функции принуждения. Логично еще раз вернуться к пониманию этой проблемы последним крупным реформатором царской России, деятельность и жизнь которого были прерваны террористическим актом в сентябре 1911 г. В речи перед Государственным советом в марте 1911 г. Столыпин отмечал, что государство следует понимать «.как силу, как союз, проводящий народные исторические начала. Такое государство обладает волей, имеет силу и власть принуждения, такое государство преклоняет права отдельных лиц, отдельных групп к правам целого. Таким целым я понимаю Россию»15.

12 Там же. С. 96.

13 Миронов Г.Е. История государства Российского: Историко-библиографиче-ские очерки: XIX век. М.: Книжная палата, 1995. С. 460.

14 Ленин В.И. Полное собрание сочинений: В 55 т. Т. 16. М.: Издательство политической литературы, 1973. С. 219.

15 Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия. С. 340.

Как известно, после гибели Столыпина Россия вскоре втянулась, вопреки воле государя Николая II, в Первую мировую войну, которая сыграла роль детонатора в развитии Революции 1917 г. Временное правительство после отречения царя как бы тянуло время, а проблемы прекращения войны и передачи земли крестьянам, составлявшим подавляющее большинство солдат воюющей армии, не решались. В результате Октябрьского переворота 1917 г. к власти пришла самая решительная сила, отвергающая всякие компромиссы и уловившая настроение народа, — партия большевиков. Тяжелейшие испытания — четырехлетнюю гражданскую войну пережил народ России. Анализ этих событий необходим. Он важен для формирования гражданского сознания и исторической памяти, а также для сохранения гражданского мира в стране.

Условия и пути сохранения гражданского мира сформулированы в Преамбуле Конституции Российской Федерации, которая подчеркивает, что народы России, «соединенные общей судьбой на своей земле, сохраняя исторически сложившееся государственное единство, стремясь обеспечить благополучие и процветание России», несут ответственность за свою страну «перед нынешним и будущими поколениями, сознавая себя частью мирового сообщества». В Конституции также говорится о роли опыта предков, почитании их памяти и традиции любви и уважения к России16.

Проблема сохранения гражданского мира многогранна и сложна. Реальная действительность постоянно выдвигает новые задачи в сфере ее решения. Необходимо понимание современных вызовов и учет исторического опыта России во всех сферах развития государства.

С.И. Голубев, кандидат исторических наук, ассистент кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: ir_golubev@list.ru

Достижение общественного согласия путем строительства гражданской нации: возможности и ограничения

Разработка и грамотное использование практик достижения общественного согласия в настоящее время приобретают особую актуальность в условиях нарастания кризисных явлений в современном мире. Особо востребованными они являются в гетерогенных по этнокультурному составу населения государствах, где на первый план среди факторов, способствующих общественной разобщенности, выходят межконфессиональные и межэтнические противоречия,

16 Конституция Российской Федерации: Официальный текст. М.: НОРМА-ИНФРА-М, 2001. С. 3.

подпитываемые социальной нестабильностью. Одной из известных практик по сглаживанию потенциальных конфликтов такого рода является путь социального конструирования так называемых «гражданских наций»17.

Строительство «гражданской нации» рассматривается среди прочего как целенаправленный процесс по обеспечению правового равенства всех членов общества одновременно по отношению друг к другу и по отношению к государству в целом, вне зависимости от их этнокультурной принадлежности. Предполагается, что это позволит снизить потенциал общественных конфликтов и станет фактором сохранения гражданского мира, а в долгосрочной перспективе приведет к ситуации «двойной идентичности» населения за счет появления у отдельных этнокультурных групп в дополнение к собственной самоидентификации надконфессионального и надэтнического «общегражданского национального сознания». Последнее должно играть роль некоей рамки, сдерживающей опасные конфликтные потенциалы и способствующей мирному сосуществованию и взаимодействию различных конфессиональных и этнических сообществ.

Важно, однако, понимать, что для того чтобы вышеописанная схема оказалась действенной, необходимо соблюдение дополнительных условий, которые, с одной стороны, в принципе делают само понятие «гражданской нации» возможным, а с другой — потенциально определяют границы его эффективной применимости в отношении сложносоставных общностей и государств.

Исторически идея «гражданской нации» выкристаллизовывалась на протяжении всего XVIII в. во французской публицистике и в своей основе опиралась на теорию «народного суверенитета», первым же примером попытки ее воплощения стала революционная Франция конца XVIII столетия18. Порог вхождения во «французскую нацию» для иностранцев на первый взгляд был относительно низким и предусматривал необходимость исполнения определенного набора требований, важнейшим из которых являлось приведение к «гражданской присяге». Ею иностранец (подчеркнем: вне зависимости от своего этнокультурного происхождения или социального статуса) демонстрировал свою приверженность ценностям, содержащимся во французских законах и иных правовых установлениях, взамен чего получал комплекс политических прав, обладание которыми и

17 См., например: Тишков В.А. Этнология и политика. Научная публицистика. М.: Наука, 2001. С. 234-235.

18 Национальная идея в Западной Европе в новое время: Очерки истории / Отв. ред. В.С. Бондарчук. М.: ИКД «Зерцало-М»; Издательский дом «Вече», 2005. С. 125-158.

превращало его в полноценного гражданина, часть «французской нации». Этот обмен политических прав на ценности, как представляется, служит одним из важнейших залогов успешности реализации проектов «гражданских наций». Чтобы быть «гражданской нацией», ее действительные и потенциальные члены должны постоянно выражать свою готовность к подтверждению данного статуса (по выражению Э. Ренана, «нация — это ежедневный плебисцит»!19). При отсутствии же этой готовности у какой-либо части «нации» ее «единство» оказывается подорванным.

Представляется, что в случае если проект строительства «гражданской нации» не учитывает данные обстоятельства, он с большой вероятностью обречен на неудачу. С одной стороны, без подлинного наделения равными политическими правами различных этнокультурных групп сами проекты «гражданских наций» оказываются лишенными своего важнейшего содержания. Лишь очень немногие из многочисленных попыток создать рамочные конструкции «гражданских наций» в странах Азии и Африки, получивших независимость в ходе процесса деколонизации, можно считать успешными, в том числе по вышеназванной причине20. С другой стороны, предоставление политических прав без опоры на действительно разделяемые различными этнокультурными группами общие ценности может привести не к снижению, а напротив, к усилению конфликтного потенциала. Показательной в этом отношении является ситуация в некоторых современных европейских странах, столкнувшихся со значительными сложностями в процессе натурализации населения их бывших колониальных владений21. Номинальная интеграция в «гражданские нации» стран-метрополий и получение соответствующих этому статусу гражданских и политических прав не сопровождались принятием переселенцами ценностей данных «наций»: это оказалось объективно гораздо более проблематичным процессом, чем предполагалось.

В заключение следует подчеркнуть: рассмотренные нами ограничения не свидетельствуют в пользу неэффективности самой идеи «гражданской нации» в сложносоставных обществах, а напротив, призваны показать необходимость более последовательной и комплексной ее реализации.

19 Ренан Э. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 6. Киев: Издательство Б.К. Фукса, 1902. С. 101.

20 См., например: Нации и национализм на мусульманском Востоке / Отв. ред. В.Я. Белокреницкий, Н.Ю. Ульченко. М.: Институт востоковедения РАН, 2015.

21 См.: Миграционные проблемы в Европе и пути их решения / Отв. ред. Н.Б. Кондратьева. СПб.: Нестор-История, 2015. (Доклады Института Европы; Вып. 315).

А.Ю. Бубнов, кандидат философских наук, доцент кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: alexandr-bubnov@mail.ru

Историческая память как практика общественного согласия (на материалах дискуссионного ядра Рунета)

История как инструмент политической аргументации тесно связана и с текущей политической борьбой, и с «длинными» процессами формирования идентичностей и расколов в общественном сознании. Общественное согласие по поводу важных тем исторического прошлого — вещь крайне необходимая для укрепления национальной идентичности и, как следствие, политической стабильности. Однако опыт последних лет показывает, что общественное согласие относительно проблемного прошлого не только труднодостижимо, но и обратимо во времени. Вспышка «конфедератопада» в США разрушает общественный консенсус, существовавший, по крайней мере, с конца XIX в., а однажды преодоленный раскол вновь актуализируется противостоянием консервативной и леволиберальной частей американского общества. Во многом схожие процессы идут в стране образцового выхода из состояния гражданской войны — Испании, левые требуют реванша и добиваются переименования улиц, названных именами франкистских героев.

Российская ситуация отлична от американской и испанской тем, что общественное согласие относительно революции и гражданской войны в полной мере до сих пор не достигнуто. И актуализация «войн памяти» в российском обществе происходит на фоне тлеющего ценностного раскола, в условиях отсутствия устоявшихся практик общественного согласия.

Апелляция к истории долгое время выполняла для российских властей функцию дополнительной легитимации. Как справедливо указывает О.Ю. Малинова, существует дихотомия подходов к исторической политике, условно «ельцинского» и «путинского». В первом случае прошлое используется в рамках фрейма оправдания по контрасту, а во втором — в рамках фрейма легитимации традицией22. Историческому нигилизму постреволюционных девяностых в нулевых противопоставляется новая историческая политика, выстроенная вокруг идей «тысячелетней государственности» и «преемственности всех исторических эпох». Основной упрек, выдвигаемый исследователями к избранной стратегии исторической

22 Малинова О.Ю. Актуальное прошлое: символическая политика властвующей элиты и дилеммы российской идентичности. М.: РОССПЭН, 2015. С. 140.

политики, состоит в ее эклектизме, соединении без переоценки и смыслового синтеза. Говорят о «технике коллажа»23 или конструкции умолчания о проблемах24. Эти определения понятны, когда имеются в виду ранние решения, принятые в отношении государственной символики, такие как сочетание дореволюционного триколора и музыки советского гимна. Однако в адрес общего вектора, выбранного российской властью в 2000-е гг., такой упрек вряд ли справедлив. Реализация исторической политики и конкретных условий национального примирения существенно зависит от контекста. У нас есть пример Франции, где революционный срыв и победа контрреволюции на первом этапе сменилась полувековым циклом революций и реставраций и последовавшим политическим консенсусом в конце XIX в. с отчетливым доминированием левого республиканизма. «Подправленный» де Голлем, этот консенсус сохраняется и сейчас. Испанский вариант отличается только более планомерным, без срыва, отступлением правых, соответственно, консенсус был в существенной степени принят на правоконсервативных условиях, хотя и начинает постепенно разрушаться на наших глазах вместе с кризисом национальной идентичности.

В России контекст национального примирения носит зеркальный характер, срыв советского проекта практически запрограммировал достижение консенсуса на антисоветских и контрреволюционных условиях. Соответственно, отказ российских властей в нулевые от реинтерпретации революции как великого события не может быть признан строго волюнтаристским решением, связанным только с личными предпочтениями лидеров или электоральной прагматикой. Это решение укладывается в логику компромисса на правоконсер-вативных условиях, т.е. принятия советского наследия (победы и космоса) без принятия самой революции. Сложность заключается в том, что Россия сейчас находится в противоходе к леволиберальным тенденциям, доминирующим на Западе, и правоконсервативная модель общественного согласия, выбранная российской властью, будет подвергаться существенной критике из-за рубежа, важной для ряда влиятельных общественных групп. Однако долгосрочная успешность именно такой стратегии достижения общественного согласия во многом будет определяться резонансом с массовыми настроениями и ожиданиями, по аналогии с началом нулевых, когда обществом было принято и поддержано возвращение декоммунизированной

23 Там же. С. 181.

24 Миллер А.И. Историческая политика в России: новый поворот? // Историческая политика в XXI веке / Под ред. А.И. Миллера, М.А. Липман. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 331.

советской символики. Вопрос о том, как именно общество отреагирует на реализуемую правоконсервативную модель исторической политики и насколько успешным и прочным будет основанное на ней состояние общественного согласия, остается открытым.

При попытке ответа на этот вопрос мы сталкиваемся с имеющимся в рамках memory studies разрывом между пониманием технологий конструирования исторической памяти, применяемых акторами (политиками, лидерами общественного мнения, крупными СМИ), и пониманием процессов, происходящих в массовом сегменте общественного сознания. Основная тенденция развития memory studies — изучение исторической политики как политики государства по конструированию прошлого, изучение «войн памяти» как борьбы макросубъектов-государств за свои версии интерпретации прошлого. Является ли коллективная память конструируемой или константной, и в какой степени? Этот вопрос пока еще не прояснен конкретными эмпирическими исследованиями.

До известной степени выяснить это можно, обратившись к новому виртуальному пространству общественной дискуссии, которым стал политический сегмент Рунета. Если интерпретировать информационную среду в духе теории А. Грамши о «культурной гегемонии» как арену противоборства политических сил за контроль над ценностным ядром общества, то в этом смысле киберпространство является одним из наиболее перспективных направлений изучения процессов и тем, которые могут послужить маркерами общественных настроений. Инфраструктуры, в которых происходит зарождение и распространение новых идейных и ценностно-смысловых конструктов, со временем менялись — сначала «Живой журнал» и политическая блогосфера, затем паблики социальных сетей и микроблоги «Твиттера», наконец, каналы «Телеграма», но общая роль этого большого информационного пространства сохранялась и только повышалась. Социальные сети как новые пространства повседневности являются огромной эмпирической базой (в первую очередь, конечно, корпусом текстов), которая несет важную информацию о коллективной памяти российского общества. В оппозиции массового и экспертного Рунет выступает как среднее звено. Создатели оригинального контента практически совпадают с группой экспертов, однако наибольший интерес представляет та часть обитателей сети, которая активно участвует в дискуссиях, комментируя записи экспертов. Вместе эксперты и комментаторы составляют дискуссионное ядро политического сегмента Рунета, анализ которого предоставляет, на наш взгляд, возможность проследить связи между

моделями исторической политики и конструированием массовых идентичностей.

Идеологическая сегментация Рунета на базовом уровне повторяет структуру политических позиций в российском обществе. Три крупные идеологические группы, включающие элементы исторической памяти в свою идентичность, — левые, либералы, националисты — представлены в массовом сегменте блогосферы и социальных сетей и фиксируются исследователями начиная с рубежа 2008-2009 гг.25 Определенная трансформация этих позиций наметилась в период «болотной революции» 2011-2012 г.26 и более явно в период крымских событий 2014 г.27 Отношение к транзиту российской власти временно упростило это деление до двух лагерей, провластного и оппозиционного, в которых оказались представители всех трех идеологических позиций. «Крымский консенсус» размежевал политические силы еще явственнее, оставив в числе несогласных часть либералов, национал-демократов и крайне левых.

Однако вне поля зрения исследователей остается постоянно идущая в сетевом пространстве дискуссия, которая способствует самоопределению идеологических групп, раскалывает дискуссионное пространство и политические идентичности и влияет на отношение общества к действиям властей. В ее основе столкновение больших нарративов, повторяющих красно-белые расколы, борьба за интерпретацию советского периода истории, в том числе замысла, причин и последствий революции, ее глобальной оценки, смысла и цены репрессий.

Идеологическая дискуссия провоцируется множеством более мелких расколов, имеющих эмоциональную природу. Каждое из этих событий-провокаций высвечивает сложившуюся в обществе расстановку сил. К числу наиболее крупных «войн памяти» 2015-2017 гг. можно отнести дискуссию вокруг переименования станции метро «Войковская», расследование гибели Степана Карагодина, проведенное его правнуком (и связанная тема — публикация Мемориалом

25 Этлинг Б., Алексанян К., Келли Дж. и др. Публичный дискурс в российской блогосфере: анализ политики и мобилизации в Рунете. Cambridge: The Berkman Center for Internet & Society, Harvard University, 2010. (Исследования Центра Бекмана; No. 2010-11). URL: https://cyber.harvard.edu/sites/cyber.harvard.edu/files/ Public_Discourse_in_the_Russian_Blogosphere-RUSSIAN.pdf

26 Интернет и идеологические движения в России: Коллективная монография / Сост. Г. Никипорец-Такигава, Э. Паин. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

27 Бубнов А.Ю. Идеологическая карта российского сегмента интернета (на примере классификации националистических сообществ в социальных сетях // Система ценностей современного общества: сборник материалов XLI Международной научно-практической конференции. Новосибирск: Издательство ЦРНС, 2015. С. 108-112.

списков сотрудников НКВД), краткая, но бурная история памятной доски Карлу Маннергейму, а также полемика, связанная с фильмом «Матильда».

В ситуации вокруг переименования станции метро «Войковская» столкнулись две консервативные позиции, условно «консерватизм советский» и «консерватизм белый».

Советский (и неосоветский) дискурс в современной России существенно отличается от изменившего свой контекст западного леволиберального дискурса, ориентированного теперь на защиту прав меньшинств. Это охранительство, направленное на защиту советского периода, в том числе и революции. Урок этой полемики в том, что волна переименований и возвращения традиционных названий, которая успешно прошла в начале девяностых, в условиях постреволюционной нестабильности общественного сознания, не может быть повторена без серьезных политических катаклизмов, подобных украинскому. Несмотря на серьезность позиции белых консерваторов (неоднозначность фигуры Войкова, причастного к гибели царской семьи), просоветских левых поддержали и либералы, и местные жители.

Расследование обстоятельств гибели Степана Карагодина, с выяснением персональных виновников его расстрела и публикацией их данных, интересна и как пример микроистории репрессий, и как символический раздражитель. Полемика продемонстрировала слабость опорных конструкций неосоветского дискурса, неготовность левых сообществ в социальных сетях принять идеи внутренней противоречивости революции и террора как ее закономерного следствия. Тема репрессий и в еще большей степени ее отрицание адептами революции продолжает оставаться главным препятствием для принятия общественного согласия в советской версии.

История памятной доски Карлу Маннергейму показала пределы общественного согласия в его правоконсервативной версии. Коллаборационизм, пусть и оправдываемый дореволюционной службой российскому престолу, встретил всеобщее отторжение, в котором объединились советские левые, националисты и правые монархисты. В итоге отказ от коммеморации Маннергейма продемонстрировал ограничения реставрации прошлого, не распространяющейся на фигуры, символизирующие сотрудничество с экзистенциальным врагом сообщества.

Наконец, четвертый кейс: полемика вокруг фильма «Матильда». На наших глазах произошло столкновение в публичном пространстве православно-монархического и светского образов Николая II. Столкновение это проявило новый тип политической идентичности —

монархизм, противопоставляющий традиционализм и сакральное восприятие власти традициям советского образования (Николай Кровавый и деспотизм самодержавия). Исход этой полемики — а он пока неоднозначен — покажет, сможет ли религиозное восприятие власти стать частью общественного согласия или большинство политических сил останутся в рамках неосоветского дискурса. Последний интерпретирует дореволюционное прошлое в целом положительно, за исключением кризисного правления Николая II, которое необходимо для легитимации революции посредством фрейма оправдания по контрасту.

Общественное согласие, как видно из приведенных выше примеров, является динамичным процессом, результирующей нескольких сил — целенаправленной исторической политики государства, «войн памяти», идущих в публичном, в том числе виртуальном, пространстве, и реакции массового общественного сознания на символические «события-раздражители».

Ю.Д. Артамонова, кандидат философских наук, доцент кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: juliaartamonova@yahoo.com

Кодирование событий в коллективной исторической памяти и проблема гражданского мира

Когда мы говорим о коллективной исторической памяти, то, как минимум, предполагаем, что: 1) речь идет о представлениях, общих для всех членов определенной группы; 2) это не просто набор знаний, а пригодный к использованию (или кажущийся таковым) опыт; 3) поскольку это опыт, то эти представления не нейтральны, а окрашены позитивно или негативно.

В одной из первых комплексных моделей, предложенной М. Хальбваксом и интенсивно критикуемой в настоящее время, кодирование событий выглядит следующим образом: «Чаще всего я вспоминаю о чем-то потому, что к этому побуждают меня другие, что их память помогает моей памяти, а моя память опирается на их память. <.. .> В таком смысле получается, что существуют коллективная память и индивидуальные рамки памяти, и наше индивидуальное мышление способно к воспоминанию постольку, поскольку оно заключено в этих рамках и участвует в этой памяти»28. Отметим здесь, что М. Хальбвакс при построении данной модели делает два

28 Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. С. 28-29.

допущения. Во-первых, он предполагает «консенсусное» прошлое, непрерывность исторической памяти и единого субъекта этой памяти. Во-вторых, он берет за основу научное освоение мира. Оба допущения неочевидны. Достаточно вспомнить историю XX в. с ее забываемым прошлым (а о феномене «забытого прошлого» говорил, в частности, П. Рикер29) и идеологически конструируемыми иден-тичностями30, чтобы получить простое эмпирическое опровержение модели М. Хальбвакса.

Однако как только мы оспариваем его допущения о едином коллективном субъекте памяти и едином последовательном и обогащающемся нарративе, мы встречаемся с серьезными затруднениями. Не проясненным и проблематичным становится источник единства этой памяти. В то же время не столь очевидной становится ее структура — если речь идет только о некоторых представлениях о прошлом, к тому же разделяемых только определенной группой, то непонятно, что входит и что не входит в эту совокупность и каковы основания включения (исключения) компонентов. Становится проблематичным и статус этого образования как памяти: если она уже не служит коллективному субъекту для его диалектической самотождественности (т.е. прояснения и расширения сферы опыта), то как и для чего она функционирует?

Эти трудности явно или неявно проявляют себя. Попробуем взглянуть на конструкцию исторической памяти как на механизм отбора и переработки представлений о прошлом, являющихся достоянием не индивидуального, а минимально коллективного сознания (группы и более широких общностей), учитывая результаты когнитивной психологии, культурной антропологии и микроистории.

При таком анализе феномена коллективной исторической памяти необходимо выделить следующие существенные моменты.

1. Историческая память — не последовательный нарратив, в котором есть взаимосвязь событий и даже банальная последовательность; он конструируется как набор событий, каждое из которых схематизировано.

Многие исследования показывают, что последовательный нар-ратив — культурный навык, сложившийся в эпоху модерна, а не

29 Рикер П. Память, история, забвение. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004.

30 Малинова О.Ю. Проблема политически «пригодного» прошлого и эволюция официальной символической политики в постсоветской России // Политическая концептология: Журнал метадисциплинарных исследований. 2013. № 1. С. 114-130; Скачков А.С. Историческая память в политических процессах постсоветской Прибалтики // Сравнительная политика. 2017. Т. 8. № 1. С. 140-151.

логика действительного функционирования памяти31. Но если мы запоминаем не последовательность событий, не развитие сюжета (а вместе с этим проблематичными становятся и идея развития, и идея общих исторических закономерностей), то как выглядит в таком случае то, что мы удерживаем в памяти? Одним из первых исследования в данном ключе начинает Ф. Бартлетт. Проводя опыты по запоминанию текста, он вводит такое понятие, как «схема»: обработка определенного типа ситуаций не является организуемой каждый раз заново — существует некий динамический прототип, устой-

32

чивый, однако реорганизуемый в каждой конкретной ситуации32. Согласно исследованиям Бартлетта, текст запоминается не через последовательность сюжетной линии, а через центральное событие; однако последнее существует не в полноте своих характеристик, а как схема, организованная вокруг центрального действия. Этот вывод коррелирует и с эмпирическими данными. Знакомая каждому россиянину фигура Петра I существует в исторической памяти отнюдь не в полноте и тем более полифоничности своей деятельности. Это подтверждают результаты исследования Института психологии РАН и Московского городского психолого-педагогического университета, проведенного в 2012 г. и охватывающего 585 респондентов разных возрастных когорт в Москве. «При помощи тематического контент-анализа ответов на открытые вопросы были выявлены содержащиеся в коллективной памяти респондентов наиболее яркие сферы деятельности Петра I. 42 % опрошенных ответили, что Петр I открыл "окно в Европу", т.е. наладил связи России с европейскими странами и способствовал общей европеизации жизненного уклада внутри страны. Вторым по частоте упоминаний (16 %) значимым для респондентов достижением императора является создание морского флота. На третьем месте среди важных достижений оказалась реформаторская деятельность Петра I (13 % упоминаний). Причем в большинстве случаев респонденты не давали указания на конкретные реформы, а говорили об абстрактных "массовых", "крупных" реформах, повлиявших на жизнь всей страны. Статисти-

31 Рюзен Й. Утрачивая последовательность истории (некоторые аспекты исторической науки на перекрестке модернизма, постмодернизма и дискуссии о памяти) // Диалог со временем. 2001. № 7. С. 8-26; Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX в. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002; Артамонова Ю.Д. Основные версии происхождения историзма // Эпистемология и философия науки. 2010. № 3. С. 169-185; Дарнтон Р. Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

32 Bartlett F. Remembering: A Study in Experimental and Social Psychology. Cambridge: Cambridge University Press, 1950.

чески значимых отличий между ответами респондентов из разных возрастных групп найдено не было»33.

2. Внимание к событию связано со значимостью схематизированного действия для жизни здесь и сейчас; поэтому это не просто конструкты — они обязательно «эмоционально заряжены».

Например, исследователи Института социологии РАН по итогам масштабного исследования РНИСНП совместно с Фондом Эберта 1999 г., охватившего 3 тыс. человек разных возрастных когорт в 24 субъектах РФ, тонко подмечают: «Петровские реформы ближе всего по духу студенчеству и тем, кто уже закончил вуз. В этой группе уровень симпатий к Петру I и его эпохе выше среднего — 47 %, тогда как в группе имеющих образование не выше среднего — 36 %. В середине 1990-х гг. доля поклонников Петра I среди молодежи с высшим образованием также была выше и составляла 65 %. Для объяснения такой динамики правомерно связать историю с социальным опытом сегодняшнего дня. Кто такой Петр I, какую идею и какие явления общественной жизни он символизирует? В глазах "среднего" россиянина он прежде всего твердый и последовательный реформатор и "западник"»34.

Можно сослаться и на недавние жесткие споры в России вокруг установки памятников Ивану Грозному или князю Владимиру, а также вокруг переименования ряда станций метро («Войковская» и другие), скандал вокруг фильма «Матильда». В этих дискуссиях речь не идет об установлении исторических фактов; исторические события оцениваются с учетом своего жизненного опыта, и поэтому оценки всех участников дискуссий поляризованы — положительны или отрицательны.

3. Это опыт — и, соответственно, он важен для принятия решений о действиях в современных условиях.

Достаточно вспомнить основной слоган празднования победы в Великой Отечественной войне, который, кстати, разделяли представители всех социальных групп: «Если надо, повторим». Исследователи единодушны — значимость исторических фигур и событий связана с современными запросами носителей исторического сознания. Т.П. Емельянова и А.В. Кузнецова указывают: «Именно релевантность образа Петра I актуальному запросу на реформы и преобразования, видимо, становится ключевым фактором значимости

33 Емельянова Т.П., Кузнецова А.В. Представления коллективной памяти об эпохе Петра I и его личности у представителей различных социальных групп // Психологические исследования. 2013. Т. 6. № 28. С. 9. URL: http://psystudy.ru/index. php/num/2013v6n28/809-emelyanova28.html

34 Горшков М.К., Шереги Ф.Э. Историческое сознание молодежи // Вестник Российской академии наук. 2010. Т. 80. № 3. С. 195-203.

фигуры этого исторического деятеля в представлениях различных возрастных когорт»35. Похожие моменты фиксирует и Т.В. Евгеньева среди участников митингов в Татарстане, посвященных очередной годовщине взятия Казани: «Казалось, участники митингов воспринимали эту трагедию как происходящую здесь и сейчас»36.

Даже отбрасывая важные этапы дальнейших превращений событий в историю, о которых предупреждают, в частности, П. Ри-кер, Р. Дарнтон, Ф. Анкерсмит, X. Уайт, мы должны заметить, что в российской истории последнего столетия очень мало событий, которые большинством оценивались бы позитивно. М.К. Горшков замечает, что для ныне живущих поколений «в качестве наиболее выдающихся исторических событий России выступают достижения в области космонавтики, победа в Великой Отечественной войне, восстановление страны после военной разрухи»37. Остальные события в силу самих особенностей исторической памяти, о которых мы писали выше, интерпретируются разными группами неизбежно полярно противоположно; тем самым общество раскалывается еще и этой сфере.

Таким образом, в современной России такой инструмент, как политика памяти и, конкретнее, конструирование объединяющего прошлого, не может сработать в силу самого устройства, «механизма» исторической памяти, поэтому коллективную историческую память не стоит использовать для построения гражданского мира.

Д.Е. Антонов, аспирант кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: a.dmitry.msu@ gmail.com

Идеологический раскол в политическом сегменте российских социальных медиа. Проблема и перспективы преодоления

Во второй половине прошлого века политические исследователи С. Липсет и С. Роккан в теории социетальных размежеваний предположили, что в основании идеологических платформ партий лежат серьезные противоречия внутри общества. Так, возникновение и популярность социалистических партий они связывали прежде всего

35 Емельянова Т.П., Кузнецова А.В. Указ. соч. С. 9.

36 Евгеньева Т.В., Селезнева А.В. Политические представления в контексте исторической памяти: обращение к прошлому в ситуации кризиса идентичности // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2013. № 3. С. 162.

37 Горшков М.К., Шереги Ф.Э. Указ. соч. С. 203.

с острым конфликтом между рабочими и владельцами производств, который с улицы перешел в поле представительства38.

Однако было бы неправильно считать, что возникшие вследствие социетальных размежеваний партии статичны. Наоборот, как и любой другой социальный институт, партии развиваются и трансформируются вместе с обществом. В работах О. Киркхай-мера, А. Панебьянко, Р. Каца и П. Мэйра, С. Уолинеца39 и других показано, что с распространением информационных технологий партии постепенно уходят от четких идеологических платформ: партии становятся «всеохватными». На данной стадии партогенеза становится невыгодным следование радикальной идеологии; в партийных программах появляются «идейные химеры» — заимствование и адаптация наиболее популярных у избирателей требований и запросов. Таким образом, сейчас уже не вполне корректно было бы утверждать, что политические партии являются выразителями противоборствующих в обществе идеологий.

При этом с точки зрения, высказываемой, например, Р. Ароном и Д. Беллом, к концу ХХ в. не только для партий наступает «конец идеологии». Данные авторы констатировали спад популярности идеологических доктрин и их столкновений в развитых индустриальных странах40. В результате государственные и политические институты перестанут осуществлять свою деятельность на основании господствующей идеологии. Их идеи, впервые высказанные в 1950-х гг., получили поддержку в последнее десятилетие XX в., после распада СССР и всего социалистического блока.

Многие зарубежные и отечественные ученые соглашаются с такой точкой зрения лишь отчасти. Так, например, Ж.-Ф. Лиотар в работе «Состояние постмодерна» сформулировал идею недоверия

38 Липсет С., Роккан С. Структуры размежеваний, партийные системы предпочтения избирателей: Предварительные замечания // Политическая наука. 2004. № 4. С. 204-234.

39 Kirchheimer O. The Transformation of the Western European Party System // Political Parties and Political Development / Eds. J. La Palombara and M. Weiner. Princeton: Princeton University Press, 1966. P. 177-200; Panebianco A. Political Parties: Organization and Power. Cambridge: Cambridge University Press, 1988; Wolinetz S.B. Beyond the Catch-All Party: Approaches to the Study of Parties and Party Organization in Contemporary Democracies // Political Parties: Old Concepts and New Challenges / Eds. R. Gunther, J. Ramon-Montero and J.J. Linz. Oxford: Oxford University Press, 2002. P. 136-165; Кац Р., Мэир П. Изменение моделей партийной организации и партийной демократии: возникновение картельных партий // Политическая наука. 2006. № 1. С. 27-44.

40 Арон Р. Опиум интеллектуалов. М.: Издательство АСТ, 2015; BellD. The End of Ideology: On the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties. Glencoe: Free Press, 1960.

к метанарративам41. Метанарратив — это система идей, символов, смыслов, метафор и знаков, стремящаяся объяснить все социальные процессы прошлого, настоящего и будущего. Примерами метанар-ратива можно назвать любую классическую идеологию модерна: от марксизма до фашизма. Однако метанарратив свойственен обществу модерна, в состоянии постмодерна всеобъясняющие идеи, по мнению Лиотара, становятся на одну ступень с религиозными течениями, а место крупных доктрин постепенно начинают играть разные микро-нарративы, индивидуальные для разных социальных групп.

Отечественный исследователь А.И. Соловьев связывает изменения, происходящие с идеологиями, с изменением характеристики современного общества42. Массовое общество постепенно вытесняется обществом потребителей, которое уже не в состоянии воспринимать продукцию интеллектуалов — основных медиумов идеологии. Другими словами, Соловьев постулирует маргинализацию классических идеологических доктрин.

Приведет ли маргинализация идеологии к исчезновению идеологических расколов? Совсем наоборот. Фрагментация общества и доминирование микронарративов привели к формированию групповых идеологий, а значит, и к существованию множества межгрупповых идеологических расколов.

Ключ к анализу межгрупповых идеологических расколов мы можем найти в работах голландского ученого Т. Ван Дейка. По его мнению, идеология, как коммуникативный конструкт, может быть свойственна не только большим социальным группам (государство), но и малым. Ван Дейк говорит о том, что идеология в любом сообществе выполняет функции организации социального пространства и интеграции в это пространство новых членов, трансляции и поддержания ценностей и норм43. Идеология представляет собой прежде всего систему символов и знаков, а значит, поддается изучению и осмыслению через анализ коммуникации и дискурса. И даже более того, именно через дискурс идеология воспроизводится и формирует особое пространство смыслов и интерпретаций. Другими словами, Ван Дейк с помощью концепта идеологии связал характер социальных связей и дискурс сообщества. Идеология здесь выступает одновременно и как коммуникативное пространство, содержащее в себе

41 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998.

42 Соловьев А.И. Политическая идеология: логика исторической эволюции // Полис: Политические исследования. 2001. № 2. С. 5-23.

43 Dijk T.A. van. Ideology and Discourse Analysis // Journal of Political Ideologies. 2006. Vol. 11. No. 2. P. 115-140.

ценностно-нормативные основания существования сообщества, и как маркер «свой/чужой».

Из теории Ван Дейка следует, что носителями и медиумами идеологии могут выступать все участники сообщества, так как идеология воспроизводится из их коммуникации. В свете медиатизации общественно-политического пространства этот тезис представляется особо важным.

По мере распространения интернета в современном мире не только постоянно растет численность интернет-аудитории, пользователей Всемирной паутины, предпочитающих ее в качестве основного канала получения информации, но и изменяется характер взаимодействия с контентом внутри сети. Внедрение в начале XXI в. в структуру интернета технологии Web 2.0 позволило создать качественно новый тип интернет-ресурсов, которые развиваются совместными усилиями пользователей: форумы, wiki-энциклопедии, блоги, микроблоги, социальные сети44. Особенностью технологии Web 2.0 как парадигмы построения информационных систем является принцип максимальной вовлеченности пользователя: не только поощряется создание контента сторонним участником, но и более того вся система качественно изменяется и воспроизводится всеми участниками интернет-взаимодействия. Другими словами, социальные медиа — это интернет-площадки, наполняемые и развиваемые всеми участниками коммуникационного процесса в равной степени.

Говоря об особенностях политической коммуникации в современном информационном обществе, Н.Ю. Беляева использует концепцию «рефеодализации» Ю. Хабермаса. Исследователь переносит описываемый процесс в сферу массовой информации, называя «новыми феодалами» людей, имеющих контроль над каналами коммуникации: владельцев СМИ и рекламных агентств45. С развитием этой идеи выступила впоследствии И.В. Мирошниченко, которая использовала термин «сетевой феодал»46. Под «сетевым феодалом» понимается прежде всего интернет-пользователь, самостоятельно трактующий общественно-политические события и тем самым создающий вокруг себя особое коммуникативное пространство

44 O'Reilly T. What is Web 2.0: Design Patterns and Business Models for the Next Generation of Software // O'REILLY Media. 2005. September 30. URL: http://www. oreilly.com/pub/a/web2/archive/what-is-web-20.html

45 Беляева Н.Ю. Развитие концепта публичной политики: внимание «движущим силам» и управляющим субъектам // Полис: Политические исследования. 2011. № 3. С. 72-87.

46 Мирошниченко И.В. Эффекты и результаты сетевизации современной публичной политики // Вестник Пермского университета. Серия: Политология. 2014. № 4. С. 42-69.

интерпретации. Вовлекаемые в такое пространство «сетевые крепостные» просто воспринимают трактовку событий, перенимают модели поведения и интерпретации, принятые в информационной лакуне «феодала». Другими словами, люди коммуницируют в пространстве социальных медиа в определенных проблемных полях — сообществах по интересам. У них есть свои лидеры мнения, социальный капитал и признаваемая иерархия. Порог вхождения в это поле — минимальный, достаточно просто принять идеологию сообщества. Необходимо отметить, что в каждой информационной лакуне важны не реальные факты, а именно их интерпретация «феодалом». Самым ярким примером «сетевых феодалов» сегодня являются блогеры или публичные медиадеятели.

Согласно подходу Т. Ван Дейка, у каждой информационной лакуны есть собственная системообразующая идеология, содержащая набор уникальных символов и знаков, имеющих значение только в этом сообществе. Таким образом, общество в социальных медиа еще больше фрагментируется и «раскалывается».

Наибольший интерес для исследователей в таком случае представляет выявление точек разлома, проблем, которые раскалывают сообщества в поле мировоззрения.

При попытках кластеризации отечественного интернет-пространства на основании отношения к какой-либо из идеологических доктрин современные исследователи выявляют четыре крупные группы интернет-сообществ: левые, националисты, провластные и конформисты47. В рамках каждого кластера содержится множество не связанных друг с другом сообществ, форумов, блогов и публичных страниц, которые объединены лишь по принципу декларируемой приверженности к идеологическому течению. Однако более интересен подход, согласно которому люди считают себя сторонниками одной из идеологий не потому, что разделяют доктрину, теоретическую базу или декларируемые ценности, а лишь потому, что очерчивают свое отношение к социально значимой проблеме. Можно предложить несколько объяснений данному феномену. Например, классические идеологии весьма сложны для понимания и воспроизведения. В эпоху модерна популяризаторами идеологии выступали интеллектуалы — элита. Сегодня, в условиях медиатизации общественно-политического пространства, элитное знание маргинализировано. Кроме того, четкое следование классической идеологической платформе ограничивает экспансивность коммуникационного пространства. Информационные лакуны обладают

47 Интернет и идеологические движения в России: коллективная монография / Сост. Г. Никипорец-Такигава, Э. Паин. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

низким порогом вхождения и постоянно разрастаются, а жесткое следование классической идеологии помешало бы этому росту и отсеяло потенциальных кандидатов на вхождение в сообщество.

Таким образом, можно постулировать, что сегодня идеологический раскол возникает не в столкновении социальных классов, как описывали С. Липсет и С. Роккан, а, скорее, в обыденном политическом процессе. Политические события, социально значимые явления и чрезвычайные ситуации разделяют «сетевых крепостных», обитателей информационных лакун, на разные лагеря в одних случаях и делают союзниками в других. Например, личное отношение к государству условно делит население на две, казалось бы, непримиримые группы провластных «ватников» и оппозиционных «либералов». При этом события Крымской весны в 2014 г. разделили каждый из кластеров на две части: поддерживающих вмешательство России и осуждающих его. Дальнейший рисунок идеологий в социальных медиа будет напоминать фрактал.

В заключение необходимо отметить, что возникновение сетевых идеологий — неотъемлемая черта процесса медиатизации общественно-политического пространства. Медиа сегодня — это действительно «внешние расширения» человека: интернету отводятся как минимум функции хранения и обработки данных. Непрерывный поток информации, калейдоскоп фактов, явлений, точек зрения ведут к потере ориентации, если пытаться найти во всем этом хоть какой-то смысл с помощью оперативной памяти размером с горошину (Петр Дулитл).

В таких условиях человек постепенно утрачивает не только возможность критически мыслить, но и потреблять сложные идейно-ценностные конструкты, такие как классические идеологии, а значит, и не будет глубоких идеологических разломов в общественном сознании.

А.О. Ласария, аспирант кафедры российской политики факультета политологии Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, e-mail: las.ain@mail.ru

Конфликтные контуры Кавказского региона

В Кавказском регионе наблюдаются различные формы и типы конфликтов. Внутри него существуют фундаментальные различия по политическим, лингвистическим, религиозным, конфессиональным, идеологическим и культурным основаниям. Невозможно однозначно предположить, является ли Кавказ интегративным либо унитарным пространством в цивилизационном, социально-

политическом и культурном отношениях для всех населяющих данную территорию этнических сообществ48. На протяжении многих веков Кавказ выступал пространством геополитического и военного противоборства многих влиятельных держав, выказывавших свои притязания по установлению единоличной власти над территорией49.

Мировое сообщество обратило на регион пристальное внимание после крушения социалистического строя, когда обнажились ранее завуалированные под идиллию советского интернационального общежития острые проблемы межэтнических отношений. Распад некогда нерушимого СССР позволил внерегиональным государствам инициировать новый виток расширения и укрепления собственного влияния на Кавказе, разумеется, в противовес национальным интересам России.

В конфликтных условиях проявилась тесная связь некоторых этнолингвистически родственных титульных народов Северного Кавказа и автохтонных этнических сообществ Южного Кавказа50. В частности, у этнических сообществ провоцировалось, не без участия элит, чувство сопричастности к возникшей беде, по случаю чего предпринимались попытки мобилизации и формирования добровольческих отрядов для оказания помощи родственному народу. Наибольший масштаб это явление приобрело в условиях грузино-абхазского и грузино-осетинского противостояний.

Конфликтности способствовало этническое самосознание, служившее инструментом политизации этнического вопроса и средством манипуляции в руках элитарных групп и общественно-политических лидеров. Использование в деструктивных целях этнических атрибутов и требований улучшить положение этнической группы предшествовало началу открытых военных действий, катастрофические последствия которых до сих пор отражаются на динамике социально-экономического развития разных частей Кавказского региона51.

Современная этнополитическая конфликтология определяет два основных подхода к анализу этнополитической конфронтации в России —комплексный и инструментальный. Первый находит свое обоснование в рамках примордиалистской парадигмы этноло-

48 Гаджиев К.С. Кавказский узел в геополитических приоритетах России. М.: Логос, 2010. С. 101.

49 Христофоров В.С. К истории геополитического противостояния на Северном Кавказе // Вестник Российской Нации. 2014. № 1. С. 58-64.

50 Цветкова О.В. Трансформация субнационального политического пространства Кавказского региона // Вестник Российской Нации. 2016. № 5. С. 116-131.

51 Кавтарадзе С.Д. Этнополитические конфликты на постсоветском пространстве. М.: Экзамен, 2005. С. 4-10.

гического знания и к основным предпосылкам этнополитического столкновения относит: численный разрыв между этническими сообществами; несбалансированное политическое представительство в органах государственного управления на конкретной территории; расовые различия; социальную стратификацию; дисбаланс в экономическом потенциале регионов России; преднамеренный акцент на этнических различиях для усиления неприязни между этносами; глобализацию и др.52

Инструментальный подход рассматривает возникновение этно-политической напряженности в политической плоскости. Согласно ему, этнополитическое противостояние на Северном Кавказе имеет ряд предшествующих обстоятельств, а именно: деятельность общественных движений, которые подконтрольны узким политическим кругам, отождествляющихся с определенной этнической группой; региональная конкуренция элит по поводу разграничения экономических и политических ресурсов; неформальная поддержка органами власти тех или иных сторон конфронтации; наличие иных трудностей, имеющих ключевое значение для местного населения;

53

антагонистическое восприятие этнического самосознания53.

Конфликтные линии этнополитического противостояния не только политически или этнически детерминированы, но также кроются в культурной, религиозной, экономической, демографической, миграционной, международной и других сферах.

Вопросы регулирования конфликтов, налаживания межнационального согласия и межрелигиозного мира, в особенности на территории Северного Кавказа, находятся в фокусе внимания российской национальной политики. Утвержденная Указом Президента РФ от 19 декабря 2012 г. «Стратегия государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 г.» определяет основные задачи и приоритеты по укреплению общегражданского самосознания, поддержанию этнокультурного разнообразия, оптимизации межэтнического и межконфессионального взаимодействия, а также обеспечению прав и свобод всех граждан54.

На сегодняшний момент большинство этнополитических конфликтов на территории Северного Кавказа исчерпано. Центральная власть стремится наладить дружественные и добрососедские отношения между конфликтовавшими регионами путем подписания

52 СултыговА.-Х.А. Этнополитические противоречия и формы их разрешения: исторический опыт и современные реалии. М.: Макс Пресс, 2006. С. 201.

53 Казенин К.И. «Тихие» конфликты на Северном Кавказе: Адыгея, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия. М.: REGNUM, 2009. С. 9.

54 Стратегия государственной национальной политики РФ на период до 2025 года // Вестник Российской Нации. 2012. № 6. С. 255-270.

специальных соглашений, среди которых наиболее примечательной является «Программа совместных действий по развитию добрососедских отношений между Республикой Северная Осетия — Алания и Республикой Ингушетия» (2010). Однако исследователи убеждены, что данный конфликт по ряду специфичных оснований не может быть ликвидирован и сохраняет латентный характер. Таким образом, принятая государственная стратегия, определяя концептуальные механизмы предотвращения этнополитической конфронтации, полностью не исключает ее возникновение55.

Острая этнополитическая напряженность характерна и для Южного Кавказа56, где конфликты также имеют дуалистическую форму протекания, сочетающую открытое и латентное противостояние. Латентный (замороженный) конфликт не подразумевает активных боевых действий, но указывает на сохранение политической конфронтации. При активном посредничестве России были прекращены с 1992 по 1994 г. вооруженные конфликты в Абхазии, Южной Осетии и Нагорном Карабахе. Однако со временем постконфликтные отношения регрессировали, что привело к возобновлению вооруженного противостояния, например, к обострению в 2004 г. грузино-осетинских отношений и войне в Южной Осетии в 2008 г. В результате активизации грузино-абхазского и грузино-осетинского конфликтов серьезно был скорректирован геостратегический баланс на территории Южного Кавказа; Россия и ее стратегические партнеры признали Абхазию и Южную Осетию субъектами международного права.

К современным международным площадкам по вопросам разрешения конфликтов, поддержания стабильности и безопасности в Закавказье относятся: Минская группа ОБСЕ по урегулированию конфликта вокруг Нагорного Карабаха, раунды Женевских дискуссий по безопасности и стабильности на Южном Кавказе. Участие внерегиональных посредников порой носит деструктивный характер. Помимо гуманитарных целей государства-медиаторы, не имеющие прямого территориального отношения к Кавказскому региону, иногда преследуют геополитические интересы по укреплению влияния в Закавказском регионе.

Таким образом, кавказские этнополитические конфликты, проявление которых в территориальном отношении имеет локальный

55 Амелин В.В. Взаимодействие органов власти и НКО по реализации стратегии государственной национальной политики (региональный аспект) // Вестник Российской Нации. 2015. № 4. С. 115-126.

56 Блищенко В.И., Солнцева М.М. Кризисы и конфликты на постсоветском пространстве. М.: Аспект Пресс, 2014. С. 263-270.

формат, становятся предпосылкой к идеологическому и политическому столкновению ведущих мировых держав. Разворачивается серьезная конкурентная борьба за статус державы, определяющей геостратегическую повестку Кавказского региона, в которой России исторически отведена роль фаворита.

ЛИТЕРАТУРА

Амелин В.В. Взаимодействие органов власти и НКО по реализации стратегии государственной национальной политики (региональный аспект) // Вестник Российской Нации. 2015. № 4. С. 115-126.

Арон Р. Опиум интеллектуалов. М.: Издательство АСТ, 2015.

Артамонова Ю.Д. Основные версии происхождения историзма //Эпистемология и философия науки. 2010. № 3. С. 169-185.

БеляеваН.Ю. Развитие концепта публичной политики: внимание «движущим силам» и управляющим субъектам // Полис: Политические исследования. 2011. № 3. С. 72-87.

Блищенко В.И., Солнцева М.М. Кризисы и конфликты на постсоветском пространстве. М.: Аспект Пресс, 2014.

Бубнов А.Ю. Идеологическая карта российского сегмента интернета (на примере классификации националистических сообществ в социальных сетях // Система ценностей современного общества: сборник материалов XLI Международной научно-практической конференции. Новосибирск: Издательство ЦРНС, 2015. С. 108-112.

Гаджиев К.С. Кавказский узел в геополитических приоритетах России. М.: Логос, 2010.

Горшков М.К., Шереги Ф.Э. Историческое сознание молодежи // Вестник Российской академии наук. 2010. Т. 80. № 3. С. 195-203.

Государство, миграция и культурный плюрализм в современном мире. Материалы международной научной конференции / Общ. ред. В.С. Малахов, В.А. Тишков, А.Ф. Яковлева. М.: ИКАР, 2011.

Дарнтон Р. Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

Евгеньева Т.В., Селезнева А.В. Политические представления в контексте исторической памяти: обращение к прошлому в ситуации кризиса идентичности // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2013. № 3. С. 158-166.

Емельянова Т.П., Кузнецова А.В. Представления коллективной памяти об эпохе Петра I и его личности у представителей различных социальных групп // Психологические исследования. 2013. Т. 6. № 28. URL: http://psystudy.ru/index.php/ num/2013v6n28/809-emelyanova28.html

Земская идея в истории социально-политической мысли России: Антология. Т. 2 / Под ред. А.Ю. Шутова. М.: Издательство Московского университета, 2014.

Интернет и идеологические движения в России: Коллективная монография / Сост. Г. Никипорец-Такигава, Э. Паин. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

Кавтарадзе С.Д. Этнополитические конфликты на постсоветском пространстве. М.: Экзамен, 2005.

Казенин К.И. «Тихие» конфликты на Северном Кавказе: Адыгея, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия. М.: REGNUM, 2009.

Кац Р., Мэир П. Изменение моделей партийной организации и партийной демократии: возникновение картельных партий // Политическая наука. 2006. № 1. С. 27-44.

Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. 1: Курс русской истории. М.: Мысль, 1987.

Коррупция и взяточничество в России. Какова динамика уровня коррупции в стране? Как относятся к взяточникам? // ФОМ. 2015. 16 янв. иЯЬ: http://fom.ru/ Ве2ора8по8Ы-ргауо/11912

Ленин В.И. Полное собрание сочинений: В 55 т. Т. 16. М.: Издательство политической литературы, 1973.

ЛиотарЖ.Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998.

Липсет С., Роккан С. Структуры размежеваний, партийные системы предпочтения избирателей: Предварительные замечания // Политическая наука. 2004. № 4. С. 204-234.

Малахов В. С. Гражданство как концепт и институт: что, как и зачем изучать // Гражданство и иммиграция: концептуальное, историческое и институциональное измерение / Под ред. В.С. Малахова, А.Ф. Яковлевой. М.: Канон +, 2013. С. 6-32.

Малинова О.Ю. Актуальное прошлое: символическая политика властвующей элиты и дилеммы российской идентичности. М.: РОССПЭН, 2015.

Малинова О.Ю. Проблема политически «пригодного» прошлого и эволюция официальной символической политики в постсоветской России // Политическая концептология: Журнал метадисциплинарных исследований. 2013. № 1. С. 114-130.

Миграционные проблемы в Европе и пути их решения / Отв. ред. Н.Б. Кондратьева. СПб.: Нестор-История, 2015. (Доклады Института Европы; Вып. 315).

Миллер А.И. Историческая политика в России: новый поворот? // Историческая политика в XXI веке / Под ред. А.И. Миллера, М.А. Липман. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 328-367.

Миронов Г.Е. История государства Российского: Историко-библиографиче-ские очерки: XIX век. М.: Книжная палата, 1995.

Мирошниченко И.В. Эффекты и результаты сетевизации современной публичной политики // Вестник Пермского университета. Серия: Политология. 2014. № 4. С. 42-69.

Нации и национализм на мусульманском Востоке / Отв. ред. В.Я. Белокре-ницкий, Н.Ю. Ульченко. М.: Институт востоковедения РАН, 2015.

Национальная идея в Западной Европе в новое время: Очерки истории / Отв. ред. В.С. Бондарчук. М.: ИКД «Зерцало-М»; Издательский дом «Вече», 2005.

Ренан Э. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 6. Киев: Издательство Б.К. Фукса,

1902.

Рикер П. Память, история, забвение. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004.

Рюзен Й. Утрачивая последовательность истории (некоторые аспекты исторической науки на перекрестке модернизма, постмодернизма и дискуссии о памяти) // Диалог со временем. 2001. № 7. С. 8-26.

Скачков А.С. Историческая память в политических процессах постсоветской Прибалтики // Сравнительная политика. 2017. Т. 8. № 1. С. 140-151.

Соловьев А.И. Политическая идеология: логика исторической эволюции // Полис: Политические исследования. 2001. № 2. С. 5-23.

Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия.: Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906-1911 гг. М.: Молодая Гвардия, 1991.

Стратегия государственной национальной политики РФ на период до 2025 года // Вестник Российской Нации. 2012. № 6. С. 255-270.

СултыговА.-Х.А. Этнополитические противоречия и формы их разрешения: исторический опыт и современные реалии. М.: Макс Пресс, 2006.

Тишков В.А. Этнология и политика. Научная публицистика. М.: Наука, 2001.

Тойнби А.Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.

УайтХ. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX в. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002.

Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007.

Христофоров В. С. К истории геополитического противостояния на Северном Кавказе // Вестник Российской Нации. 2014. № 1. С. 58-64.

Цветкова О.В. Трансформация субнационального политического пространства Кавказского региона // Вестник Российской Нации. 2016. № 5. С. 116-131.

Этлинг Б., Алексанян К., Келли Дж. и др. Публичный дискурс в российской блогосфере: анализ политики и мобилизации в Рунете. Cambridge: The Berk-man Center for Internet & Society, Harvard University, 2010. (Исследования Центра Бекмана; No. 2010-11). URL: https://cyber.harvard.edu/sites/cyber.harvard.edu/files/ Public_Discourse_in_the_Russian_Blogosphere-RUSSIAN.pdf

Bartlett F. Remembering: A Study in Experimental and Social Psychology. Cambridge: Cambridge University Press, 1950.

Bell D. The End of Ideology: On the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties. Glencoe: Free Press, 1960.

Dijk T.A. van. Ideology and Discourse Analysis // Journal of Political Ideologies. 2006. Vol. 11. No. 2. P. 115-140.

Kirchheimer O. The Transformation of the Western European Party System // Political Parties and Political Development / Eds. J. La Palombara and M. Weiner. Princeton: Princeton University Press, 1966. P. 177-200.

O'Reilly T. What is Web 2.0: Design Patterns and Business Models for the Next Generation of Software // O'REILLY Media. 2005. September 30. URL: http://www. oreilly.com/pub/a/web2/archive/what-is-web-20.html

Panebianco A. Political Parties: Organization and Power. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.

Wolinetz S.B. Beyond the Catch-All Party: Approaches to the Study of Parties and Party Organization in Contemporary Democracies // Political Parties: Old Concepts and New Challenges / Eds. R. Gunther, J. Ramon-Montero and J.J. Linz. Oxford: Oxford University Press, 2002. P. 136-165.

REFERENCES

Amelin, V. V. "Vzaimodeistvie organov vlasti i NKO po realizatsii strategii gosudarstvennoi natsional'noi politiki (regional'nyi aspekt)," Vestnik Rossiiskoi Natsii, No. 4, 2015, pp. 115-126.

Aron, R. Opium intellektualov. Moscow: Izdatel'stvo AST, 2015.

Artamonova, Iu. D. "Osnovnye versii proiskhozhdeniia istorizma," Epistemologiia i filosofiia nauki, No. 3, 2010, pp. 169-185.

Bartlett, F. Remembering: A Study in Experimental and Social Psychology. Cambridge: Cambridge University Press, 1950.

Beliaeva, N. Iu. "Razvitie kontsepta publichnoi politiki: vnimanie 'dvizhushchim silam' i upravliaiushchim sub'ektam," Polis: Politicheskie issledovaniia, No. 3, 2011, pp. 72-87.

Bell, D. The End of Ideology: On the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties. Glencoe: Free Press, 1960.

Belokrenitskii, V. Ia., and Ul'chenko, N. Iu. (eds.) Natsii i natsionalizm na musul'manskom Vostoke. Moscow: Institut vostokovedeniia RAN, 2015.

Blishchenko, V. I., and Solntseva, M. M. Krizisy i konflikty na postsovetskom prostranstve. Moscow: Aspekt Press, 2014.

Bondarchuk, V. S. (ed.) Natsional'naia ideia v Zapadnoi Evrope v novoe vremia: Ocherki istorii. Moscow: IKD "Zertsalo-M"; Izdatel'skii dom "Veche", 2005.

Bubnov, A. Iu. "Ideologicheskaia karta rossiiskogo segmenta interneta (na primere klassifikatsii natsionalisticheskikh soobshchestv v sotsial'nykh setiakh," Sistema tsen-nostei sovremennogo obshchestva: sbornik materialov XLI Mezhdunarodnoi nauchno-prakticheskoi konferentsii. Novosibirsk: Izdatel'stvo TsRNS, 2015, pp. 108-112.

Darnton, R. Poeziia ipolitsiia. Set'kommunikatsii vParizheXVIIIveka. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2016.

Dijk, T. A. van. "Ideology and Discourse Analysis," Journal of Political Ideologies, Vol. 11, No. 2, 2006, pp. 115-140.

Emel'ianova, T. P., and Kuznetsova, A. V. "Predstavleniia kollektivnoi pamiati ob epokhe Petra I i ego lichnosti u predstavitelei razlichnykh sotsial'nykh grupp," Psikhologicheskie issledovaniia, Vol. 6, No. 28, 2013, URL: http://psystudy.ru/index. php/num/2013v6n28/809-emelyanova28.html

Etling, B. et al. Publichnyi diskurs v rossiiskoi blogosfere: analiz politiki i mobilizatsii v Runete. Cambridge: The Berkman Center for Internet & Society, Harvard University, 2010. (Issledovaniia Tsentra Bekmana; No. 2010-11). URL: https:// cyber.harvard.edu/sites/cyber.harvard.edu/files/Public_Discourse_in_the_Russian_ Blogosphere-RUSSIAN.pdf

Evgen'eva, T. V., and Selezneva, A. V. "Politicheskie predstavleniia v kontekste istoricheskoi pamiati: obrashchenie k proshlomu v situatsii krizisa identichnosti," Izvestiia Tul'skogo gosudarstvennogo universiteta. Gumanitarnye nauki, No. 3, 2013, pp. 158-166.

Gadzhiev, K. S. Kavkazskii uzel v geopoliticheskikh prioritetakh Rossii. Moscow: Logos, 2010.

Gorshkov, M. K., and Sheregi, F. E. "Istoricheskoe soznanie molodezhi," Vestnik Rossiiskoi akademii nauk, Vol. 80, No. 3, 2010, pp. 195-203.

Halbwachs, M. Sotsial'nye ramki pamiati. Moscow: Novoe izdatel'stvo, 2007.

Kats, R., and Meir, P. "Izmenenie modelei partiinoi organizatsii i partiinoi demokratii: vozniknovenie kartel'nykh partii," Politicheskaia nauka, No. 1, 2006, pp. 27-44.

Kavtaradze, S. D. Etnopoliticheskie konflikty na postsovetskom prostranstve. Moscow: Ekzamen, 2005.

Kazenin, K. I. 'Tikhie' konflikty na Severnom Kavkaze: Adygeia, Kabardino-Balkariia, Karachaevo-Cherkesiia. Moscow: REGNUM, 2009.

Khristoforov, V. S. "K istorii geopoliticheskogo protivostoianiia na Severnom Kavkaze," Vestnik Rossiiskoi Natsii, No. 1, 2014, pp. 58-64.

Kirchheimer, O. "The Transformation of the Western European Party System," Political Parties and Political Development, eds. J. La Palombara and M. Weiner. Princeton: Princeton University Press, 1966, pp. 177-200.

Kliuchevskii, V. O. Sochineniia, Vol. 1: Kurs russkoi istorii. Moscow: Mysl', 1987.

Kondrat'eva, N. B. Migratsionnye problemy v Evrope i puti ikh resheniia. St. Petersburg: Nestor-Istoriia, 2015. (Doklady Instituta Evropy; Vol. 315).

"Korruptsiia i vziatochnichestvo v Rossii. Kakova dinamika urovnia korruptsii v strane? Kak otnosiatsia k vziatochnikam?" FOM, January 16, 2015, URL: http://fom.ru/ Bezopasnost-i-pravo/11912

Lenin, V. I. Polnoe sobranie sochinenii, Vol. 16. Moscow: Izdatel'stvo politicheskoi literatury, 1973.

Lipset, S., and Rokkan, S. "Struktury razmezhevanii, partiinye sistemy predpochteniia izbiratelei: Predvaritel'nye zamechaniia," Politicheskaia nauka, No. 4, 2004, pp. 204-234.

Lyotard, J.-F. Sostoianie postmoderna. Moscow: Institut eksperimental'noi sotsiologii; SPb.: Aleteiia, 1998.

Malakhov, V. S. "Grazhdanstvo kak kontsept i institut: chto, kak i zachem izuchat'," Grazhdanstvo i immigratsiia: kontseptual'noe, istoricheskoe i institutsional'noe izmerenie, eds. V. S. Malakhov, and A. F. Iakovleva. Moscow: Kanon +, 2013, pp. 6-32.

Malakhov, V. S., Tishkov, V. A., and Iakovleva, A. F. (eds.) Gosudarstvo, migratsiia i kul'turnyi pliuralizm v sovremennom mire: Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii. Moscow: IKAR, 2011.

Malinova, O. Iu. "Problema politicheski 'prigodnogo' proshlogo i evoliutsiia ofitsial'noi simvolicheskoi politiki v postsovetskoi Rossii," Politicheskaia kontseptologiia: Zhurnal metadistsiplinarnykh issledovanii, No. 1, 2013, pp. 114-130.

Malinova, O. Iu. Aktual'noe proshloe: simvolicheskaia politika vlastvuiushchei elity i dilemmy rossiiskoi identichnosti. Moscow: ROSSPEN, 2015.

Miller, A. I. "Istoricheskaia politika v Rossii: novyi povorot?" Istoricheskaia politika vXXI veke, eds. A. I. Millera, and M. A. Lipman. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012, pp. 328-367.

Mironov, G. E. Istoriia gosudarstva Rossiiskogo: Istoriko-bibliograficheskie ocherki: XIXvek. Moscow: Knizhnaia palata, 1995.

Miroshnichenko, I. V. "Effekty i rezul'taty setevizatsii sovremennoi publichnoi politiki," Vestnik Permskogo universiteta. Seriia: Politologiia, No. 4, 2014, pp. 42-69.

Nikiporets-Takigava, G., and Pain, E. (eds.) Internet i ideologicheskie dvizheniia v Rossii: Kollektivnaia monografiia. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2016.

O'Reilly, T. "What is Web 2.0: Design Patterns and Business Models for the Next Generation of Software," O'REILLY Media, September 30, 2005, URL: http://www. oreilly.com/pub/a/web2/archive/what-is-web-20.html

Panebianco, A. Political Parties: Organization and Power. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.

Renan, E. Sobranie sochinenii. Vol. 6. Kiev: Izdatel'stvo B.K. Fuksa, 1902.

Ricœur, P. Pamiat', istoriia, zabvenie. Moscow: Izdatel'stvo gumanitarnoi literatury,

2004.

Rüssen, J. "Utrachivaia posledovatel'nost' istorii (nekotorye aspekty istoricheskoi nauki na perekrestke modernizma, postmodernizma i diskussii o pamiati)," Dialog so vremenem, No. 7, 2001, pp. 8-26.

Shutov, A. Iu. (ed.) Zemskaia ideia v istorii sotsial'no-politicheskoi mysli Rossii: Antologiia, Vol. 2. Moscow: Moscow University Press, 2014.

Skachkov, A. S. "Istoricheskaia pamiat' v politicheskikh protsessakh postsovetskoi Pribaltiki," Sravnitel'naiapolitika, Vol. 8, No. 1, 2017, pp. 140-151.

Solov'ev, A. I. "Politicheskaia ideologiia: logika istoricheskoi evoliutsii," Polis: Politicheskie issledovaniia, No. 2, 2001, pp. 5-23.

Stolypin, P. A. Nam nuzhna Velikaia Rossiia...: Polnoe sobranie rechei v Gosudarstvennoi dume i Gosudarstvennom sovete. 1906-1911 gody. Moscow: Molodaia Gvardiia, 1991.

"Strategiia gosudarstvennoi natsional'noi politiki RF na period do 2025 goda," Vestnik Rossiiskoi Natsii, No. 6, 2012, pp. 255-270.

Sultygov, A.-Kh.A. Etnopoliticheskie protivorechiia i formy ikh razresheniia: istoricheskii opyt i sovremennye realii. Moscow: Maks Press, 2006.

Tishkov, V. A. Etnologiia ipolitika. Nauchnaiapublitsistika. Moscow: Nauka, 2001.

Toynbee, A. J. Postizhenie istorii. Moscow: Progress, 1991.

Tsvetkova, O. V. "Transformatsiia subnatsional'nogo politicheskogo prostranstva Kavkazskogo regiona," Vestnik Rossiiskoi Natsii, No. 5, 2016, pp. 116-131.

White, H. Metaistoriia: Istoricheskoe voobrazhenie vEvrope 19 veka. Ekaterinburg: Izdatel'stvo Ural'skogo universiteta, 2002.

Wolinetz, S. B. "Beyond the Catch-All Party: Approaches to the Study of Parties and Party Organization in Contemporary Democracies," Political Parties: Old Concepts and New Challenges, eds. R. Gunther, J. Ramon-Montero, and J. J. Linz. Oxford: Oxford University Press, 2002, pp. 136-165.